Последствия бернского диспута. – Католический союз. – Столкновения из-за общих владений. – Взгляд Цвингли на право вооруженной защиты. – Сожжение Кайзера и объявление войны. – Неожиданное посредничество. – Каппельский мир. – Недовольство Цвингли. – Спор об евхаристии. – Полемика между реформаторами. – Диспут в Марбурге. – Лютер и Цвингли лицом к лицу. – Результаты диспута. – План Цвингли и Филиппа Гессенского

С переходом Берна на сторону реформации положение вещей в Швейцарском Союзе принимает совершенно другой оборот. До сих пор Цюрих стоял изолированным в конфедерации и при всей энергии своего духовного руководителя только ценою крайнего напряжения сил мог защитить реформу от внутренних смут и внешнего давления. Теперь благодаря христианскому союзу, но главным образом, поддержке Берна, дальнейшая участь реформы могла считаться обеспеченной. Против соединенных сил Берна и Цюриха, превосходивших силы старых католических кантонов, последним оставалось ограничиться одним лишь пассивным протестом.

Христианский союз, как мы уже сказали, имел характер чисто оборонительный. Примкнувшие к нему города обязывались помогать друг другу в случае нападения католиков, защищать свободу совести в общих союзных землях и не допускать в них преследования единоверцев. Нарушения устава конфедерации здесь не было, потому что союз был заключен лишь между ее членами.

Но старые лесные кантоны взглянули на дело иначе. Они сочли себя в опасности и, в противовес союзу реформаторов, стали искать союза с иностранными единоверцами. С этой целью они вступили в переговоры с братом Карла V, королем Фердинандом Австрийским, и в апреле 1529 года заключили с ним католический союз для охранения неприкосновенности старой религии как в обоюдных владениях, так и в союзных швейцарских землях.

Характер союза был прямо угрожающим. К тому же он являлся нарушением устава конфедерации, не допускавшего вмешательства иностранных держав в союзные дела. Напрасно остальные конфедераты представляли пяти кантонам, что союз с Австрией, старинным врагом независимости Швейцарии, может оказаться гибельным для последней, что в лице этого союзника они готовят себе будущего господина. Взаимное недоверие дошло до того, что реформатские депутаты даже не получили ответа.

На первый взгляд может показаться, что при взаимном желании каждой стороны охранять только свою религию междоусобная война из-за религиозных мотивов вовсе не была неизбежна. Устройство конфедерации было таково, что каждый кантон пользовался полной автономией, не допускавшей постороннего вмешательства в его внутренние дела. При известной терпимости обе стороны могли, таким образом, жить друг подле друга в согласии и решать свои внутренние религиозные распри по собственному усмотрению.

Но это только на первый взгляд. В устройстве Швейцарского Союза было одно больное место, в котором права и интересы конфедератов приходили в постоянное соприкосновение. Это были подвластные земли (gemeine Herrschaften), управлявшиеся фогтами многих кантонов вместе или даже по очереди. В эти общие владения также проникло новое учение, и в то время, как реформатские правители оказывали ему всяческое покровительство, фогты католических кантонов обращались со своими реформированными подданными как с еретиками: подвергали их штрафам, сажали в тюрьму и даже сжигали на кострах. На этой-то горючей почве разгоравшиеся страсти неизбежно должны были вспыхнуть страшным пожаром междоусобной войны.

В самом деле, предстояло решить вопрос: какой религии должны держаться эти общие подданные? С точки зрения учения Цвингли, вопрос разрешался очень легко. По этому учению, каждая община получала право самоопределения и самоуправления в духовных делах. Поэтому в числе условий христианского союза по отношению к общим владениям было, между прочим, и то, что каждой общине предоставляется по большинству голосов решать вопрос о том, держать ли католического священника или евангелического проповедника.

