Глава 1

Я наблюдал в окно за движением на Невском проспекте. Озабоченные купцы и приказчики спешили по своим делам, мещане подгоняли подводы, груженные скарбом. Их лица, фигуры выдавали нервное напряжение. Вероятно, напуганные Наполеоном, они покидали Санкт-Петербург, чтобы укрыться где-нибудь подальше.

Но часть публики выглядела праздной. Барышни совершали дневной моцион, вокруг них вились кавалеры. Наверное, меня в Лондоне военные сводки волновали больше, чем их. Они полагали, что война где-то далеко и никогда их не коснется.

Такие разные люди могли позабавить досужего наблюдателя. Беглецы старались не смотреть в лица праздным гулякам — в их косых взглядах читалось осуждение легкомыслия. А блистательные франты и барышни отвечали им презрительными усмешками и, хотя вынуждаемы были уступать дорогу подводам со скарбом, делали это с чувством превосходства и снисхождения к паникерам.

Порой проходили юноши в щегольском обмундировании: с золотыми эполетами, в шляпах с султанами[1]Согласно «Манифесту о составлении временного внутреннего ополчения» ополченцы получали полугодовое жалование на обмундирование. Отсюда и золотые эполеты, и шляпы с султанами. (См. Р. М. Зотов «Рассказы о походах 1812 года», глава «Формирование Санкт-Петербургского ополчения».)
. Со дня на день им предстояло отправиться в действующую армию и золотые эполеты вызывали любовь и уважение толпы, которые так хотели снискать эти молодые люди, снискать заблаговременно, еще до совершения подвигов, потому что позднее многим будет не суждено насладиться славой.

— Сударь, какой платок-с вы изволите-с выбрать? — отвлек меня камердинер.

— А знаешь, Жан, чего я боюсь? — спросил я, пропустив его вопрос о платке.

— Чего?

И в этом его «чего?», а точнее в голосе, звучала филиппика: «А разве вы вообще чего-либо боитесь?»

— А боюсь я, Жан, того, что царь-батюшка выслушает мое сообщение и мне же поручит разбираться с этим делом, — промолвил я, размышляя, как бы и впрямь не получить от его величества этого задания.

— А что это, сударь, за дело-с? — поинтересовался мосье Каню.

— А что за тело, не твое дело, — отшутился я.

— Как же-с, сударь, я дам вам совет, когда вы толком-с не говорите ничего, — посетовал Жан.

— Don't be curious don't make me furious![2]Не будешь любопытным, не разозлишь меня (англ.).
— ответил я.

— Hy-c, как знаете-с, — буркнул французишка и поставил короб с платками на диван.

— Жан, ты ничего не напутал? Сколько мне еще ждать этого надворного советника?! — возмутился я.

— Барин, сударь вы мой, — французишка от обиды вытянул губы трубочкой так, словно хотел щипнуть себя за правый ус. — Ничего я не напутал-с! Надворный советник-с Косынкин сказал, что заедет-с за вами…

— Ну и где его носит, этого Косынкина?!

Французишка не ответил, только бровями повел.

Я еще некоторое время наблюдал в окно за санкт- петербургскими франтами, а затем повернулся к зеркалу.

— Жан, ты уверен, что я не похож на иностранца? Я просил тебя внимательнее приглядеться, как нынче одеваются в России.

— Что я вам-с, модистка, что ли? — огрызнулся он.

Я не успел ответить, как зазвонил колокольчик, и камердинер пошел встречать гостя.

— Ваше сиятельство! — выпалил надворный советник Косынкин, переступив порог кабинета. — Дали необходимые распоряжения. В Кронштадт отправится команда.

— Что ж, великолепно, — ответил я.

— А вас ждет канцлер, ждет с нетерпением! — напомнил надворный советник.

— Собственно, дело было только за вами. Я давно готов. Почти готов, — сказал я, схватил за рукав мосье Каню и толкнул его к коробу с платками.

Я прибыл в Санкт-Петербург для личной аудиенции у его императорского величества. Но заодно выполнял и частное поручение государственного канцлера графа Николая Петровича Румянцева. Впрочем, частным такое поручение можно было назвать per abusum[3]с натяжкой (лат.)
.

А для меня лично самым главным делом был перевод в действующую армию. Я рассчитывал поскорее передать государю секретные донесения и хлопотать о своем назначении. Находиться на дипломатической службе, когда корсиканский недомерок, заразив полоумием всю Европу, вторгся со своей La Grande Armee[4]Великая армия (фр.).
в Россию, я не мог.

— Уверен, государь не откажет мне, — промолвил я, выбирая платок. — Сейчас я хочу одного — бить французов.

Жан, державший передо мною короб, шмыгнул носом, а надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин с жаром откликнулся:

— Эх, Андрей Васильевич, как я вас понимаю! И я хочу! Хочу бить французов!

Глаза его загорелись. А мосье Каню снова вытянул губы трубочкой, еще раз шмыгнул носом и покосился на гостя с опаской.

— Так что же не бьете? — спросил я надворного советника.

— Хех, — выдохнул Вячеслав Сергеевич. — Да я…

Он запнулся и скользнул глазами по ковру, словно в персидских узорах искал подсказку. Я следил за ним через отражение в зеркале. Вдруг он решительно поднял голову и продолжил:

— Я служил в Смоленске, просился в действующую армию, но… так сложились обстоятельства. Пришлось податься в Петербург. Да и его сиятельство Николай Петрович настоял: дескать, и в тылу дельные люди нужны. Прямо-таки вырвал у меня согласие. Теперь сам сомневаюсь: не смалодушничал ли я, что поддался на уговоры.

Я выбрал синий платок, приложил его к шее, глянул в зеркало и остался собою доволен.

— Ступай себе, Жан, — отпустил я камердинера.

И французишка удалился, умудрившись спиной выразить нам немой укор.

Надворный советник вздохнул и добавил несколько странную фразу:

— Ну ничего, когда французов погоним за границу, всенепременно поступлю в армию.

Я ничего не ответил. Вячеслав Сергеевич смотрел, как я повязываю платок, и вдруг выдал:

— Вы, Андрей Васильевич, прямо как денди лондонский.

— Я провел годы в Англии и решительно больше похож на англичанина, чем на русского. Но смею вас заверить, душою остался русским, — сказал я, смахивая пылинку с рукава и добавил: — Я готов.

— Канцлер ждет нас. — Надворный советник Косынкин приподнялся с дивана.

В то же мгновение в кабинет вернулся мосье Каню:

— Барин, сударь, тут человек-с к вам пришел. Сказал-с, что от генерала Вилсона.

— От Вилсона? — удивился я. — Давай-ка сюда его…

Грохот и звон бьющейся посуды, раздавшиеся за дверью, прервали мои слова. Удивленный камердинер пошел выяснять, что случилось. Мы с надворным советником двинулись следом. Жан Каню топтался за столом и разглядывал на полу что-то, столешницей скрытое от нашего взора. Неожиданного гостя видно не было. Вероятно, опрокинув какую-то вещь, он смутился и убежал. Что бы ни разбил незнакомец, а только сведения от генерала Вилсона были намного важнее. И, огорченный исчезновением гостя, я буркнул:

— Куда же он делся?

— Так вот же он-с, — откликнулся французишка.

И мы, пройдя еще пару шагов, увидели распростершееся на полу тело. Человек лежал, уткнувшись лицом в скатерть, — ее он стянул со стола, когда падал. Осколки сервиза разлетелись по гостиной.

— Вот те на! — воскликнул надворный советник Косынкин.

Я склонился к незнакомцу и приподнял его голову. Он был мертв, сюртук на спине под левой лопаткой пропитался кровью.

Я бросился к выходу, скатился вниз по лестнице, выбежал на Невский. Купцы и приказчики все так же шли по своим делам. Кавалеры флиртовали с дамами. Напротив парадного остановилась подвода, ее хозяин поправлял грозившие свалиться тюки.

— Сударь, сударь! — я подскочил к нему. — Вы не видели, кто только что выходил из этого дома?

Он вытаращил на меня глаза, удивляясь, как это я мог подумать, что он приметит случайных прохожих, когда занят своими пожитками.

— Простите, ваше благородие, но мы никого не видели.

На подводе сидели мальчик и девочка. Толстая баба,

жена этого мещанина, развернувшись вполоборота на козлах, придерживала детей. Они поверх материнской руки смотрели на меня волчатами. Баба на мой вопрос только покачала головой и скороговоркой прибавила:

— Простите, барин, да мы не глядели по сторонам.

На улице появились Косынкин и мосье Каню. Я развел руками, показав им, что упустил убийцу.

— Вот что, Жан, позови дворника и квартального. А мы поедем к графу Румянцеву. Канцлер ждать не будет.

— Дом у вас большой, нужно бы и прислуги побольше, — посоветовал по пути Косынкин. — А то ж вот убийца зашел и ушел, никто и не видел.

— Я не рассчитываю надолго задерживаться в Петербурге, — ответил я.

Спустя полчаса мы были на Английской набережной. У парадного подъезда нас встретили свирепыми взглядами каменные львы, швейцар отворил высокие двери. Мы вошли в дом канцлера.

Известие о том, что графа Румянцева хватил удар, застало меня в Лондоне перед самым отбытием в Россию. Выглядел он неважно: впалые щеки посерели, фигура сделалась угловатой, запах от него исходил нездоровый. Я улыбнулся канцлеру, но не стал скрывать озабоченности, вызванной нынешним его состоянием. Подойдя к креслу, наклонился, обнял Николая Петровича, и мы трижды расцеловались.

— Смотри-ка, — сказал Румянцев присутствовавшему в кабинете Александру Дмитриевичу Балашову. — Андрей Васильевич русских обычаев не забыл!

Недуг сказался и на его речи: говорил он с трудом, растягивая гласные и спотыкаясь на согласных.

Я поклонился Балашову. Министр полиции ответил кивком. Державшийся в стороне надворный советник Косынкин, не ожидавший столь радушного приема, теперь улыбался искренне.

— Не бережете вы себя, ваше сиятельство, — покачал я головой, обратившись к графу Румянцеву.

Николай Петрович махнул плохо слушавшейся рукой и с болью в голосе ответил:

— Мир не сберегли! Что уж себя беречь!

— Мир восстановим, — сказал я, — а вы нужны здоровым сейчас.

— Ну, если стану совсем немощным, уж бокал, смею надеяться, ко рту поднесут, — буркнул канцлер. — Лучше поведайте, милостивый государь, что в Лондоне?

— Я доставил в Кронштадт ружья, закупленные за ваш счет. Вячеслав Сергеевич, — кивнул я в сторону надворного советника, — любезно взял на себя хлопоты о приемке оружия и передаче в армию.

— Хорошо, хорошо, это мой маленький личный вклад в победу, — промолвил Николай Петрович.

— А с нами произошло нечто совершенно невероятное перед поездкой к вам. — Сказал я, повернувшись к Балашову. — Очень хорошо, что вы здесь, ваше высокопревосходительство. Только что в моей квартире убили человека.

— Как это — убили человека? — благодушие на круглом лице министра полиции сменилось удивлением.

— Пришел неизвестный, попросил доложить о себе как о посыльном английского генерала Вилсона. Пока мой камердинер докладывал, кто-то еще вошел в квартиру, ударил посланника Вилсона ножом в спину и скрылся.

— Вот те на… — протянул граф Румянцев.

— Вы прибыли только вчера, — заметил Балашов. — Значит, человек от Вилсона поджидал вас. Что ему нужно от вас?

— К сожалению, он уже не ответит, — сказал я.

— Но у вас есть какие-либо предположения? — с небольшим нажимом в голосе спросил Балашов.

— Предположений сколько угодно, но ничего конкретного. — Я развел руками.

Александр Дмитриевич не отводил от меня пытливого взгляда, рассчитывая на какое-то откровение с моей стороны. Но я рассудил, что не стоит рассказывать государственному канцлеру и министру полиции о том, что российский посол не доверил бумаге. Мои донесения предназначались для личного доклада его величеству, но аудиенцию Александр Павлович еще не назначил. Некоторые сообщения требовали немедленных действий, но, став достоянием ненадежных сановников, могли принести больше вреда, чем пользы. Безусловно, потом канцлер и министр не простят мне утайки. Особенно после этого убийства. Ведь одно из сообщений касалось перехваченного донесения генерала Вилсона.

И Балашов, и граф Румянцев ждали, что я пролью хоть какой-то свет на случившееся или хотя бы дам зацепку для следствия, но я молчал.

— А что же заставило вас покинуть Лондон? — насупившись, спросил Николай Петрович. — Вы же знаете, со дня на день произойдет назначение. Новому послу понадобится ваша помощь, особенно на первых порах. А вы бросили все! Кого испугались — Христофора или Христофоровны?[5]Вскоре после описываемых событий князь Христофор Андреевич Ливен был назначен послом в Великобританию. Его жена — княгиня Дарья (Доротея) Христофоровна Ливен, урожденная графиня Бенкендорф.

— Уверен, его светлость Христофор Андреевич прекрасно справится. А у меня дело-то простое. — Я улыбнулся со всей непосредственностью, на какую был способен. — Я намерен просить его величество о переводе с дипломатической службы в действующую армию.

Государственный канцлер и министр полиции смотрели на меня с разочарованием.

— И вы туда же, — поморщился Николай Петрович. — Вы же не юнец, а зрелый муж.

— Тем более! Раз уж мы, зрелые мужи, допустили такое бедствие, наша святая обязанность встать на защиту Отечества! А юнцов нужно поберечь! Юнцы — это будущее нашей родины!

Я умолк, испугавшись, что переборщил с патриотическим пылом. Николай Петрович кивнул на господина Косынкина:

— Вот и наш Вячеслав Сергеевич тоже в армию просится…

Надворный советник просиял, осчастливленный тем, что канцлер подтвердил его готовность отправиться воевать.

— Между тем, милостивый государь, — продолжил граф Румянцев, — сложить буйную голову дело не хитрое. Юнцов, конечно, жалко, не спорю. — Он патетически повысил голос. — Но вы можете применить свои незаурядные способности с большей пользой для Отечества…

Румянцев и Балашов испытующе смотрели на меня.

— Осмелюсь спросить, ваше сиятельство, в чем заключается ваше предложение? — произнес я.

— Как вы посмотрите на то, чтобы перейти на службу к Вязмитинову? Санкт-Петербург кишмя кишит всякой сволочью, завербованной Бонапартом. Да вам ли это объяснять после случившегося! И чтобы вычистить авгиевы конюшни, нужны надежные люди. И не просто надежные, а с живым умом. Ваши способности здесь принесут большую пользу.

Надворный советник Косынкин стоял сбоку и чуть сзади, вне поля зрения. Но я нутром почувствовал, с какою жадностью ждал Вячеслав Сергеевич моего ответа.

Теперь смысл присутствия Балашова сделался ясным. Александр Дмитриевич в начале войны получил новое назначение и состоял при его императорском величестве для особых поручений, оставаясь министром полиции и генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Управление министерством полиции он передал Сергею Кузьмичу Вязмитинову.

Но я-то зачем ему понадобился? Неужели Александр Дмитриевич так во мне заинтересован? Или граф Румянцев и Балашов неведомым образом узнали о секретном донесении, предназначенном государю императору?

— Перейти на службу в полицию? — переспросил я с удивлением. — Но только что вы меня попрекали, что я покинул Лондон накануне прибытия нового посла!

Глаза Николая Петровича обеспокоенно засверкали из-под кустистых бровей. Похоже, он испугался, что я надумаю вернуться в Англию. Так вот оно что! Граф Румянцев при всей его любви к французам на поверку был византийцем. Затею с моим назначением в министерство полиции они придумали, чтобы обеспечить новому послу в Великобритании вакансии для его выдвиженцев.

В другое время я бы обиделся. Но сейчас желание князя Христофора Андреевича Ливена совпадало с моими устремлениями. Ему требовались вакансии в Лондоне для своих людей, а я рвался в Россию, в действующую армию.

Николай Петрович хотел было что-то сказать, но Балашов опередил его и с благодушным смешком промолвил:

— Если уж я, будучи полицейским, выполнял дипломатическую работу, то отчего же вам, дипломату, не испытать себя на полицейском поприще?

— И каковы ваши успехи? — спросил я.

— История, признаться, была бы комической, если б не война, — разоткровенничался министр полиции. — Да вы верно слышали. Я находился при императоре в Вильно. Его величество изволили уполномочить меня на переговоры с Наполеоном. Я отбыл вместе с полковником Михаилом Федоровичем Орловым. Он совсем еще молод, двадцати четырех лет от роду. До аванпостов добрались только на следующий день. Там завязали нам глаза и эдак вот вслепую привели к маршалу Давусту.

— Даву, — невольно поправил я собеседника.

— Даву, так Даву, — согласился он и продолжил: — Я потребовал препроводить меня к французскому императору. Даву же ответил, что не знает, где искать императора. Однако же вроде как отправили посыльного к Наполеону. Четыре дня держали меня в неизвестности, я было подумал, что французы взяли меня в плен, выразил негодование…

— Французы никогда бы не нарушили дипломатической неприкосновенности, — вставил граф Румянцев.

— Действительно, — кивнул Александр Дмитриевич, — Давуст… Даву объяснил, что Наполеон целыми днями разъезжает по позициям, и они решительно не знают, куда направить меня, чтобы я застал его. Наконец меня сажают в карету, везут под конвоем в Вильно, и — каково же было мое изумление! — Наполеон принимает меня ровно в том кабинете, из которого неделю назад на встречу с французским императором отправил меня наш государь.

Министр полиции умолк и вперил в меня жадный взгляд, ожидая, что я выражу изумление или еще какое-ни- будь чувство. Но на меня его история не произвела особого впечатления. Тем более что в Лондоне об этом происшествии стало известно еще до того, как Александр Дмитриевич покинул приемную корсиканского недомерка.

— Случай и впрямь курьезный, — промолвил я ровным голосом.

— Александр Дмитриевич скромничает, — вмешался граф Румянцев. — Знаете, что он ответил, когда Наполеон спросил, как добраться до Москвы?

И об этом давно было известно в Лондоне, но я хотел доставить удовольствие Николаю Петровичу и изобразил неведение.

— Так вот, — продолжил граф Румянцев. — Александр Дмитриевич ответил, что есть одна дорога — через Полтаву.

Николай Петрович разразился болезненным смехом, а польщенный Балашов потупил взор.

— Право, я восхищен! Ваш ответ непременно войдет в историю! — воскликнул я.

Министр нахмурился и сказал:

— Шутки шутками, а мои потуги, к сожалению, оказались неудачными. Ну да бог с ним. Так что скажете, милостивый государь?

— Уверен, ваше высокопревосходительство, что мои успехи на полицейском поприще окажутся намного хуже ваших на поприще дипломатическом.

— Эк вы завернули! — крякнул министр полиции. — Настоящий дипломат! Не скромничайте, граф. Факты говорят об обратном. Помнится, десять лет назад в деле о строительстве акведука вы в одиночку проделали работу за все министерство внутренних дел вместе взятое. А за год до того оказались напрасными все мои усилия по укреплению обороны Прибалтики. Вашими стараниями английская эскадра так и не достигла наших берегов.

— Да уж какие там мои заслуги, ваше высокопревосходительство! Все это было дело случая! — возразил я.

— Не скромничайте, Андрей Васильевич, не скромничайте! — поддержал министра граф Румянцев. — Случай предоставляется каждому, а умеет воспользоваться оным только достойный.

«Не нахожу для себя достойной службу в полиции», — хотел сказать я, но конечно же не сказал.

— Уж не обессудьте, Николай Петрович, — промолвил я. — А только решение мое твердое: я намерен просить перевода в действующую армию.

— У вас появится возможность лично заняться поимкой убийцы, проникшего в ваш дом, — сказал Балашов.

— Я бы предпочел, чтобы его изловило ваше ведомство, — ответил я.

Николай Петрович поднял руку, как бы предостерегая меня от поспешного решения, и промолвил:

— Андрей Васильевич, Андрей Васильевич, не торопитесь с ответом. Я понимаю ваши чувства. Русская армия отступает, в такое время кажется, что сидишь сложа руки, а нужно быть на переднем фланге. Но со дня на день произойдут перемены. Только что состоялся совет, мы участвовали в нем, и я, и Александр Дмитриевич. — Граф Румянцев взглянул на Балашова. — Решено сменить главнокомандующего. Тактика Барклая никуда не годится, отступать далее некуда.

— И кто же?.. — я не закончил вопрос.

— На смену ему назначен Михаил Илларионович Кутузов. Весь русский народ за Кутузова, и государь согласился. В ближайшие дни мы погоним врага поганой метлой.

Я разделял мысли Николая Петровича и не сомневался в том, что вот-вот наступит перелом в ходе войны. И все же в душе оставалась тревога. Как вытекало из перехваченного нами сообщения, о котором я намеревался доложить лично его величеству, Наполеон был уверен в победе. Французский император полагал, что уже в сентябре займет Москву. А он, по моему убеждению, был хоть и безумцем, но не глупцом.

— Подумайте, — повторил граф Румянцев. — Время у вас есть. Мы отправляемся в Або. И вы будете участвовать в переговорах со шведским кронпринцем Бернадотом…

— Но… — попытался возразить я.

Канцлер жестом остановил меня и продолжил:

— Пока не завершится встреча в Або, и речи не может быть о вашем переводе. В переговорах участвуют англичане. Мы должны подписать наконец русско-шведский союзный договор! Бьемся над ним с начала года. Ваша помощь как представителя лондонской миссии незаменима. А по возвращении из Або будем решать. Государь сейчас крайне занят. Вряд ли он сможет принять вас до отъезда, — скорее всего, он удостоит вас аудиенции на пути в Великое княжество Финляндское. И к тому же, — собеседник с сожалением вздохнул, — с недавних пор удостоиться аудиенции у его величества стало возможным только после аудиенции у графа Аракчеева.

Я испытывал досаду, но в душе понимал, что граф Румянцев прав. Лондон принимает самое действенное участие в переговорах со Швецией. Британский кабинет выделил миллион фунтов стерлингов на то, чтобы наследный принц Жан Батист Бернадот стал сговорчивее, подписал договор с Россией и предпринял дополнительные шаги, которые развязали бы руки российскому императору на северо-западном направлении. Я хотел поскорее попасть в армию, но в такой ситуации спорить с государственным канцлером было бы ребячеством. Перевод на военную службу откладывался до окончания переговоров со шведским кронпринцем.

Но одна мысль огорчала меня. Мои донесения требовали немедленных действий. Если император удостоит меня аудиенции только на пути в столицу Великого княжества Финляндского, значит, меры будут предприняты лишь по возвращении. А вопрос был из числа таковых, когда промедление смерти подобно.

Что было делать? Доверить сведения кому-то из высших сановников? Но кому? Что, если по случайности я откроюсь именно тому, кто недостоин доверия? Я хотел доложить лично его величеству, а уже он, государь император, пусть решает, кому препоручить следствие.

А тут еще Аракчеев! Я знал, что он сделает все, чтобы я не попал на прием к государю императору!

 

Глава 2

Уверенный, что граф Аракчеев ни за что не допустит меня до его величества, я уже подумывал о том, чтобы навестить княжну Нарышкину и через нее добиться высочайшей аудиенции.

Однако в предположениях своих государственный канцлер ошибся: государь принял меня на следующий же день. Война ничуть не изменила его манеры держаться. На губах блуждала несколько застенчивая, даже смущенная улыбка, но при этом он выглядел величественно, как и должно повелителю великой империи.

Наш разговор проходил с глазу на глаз. Государь пригласил меня в кабинет и приказал адъютанту принести нам кофия.

— Рассказывайте, Андрей Васильевич, рассказывайте по порядку. — Александр Павлович улыбнулся. — Во-первых, что у вас случилось вчера?

— Посыльный, ваше величество, явился от генерала Вилсона, и пока камердинер докладывал, неизвестный проник в дом и убил посланника. Думаю, несчастный мог что-то добавить к некоторым имеющимся у меня сведениям.

— А что же полиция? — спросил Александр Павлович.

— Расследование ведется. Но пока, насколько мне известно, результатов нет. Ни имени убитого господина, ни где он проживал, — пока ничего неизвестно.

— Что ж, жаль человека, но расследование — дело времени. Думаю, в ведомстве Вязмитинова догадаются послать запрос Вилсону, и тот прольет свет на случившееся. А теперь, граф, слушаю вас внимательнейшим образом. — Государь чуть-чуть наклонился в мою сторону.

— Ваше величество, я имею устные донесения, — начал я. — Одно из них касательно французского шпиона. Сведения представляются мне крайне важными. Уверен, вчерашнее убийство как-то связано с ними. Все остальное — сведения о шведском кронпринце… — Здесь я позволил себе усмехнуться и продолжил: — Жане Батисте Бернадоте.

— Бернадот, — с улыбкой произнес государь. — У меня голова занята предстоящими переговорами с ним. Давайте с него и начнем.

Я кивнул.

