На завтрак миссис Флойд мяса мне не дала — только мамалыгу с поджаренным яйцом. Поев, я сложила папины часы и нож в карман и пистолет в мешке из-под сахара с собой прихватила.
В Федеральном суде я выяснила, что главный исполнитель уехал в Детройт, Мичиган, — повез заключенных в «исправительный дом», как его называли. Помощник, который в конторе работал, сказал, что до Тома Чейни они доберутся в свое время, а так ему придется ждать своей очереди. Показал мне список обвиняемых преступников, которые скрываются на Индейской территории, — похоже было на список налоговых должников, что раз в год печатают в «Арканзасской газете» мелким шрифтом. Мне это не понравилось, да и помощник себя вел будто какой-то «хлыщ». Раздулся индюком от должности. Впрочем, от федеральных служащих иного не ждешь, а что еще хуже — они тут все республиканцы, им плевать на мнение добрых арканзасцев, которые все демократы.
В самом зале суда составляли список присяжных. Пристав в дверях мне сказал, что Кочет Когбёрн придет попозже, когда уже начнется слушание, раз уж он свидетель обвинения.
Я пошла в конюшню Стоунхилла. Она у него хорошая, а за нею — большой загон и множество кормушек. Уцененные укрючные лошади — голов тридцать, всех мастей — были в загоне. Я-то думала, они клячи заезженные, но животные оказались бодрые: глаза ясные, шкуры здоровые на вид, хоть пыльные все, да и гривы свалялись. Никогда не расчесывали, наверное. И в хвостах репья.
Поначалу-то я этих мустангов ненавидела, что они папу к смерти привели, а теперь поняла: блажь это, неправильно вину валить на этих красивых животин, ни добра, ни зла они не понимают, знают одну лишь невинность. Вот что я про этих лошадок скажу. Знавала я таких лошадей — а еще больше таких свиней, — которые, я убеждена, вынашивали в душах злобные замыслы. Больше того скажу: все кошки коварны, хотя зачастую полезны. Кто не прозревал лик Сатаны в их лукавых мордочках? Есть проповедники, которые скажут, мол, это суеверная «белиберда». А я им так отвечу: «Проповедник, ступай читать Библию, Лука 8: 26–33».
Стоунхилл устроил себе контору в углу конюшни. На дверном стекле значилось: «Полк. Дж. Стоунхилл. Лицензированный аукционист. Торговец хлопком». Сам он сидел внутри за столом, а рядом жаром пыхала раскаленная докрасна печка. Чопорный лысый человек в очках.
Я спросила:
— Сколько вы платите за хлопок?
Он поднял голову и ответил:
— Девять с половиной за низший и средний сорт, десять за обычный.
— У нас по большинству созревает рано, — говорю я, — и мы продаем его братьям Вудсон в Литл-Роке по одиннадцать центов.
— Тогда, — говорит, — я бы предложил и остаток братьям Вудсон сдать.
— Мы все продали, — говорю я. — И за последнюю сделку получили только десять с половиной.
— И зачем ты мне пришла это рассказывать?
— Думала, на следующий год мы тут приценимся, но вижу, что и в Литл-Роке у нас хорошо выходит.
Я показала ему записку шерифа. Прочтя ее, он уже не склонен был мне грубить. А снял очки и сказал:
— Трагедия это была. Если можно так выразиться, твой отец произвел на меня впечатление своими мужскими достоинствами. Торговался жестко, но держался благородно. А сторожу моему вышибли зубы, он теперь только супчик хлебать может.
— Мне жаль, — говорю я, — это слышать.
А он мне:
— Убийца сбежал на Территорию, теперь его там ищут.
— Мне так и сказали.
— Он там много себе подобных найдет, — говорит полковник. — Рыбак рыбака. Это же клоака преступности. Ни дня не проходит, чтоб не сообщили: то фермера оглоушат, то над женщиной надругаются, то безупречного путника обложат кровавой засадой и ссадят. Приличные искусства коммерции там отнюдь не процветают.
Я говорю:
— У меня есть надежда, что исполнители его скоро возьмут. Его зовут Том Чейни. Он у нас работал. Я пытаюсь их расшевелить. И намерена убедиться, что его либо застрелят, либо повесят.
— Да, да, стараться достичь этой цели следует, — говорит Стоунхилл. — Однако я бы порекомендовал терпение. Смелые судебные исполнители стараются как могут, но их немного. А нарушителям закона имя легион, они рассеяны по огромному пространству, где масса естественных укрывищ. В этой преступной земле исполнитель путешествует один и без друзей. На него там любая рука подымется, кроме, разве что, индейской — этой нацией тоже прежестоко помыкают негодяи, вторгающиеся из Штатов.
Я ему говорю:
— Мне бы хотелось продать вам обратно тех мустангов, которых купил мой отец.
— Боюсь, — отвечает он, — что об этом и речи быть не может. Я прослежу, чтобы их тебе отправили при первейшей же возможности.
— Нам эти лошади теперь ни к чему, — говорю я. — Не нужны они нам.
— Это меня едва ли касается, — гнет свое полковник. — Твой отец купил этих мустангов и заплатил за них — вот и все. У меня купчая имеется. Если бы они мне были надобны зачем-либо, я бы и рассмотрел предложение, но я на них и так уже деньги потерял, поэтому будь уверена — больше терять я не намерен. Буду рад уладить тебе перевозку. Завтра в Литл-Рок отправляется известный пароход «Элис Уодделл». Сделаю что могу, дабы найти там место для тебя и всего поголовья.
Я говорю:
— Я хочу триста долларов за папину подседельную лошадь, которую украли.
— Это тебе надо обсудить с тем, кто ее украл, — отвечает полковник.
— Ее украл Том Чейни, пока она была в вашем ведении, — говорю я. — Вы и отвечаете.
Стоунхилл на это рассмеялся.
— Восхищаюсь твоей выдержкой, — говорит, — но, полагаю, ты убедишься, что подобных претензий мне предъявить нельзя. Позволь сообщить, что твоя оценка этой лошади долларов на двести превышает ее истинную стоимость.
Я ему тогда говорю:
— Как угодно, только моя цена низка. Джуди — хорошая скаковая лошадь. На ярмарке призы в двадцать пять долларов выигрывала. И я видела, как она преодолевала ограду в восемь перекладин с тяжелым ездоком.
— Все это, я уверен, очень интересно, — молвит он.
— Так вы, стало быть, ничего не предложите?
— Только то, что и так твое. Мустанги твои, ты их и забирай. Лошадь твоего отца украл убийца и преступник. Достойно сожаления, однако я предоставил животному разумную защиту по негласной договоренности с клиентом. Каждому из нас следует достойно сносить несчастья. Мое заключается в том, что я временно лишился услуг своего сторожа.
— Я к закону с этим обращусь, — говорю тогда я.
— Поступай, как считаешь нужным, — отвечает.
— И посмотрим, справедливо ли обойдутся со вдовой и тремя детьми в судах этого города.
— Тебе нечего будет предъявить.
— Адвокат Джей Ноубл Дэггетт из Дарданеллы, Арканзас, может решить иначе. И присяжные.