Но для католических кантонов дело представлялось в другом виде. Предоставить общинам ту свободу, какую хотел обеспечить за ними христианский союз, значило спокойно допустить в союзных землях полное торжество реформации. В этом отношении сомнения быть не могло. В Тургау, Рейнтале, Тоггенбурге и других союзных землях, находившихся под смешанным управлением католических и реформатских кантонов, население, не обращая внимания на протесты католического меньшинства, уничтожало у себя иконы и мессу и приглашало евангелических проповедников. В других местах также происходило сильное религиозное брожение, которое могло быть подавлено одной только открытой силой. Католические кантоны не могли мириться с таким положением вещей. Этого не допускали не только их религиозный фанатизм, но и прямой политический расчет: победа реформации в общих владениях легко могла повести к их полному отпадению от своих католических правителей.

Таким образом, и на этот раз политические мотивы соединялись с религиозными и, усиливая взаимное озлобление партий, неизбежно должны были вызвать войну. Вопрос был только в том, кто первый начнет ее.

Цвингли советовал реформатам не дожидаться, чтобы на них напали католики. Он смотрел на право вооруженной защиты иначе, чем Лютер. Сохранились заметки, написанные его рукой и относящиеся к 1525 году, когда, перед баденским диспутом, вражда между кантонами также грозила перейти в вооруженное столкновение. Это довольно обстоятельный план военной кампании, с подробным изложением всех дипломатических и иных мер, которые должны быть приняты на случай войны. План этот не был осуществлен, но само существование его показывает, что Цвингли не только серьезно занимался политическими и военными вопросами, но что, будучи врагом насильственности, когда надо было проводить реформу, он не пугался решительных действий, когда дело шло об ее защите.

Последнее обстоятельство не раз ставилось в вину реформатору – не только в современной ему, но и в новейшей церковно-исторической литературе. В этой последней долго практиковался совершенно ненаучный прием, по которому к нему применялась та же мерка, что и к Лютеру, несмотря на то, что условия их деятельности были далеко не одинаковы.

В самом деле, в то время политические, церковные и даже религиозные интересы Швейцарии так тесно переплетались друг с другом, что церковный реформатор маленькой республики необходимо должен был принимать участие и в разрешении политических вопросов – не только вопреки своему званию духовного пастыря, но даже именно в силу этого звания. Цвингли вообще не был квиетистом; он не придерживался теории безусловного подчинения существующему порядку, как бы он ни был ненормален. Глубоко убежденный в правоте своего дела, он не мог не быть озабоченным теми средствами, которые могли обеспечить его торжество. Он прекрасно понимал, что такое положение вещей не может долго продолжаться, что война будет непременно, и, естественно, хотел воспользоваться благоприятной минутой, чтобы хорошо направленным ударом решить участь войны. “Ты не знаешь этих людей, – отвечал он на убеждения своего друга Эколампадия, – я уже вижу их обнаженные мечи и исполню обязанность верного стража”. Поэтому-то он и советовал своим единоверцам поспешить с войной, пока Австрия, связанная опасностью со стороны турок, не в состоянии оказать помощь своим союзникам.

Цюрихцы вполне разделяли взгляды Цвингли. Они рвались в бой, заранее уверенные в победе, и только несочувствие Берна, доказывавшего, что нельзя распространять Евангелие с мечом в руках, сдерживало до сих пор их воинственный пыл.

Но 29 мая 1529 года произошло событие, которое положило конец всяким колебаниям. Гражданская война возгорелась у костра цюрихского священника Якова Кайзера. Последний был приглашен одной общиной в союзной земле проповедовать Евангелие, но по дороге захвачен Швицем и, несмотря на протест Цюриха, подвергнут пытке и осужден на сожжение как еретик.

Чаша терпения переполнилась. 5 июня отряд цюрихцев в 500 человек уже выступал к Бремгартену, а девятого и главный отряд в четыре тысячи человек с цюрихским знаменем направился к Каппелю. При этом отряде был и Цвингли со своей алебардой через плечо. Он был уверен, что война с неподготовленным неприятелем будет недолга и не кровопролитна и окончится выгодным для его партии миром.