— Англичане крайне заинтересованы в том, чтобы русско-шведский союзный договор был подписан, — сказал я. — Швеция не сможет сохранять нейтралитет. Бернадот должен занять чью-то сторону — России или Наполеона. Он до сих пор избегал подписания договора, что отражает его колебания. Но сейчас наступил момент, когда он не может более откладывать решение. У нас есть достоверные сведения, что Бернадот принял нашу сторону. Лондон выплатил семьсот тысяч фунтов…

— Да, я знаю, — прервал меня государь.

— В действительности, — продолжил я, — британский кабинет выделил миллион, а семьсот тысяч — это та сумма, что дошла до кронпринца.

Александр Павлович повел бровями, побуждая меня к дальнейшей откровенности.

— Триста тысяч фунтов поделили между собою камергер его высочества Веттерштедт и гофмаршал Адлеркрейц. Они прибудут в Або в свите кронпринца и будут сообщать графу Румянцеву о малейших нюансах в настроении Бернадота. Они подскажут, если что-то пойдет не так…

— Что-то пойдет не так… — задумчиво повторил государь.

— Маловероятно, но вдруг в последний момент кронпринц изменит решение, — пояснил я. — Как я знаю, ваше величество, вы пригласили участвовать в переговорах лорда Кэткарта. Блестящий ход! Лорд Кэткарт одним своим присутствием напомнит Адлеркрейцу и Веттерштедту, что триста тысяч фунтов стерлингов, утаенные от Бернадота, должны придать ему, Бернадоту, твердости.

— Если эти проходимцы обманывают своего государя, то что стоит им обмануть англичан? — саркастически заметил Александр Павлович.

— С этической точки зрения — ничего, — подтвердил я сомнения императора. — Но есть и финансовая сторона дела. Англичане держат векселя, выписанные Веттерштедтом и Адлеркрейцом. И они будут предъявлены незамедлительно, если вдруг кронпринц решит, что союз с Наполеоном для него выгоднее, чем с Россией. В случае же подписания русско-шведского договора англичане обещали уничтожить векселя.

— Это хорошо, — улыбнулся государь.

— Впрочем, ваше величество, — продолжил я, — полагаю, что в этой части наши рассуждения носят гипотетический характер. Я уверен в том, что Бернадот принял окончательное решение встать на сторону России. Осмелюсь утверждать, ваше величество, намерение шведского кронпринца настолько твердое, что не изменится ни при каких обстоятельствах. Таким образом, теперь речь идет не о том, подпишет или не подпишет Бернадот союзный договор — он непременно подпишет, — а о том, как добиться от него еще больших уступок и не дать ничего взамен.

— Не слишком ли излишня ваша уверенность? — спросил император.

— Осмелюсь повторить, ваше величество, я уверен: Бернадот не изменит решения, — стоял я на своем.

— Но почему? — строго спросил государь.

— Ваше величество, я много думал о характере и складе личности Жана Батиста Бернадота, Сопоставлял сведения о нем, которые приходили по дипломатической и секретной линиям и пришел к выводу: наступил момент, когда он решился окончательно порвать с Наполеоном, а при необходимости выступить против французского императора.

Государь вышел из-за стола — я поднялся и вытянулся в струнку. Он сделал несколько шагов по кабинету и недовольным голосом произнес:

— Так вы полагаете, что император должен руководствоваться тем, что вы себе измыслили о характере шведского кронпринца?

Я не успел ответить, как Александр Павлович продолжил с сомнением в голосе:

— Впрочем, изложите свою точку зрения. Будет любопытно послушать.

Он вернулся за стол и жестом разрешил мне сесть. Откинувшись на спинку кресла, император вытянул вперед руку и принялся выбивать беззвучную дробь по столешнице.

Душевный трепет охватил меня. Что, если и впрямь мои соображения о характере шведского кронпринца — всего лишь плоды воображения, не имеющие ничего общего с настоящим Бернадотом? Я смутился, но вдруг словно со стороны услышал собственный голос:

— Ваше величество, Бернадот — единственный из маршалов Наполеона, который не обязан тому своим возвышением. Он получил полковничьи эполеты в августе 1793 года. Через год получил высший чин французской революционной армии — чин дивизионного генерала. Он из тех военачальников, которые считали Наполеона «паркетным» генералом. Бернадот необыкновенно энергичен, владеет непревзойденной силой убеждения и при этом тщеславен сверх всякой меры. Он прославился как бесстрашный и мудрый полководец. Полководец, который сперва думал о жизни своих солдат, а потом уже о победе! И солдаты боготворили его. Брось он клич, и его армия безоговорочно пошла бы за ним. Оглядываясь назад, он не вспоминает о тех, кто оказался в опале или — хуже того — был казнен. Он думает о том, что, будь у него в нужный момент чуточку больше дерзости, он бы занял в истории то место, которое занял Наполеон. В течение длительного времени его терзает жгучая обида на судьбу, а за этой обидой скрывается обида на себя самого, он не может простить себе того, что упустил свой шанс взойти на французский престол. Он вынужден признать, что из-за собственной промашки на всю жизнь остался на вторых ролях. Драма военной карьеры усугубляется перипетиями в личной жизни. По иронии судьбы Бернадот женится на Дезире Клари, красавице, первым мужчиной которой был Наполеон.

Александр Павлович усмехнулся и наклонился ко мне. На мгновение я прервался, но государь не проронил ни слова, и я продолжил:

— И вдруг случилось невероятное! Судьба предоставила ему еще один шанс: сын юриста и фермерши стал наследным принцем шведского короля! Но и тут новая обида. Когда во Франции стало известно об избрании Бернадота преемником бездетного Карла XIII, Наполеон объявил решение шведского риксдага своей победой. Мало того, он заявил, что Бернадот, став кронпринцем Швеции, поспособствует распространению его, Наполеона, славы.

Александр Павлович покачал головой и промолвил с укоризной:

— Андрей Васильевич, ближе к делу. Ближе к делу, прошу вас.

— Я перехожу к сути, ваше величество. Больше всего Бернадот желает выйти из тени Наполеона. Он понимает, что должен действовать наверняка. Когда Наполеон начал войну против России, Бернадот не решался выступить против французского императора, а напротив — склонялся к союзу с Францией, поскольку тень Наполеона — все же меньшее зло, чем вторжение его армии. Бернадот не сомневается, что Россия одержит победу в этой войне. Но он опасается, что Наполеон успеет дойти до Балтики и вторгнуться в шведские пределы, если Швеция не поддержит его. Когда Наполеона изгонят за пределы России, он останется в Швеции.

— Что-то я вас не пойму, Андрей Васильевич! — Император наморщил лоб. — Минуту назад вы уверяли, что Бернадот заключит с нами союз, а теперь из ваших слов выходит, что он побоится разозлить Наполеона.

— Только что Бернадот сделал окончательный выбор в пользу союза с Россией, — сказал я.

— Только что? — переспросил государь.

— После битвы под Клястицами, — уточнил я. — В то время как вся русская армия во главе с Барклаем-де-Толли отступает, граф Витгенштейн дал французам сражение, победил и не пускает их дальше Двины. Уверившись, что французы до Балтики не дойдут, шведский кронпринц решился на союз с Россией, чтобы окончательно избавиться от влияния Наполеона и стать первым. Первым! Пусть не во Франции, так хотя бы в Швеции!

— Да, он прав, — промолвил государь. — Без сомнения. Знаете ли вы, Андрей Васильевич, что я запретил любые переговоры с Наполеоном и с его представителями до тех пор, пока последний иностранный солдат не окажется за российскими пределами? Балашов — вот последний парламентер, которого видел Наполеон! Более того, мы не остановимся до тех пор, пока не отстраним Бонапарта от власти. В этом мире нам сделалось невыносимо тесно. Либо я, либо он.

Вероятно, по моему лицу пробежала тень. Александр Павлович на мгновение умолк и спросил:

— Что-то не так, Андрей Васильевич? Вы как-то странно смотрите. Словно вы не согласны со мной.

— Могу ли я осмелиться дать вам совет, ваше величество? — попросил я.

— Извольте. На то вы и нужны, чтобы советовать.

В голосе его величества не было сарказма, он смотрел на меня с дружеской теплотой. Осмелев, я произнес:

— Ваше величество, я бы советовал вам в переговорах с Бернадотом занять совершенно противоположную позицию.

— Что значит — противоположную?

— Ваше величество, он хотя и твердо решил подписать союзный договор с Россией, но до конца будет делать вид, что не согласен на подписание, и постарается поставить свою подпись, только добившись серьезных уступок с вашей стороны.

— А каких уступок он хочет? — спросил государь.

Теперь в его голосе звучала уверенность в том, что мне

известны все потаенные мысли шведского кронпринца.

— Во-первых, Бернадот опоздает на встречу с вами в расчете показать, что не придает договору важного значения. А во-вторых, взамен на подписание договора он попросит вернуть Швеции Великое княжество Финляндское.

— Вот уж дудки! — неожиданно по-простецки воскликнул император.

— Так вот, ваше величество, — продолжил я, — вам и следует в разговоре с Бернадотом сделать вид, что вы крайне удручены успехами наполеоновской армии и намерены вступить с Наполеоном в переговоры, чтобы его армия остановилась на достигнутом…

— Да вы соображаете, что говорите?! — вскипел государь.

Он вновь вскочил из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Я поднялся и следил за государем, поворачиваясь вслед за его перемещениями. Но отступать было нельзя.

— Осмелюсь продолжить, ваше величество.

— Продолжайте! — Император махнул рукой с таким видом, словно говорить мне осталось ровно до той секунды, как за мною явится конвой.

— Ваше величество, вы сможете предложить шведскому кронпринцу такие уступки, от которых он и сам откажется. Таким манером вы добьетесь от него подписания союзного договора, не дав ничего взамен. Если вы внушите ему, что намерены вступить в переговоры с Наполеоном, он и сам откажется от Финляндии, лишь бы убедить вас сражаться с Наполеоном до победного конца…

— Почему вы так в этом уверены? А что если он развернется и отправится заключать союз с французами? — в голосе государя зазвучало раздражение.

— Нет-нет, ваше величество! После победы графа Витгенштейна Бернадот уже свыкся с мыслью, что навсегда избавится от влияния Наполеона. И расстаться с этой идеей ни за что не захочет! Уверяю вас, он откажется от притязаний на Финляндию взамен на ваше обещание бить Наполеона до победного конца. Кроме того, ваше величество, в Великом княжестве Финляндском стоят наши войска в количестве тридцати пяти тысяч человек.

— И что? — Государь нахмурился и посмотрел на меня с подозрением.

— Осмелюсь опять посоветовать, ваше величество. Предложите эти войска Бернадоту в помощь для войны с Данией!

— Война с Данией?! Да вы с ума сошли! Я не успеваю подивиться одному вашему совету, как вы выдаете следующий — похлеще предыдущего!

— Ваше величество, Бернадот наверняка откажется от военной помощи. Мало того, он возьмет на себя обязательство не покушаться на Финляндию, а взамен предложит вам перебросить русские войска из Финляндского княжества к Витгенштейну. Таким образом, он получит дополнительную гарантию, что Наполеон не доберется до Швеции.

Я замолчал. Несколько мгновений мы провели в тишине. Государь, вернувшись к столу, продолжал беззвучно барабанить пальцами по столешнице. Наконец он произнес:

— Это все?

— Все, ваше величество. Хотя, положа руку на сердце, могу сказать, что есть еще одна идея на случай, если Бернадот затребует каких-нибудь неприемлемых уступок.

— Так не тяните же, Андрей Васильевич! — воскликнул государь.

— Должен предупредить, ваше величество, что эта идея покажется вам совершенно невообразимой.

— Господи! Вы уже посоветовали признать победу Наполеона и затеять войну с Данией! Куда уж невообразимее! Так говорите же, что еще вы удумали!

— Вы можете пообещать Бернадоту, что когда с Наполеоном будет покончено, он станет новым королем Франции.

На этот раз государь молчал очень долго, внимательно разглядывая меня, и даже пальцы его остановились. Наконец Александр Павлович спросил:

— Вы это серьезно? — И после небольшой паузы: — Вы всерьез думаете, что Бернадот в это поверит?!

— Ваше величество, мог ли сын адвоката и фермерши предположить, что судьба предоставит ему шанс стать императором Франции? Конечно же нет. Но оказалось, что такой шанс был. Только воспользовался им другой человек — Наполеон. Мог ли Бернадот помыслить, что судьба даст ему еще один шанс? Конечно же нет. Но шанс появился! И он не упустил его — стал наследным принцем Швеции. Уверяю, ваше величество, он поверит!

— Что ж, Андрей Васильевич, вы меня позабавили. Я обдумаю ваши идеи, — промолвил государь. — Ну а вы? Какие имеете пожелания? Какие надежды питаете?

— Что до моей скромной особы, ваше величество, так я желаю одного и смею просить вас о переводе в действующую армию.

Александр Павлович улыбнулся с грустью, его пальцы вновь начали отбивать дробь.

— Давайте так, — произнес он. — Вы поедете с нами в Або. Будете под рукой, пока мы на практике проверим ваши умозаключения. А по окончании получите назначение.

И это назначение будет зависеть от того, насколько верными окажутся мои сведения, мысленно дополнил я, но вслух лишь сказал:

— Слушаюсь, ваше величество. Я прошу вас перевести меня из министерства иностранных дел предпочтительно под начало генерала Милорадовича.

— Вы что-то говорили о французском шпионе, — напомнил государь со скукой в голосе. — Их сейчас развелось так много.

— Полагаю, что это шпион особенный, очень ценный для французского императора, — сказал я. — Уверен, из-за него и произошло вчерашнее убийство.

— Вы рассказали о нем Балашову? — спросил император.

Судя по тону, он задал этот вопрос просто так, на всякий случай, будучи уверен, что я рассказал бывшему министру полиции все, что знал о вражеском агенте.

Несколько помедлив, я ответил:

— Нет, ваше величество, ни Балашову, ни государственному канцлеру — никому не сказал.

— Но почему? Балашов дал бы распоряжение Вязмитинову, и тот немедленно начал бы розыск!

— Наполеон приказал агенту прекратить все контакты с другими агентами и дожидаться в Москве прихода французов. Отсюда я сделал два вывода. Во-первых, агент близок к кому-то из верховной власти, а может, даже и сам занимает высокий пост. Во-вторых, собранные им сведения будут иметь крайне важное значение для Бонапарта, но лишь тогда, когда он войдет в Москву. До тех пор пока он не занял древнюю столицу, эти сведения для него бесполезны. Однако же в Москве они будут иметь столь высокую ценность, что Наполеон приказал принять все меры для того, чтобы этот агент паче чаяния не раскрылся. Как я уже доложил, по моему убеждению, французский шпион накоротке с кем-то из высших сановников, а то и сам состоит на службе. Вследствие этого я и не доверил никому сведения, в том числе и…

— Вы допускаете мысль, что Балашов — агент Бонапарта? — рассмеялся государь.

— Сам министр полиции вне подозрений, но его окружение! Ваше величество, я долгое время находился в Лондоне и решил, что вы сами решите, кому можно поручить следствие по этому делу. Кроме того, — продолжил я с воодушевлением, — полагаю, в данном случае время на нашей стороне, ведь Бонапарт исходит из ложного предположения, что займет Москву.

Я произнес эти слова с гордостью, поскольку за ними стояло чувство единения с государем, с Отечеством, уверенность в том, что мы разобьем Наполеона и каждый на своем месте сделает все возможное для победы. Нужно будет — и жизнь отдаст. Но в следующее мгновение я умолк, пораженный переменой в облике его величества. Глаза Александра Павловича сделались жалостливыми, он смотрел на меня с тоскливой улыбкой, будто завидовал тому, что я не знаю чего-то, что знает он.

— Что-то не так, ваше величество? — встревожился я.

— Нет-нет, — поспешно ответил он. — Я слушаю вас, Андрей Васильевич. Расскажите же, откуда у вас сведения об этом шпионе?

— Мы перехватили письмо генерала Роберта Томаса Вилсона, — ответил я.

— Вилсон, вот сукин сын! — добродушно, как о старом приятеле, отозвался государь.

Он улыбнулся, но в глазах оставалась озабоченность. Взглянув на меня испытующе, император заговорил жестко и сухо, но именно сейчас я почувствовал особенную доверительность беседы.

— Андрей Васильевич, сейчас я скажу вам то, о чем знают только три человека. Вы станете четвертым. Думаю, излишне упоминать о приватности нашего разговора.

— Безусловно, ваше величество, вы можете положиться на меня, — с поспешностью произнес я, испуганный, что в последнюю секунду государь передумает и не доверится мне.

Император продолжил, и его слова оказались страшными:

— Видите ли, Андрей Васильевич, мы обязаны в стратегических планах учитывать и такой вариант, когда Наполеон Бонапарт будет в Москве.

— Но как такое возможно? — сорвалось с моих уст.

— Вопрос сохранения нашей армии, — сказал государь. — Армия Наполеона рано или поздно истощится. А мы обязаны сохранить свою армию. Иначе погнать-то отсюда Наполеона погонят, но уже не мы, не армия, а новый Минин. И тогда начнется смута.

Я застыл. Вот отчего император смотрел на меня с тоскливой улыбкой! Лучше бы он отправил меня в армию и я погиб, так и не узнав того, что знал он, государь.

Он следил за моей реакцией. В холодном блеске его глаз не было ни отчаяния, ни паники, но — скрупулезный расчет и точное знание сил: своих и противника. Голова моя налилась неожиданной тяжестью, закружилась, я пошатнулся, едва устояв на ногах. Но какое-то неведомое чувство вдруг подсказало мне, что Наполеон в Москве — это не просто вариант, а наиболее вероятный из вариантов.

Император молчал, наши глаза встретились, и мне показалось, что отныне мы объединены одним знанием, пусть и не высказанным наверняка. Отмахнуться от этого знания я не мог, спрятаться — даже за героической смертью в бою — не смел.

И меня прошиб холодный пот из-за личной оплошности. Все, что я наговорил его величеству о предстоящих переговорах с наследным принцем Швеции, требовало серьезных поправок.

— Я вижу, Андрей Васильевич, как вы потрясены, — произнес Александр Павлович. — И это еще одно свидетельство того, что сейчас нельзя говорить об этом вслух. Конечно, Барклай… а теперь Кутузов сделают все возможное, чтобы не пустить Наполеона. Но мы должны быть готовы к худшему.

Я смотрел на императора, не в силах сказать ни слова.

— Андрей, — вдруг обратился он ко мне по имени, — я вижу твою растерянность и не хочу, чтобы ты ушел в смятении. Знаю, о чем ты думаешь. Как же можно отдать Москву, нашу древнюю столицу?!

Александр Павлович замолчал и на несколько мгновений погрузился в свои думы. Продольные складки рассекли его широкий лоб. Я решился прервать паузу:

— Но почему Барклай-де-Толли не даст сражения?

Государь приподнял ладонь, жестом показав, чтобы я

не торопил его: он сам дойдет и до этого вопроса.

— У Наполеона большая, хорошо организованная, превосходно вооруженная армия, — начал Александр Павлович, — но он сделал губительную ошибку, решившись идти войной на Россию. Я говорил и скажу еще раз: он может занять Москву, выиграть в Санкт-Петербурге, но в Нижнем Новгороде, в Казани я непобедим. Понимаешь, в Нижнем Новгороде Наполеон не победит меня! Но что делать с собственным народом! Нельзя допустить, чтобы народ утратил веру в своего царя.

Я пытался уловить ход рассуждений Александра Павловича. Он заметил недоумение в моих глазах и вновь показал жестом, чтобы я набрался терпения.

— Если бы мы дали генеральное сражение, мы бы проиграли, — продолжил государь. — После него отступление превратилось бы в беспорядочное бегство. А воодушевленная победой La Grande Armee гнала бы остатки наших войск до самого Петербурга. Если Наполеон займет Москву, оскорбленный русский народ возмутится и с новой силой пойдет бить французов. Если же вслед за Москвой падет Санкт-Петербург, народ разуверится в царе, случится перелом в настроении, французов начнут встречать с хлебом- солью. Этого допустить нельзя!

— Воля ваша, ваше величество, но я не в силах вообразить, чтобы русский человек так встречал французских завоевателей.

Александр Павлович рассмеялся. Его смех — совершенно искренний — прозвучал неожиданно, и я растерялся, не понимая, почему мои слова развеселили его.

— Понимаешь ли, Бонапарт именно так и представлял себе войну с Россией. Он думал, что воюет только с армией, а в захваченных городах его будут встречать бургомистры с ключами от города. И пожалуй, после решения идти на Россию войной это его вторая роковая ошибка. Россия — не Европа, здесь война не с армией, а с народом. Он прислал мне письмо из Смоленска — отчаянная мольба: зачем вы сожгли город, почему бежали жители, куда делась местная власть?

— А вы? Что ответили вы? — спросил я.

— Ничего, — государь вернулся на серьезный лад. — Я же запретил вступать в какие-либо переговоры с Наполеоном, и сам буду игнорировать его обращения до тех пор, пока он не окажется за нашими пределами со всем своим сбродом, который собрал по всей Европе. Барклай сделал так, что Наполеон вынужден на каждом шагу налаживать тыл, управление в населенных пунктах. Ему придется растянуть свои силы по всему пройденному маршруту. Мы должны учитывать вариант, что Наполеон дойдет до Москвы. Но в одном мы уверены: если такое случится, то в Москве он и выдохнется. Такова наша стратегия. Ее разработал Барклай-де-Толли еще два года назад. Еще тогда он рассчитал, что в случае войны с Наполеоном придется действовать таким образом. Отступать, избегая генерального сражения, сжигая все на своем пути, вынуждая армию Бонапарта рассредоточиться по нашим бескрайним просторам. Барклай мудрейший полководец, лучший военный стратег. Одного не предусмотрел ни он, ни я. Солдаты и офицеры, народ и министры — все восстали против него. К сожалению, более оставлять его на посту главнокомандующего я не мог. Иначе армия перешла бы к открытому неповиновению. Моя родная сестра Екатерина — и та… — Император запнулся на мгновение. — Только что состоялся совет. Ты знаешь, пришлось подписать указ о назначении этого прохвоста Кутузова главнокомандующим. Слава победителя достанется ему. Это несправедливо. Несправедливо. Будущую победу выковал не он, а Барклай.

Государь замолчал и некоторое время смотрел на меня. Он немного подался вперед, чуть-чуть ссутулившись, и без привычной царской осанки превратился в обычного человека из плоти и крови. И я почувствовал смятение, поскольку он, в сущности такой же человек, как и я, взваливал на свои плечи невообразимый груз. А слушал его, переживая за свою оплошность.

— Ваше величество, — промолвил я, — позвольте вернуться к первому вопросу. К вопросу о переговорах с кронпринцем Швеции.

— Что-то еще? Еще одна фантастическая идея? — государь улыбнулся.

— Ваше величество, я сказал, что мы перехватили письмо генерала Вилсона о французском агенте, но не передал всего содержания. Я опустил детали, казавшиеся мне несущественными.

— Так может быть, они и впрямь несущественны? — Глаза его светились добродушием.

— Теперь я так не считаю, — ответил я. — По сообщению генерала Вилсона, Наполеон утверждал, что когда деятельность агента увенчается успехом, Бернадот окончательно встанет на сторону Франции. Мы не знаем, кто этот агент и какими важными сведениями он обладает, но если Наполеон прав, то когда он войдет в Москву и воспользуется плодами деятельности своего шпиона, Бернадот может предать нас. И мы получим еще один театр военных действий — на северо-западе в Финляндии. А учитывая переброску наших войск из Великого княжества Финляндского…

Государь поднял руку, жестом прервав меня, и перешел на официальный тон:

— Значит, Андрей Васильевич, этого шпиона нужно найти. Найти непременно! И дать понять Бернадоту, что Наполеон попал в ловушку. Вот этим, Андрей Васильевич, вы и займетесь.

— Я?

— Вы. А в Або… в Або мы поедем без вас. Обещайте же, что изловите этого шпиона!

— Я приложу все силы, ваше величество, — ответил я, понимая, что просить о другом назначении сейчас бесполезно.

— Нет-нет, Андрей Васильевич! — порывисто произнес государь. — «Приложу все силы» — этого недостаточно. Обещайте, что поймаете шпиона!

— Слушаюсь, ваше величество! — Я поклонился. — Я поймаю этого шпиона!

Александр Павлович вздохнул с удовлетворением, хотя и без облегчения. А меня посетила новая страшная догадка.

— Позвольте спросить, ваше величество?

Государь молча поднял на меня глаза.

— Вы так ярко описали сожженный Смоленск… А Москва?

— Вы обладаете завидной проницательностью, — мрачно произнес государь и после небольшой паузы продолжил:

— В случае оставления она также будет сожжена.

— Но тут нужны огромные приготовления, — промолвил я, с ужасом понимая, что мы говорим не о какой-нибудь деревушке, а о Москве, древней столице, сердце России.

— Приготовления ведутся, — сухо промолвил государь.

