Шесть дней обильного снегопада отрезали замок герцога от мира, и на двенадцатый день после Рождества его окрестности по-прежнему утопали в сугробах. Слуги слышали разговоры о застрявших на дорогах почтовых каретах и замерзших странниках, но так это или нет, никто не знал. Ниниан надеялся, что Розали отложит свой отъезд до лучших времен, и не скрывал, как его радует суровая погода. Теперь он не мог ездить на охоту с собаками и решил устроить праздничный обед и бал-маскарад. Ниниан весь день не отставал от гувернантки, умоляя ее одобрить последние дополнения к меню и помочь обставить комнату, в которой они решили развлекаться.

Вечером мистер Даффилд застал Розали в небольшой гостиной, увешанной гобеленами, и сел посмотреть, как она прилаживает объединенные проволокой крылья из газовой ткани к блестящему платью. Огонь в камине озарял ее лицо и каштановые волосы. Она низко склонилась и сосредоточенно работала. Ему захотелось нарушить молчание, и он произнес:

– Без вас, мадемуазель, Хабердин уже не будет прежним. Я верю, что когда-нибудь мы встретимся, потому что мечтаю увидеть, как вы танцуете. Но молодой лорд просто возненавидел Лондон, и я не знаю, когда мне удастся туда попасть.

– Peste! – уколовшись, прошептала Розали. Он достала из кармана носовой платок, обшитый кружевом, и приложила его к окровавленному пальцу. – Вам не попадались в газетах какие-нибудь театральные новости?

Мистер Даффилд покачал головой.

– Я читал статьи по поводу билля о регентстве. Похоже, что смена правительства неизбежна. Королевские министры-тори так враждебно относятся к принцу Уэльскому, что он собирается заменить их вигами, когда придет к власти.

«Неужели его волнует политика? А я думала, он предпочитает игры, романы с дамами средних лет и строительство зданий для государства».

Она взяла ножницы и отрезала серебряную нитку.

– Ну вот, я и кончила.

– Теперь с этой тиарой, найденной в мансарде, и жезлом, который молодой лорд смастерил из разбитого деревянного подсвечника, вы будете настоящей королевой фей. – Мистер Даффилд по привычке откашлялся, желая переменить тему разговора. – Граф очень привязался к вам, мадемуазель де Барант. Он старается этого не показывать, но его беспокоит ваш предстоящий отъезд.

– Я буду скучать по нему, – призналась Розали. – Но пусть он займется латынью, греческим и историей, а когда растает снег, то снова сможет охотиться.

– Герцог Солуэй о вас также очень высокого мнения.

Розали отвела взгляд от гувернера и внимательно посмотрела на прозрачную ткань, лежащую у нее на коленях.

– Я горжусь столь лестной оценкой, хотя ровным счетом ничего не сделала, чтобы ее заслужить.

Мистер Даффилд был достаточно умен и проницателен. Он быстро разгадал ее тайну. Должно быть, он не хуже нее понимал, что безнадежная любовь к герцогу Солуэй кончится лишь отчаянием и угрызениями совести.

Розали нужно было еще подкрасить губы, нарумянить щеки и выкрасить ресницы жженой пробкой, как она неоднократно делала перед спектаклями. Сверкающая тиара придала ее облику царственность, и она прошлась перед зеркалом, любуясь собой.

Розали вспомнила свой разговор с Джервасом после того, как он поцеловал ее. Она вновь подумала о собственной впечатлительности и о том, что привыкла жить в мире грез. Более того, мечты управляли всем ее существом.

Джервас Марчант, знатный и богатый, напротив, предпочитал фантазиям реальность. Да это и понятно. Сокровища его страны не были разграблены голодными, озлобленными толпами или проданы богатым иностранцам. Никто не нападал на дворцы его друзей, не арестовывал их и не отправлял в тюрьмы, где они ждали бы смертного приговора и гильотины. Его сознание не ведало потрясений, его не обвиняли в лояльности знатным покровителям или, наоборот, в стремлении подольститься к революционерам, занявшим их место в обществе и парламенте.

Для того чтобы излечиться от кошмаров прошлого, она позволила себе полностью погрузиться в призрачный, воображаемый мир сцены. Любая красота, пусть искусственная, иллюзорная, преходящая, всегда предпочтительнее уродства. Розали нуждалась в огнях рампы, неземной музыке оркестра и всей обольстительной театральной магии.