— А где твоя мать?
— Дома в округе Йелл, присматривает за моими сестрой Викторией и братом Фрэнком-меньшим.
— Тогда тебе ее нужно привезти сюда. Мне не нравится вести дела с детьми.
— И когда вами займется адвокат Дэггетт, вам это еще больше не понравится. А он взрослый.
— Дерзкое ты дитя.
— Я не желала дерзить, сэр, но и мной помыкать не следует, коли я права.
— Я это обсужу с моим поверенным.
— А я — с моим. Телеграфом отошлю ему сообщение, и он приедет вечерним же поездом. Он денег заработает, я денег заработаю, ваш поверенный денег заработает, а вы, мистер Лицензированный Аукционист, все эти счета оплатите.
— Я не могу договариваться с ребенком. Ты безответственное лицо. Договор подписать ты не можешь.
— Адвокат Дэггетт заверит любое мое решение. Будьте на этот счет надежны. Любое наше соглашение можно подтвердить по телеграфу.
— Вот чертова докука! — воскликнул он. — Ну как тут можно работать? У меня завтра торги.
— Когда я выйду из этого кабинета, — отвечаю я, — договориться уже не выйдет. Этим займется закон.
Он с минуту теребил очки, потом говорит:
— Я уплачу двести долларов наследникам твоего отца, когда на руках у меня будет письмо твоего адвоката, освобождающее меня от любой ответственности с начала времен по сию пору. Подписать его должны твой адвокат и твоя мать, а заверить надо у нотариуса. Предложение мое — более чем щедрое, я его делаю лишь для того, чтобы избежать утомительных тяжб. Ох, не надо мне было сюда приезжать. А ведь говорили, что этот городок станет Питсбургом Юго-Запада.
— Я возьму двести долларов за Джуди, — сказала на это я, — и еще сотню за мустангов и двадцать пять за серую лошадь, которую Том Чейни бросил. Вы за нее сорок выручите легко. Всего — триста двадцать пять долларов.
— Мустангов сюда не мешай, — говорит он. — Я их покупать не стану.
— Тогда я их себе оставлю, и за Джуди цена будет триста двадцать пять долларов.
Тут Стоунхилл фыркнул:
— Да я за крылатого Пегаса столько не стану платить, а эта косолапая серая вообще не твоя.
— Нет, моя, — отвечаю ему я. — Папа эту лошадь Тому Чейни только поездить давал.
— У меня заканчивается терпение. Ты ненормальное дитя. Плачу двести двадцать пять и беру серую. А мустангов не хочу.
— Я на это не могу согласиться.
— Последнее предложение. Двести пятьдесят. Пишу расписку и оставляю себе седло. Кроме того, списываю убытки за прокорм и постой в конюшне. А серая лошадь — не твоя, ты ее продать не можешь.
— Седло не продается. Я его себе оставлю. Что серая лошадь — моя, это вам адвокат Дэггетт докажет. Он к вам с иском о возвращении движимого имущества придет.
— Ладно, тогда слушай хорошенько, больше торговаться я не стану. Я забираю обратно мустангов, оставляю себе серую лошадь, и мы уговариваемся на триста долларов. Хочешь — соглашайся, а нет так нет, мне все равно, что решишь.
Я ответила:
— Сдается мне, адвокату Дэггетту не понравится, если я соглашусь на сумму меньше трехсот двадцати пяти долларов. А за нее вам достанется все, кроме седла, зато не будет суда, который встанет вам дорого. Но если условия станет диктовать адвокат Дэггетт, вам придется хуже, потому что он сюда включит и свой щедрый гонорар.
— Адвокат Дэггетт! Адвокат Дэггетт! Кто таков этот знаменитый ходатай? Я, к счастью, не был осведомлен об этом имени и десяти минут назад.
— Слыхали, — спрашиваю я, — о «Большой пароходной компании реки Арканзас, Виксбёрга и Залива»?
— Я веду дела с «БПК», — отвечает.
— Так вот, адвокат Дэггетт — тот человек, который их вынудил к конкурсному управлению, — объяснила я. — Они с ним попробовали «тягаться». Ему это было только на руку. Он хорошо знаком с важными людьми в Литл-Роке. Говорят, однажды станет губернатором.
— Тогда у него маловато амбиций, — говорит Стоунхилл. — Не соответствует его способностям к проказам. Да я уж лучше буду смотрителем дорог в Теннесси, чем губернатором этого неразвитого штата. Больше почета.
— Если вам тут не нравится, собирайте пожитки и езжайте восвояси.
— Кабы я мог! — отвечает он. — В пятницу утром бы уже сел на пакетбот с песнью благодарения на устах.
— Те, кому не нравится Арканзас, могут ступать хоть к черту на рога! — говорю я. — Вы зачем вообще сюда приехали?
— Наобещали с три короба.
— Триста двадцать пять долларов — вот моя цифра.
— Уж и не знаю толком зачем, но мне бы хотелось в письменном виде.
Он написал краткое соглашение. Я прочла, в паре мест исправила, и он подписал изменения инициалами. Потом говорит:
— Передай своему адвокату, чтобы писал мне сюда, в «Конюшни Стоунхилла». Как только у меня на руках будет его письмо, я уплачу вымогаемое. Подпиши.
А я отвечаю:
— Писать он мне будет в меблированные комнаты «Монарх». Когда вы отдадите мне деньги, я отдам вам письмо. А документ этот я подпишу, когда вы мне уплатите двадцать пять долларов в знак вашей доброй воли. — Стоунхилл дал мне десять, и я подписала бумагу.
Затем пошла в телеграфную контору. Попробовала писать поэкономнее, но все равно расписала положение чуть ли не на весь бланк, а также перечислила, что требуется. Сказала адвокату Дэггетту, пусть передаст маме, что у меня все хорошо и я скоро приеду домой. Забыла, сколько стоило.
Купила в бакалейной лавке себе немного крекеров, твердого сыру и яблоко, села на бочонок с гвоздями у печки и поела — дешево да сытно. Знаете же, как говорят: «Довольство — лучшее богатство». Доев, вернулась к Стоунхиллу, попробовала яблочный огрызок мустангу одному скормить. А они все как прыснут в стороны, никому не надо ни меня, ни моего подарка. Бедняжки и яблочка, наверное, никогда не пробовали. Я зашла от ветра на конюшню да прилегла на мешки с овсом. Природа нам советует отдыхать после еды, и те, кто слишком деловой, кто голоса этого не слушается, частенько помирают, дожив всего до пятидесяти лет.
Зашел Стоунхилл — в дурацкой такой теннессийской шляпке. Остановился, на меня поглядел.
Я говорю:
— Я тут вздремну немножко.
А он:
— Тебе удобно?
Я отвечаю:
— Мне просто на ветру не хотелось. Я и подумала, что вы не против.
— Только ты здесь сигареты не кури.
— Я к табаку и близко не подхожу.
— И ботинками дыр в мешках не понаделай.
— Я буду осторожно лежать. А когда выйдете, ворота поплотнее прикройте.