— В Москве работает Франц Леппих, немецкий инженер, у него целая команда. Он готовит зажигательные снаряды. Но даже в секретной переписке об этом не говорится ни слова. Мы разработали версию, по которой Леппих строит воздушный шар, чтобы бомбить армию противника с воздуха. Если французским агентам и удастся что-то выведать о Леппихе, так только эту абсурдную идею.

— Позвольте еще один вопрос, ваше величество. Вы сказали, что три человека — четыре вместе со мною — знают о том, что существует вариант оставить Москву. Правильно ли я понимаю, что граф Ростопчин входит в это число?

— Нет, — резко прервал меня государь. — Граф Ростопчин как московский генерал-губернатор имеет план действий на случай оставления Москвы. Сожжение города и Франц Леппих являются частью этого плана. Но граф Ростопчин не знает того, что решение об оставлении Москвы обсуждается всерьез. Об этом знаем я, Барклай и Кутузов. И вы, Андрей Васильевич.

Я растерялся, не представляя себе причину, по которой судьбоносные планы строятся без участия московского главнокомандующего. Император заметил мое смятение и с готовностью ждал новых вопросов.

— Ваше величество, осмелюсь спросить, — решился я. — Но как же граф Ростопчин? Московский генерал-губернатор вправе знать. Иначе… как же он будет действовать?!

— Вы правы, — ответил государь, — московский главнокомандующий вправе и даже обязан быть поставлен в известность. Но только если бы это был кто-то другой, а не Ростопчин. Он… — Император сделал паузу, подбирая слова. — Он слишком неистов. Он ни за что не оставит Москвы без боя. Но бой у стен древней столицы может погубить армию, а для москвичей превратиться в бойню. Единственный способ этого не допустить — сохранять тайну до последней минуты. И потому этот план известен только четверым. Иначе — тайны не сберечь.

— Благодарю за доверие, ваше величество. Моя жизнь в вашем распоряжении.

— И вот что, Андрей Васильевич, подробности о Бернадоте также держите в тайне. Я не хочу, чтобы сведения о шпионе, способном повлиять на решение кронпринца, дошли до Швеции. Пусть ничто не смущает Бернадота, а то он уж больно чувствителен. Далее. После того как агент будет пойман, вы получите новое назначение. Какое пожелаете, — пообещал государь. — И кстати, это хорошо, что вы отказались перейти на службу к Вязмитинову. Министерство полиции не приспособлено для ловли шпионов. Здесь нужна хитрость, тонкая работа. Для этого мы учредили особую службу — Высшую воинскую полицию, причем свою в каждой из трех армий. Но к сожалению, хорошо работает только военная полиция Первой Западной армии. Но именно она нам теперь и нужна, штаб ее расположен в Москве. Директором назначен Яков Иванович де Санглен, он подотчетен лично мне, еще конечно же Барклаю-де-Толли… а теперь Кутузову. Андрей Васильевич, отправляйтесь в Москву. Я хочу, чтобы на время этого задания вы поступили под начало де Санглена. Он хорошо знаком с ситуацией в Москве, и там полно его агентов — они будут полезны вам. Я дам Якову Ивановичу необходимые распоряжения и напишу о вас Кутузову. Аракчеев подготовит необходимые письма.

Государь поднялся из-за стола и кивком дал понять, что аудиенция окончена. Он позвонил в колокольчик, и вошел адъютант.

В дверях я оглянулся: Александр Павлович провожал меня грустным взглядом все с тою же тоскливой улыбкой.

— Подождите! — неожиданно велел он и жестом приказал адъютанту покинуть кабинет первым.

Я прикрыл дверь и повернулся к его величеству.

— Андрей Васильевич, в вашем распоряжении три недели. Вы должны успеть!

 

Глава 3

На следующий день, десятого августа, государь император отправился в Або. Несмотря на только что перенесенную болезнь, в миссии принял участие государственный канцлер граф Николай Петрович Румянцев. Вместе с ними в столицу Финляндии отбыл и английский посол лорд Кэткарт.

Я приказал мосье Каню готовиться к путешествию в Москву. У меня было намерение до полудня покинуть Санкт-Петербург, однако отъезд пришлось отложить: прибыл фельдъегерь с приглашением на обед к императрице- матери Марии Федоровне.

Коротая время перед визитом к ее величеству, я задумался о предстоящем деле. В столь короткий срок без агентуры не справиться, помощь тайных осведомителей де Санглена без сомнения понадобится. Кроме того, в Москве я смогу открыться генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. Уж кого-кого, а его решительно невозможно подозревать в симпатиях к французам или в продажности.

Раздался стук, и в дверном проеме появилась крайне взволнованная физиономия мосье Каню.

— Барин, сударь, тут-с человек к вам пришел-с.

— Какой еще человек?! Я никого не жду.

— Человек-с просил по секрету-с сказать, что он от генерала Вилсона, — понизив голос, сообщил камердинер.

— Что?! — изумился я. — И он еще жив?!

Схватив пистолет, — оружие теперь постоянно было наготове, — я бросился из кабинета в гостиную.

— Дверь после его прихода я предусмотрительно-с запер-с, — успел сообщить французишка, отпрянув с моего пути.

Я увидел худощавого господина средних лет. Гость был одет в партикулярное платье, однако имел военную выправку.

— Добрый день, ваше сиятельство, — поздоровался он, с изумлением глядя на пистолет.

— Не обращайте внимания, я как раз собирался подстрелить муху. Залетела в кабинет, чересчур надоедливая, собака, — объяснил я и спросил: — С кем имею честь?

— Коллежский советник Борис Борисович Демьяненко, прикомандирован к английскому генералу лорду Роберту Томасу Вилсону, — отрекомендовался гость.

— Никакой он не лорд, — хмыкнул я, а про себя подумал: «Прикомандирован! Правильнее сказать — приставлен».

Я в упор смотрел на Демьяненко, побуждая его к дальнейшим объяснениям.

— А мы думали — лорд. — Гость вульгарно пожал плечами и продолжил: — Сэр Роберт Вилсон приглашает вас к себе для приватного разговора.

Теперь он смотрел на меня с некоторым вызовом, ожидая ответа. Я медлил. Выражение лица гостя неожиданно смягчилось, он бросил ироничный взгляд на пистолет и добавил:

— Ваше сиятельство, вам ничего не грозит, поверьте.

— Верю-верю! — Я рассмеялся. — И в какое время господин Вилсон желал бы встретиться?

— Немедленно, — ответил Борис Борисович. — Я провожу вас.

— Исключено, — возразил я. — В данный момент не обладаю свободным временем. Я должен сделать важные визиты.

— Было бы лучше свидеться с генералом Вилсоном прежде, — многозначительным тоном промолвил гость.

— Извините. — Я покачал головой. — Сэру Роберту Вилсону придется подождать до вечера. Уж не знаю, чем вызвано такое нетерпение с его стороны…

— Он англичанин и будет рад увидеть человека, только что прибывшего из Англии, — с нарочитой настойчивостью сказал господин Демьяненко.

— Надеюсь, до вечера он не умрет от ностальгии, — заметил я. — Обещаю надеть дорожное платье — стряхну лондонскую пыль генералу на руки. Более ничего обещать не могу.

— Что ж, — с разочарованием произнес гость, — если иначе не получается…

— Боюсь, что так, — добавил я.

Он кивнул, а я развел руками, показав, что разговор окончен. Демьяненко направился к выходу и уже на пороге промолвил:

— С вашего позволения, я зайду за вами вечером в девятом часу?

— Окажите любезность, — согласился я.

Мосье Каню выпроводил коллежского советника и едва ли не галопом вернулся в гостиную.

— Барин, сударь, отчего же-с вы не захотели-с навестить сэра Роберта-с? — воскликнул он.

— Жан, сэр Роберт сейчас в Бухаресте! — сказал я.

— В Бухаресте-с? — переспросил французишка.

— Очень подозрительно! Кто-то приглашает меня, прикрываясь именем Вилсона. Тот, кто это делает, знает, что я клюну на эту приманку. Быстро! Подай одежду!

— Куда вы, сударь?

— Нужно проследить за этим Демьяненко! — пояснил я.

На улице я столкнулся с надворным советником Косынкиным.

— Вы уходите? А я к вам, — сообщил он.

Коляска с Демьяненко удалялась по Невскому проспекту.

— Некогда мне, сударь, — бросил я Вячеславу Сергеевичу.

Я вскинул руку, чтобы позвать извозчика, не обратив внимания на черный закрытый экипаж, подъехавший к дому. Из него вышли два полицейских офицера.

— Вы действительный статский советник граф Воленский? — осведомился тучный полковник.

— Простите великодушно, господа, я очень спешу.

— Придется, ваше сиятельство, дела отложить, — непреклонно заявил офицер, — уж не обессудьте, но нам приказано доставить вас к генерал-губернатору.

— А не мог бы он обождать? — рассердился я.

— Никак невозможно! — оскорбленно заявил полицейский, преграждая мне путь.

Растерянный Косынкин наблюдал за нами со стороны.

— Ладно, хорошо, сейчас поедем, — сказал я. — Дайте минуту.

Я взял под локоть надворного советника и скороговоркой сказал:

— Вот что, Вячеслав Сергеевич, видите вон ту коляску? — Я указал на удалявшийся экипаж. — Возьмите извозчика и проследите за ним. Этот субъект только что был у меня и назвался посланником генерала Вилсона. Постарайтесь не упустить. Только сделайте все незаметно, а потом приходите.

Косынкин с готовностью кивнул, побежал вперед и на ходу запрыгнул к проезжавшему извозчику.

Я повернулся к полицейским:

— Я к вашим услугам, господа.

* * *

Сергей Кузьмич Вязмитинов совмещал должность военного губернатора Санкт-Петербурга с обязанностями управляющего министерством полиции. Он поднялся из-за стола багровый от гнева, глаза его сузились в щелки. Не поприветствовав меня, он зло выкрикнул:

— Что это значит, милостивый государь?! Как вы могли так поступить?! Вы совершили ошибку! О-очень большую ошибку! И видит Бог, вы об этом пожалеете!

— Воля ваша, ваше высокопревосходительство, — ответил я. — Только уж не обессудьте, я в толк не возьму, чем вызвал ваш гнев?

— Не притворяйтесь! — еще больше разозлился Сергей Кузьмич. — Вы не так просты, как хотите казаться!

— Да в чем же я провинился, ваше высокопревосходительство? — переспросил я.

— Александр Дмитриевич предлагал вам службу, — процедил он сквозь зубы. — Вы получили бы должность, почет, уважение! Но вы предпочли другое! Вы предпочли каналью Санглена! Вы предпочли тех, кто мелкими интрижками, лестью и потаканием слабостям заняли теплые местечки и наивно полагают, что надолго задержатся там! Хотите, я вам расскажу, чем вы будете заниматься с Сангленом?!

Я молчал, с трудом сдерживая гнев и уже сожалея, что дал согласие его величеству. Впрочем, государь император не оставил мне выбора. А чиновничьи распри и интриги, в которые я оказался вовлечен поневоле, только подстегивали к тому, чтобы побыстрее изловить шпиона и избавиться от необходимости выслушивать подобные речи.

— Молчите?! — прогремел генерал-губернатор. — Так я вам скажу. Вы займетесь тем, что будете искать непотребных девок. Сперва — чтобы подсунуть их в постель императору, а потом — чтобы головы им отвернуть!

— А что ж в Санкт-Петербурге девок более не осталось? — спросил я. — Нужно из Москвы поставлять?

Генерал-губернатор сообразил, что обвинение в сводничестве и впрямь звучит абсурдно. Но мои слова не умалили его гнева.

— Зубоскалить изволите! — возмутился он. — Вот увидите, будете с Сангленом за девками бегать!

Не желая более выслушивать его грязные домыслы, я сказал:

— Простите, ваше высокопревосходительство, не знаю, откуда у вас столь превратное представление о роде моих занятий. Только государь император поручил мне совершенно иное задание, о котором знает только он и я. И даже Санглена государь приказал не посвящать в суть. А отчего он откомандировал меня к Якову Ивановичу, мне неведомо, только сделано это для отвода глаз и на очень короткий срок.

— Санглен только тем и завоевал доверие его величества, что потворствовал его забавам! — зло бросил генерал- губернатор.

— Государь император приказал мне держать в тайне мое поручение, — повторил я. — Однако же, ваше высокопревосходительство, я уверен, что имею право рассказать о нем вам. Особенно в свете случившегося недоразумения. Я уверен, что государь император не имел в виду распространять и на вас свой запрет.

Генерал-губернатор смотрел на меня с оттенком презрения, подразумевая, что государь не мог поручить мне ничего важного, достойного его внимания. Однако же это была маска, за которой плохо скрывалось любопытство и нетерпение.

— Его величество поручил мне убить Наполеона, — заявил я.

— Убить Наполеона? — изумился генерал-губернатор.

— Да, убить французского императора, — подтвердил я.

Сергей Кузьмич оцепенел и некоторое время молча смотрел на меня.

— Мне приказано собрать в Одинцово небольшой отряд отчаянных голов. Разумеется, — продолжил я, — маловероятно, чтобы Наполеон подошел так близко к Москве, но все-таки его величество учитывает и такой поворот. И если случится невообразимое — Наполеон окажется у стен Москвы, — мы должны будем совершить диверсию и убить его.

— В Одинцово? — переспросил генерал-губернатор. — Почему — в Одинцово?

— Не знаю, ваше высокопревосходительство. Там для нас будет постой и снабжение продовольствием.

— Глупость! Но если предположить, что Одинцово может оказаться в тылу его армии… — размышлял вслух Вязмитинов.

— Да, — согласился я. — Вот мы и представимся, будто пожелали остаться под господством французов.

— Убить Бонапарта… — задумчиво промолвил Сергей Кузьмич.

— Его величество поручил мне действовать на свой страх и риск, — сказал я. — Если французы захватят меня в плен, не должно быть никаких подтверждений, что я исполнял приказ. Возможно, государь для того и откомандировал меня к Санглену, чтобы в случае провала тень упала на его малозначимое ведомство.

— В таком случае не было нужды вас вообще куда-либо прикомандировывать, — возразил генерал-губернатор.

— Но мне же нужен официальный статус, чтобы завербовать агентов, — ответил я. — Одно дело — частное лицо. Другое дело — чиновник Высшей воинской полиции, пусть даже и действующий в частном порядке. Яков Иванович будет думать, что я ловлю шпионов. На самом деле я займусь поиском агентов для своей группы. А если посчастливится, то и поймаю кого-нибудь для Санглена.

Генерал-губернатор прошелся по кабинету, положив правую ладонь на шею. Мои откровения застали его врасплох. Неожиданно он усмехнулся:

— У Санглена уже есть несколько групп, назначенных убить Наполеона. Так что смотрите, не подеритесь между собой.

Поручение убить корсиканского недомерка я только что выдумал сам для отвода глаз.

— Мы будем действовать независимо друг от друга. Надеюсь, кому-нибудь повезет довести дело до конца.

— Вот что я вам скажу, — произнес генерал-губернатор. — Возьмите себе в помощь сотрудника из министерства полиции. Я откомандирую надежного человека. Поверьте, на людей Санглена нельзя полагаться! Знаете ли вы, каким образом этот каналья стал директором военной полиции?

Я конечно же знал. Именно ему, Якову Ивановичу де Санглену, тогда еще начальнику канцелярии Министерства полиции, семнадцатого марта сего года государь приказал доставить во дворец графа Сперанского. Император объявил государственному секретарю об отставке. Опала графа Сперанского означала окончательный отказ России от либеральных реформ. Победу одержали ретрограды вроде Аракчеева, Балашова, Вязмитинова и того же де Санглена. И что с того, что они готовы и друг другу перегрызть глотки в борьбе за власть!

Разумеется, Сергей Кузьмич имел собственную версию возвышения де Санглена.

— Он служил в министерстве полиции. Вернее, не служил, а числился. В действительности, он подбирал девок для… — Здесь Вязмитинов сделал паузу и только глазами указал вверх на портрет его величества. — Потакая слабостям государя, этот низкий человек сумел втереться в доверие и убедить императора, что способен на большее. Французская разведка через Санглена поставляла в постель к… — Вязмитинов вновь воздел очи к портрету: —…целые легионы агенток. И теперь Санглен озабочен одним вопросом: переловить этих девок и открутить им головы. Представляете, какой будет скандал, если какая-нибудь из них попадется нам и признается, что служит французам. Возьмите с собою полковника Парасейчука Олега Николаевича. Я ручаюсь за этого офицера. А Санглену вовсе не обязательно об этом знать.

— Ваше высокопревосходительство, но мое поручение связано с огромным риском. Вероятность погибнуть намного больше, чем остаться в живых, — возразил я.

— Милостивый государь, идет война, — с пафосом в голосе ответил Вязмитинов. — И потом, я же не сказал, что Парасейчук должен участвовать в покушении на Наполеона.

— Что ж, если вы уверены в этом человеке, — согласился я.

— Когда вы едете в Москву? — спросил Вязмитинов.

— Я бы уже был в пути, но получил приглашение к ее величеству Марии Федоровне. Отправлюсь в путь немедленно после обеда в Павловске.

— На том и порешим, милостивый государь, — важно объявил Сергей Кузьмич. — И смею надеяться, что вам не придет в голову дурачить нас.

— А я надеюсь, ваше высокопревосходительство, что ваши люди не будут хватать меня среди бела дня. Их рвение может пагубно отразиться на выполнении поручения его величества.

Вязмитинов взглянул на меня с неудовольствием и сухим тоном произнес:

— Бог в помощь, Андрей Васильевич.

* * *

Дома я застал надворного советника Косынкина за прекраснодушной беседой с господином Демьяненко. Прислуживавший им мосье Каню только скорчил недоуменную гримасу, тем и выразив свое отношение к такому обороту дела.

— А, ваше сиятельство, — обрадовался моему возвращению Вячеслав Сергеевич. — Позвольте представить вам моего давнего друга Бориса Борисовича. Мы с ним утром встречали генерала Вилсона…

— Значит Вилсон, действительно в Санкт-Петербурге?! — воскликнул я.

— Сегодня утром прибыл, — подтвердил Демьяненко.

— Ох, как он мне нужен! — произнес я. — Но, к сожалению, сейчас я должен отправиться на обед к вдовствующей императрице. Однако как только освобожусь, немедленно полечу к генералу. Если он устал с дороги и ляжет спать, я его подниму, так и передайте!

* * *

Приглашение к вдовствующей императрице пришлось совершенно некстати. Предстояло потратить три часа на дорогу до Павловска и столько же на обратный путь. Досада одолевала меня при мысли о том, сколько верст я бы успел преодолеть на пути в Москву. Но потраченное время окупилось неожиданным образом. Я прошел в Розовый павильон, и первое, что бросилось в глаза, так это ярко-красный мундир — английский генерал сэр Роберт Томас Вилсон оказался в числе приглашенных.

— Боб, — шепнул я ему, — ты проныра: везде поспеваешь.

Англичанин едва заметно улыбнулся:

— У меня для тебя имеется сюрприз.

— Поговорим, как только окончится прием, — промолвил я.

— Андрей Васильевич, как вы добрались до Санкт- Петербурга? — обратилась ко мне Мария Федоровна.

— Совершенно благополучно, — ответил я. — Полагаю, сэру Вилсону было намного сложнее.

Ее величество улыбнулась английскому генералу. Роберт оживился, глаза его загорелись, и он заговорил взахлеб:

— Граф Воленский прав. Представьте себе, только что я участвовал в деле! Я находился при Барклае-де-Толли. Близ Валутиной горы Наполеон едва не отрезал нас от Багратиона.

— Ватутина гора? Это под Смоленском? — спросила императрица.

— Под Смоленском Лубино, — уточнил Роберт и с жаром продолжил: — Барклай командует. Вдруг мы видим: егеря бегут! Бегут от вражеской пехоты! Я бросился навстречу им, кричу «Куда! Стойте! Назад!» И сам побежал в атаку! Что тут было! Все генералы — в их числе и сам Барклай! — ринулись за мной! Егеря тут развернулись и пошли в атаку! У французов только пятки сверкали!

Я слушал Роберта, а сердце мое зашлось от зависти. Я прозябал в Лондоне, а он, англичанин, сражался с французами за мою родину. Судя по лицам, прочие гости испытывали те же чувства.

«В армию, в армию, немедленно в армию», — сказал я себе.

* * *

Оказавшись одни в курительной комнате, мы с Робертом Вилсоном заключили друг друга в объятия и долго хлопали друг друга по спине.

— Значит, побили французов, — промолвил я с завистью.

Генерал вскинул руки, изобразив этим жестом разочарование.

— Побили бы, если бы не Fabius Maximus Cunctator[6]Фабий Максим Кунктатор (Cunctator — лат. Медлитель) (275–203 гг. до н. э.) римский полководец. В 217 г. до н. э. во время 2-й Пунической войны применял тактику истощения армии Ганнибала, уклоняясь от решительного сражения.
, — с досадой произнес он.

— Кто? — переспросил я.

— Фабий-медлитель, — повторил Роберт.

Я промолчал, догадавшись, что речь идет о военном министре Михаиле Богдановиче Барклае-де-Толли.

— Боюсь, раньше, чем истощится Наполеон, не выдержат нервы Багратиона, — сказал Роберт.

— Ничего-ничего. Просто Барклай обещал не начинать без меня, — отшутился я.

— Эх, надо же! Я опоздал! Опоздал на несколько дней, — переживал он.

— Ты хотел застать императора? — спросил я.

Вилсон хлопнул себя по ноге.

— Само собой! И это назначение! Ваш император, слава богу, решился наконец-то сменить Барклая! Но на кого! На кого! — Вилсон вновь всплеснул руками. — Я опоздал на несколько дней! Я бы убедил Александра!

— Убедил в чем? — спросил я.

Я почувствовал ревность. Когда-то военная карьера Вилсона не складывалась, и он обратился в наше посольство в Лондоне к графу Семену Романовичу Воронцову и ко мне с просьбой походатайствовать о приеме его на российскую службу. Тогда-то мы и сошлись накоротке. Роберту казалось, что его обошли с присвоением звания, да и денежное довольствие не устраивало. Английским офицерам, не занятым в боевых действиях, платили только половину жалования.

Семен Романович отговорил амбициозного англичанина, убедив того, что военная карьера на русской службе вряд ли продвинется лучше, да и полное жалованье русского офицера меньше половины жалованья английского.

С той поры многое изменилось. Боб мало того что дослужился до генерала, он теперь без тени сомнения говорил о том, что император всероссийский должен прислушиваться и выполнять его, Вилсона, советы.

— Главнокомандующим нужно было назначать не Кутузова, нет, — ответил Роберт. — Кутузов ничем не лучше Барклая-де-Толли.

— А кого же? — Я криво ухмыльнулся, вспоминая, с какой неохотой государь согласился с назначением Михаила Илларионовича на пост главнокомандующего.

— Беннигсена! — горячо ответил англичанин.

Я поморщился. Беннигсену, принимавшему непосредственное участие в убийстве императора Павла, в последнее время и так было оказано много чести. Но спорить с англичанином я не стал, а перевел разговор на более насущную тему:

— Боб, у меня накопилось к тебе много вопросов.

— Ну, конечно, в Лондоне ты перехватил мое письмо к Silly Billy[7]Придурковатый Билли (англ.).
…

Эти слова он произнес ровным голосом, не выказав ни возмущения, ни восхищения. Я никоим образом не выразил своих чувств, смотрел невозмутимо на Роберта и ждал продолжения. Генерал Вилсон говорил о том, что мы получили копию его письма к герцогу Глостерскому, сэру Уильяму Фредерику, по прозвищу «Придурковатый Билли». Загадка заключалась не в том, что он узнал об этом, а в том, что узнал подозрительно быстро. Как эти сведения обогнали меня на пути из Лондона в Санкт- Петербург? Напрашивался ответ, что генерал Вилсон нарочно сделал так, чтобы копия его письма попала в российское посольство.

— В сообщении говорилось о том, — продолжал генерал, — что французский император послал приказ одному из московских агентов прекратить все контакты с другими агентами, продолжить работу в одиночку и дожидаться вступления французской армии в Москву.

Английский генерал умолк, взглядом спрашивая у меня подтверждения. Я улыбнулся уголком рта.

— Не знаю, успел ли ты сообщить об этом министру полиции? — произнес Роберт, покачав головой, словно взвешивал различные ответы на этот вопрос. — Полагаю, что нет.

— Я рассказал его величеству, и государь поручил мне изловить этого шпиона. Так что пора бы и тебе открыть свой сюрприз, а не пытаться удивить меня шпионскими штучками, — ответил я.

— Сюрприз в том, что со мною в Санкт-Петербург приехал французский агент, от которого я и получил информацию.

— Ты помог французскому шпиону проехать через всю Россию и попасть в столицу? Хороший сюрприз! — возмутился я.

— Что ж тут удивительного? С незапамятных лет разведки разных стран сотрудничают друг с другом. Французскому агенту я помог добраться до Санкт-Петербурга. А вашей контрразведке помогу установить наблюдение за ним.