Она встретилась с лордом Свонборо в украшенной гобеленами комнате, и он довольно экстравагантно приветствовал ее:

– Я говорю, Джап, неужели Джервасу не будет приятно, когда он увидит мадемуазель?

– Несомненно, милорд, – ответил гувернер.

Дотошное изучение истории сыграло с ним недобрую шутку. Все костюмы, найденные в сундуках, показались мистеру Даффилду неподходящими для лорда-протектора. Он надел черную мантию, хранившуюся у него с университетской поры, и круглую широкополую шляпу, к которой Розали прикрепила серебряную пряжку.

Ожидая появления герцога, Ниниан принялся гадать, в каком одеянии тот предстанет и кого намерен изобразить. Он поправил приклеенные усы и бороду и заявил:

– Я сказал Джеру, чтобы он надел броню – кольчугу и шлем. Они принадлежали нашему предку, наголову разбившему войска Оливера Кромвела при Солуэй Марш.

Однако Джервас обманул ожидания своего подопечного. Он появился в длинном, волочащемся по полу плаще из зеленого бархата, туго стянутом на талии золотым кушаком. Из-под него виднелись батистовая рубашка и красные бриджи. На шее герцога висела золотая цепь, пальцы были унизаны кольцами с драгоценными камнями, а голову украшала фальшивая корона.

Ниниан пристально осмотрел его, но не смог скрыть недоумения.

– Кто же ты?

– Я догадался, – объявил мистер Даффилд. – Его светлость захотел стать Обероном.

– Как это умно, Джер! Жаль, что мне не пришло в голову.

– Ты и так великолепен в своем камзоле, – успокоил его Джервас, – а секстант дополняет костюм. Но ты взял его без моего разрешения из застекленного ларца в архивной комнате. – Он улыбнулся Розали и добавил: – Можно нам сесть за стол, волшебница Титания?

«Супруг» протянул ей руку, и она позволила ему усадить ее в кресло. На один вечер он превратил ее фантастическое царство в действительность, и они стали равны.

За обедом они поддразнивали Ниниана за огромное количество сладостей, поданных на стол. Он и правда не поскупился – среди них были имбирные пряники, фруктовые пирожные, лимонный крем и сладкие макароны. Последним Парри принес «пирог двадцатой ночи». По приказу хозяина он поставил пирог перед Розали, которая должна была его разрезать.

– Он так красив, что я боюсь его испортить, – грустно проговорила она, глядя на решетку из сахара и вишен. – Ну что ж, раз так надо...

– Разделите его на четыре равных куска, – пояснил Ниниан, протягивая ей нож.

Когда она это сделала, он обменялся понимающим взглядом с Джервасом, а потом разложил куски на тарелки и тщательно осмотрел каждый из них.

– Он не только красив, но и потрясающе вкусен, – сказала Розали, попробовав кусочек. Она поднесла следующий ко рту и обнаружила, что в нем запечен какой-то непонятный предмет зеленого цвета, похожий на крошечную гальку.

– Вы нашли ее! – возбужденно воскликнул Ниниан. – В пироге всегда прячут горошину, и женщина, нашедшая ее, становится королевой вечера.

– Но я и так королева. – Пронаблюдав, как он расправился со своим куском пирога, она с подозрением спросила:

– А что еще вы в нем спрятали?

– Фасолину, – ответил Джервас и вытащил ее.

– Diable! Я хотел бы ее!

Ниниан заметил, что все уставились на него, и невнятно извинился.

– Вы обещали никогда не употреблять это слово, – с сожалением произнесла Розали, и ее лицо сделалось печальным. – Я не учила его этому, – попыталась она оправдаться перед герцогом.

Тот засмеялся и сказал:

– Как заметил Поп, недоучивать очень страшно.

– Какой папа? – удивилась она. Мистер Даффилд покачал головой.

– Не глава римской церкви, мадемуазель. Его светлость имел в виду великого английского поэта Александра Попа.

Она устыдилась своего невежества и снова покраснела.

После обеда они перешли в увешанную гобеленами комнату. Ниниан еще днем украсил камин ветвями остролиста. Теперь он провел хозяина и хозяйку вечера к их «тронам» – позолоченным креслам с витиеватой резьбой. Он пояснил Розали, что обладание горошиной и фасолиной дает право распоряжаться вечерними торжествами.