Действительно, известие о выступлении цюрихского войска, полученное одновременно с формальным объявлением войны, застало католические кантоны совершенно врасплох, и только вмешательство Берна спасло их от неминуемого разгрома. Берн находил, что не исчерпаны еще все средства для мирного разрешения недоразумений и обещал свою помощь лишь в том случае, если цюрихцы первые подвергнутся нападению. Другие евангелические кантоны также вмешались в дело, и когда цюрихское войско хотело перейти границу, ландамман Эбли из Гларуса со слезами на глазах стал заклинать начальников не проливать крови и ждать результата начатых переговоров о мире.

Цвингли с неудовольствием смотрел на это вмешательство. “Брат амман, – сказал он ему с горечью, – ты должен будешь отдать в этом отчет Богу. Наши враги обманывают тебя льстивыми словами. Теперь они попались в мешок и не готовы к войне, а ты им веришь и не допускаешь нас встретиться с ними. Но после, когда они соберутся с силами, они нас не пощадят, и тогда некому будет удерживать их”. Слова эти, как мы увидим, оказались пророческими.

25 июня при Каппеле враждующие стороны подписали условия следующего “земского мира”: так как никто не должен быть принуждаем в делах веры, то и 5 кантонов, и евангелические города могут оставаться каждый при своей вере; в общих же владениях вопрос о том, отменять ли мессу и другие обычаи, должен решаться каждой церковной общиной по большинству голосов. Договор с Фердинандом как заключенный в защиту веры, которой ничто не угрожает, должен быть уничтожен. Военные издержки в сумме 2500 крон выплачиваются кантонами, которые должны также выдать вознаграждение детям несправедливо казненного Кайзера.

Цвингли с трудом примирился с этими условиями. Он ожидал от войны гораздо большего. Договор обеспечивал свободу совести только в союзных землях. Цвингли же требовал ее и для подданных лесных кантонов. Он хотел также, чтобы последние, по примеру евангелических кантонов, отказались навсегда от иноземной службы и пенсий и разорвали свои договоры с Францией.

Но даже и в этом виде каппельский мир, заключенный без всякого кровопролития, был несомненно выгоден для реформаторов. Цюрихцы имели полное право ликовать и торжественно праздновать возвращение своего войска.

Победа реформатов в Швейцарии подействовала ободряющим образом и на протестантскую партию в Германии. Положение ее к этому времени сделалось довольно критическим. До сих пор император, занятый своими бесконечными войнами с Францией, не мог уделять достаточно внимания делам в Германии и дал таким образом реформе время окрепнуть и приобрести многочисленных последователей. Но как раз в это время война с Францией кончилась, и можно было опасаться, что император воспользуется миром, чтобы привести в исполнение Вормский эдикт, осуждавший ересь Лютера. Опасность со стороны императора и внушила одному из самых даровитых и энергичных протестантских князей, ландграфу Филиппу Гессенскому, мысль основать протестантскую лигу, в которую вошли бы все приверженцы нового учения.

Но в осуществлении этой идеи представлялись серьезные затруднения. Дело в том, что не все приверженцы реформации одинаково сознавали солидарность своих интересов. Между Лютером и Цвингли относительно некоторых пунктов их учения существовало разногласие, которое, благодаря нетерпимости первого, грозило привести к расколу в самой протестантской церкви и разъединить силы протестантов в такое время, когда опасность со стороны общего врага требовала самого тесного единства. Таким образом, прежде чем приступить к выполнению своего политического плана, Филипп Гессенский решился сделать серьезную попытку примирить враждующие стороны.

Главным камнем преткновения, о который разбивались до сих пор все примирительные попытки посредников, был вопрос о таинстве евхаристии. Лютер отверг католический догмат о пресуществлении хлеба и вина в тело и кровь Христову. Но вместо непосредственного превращения (transsubstantiatio) он принял мистическое присутствие Христа в таинстве и слово “сие есть тело Мое, сие – кровь Моя” толковал буквально, в смысле действительного реального присутствия в хлебе и вине Тела и Крови Господней (consubstantiatio).