— Боб, ты подстроил так, чтобы к нам попало твое письмо, и отправил гонца встретить меня в Петербурге, будучи уверенным, что я примчусь сюда. Но почему ты рассказал об этом агенте мне? — удивился я.

— По той же причине, по которой ты утаил мое донесение от министра полиции, — сказал Роберт.

— Помилуй, да с чего же ты взял, что я склонен обманывать нашу полицию?! — возмутился я.

Мне не понравилось, что своими утверждениями английский резидент вовлекает меня в общую с ним тайну. Несмотря на дружеские отношения.

— Я не сказал «обманывать», — уточнил он. — «Обманывать» и «не договаривать» — это разные вещи. Я намерен доложить о французском агенте непосредственно его величеству.

— Кто же этот шпион? — спросил я.

— Польский шляхтич, — сказал Роберт. — Многие поляки выдают себя за верноподданных вашего государя, но в действительности ненавидят вас и уповают на французов.

— Да уж, — промолвил я, — когда-то несколько слов, сказанных французской дофиной, покончили с Польшей[8]Длительное время французская дофина Мария-Антуанетта (эрцгерцогиня австрийская) игнорировала фаворитку Людовика XV мадам Дюбар- ри и согласилась сказать ей несколько слов только под сильным давлением матери австрийской императрицы Марии-Терезии. В знак благодарности Людовик XV не стал вмешиваться в третий раздел Польши, произведенный Австрией, Пруссией и Россией.
. А теперь поляки тешатся надеждой, что французы вернут им государственность.

— Шутка истории, — поддакнул Вилсон.

— Итак, ты намерен дождаться аудиенции у Александра Павловича, — констатировал я.

— Но мне придется скучать, пока ваш император вернется из Або, — сказал генерал.

— А между тем предоставленный самому себе французский шпион не то что за пару дней, а и за пару часов нанесет много вреда.

— Но сведения о нем, попав в ненадежные руки, причинят еще больше ущерба, — возразил Роберт.

Внутренне я вздрогнул: англичанин почти слово в слово повторил мои мысли.

— Пока он безопасен, — сказал Вилсон. — Сидит в забубённой гостинице на Невском и боится нос на улицу высунуть.

— Это правильно, — кивнул я. — Потому что твоего первого посланника убили.

— Как убили? — Вилсон напрягся.

— Убийца вошел следом в мою квартиру и ударом ножа прикончил несчастного. Мы даже не поняли, кто это был. Надеемся, ты назовешь его. И что он должен был передать мне?

— Это был господин Хоречко. Я просил его быть осторожнее, — с досадой промолвил Вилсон. — Мой шляхтич упомянул любопытную вещь. Он сказал, что в разговоре о шпионе шеф французской разведки Михал Сокольницкий обронил такую фразу: «Жена Цезаря вне подозрений, а зря». И я попросил Хоречко, отправлявшегося в Санкт-Петербург, передать эти слова тебе…

— «Жена Цезаря вне подозрений, а зря», — повторил я. — Выходит, шпион — дама, супруга какого-то высокопоставленного лица!

— Думаю, да, — кивнул Роберт. — Нужно навестить моего шляхтича, как только закончится прием.

— Самое лучшее отправить туда немедленно квартального надзирателя с людьми, — промолвил я, — но, с другой стороны, они всё испортят. Будем надеяться, что с ним ничего не случится.

Вилсон окинул меня оценивающим взглядом и, думая польстить мне, сказал:

— Ты выглядишь как англичанин. Твой английский стал безупречным. Мы могли бы выдать тебя за англичанина.

— Польский агент уже продался тебе, — возразил я. — Вряд ли он пустится в откровения с каким-то англичанином.

— Ладно! Мы выдадим тебя за француза, — продолжал рассуждать Вилсон. — Роялист, бежавший в Лондон от революции. Но сердце твое принадлежит Франции, и ты недоволен нынешним сближением России и Англии. На такой позиции ты легко сойдешься с Гржиновским!

— С Гржиновским?

— Это мой шляхтич, — уточнил Роберт. — Отправимся немедленно, как только закончится прием.

— Да, пожалуй, изображу-ка я француза, — согласился я.

— Для убедительности возьмем с собой моего камердинера. Он настоящий француз.

— Француз?! — возмутился Вилсон. — Но почему ты до сих пор не сослал его куда-нибудь в Сибирь?! Он наверняка шпион!

— Your turn now holy cow![9]А теперь твой выход, святая корова! (англ.) — возглас изумления.
— с сарказмом воскликнул я.

— Ну какой из него шпион?! Я его знаю двадцать лет. Разве что за бабами он шпионить горазд!

Роберт с сомнением покачал головой и буркнул:

— Любой француз в России на стороне Наполеона. Впрочем, как знаешь.

 

Глава 4

Я с нетерпением дождался окончания приема. Мы уже покидали дворец, как вдруг появился граф Уваров.

— Ах вот вы где! — обратился он ко мне. — Ее величество приглашает вас для приватной беседы.

— Надеюсь, я скоро, — шепнул я Вилсону.

— Прогуляюсь на свежем воздухе, — ответил англичанин.

Я отправился столь быстрым шагом, что молодому графу Уварову пришлось едва ли не бежать следом. В большой зале перед самыми дверями в кабинет вдовствующей императрицы он все-таки обогнал меня. Мы прошли через небольшую комнату, и Сергей Семенович отворил двери в кабинет.

— Месье Уваров, это вы? — послышался голос Марии Федоровны.

— Ваше величество, граф Воленский, — сообщил он.

— Проходите сюда, мой друг, — позвала императрица- мать. — Месье Уваров, оставьте нас.

Я обошел ширму и приложился к протянутой руке ее величества. Мария Федоровна сидела вполоборота от письменного стола. Она указала мне на соседнее кресло справа от себя.

Едва слышно закрылась дверь за графом Уваровым. Императрица взяла меня за руку и тихонько всхлипнула, ее глаза наполнились слезами, две глубокие складки разбежались от уголков ее рта. Эта сцена повторялась как ритуал при каждой нашей встрече после смерти Павла Петровича. Тогда, в 1801 году, когда я вернулся из Лондона, только что овдовевшая императрица со слезами сказала:

— Ах, Андрей Васильевич, Андрей Васильевич, если бы вы были здесь в Петербурге. Вы или Аракчеев или хотя бы Ростопчин — Павел остался бы жив.

Несколько минут мы провели в скорбном молчании, отдавая дань памяти покойному Павлу Петровичу и сожалея о том, что не оказалось в роковые минуты рядом с императором никого, кто встал бы на его защиту.

Затем ее величество глубоким вздохом прервала паузу, отпустила мою руку, осушила слезы и приступила к делу:

— Андрей Васильевич, у меня есть к тебе небольшая просьба, но совершенно деликатного свойства.

Мария Федоровна говорила скороговоркой, и я скорее угадывал, чем разбирал слова.

— Ваше величество, я сделаю все возможное и невозможное, — пообещал я.

— Речь идет о принце Ольденбургском, — сказала Мария Федоровна.

— Георге? — непроизвольно уточнил я.

— Да, супруге Катеньки, — подтвердила императрица. — До меня дошли неприятные слухи…

Она замялась, словно речь шла о досадных пустяках — и недостойных внимания, и одновременно вынуждающих ее принимать меры.

— В последнее время он проводит много времени с какою-то девицей, — брезгливым тоном продолжала Мария Федоровна.

Я вскинул брови, выражая осуждение, хотя и ничуть не удивился. В бытность свою великой княжной сама Мария Федоровна проявляла столь заметный интерес к графу Румянцеву, что государыня Екатерина Алексеевна от греха подальше спровадила того посланником во Франкфурт-на-Майне. Так, казалось бы, с бесперспективной должности началась карьера государственного канцлера.

— Если бы он проводил с нею тайные, непродолжительные свидания, это было бы… — Императрица замешкалась, подбирая слова. — …не так возмутительно.

Но она разъезжает с ним в карете по губерниям, это видят… Рано или поздно донесут Катеньке. Она так ранима, это убьет ее.

«Убить, конечно, не убьет, — подумал я, — у великой княжны Екатерины Павловны сильный характер, но скандал в августейшем семействе случится большой». Я кивал в такт словам императрицы, пока не понимая, в чем заключается ее просьба.

— Саша рассказал мне, — промолвила Мария Федоровна, — что ты теперь прикомандирован к полиции. Ты бы мог задержать эту фройляйн и выслать куда-нибудь вглубь России. В Нижний Новгород или куда-то подальше. Сейчас многих неблагонадежных персон высылают. Это пойдет на пользу. Потом она благополучно вернется, но к этому времени страсти утихнут, принц образумится. К этому времени я и сама успею с ним переговорить.

— Ваше величество, я сделаю все, что в моих силах, — промолвил я, довольный тем, что мне не поручили пырнуть пассию принца ножом. — Но я направляюсь по неотложному делу в Москву, а их высочества, насколько мне известно, теперь пребывают в Ярославле.

Вероятно, Мария Федоровна заметила перемену в моем лице и поспешила объясниться:

— Андрей Васильевич, милый мой друг, я понимаю, просьба моя выглядит недостойной, и я бы не обратилась за помощью по такому случаю, если бы не одно обстоятельство. Катенька на сносях. Со дня на день должна разродиться. И если в такое время до нее дойдут слухи, бог весть, как она переживет[10]14 августа по старому стилю великая княгиня Екатерина Павловна родила сына, принца Петра Георгиевича Ольденбургского.
.

— Я прекрасно понимаю, ваше величество, и сделаю все, что в моих силах, — в третий раз обещал я.

— Ты поедешь через Тверь. Возможно, ты застанешь их там: Георг часто наведывается в Тверь с инспекциями. И потом, ты можешь отправить надежных людей, — подсказала императрица.

— Не волнуйтесь, ваше величество, мы всё уладим, всё уладим…

— Ты поедешь в Москву, — Мария Федоровна неожиданно перевела разговор на другую тему, — увидишь графа Ростопчина. Он молодец, такой молодец! Но совершенно потерял голову! Ему всюду мерещатся заговоры, шпионы! Он вцепился мертвой хваткой в какого-то купеческого сынишку по имени Верещагин, требует самого сурового наказания! Андрей Васильевич, ты уж там разберись с ним. В Петербурге все уверены, что дело пустяковое! Молодой человек просто попался Ростопчину под горячую руку.

— Непременно, ваше величество, непременно.

* * *

Генерал Вилсон прогуливался в парке, заложив руки за спину.

— Моцион пошел на пользу. Я вполне готов к новому обеду: как раз получил приглашение от ее величества Елизаветы Алексеевны, — с гордостью сообщил он.

— В путь! В путь! — с нетерпением воскликнул я.

Из Павловска мы заехали за моим камердинером. По дороге я вкратце объяснил Жану, что нам предстоит изобразить двоих роялистов, сбежавших от революции в Англию, а теперь приветствующих возрождение монархии во Франции, пусть и в лице Наполеона.

— Смотри, не вздумай назвать меня барином! — напутствовал я мосье Каню. — Обращайся ко мне запросто — Ан- дре и все. Для поляка я буду мосье Андре де Волане.

Гостиница представляла собой две большие избы. Мы вошли в сени, соединявшие эти избы, Вилсон повернул на правую половину, и мы оказались в общей зале. Трактирщик с сальными волосами поднял на нас полусонные глаза с надеждой, что мы сей момент растворимся в воздухе и ему не придется прерывать сон.

— Не тревожьтесь. Мы идем к господину Гржиновскому, — успокоил его Вилсон.

Мы направились к лестнице. Трактирщик ленивым взмахом руки послал за нами подростка, а сам вновь погрузился в дремоту. На втором этаже я забрал у полового фонарь:

— Ступай себе. Мы сами знаем номер.

Роберт сунул ему монетку.

Мальчишка поднял на нас глаза, имея намерение отблагодарить нас, но тут дремотная скука накатила и на него, и с потухшим взглядом он потащился вниз.

На небольшом пятачке оказалось четыре двери. Вилсон постучал в крайнюю по левой стороне. Прошло несколько секунд, но никто не ответил.

— Спит, — произнес Роберт и постучал сильнее.

Мы напрасно прождали целую минуту. Нехорошее предчувствие охватило меня. Вилсон поднял руку, чтобы постучать в третий раз. Но я опередил его, попросту толкнув дверь. Она отворилась.

— Жан, постой здесь.

Я поднял фонарь, и мы с Робертом вошли внутрь.

В скромной комнатенке слева находился платяной шкап и железный рукомойник. Справа — узкая кровать. Прямо напротив входа блестел сумеречной синевой прямоугольник окна, выходившего на Невский. Перед окном стоял стол. За ним, уткнувшись лбом в столешницу, сидел постоялец. Из-под его левой лопатки торчала рукоятка ножа.

— Приятный сюрприз! Ничего не скажешь, — промолвил я.

— Скорее! Уходим отсюда! — Вилсон схватил меня за руку.

— Не спеши, — остановил я его. — Пан Гржиновский уже не опасен.

— Я не хочу, чтобы меня застали здесь, — сказал Роберт.

Я осветил пол и увидел засохшую кровь.

— Бежать за убийцей поздно, — заключил я. — Он уже далеко отсюда. Похоже, тот же злодей, что проник в мой дом.

Я приоткрыл дверь, выдал мосье Каню деньги и приказал:

— Жан, ступай вниз и потребуй самого лучшего вина. Оставь хозяину на чай половину стоимости бутылки. Не вздумай прикарманить эти деньги, я проверю!

— Андре! За кого ты меня принимаешь?! — возмутился французишка.

Я хотел было огорчить его тем, что игра в друзей отменяется, но вовремя остановился. Пусть покочевряжится, изображая роялиста. В свете задуманного мною это пойдет на пользу.

— Жан, только смотри, чтобы половой не поднимался сюда! Трактирщик непременно пошлет мальчишку в услужение! Ты должен отделаться от него. Дашь ему денег на лестнице, чтобы только отстал. Понял?

— Понял, — ответил Жан и обиженным шепотом спросил: — Сударь, а может, все-таки возьмем гарсона? Пусть он прислуживает за столом. А то как-то странно получается.

— Какой гарсон?! — возмутился я. — Делай, как я велел. Ты принесешь вино, а я разолью его по бокалам. С удовольствием поухаживаю и за Робертом, и за тобой.

Французишка отправился вниз, а я вернулся в номер. Вилсон с нетерпением ждал меня.

— Думаю, твои предосторожности излишни, — промолвил он.

— Какие предосторожности?

— Ты послал слугу на разведку, — сказал Роберт.

— Я послал его за вином! — ответил я.

— За вином? Что за идея? — удивился англичанин.

— Потом объясню! — прекратил я расспросы. — Извини, но я вынужден попросить тебя нести караул. Приоткрой дверь и следи за коридором, а я обыщу пана Гржиновского. И кстати, это точно он, пан Гржиновский?

— Конечно, он. Кто же еще?

— Тебе лучше знать! Это же ты проехал с ним через всю Россию, — бросил я.

— Нужно поскорее уйти. Что за странная идея — послать слугу за вином. Теперь трактирщик запомнит нас, — проворчал Вилсон.

— Тебя трудно не запомнить, — сказал я.

Роберт окинул взглядом свой ярко-красный мундир, с неудовольствием пожевал губы и промолвил:

— Я намерен доложить обо всем его величеству Александру, но совершенно не горю желанием объясняться с вашей полицией.

— Вот я и стараюсь сделать так, чтобы запомнили не нас, а мосье Каню, — ободрил я Вилсона.

— Его найдут, а он укажет на нас.

— Не найдут — это моя забота.

Во время нашего разговора генерал через приоткрытую дверь следил за коридором. А я, откинув покойного на спинку стула, исследовал его карманы. Сюртук пана Гржиновского топорщился так, что не оставалось сомнений: его обыскали до нас. Серебряные часы на цепочке свисали между колен. Вероятно, по незнанию убийца упустил из виду потайной карман. В нем я обнаружил сложенный вчетверо лист и незаметно для англичанина переложил бумагу к себе.

— Ничего нет, — буркнул я. — Все карманы вывернуты, его обчистили.

— Не думаю, что это был простой грабитель, — промолвил англичанин.

— Конечно, нет. Грабитель забрал бы часы.

Я потянул за цепочку и переместил луковицу часов на колени убитого.

— Сюда идет твой слуга, — сообщил генерал.

Вилсон посторонился, и я выглянул в щелку. Жан Каню был один. Когда он приблизился, я приоткрыл дверь и протянул руку за бутылкой:

— Давай вино! Молодчина, Жан. Стой тут. Если кто появится, постучи в дверь, — приказал я.

— Сударь, вы обещали налить мне вина! — прошептал мосье Каню.

— Blimey![11]Здесь: «тьфу, черт!» или «черт побери!» (англ.).
Жан! I did not know you are such a rat![12]Я не знал, что ты такая крыса! (англ.) Выражение, которое английский джентльмен непременно с невозмутимым видом мог сказать слуге, уличенному во лжи. Граф Воленский, как мы видим, за годы, проведенные в Лондоне, набрался английских выражений, но не манер.
Десять минут побыл роялистом, а уже стал невыносимым! Неудивительно, что французы казнили вас связками!

Я закрыл дверь перед его носом.

Роберт с брезгливым выражением рассматривал мертвеца.

— Что-нибудь обнаружил? — спросил я.

— Я пытаюсь разглядеть, сколько показывают его часы, — сказал Вилсон. — Хочу узнать время смерти.

— А что, изобрели механизм, который прекращает ход со смертью владельца? — хмыкнул я.

— Часы могли разбиться, если Гржиновский сопротивлялся, — промолвил Роберт.

— Он не сопротивлялся. Его убил кто-то, хорошо ему известный. Возможно, это был связник, который получил нужные сведения и оборвал связь. Так что ты помог и французскому шпиону, и нашей контрразведке. Теперь за паном Гржиновским можно следить сколько угодно: он никуда не убежит.

— Не злорадствуй, — вздохнул Вилсон. — Я с ним пол России проехал. А теперь вот над трупом стою. Эх, хотелось как лучше.

Не спрашивая моего мнения, он покинул номер и направился к лестнице. Я вышел следом, вытолкнул попутно любопытного мосье Каню, сунул ему пару целковых:

— Жан! Бегом к трактирщику! Скажи, что это лучшая гостиница, еще чего-нибудь наплети, пока мы не выйдем!

— Э-э, сударь…

— Поторопись, говорю! Иди впереди сэра Роберта! А мы тебя на улице подождем!

Я подтолкнул мосье Каню, и он поспешил вперед, обогнал Вилсона и ринулся вниз по лестнице. Когда мы спустились, трактирщик бил поклоны французишке, а тот высокомерно трепал хозяина по плечу.

Мы вышли из гостиницы и остановились у кареты. Роберт забрался внутрь и, высунув голову, с беспокойством оглядывался по сторонам. Я хотел было сказать, чтоб он ехал, не дожидаясь мосье Каню. Но тут Жан вышел на улицу, кивнул на вторую избу и с глумливой улыбочкой воскликнул:

— Друзья, а тут, оказывается, квартируется прелестная особа, мадемуазель Мими. Хозяин очень рекомендует-с…

— Непременно навестим ее в следующий раз, — сказал я, вталкивая французишку в карету.

Сам Вилсон остановился в Демутовом трактире. Выйдя из экипажа вместе с ним, я сказал:

— Боб, ты упомянул, что просил Хоречко быть поосторожнее.

— Да, — кивнул он. — Нескольких агентов убили у нас под носом, они даже отъехать далеко не успевали, а всех их я отправлял в Москву передать де Санглену эту фразу — про жену Цезаря. Вот я и сделал так, чтобы донесение попало в твои руки.

— Решил, что до Лондона убийцы не доберутся, — кивнул я. — Что ж, при первой возможности обо всем доложим государю императору. See you later, alligator…

— …or a wild crocodile[13]Увидимся позднее, аллигатор или дикий крокодил (англ.). Соответствует нашему выражению «чао-какао! какао-чао!»
, — закончил Роберт.

 

Глава 5

Едва мы отъехали от трактира, я достал бумагу, обнаруженную у убитого пана Гржиновского. Это оказались «Санкт-Петербургские ведомости» за 15 июня сего года. Обычная газета, ничего примечательного в ней я не обнаружил: ни пометок, ни записей. Разве что привлекло внимание объявление о том, что некий господин Христиан Венстер приглашает почтенную публику посмотреть опыт с его гидростатической машиной, которая держит человека в воде, не давая ему утонуть.

«Но для чего-то же таскал шляхтич эту газету, да еще и в потайном кармане? И как она попала к нему? Газета ведь старая, июньская! Сейчас август, а он вчера только прибыл. А может, она служит опознавательным знаком?»

Я еще раз пробежал текст глазами и вновь не обнаружил ничего подозрительного. Ну, конечно же объявление об опытах с гидростатическими машинами не в каждом выпуске печатают.

— Что еще за Венстер? — буркнул я.

Голос мой прозвучал добродушно, и мосье Каню решил воспользоваться моментом в своих интересах.

— Сударь, вы не могли бы-с отпустить меня нынче-с вечером-с? — попросил он.

— Хочешь вернуться в гостиницу, проведать мадемуазель Мими? — догадался я.

— Трактирщик-с сказал, что другой такой ни в Петербурге-с, ни в Москве-с не сыщешь, — с чувством промолвил французишка.

— Жан, тебе скоро пятьдесят лет, а ты бегаешь за каждой юбкой!

— Так вы отпустите меня-с? — взмолился каналья.

— Думаю, ты сам не захочешь, — буркнул я.

Дома я спрятал газету и велел мосье Каню приготовить мыльную пену и бритву.

— Вы будете-с бриться? — удивился он. — Лучше-с пойти к цирюльнику-с…

— Я буду не бриться, а брить, — ответил я. — Я обещал налить тебе вина, но не сдержал слова. Вот и решил побрить тебя. В качестве компенсации.

Жан, скривив недоверчивую физиономию, приготовил мыльную пену, полотенце и бритву. Я усадил его перед зеркалом и обмотал простыней. Он настороженно вертел головой с бакенбардами и пышными усами:

— Сударь, что вы задумали-с?

— Ты же собрался нанести визит мадемуазель Мими, — сказал я, работая помазком. — Значит должен выглядеть как приличный человек, а не сатир.

Я взял бритву и твердым движением удалил бакенбарды с его правой щеки.

— Что вы делаете, сударь, барин вы мой?! — взвыл каналья.

— Черт подери, Жан! Не дергайся, а то без ушей оставлю!

Мосье Каню сдался и с кислой физиономией наблюдал, как я разделался с его бакенбардами и усами. Я не слишком старался и, оставив бритву, велел ему самому подчистить оставшиеся кустики.

— И что на вас нашло, сударь? Что за прихоть такая-с?!

— Ты должен непременно сменить платье, — сказал я. — Вот куда твое «р» грассирующее деть, ума не приложу. Самое лучшее, чтобы ты в ближайшее время держал язык за зубами.

— Да что-с стряслось, сударь? — едва ли не плакал Жан.

Он привстал со стула и, вытянувшись к зеркалу, подчищал бритвою подбородок.

— Этот пан Гржиновский, — промолвил я, — он сидит там, в гостинице, с ножом под лопаткой.

— Как? — безразличным тоном переспросил французишка.

— С ножом под лопаткой, — повторил я.

Смысл сказанного наконец дошел до Жана. Он плюхнулся на стул и воскликнул:

— Как?! Вы убили-с его?!

— Тише! Тише! — возмутился я. — Кто его убил, еще не придумали. Но тебя там очень хорошо запомнили.

— А-а… э-э… — тянул мосье Каню.

— Сам виноват, нечего было чаевыми разбрасываться! И это твое картавое «р»! — объяснил я.

— Эх, сударь, я столько лет вам служу-с! А вы?! Вечно вы надо мною шутить изволите-с! — завел старую шарманку Жан.

Я развел руками, похлопал его по плечу и сказал:

— Но я тебя не держу: можешь ехать к мадемуазель Мими.

— Благодарствуйте, сударь. Что-то-с не хочется, — пробурчал Жан.

— Нет уж, братец, поедешь, — настоял я.

* * *

На следующее утро я нанял крытую коляску и велел мосье Каню править лошадьми вместо кучера. Он по обыкновению вытянул губы трубочкой к правому усу, а поскольку теперь остался без усов, то вследствие своей ужимки сделался похожим на криворылого селезня. Я рассмеялся, а Жан отправился исполнять приказ.

— Поезжай к вчерашнему трактиру, — велел я. — Остановишься, чуть-чуть не доезжая до парадного.

— Барин, сударь вы мой, — взмолился французишка. — Что, если нас опознает-с кто-нибудь?

— Не нас, а тебя, — ухмыльнулся я. — и отправят в околоток.

Коляска остановилась, и я принялся наблюдать за входом в гостиницу. Французишка ерзал на козлах: наверное, в каждом встречном ему мнился разоблачитель. Время от времени кто-то входил и выходил, но ничего примечательного в этих людях не было, и я не знал, увенчается ли моя затея успехом, да и плана продуманного не имел. Всматриваясь в очередное лицо, я гадал, кто он, обладатель физиономии — постоялец гостиницы или гость мадемуазель Мими?