– В какую игру вы хотели бы сыграть? – осведомился он.

– В «Дракона», – немедленно откликнулась она, вспомнив о любимой игре герцога.

После того как они вдоволь повеселились от проигрышей и штрафов, Джервас убедил Розали доставить им удовольствие и показать пантомиму. Ее зрители наперебой выкрикивали, кого они хотели бы видеть. Выслушав их, она изобразила королеву Шарлотту, дворецкого Парри и, наконец, пьяного матроса, о котором из чистого озорства упомянул Ниниан.

Ей захотелось рассмешить мальчика, и она предложила сыграть в жмурки. Когда он повернулся, изобразив слепого, Джервас и гувернер последовали за ним. Розали, быстро схваченная мистером Даффилдом, замыкала шествие. Герцог завязал ей глаза шелковым платком и заботливо спросил:

– Не слишком ли туго?

Она покачала головой, и он закружил ее, сначала медленно, затем скорее и, наконец, отпустил девушку. Ей понадобилось несколько минут, чтобы перевести дух и прийти в себя. Комната была невелика, и она не предвидела никаких осложнений с тремя игроками.

Услышав торопливые шаги, Розали двинулась вперед. Ее вытянутые руки коснулись занавесей, и когда она поняла, что за ними никто не прячется, то продолжила свои поиски на ощупь и наугад.

Негромкий смех заставил ее остановиться. Пытаясь определить, откуда он доносится, она услыхала шум в холле и смутилась. Кто-то тяжело дышал, а затем простонал. Однако вскоре все смолкло. Дверь в комнату со скрипом открылась, и Розали крикнула:

– Arretez! Пока игра не закончена, сюда нельзя входить!

– Прошу извинить меня за вторжение, – произнес спокойный, незнакомый голос, несомненно, принадлежащий женщине.

Розали в замешательстве сорвала повязку с глаз. Она с ужасом увидела стоящую прямо перед собой женщину средних лет.

Свет от горящей свечи отбрасывал отблеск на ее черную мантилью и муфту. Щедро украшенная перьями шляпа тоже была черной, как и юбка, выглядывшая из-под темных мехов. Все указывало на то, что неизвестная Розали дама – в глубоком трауре. Она окинула девушку пристальным взором с высоты своего немалого роста. Ее серые глаза затуманились от гнева, а в выгнутых бровях угадывалось аристократическое презрение.

Когда Джервас приблизился к ней, держа корону в руке, она спросила:

– Кто эта особа?

– Мадемуазель де Барант. Она учит Ниниана французскому языку.

– А она способна на это?

Граф молниеносно вскочил с софы.

– Certainement, ma chere tante. И она также придумала для меня этот костюм. Ты можешь догадаться, кто я? – Он отцепил уныло свисавшую бороду и принялся размахивать своим секстантом.

Выражение лица герцогини Солуэй смягчилось.

– Мне не терпится узнать, верно ли отгадала или ошиблась. Я не выдержу подобного напряжения. Я полагаю, какой-нибудь знаменитый флотоводец Рейли?

– Сэр Френсис Дрейк!

– А это кто? – спросила она, указав на джентльмена, стоявшего в углу.

– Это мой гувернер Джап. Он Оливер Кромвель. А Джер и мадемуазель Оберон и Титания.

Не зная, что ей еще остается делать, Розали согнулась в плие четвертой позиции, то есть в традиционном сценическом поклоне.

– Je suis enchantee de faire votre con-naissance, Madame la Duchesse!.

– Осмелюсь заметить... – Дама начала снимать перчатки и вновь обратилась к своему племяннику: – Ниниан, подойди и поцелуй меня, прежде чем я вернусь к себе в комнату. Джервас, я прошу тебя пойти вместе со мной. Нам надо многое обсудить.

– Как пожелаете, матушка.

Мать герцога неодобрительно молчала все время, пока они поднимались по лестнице в ее комнату, где горничная уже разожгла огонь в камине. Положив перчатки на столик у стены, она сняла шляпу и мантилью. Служанка забрала их и отнесла в гардеробную, а горничная последовала за ней.

И, лишь оставшись вдвоем с Джервасом, герцогиня обратилась к нему:

– Что это за детские выходки, как ты мог себе такое позволить? И кто эта накрашенная, полуодетая девица внизу? Я никогда не поверю, что она гувернантка.