Сама не понимала, как я устала. Когда проснулась, было уже хорошо за полдень. Я закоченела вся да из носа капало — верный знак, что простудилась. Когда спишь, всегда накрываться нужно. Я от пыли отряхнулась, лицо под колонкой умыла, взяла мешок с пистолетом и пошла скорее в Федеральный суд.
Подхожу и вижу: другая толпа уже собралась, не такая большая, как вчера. Думаю себе: «Как? Неужто опять вешать будут!» А не вешали. Сейчас они пришли посмотреть, как с Территории два фургона с заключенными прибыли.
Исполнители их как раз выгружали и жестко эдак в них тыкали своими магазинными винчестерами. Все заключенные были друг с дружкой скованы, будто рыба на бечевке. По большей части — белые, но попадались и индейцы, и полукровки, и негры. Ужасно было на такое смотреть, да только вы не забывайте: эти звери в кандалах — убийцы, грабители, двоеженцы, фальшивомонетчики, некоторые поезда под откос пускали, в общем, злодеи, каких свет не видывал. Пошли «туда, где ухала сова», отведали плодов зла, а теперь правосудие их настигло и требует расплаты. На этом свете за все нужно платить так или иначе. Ничего за просто так не дается, кроме Божьей Милости. Это ее не заслужить, не заработать.
Уже сидевшие в тюрьме — а она помещалась в подвале суда — принялись кричать и свистеть новым узникам в зарешеченные окошки:
— Свежая рыбка! — говорили, и тому подобное. А кое-кто и грубостей подпускал, так что женщины в толпе отворачивались. Я пальцами уши заткнула, прошла через людское скопище, поднялась по ступенькам суда и вошла.
Пристав у дверей не хотел меня впускать в зал, поскольку я ребенок, но я ему сказала, что у меня дело к судебному исполнителю Когбёрну, — и твердо стояла на своем. Он понял, что меня на кривой козе не объехать, и тут же пошел на попятный — не хотел, чтобы я шум подымала. Поставил меня рядом возле самых дверей, но это ничего, потому что свободных мест все равно не было.
Вы решите: вот странность, — но я в то время, считайте, и не слыхала ничего про судью Айзека Паркера, хоть он человек и знаменитый. Я неплохо знала, что в наших местах происходит, и про него и его суд, должно быть, упоминали, но у меня не отложилось. Само собой, мы жили в его судебном округе, но у нас проводились свои выездные сессии над убийцами и грабителями. В Федеральный суд только самогонщиков отправляли, вроде старика Джерри Вика с его молокососами. А к судье Паркеру почти все клиенты поступали с Индейской территории — там скрывались сорвиголовы со всего света.
Теперь я вот что интересное вам расскажу. Долгое время из этого суда никому нельзя было подать апелляцию — только самому президенту Соединенных Штатов. А потом все изменили, и его решения начал отменять Верховный суд, поэтому судья Паркер разозлился. Стал говорить, что эти олухи в Вашингтоне ни шиша не смыслят в том, какие на Территории условия. Генерального солиситора Уитни, который вроде как был на его стороне, назвал «торговцем помилованиями» и сказал, что про уголовные законы тот знает не больше, чем про иероглифы Великой Пирамиды. Ну а в Вашингтоне, со своей стороны, заявили, что судья слишком круто берет, зазнался, присяжных напутствует очень уж многословно, а суд у него — не суд, а «бойня Паркера». Даже не знаю, кто тут прав. Знаю только, что у него шестьдесят пять исполнителей убили. Очень уж жесткая публика, с которой они разбирались.
Судья был высокий человек, глаза голубые, каштановая бородка — мне показалось, он старик, хотя на самом деле ему в то время было около сорока. Держался сурово. На смертном одре он вызвал священника и стал католиком. У него жена была в этой вере воспитана. Но это его дело, меня такое не касается. Если приговорил сто шестьдесят человек к смерти и где-то половина из них в петле болталась у тебя на глазах, может, в последнюю минуту и нужно снадобье покрепче того, что методисты варят. Тут есть над чем подумать. Под конец судья говорил, что это не он тех людей повесил, а закон. Когда он в 1896-м умер от водянки, все узники в темных застенках устроили «празднество» — такое, что тюремщикам пришлось всех усмирять.
У меня газетная вырезка есть — запись того процесса Уортона, и хоть она не официальная, но довольно точна. Я по ней и по памяти писала хорошую историческую статью, которую назвала так: «Слушай приговор закона, Одус Уортон, по коему повешен ты будешь за шею, пока не умрешь, не умрешь, не умрешь! Да смилостивится над твоей душою Господь, Чьи законы ты преступил и перед Чьим судом должен предстать. Это личные воспоминания об Айзеке Ч. Паркере, знаменитом Судье Пограничья».
Да только эти сегодняшние журналы не разбираются в хороших статьях. Они лучше всякий вздор печатать станут. Сказали, что статья моя чересчур длинна и «бессвязна». Не бывает ничего слишком длинного — да и слишком короткого не бывает, коли у тебя правдивая да интересная история и стиль письма такой, что я зову «наглядным», в сочетании с воспитательными целями. С газетами-то у меня разговор короткий. Им то и дело что-нибудь по истории расписать надобно, а как до денег речь доходит, так редакторы эти газетные по большей части «жмотятся». Думают, раз у меня кой-какие деньжата есть, так я с радостью побегу им воскресные колонки заполнять, чтоб только увидеть свое имя в газете, будто Люсиль Биггерз Лэнгфорд какая или Флоренс Марби Уайтсайд. Как тот темнокожий малыш говорит: «Ну уж дудки!» Люсиль и Флоренс могут поступать, как им вздумается. Газетные редакторы горазды жать то, что не сеяли. У них и еще одна увертка есть: шлют своих щелкоперов с тобой разговаривать и все твои истории себе за бесплатно получают. Я знаю, молодым репортерам недоплачивают, мальчишкам я за так помогать готова с этими их «фитилями» — если они только ничего не напутают.
Когда я в зал вошла, на трибуне для свидетелей стоял парнишка из криков и говорил по-своему, а другой индеец его слова переводил. Медленно дело шло. Я простояла там почти час, и только потом на трибуну вызвали Кочета Когбёрна.
Я обозналась, прикидывая, кто из исполнителей он, думала — человек помоложе и пощуплее, он там стоял с бляхой на рубашке, — поэтому очень удивилась, когда вышел одноглазый старикан, комплекцией — что твой Гровер Кливленд, и его привели к присяге. «Старикан», говорю. Лет сорок ему было. Под его тяжестью половицы скрипели. На нем была пыльная черная тройка, а когда он сел, я заметила, что бляха у него — на жилете. Серебряный кружок со звездой внутри. И усы у него были, как у Кливленда.