Мимо проезжали открытые коляски, доносился девичий смех, блестели озорные глаза. Барышни в легких, летних одеждах вдохновенно флиртовали со столичными повесами. Я любовался ими и думал: а если сказать кому-нибудь из них, что именно в эти минуты в двух шагах от них разыгрывается драма и эта драма непременно отзовется на их судьбах? Вот и вчера кто-то проходил мимо, смеялся, барышням любезности говорил в тот самый момент, когда убийца всаживал нож под лопатку Гржиновскому. Генерал Вилсон задумал установить наблюдение за французским агентом, но, видимо, просчитался. Связник шпиона оказался хитрее и жестче, получил нужные сведения и оборвал нить.

К гостинице подъехала карета. Дородный господин спустился на землю и прошел в сени. Через минуту появился заспанный отрок, тот самый, что накануне обслуживал нас. Он распахнул дверь, ногою ткнул под нее кирпич и взялся перетаскивать багаж из кареты. Управившись с чемоданами, мальчишка отправился по улице по какой-то своей надобности.

— Извозчик, ну-ка догони его, — велел я Жану. — Заберем мальчишку и сделаем круг!

Мосье Каню тронул вожжи — коляска покатила. Когда мы поравнялись с отроком, я приоткрыл дверцу и за ухо втащил подростка в коляску.

— А-а! — взвыл он.

— Тихо сиди! — шикнул я, пихнув пленника на сиденье напротив себя.

— Вы?! Вы?! Это вы?! — воскликнул он, потирая ухо, и вдруг заверещал: — Тятенька! Отпустите меня!

— Тихо! — повысил я голос и придавил мальчишку шпагой в ножнах.

Он округлившимися глазами посмотрел на меня, затем на ножны и притих.

— Так-то лучше, — произнес я. — Ну и что ты раскричался: вы, вы?!

— Это же вы! Вы были у поляка-то, — страшным шепотом выдавил мальчишка и перекрестился.

— Что ты несешь?! — с угрозой в голосе спросил я. — Мы были у мадемуазель Мими…

— У мадемуазель? — переспросил подросток, глядя на меня с недоверием. — Так она же на другой половине квартируется! И у нее был господин Захарьин…

— Замолкни! — велел я. — Отвечай на вопросы. Если расскажешь все без утайки, я тебя отпущу! Будешь врать — отправлю на дыбу! В Преображенский приказ! Понял?

Мальчишка закивал с рабской поспешностью, и я опустил шпагу.

— Что за поляк? Что ты знаешь о нем? — спросил я.

— Шляхтич, пан Гржиновский, — сказал отрок. — Убили его!

— Кто приходил к нему? Запомнил? — я повысил голос.

— Никто, — парнишка задрожал. — Вот только…

Он умолк, вытаращив на меня испуганные глаза.

— Мы? — закончил я.

Он кивнул и всхлипнул.

— А до нас?

Мальчишка отрицательно помотал головой.

— Вот только господин, что был с вами, — промямлил отрок.

— Какой господин? — спросил я.

— В красном сюртуке. Англичанин, — пояснил мальчишка. — Он был вместе с паном Гржиновским, когда пан толь- ко-только прибыл…

Вилсон! Тоже мне конспиратор! А как переживал, как переживал: «Нужно уходить! немедленно! иначе нас запомнят и опознают!» А сам присутствовал еще при заселении шляхтича в гостиницу.

И тут меня осенило! Французского агента убили по приказу генерала Вилсона. Англичанин получил все необходимые ему сведения, взамен помог наполеоновскому шпиону выполнить свою миссию, попутно создал впечатление, что искренним образом намеревался передать наблюдение за лазутчиком российским властям, а сам расправился с ненужным агентом и меня использовал для обеспечения собственного алиби. Хитер! Ничего не скажешь!

Коляска сделала круг, и я выпустил мальчишку на том же месте, где и подхватил. Оказавшись на воле, он обиженно зыркнул на меня, шмыгнул носом и поплелся дальше по своим делам.

А я подумал, что с Вилсоном мог и ошибиться. Когда мы застали шляхтича с ножом в спине, уж больно неподдельной была паника англичанина.

Я выглянул в окно. Фигурка гостиничного служки маячила в конце квартала.

— Извозчик, ну-ка догони его еще раз! Сделаем второй круг! — приказал я.

И вновь, едва коляска поравнялась с мальчишкой, я втащил его внутрь.

— А-а! — истошно завопил он.

Пришлось не только придавить его шпагой, а еще и по губам дать — чтоб замолчал.

— На дыбу тебя, на дыбу, — пообещал я.

— Ваше высокопревосходительство… ваше сия-а- ательство, — запричитал он. — Я же все… все… как на духу…

— На духу — не на дыбе!

— Все! Все расскажу, — уверял меня мальчишка.

— Что же поляк твой, так и просидел безвылазно в номере, пока его не зарезали? — спросил я.

— Как же-с?! Выходил, обедать выходил, в общей зале кушать изволил…

— С кем он обедал? Говорил о чем? — напирал я с вопросами.

— Один был, один. Ни с кем не говорил… За обед заплатил…

Последние слова мальчишка произнес с некоторым неудовольствием, словно за покойным должок остался.

— А что, за что-то не заплатил? — удивился я. — Вы же, шельмы, за постой вперед берете!

— За постой, — кивнул он. — А за вино не заплатил!

— Какое вино?

— То вино, что заказывали, когда вы изволили мадемуазель Мими навестить, — парнишка неожиданно осмелел, в голосе появилась заносчивость. — Француз, что с вами был, самую дорогую бутылку взял. Платим, сказал, в двойном размере, только, говорит, на номер запишите…

— Вот как, — удивился я.

— Только номер-то француз указал не мадемуазель, а шляхтича, — обиженным голосом закончил мальчишка.

— Да с чего ты решил, что он француз? — воскликнул я.

— Француз, француз, — стоял на своем отрок.

— Ладно! — Я повысил голос, и мальчишка вдавил голову в плечи. — Француз, так француз. Он прохвост, но безобидный. Давай-ка к шляхтичу вернемся. Так что же он, молчал весь обед?

— Так только парой фраз обмолвился, да хозяин наш Пантелей Федорович намекнул ему, чтоб помалкивал, — рассказал мальчишка.

— Чем же он хозяину не угодил? — спросил я.

— Так он изъяснялся в том смысле, что с Наполеоном договор нужен…

— Какой договор? — сорвалось с моих уст.

— Договор, чтоб не идти более войной друг на дружку, — продолжил мальчишка.

— Так ты ж только что сказал, что шляхтич один обедал! С кем же он разговаривал? — повысил я голос.

— Истинный крест! — мальчишка перекрестился. — Один он был, один. И ни с кем не разговаривал.

Я вдохнул и неспеша выдохнул, едва сдержавшись, чтобы не двинуть отроку по зубам.

— Даты, явижу, ивпрямьнадыбухочешь, — процедиля. — Что ж ты мне, шельмец, голову морочишь?! Так говорил он или не говорил?! А если говорил, так с кем?

— Ваше высоко… Ваше сиятельство… — перепугался мальчишка. — Ни с кем он не говорил! Он один сидел, и так, знаете, люди вокруг говорят, так и он нет-нет да что-нибудь скажет…

— Ты хочешь сказать, что люди попросту языками чесали, так и он языком молол? — удивился я.

— Вот-вот, — отрок несколько раз кивнул. — Вот хозяин и сказал ему, чтоб помалкивал, а то ж, неровен час, мордобитие случится.

— Ну хорошо, — протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт-Петербург приволок.

— Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, — запричитал отрок.

— А поручений шляхтич никаких не давал? — спросил я.

— Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, — выдал отрок.

— Какую бумагу?! — едва не взревел я. — Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!

— Шляхтич просил бумагу в кирху…

— В какую кирху?! Дорогу помнишь?

Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.

— Так на Невском которая, от Екатерининского канала[14]В настоящее время канал Грибоедова.
близехонько…

— Собор Святой Екатерины! — догадался я и крикнул Жану: — Слыхал? Давай! Дуй туда!

— Бумагу велено было господину Билло передать, — сообщил мальчишка. — К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.

Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи, имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам — лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.

— Вон он, вон! — Мальчишка потянул меня за рукав.

— Кто?

— Секретарь.

Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и Библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по- русски.

— Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, — приказал я мальчишке.

Сам же подошел к секретарю и взял его под локоть:

— Ну-ка, Игнатий Лойола[15]Игнатий Лойола — основатель Иезуитского ордена.
, пройдемте на исповедь! — И повел его к исповедальне.

— Обождите, так нельзя, — промямлил он.

Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой завесил проем.

Священник ловил воздух, юшка стекала из носа в его разинутый рот.

— Слушай меня! — прошипел я. — Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?

Я ослабил хватку и священник просипел:

— Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…

— Что за Сюрюг? Кто он такой?

— Настоятель храма Святого Людовика, — пояснил папист.

— Все?! — прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.

— Никому больше в Москву мы не пишем, — прошелестел секретарь. — А что происходит? Кто вы?

— Ладно, живой труп[16]В своем труде «Духовные упражнения» Игнатий Лойола призывал членов Иезуитского ордена превратиться в «живой труп», готовый на все ради достижения целей ордена.
, никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.

Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его под мышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее задернул штору.

Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.

— Исповедоваться нужно перед аналоем, а не шушукаться по закуткам, — буркнул я и скомандовал мальчишке: — Идем отсюда!

На улице я выдал отроку целковый.

— Ступай себе, — сказал я. — Никому ни слова! Иначе и вправду окажешься на дыбе, глазом моргнуть не успеешь.

Мальчишка зажал в кулаке монету и пустился наутек. Я приказал французишке возвращаться, а дома я отвесил ему подзатыльник.

— Сударь! Что же это вы делаете-с?! — вскрикнул он.

— Полно тебе, Жан. Это сдача тебе. Из гостиницы передали. Уж больно ты чаевые щедрые оставил! Так что в двойном размере! — И еще раз треснул его по затылку.

Он состроил жалостливую физиономию, но я показал ему кулак:

— Молчи, а то еще получишь! Неси письменный прибор. Я должен срочное письмо отправить Ростопчину.

Мосье Каню шмыгнул носом и отправился за бумагой, пером и чернилами.

— И собирайся! — приказал я. — Отправишься в Москву немедленно. Вещи, что мы из Лондона везем для Жаклин и детишек, с собою возьмешь.

Я написал письмо московскому генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. В письме указал, что, по моим сведениям, в Первопрестольной некто аббат Сюрюг занимается шпионской деятельностью и является крайне важным для Наполеона агентом. Я запечатал послание и вручил Жану.

— Передашь лично в руки фельдмаршалу Федору Васильевичу Ростопчину, — наказал я.

— Кто же меня пустит-с к нему, сударь? — усомнился мосье Каню.

— Попросишь доложить, что прибыл по моему поручению, и граф Ростопчин непременно примет тебя. Не забывай, когда-то он возглавлял Коллегию иностранных дел, и я служил под его началом.

— Барин, а до утра-с нельзя ли обождать? — заскулил французишка.

— Можно, — ухмыльнулся я. — Как раз квартальный и явится за тобой.

— Вы думаете-с…

— Хочешь проверить? — перебил я. — Давай, Жан, не глупи. Отправляйся немедленно. Жаклин и дети обрадуются тебе. Поклон им передашь. И я со дня на день приеду.

* * *

Он уехал, и я пожалел, что не попросил перед отъездом сварить мне кофия. У самого у меня получился безобразный напиток. Каким бы мосье Каню ни был канальей, а ради кофия приходилось и такого терпеть. Эх, Жан, what a dog![17]Вот собака! (англ.). По смыслу более соответствует восклицанию «Каналья!» Употребляется в разговоре или при размышлении об отсутствующем человеке.

Я выплеснул мутное пойло в поганое ведро и отправился в кофейню. На улице встретил дворника и попросил, чтобы он послал ко мне свою жену — прибрать в квартире, раз уж я остался без камердинера.

Когда я вернулся домой, мне открыла дворничиха. Стены квартиры содрогались от богатырского храпа, на полках звенела посуда. Баба выпучила глаза, как бы извиняясь за причиненные неудобства.

— Что за новости?! Кто это? — возмутился я. — Еще один посланник генерала Вилсона? И явно живее двух предыдущих!

Я принял подсвечник с двумя рожками из рук дворничихи и прошел в гостиную. Храп разносился из кресла, стоявшего у окна. Дородный господин лет пятидесяти спал, запрокинув голову на спинку. Пышные усы трепетали при каждом выдохе из открытого рта. Когда свет упал на его физиономию, он перестал храпеть, пошлепал губами, веки его дрогнули, глаза приоткрылись — сперва щелочками, затем шире, и гость разразился криком:

— А-а! Что-о?! Что за напасть?!

Он попытался вскочить, но, только забавно подпрыгнув, вновь плюхнулся в кресло и перекрестился.

— Простите, сударь, с кем имею честь? — спросил я.

— Полковник Парасейчук, — представился он. — А вы верно действительный статский советник граф Воленский?

— Честь имею. — Я кивнул.

— Что же вы, ваше сиятельство, так в темноте-те меня напугали? — промолвил он.

Я отступил в сторону, и Парасейчук поднялся из кресла. В окне я заметил отражение своего лица между двумя свечами — испуг полковника был вполне простителен.

— Я откомандирован к вам для поездки в Москву, — произнес полковник.

— В Москву отправляемся завтра, — сказал я. — А пока вам будет сподручнее переместиться на диван. Засим, сударь, оставляю вас до утра.

Я удостоил полковника легким поклоном и направился было в спальню, но вдруг в дверь постучали.

Надворный советник Косынкин крайне изумился тому, что отворила ему дворничиха.

— А где же ваш камердинер? — Косынкин огляделся по сторонам, словно предположил, что не заметил французишку в каком-нибудь углу.

— Я отправил его в Москву, — сказал я.

— В Москву?! Одного?! — вскинул брови Вячеслав Сергеевич.

— Что же тут странного?! Он же не ребенок.

— Да это ж небезопасно! Вы не представляете себе, что творится сейчас на дорогах! Народ творит самосуд, иностранцев убивают, а он француз! В умах людей нынче француз синоним шпиону!

— Надеюсь, доберется невредимым, — буркнул я, уже пожалев, что отправил Жана одного. — А вы?..

— А я собственно никакого дела не имею. Просто пришел проведать, узнать, не нужно ли чего.

— Очень даже нужно! Нужно! — обрадовался я. — Вот что, Вячеслав Сергеевич, а не достанете ли вы для меня верховую лошадь? А лучше двух.

— Верховую лошадь? — удивился он.

— Я, признаться, сильно задержался в Санкт-Петербурге. Верхом до Москвы доберусь быстрее и хоть как-то наверстаю упущенное время.

— Но это же…

— Знаю, далеко. Думаю, дня за три доберусь.

 

Глава 6

— Что там Парасейчук? — хмыкнул я, пробудившись утром.

Когда я вышел в гостиную, полковник поднялся из-за стола. Всю его грудь покрывали награды. На меня он смотрел со столь преувеличенным воодушевлением, словно верил, что сейчас я отдам распоряжение, и ему, после того как он потрудится встать, останется лишь повернуться, чтобы получить новый орден за как-то сам собою совершившийся подвиг.

— Отдыхайте пока, сударь, — сказал я. — У меня остались еще кое-какие дела в Петербурге.

— А в Москву? Когда же мы поедем в Москву? — с разочарованием спросил он.

— Сегодня же и поедем, — ответил я. — А вы вот что, сударь, узнайте-ка пока, где этот господин сейчас проживает и чем занимается.

Я выдал полковнику «Санкт-Петербургские ведомости» и показал на объявление Христиана Венстера.

* * *

Я думал, что граф Аракчеев заставит меня долго ждать в приемной, но он принял меня незамедлительно и встретил с доброй улыбкой, чего уж я никак не ожидал.

Тогда верил, а ныне, когда государь устраивает бал в доме убийцы императора Павла и назначает этого убийцу начальником главного штаба армии[18]Речь идет о бале в Вильно в доме Л. Л. Бенигсена.
, я думаю, что и самые неприглядные факты не помешали бы Аракчееву подняться на вершину власти. Этой мыслью я и оправдываюсь перед собой за то, что десять лет назад уступил. Прямого столкновения с графом Аракчеевым не произошло. Но он безусловно знал: когда его приспешники затеяли заговор, чтобы привести Длинного[19]Одно из прозвищ графа А. А. Аракчеева.
во власть, на пути встал я, граф Воленский.

Теперь всемогущий вельможа улыбался, кажется, вполне искренне: обиды он не держал и считал естественным объединиться перед лицом войны с Наполеоном.

Он протянул мне бумаги:

— Здесь необходимые документы и письмо де Санглену. В Москве на Малой Дмитровке дом капитана Уварова занимает Германский легион. При нем же расположен и штаб Высшей воинской полиции Первой Западной армии. Там и найдете Якова Ивановича.

— Благодарю вас, ваше сиятельство. Я намерен сегодня же выехать, — промолвил я.

— Бог в помощь, милостивый государь, — ответил Аракчеев.

Его слова напомнили мне аудиенцию у генерал-губернатора Вязмитинова. Аракчеев словно из воздуха уловил мою мысль и сказал:

— Я слышал, Вязмитинов был крайне раздосадован, что вы не приняли предложения служить в министерстве полиции.

— Право, было незначительное недоразумение. Уверен, оно уладилось. Признаться, я не имею намерения и в Высшей воинской полиции задержаться надолго. Выполню поручение его величества и сразу же в действующую армию!

— Между министерством полиции и воинской полицией возникает естественная состязательность, — пустился в рассуждения Аракчеев. — И то, и другое ведомство ловит шпионов. Де Санглен действует более скрупулезно. Прежде чем доложить о поимке очередного злоумышленника, он добывает неоспоримые доказательства того, что тот и впрямь наполеоновский агент, а не плод воображения ка- кого-нибудь полицейского подпоручика.

— Вполне разумно, — произнес я.

— Да, но на поиск подтверждений уходит много времени. Люди Вязмитинова в таких случаях не церемонятся и потому о своих успехах докладывают чаще, — продолжил Аракчеев.

— Да, но в ходе дознания всплывет подтасовка, — сказал я.

Граф Аракчеев потускнел и с видом уставшего божества сказал:

— Ну, это если будет с кем вести расследование.

Несколько секунд Аракчеев молчал, ожидая, чтобы я осмыслил его слова, затем добавил:

— Вот потому-то его величество и поручил розыск вам. Государь хочет знать наверняка, что нашли и арестовали нужного наполеоновского агента, а не выдали за шпиона очередной труп.

* * *

Возле дома стучали копытами и злобно фыркали два жеребца: светло-серый с кофейного цвета пежинами и гнедой. Надворный советник Косынкин дожидался в квартире. Я прервал разгоревшийся между ним и полковником Парасейчуком спор. Судя по раскрасневшимся физиономиям, вопрос оказался животрепещущим.

— Вот, ваше сиятельство, а вы как считаете? — кинулся ко мне Косынкин в расчете обрести союзника.

— Я, простите великодушно, не знаю предмета вашей дискуссии.

— Только что поступили новости! — с воодушевлением начал Вячеслав Сергеевич. — Новая победа графа Витгенштейна…

— Какая же это победа? — пробурчал Парасейчук.

— А что же, по-вашему, победой может считаться только успех в наступательном деле?! — выпалил Косынкин и повернулся ко мне. — Баварская дивизия атаковала корпус Витгенштейна. Но мы не уступили! Баварцам дали отпор! Трех офицеров и сто пятьдесят солдат взяли в плен!

— Видите ли, Витгенштейн долго у Белого не продержится, — заявил полковник Парасейчук. — Когда вся армия отступает, невозможно малой ее части держать оборону!

Сводки из корпуса генерал-лейтенанта графа Витгенштейна разительно отличались от удручающих сообщений о действиях всей остальной армии. Барклай-де-Толли отступал, Багратион проклинал Барклая, но подчинялся отступательной тактике. И в это время граф Витгенштейн с завидным постоянством громил противостоявший ему корпус маршала Удино.

Витгенштейн стал народным героем, и любой мало-мальски нелестный отзыв о нем оскорблял патриотов. Косынкин побагровел и, казалось, вот-вот с кулаками кинется на полковника. Парасейчук хотя и сидел красный как вареный рак, но не предпринимал никаких попыток упредить возможное нападение, показывая тем самым, что оппонент его лишь хорохорится и весь его пыл уйдет в пар. Полковник заговорил, и в голосе его зазвучали примирительные нотки:

— Ну, поймите же, милостивый государь, я ничуть не умаляю заслуги графа. Но, видите ли, невозможно оставаться на месте, если вся армия отступает! Корпус Витгенштейна попросту окажется в окружении…

— В окружении?! — закричал Косынкин. — А Кутузов? Про Кутузова забыли? Князь со дня на день прибудет в войска! И мы начнем наступать!

— Ну, дай то Бог, дай Бог, — промолвил Парасейчук.

И было видно — он не верил, что с назначением Кутузова что-то изменится. Однако Косынкин слова полковника расценил как свою победу, успокоился и вдруг выдал нечто совершенно неожиданное:

— А генеральное сражение двадцать шестого августа произойдет.

— Откуда вы это взяли? — вскинул брови полковник.

Я был удивлен и ждал объяснений.

— Число Зверя, — сказал Косынкин. — День двадцать шестой месяца восьмого. От двадцати шести отнять восемь будет восемнадцать. А восемнадцать состоит из трех шестерок. Шестьсот шестьдесят шесть — число Зверя.

— Ну это уж совершенно пустые рассуждения! — Парасейчук взглянул на Косынкина с подозрением.

— Ничуть не пустые, — с легкой обидой откликнулся надворный советник.

— Видите ли, тут как посчитать. С натяжкой можно любой день назвать роковым. И десятое августа. А что? Десять плюс восемь — тоже восемнадцать, в котором, как вы сказали, три шестерки. Или попросту восемнадцатое августа…

— Да, вы совершенно правы, — неожиданно согласился Косынкин. — А я и не говорю, что двадцать шестое августа единственный день Зверя в году. Между прочим, этот год целиком год Зверя…

— Конечно, конечно, — согласился полковник. — Одна тысяча восемьсот двенадцать. Восемнадцать — двенадцать. Один плюс два будет три. Именно столько шестерок в числе восемнадцать.

— Так что и десятое августа, и восемнадцатое могли бы стать роковыми. Но десятое августа уже позади. Восемнадцатое? Дай Бог, к этому времени Кутузов доберется до армии. Тоже не подходит. Но от него ждут немедленных действий. Так что двадцать шестое августа — самый подходящий день. Вот увидите, в этот день и случится генеральное сражение.

— А что же не второго сентября? — с сарказмом спросил полковник Парасейчук. — Дважды девять — опять-таки восемнадцать.

— А второго сентября еще что-нибудь случится, — сказал надворный советник.

Я и не заметил, как заслушался их болтовней, словно думал найти в подтасовках с числами здравый смысл. Но кое-какая польза все-таки была — этот вздор примирил полковника и надворного советника.

— Ладно, господа, довольно! — сказал я. — Чьи это кони внизу?

— Ваши, вы же просили верховых лошадей, — с чувством исполненного долга ответил Вячеслав Сергеевич.

— Хорошие скакуны? — спросил я.

— Ростопчинские! — с гордостью сказал Косынкин.

— Что ж, надеюсь, ростопчинские жеребцы найдут дорогу к графу Ростопчину, — промолвил я и повернулся к полковнику Парасейчуку. — Вы готовы, сударь?

— Я?.. Готов!

Парасейчук поднялся из-за стола, физиономия его приобрела растерянное выражение.

— Что-то не так? — спросил я.

— Позвольте… по поводу жеребцов… — промямлил полковник.

— Мы потеряли много времени в Петербурге, — сказал я. — Верхом хоть как-то наверстаем упущенное.

— Верхом? До Москвы? — полковник выпучил глаза. — Это же семьсот верст! Мы сотрем себе задницы до костей!.. Простите, ваше сиятельство! С уст сорвалось!

— Ага, милостивый государь! — злорадно воскликнул Косынкин. — А как же французы?! От самого Парижа только что до Москвы не доскакали! И задницы, как вы изволили выразиться, не стерли!

Вячеслав Сергеевич смотрел на Парасейчука с превосходством, еще раз почувствовав себя победителем в споре.

— При чем здесь французы?! — буркнул полковник. — Видите ли, я совершенно не готов проделывать верхом столь дальние поездки. Я рассчитывал, что мы поедем в коляске.

— Ваше сиятельство, возьмите меня с собою! Непременно буду полезен вам, — едва не взмолился Косынкин.

— Да как же вы будете полезны, если вы даже не знаете о цели моего путешествия? — удивился я.

— Знаю! Знаю! — воскликнул Вячеслав Сергеевич, уверенный, что обрадует меня своей осведомленностью. — Вы едете арестовывать французского шпиона! Парасейчук мне рассказал!