Цвингли в этом вопросе расходился с Лютером. Еще в 1523 году, в “Толковании тезисов”, он развивал ту мысль, что Христос раз навсегда принес себя в жертву для спасения человечества, что месса не может поэтому быть повторением жертвы, а только воспоминанием о жертве Христовой. Такое же символическое значение он приписывает и таинству причащения. В своем сочинении “Commentarius de vera et falsa religione” Цвингли подробно развивает этот взгляд и слово “есть” в формуле причащения толкует в смысле “означает”. Таким образом, акт причащения получает у него характер простой трапезы любви, участники которой, вкушая хлеб и вино лишь как символы тела и крови Христовой, соединяются друг с другом и вместе с тем с Христом в общей вере в искупительную силу его жертвы.

Но Лютеру такое толкование показалось еретическим. У него составилось убеждение, что “спекулятивные теологи, которые судят о божественных вещах с точки зрения философии и разума, служат дьяволу”. Забывая свою солидарность с Цвингли во многом другом, он напал на него с такою же страстностью, с какою громил раньше папистов или сектантов. Посыпался ряд полемических сочинений против “фантазеров” (“Schwarmer”), где Цвингли и его единомышленники выставлялись чуть ли не исчадиями сатаны.

Спор между обоими реформаторами, продолжавшийся уже четыре года и принимавший все более резкий непримиримый характер, рисует нам личность Цвингли в самом привлекательном свете. В то время, как Лютер, не дававший себе даже труда знакомиться с учением Цвингли непосредственно из его сочинений, третировал швейцарского реформатора как непокорного ученика, осмелившегося не соглашаться с мнением своего учителя, и вместо серьезных опровержений отвечал только грубыми полемическими выходками – Цвингли никогда не выходил в своей полемике из пределов умеренности. Он никогда не забывал, что там, где дело идет об уяснении истины, нельзя поддаваться чувству оскорбленного самолюбия и в своих ответах ограничивался обстоятельной и тонкой критикой мнений своего противника, критикой тем более убийственной, что она представляла такой полный контраст с резкой запальчивостью последнего. Его “Дружеское толкование” (“Arnica exegesis”), написанное в 1527 году в ответ на лютерово сочинение об евхаристии, по единогласному отзыву ученых, “может служить образцом христианской полемики для всех времен”.

Но на Лютера его спокойный, полный достоинства тон производил совершенно другое впечатление. В ответ на “Дружеское толкование” появилась брошюра, полная самых грубых и высокомерных насмешек над “фантазером” и резюмировавшая свои доводы следующими словами: “Одна сторона должна служить дьяволу и быть враждебной Богу – тут не может быть средины!”

Спор, разгоравшийся все сильнее, благодаря тому, что в нем приняли участие и друзья реформаторов, очевидно, склонялся на сторону Цвингли. Учение его было принято не только в Швейцарии, но и во многих городах Южной Германии. Из германских князей некоторые также более сочувствовали взглядам Цвингли и, что всего важнее, самый популярный из них, Филипп Гессенский, открыто стал выказывать свои симпатии швейцарскому реформатору.

Но Филипп, как мы уже сказали, видел всю опасность этих споров, грозивших разделить силы протестантизма на два враждебных лагеря. Необходимо было во что бы то ни стало найти примирительную формулу, и с этою целью он решился устроить личное свидание и диспут между двумя вождями Реформации.

Диспут назначен был в Марбурге. Цвингли с радостью принял приглашение ландграфа и, опасаясь, что совет не согласится на эту опасную поездку через враждебные католические земли, решился уехать из Цюриха тайком. Уже с дороги он известил совет о своем отъезде, извиняясь за самоуправство. В Базеле к нему присоединился Эколампадий, а в Страсбурге – Мартин Буцер и Гедио.

Лютер согласился на свидание только по необходимости. Он даже просил саксонского курфюрста не давать ему отпуска и заранее писал Филиппу, что “если те не уступят, то мы разойдемся без всяких результатов”. Его сопровождали Меланхтон, Осиандр и другие.