Кое-кто скажет, что по всей стране в то время было больше таких мужчин, кто походил на Кливленда, чем не похожих. Но все равно — именно так он и выглядел. Кливленд и сам был когда-то шериф. И много всем горя принес в Панике 93-го, да только я все равно не стыжусь признаться, что вся моя родня его поддерживала, от демократов никогда не отрекалась, включая и губернатора Альфреда Смита — причем не только из-за Джо Робинсона. Папа говаривал, что после войны у нас одни друзья остались — ирландские демократы в Нью-Йорке. Тад Стивенз и республиканская братия нас бы голодом уморили, дай им волю. Все это в исторических книжках написано. А теперь я представлю Кочета через эту запись и верну мой рассказ «на рельсы».
М-Р БАРЛОУ: Будьте любезны сообщить свое имя и род занятий.
М-Р КОГБЁРН: Рубен Джей Когбёрн. Помощник судебного исполнителя Окружного суда США по Западному округу штата Арканзас с уголовной юрисдикцией над Индейской территорией.
М-Р БАРЛОУ: Как долго вы занимаете эту должность?
М-Р КОГБЁРН: В марте будет четыре года.
М-Р БАРЛОУ: Второго ноября вы исполняли свои служебные обязанности?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, исполнял.
М-Р БАРЛОУ: Случилось ли в тот день что-либо необычное?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р БАРЛОУ: Опишите, пожалуйста, своими словами, что именно произошло.
М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр. В общем, вскорости после обеда в тот день мы направлялись к Форт-Смиту от местожительства криков, были милях в четырех от Уэбберз-Фоллз.
М-Р БАРЛОУ: Одну минуточку. Кто с вами был?
М-Р КОГБЁРН: Четверо других помощников исполнителя и я. У нас был фургон с задержанными, и мы возвращались в Форт-Смит. Семеро задержанных. Милях в четырех от Уэбберз-Фоллз подъезжает к нам этот мальчишка-крик, весь в мыле. С известием. Сказал, что утром отвозил яйца Тому Пестрой Тыкве и его жене на Канадскую реку, где они живут. А когда приехал туда, видит: женщина лежит на дворе, и у нее затылок пулей пробит, а старик внутри на полу с раной в груди.
М-Р ГАУДИ: Возражение.
СУДЬЯ ПАРКЕР: В показаниях придерживайтесь того, что видели сами, мистер Когбёрн.
М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр. В общем, мы с помощником исполнителя Поттером поехали к Пестрой Тыкве, а фургон должен был следовать за нами. С фургоном оставался помощник Шмидт. Добравшись дотуда, мы увидели все, как мальчишка Уилл нам и представил. Женщина лежала на дворе мертвая, голову ей уже мухи облепили, а старик внутри — вся грудь разворочена из дробовика, нога обожжены. Еще живой, но едва-едва. В кровавой дыре ветер свистит. Он сказал, что часа в четыре утра к ним подъехали два мальчишки Уортона, пьяные…
М-Р ГАУДИ: Возражение.
М-Р БАРЛОУ: Это предсмертное заявление, ваша честь.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Отклоняется. Продолжайте, мистер Когбёрн.
М-Р КОГБЁРН: В общем, он сказал, что два мальчишки Уортона — Одус и Си-Си их зовут — приехали пьяные, накинулись на него с двустволкой и говорят: «Где твои деньги, старик, показывай». Он показывать не стал, тогда они пук сосновых веток подожгли и давай ему пятки поджаривать, поэтому он и сказал, что деньги в банке из-под компота под серым камнем в углу коптильни. Говорит, больше четырехсот долларов ассигнациями там было. Говорит, жена плакала и к ногам их бросалась все это время, умоляла пощадить. Потом, говорит, как бросится пулей в двери, а Одус выскочил за ней и застрелил. А когда он сам с пола поднялся, говорит, Одус повернулся и его застрелил. А потом они уехали.
М-Р БАРЛОУ: Что было дальше?
М-Р КОГБЁРН: Умер у нас на руках. Скончался в значительных болях.
М-Р БАРЛОУ: Мистер Пестрая Тыква, то есть?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р БАРЛОУ: Что вы и Поттер тогда сделали?
М-Р КОГБЁРН: Сходили к коптильне — камень там был сдвинут, а банка пропала.
М-Р ГАУДИ: Возражение.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Свои домыслы свидетель пусть держит при себе.
М-Р БАРЛОУ: Вы обнаружили в углу коптильни плоский серый камень, прикрывавший собою углубление в земле?
М-Р ГАУДИ: Если показания собирается давать обвинитель, я бы предложил привести его к присяге.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Мистер Барлоу, так не полагается вести допрос.
М-Р БАРЛОУ: Прошу прощения, ваша честь. Исполнитель Когбёрн, что вы обнаружили — если вы что-либо обнаружили — в углу коптильни?
М-Р КОГБЁРН: Мы обнаружили серый камень, а рядом с ним — ямку.
М-Р БАРЛОУ: Что находилось в ямке?
М-Р КОГБЁРН: Ничего. Ни банки, ничего.
М-Р БАРЛОУ: Что вы делали дальше?
М-Р КОГБЁРН: Дождались фургона. Когда приехал, посовещались между собой, решили, кто поедет за Уортонами. Мы с Поттером уже имели с ними дело, поэтому мы и отправились. Ехать было часа два — дотуда, где в Канадскую впадает Северный рукав, чуть выше по течению рукава. Добрались незадолго до заката.
М-Р БАРЛОУ: И что вы там обнаружили?
М-Р КОГБЁРН: У меня с собой была подзорная труба, и мы увидали двух мальчишек и старика их, Аарон Уортон его зовут, они стояли на берегу ручья со свиньями — пять или шесть их там было. Забили поросенка и разделывали его. Он на ветке висел, а они под тазиком огонь развели, чтоб, значит, его кипятком окатывать. Мы привязали лошадей где-то в четверти мили ниже по течению и пешком двинулись тихонько через кусты, врасплох их застать. Когда на глаза показались, я сказал старику — Аарону Уортону этому, — что мы судебные исполнители США и нам надо с его ребятами парой слов перекинуться. Он хвать топор и давай нас костерить на чем свет стоит да этот суд крыть почем зря.
М-Р БАРЛОУ: И вы что?
М-Р КОГБЁРН: Ну, я под топор лезть не стал, а попробовал его образумить. Пока препирались, Си-Си Уортон нырнул за паром от тазика и схватил двустволку — она стояла прислоненная к пиловочному бревну. Поттер заметил, да поздно. Не успел выстрелить, как Си-Си Уортон в него пальнул из одного ствола, а потом ко мне поворачивается, с другим. Я его застрелил, а когда старик на меня топором замахнулся, я и его застрелил. Одус кинулся к ручью, и я в него тоже выстрелил. И Аарон Уортон, и Си-Си рухнули наземь мертвые. Одуса Уортона только задело.
М-Р БАРЛОУ: А потом что было?
М-Р КОГБЁРН: Ну, на этом все и кончилось. Я подтащил Одуса Уортона к мэрилендскому дубку, усадил и сковал ему руки-ноги вокруг ствола. Рану Поттеру платком заткнул как мог. Нехорошо ему было. Потом зашел в хижину, там скво Аарона Уортона была, но говорить ничего не хотела. Я обыскал там все, нашел квартовую банку под дровами у печки, а в ней — ассигнации где-то на сумму четыреста двадцать долларов.