– Она танцовщица, – искренно произнес он. – Ее настоящее имя Розали Дельфина Лавгроув, но в театральном мире она известна как мадемуазель де Барант.

Герцогиня покачала седеющей головой.

– Если ты решил пошутить, то меня это отнюдь не позабавило.

– Это правда.

– В таком случае я считаю, что ты не в своем уме.

Любое замечание о безумии, способном передаться по отцовской линии, болезненно действовало на герцога. Он отшатнулся.

– Если бы я знал о твоем приезде в Хабердин, то успел бы подготовить, убедительное объяснение.

– Ну так объясни мне все сейчас. – Она села в кресло, высоко держа голову, и выпрямила спину.

Джервас в раннем детстве был близок с матерью, но в зрелом возрасте скрывал от нее все, способное вызвать неодобрение. Что же касается Розали, тут он, кажется, переусердствовал. Тщательно выбирая слова, он разъяснил, как он и его подопечный познакомились с танцовщицей.

– Ее мать была парижской балериной, а отец английским скрипачом. Родители состояли в законном браке, – добавил он, решив, что она пришла к такому же ошибочному умозаключению, что и он сам. – И оба умерли. Мадемуазель де Барант зарабатывает себе на жизнь, танцуя в Королевском театре, а в последнее время в Седлерз-Уэллз. Поскольку я невольно способствовал ее уходу из театра, то просто должен был оказать ей какую-то поддержку. Единственное, что я мог сделать, не оскорбив ее достоинства и поступив достаточно разумно, – это предложить ей место преподавательницы французского, пока она не приступит к своей работе.

– Я буду чрезвычайно удивлена, если она снова начнет работать, – ядовито заметила его мать. – Твое рыцарство достойно похвалы, но, на мой взгляд, ты перестарался. Я видела ее, и с меня довольно. Она совершенно здорова. Однако продолжает здесь жить.

– Она собирается уехать через неделю. И сама сказала мне об этом.

– Она уедет завтра, – заявила герцогиня. Джервас покачал головой.

– Я не могу ей этого позволить, пока дороги занесены снегом.

– Я добралась сюда из Хедингтон-Холл без каких-либо осложнений, – возразила она. – Лондонская дорожная застава в полном порядке, а почтовые кареты и экипажи ездят, как прежде. Я не оспариваю твоего права дружить, с кем ты хочешь, но не желаю иметь ничего общего с танцовщицей или поощрять ее присутствие в доме. Дай ей деньги, пообещай дорогие безделушки, но немедленно отправь ее из Хабердина.

– Она не моя любовница, – твердо проговорил Джервас.

– Слава Богу, если так, – с облегчением вздохнула его мать. – Для меня это было бы еще большим позором, чем твоя связь с этой отвратительной Титус.

Его обидели резкость матери и ее недоверие к его вкусу. Взяв себя в руки, он успокоился и сказал:

– Прибереги свои советы для Ниниана. Мальчик просто без ума от Розали.

– Мне больно это слышать. Мой дорогой, я не могу тебе ничего приказывать. Ты сам себе хозяин. Но умоляю тебя поступить, как я прошу.

– Завтра я поговорю с мадемуазель де Барант, – нехотя произнес он.

– Лучше не откладывай, – поторопила его мать. – И не смотри на меня так трагически, дорогой. Женщины подобного сорта обычно крепко стоят на ногах.

Когда Джервас вернулся в увешанную гобеленами комнату, Ниниан сообщил ему, что мадемуазель уже ушла.

– Тетя Элизабет рассердилась на нас из-за маскарада? – поинтересовался он.

– Она устала от долгой поездки, – ответил Джервас. Он знал, что должен подготовить мальчика к незамедлительному отъезду Розали, но сегодня вечером ему не хотелось его огорчать.

– У меня важные дела, но ты можешь оставаться здесь, сколько тебе позволит мистер Даффилд.

Он направился в комнату дворецкого и собрал все найденные деньги, сложив их в просторные карманы своего бархатного сюртука. Затем неторопливо побрел в отдаленный конец замка, где жили гувернеры, и осторожно постучал в дверь комнаты Розали. Он очень сожалел о случившемся, и на сердце у него было тяжело.