Я взглянул с возмущением на полковника, и тот совершенно стушевался под моим взглядом.

— Вот что, — принял решение я, — если поездка верхом вам не по силам, отправляйтесь в Москву на перекладных[20]Поездка, при которой лошади заменяются на почтовых станциях.
.

— Но это неправильно, — промолвил полковник и бросил недовольный взгляд на Косынкина.

— Вячеслав Сергеевич, — попросил я надворного советника, — ступайте, готовьте лошадей.

Косынкин попрощался с полковником и ушел.

— Мы договаривались действовать сообща, — обиженным тоном произнес полковник Парасейчук.

«Мы не договаривались, что Вязмитинов пришлет офицера, не обученного верховой езде», — подумал я, а вслух сказал:

— Но так будет лучше. Нас не должны видеть вместе, генерал-губернатор говорил о тайном сотрудничестве. Вы остановитесь… допустим, в Спасском подворье. И пошлете весточку мне на Петровку. В дом отставного секунд-ротмистра Сергея Михайловича Мартемьянова, это мой тесть.

— Но… — Полковник хотел возразить, но не нашелся, что сказать.

— Лучше расскажите, удалось ли что-то выяснить о Христиане Венстере?

— В Петербурге его давно уже нет, — ответил полковник Парасейчук. — Он отправился в Москву еще в конце июня. Наверное, показывает свои фокусы там.

* * *

В Москву мы двинулись вдвоем с надворным советником Косынкиным. Настроение у Вячеслава Сергеевича было приподнятое. Относительно спокойная служба в Санкт-Петербурге ему наскучила. Пожалуй, он не кривил душой и с радостью отправился бы в действующую армию. И я надеялся, что вскорости такая возможность представится нам обоим.

В начале пути ростопчинские скакуны показывали злой нрав, но вскоре примирились с седоками и послушно несли нас вперед. Косынкин великолепно держался в седле, мы быстро перешли «на ты», разговорились, и время летело незаметно.

Выяснилось, что помимо патриотического желания бить французов у Вячеслава имелась и сугубо личная причина для поездки: он рассчитывал застать в Москве некую Анастасию Кирилловну Мохову.

— Она просто чудо! Чудо! — повторял он вдохновенно. — Сам увидишь! Непременно увидишь! Она приехала из Смоленска со своим старшим братом…

Тут отчего-то он замолчал, словно воспоминание о ее брате несколько омрачало настроение.

— Ты с таким восторгом о ней говоришь, — сказал я, поймав себя на том, что завидую Косынкину.

Я питал самые нежные чувства к своей Жаклин, но в них уже не было той свежести, которая заставляла трепетать от одной только мысли о предстоящем свидании.

— Обвенчаться нужно до того, как я отправлюсь в армию, — рассуждал Косынкин. — Мы все время откладывали, — то одно, то другое, — а время идет, ей уже тридцать шесть лет.

И я вспомнил показавшуюся мне странной фразу, сказанную им при нашем знакомстве. Вячеслав тогда говорил, что непременно отправится в армию, когда французы отступят за пределы Российской империи. Теперь странности этой нашлось объяснение: Косынкин хотел жениться, прежде чем браться тянуть военную лямку.

— Обвенчаетесь, а к тому времени Наполеона как раз и выгоним, — сказал я.

— Вот-вот, а тогда-то и пройдемся по загранице, трофеев соберем, — ответил надворный советник.

— Трофеев? — удивился я.

— А как же? Как кому, а мне, может, судьба и не выкинет другого случая хозяйство поправить, — с обескураживающей непосредственностью пояснил Косынкин.

Я ничего не сказал, мысленно пожурив себя, что чересчур скоро позволил надворному советнику быть со мною накоротке. Разговор сам собою иссяк.

День быстро сходил на нет, верховая езда утомила нещадно, ноги болели, и я поневоле задумался о том, что погорячился: нужно было ехать в коляске.

— Еще не жалеешь, что напросился со мною? — спросил я.

— Ничего-ничего… — Косынкин через силу придал голосу бодрости. — Время пройдет, и о мозолях не вспомнишь! А вот шпиона поймаем, так еще и дети гордиться будут!

Поздней ночью мы добрались до Чудова и решили передохнуть. Нашли почтовую избу, препоручили заботу о лошадях почтовому комиссару и, условившись положить на сон четыре часа, свалились на скамьи. Я думал, что мгновенно усну, но ноги разнылись, и, кажется, половину отведенного на отдых времени я мучился бессонницей. Но едва рассвело, мы поднялись. Я чувствовал себя на удивление бодрым. Мы немедленно отправились в путь, чтобы в нежаркие утренние часы преодолеть как можно большее расстояние.

После давешнего пекла мы бы порадовались легкому дождику. Но солнце поднялось над лесом, и воздух загудел от жары. Ошалевшие жуки и мухи звенели и норовили залететь в глаза.

Мы проехали через Вышний Волочок и на выезде из города догнали коляску. Два офицера верхом сопровождали ее. Следом два солдата катились в телеге. В экипаже расположился генерал. Он приветливо улыбнулся нам и окликнул:

— Куда направляетесь, господа?

— В Москву, — ответил я.

— До Москвы далеко еще, — сказал он. — Вижу, вы проделали долгий путь. Сдается мне, от самого Петербурга верхом.

— Спешим, — откликнулся я.

— Я генерал-провиантмейстер Осип Николаевич Лоза, — представился он. — Господа, позвольте пригласить вас. Доедем до Твери в моей коляске, там переночуете во дворце, его высочество будет счастлив оказать гостеприимство.

— Его высочество? — переспросил я.

— Принц Георг Ольденбургский сейчас в Твери, — подтвердил генерал.

— Почтем за честь воспользоваться вашей добротой, — сказал я. — Тем более что я имею приватное поручение к его высочеству от вдовствующей императрицы. Я действительный статский советник граф Андрей Васильевич Воленский, со мною надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин.

Мы спешились и пересели в коляску гостеприимного генерала.

— Рад знакомству, рад. Вместе веселее. Доберемся быстро. Вот только заедем в одно местечко, это ненадолго, — он произнес эти слова таким тоном, словно извинялся.

«Одним местечком» оказался Торжок. Привели купца с куцей бороденкой и маленькими глазками, одетого в засаленный кафтан с заплатками. Он с бессвязными причитаниями кинулся в ноги Осипу Николаевичу.

— А ну встань, неопрятище! — рыкнул на него генерал- провиантмейстер.

Едва купчишка поднялся на ноги, Лоза двинул ему кулаком в зубы. Тот кубарем улетел в запруженную канаву. Гуси, хлопая крыльями и гогоча, разбежались в стороны. Крестьяне, стоявшие поодаль, судя по ухмылкам, одобряли случившееся.

— Помилуйте, ваше превосходительство-о-о! — завыл купчишка.

Он выбрался из канавы, вода стекала с его кафтана, в бороденке застряла ряска.

Что — помилуйте?! — прогремел Лоза. — До конца войны, пес, на одной тюре сидеть будешь! Или что — тюря! Повесим тебя, вот и все дела! Другим в назидание!

Купец захлюпал. Генерал подал знак, солдаты схватили его, бросили на телегу. Мы поехали дальше.

— Эх, мало я ему дал! — посетовал генерал-провиантмейстер, разминая правый кулак.

Мы с Вячеславом в недоумении переглянулись.

— Вор он! — пояснил Лоза. — Получил подряд магазин подготовить, заплатили ему за труды… мелкая душонка! Тьфу!

Осип Николаевич с чувством плюнул, показав, что во время войны за подобную работу на государство грех плату брать.

— Запасы, продовольствие там, фураж — все получил, — продолжал генерал-провиантмейстер. — И на! На вторую ночь сгорел магазин! И этот вор говорит, что крестьяне его сожгли! Испугались-де, что Наполеон сюда дойдет и все французам достанется!

— Дойдет он сюда! — фыркнул Косынкин. — Подавится!

— Это ж понятное дело, мерзавец украл все, распродал, гнида! Сам и сжег магазин! Какие-то обертки для виду разбросал на пепелище!

Я бросил взгляд на телегу, на грязную фигурку купчишки. Он вызывал презрение и жалость одновременно. В военное время вешать нужно таких не мешкая. А с другой стороны, тоже ведь человек, жить как-то хочет.

* * *

До Твери мы добрались под вечер, когда тени по левую руку сделались длинными. Навстречу нам неспешной вереницей двигались подводы с домашним скарбом. Коровы, козы, жеребята, привязанные к телегам, мычали и блеяли, но обреченно волочились дальше. Клубилась пыль, песок прилипал к лицу и скапливался во рту.

— Бегут из Твери, — сказал Лоза.

— Из Твери? Что за абсурд?! — откликнулся я.

Вячеслав вытянул шею и крикнул мужичонке, попавшемуся навстречу:

— Эй, любезный! Откуда путь держишь?

— Тверской я! Откуда ж еще?! — без тени смущения ответил тот.

— А что случилось? — спросил я. — Почему вы все бежите?

— Так Наполеон же идет! — объяснил мужичонка.

— Не понимаю, — вымолвил я. — Где Тверь и где Наполеон!

История с купчишкой, разговор со случайным встречным и идущие навстречу одна за другой груженые подводы произвели на меня удручающее впечатление. Бегство мирных жителей было уже не отвлеченной сводкой о продвижении Великой армии, а зримым подтверждением успехов Наполеона.

Шоссе бежало вдоль берега Волги. Мы въехали в Тверь. Город обезлюдел: по правую руку тянулись жилые дома, огороды за ними спускались к реке, от заколоченных досками окон и дверей веяло страхом.

Мы проехали чуть дальше переправы и остановились возле храма Воскресения Христова, или как его еще называли — Трех Исповедников[22]Храм Воскресения Христова имел два престола: Воскресения Христова и покровителей семейного очага святых мучеников Гурия, Самона и Авива.
.

— Ну-с, зайдем, перед исповедниками грехи замолить, — промолвил Осип Николаевич.

Он взглянул на храм с тоскливой озабоченностью, словно сомневался, что ему позволительно войти внутрь. Однако же решился, и мы с Вячеславом последовали за ним.

— А генерал-то наш шалун, раз уж грехи перед покровителями домашнего очага замаливает, — вполголоса сказал я.

Осип Николаевич молился со старанием, свидетельствовавшим о том, что с соблюдением святости семейных уз у него случилась серьезная неурядица. Косынкин ничего не ответил, кажется, озаботившись прощением каких-то собственных прегрешений. Я покинул церковь первым, и добрую четверть часа любовался барочным «восьмериком на четверике»[23]Восьмерик на четверике — архитектурная композиция. Храм Воскресения Христова в Твери — двухъярусная церковь, построенная в стиле барокко; первый этаж имеет четыре угла, второй — восемь.
, как вдруг случилась совершенно неожиданная встреча.

— Bonjour, Comte[24]Здравствуйте, граф (фр.).
, — услышал я знакомый голос.

Я обернулся и увидел карету, в окно которой выглядывала графиня де ла Тровайола.

— Сандра! — удивился я, про себя воскликнув: «Heus- Deus[25]Эй, Бог! (лат.)
, ты решил мне припомнить, что и я не без греха!»

— Невероятная встреча, — сказала графиня де ла Тровайола. — Куда направляешься?

— В Москву, — ответил я и поспешил уточнить: — в армию.

— Ну а я подальше от театра военных действий. Что ж, прости, я очень спешу. Буду молиться за тебя. Надеюсь, когда все кончится и мы будем пребывать в добром здравии, еще увидимся.

Графиня похлопала рукою по дверце, возничий щелкнул кнутом, и карета покатила вперед. Вскоре она затерялась среди других экипажей, телег и подвод. А я все всматривался вдаль, словно надеялся на какой-то знак, — может, мелькнет ее рука с платочком? Бог весть, зачем мне было это нужно! И слава богу, что я путешествовал без Жаклин — эта встреча надолго испортила бы ей настроение.

— Что там? — Голос Вячеслава пробудил меня.

— Ничего, — ответил я.

— Ты так смотрел… — обронил он, вглядываясь вдаль.

Мы вернулись к наплавному мосту. Десяток барок, стоявших на якорях, перекрывали всю ширину Волги. Мы переправились на другую сторону и через минуту были в путевом дворце.

* * *

Его высочество принц Георг Ольденбургский принял меня в кабинете.

— Я имею разрешение… вернее сказать, поручение от государя, — поведал я, — сформировать небольшую группу отчаянных смельчаков, чтобы убить Бонапарта. Мы подготовим базу в Теплом Стане, это небольшое село к юго-за- паду от Москвы.

— Ваша миссия сопряжена с крайней опасностью для жизни, — невесело промолвил принц Ольденбургский.

— Что делать, ваше высочество, — ответил я. — Почту за честь, если сумею совершить ее. В наши дни о собственной жизни не приходится думать…

— Мне сказали, что у вас есть какое-то приватное поручение ко мне от императрицы-матери, — напомнил принц Георг.

— Да, ваше высочество. — Я сделал небольшую паузу, чтобы подчеркнуть деликатность вопроса. — Ее величество обеспокоена некоторыми слухами…

— Слухами? — переспросил принц.

— Только слухи, — подтвердил я. — Злые языки распускают их. Но в свете положения ее высочества Екатерины Павловны…

— Катеньки? — переспросил он.

— Да. Словом, глупая история. Кто-то якобы видел вас в карете с неизвестной дамой…

— Ах вот оно что! — воскликнул принц. — И что? Что сказала императрица?

— Она снисходительна по этому поводу, — ответил я. — Но ее беспокоит, что злые языки донесут до ее высочества Екатерины Павловны…

— Не волнуйтесь, граф, — улыбнулся принц. — Катенька сейчас в Ярославле. И я намерен завтра же утром отправиться к ней. Касательно ж дамы…

Он замешкался, а затем махнул рукой. Я почувствовал некоторое беспокойство, мелькнула мысль, что эта дама может оказаться агентом Наполеона. Но, с другой стороны, принц Георг поставлен генерал-губернатором над Тверской, Ярославской и Новгородской губерниями, а шпион, которого ищу я, явно действует в Москве. Имя этого шпиона уже известно — аббат Адриан Сюрюг. И все, что от меня требуется, это доехать до Москвы и арестовать этого паписта. К тому времени как Парасейчук доберется до Белокаменной, дело будет сделано, полковнику останется только найти на груди место для очередной награды.

Я вспомнил, что именно в Твери, в стенах путевого дворца принималось решение о назначении графа Федора Васильевича Ростопчина московским генерал-губернатором. Ростопчин гостил у великой княгини Екатерины Павловны и принца Георга Ольденбургского, а затем их высочеств посетил император Александр Павлович. Государь не жаловал графа Ростопчина. Но Екатерина Павловна убедила августейшего брата, что энергичный, деятельный, ненавидящий французов Федор Васильевич именно тот человек, который нужен во главе Москвы во время войны с Наполеоном.

— Прошу простить, ваше высочество, — промолвил я. — Ваше слово возымело решающее значение при назначении графа Ростопчина генерал-губернатором…

— He преувеличивайте моих заслуг! — Принц поднял руки. — Решающее слово осталось за Катей.

— Я подумал, что вы знаете Москву, общество. Не встречалось ли вам такое имя — Адриан Сюрюг?

— Адриан Сюрюг? — переспросил принц и рассмеялся. — Кто же не знает аббата Сюрюга? Он иезуит, настоятель храма Святого Людовика, глава общины московских католиков, а ко всему прочему духовник Екатерины Петровны, супруги графа Федора Васильевича.

Я едва не подпрыгнул от радости. Все улики указывали на то, что аббат Сюрюг и есть тот самый шпион, изловить которого поручил мне государь император. Убитый агент Гржиновский передал записку аббату Билло, а тот состоял в переписке с Сюрюгом. Зарезанный ранее Хоречко должен был передать фразу о жене Цезаря. Все сходилось! Аббат Сюрюг пользовался доверием супруги московского генерал-губернатора и, очевидно, через нее добывал важные для Наполеона сведения. «Жена Цезаря вне подозрений, а зря», — наверняка это сказано было про нее.

Я хранил невозмутимость, чтобы не смущать принца внезапной радостью. Правда, и некоторое разочарование испытывал я: чересчур просто все разрешилось. Впрочем, я и хотел поскорее покончить с этим делом и отправиться в действующую армию!

— Вы прибыли вдвоем, — не то спросил, не то констатировал принц.

— Да, — кивнул я. — Со мною надворный советник Косынкин. Хотя должен был поехать полковник Парасейчук. Его через Вязмитинова приставил наблюдать за мной Аракчеев.

— Почему вы так решили? — без особого интереса спросил принц Георг.

— Некоторые детали моей миссии известны были лишь мне и его величеству, — поведал я, под «некоторыми деталями» подразумевая поручение найти шпиона, а не убить корсиканского недомерка. — Но тут выяснилось, что чересчур много знает и Парасейчук. Полагаю, его величество если и посвятил кого-то в тонкости дела, так управляющего своей канцелярии Аракчеева, а не Вязмитинова.

— А что же Парасейчук? Где он? — насторожился принц.

— Телепает где-то позади в коляске, — ответил я.

— Оставайтесь ночевать здесь, а поутру отправитесь дальше, — предложил принц Георг.

— Премного благодарен, ваше высочество, почту зачесть и останусь с превеликим удовольствием.

— Андрей Васильевич, и вот еще… По поводу слухов о даме… — Принц неожиданно вернулся к деликатному вопросу. — Это замечательная женщина, но она есть предмет сердечной тайны…

Я чертыхнулся про себя. После такого признания будет непросто оправдаться перед вдовствующей императрицей за то, что не арестовал эту mistress[26]Любовница женатого мужчины (англ., сленг).
.

— Но это не моя тайна, — продолжил принц, — вот почему я не считаю себя вправе пускаться в откровения. Слухи, которые дошли до ее величества, простое недоразумение. Как только увижу Катеньку, расскажу ей все сам, посмеемся вместе, тем более что Катя знает и эту даму, и того человека, чьей сердечной тайной она является.

Я почувствовал облегчение. Получалось, что и в хитрости не стоит пускаться, чтобы отвертеться от щекотливого поручения императрицы Марии Федоровны.

— Я сегодня же напишу письмо ее величеству. И попрошу вас, Андрей Васильевич, со своей стороны успокоить императрицу-мать, — закончил принц.

— Сей же момент напишу, — заверил я его высочество.

— Не стоит торопиться, Андрей Васильевич, — многозначительным тоном произнес принц Георг. — Вам следует отдохнуть, а Марии Федоровне напишете из Москвы.

— Как вашему высочеству будет угодно, — ответил я, догадавшись, что мне уготован еще какой-то сюрприз, связанный с «чужой сердечной тайной». Сюрприз, призванный убедить меня в невинности отношений неизвестной дамы с принцем Ольденбургским.

Поневоле завладели мною мысли о незнакомке. Кто же она такая? Чья «сердечная тайна»? Видимо, близкого принцу человека, коли он принимает участие в ее судьбе. Воображение нарисовало красавицу, черты которой хотя проступили и не вполне ясно, зато были овеяны романтическим флером. И почему его высочество вынужден опекать ее? Не нужно ли освободить его от этой обузы? И почему принц настоял отложить письмо вдовствующей императрице? Что за сюрприз он мне уготовил? Может быть, доведется быть представленным таинственной незнакомке?

* * *

Утром оказалось, что его высочество Георг Ольденбургский покинул Тверь, пока мы спали. Он отправился в Ярославль.

Во время завтрака ко мне обратился лакей:

— Его высокородие генерал-провиантмейстер Лоза желает переговорить с вами.

— Так позови же его, — кивнул я.

В обеденный зал вошел генерал.

— Позвольте, Осип Николаевич, что за церемонии? — Я поднялся навстречу.

Генерал бросил короткий взгляд на Косынкина и смущенно улыбнулся. Вячеслав заметил его уловку, проглотил кофий и поднялся из-за стола.

— Господа, пойду проверить лошадей, — он оставил нас с генералом тет-а-тет.

Лоза смотрел на меня с каким-то странным выражением: в нем сочетались непонятная мне восторженность со смущением, словно собеседнику предстояло обременить важного человека какими-то пустяками.

— Что-то случилось, Осип Николаевич? — спросил я.

Генерал опустился на стул и вздохнул:

— Право, Андрей Васильевич, дело мое совершенно не заслуживает внимания. Я и не предполагал, что моя сугубо частная слабость даст пищу для слухов и бросит тень на его высочество.

— Простите, Осип Николаевич, не представляю, о чем идет речь. Но вдруг я сообразил, что генерал и есть герой романа, в котором вдовствующая императрица заподозрила зятя.

— Речь идет о женщине, — подтвердил мою догадку Лоза. — Я полюбил ее, страсть оказалась выше моих сил… Впрочем, я хотел положить конец, но было поздно… — Генерал бросил на меня виноватый взгляд. — Она ждет ребенка…

Он умолк и принялся ногтем царапать скатерть, собираясь с мыслями.

— Позвольте, Осип Николаевич! — Я поспешил к нему на помощь: — Вы говорите так, словно кто-то смеет вас осудить. А ребенок! Что может быть прекраснее?!

— Тут такие сложности, — пробормотал генерал. — У нее есть муж… Странная эта история — с ее мужем… Но я говорю не о том. Ради меня она бросила Москву, хотя в Москве, конечно, ей было лучше. Я снял для нас усадьбу, здесь недалеко. Поселил ее там… Я оставил с нею своего денщика… для ее же безопасности… она совершенно не говорит по-русски… Сами знаете, каково сейчас, если примут за иностранца…

Я насторожился. Но тут же отогнал подозрения. Шпиономания заразила меня. Дойдет до того, что увижу бонапартистку в мухе, жужжащей с французским прононсом. В России полно девиц, воспитанных так, что родного языка не знают.

Генерал продолжал оправдываться, и я слушал его для приличия.

— Случился пожар, дом сгорел, бедняжка осталась без крова, а я все время в разъездах… Они не знали, где искать меня… Она приехала в Тверь и здесь застала его высочество. А принц… он знал, я делился с ним… И конечно же его высочество, учитывая ее положение, предложил ей место в карете…

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, Осип Николаевич, — попросил я. — Я немедленно напишу ее величеству Марии Федоровне, чтобы она укоротила языки злым сплетникам. Вы лучше расскажите, Осип Николаевич, что за история с сыном купца Верещагина случилась в Москве? Императрица-мать крайне обеспокоена, чтобы невинный юноша не пострадал. Вы ничего не слышали?

— Как не прослышать? — На лице генерал-провиантмейстера появилось мучительное выражение. — История, признаться, и впрямь неприглядная. Он конечно же олух, в голове у него каша совершеннейшая. Я имею в виду этого Михайлу, сына купца Верещагина. Видать, из озорства, сугубо из желания похвалиться, что имеет доступ к секретным, к запрещенным материалам, показал в кофейне речь Наполеона, произнесенную в Дрездене…

— А откуда у него доступ к секретным документам? — поинтересовался я.

Лоза скорчил пренебрежительную ухмылку и махнул рукой:

— Да что там секретного? Граф Ростопчин запретил иностранные газеты. А этот Верещагин переписал речь Наполеона из гамбургской газетенки. Вот в этом-то все дело и кроется! — Осип Николаевич с торжествующим видом поднял указательный палец и улыбнулся. — Все понимают, что сам по себе Верещагин не имеет никакого значения для Ростопчина. Московский генерал-губернатор раздул вокруг купеческого недоросля скандал с одной лишь целью — опорочить почт-директора Ключарева. А тут уже попросту личная неприязнь. Ключарев — масон, а Ростопчин страсть масонов ненавидит!

— Масонов граф Ростопчин и правда не жалует, — кивнул я. — Однако же это не помешало ему выступить за назначение Кутузова главнокомандующим. А ведь Михаил Илларионович тоже масон.

 

Глава 7

Мы въехали в Москву через Тверскую заставу. Я ожидал, что и здесь увижу множество подвод бегущих из города жителей. Но к немалому удивлению, таковых были единицы. Вслед им летели комья грязи и оскорбления от праздных храбрецов, нарочно карауливших у заставы, чтобы покуражиться над беженцами. Противоречивые мысли охватили меня. Гордость за жителей Москвы смешалась с сожалением о грядущей их участи.

Мы отправились на Петровку прямиком в дом моего тестя. Переступил порог — и поднялась суматоха!

— Барин! Барин приехали! Андрей Васильевич! — закричал на всю Петровку Федька.

Мгновение — и в объятиях моих оказалась Жаклин.

— Умыться, умыться б с дороги, — вымолвил я.

Она не слушала, захватила лицо ладошками, осыпала поцелуями, я целовал ее горячие губы, пылавшие щеки, а дочери, Аннетт и Катрин, уже висели на шее.

— Дайте ему хоть отдышаться с дороги, — прогремел голос тестя.

Сергей Михайлович уже готовился почивать и вышел в ночном колпаке. Он без церемоний отогнал Жаклин и девочек, сам заключил меня в объятия, а дочки, уразумев, что дед провел их, кинулись к нам и устроили кучу малу.