М-Р БАРЛОУ: Что сталось с Поттером?
М-Р КОГБЁРН: Скончался в этом городе шесть дней спустя от гнилогноекровия. Остались жена и шестеро карапузов.
М-Р ГАУДИ: Возражение.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Вычеркните последнее замечание.
М-Р БАРЛОУ: Что сталось с Одусом Уортоном?
М-Р КОГБЁРН: Вон он сидит.
М-Р БАРЛОУ: Свидетель ваш, мистер Гауди.
М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, мистер Барлоу. Так сколько, вы сказали, мистер Когбёрн, вы служите судебным исполнителем?
М-Р КОГБЁРН: Почти четыре года.
М-Р ГАУДИ: Сколько человек за это время вы застрелили?
М-Р БАРЛОУ: Возражение.
М-Р ГАУДИ: В этом убийстве, ваша честь, не все видно глазу. Я пытаюсь установить предвзятость свидетеля.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Возражение отклоняется.
М-Р ГАУДИ: Сколько, мистер Когбёрн?
М-Р КОГБЁРН: Я никогда ни в кого не стрелял без нужды.
М-Р ГАУДИ: Вопрос был не в этом. Сколько?
М-Р КОГБЁРН: Стрелял или убил?
М-Р ГАУДИ: Давайте ограничимся «убил», чтобы у нас получилась умопостигаемая цифра. Сколько человек вы убили с тех пор, как стали исполнителем этого суда?
М-Р КОГБЁРН: Человек двенадцать — пятнадцать: чтобы не дать им уйти и для самообороны.
М-Р ГАУДИ: Около двенадцати или пятнадцати. Так много, что вы сбились со счета. Не забывайте — вы под присягой. Я сверился с протоколами, и у меня есть более точная цифра. Так сколько?
М-Р КОГБЁРН: Полагаю, что с этими двумя Уортонами будет двадцать три.
М-Р ГАУДИ: Я был уверен, чуточку усилий — и вы припомните. Так, давайте посмотрим. Двадцать три человека за четыре года. Это где-то шесть человек в год.
М-Р КОГБЁРН: Опасная у меня работа.
М-Р ГАУДИ: Похоже на то. Однако насколько опаснее она для тех бессчастных людей, которым выпадает попасть к вам под арест. Сколько членов одной этой семьи — Уортонов — вы убили?
М-Р БАРЛОУ: Ваша честь, сдается мне, что адвокату следует напомнить — свидетель в данном процессе не является обвиняемым.
М-Р ГАУДИ: Ваша честь, мой подзащитный и его покойные отец и брат были спровоцированы к перестрелке этим человеком, Когбёрном. Прошлой весной он насмерть застрелил старшего сына Аарона Уортона, а второго ноября едва не воспользовался случаем зверски расправиться со всей семьей. Я это докажу. Наемный убийца Когбёрн слишком долго рядится в овечью шкуру, прикрываясь авторитетом уважаемого суда. Я могу доказать невиновность моего подзащитного, лишь обнародовав факты двух взаимосвязанных перестрелок, а также подвергнув методы Когбёрна тщательному пересмотру. Раз все остальные участники этого дела, включая Поттера, так вовремя скончались…
СУДЬЯ ПАРКЕР: Довольно, мистер Гауди. Сдержитесь. Ваши доводы мы выслушаем позднее. Защите будут дадены к этому все возможности. Мне не представляется уместным использование таких понятий, как «зверски» и «наемный убийца», — они не прольют на это дело свет истины. Продолжайте допрос свидетеля, будьте любезны.
М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, ваша честь. Мистер Когбёрн, вы были знакомы с покойным Дабом Уортоном, братом моего подзащитного Одуса Уортона?
М-Р КОГБЁРН: Мне пришлось его застрелить в целях самозащиты минувшим апрелем в округе Ползущей Змеи на территории чероки.
М-Р ГАУДИ: И как это случилось?
М-Р КОГБЁРН: Я пытался вручить ему судебный ордер за продажу горячительных напитков индейцам чероки. А он вышел на меня со шкворнем и говорит: «Кочет, я щас тебе и второй глаз выбью». Я защищался.
М-Р ГАУДИ: При этом он был вооружен одним только шкворнем от фургонного передка?
М-Р КОГБЁРН: Я ж не знал, что у него там еще есть. А шкворень видел. И знаю, как человека можно изувечить одним только шкворнем.
М-Р ГАУДИ: А сами вы были вооружены?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. У меня было личное оружие.
М-Р ГАУДИ: Какого рода личное оружие?
М-Р КОГБЁРН: Револьвер «кольт» сорок четыре сорок.
М-Р ГАУДИ: Стало быть, неправда, что вы к нему подкрались под покровом ночи с этим револьвером в руке без всякого предупреждения?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр, револьвер я вытащил.
М-Р ГАУДИ: Ваше оружие было при этом заряжено и взведено?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р ГАУДИ: И вы держали его за спиной или утаивали иным образом?
М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр.
М-Р ГАУДИ: Вы хотите сказать, что Даб Уортон пошел на этот взведенный револьвер всего лишь с небольшой железкой в руке?
М-Р КОГБЁРН: Так оно и было.
М-Р ГАУДИ: Чрезвычайно странно. Так, стало быть, неправда, что второго ноября вы предстали пред Аароном Уортоном и двумя его сыновьями в сходной угрожающей манере, иными словами — выскочили к ним из-под прикрытия с тем же самым смертоносным шестизарядником в руке?
М-Р КОГБЁРН: Я всегда стараюсь быть готов.
М-Р ГАУДИ: И револьвер был у вас в руке?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р ГАУДИ: Заряженный и на взводе?
М-Р КОГБЁРН: Если он не заряжен и не на взводе, он не выстрелит.
М-Р ГАУДИ: Отвечайте на мой вопрос, будьте добры.
М-Р КОГБЁРН: Так а в нем смысла нет.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Не препирайтесь с защитой, мистер Когбёрн.
М-Р КОГБЁРН: Слушаюсь, сэр.
М-Р ГАУДИ: Мистер Когбёрн, хочу снова обратить ваше внимание к той сцене у ручья. Близятся сумерки. Мистер Аарон Уортон и двое оставшихся в живых его сыновей занимаются своим законным делом у себя на участке, никому не мешают. Забивают кабанчика, чтоб на столе у них было хоть немного мяса…
М-Р КОГБЁРН: Да это краденые свиньи были. Ферма-то — Минни Уортон, скво старика Аарона.
М-Р ГАУДИ: Ваша честь, вы не могли бы обязать свидетеля хранить молчание, если его не спрашивают?
СУДЬЯ ПАРКЕР: Хорошо, а вас я обязываю наконец задавать такие вопросы, на которые свидетель мог бы отвечать.
М-Р ГАУДИ: Прошу прощения, ваша честь. Хорошо. Мистер Уортон и его сыновья — на берегу ручья. Вдруг из зарослей выскакивают два человека с револьверами наизготовку…
М-Р БАРЛОУ: Возражение.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Возражение принимается. Мистер Гауди, я крайне терпим. Я позволю вам продолжать такую линию допроса, однако настаиваю, чтобы она имела вид вопросов и ответов, а не театральных монологов. И предупреждаю вас, что лучше бы уже прийти к чему-нибудь существенному — и побыстрее.