Он знал, что в эти минуты она смывает грим с лица, что лицо мокро, а кудри прилипли к вискам.

– Мы встретимся в классной комнате, – сказал он, понизив голос. – Принесите с собой свечу.

Пройдя через холл в темную комнату, он стал ждать, когда она появится с восковой свечой. Джервас взял ее у девушки и поставил на стол, за которым он и его родственники готовили уроки.

– Пожалуйста, садитесь. Я вас долго не задержу.

– Я догадываюсь, что вы собираетесь сказать, – начала Розали, – и могу избавить вас от ненужных осложнений. Я приняла твердое решение уехать отсюда завтра утром.

Когда она вздрогнула, он понял, что ее плечи и спина обнажены, а из окна дул морозный ветер. Розали еще не успела переодеться. Он снял свой плотный бархатный сюртук и накинул на нее, проговорив:

– Я несу полную ответственность за случившееся. За эту неприятную сцену, которую мы недавно пережили. Разъяснив своей матери, что я пригласил вас сюда для занятий с Нинианом французским языком, я утаил от нее некоторые подробности вашего прошлого. Я также скрыл правду о вашей профессии.

Чуть улыбнувшись, она сказала:

– Я ведь предупреждала вас, что не подхожу для роли учительницы лорда Свонборо. Неужели герцогиня сказала то же?

– Я не согласен с вами обеими. Вам очень удались занятия с Нинианом, куда больше, чем я предполагал и считал возможным. Он относится к вам и Даффилду лучше, чем к кому-либо в нашей семье. Он не просто восхищается вами и уважает вас. Я думаю, он в вас влюблен. – Немного помолчав, он продолжил: – Мою мать меньше беспокоит ваше влияние на Ниниана, чем опасность, которую вы представляете для меня.

Она в испуге подняла руки к щекам.

– Я не думала об этом.

– Не думали? Как вы могли не думать?

– Но вы – герцог, а я всего-навсего танцовщица.

– Это не помешало нам стать друзьями. – Ее взгляд был спокоен и невозмутим. Она, как ни в чем ни бывало, проговорила:

– Я полагаю, вам хотелось бы не просто дружбы, а чего-то большего.

– Да, – признался он и ощутил облегчение от того, что смог говорить, не таясь и с полной искренностью. – Еще в тот вечер, когда мы впервые встретились, я понял, что вы не только желанны мне, но и добродетельны, Розали. Я вовсе не собирался вас соблазнять, приглашая в Хабердин. До приезда сюда в День подарков, пока я вновь не увидел вас, я просто не сознавал, как вы мне дороги, но поскольку я вас нанял, я не мог ухаживать за вами. А мне этого очень хотелось.

– Но вы попробовали в лесу, – напомнила она.

– Я не жалею, что поцеловал вас, я не настолько щепетилен.

– Вы не должны так говорить, во всяком случае, сегодня вечером.

– Но если не сегодня вечером, то когда?

– Никогда! Потому что я не смогу ответить вам так, как вам хотелось бы. – Она заговорила, превозмогая частое и сбивчивое дыхание. – Я не желаю становиться вашей chere amie. У меня слишком трудная и утомительная профессия. Я каждый день выступаю на сцене и репетирую, а спектакли иной раз кончаются за полночь. Я не смогу устраивать приемы и развлекать ваших друзей. Я не считаю себя остроумной, не люблю подавать себя и рисоваться. И я не знаю, как надо располагать к себе знатных господ.

Она устала от собственных возражений, и он спокойно заметил:

– Я не требую, чтобы вы сделались рабой моих прихотей. Я стараюсь избегать шумных сборищ, так что вам незачем играть роль хозяйки моего салона. У меня всего один верный друг, но он так хорош, что я не на шутку обижусь, если вы его не примете. От любовницы мне нужны лишь верность и постоянство, ни больше ни меньше.

Но грустный взгляд и задумчивое лицо Розали свидетельствовали, что его речь на нее не подействовала.

Джервас склонился и крепко сжал ей руки.

– Розали, я приложу все усилия, чтобы сделать вас счастливой.

– Но вы сами не будете счастливы со мной. Между нами нет ничего общего. Я лишь месяц проучилась в монастырской школе и всю свою жизнь посвятила танцам. Я читала только романы и стихи. А вы образованны, среди ваших предков были короли и генералы. Я веду свой род от английских фермеров и французских судейских чиновников. – Она тяжело вздохнула, всхлипнула и опустила голову. – Есть и другая причина, по которой я должна вам отказать, и я не знаю, как ее объяснить.