— Эх, Мартемьяныч, — так по-свойски прозывал я тестя. — Сколько ж времени не виделись!

— Дак ты ж в аглицкий свой парадиз еще и дочку, и внучек увез! — с чувством воскликнул тесть и в шутку замахнулся на меня кулаком.

Подоспели Натали Георгиевна и горничная Дуняша.

— Андрей, Андрей, Андрюша, а я вот только-только гранд-пасьянс разложила! — быстро проговорила теща. — Король выпал. Я так и подумала, что нынче же ты приедешь!

— Натали, так ты с магазинами мухлевала, пока король не вышел, — упрекнул ее Мартемьяныч.

— Знакомьтесь, надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин, — представил я спутника.

Тот следил за происходящим, как завороженный. Состоялось знакомство. Радостное возбуждение охватило и Косынкина. Пока Вячеслав расшаркивался перед моей семьей, я подошел к шкафу-витрине, сделанному когда-то по моему заказу брюссельским мастером. За стеклом стояли кофейные пары. Я залюбовался своей коллекцией.

— Все сберегли. Ни одной не разбили. — Сергей Михайлович подошел неслышно и остановился за моей спиной. — И для новых чашечек нашлось место. Вон они. Жаклин привезла, все в целости.

Он указал на две новенькие чашечки от компании «Веджвуд».

Но гордостью моей коллекции были пары из бисквитного фарфора русского мастера Сергея Конькова. Пользоваться ими по назначению не представлялось возможным. Внутри каждой чашечки существовал целый мир — цветы, бабочки, стрекозы и кузнечики, — и все тончайшей работы, все из фарфора.

— Великолепно! — Я еще раз обнял тестя.

— А где Жан? Где твой слуга? — поинтересовался он.

— Как — где? — спросил я.

— Чему удивляться? — сказал Вячеслав. — Он поехал на перекладных, а то и на долгих[27]Поездка на одних и тех же лошадях.
, а мы верхом. Конечно же мы его обогнали.

— Да, оно, конечно, по-другому и быть не могло, — промолвил я. — Значит, пока мы верхом тряслись, он где-то спал. What a dog!

— Фу, что за выражения! — возмутилась Жаклин.

Получалось, что граф Ростопчин пока не знает о моих подозрениях относительно аббата Сюрюга. Возможно, это и к лучшему. Прежде чем предпринимать какие-либо действия, стоило посоветоваться с кем-то, кто хорошо знаком с обстановкой в Москве. Пожалуй, в первую очередь нужно было разыскать де Санглена.

— Что ж, умыться так и не дали, — промолвил я. — Готовьте ужин, а я покамест по служебной надобности навещу кое-кого.

— Но ты только порог переступил?! — возмутилась Жаклин.

— Служба, солнышко, служба. Я ненадолго, а в качестве заложника оставляю с вами господина Косынкина.

— Да, к Анастасии Кирилловне, пожалуй, сегодня уже будет поздно, — сухо произнес Вячеслав.

Надворный советник, готовый, судя по вытянувшейся в струнку фигуре, ехать, куда прикажу, поник. А Жаклин бросила на меня укоризненный взгляд.

Я отправился пешком на Малую Дмитровку. Дом капитана Уварова оказался угловым на пересечении с Успенским переулком. Я осведомился, на месте ли де Санглен. И получив утвердительный ответ, велел доложить обо мне.

С первой же минуты я почувствовал расположение к директору Высшей воинской полиции, во многом, наверное, благодаря тому, что мы оказались одного возраста. И даже мысли об участии де Санглена в деле Сперанского как-то померкли. Что поделаешь? У всех разные мнения о том, что лучше для России.

Я передал Якову Ивановичу документы от Аракчеева. Он быстро пробежал их цепким взглядом и поднял на меня глаза:

— Итак, прибыли ловить шпиона.

— Полагаю, что имя его мне известно, — ответил я.

— Так зачем же приехали ко мне? — улыбнулся шеф Высшей воинской полиции. — Сразу же и арестовали бы его.

— Государь предупредил, что ваше ведомство привыкло работать тонко, — ответил я. — Я подумал, что наблюдение за агентом может принести больше пользы, чем немедленный арест.

— Ну хорошо. — Де Санглен подался вперед и сцепил руки. — Рассказывайте, кто он, ваш шпион, и откуда уверенность, что это именно он.

Я поведал обо всем, что было мне известно, упомянул и об убитых агентах генерала Вилсона. Директор Высшей воинской полиции слушал внимательно, а когда я закончил, еще некоторое время молчал. Я решил, что он ждет моих соображений о необходимых действиях.

— Ваше прево…

Но де Санглен перебил меня:

— Бросьте, граф, обойдемся без титулов. Думаю, вы ошибаетесь. Аббат является духовником графини Ростопчиной, они встречаются раз в неделю. Генерал-губернатор при всей своей несуразности вряд ли допустил бы шпиона в своем доме. Уверен, он успел изучить аббата со всех сторон. Однако, если угодно, вы можете проверить эту версию.

— Проверить? — переспросил я. — А может, стоит арестовать аббата и допросить?

— Да что уж допрашивать?! — воскликнул с сарказмом де Санглен. — Сразу убить! Полицеймейстеры сплошь и рядом так и поступают.

— Я не призываю творить беззаконие, — промолвил я.

— Я шучу, шучу! — Де Санглен поморщился и перешел на серьезный тон: — Мы не хватаем людей только по подозрению. Мы должны найти доказательства, документы…

— Но агенты могут действовать без документов, передавать сообщения устно, — заметил я.

— Разумеется, позвольте договорить, — ответил де Санглен. — Да, конечно, документы не самое важное. Намного важнее выявить связи агента, а то и заставить его работать на нас. Если же начать дело с ареста, его связники разбегутся. В наших руках окажется один шпион, но мы упустим сеть, а в этой сети пойманному агенту быстро найдется замена.

Тут я позволил себе саркастическую улыбку:

— И графиня Ростопчина немедленно выберет нового духовника непременно из числа французских агентов.

— Согласен, здесь случай особый. Аббат Сюрюг человек видный, и ему, главе католической общины, патент от Бонапарта ни к чему. Но и спешить не стоит. Давайте поступим так. — Де Санглен с видом стратега опустил обе ладони на стол, приготовившись изложить план действий. — Граф Ростопчин и вся его семья квартируется в Сокольниках.

— В Сокольниках? А имение в Вороново? — спросил я.

— Вороново уж совсем далеко. — Де Санглен поморщился. — Сокольники, конечно, тоже не ближний свет. Там находится казенная дача губернатора. Каждый день к восьми часам утра он приезжает в Москву во дворец на Лубянке. Задний двор дворца как раз выходит к собору Святого Людовика, настоятелем которого и служит ваш аббат. Раз в неделю, — а завтра именно этот день, — графиня Ростопчина приезжает к обеду, который дает генерал-губернатор в своем дворце. На обед приглашается и ваш аббат. Учитывая ваше давнее знакомство с графом Ростопчиным еще по службе в Коллегии иностранных дел, вы сможете без труда получить приглашение на обед. Присмотритесь к аббату, постарайтесь задержать его, увлеките беседой. А мы тем временем обыщем его дом. Впрочем, не думаю, что Сюрюг хранит бумаги. Уж точно патента мы там не найдем.

— Патент Бонапарта? — уточнил я.

— Да. Большинство агентов получают патенты от императора французов. Они рассчитывают, что Бонапарт займет Москву, на этот случай им и требуется документ, подтверждающий заслуги перед французами. А для нас такой патент — доказательство.

— Да, француз-иезуит, пожалуй, и впрямь не нуждается в подобном свидетельстве, — согласился я.

— У нас нет сведений, что сам Сюрюг занимается шпионской деятельностью. Но скажу так: не вся его паства — шпионы, но все шпионы — его паства. Так что давайте, завтра проверим его во время обеда, хотя на удачу я не рассчитываю. Я думаю, шпион, которого государь поручил вам поймать, наш давний знакомый. Точнее, знакомая. Скажу больше, я уверен, что это она.

— Но кто — она? — воскликнул я.

— Польская графиня, — сказал де Санглен. — Алина Коссаковская. Все приметы сходятся, — продолжил Яков Иванович. — Это она, наша графинюшка.

— Воля ваша, но я такой уверенности не разделяю.

— Вы в нашем деле новичок, — заметил де Санглен. — А я уже несколько месяцев гоняюсь за Коссаковской.

— В любом случае графиню нужно поймать. Буду рад, если окажется, что я ошибался. И если она и тот агент, которого ищу я, — одно лицо, нас ждет двойная удача.

— Вы хотя и новичок, но совершенно правильно мыслите, — с удовлетворением произнес де Санглен и вдруг поинтересовался: — Давно приехали?

— Только что, — ответил я. — Остановился в своем доме на Петровке…

— Устали с дороги, — сказал он. — Отдохните сегодня, а завтра возьмемся за дело.

— Благодарю. — Я кивнул. — Признаюсь, и вправду устал: ехали верхом почти всю дорогу.

— Ступайте домой. Только вот что. Пошлю-ка я своего человека проводить вас до дома. А то народ теперь самосуд творит по ночам. А вы… — Он окинул меня таким взглядом, словно видит насквозь, и продолжил: —…уж больно на иностранца похожи. На англичанина. Но простой народ разбирать не будет.

Я смутился. А де Санглен приоткрыл дверь и позвал:

— Ривофиннолли!

Вошел молодой человек с черными как смоль волосами.

— Знакомьтесь, — бросил де Санглен.

— Винцент Ривофиннолли, — поклонился вошедший.

— Отставной ротмистр австрийской армии, сам итальянец, — дополнил Яков Иванович. — Теперь служит у нас.

— Граф Воленский, — представился я и заметил де Санглену: — Стало быть, и в вашем ведомстве имеется паства аббата Сюрюга.

— У меня проверенные люди. Можете полностью им доверять, — серьезным тоном ответил Яков Иванович и приказал итальянцу: — Граф Воленский привез новые сведения о нашей старой знакомой…

— Графине Коссаковской, — со знанием дела подхватил Ривофиннолли.

— Граф прикомандирован к Высшей воинской полиции, — сообщил де Санглен. — Только с дороги. Проводите графа домой. Завтра будет непростой день.

Мы отправились на Петровку. Сделали несколько шагов, и я рассмеялся. Итальянец хмыкнул, но не решился спросить о предмете моего веселья. Я не стал томить его и сказал:

— Забавная история. Француз де Санглен поручил итальянцу проводить до дому русского, который так похож на англичанина, что местные патриоты могут его убить, приняв за француза.

Ривофиннолли рассмеялся.

— А что ж эта графиня Коссаковская, сильно досадила? — спросил я.

Мое первое благоприятное впечатление о де Санглене померкло оттого, что он своими замечаниями умышленно направлял работу на поимку польской графини, хотя из моих сведений вовсе не следовало, что она и есть тот агент, розыск которого поручил мне государь император.

— Еще как досадила! — с готовностью ответил Ривофиннолли. — Она повинна в гибели нашего сотрудника.

— Вот как, — промолвил я с грустью, но и одновременно с долей небрежности в голосе. — К сожалению, смерть — печальное, но обыденное явление во время войны.

Итальянец немного помолчал и пустился в неожиданные откровения:

— Она появилась еще в Вильно. Мы доподлинно знаем, что она имела задание убить русского царя. Совершенно непонятно, почему она этого не сделала при первой же возможности.

— А у нее была такая возможность? — поинтересовался я.

— Вот именно, — подтвердил Ривофиннолли и продолжил шепотом: — Де Санглен принял ее за mandato[28]Проститутка (ит).
и устроил царю Александру тайное свидание с нею. Она столько времени провела наедине с царем, но ничего не предприняла! Вероятно, на первое свидание она из осторожности пришла без оружия. Графиня была уверена, что последуют новые приглашения. Но де Санглен оказался на высоте — он раскусил ее…

Оказался на высоте! Я хотел спросить итальянца: вы это всерьез? Но сдержался. Вспомнились слова Вязмитинова о том, что де Санглен озабочен тем, как открутить головы девкам, которых поставлял в будуары августейших особ.

Некоторое время мы молчали. И моя сдержанность оказалась вознагражденной: Ривофиннолли пустился в откровения. Его дальнейший рассказ о графине Коссаковской поражал всякое воображение. Оглядевшись по сторонам, он негромко начал:

— Вообще-то графиня давно мертва…

— Мертва? — удивился я. — Вы точно это знаете?

— Совершенно достоверные сведения. Мы же сами и убили ее, — сказал он и с некоторым смущением добавил: — Не я лично, а полковник Розен и полковник Ланг.

— Holy Moley[29]Святая Моли! (англ.). Возглас удивления
скачет в поле, — обронил я.

Я взглянул на ротмистра Ривофиннолли, пытаясь понять, что скрывается за его смущением: то ли он не одобряет убийство женщины и оправдывается тем, что не участвовал в нем лично; то ли он огорчен тем, что не ему, а другим довелось расправиться с опасным противником.

— Розену и Лангу можно доверять, — продолжал итальянец. — Я уверен, что они покончили с нею.

— Так, может, стоит доложить об этом де Санглену? — спросил я в расчете на новые откровения.

Положение дел оказалось крайне странным. Директор Высшей воинской полиции гоняется за какой-то шлюхой, его подчиненные знают, что она давно мертва, сей факт скрывается от шефа, но без особой нужды сведениями о ее смерти выкладываются мне, человеку новому и по большому счету случайному.

— Де Санглен знает, — ответил Ривофиннолли. — Ее убили по его личному распоряжению.

— Тогда, простите, я ничего не понимаю, — признался я.

— Графиня Коссаковская пережила несколько покушений, — сказал итальянец. — Несколько раз ее считали мертвой, и вдруг она объявлялась вновь целая и невредимая. Сам де Санглен не видел ее трупа, и по прошествии времени у него появилась навязчивая мысль, что девица обхитрила Розена и Ланга и сумела от них улизнуть.

За разговором мы дошли до Петровки и остановились возле богатого дома моего тестя.

— А может, у де Санглена есть веские причины сомневаться… — начал я.

Но Ривофиннолли прервал меня:

— Нет-нет, я совершенно точно уверен, что Розен и Ланг добросовестно выполнили поручение.

Мы расстались. Я переступил порог дома с омерзительным чувством. Вместо того чтобы идти в армию и сражаться с противником лицом к лицу, я присоединился к тем, кто об убийстве женщины говорит как о добросовестно выполненном поручении.

«Немудрено, что призрак графини преследует вас», — подумал я о директоре Высшей воинской полиции.

* * *

Жаклин читала французский роман при свечах. Я забрался к ней в согретую постель под уютный горячий бок, обхватил ее за талию, — книга упала на пол.

— Ты любишь французские романы и в вашей семье принято называть друг друга на французский манер — Натали, Серж, Жаклин, — с некоторой укоризной сказал я.

— И что? — супруга рассмеялась. — Тебе хотелось бы называть меня на русский манер — Акулиной?

Я хмыкнул:

— Я мог бы называть тебя Линой…

— И называл бы! — она рассмеялась еще громче. — Но разве в семье бывает такое?! Нет, это идет от души, само собой! Невозможно договориться! — она продолжила театральным голосом. — Ах, дорогуша, с завтрашнего дня буду звать тебя Линой… Заюшкой… Душечкой, хрюшечкой! А чем тебе не нравится Жаклин?!

— Ну, ведь идет война с французами.

— Глупости! — без колебаний ответила она. — Французами овладело какое-то воинственное настроение, мода такая: они вообразили себя законодателями мира. Но это пройдет, пройдет. А французский язык останется, останутся французские романы…

— Пройти-то пройдет, как ты сказала, мода. Но мы? Мы разве простим их? Они вторглись в пределы России!

— Милый, вот увидишь, они заплатят за это высокую цену, — тихо, но с непоколебимой уверенностью промолвила Жаклин.

— Да, ты говоришь о них, — возразил я, — я говорю о нас. Мы их выгоним, конечно, победим. Но простим ли мы их?

— Мы пожалеем их, — ответила Жаклин.

— Послушай, а почему бы тебе не уехать с детьми? И Мартемьяныч с Натали Георгиевной уехали бы — вот хоть к сестре его Амали Поцелуевой-Горевой. А ты с детьми могла бы вернуться в Лондон.

— Вот еще! — вспыхнула Жаклин. — Мы только что из Англии!

— Так было бы безопаснее, — сказал я.

— Да чем же в Москве-то хуже? На улице никто меня Жаклин не называет, обращаются исключительно по имени-отчеству — барыня Акулина Сергеевна. Так какая же еще опасность может нам угрожать в Москве…

— Ну, мало ли что.

Я был не вправе раскрыть Жаклин тайну, но решил, что еще успею настоять на отъезде. А она сказала:

— Я не склонна преувеличивать опасность и не поддамся панике, можешь не волноваться за меня.

Blimey! Она думала успокоить меня этими словами!

— Жаклин! — произнес я важным тоном. — Ты убьешь меня…

— Не раньше, чем выдадим замуж дочерей и устроим их будущее! — откликнулась она.

— Я должен уехать.

— Сейчас? — удивилась она.

— Дела, — с сожалением сказал я. — Время такое.

Жаклин покачала головой, с досадой вздохнула и сказала:

— Пожалуй, ты прав, французов мы не простим. Намою жалость уж точно пусть не рассчитывают.

 

Глава 8

Я разбудил Кузьмича и велел заложить коляску.

— Знаешь губернаторскую дачу в Сокольниках? — спросил я.

— Кто же не знает?! — ответил старик.

— Вези туда, — велел я.

Путь оказался неблизким, я даже успел пару снов увидеть.

— Подъезжаем. Вон она — Рыбинка, — оповестил меня Кузьмич.

Я выглянул в окно. Вдоль дороги тянулись деревья, за ними в темноте угадывалась речка.

Вдруг мне почудилось какое-то движение. Я встряхнул головой, отгоняя остатки сна, пригляделся — так и есть, меж деревьями маячила человеческая фигура.

— Кузьмич, останови! Что там?

— Рыбинка, а на той стороне как раз губернаторская дача, — сообщил он.

— Обожди-ка здесь.

Я спустился на землю и, неслышно ступая, двинулся к берегу. Незнакомец был так захвачен своим делом, что не заметил моего приближения. Отсюда открывался вид на противоположный берег. Несмотря на ночную пору, при свете луны и фонарей превосходно просматривался большой дом. Он стоял под углом к реке, двор спускался к берегу, вдоль которого вилась дорожка от черного входа. Парадный подъезд разглядеть было нельзя, виднелся только подъездной круг, а за ним серебрился пруд.

В доме не спали, из окон струился яркий свет, — свечей хозяева не жалели.

Незнакомец на этом берегу наблюдал через подзорную трубу за домом генерал-губернатора.

Я обнажил шпагу и коснулся острием его шеи. Лазутчиком он оказался доморощенным, даже не сообразил, что это оружие, и отмахнулся как от еловой ветки.

— А ну-ка, любезный, повернись, только медленно, а то голову снесу! — приказал я.

— Братцы! Убивают! — истошно завопил незнакомец.

Послышался топот, хруст веток, кто-то с разбегу налетел на меня, сшиб с ног, мы покатились кубарем, мелькнули бородатые рожи, тяжелый кулак опустился на мою голову.

— What the hell?! — закричал я.

Крепкие руки схватили меня за плечи и рывком поставили на ноги. Я оказался в окружении пятерых бородачей, вырядившихся купцами.

— Глянь, немец! — выкрикнул один из них.

— На англичанина похож, — промолвил другой.

— What the crap is happening here?[31]Что за дерьмо тут происходит? (англ.)
— сорвалось у меня с языка.

— Англичанин, точно вам говорю, — буркнул мужик.

— Чуть было голову мне не снес! — воскликнул мужик с русой копной волос и бородою. — И главно, по-нашему лопотал так чисто!

— А какого рожна ты следишь за домом генерал-губернатора?! — рявкнул я.

— Во-во! Я ж говорю, вон как по-русски языком чешет!

— Так англичане ж вроде за нас будут, против французов, — промолвил кто-то.

На его реплику никто внимания не обратил.

— Повесим шпиона! — бросил клич тот, что принял меня за англичанина.

— Я тебе, мать твою, повешу сейчас! — взревел я.

— А может, и наш, — неуверенно произнес русый мужик.

Сверху послышался шум: кто-то, не разбирая дороги, спускался к нам.

— Барин! Барин! Где вы? — донесся голос Кузьмича.

Он скатился вниз, едва не плюхнувшись в воду. Окружавшие меня мужики рассмеялись. Я протянул Кузьмичу руку и помог встать.

— Что?! Что тут такое?! — испуганно вращал он глазами.

— Ничего-ничего, Кузьмич, успокойся! Мы тут друг друга за шпионов приняли!

— Какой же это шпион?! — завопил Кузьмич. — Барин это наш, Андрей Васильевич!

— Вот повесим и тебя заодно с твоим барином, — прозвучало в ответ.

— Да что же вы, люди добрые… — взмолился Кузьмич.

— До войны были добрыми, — огрызнулись в ответ. — А теперь с нашей добротой француз вона уже чуть не в Москву припер! Повесим шпиона!

— Сударь, — воскликнул я, обращаясь к русому, — да это же я вас за шпиона принял!

Он не ответил, а его товарищ сказал:

— А губернатор сказывал, всех шпионов к нему вести!

— Поведем! Поведем к губернатору! — одобрили идею остальные.

Они схватили меня под руки с двух сторон и повели вверх по косогору и далее по дороге, ведущей к усадьбе. Я не сопротивлялся. Кузьмича не тронули, он забрался на козлы, и коляска на некотором удалении двинулась следом. На подходе к усадьбе путь нам преградили двое будочников.

— Вот, шпиона к губернатору привели, — сказал русый.

Будочники сперва взглянули на меня скептически, но

увидели во мне что-то такое, что убедило их в правоте задержавших меня купцов.

— Сейчас доложим, — сказал один и отправился вглубь усадьбы.

— Любезный, не сочтите за труд, скажите губернатору, что задержали графа Воленского! — крикнул я вслед.

Второй будочник с презрительной ухмылкой разглядывал меня все время, пока не вернулся его товарищ.

— Сказал, что я граф Воленский? — спросил я.

— Что шпион, сказал, — буркнул тот. — А какой ты граф, мне неведомо. Идите за мной!

Он двинулся вперед, меня повели следом. Будочник проводил нас в сад, где, несмотря на поздний час, граф Ростопчин и двое господ пили кофий. Я узнал князя Юсупова и Николая Михайловича Карамзина.

— Что за история?! — вскрикнул граф Ростопчин, увидев меня.

Он вскочил из-за стола и двинулся ко мне с распростертыми объятиями.

— Вот не ожидал! Не ожидал! Откуда ты?! — Федор Васильевич обнял меня, прижал к груди, оттолкнул, окинул взглядом и воскликнул: — Судя по виду, прямо из Англии.

— Такая история! — ответил я. — Вообразите, как ни стараюсь прослыть за русского, а все принимают меня за англичанина!

— Вот так, — граф Ростопчин развел руками, — как послал я тебя десять лет назад в Англию с миссией[32]Подробности этой истории можно узнать, прочитав роман «Копенгагенский разгром».
, так тебя лондонские туманы и проглотили!

Задержавшие меня бородачи с угрюмым смущением топтались на месте. Я заметил свою шпагу у одного из них и протянул руку:

— Вы позволите, сударь?

Он пожал плечами и передал шпагу мне. Я убрал ее в ножны.

— Мы думали, шпион, — виноватым голосом пробурчал он.

— Ступайте с богом, братцы, — сказал граф Ростопчин. — Это мой старый друг!

Они побрели прочь.

— И ты ступай, — отпустил Федор Васильевич будочника.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, Николай Борисович, — поздоровался я с князем Юсуповым. — Вы, верно, помните меня. Моя тетушка графиня Неверова лет десять тому назад снимала флигель у вас. Нашими соседями были Пушкины. У них еще мальчонка такой смуглый был, я, признаться, за вашего арапчонка было принял его.

— Как же мне вас не помнить, Андрей Васильевич? — ответил старый вельможа. — Вы тогда еще стрельбу под моими окнами устроили![33]Подробности этой истории можно узнать, прочитав роман «Акведук на миллион».

— Здравствуйте, Николай Михайлович, — повернулся я к Карамзину. — Ваша муза Клио задала всем жару.

— Историю, любезный друг, творит Федор Васильевич, — ответил историограф, — а я едва успеваю за ним записывать.

— Николаю Михайловичу теперь не до музы, — сказал граф Ростопчин. — Он помогает мне писать указы и сочинять афишки. Вот небольшой отдых устроили, нам еще десяток распоряжений накатать нужно. У нас ведь пока с самого верха распоряжения не будет, никто не пошевелится. А столько нужно! Свободные помещения, места в госпиталях, — скоро много раненых будет! Кутузов лопат требует, хлеба, само собой. Все до последнего отправляем светлейшему в армию. А сколько здесь запасов хлеба нужно! О-о! Если армия до Москвы отступит, так здесь нужно будет ее кормить, здесь раненых принимать! — И без всякой связи граф спросил меня: — Ну а ты какими судьбами?