М-Р ГАУДИ: Благодарю вас, ваша честь. Если суд согласен меня еще немного потерпеть. Мой подзащитный выражал опасения по поводу суровости этого суда, но я заверил его, что ни единый человек в этой благородной Республике не любит истину, справедливость и милосердие больше судьи Айзека Паркера…
СУДЬЯ ПАРКЕР: Предупреждение, мистер Гауди.
М-Р ГАУДИ: Слушаюсь, сэр. Хорошо. Итак. Мистер Когбёрн, когда вы с Поттером выскочили из зарослей, как Аарон Уортон отреагировал на ваше внезапное появление?
М-Р КОГБЁРН: Он схватил топор и стал ругать нас последними словами.
М-Р ГАУДИ: Инстинктивный рефлекс при внезапной опасности. Такова ли была природа его действий?
М-Р КОГБЁРН: Я не знаю, что это означает.
М-Р ГАУДИ: Сами вы такого движения бы не допустили?
М-Р КОГБЁРН: Если б у нас с Поттером было преимущество, я б сделал, что велено.
М-Р ГАУДИ: Именно — вы с Поттером. Мы можем согласиться, что Уортоны оказались в смертельной опасности. Хорошо. Вернемся к предшествующей сцене — в доме Пестрой Тыквы, у фургона. Кто отвечал за фургон?
М-Р КОГБЁРН: Помощник судебного исполнителя Шмидт.
М-Р ГАУДИ: Он не хотел, чтобы вы ехали к Уортонам, правда?
М-Р КОГБЁРН: Мы немного об этом поговорили, и он признал, что ехать надо нам с Поттером.
М-Р ГАУДИ: Но поначалу не хотел, не так ли? Зная, что между вами и Уортонами кошка пробежала?
М-Р КОГБЁРН: Должно быть, хотел, иначе б не послал.
М-Р ГАУДИ: Вам пришлось его убеждать, разве нет?
М-Р КОГБЁРН: Я знал Уортонов и боялся, что кого-нибудь другого просто убьют.
М-Р ГАУДИ: А в итоге сколько человек убили?
М-Р КОГБЁРН: Троих. Но Уортоны не ушли. Могло быть и хуже.
М-Р ГАУДИ: Да, вас самого, например, могли убить.
М-Р КОГБЁРН: Вы неправильно меня поняли. Трое воров и убийц могли бы остаться на свободе и убить кого-нибудь еще. Но вы правы — могли бы убить и меня. Дело к тому шло, а для меня это не шутка.
М-Р ГАУДИ: Для меня тоже. Вам, мистер Когбёрн, самой природой назначено выжить, и я вовсе не имею в виду насмехаться над этим вашим даром. Я не ошибся — вы действительно показали ранее, что отступили от Аарона Уортона?
М-Р КОГБЁРН: Верно.
М-Р ГАУДИ: Вы от него отходили?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. Он топором замахивался.
М-Р ГАУДИ: В каком направлении вы отступали?
М-Р КОГБЁРН: Если я отступаю, я всегда иду назад.
М-Р ГАУДИ: Ценю юмористический характер данного замечания. Когда вы прибыли, Аарон Уортон стоял у таза?
М-Р КОГБЁРН: Скорее сидел на корточках. Ворошил в костре под тазом.
М-Р ГАУДИ: А где находился топор?
М-Р КОГБЁРН: Да тут же, у него под рукой.
М-Р ГАУДИ: Итак, вы утверждаете, что взведенный револьвер был явно виден у вас в руке, однако мистер Уортон схватил топор и стал на вас наступать примерно так же, как это делал Даб Уортон с гвоздем, свернутой в трубку газетой или что у него там было в руке?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр. Начал ругаться и сыпать угрозами.
М-Р ГАУДИ: А вы все это время отступали? Двигались прочь от таза с кипятком?
М-Р КОГБЁРН: Да, сэр.
М-Р ГАУДИ: Насколько далеко вы отступили до того, как началась стрельба?
М-Р КОГБЁРН: Шагов на семь-восемь.
М-Р ГАУДИ: А это значит, что Аарон Уортон продвинулся вперед на те же семь или восемь шагов, так?
М-Р КОГБЁРН: Вроде того.
М-Р ГАУДИ: И сколько это будет? Почти шестнадцать футов?
М-Р КОГБЁРН: Вроде того.
М-Р ГАУДИ: Как вы тогда объясните жюри присяжных, почему его тело было найдено непосредственно близ таза, а одна рука была в костре и рукав и ладонь тлели?
М-Р КОГБЁРН: Сдается мне, его там не было.
М-Р ГАУДИ: Вы перемещали куда-либо тело после того, как застрелили мистера Уортона?
М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр.
М-Р ГАУДИ: И не подтаскивали тело ближе к огню?
М-Р КОГБЁРН: Нет, сэр. Я не думаю, что он там лежал.
М-Р ГАУДИ: Два свидетеля, прибывшие на место преступления вскоре после перестрелки, дадут показания о точном расположении тела. Вы, значит, не помните, что перетаскивали тело в другое место?
М-Р КОГБЁРН: Коли оно там лежало, значит, перетащил. Не помню.
М-Р ГАУДИ: Зачем вы поместили верхнюю часть его тела в костер?
М-Р КОГБЁРН: Ну, этого я точно не делал.
М-Р ГАУДИ: Стало быть, вы его не двигали, а он на вас не наступал. Либо вы передвинули его — кинули тело в костер. Что именно? Решите что-нибудь.
М-Р КОГБЁРН: Там вокруг свиньи рылись — они и могли его передвинуть.
М-Р ГАУДИ: Свиньи и впрямь.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Мистер Гауди, надвигается темнота. Как вы считаете, вы сумеете покончить с этим свидетелем в ближайшие несколько минут?
М-Р ГАУДИ: Мне потребуется больше времени, ваша честь.
СУДЬЯ ПАРКЕР: Очень хорошо. Тогда можете возобновить допрос завтра утром в восемь тридцать. Мистер Когбёрн, в это время вы вернетесь на свидетельскую трибуну. Присяжные не ведут разговоров об этом деле ни с посторонними, ни между собой. Обвиняемый остается под стражей.
Судья стукнул молотком, и я подскочила, не ожидав такого грохота. Толпа стала расходиться. Раньше я не смогла хорошенько рассмотреть этого Одуса Уортона, а теперь вот рассмотрела — он там стоял, а по бокам два офицера. Хотя одна рука у него была на перевязи, его все равно в суде сковали. Такой вот он был опасный. Если и бывает на ком написано черное злодейство, так это Одус Уортон. Он был полукровка, глаза мерзкие, сидели близко и не мигали, как у змеи. Весь облик его ожесточился во грехе. Говорят, крики — добрые индейцы, но помесь крика с белым, как он, или крика с негром — совсем другое дело.