– Попытайтесь, – настаивал он, садясь рядом с нею. – Вы можете говорить мне все и обо всем.

– Думаю, что мне следует начать с мамы, – неуверенно произнесла Розали. – Она родилась в семье почтенного поверенного из Руана. Он был человеком состоятельным и смог нанять ей учителей танцев. Она оказалась столь талантлива, что мадам Монтансье, владелица местного театра, решила отвезти ее в Париж. Мама согласилась, но родные от нее отреклись. Она их больше ни разу не видела и не пыталась с ними общаться, хотя они, очевидно, знали о ее успехах. Она выступала в Версале и заслужила похвалу королевы.

– Да, вы мне об этом говорили.

– Она была молода, хороша собой и популярна настоящее украшение Парижа. Мой отец стал одним из ее многочисленных поклонников, но она его просто не замечала. Она без памяти влюбилась в другого человека и была для него тем, чем вы хотите меня сделать. Они жили вместе, и хотя их роман продолжался несколько лет, он плохо с ней обращался и нередко изменял. Она рассчитывала, что станет его женой, и когда он бросил ее, долго не могла прийти в себя от горя.

Джервас внезапно прервал ее:

– Я догадываюсь, что случилось потом. Ваш отец сумел ее утешить.

– C'est vrai. И она была так благодарна ему за его доброту, что когда он сделал ей предложение, согласилась и вышла за него замуж. Все решилось очень быстро, но их брак оказался счастливым. Благодарность моей матери переросла в любовь, столь сильную, что она забыла о том человеке. Знаменитая танцовщица сделалась преданной женой и заботливой матерью, блестящим образцом добродетелей для новой республики. – Розали ненадолго замолчала, и Джервас спросил ее:

– Откуда вы узнали о ее несчастном романе и горьком прошлом? Не могу себе представить, что она сама рассказала вам.

– Это сделал отец, он считал, что я уже взрослая и должна знать. Так он объяснял мне сложности жизни оперной танцовщицы.

Осознав истинный смысл ее рассказа, Джервас проговорил:

– Я понимаю, что вам не хотелось бы жить в том положении, в каком находилась ваша мать до брака. Но будьте уверены, я не бессердечен и не брошу вас.

– Не в этом дело. – Ее зеленые глаза смотрели куда-то вдаль, мимо него. – Я не стану вашей любовницей из-за отца. Когда он умирал, я поклялась ему, что отдамся лишь законному мужу. Таково было мое обещание, Джервас, и я его не нарушу. Даже ради вас.

В ее печальном выводе не было ничего утешительного, но Джервас без труда догадался, что он ей небезразличен. Поглядев на ее пальцы, по-прежнему сплетенные с его, он неожиданно произнес:

– Мне очень жаль, гораздо больше, чем вы можете представить.

– Moi aussi. Вы не сердитесь?

– Я только разочарован. – Высвободив ее руку, он опустил свою в глубокий карман бархатного сюртука и достал оттуда деньги.

– Вы уже дали мне на проезд до Лондона, когда покидали Бибери, – напомнила она ему. – Они у меня, и я знаю, что их более чем достаточно для почтовой кареты.

– Вы должны взять и эти. Считайте, что это ваше жалованье, если вам так угодно.

– Non, их слишком много.

Не обращая внимания на ее возражение, он продолжил:

– Вы можете нанять квартиру в Лондоне и безбедно жить, пока ваше положение не изменится. Если вам что-нибудь потребуется, дайте мне знать. Я так хочу. Договорились?

Он ждал, что она отклонит его предложение, и был рад, когда Розали кивнула головой.

Он вынул руки из карманов, расправил сюртук и крепко прижал к себе девушку. Она не сопротивлялась, ее тело словно обмякло, и он поцеловал ее в губы, почувствовав, что его желание, если не любовь, по-прежнему находит у нее отклик.

– Идите спать, – сказал он наконец и отпустил ее.

Губы Розали стали горячими от его поцелуя, и она прижалась ими к его щеке.

– Adieu, Джервас.

Она взяла свечу и вышла из комнаты, в одно мгновение лишив его и света, и надежды.