Филипп Гессенский благоразумно распорядился, чтоб оба главных противника, раздраженных друг против друга прежней полемикой, не встретились сразу на диспуте. Чтобы дать враждующим сторонам возможность ближе ознакомиться и оценить друг друга, он предварительно устроил разговор между Лютером и Эколампадием, с одной стороны, и Цвингли с Меланхтоном, с другой. Оба друга реформаторов как более кроткие и сдержанные оппоненты должны были проложить дорогу к примирению. Мера эта действительно была удачная. Цвингли и Меланхтон скоро поняли друг друга. Последний с удивлением увидел, что учение Цвингли вовсе не так далеко от лютерова, хотя относительно причащения они так и не могли сойтись. Но Эколампадий был менее счастлив с Лютером. Последний обращался с ним очень высокомерно, не давал ему высказываться, так что, встретившись с Цвингли по выходе от Лютера, он с грустью шепнул ему: “Я напал на второго Экка”.

2 октября, в 6 часов утра, в большой рыцарской зале Марбургского замка оба реформатора, наконец, сошлись лицом к лицу. Собрание было немногочисленно (человек около 50), но состояло из отборных теологов и нескольких германских князей.

Необходимо заметить, что, помимо принципиального несогласия, Лютер вообще чувствовал антипатию к швейцарскому реформатору. Знакомый с его учением только по сообщениям других, он не понимал политического и национального элемента в его реформаторской деятельности и ставил его на одну доску с сектантами и ненавистным ему Карлштадтом, окрестив их общим названием “Schwarmer”. Уже одно швейцарское происхождение Цвингли внушало ему недоверие. Как сторонник монархического принципа, он не признавал республиканского устройства Швейцарии, считая его нераздельным с анархией и насилием.

Прения продолжались три дня. Но благодаря предвзятому решению Лютера, с самого начала написавшего пред собой на столе мелом слова “Сие есть тело Мое” в знак того, что не намерен отступать от буквы этого текста, соглашение между противниками оказалось невозможным. Тем не менее, большинство присутствующих вынесло впечатление, что победа осталась на стороне Цвингли, который не только подтверждал свои взгляды очень убедительными аргументами, но и вообще держал себя с большим достоинством. Сам Лютер впоследствии не мог не отдавать должное сдержанности и миролюбию Цвингли, говоря про него и его друзей: “Эти люди, оказывается, вовсе не так злы, они только случайно впали в заблуждение”.

Но в данную минуту, раздраженный спором, в котором внешний перевес был явно не на его стороне, он не хотел и слышать о каких-нибудь уступках. Напрасно Филипп умолял противников найти какую-нибудь примирительную формулу и не расходиться врагами. Напрасно и Цвингли со слезами на глазах просил Лютера считать реформатов братьями и не забывать, что, помимо этого спорного пункта, у них столько общего. Лютер никак не мог понять такой просьбы. Он не мог допустить и мысли, что можно любить, как братьев, людей, у которых другая вера, и считал такую терпимость доказательством того, что сами противники не придают большого значения защищаемому ими делу. Единственная уступка, на которую он, наконец, согласился, заключалась в том, что он не откажет им в той любви, какую христиане обязаны питать и к врагам. Но когда Цвингли на прощание с благородною простотой протянул ему руку, Лютер оттолкнул ее с жестким замечанием: “У вас другой дух, чем у нас”.

Тем не менее, марбургское свидание не осталось без результатов, полезных для реформации. Благодаря неистощимому терпению и миролюбию Цвингли, при содействии Меланхтона, была составлена евангелическая формула веры, излагавшая в 15 пунктах общие обоим учениям реформационные принципы. Кроме того, постановлено было, что, во избежание соблазна для врагов, обе стороны впредь будут воздерживаться от резкой полемики. Это было, конечно, не то, на что надеялись ландграф и Цвингли, но все же это было уже что-то...

Гораздо важнее, на первый взгляд, был результат конфиденциальных переговоров Цвингли с ландграфом. Для борьбы с реакционными замыслами Карла V оба задумали смелый план: составить громадную европейскую коалицию, в которую предполагалось принять всех врагов императора – не только немецких протестантов и реформатскую Швейцарию, но даже католические государства – Францию и Венецию.

План был не только смел, но и грандиозен. Он имел только один недостаток – он оказался неосуществимым.