Когда Уортона — из зала выводили, он прошел мимо Кочета Когбёрна и что-то ему сказал — оскорбление какое-то гадкое или угрозу, судя по виду. А Кочет на него только глянул. Меня вытолкнули в двери наружу. Я осталась ждать на крыльце.
Кочет вышел среди последних. В одной руке у него была бумажка, в другой кисет с табаком, и он на ходу пытался свернуть себе самокрутку. Руки у него дрожали, табак сыпался наземь.
Я подошла и говорю:
— Мистер Кочет Когбёрн?
А он:
— Что такое? — Сам же о чем-то другом думает.
Я спрашиваю:
— Можно с вами поговорить минутку?
Он меня осмотрел с ног до головы.
— Что такое? — повторяет.
Я говорю:
— Мне рассказывали, что вы — человек с верной закалкой.
А он:
— Тебе чего, девочка? Выкладывай. А то ужинать пора.
Я ему тогда говорю:
— Давайте покажу, как это делается. — Взяла его полусвернутую самокрутку, выровняла ее, лизнула и заклеила, а кончики подвернула и ему отдала. Рыхловато получилось, потому что он бумагу уже помял. Исполнитель закурил, а самокрутка вспыхнула и сразу сгорела до половины.
Я говорю:
— Вы насухо сворачиваете.
Он осмотрел ее и отвечает:
— Есть такое дело.
Я ему:
— Я, — говорю, — ищу того, кто насмерть застрелил моего отца Фрэнка Росса перед меблированными комнатами «Монарх». Его зовут Том Чейни. Говорят, он теперь на Индейской территории, и мне нужно, чтобы кто-нибудь туда за ним отправился.
— А тебя как зовут, девочка? — спрашивает он. — Где ты живешь?
— Зовут меня Мэтти Росс, — отвечаю, — а проживаем мы в округе Йелл возле Дарданеллы. Мама у меня дома, присматривает за моими сестрой Викторией и братом Фрэнком-меньшим.
— Так поезжай-ка ты лучше домой, — говорит он. — Им там надо помочь масло сбить.
А я говорю:
— Старший шериф и человек в конторе судебного исполнителя мне рассказали все подробности. Вы можете взять ордер на поимку беглого преступника и отправиться за Томом Чейни. А правительство вам два доллара заплатит за поимку и еще по десять центов за милю на каждого, его и вас. Больше того — я вам уплачу пятьдесят долларов вознаграждения.
— Умно ты в этом деле разобралась, — говорит он.
— Разобралась, да, — отвечаю. — И шутки шутить не намерена.
Он спрашивает:
— А что это у тебя в котомке?
Я развязала мешок из-под сахара и показала ему.
— Боже святый! — говорит Когбёрн. — Драгунский кольт! Да ты ж сама росточком с початок! На что тебе этот пистолет?
Я отвечаю:
— Он принадлежал моему отцу. Из него я намерена убить Тома Чейни, если этого не сделает закон.
— Да уж, такая пушка свою работу выполнит. Если найдешь себе пенек повыше для упора, пока будешь целиться.
— Здесь никто моего отца не знал, и я боюсь, с Чейни разбираться никто не станет, если я не займусь этим сама. Брат мой совсем еще ребенок, а мамина родня — в Монтерее, Калифорния. И дедушка Росс уже верхом не держится.
— Что-то не верится мне, что у тебя есть пятьдесят долларов.
— Они у меня через день-два будут. Слышали про грабителя по имени Счастливчик Нед Пеппер?
— Я его неплохо знаю. Прошлым августом прострелил ему губу в горах Винтовая Лестница. Счастья ему в тот день сильно привалило.
— Считают, Том Чейни с ним связался.
— Я все равно не верю, что у тебя полсотни долларов есть, сестренка, но если ты проголодалась, могу накормить тебя ужином. Там мы все обсудим и лекарство выпишем. Как тебе такое?
Я ответила, что мне такое в самый раз. Прикидывала, что он живет в доме с семьей, но вот совсем не ожидала, что у него будет комнатенка за китайской бакалеей на темной улочке. И жены у него не было. Китайца звали Ли. Он приготовил ужин — вареная картошка с тушеным мясом. Мы все втроем поели за низким столиком. Посредине стояла керосиновая лампа, а вместо скатерти лежало одеяло. Один раз звякнул колокольчик, и китаец вышел за полог обслужить покупателя.
Кочет сказал, что слышал про убийство моего папы, но подробностей не знает. Я ему рассказала. И заметила, что левый глаз у него — больной — до конца не закрывается. При свете керосинки внизу сверкал полумесяц белка. Кочет ел ложкой и в придачу помогал себе сложенным куском белого хлеба — вымакивал всю подливку. Совсем другое дело — китаец с его аккуратными палочками! Я раньше не видела, как ими едят. Такие проворные пальцы! Когда закипел кофе, Ли снял кастрюльку с огня и стал разливать. Свою чашку я накрыла рукой.
— Я не пью кофе, спасибо.
Кочет спросил:
— А что же ты пьешь?
— Предпочитаю холодную пахту, когда есть.
— Ну, у нас такого не водится, — ответил он. — И лимонаду тоже нет.
— А свежее молоко есть?
Ли сходил в лавку к леднику и принес кувшин молока. Сливки с него сняли.
— По-моему, прокисло, — говорю я.
Кочет взял мою чашку и поставил на пол. Из тьмы, где у них стояли койки, возник пестрый жирный кот, подошел и давай лакать. Кочет сказал:
— Генералу полегче угодить.
Кота звали Генерал Стерлинг Прайс. Ли на десерт подал медовые коврижки, и Кочет всю свою обмазал маслом и вареньем, совсем как ребенок малый. Он был «сладкоежка».
Я вызвалась все помыть, и они возражать не стали. Колонка и умывальник были там на улице. За мной, надеясь на объедки, увязался кот. С эмалированными тарелками я постаралась как смогла — тряпкой, желтым мылом и холодной водой. А когда вернулась, Кочет и Ли играли за столом в карты.
Кочет говорит:
— Подай-ка мне чашку.
Я дала, и он себе плеснул виски из оплетенной бутыли. Ли курил длинную трубку.
Я спрашиваю:
— Что с моим предложением?
Кочет говорит:
— Я пока обдумываю.
— Во что это вы играете?
— В «семь очков». Сдавать на тебя?
— Я в нее играть не умею. Я умею в пригласительный вист.
— Мы не играем в пригласительный вист.
Я говорю:
— По мне, так это очень легкий способ заработать пятьдесят долларов. Вы все равно свою работу будете делать, а тут еще и лишние деньги перепадут.
— Не торопи меня, — отвечает он. — Я думаю о расходах.
Я сидела тихо и смотрела на них, только время от времени сморкалась. А через некоторое время говорю:
— Не понимаю я, как можно играть в карты, пить виски и думать про это сыщицкое дело — и все одновременно.
А Кочет мне:
— Если я пойду против Неда Пеппера, мне потребуется сто долларов. Так я прикинул. И пятьдесят из них — вперед.
— Вы пытаетесь воспользоваться моим положением.
— Я столько с детей беру, — отвечает он. — Выкуривать Неда — работенка нелегкая. Он заляжет в горах на земле чокто. Будут расходы.
— Я надеюсь, что вы не рассчитываете, будто я стану поить вас виски.
— Виски я не покупаю — я его конфискую. Сама, кстати, попробуй — от простуды поможет.
— Нет, спасибо.
— Этот настоящий. Пойло двойной перегонки из округа Мэдисон, в бочке выдержан. Всего чайная ложечка — а пользы вагон.
— Не стану я вора себе в рот запускать, чтоб он мне украл рассудок.
— Вот как, значит? Не станешь?
— Нет, не стану.
— Ладно, сестренка, моя цена — сто долларов. Никак не меньше.
— За такие деньги мне нужна гарантия. Что за них получу?
— Я твоих денежек еще не щупал.
— Деньги у меня будут через день-два. Я над вашим предложением подумаю и еще поговорю с вами. А теперь мне надо в «Монарх». И вам лучше меня проводить.
— Темноты боишься?
— Я никогда темноты не страшилась.
— Будь у меня такой большой пистолет, я б никаких бук и бяк не боялся.
— Я бук с бяками не боюсь. Просто дороги не знаю.
— Ну и возни же с тобой. Погоди, я вот партию закончу. Никогда не поймешь, что эти китайцы себе думают. Так и выигрывают в карты.
Они ставили на игру деньги, и Кочет отнюдь не выигрывал. Я все время его торопила, но он только отвечал:
— Погоди, еще партейку, — и вскоре я уже спала головой на столе.
А еще сколько-то спустя он давай меня тормошить:
— Проснись, — говорит. — Просыпайся давай, сестренка.
— Что такое? — спрашиваю.
Он уже нализался и валял дурака с папиным пистолетом. Целился во что-то у полога, который занавешивал проход в лавку. Я на пол посмотрела, гляжу — большая амбарная крыса. Сидит и жует крупную муку, что просыпалась из дырки в мешке. Я аж вздрогнула, а Кочет накрыл мне рот ладонью — от нее пахло табаком, — щеки мне стиснул и удержал меня на месте.
Говорит:
— Сиди тихо. — Я огляделась: где Ли, — но он, видать, уже лег спать. А Кочет говорит: — Я по-новому попробую. Гляди. — Подался весь вперед и тихо заговорил с крысой, вот так вот: — У меня тут ордер есть, по которому тебе заказано есть кукурузную муку Чена Ли отныне и впредь. Это крысиный ордер. Ордер на крысу, и по указанному ордеру все действия законны. — Поглядел потом на меня и спрашивает: — Перестала? — Я не ответила. Никогда время на такое не тратила — не поощряю я ни пьяниц, ни хвастунов. А он опять: — Да не похоже, что перестала. — Папин пистолет он у левого бока держал — и прямо оттуда выстрелил два раза, не целясь. В комнатенке такой грохот, что все занавески аж подпрыгнули. У меня в ушах зазвенело. И дыму много.
Ли на своей койке подскочил и говорит:
— На улице стрелять полагается.
— Я повестку доставлял, — отвечает Кочет.
От крысы мокрое место осталось. Я подошла, остатки за хвост подняла и вынесла в заднюю дверь для Стерлинга — он крысу наверняка унюхает и расправится с нею первым делом.
И говорю Кочету:
— Вы больше не стреляйте из этого пистолета. У меня к нему зарядов нету.
А он:
— Да ты небось все равно заряжать его не умеешь, если б даже было чем.
— Я умею его заряжать.
Он подошел к своей койке и достал из-под низу жестяную коробку, принес к столу. В коробке полно масляных тряпок, патроны валяются отдельные, клочки кожи и обрывки бечевы. Кочет вытащил свинцовые пули, маленькие медные капсюли и жестянку с порохом.
Говорит:
— Ладно, давай-ка поглядим, как ты это делаешь. Вот порох, капсюли и пули.
— Я сейчас не хочу. Меня в сон клонит, я хочу вернуться на постой в «Монарх».
— Я так и думал, что не можешь, — сказал он.
И давай перезаряжать две камеры. У него все падало из рук, укладывалось криво — в общем, хорошо не получилось. Закончил и говорит:
— Эта пушка тебе слишком большая и неудобная. Тебе б лучше что-нибудь с патронами.
Порылся в коробке и вытащил смешной такой пистолетик с несколькими стволами.
— Вот что тебе нужно, — говорит. — Перечница двадцать второго калибра — на пять выстрелов, а можно и залпом. Называется «Дамский спутник». Тут в городе есть одна дама щедрой природы — Большая Фэй зовут, — так в нее сводная сестра из такого дважды стреляла. А в Большой Фэй весу — около двухсот девяноста фунтов. Пули до жизненно важных органов даже не достали. Но так редко бывает. А против обыкновенных людей он тебе хорошо сослужит. Как новенький. Я тебе его на эту старую пушку сменяю.
Я говорю:
— Нет, пистолет этот был папин. Я готова идти. Вы меня слышите? — Взяла у него револьвер и обратно в мешок положила. А он себе в чашку еще виски налил.
— Никакого ордера крысе не вручишь, сестренка.
— А я и не говорила, что получится.
— Эти крючкотворы навозные думают, что можно, а нельзя. Крысу можно только прикончить — ну, или пусть живет. А на бумажки им плевать. Ты как считаешь?
— Вы все это допить собираетесь?
— Вот судья Паркер понимает. Сам-то старый саквояжник, но с крысами близко знаком. У нас тут был хороший суд, пока его сутяги не захватили. Ты решишь, что Полк Гауди — прекрасный джентльмен, если по одежке судить, да только гаже сукиному сыну Господь и дышать еще не позволял. Я его знаю как облупленного. Теперь судью на меня натравят да исполнителя в придачу. Крысолов, мол, слишком суров с крысами. Во как говорят. «Ты с крысами помягче! С крысами по-честному надо!» А с Коламбусом Поттером по-честному обошлись? Скажи-ка ты мне, а? Порядочней человека тут не бывало.
Я встала и вышла, думая, что он устыдится и за мной пойдет, убедится, что я спокойно доберусь до ночлега, но он не пошел. Когда я уходила, он еще разговаривал. В городке с этого конца стояла темень, и я шла быстро — и ни единой живой души не встретила, хотя слышала музыку и голоса, а у реки горели огни там, где бары да салуны у них.
Дойдя до Гарнизонного проспекта, я остановилась, сообразила, где я. Я никогда с дорогой не путаюсь. И вскоре вышла к «Монарху». Дом стоял темный. Обошла его сзади — думала, черный ход не заперт, людям-то по нужде надо ходить. И была права. Поскольку за новый день я не заплатила, думаю: наверняка миссис Флойд определила нового постояльца в кровать к бабушке Тёрнер, может, какого-нибудь погонщика иль караульщика с железной дороги. Но с большим облегчением увидела, что моя сторона кровати свободна. Взяла лишние одеяла, уложила их, как прошлой ночью. Помолилась, но заснуть не могла еще долго. Кашляла.