— По личному поручению его величества, — сказал я многозначительным тоном.

Но Федор Васильевич, не дослушав моих слов, обнял меня за плечи и развернул так, что мы оба, как актеры перед публикой, застыли перед Карамзиным и князем Юсуповым.

— Знаете что, друзья?! — с театральным пафосом произнес Федор Васильевич. — Вот помню, как мы с графом так же стояли перед императором Павлом Петровичем…

— Ну, положим, не в обнимку, — промолвил я.

Но моих слов никто не расслышал — граф Ростопчин всецело владел вниманием собеседников.

— Император тогда спросил, уверен ли я, что граф справится, — продолжил Федор Васильевич. — И я сказал: ваше величество, отправьте меня взять штурмом ворота ада, и я не дрогну, если рядом будет граф Воленский. Император согласился, а я… — он сделал мелодраматическую паузу. — Я отправил графа Воленского одного в самое адское пекло!

Князь Юсупов и Карамзин поднялись и набросились на меня с чувственными рукопожатиями. Они бы и деревянной чурке рукоплескали, если бы граф Ростопчин спел в ее адрес панегирик с таким же пылом.

Князь восторженно завладел моими руками и что-то хвалебное говорил, потрясая их. Карамзин норовил обнять за плечи, но вновь вмешался граф Ростопчин.

— Ну, довольно-довольно! Еще дел полно, — пробурчал он и, тронув меня за руку, промолвил: — Сейчас пройдем в кабинет.

В груди моей словно перевернулось сердце. Граф Ростопчин полагал, что творит историю, а на самом деле был слепым орудием замысла его величества. Я был посвящен в этот замысел, а он, генерал-губернатор, нет. Что-то вспыхнуло во мне, и я решил, что, оставшись с графом наедине, расскажу ему о действительных планах его величества и главнокомандующего Кутузова.

— А я, пожалуй, поеду, — промолвил князь Юсупов. — Пора и честь знать.

Он коротко попрощался и зашагал по дорожке. Из темноты, невидимый доселе, вынырнул его слуга, и они направились к главному подъезду, где поджидала карета.

Карамзин присел за стол, но тут же поднялся и предложил:

— Федор Васильевич, друг мой, а давайте я пройду в кабинет, займусь распоряжениями, а вам с графом сподручнее будет на свежем воздухе.

— И то дело, — согласился генерал-губернатор. — Подготовьте предписание Татищеву начать подготовку к эвакуации. Самое важное, пусть немедленно займутся упаковкой вещей. Только тогда кригс-комиссар сможет определить численность требующихся лошадей. Так! И госпиталь! Госпиталя нужно здесь разворачивать! Подготовьте предписание генерал-майору Толстому со всех окрестностей собрать докторов, лекарей. Всех сюда, в московские госпитали.

— А может, на всякий случай раненых эвакуировать? — сорвалось с моих уст.

— Нельзя, милостивый государь, — поучительным тоном сказал он. — Ты же слышал, какое распоряжение я даю Толстому: всех лекарей, докторов в Москву согнать. Решительно, вероятность того, что здесь появится Наполеон, ничтожна. — Федор Васильевич выдал короткий смешок. — Но я генерал-губернатор, а не досужий обыватель. Я обязан подготовить вверенный мне город к худшему. Если придется биться с Наполеоном у стен Москвы, то врачи и лекари нужны будут здесь. Так куда же ты предлагаешь раненых отправлять?! Кто будет ухаживать за ними, если лекари здесь останутся?

Я знал, что скрываю важные сведения. Но, с другой стороны, что я мог сообщить московскому главнокомандующему? Разве государь император сказал, что Москва будет непременно сдана? Нет, его величество говорил о том, что мы должны предусмотреть и такой вариант. Вот и граф Ростопчин только что сказал, что обязан подготовить город к худшему.

Появился лакей, быстро собрал со стола грязную посуду и, получив указание принести свежего кофия, направился к дому. Федор Васильевич взглянул на меня испытующе, но пока слуга не отошел достаточно далеко, я не стал говорить о главном. Кивнув в сторону реки, я промолвил:

— Вообразите, Федор Васильевич, надо мною чуть было самосуд не устроили! Счастье, Кузьмич вмешался, а то висел бы сейчас на березе! Эти господа, купцы что ли, с того берега Рыбинки наблюдают за вашим домом. Я остановился выяснить, кто такие, по какому праву следят за губернаторским домом…

Граф Ростопчин махнул рукой:

— Купцы и есть. А следят они за домом, чтобы знать, когда из Москвы бежать. Как увидят, что генерал-губернаторша с детьми пятками засверкали, так и купцы деру дадут, — объяснил Федор Васильевич. — Уж сколько раз говорил я: не беспокойтесь, я и моя семья Москву не оставим! Что за народ! Всё не верят, всё дозоры добровольные устраивают.

Я пожалел о сказанном, сделалось совсем неловко перед графом. Связанный данным императору словом, я был не вправе открываться Федору Васильевичу, но уже теперь знал, что позднее он ни за что не простит меня. Но, впрочем, что я могу сказать ему сейчас? Что прочел что-то такое в глазах его величества, из-за чего думаю, что Москва скорее всего будет сдана? Так Федор Васильевич ответит, что у меня попросту разыгралось воображение.

Лакей исчез в доме, и я стал рассказывать о шпионе, о происшествиях в Санкт-Петербурге и о встрече с де Сангленом. Конечно же о подозрениях в отношении супруги генерал-губернатора я ни словом не упомянул, но он заговорил об этом сам:

— Аббата Сюрюга я конечно же прекрасно знаю. К нему очень расположена Екатерина Петровна, и он бывает в моем доме. Кстати, будет и завтра. Приходи к нам на обед — глядишь, и ты составишь о нем собственное мнение. Я не думаю, что аббат шпионит, хотя — тут Санглен прав, — наверняка среди его паствы много шпионов. — Немного помолчав, граф Ростопчин промолвил: — Странные, конечно, эти слова о жене Цезаря. Словно нарочно сказаны, чтобы бросить тень на мою супругу.

Вернулся лакей и поставил на столик горячий кофий. Граф Ростопчин отпустил слугу и, выждав, пока тот удалился, продолжил:

— Всем мерещатся заговоры. А ловить шпионов никто не умеет. Государь распорядился создать в каждой армии Высшую воинскую полицию. Но из этого ничего не вышло. Работает лишь Высшая воинская полиция Первой Западной армии во главе с де Сангленом. Но что это за работа, если штаб полиции находится здесь, а не при Главной квартире? Лучше всех устроился Барклай. — Федор Васильевич невесело усмехнулся. — Он попросту всех подозреваемых отсылает ко мне. Они приезжают с секретными донесениями в качестве курьеров, а в письмах от Барклая содержатся просьбы задержать их в Москве и по возможности проверить.

Я застыл с чашечкой кофия. Выходит, в окружении генерал-губернатора полным-полно шпионов.

— И много у вас таких… подозреваемых?

— Полковник Влодек Михаил Федорович, майор барон фон Леверштерн, Браницкий с Потоцким, Любомирский, — перечислил граф Ростопчин.

— Вы не могли бы уточнить, в каких числах прибыл каждый из них? — попросил я.

— Первым был князь Любомирский. Его я переправил в Петербург. А подозрение на него пало после сражения при Молевом болоте двадцать седьмого июля…

— Двадцать седьмого июля, — повторил я. — Отпадает! Значит, к моему делу они отношения не имеют.

— Отчего же ты так решил? — спросил генерал-губернатор.

— Донесение Роберта Вилсона появилось намного раньше. И касалось оно шпиона, уже тогда собиравшего сведения в Москве, — объяснил я.

— Я вот думаю, а не скрывается ли этот твой шпион в московском почтамте?

— Вы имеете в виду дело Верещагина? — спросил я. — О нем наслышаны даже в Петербурге.

Федор Васильевич уловил скептические нотки в моем голосе и серьезным тоном ответил:

— Да, я имею в виду дело Михайлы Верещагина.

Голос графа прозвучал с некоторым вызовом. Я вспомнил де Санглена, одержимого страстью изловить какую-то блудливую графиню, а теперь еще и генерал-губернатор с навязчивой идеей о шпионе в лице несчастного купеческого недоросля.

— Федор Васильевич, я не имею представления об этом деле. Знаю лишь, что в Петербурге к нему относятся с большим сомнением… — промолвил я осторожно

— А я думаю, напрасно! — Голос его прозвучал резко.

— Говорят, попался какой-то молодой глупец, вся вина которого лишь в том, что он из ребячества переписал запрещенную газетенку и хвастался этим в кофейне.

— И все? — с возмущением спросил генерал-губернатор.

Я только руками развел в ответ. Федор Васильевич вздохнул, опустошил единым глотком кофейную чашечку и, смягчившись, сказал:

— Вижу, ты многого не знаешь. Тогда послушай меня. Михайла Верещагин конечно же недоросль, переписал запрещенную газетенку, похвастался товарищам, делов-то. Не был бы купеческим сыном — кнута ему! А раз купеческий сын — отдать родителям, отцу наказать, чтобы ремня ему всыпал! Уж отец-то его Николай Гаврилович постарался бы, тут будь уверен.

— Выходит, дело не в нем? — спросил я.

— Дело не в нем — дело в почт-директоре Ключареве, — ответил граф Ростопчин. — Его поведение представляется крайне подозрительным. Вот послушай. Я отправил на почтамт полицеймейстера Егора Александровича Дурасова вместе с этим Верещагиным. Сперва его, полицеймейстера, не впускает какой-то надворный советник Дружинин, экзекутор почтамта. Затем Дурасов добился того, чтобы навстречу к нему вышел сам почт-директор Ключарев. Тот забрал Верещагина у полицеймейстера и несколько минут беседовал с арестованным с глазу на глаз! Вопрос: о чем они говорили? Чего так испугался почт-директор?!

Я молчал, ожидая, что Федор Васильевич выскажет собственные предположения.

— Знаю, что говорят в Петербурге, — продолжил он. — Дескать, граф Ростопчин ненавидит Федора Петровича за то, что тот масон. Да, он масон и, между прочим, не простой масон, а мастер ложи «Святого Моисея», член ложи «К мертвой голове», один из членов директории восьмой провинции! И такого человека держат на посту почт- директора!

Я вздохнул, развел руками и произнес:

— Но ведь и князь Кутузов — масон…

— Однако я настаивал на том, что именно он должен встать во главе русской армии! — подхватил граф Ростопчин.

— А Ключарев…

— А вот теперь послушай, — перебил меня граф. — Ты знаешь, что делают французы, когда занимают города? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — В покоренный город входит авангард Иоахима Мюрата. И первое, что делает кавалерия Мюрата… — граф Ростопчин выдержал театральную паузу. — …она захватывает почту. Почту! А затем французская разведка — сплошь поляки, знающие французский и русский — изучает письма!

Я шумно выдохнул. Федор Васильевич, довольный произведенным эффектом, немного помолчав, сказал:

— А теперь я тебя еще раз спрашиваю: чего так испугался почт-директор? А? Может, у них там в порядке вещей — переписывать корреспонденцию. А мы удивляемся, отчего так долго письма идут. А они держат, пока с нужных писем копии не снимут. И вдруг нашелся студент-недоучка — еще и гамбургскую газетенку по ошибке переписал. Ну, получил по шапке от своего начальства за то, что время впустую потратил, а ему потраченного труда жалко стало, вот он и пошел по кофейням хвастаться.

И тут меня осенило. А что, если слова о «жене Цезаря» и впрямь нарочно сказаны были, чтобы бросить тень на самого московского генерал-губернатора и отвлечь внимание и силы от противника, к которому он подступил слишком близко!

Но, с другой стороны, агенты Роберта Вилсона даже отъехать далеко не смогли — их убили. А тех, кто добрался до Санкт-Петербурга, убийцы достали и там. Вряд ли для того, чтобы распространить слухи о супруге Ростопчина.

— Федор Васильевич, но вы же произвели обыск в почтамте, — сказал я.

— Нет, к сожалению, нет. Из Санкт-Петербурга разрешения так и не поступило, — с досадой ответил он.

— А мне государь император ничего не сказал о границах моих полномочий, и я бы завтра же утром нагрянул в московский почтамт.

Граф Ростопчин взглянул на меня с одобрением.

— Но одному справиться будет нелегко, — промолвил я.

— Я дам тебе помощников. Завтра утром приходи ко мне на Лубянку.

— Во сколько вы начинаете?

— В восемь?! — Я вытащил луковицу часов: был второй час ночи. — Но когда же вы спите?

— По пути отсюда и отосплюсь, — улыбнулся граф Ростопчин.

 

Глава 9

К восьми утра я прибыл на Лубянку. Генерал-губернатор уже проводил совещание с полицейскими чинами.

— Познакомьтесь с графом Воленским, — сказал Федор Васильевич и представил мне присутствующих. — Первый полицеймейстер генерал Воейков, полицейские чиновники Волков и Вороненко Петр Иванович…

— Похоже, в московскую полицию на службу брали из списков только на букву «В», — сказал я вполголоса генерал- губернатору.

Федор Васильевич взглянул на четвертого господина, улыбнулся мне и ответил:

— Не только. Вот познакомься — второй полицеймейстер полковник Дурасов Егор Александрович, третий полицеймейстер полковник Брокер Адам Фомич и полицеймейстер генерал-майор Ивашкин Петр Алексеевич.

— Честь имею, — кивнул я.

Дурасову на вид было лет тридцать, это его упоминал накануне граф Ростопчин, когда рассказывал, как полицеймейстера не пустили на почтамт. Федор Васильевич обратил мое внимание на другого господина.

— Адам Фомич раньше работал на почтамте. Его помощь при обыске будет незаменима. Если они там снимают копии и готовят их для передачи французам, Адам Фомич быстро это обнаружит.

— Превосходно! — Я ответил ему благодарным взглядом.

— И еще, — продолжил граф Ростопчин, — я подписал приказ об аресте Федора Петровича Ключарева[34]Здесь автор допускает сознательную неточность. В действительности почт-директор Ф. П. Ключарев был арестован и выслан в Воронеж 10 августа, то есть за неделю до описываемых событий. С другой стороны, некоторые источники указывают, что Ф. П. Ключарев был выслан из Москвы после убийства М. Верещагина, произошедшего 2 сентября. Эта версия маловероятна.
.

От удивления я вскинул брови.

— Я подумал, что генерал-губернатору не пристало прятаться за твою спину, — вполголоса пояснил мне Федор Васильевич и добавил: — Этим займутся Петр Алексеевич и Волков. Арестуете Ключарева и отправите со всей семьей в Воронеж.

Три экипажа проехали до Мясницких ворот. Каменное ограждение почтамта напоминало крепостную фортификацию. Кажется, светлейший князь Александр Данилович Меншиков начинал строительство здесь одновременно с Кронштадской крепостью и не мог отделаться от мысли, что придется обороняться от шведов.

Ворота выходили на Чистые пруды. Все три экипажа беспрепятственно въехали во двор. Внутри обнаружилась дюжина почтовых кибиток. Одни разгружались, к другим, наоборот, рабочие вереницей подносили свертки, а почтари принимали и укладывали их.

Полковник Брокер повел нас к центральному зданию. Вход преградил какой-то чиновник с пышными бакенбардами и крайне надменной физиономией. Нисколько не смутившись присутствием полицеймейстеров, он поучительным тоном объявил:

— Вы не имеете права переступать порог почтамта без разрешения директора. А почт-директора назначает его императорское величество, а не генерал-губернатор.

Мы вежливо выслушали чиновника, я сделал шаг вперед и сказал:

— Позвольте, милостивый государь, я покажу вам разрешение.

Я сделал вид, что намереваюсь добыть из-под сюртука бумагу. Чиновник равнодушно наблюдал за моими действиями. Я вытащил пустую руку — он хмыкнул. Я двинул ему кулаком в зубы, и он бесформенным кулем свалился на пороге.

— Прошу вас, господа, — пригласил я полицеймейстеров внутрь.

Мои действия придали уверенности и остальным. Они ринулись вперед, распугав почтовых служащих одним только топотом.

Полковник Брокер проводил меня к кабинету почт- директора. Я отшвырнул в сторону секретаря и вошел внутрь. Шестидесятилетний старик поднялся мне навстречу. На лице его отразилось изумление. Заметив за моей спиной полковника Брокера, он побагровел от гнева.

—Займитесь обыском, — шепнул я Адаму Фомичу, — а я побеседую с почт-директором.

Я прикрыл дверь и остался тет-а-тет с действительным тайным советником господином Ключаревым.

— Кто вы такой? — смерил он меня возмущенным взглядом.

— Действительный статский советник граф Воленский. Имею особое поручение его императорского величества.

—Покажите бумаги, — потребовал господин Ключарев.

—Их изучает ваш сотрудник на входе. Такой, с пышными бакенбардами, — сказал я. — А я пока хотел бы побеседовать с вами о ваших сношениях с иностранцами, с французами в особенности.

—Не скажу ничего, пока не увижу рескрипт его величества! — Федор Петрович произнес эти слова с непоколебимой решительностью.

Губы его сомкнулись напряженной линией, ноздри раздувались от сдерживаемого гнева, однако же глаза беспокойно бегали.

— Он вам не понравится! — сказал я, решительно подошел к столу и подался вперед так, что Федор Петрович плюхнулся в кресло.

—Что вы? Что?! — вскрикнул он и застыл с разинутым ртом, с безвольно повисшим подбородком.

— Я должен знать, что говорилось о базе в Тарасовке?! — повышенным тоном произнес я.

—О какой базе? О чем вы? — он смотрел на меня как на умалишенного.

— Мне приказано сформировать группу, чтобы убить императора французов, — произнес я сквозь зубы.

—Но я! При чем здесь я?! Я впервые слышу об этом! — вскрикнул господин Ключарев.

— Что значит — впервые?! — прогремел я. — А что же мы, по-вашему, тут делаем?

—Я не знаю, — пролепетал почт-директор. — Я думал, это происки Брокера!

—При чем здесь Брокер? — спросил я, чуточку смягчившись.

— Я думал, вы пришли по приказу генерал-губернатора, — промолвил господин Ключарев, и в его голосе прозвучала надежда на то, что ему удастся объясниться. — А графа Ростопчина науськивает полковник Брокер.

—Зачем Брокеру науськивать генерал-губернатора? Какой ему в этом толк?

— Отвратительный он человек, — понизив голос, промолвил почт-директор. — Он служил когда-то здесь на почтамте, был нечист на руку и попался на контрабанде. Ему удалось выкрутиться, дело ограничилось отставкой. А теперь он нашел покровителя в лице самого генерал-губерна- тора и решил отомстить!

Я прошелся взад-вперед по кабинету. Господин Ключарев выпрямился и несколько поерзал в кресле, принимая приличествующую его сану позу.

— Генерал-губернатор, признаться, с подозрением относится к вашей деятельности, — произнес я с небольшим оттенком сомнения. — Особенно после этой истории… с купеческим сыном. Как там бишь его?! С Верещагиным?

— Господи! — выдохнул почт-директор. — Да какое же это дело?! Глупый недоросль похвастался газетенкой…

—Но вы как-то очень деятельно вступились за него, — сказал я.

—Помилуйте! Ну мальчишка же! Что ж ему, из-за глупости жизнь калечить?! И потом, поймите отцовские чувства! У вас есть дети?

Я повернулся и посмотрел на него в упор. Хотелось выкрикнуть в лицо этому, годившемуся мне в отцы, господину: «Есть у меня дети, есть! две маленькие дочки! два ангела! которые останутся здесь, в Москве, когда ты поедешь в Воронеж, в безопасное место!»

Он стушевался под моим взглядом и пролепетал:

— Я испугался… я испугался, что Верещагин впутает в это дело моего сына…

—Послушайте, — резко произнес я, — будет лучше, если вы расскажете о своих сношениях с французами и вообще с иностранцами.

Господин Ключарев поднял на меня умоляющие глаза и развел руками:

—Я даже не знаю, что и сказать. По долгу службы через мои руки проходит множество корреспонденции, в том числе и иностранной. Среди моих знакомых и друзей есть таковые. Но поверьте, в наших отношениях нет ничего предосудительного…

Я всматривался в его глаза. Пару минут назад он казался мне вполне искренним человеком. Но теперь я подумал, что отцовские чувства, беспокойство за семью вполне могли вдохновить его на роль невинного агнца.

Приоткрылась дверь, и заглянул полковник Брокер. Вид он имел сильно разочарованный. За спиною его маячили генерал-майор Ивашкин и Волков. Я приблизился к ним вплотную, и Адам Фомич шепнул:

— Обыск ничего не дал. Никаких следов подозрительной деятельности на почтамте не обнаружено.

Я окинул полковника взглядом. Только что почт-директор обвинял полицеймейстера Брокера в предвзятости. Но если б Адам Фомич действовал из мести, мог бы и подбросить что-нибудь, что сошло бы за улики преступления.

—Это не отменяет приказа генерал-губернатора, — сказал я.

— Какого приказа? — взволнованным голосом спросил господин Ключарев, уловивший мои слова.

Не ответив, я вышел и услышал за спиною голос полицеймейстера Ивашкина:

—Вы арестованы и будете сосланы с семьей в Воронеж.

Вместе с Адамом Фомичем мы вышли на улицу. Чиновник, которому давеча я дал по зубам, сидел на крыльце. Увидев нас, он отодвинулся на самый край ступеньки и уткнулся лицом в пропитанный кровью платок.

—Почт-директор либо ни в чем не виновен, либо успел предпринять меры и обвел нас вокруг пальца, — сказал полковник Брокер.

Господина Ключарева вывели на улицу, он перекрестился на Меншикову башню [35]Колокольня церкви архангела Гавриила в Кривоколенном переулке.
, обвел окружавших его офицеров обреченным взглядом, уставился на меня и произнес:

—Рескрипт его величества вы так и не предъявили.

Я схватил за шиворот чиновника с разбитой физиономией, заставил его приподняться и сказал:

—Вот мое разрешение. Не нравится — напишите жалобу его величеству! Из Воронежа!

Почт-директор отвернулся и сел в коляску.

—Шпион он или нет? — негромко промолвил я. — Извините за каламбур, но если Ключарев играл ключевую роль в агентской сети, кто-то из агентов должен будет установить сношения с ним. Так что нужно вести за бывшим теперь уже почт-директором наблюдение. А если он чист, — я вздохнул, глядя на скорбную фигуру арестованного, — что ж, принесем ему искренние извинения. После войны.

Адам Фомич только саркастически хмыкнул.

— Но совсем плохо, если он ожидал подобного поворота и успел подготовить себе замену, — рассуждал я. — Тогда зловредная деятельность продолжится и без его участия. А мы, выходит, только удружили ему, послав на покой в безопасное место.

 

Глава

10

Перед обедом у графа Ростопчина я заехал домой.

—Тут к тебе посетитель пришел, — сообщил Сергей Михайлович. — Вот только что проводили его в гостиную с камином.

—Кто таков? — удивился я.

— Где-то я его видел. — Мартемьяныч почесал затылок. — Коллежский советник Мохов, так он представился.

— Что за Мохов? — пробормотал я и спросил: — А дети где?

—В саду, — ответил тесть.

—Ладно, пусть этот Мохов обождет, — сказал я и прошел на задний двор.

Я заметил в кресле под ясенем прелестную фигурку. Солнце струилось через листву, и Жаклин держала на свету книгу, стараясь сама оставаться в тени. Однако неверный ясень дрожал от легчайших дуновений, и солнечные лучи приплясывали на ее макушке.

Аннетт и Катрин играли, предоставленные сами себе.

На веранде столярничал Федька. Он снял старые перила, и открытые балясины выглядели клыками дикого зверя.

— Что это ты затеял? — спросил я.

— Барин, Сергей Михайлович, велели-с перила обновить, — объяснил мужик.

«Что их обновлять, когда через пару недель весь дом сжечь придется?» — с грустью подумал я, а вслух сказал:

—Ладно, старайся. Смотри только, девочек не пускай на веранду: не ровен час, о твои балясины поранятся.

—Как можно, барин, — отозвался мужик.

Аннетт и Катрин потребовали играть в догонялки, мы немного побегали по двору. Жаклин, щурясь от солнца, следила за нами. На губах ее играла счастливая улыбка.

—Будешь обедать с нами? — спросила она, впрочем, без надежды в голосе.

— Увы, генерал-губернатор ждет, — ответил я.

Жаклин опустила книгу на колени, в ее глазах появился упрек.

—Знаешь, говорят, память похожа на сарай, в котором хранится много лишнего, — промолвила она.

— Жаклин, — вздохнул я.

— Жаклин, — с вызовом повторила она.

Я хотел было попрекнуть ее за ревность, для которой не существовало ни малейшего повода. Но вспомнил о грядущих событиях, о том, что вскоре помимо нашей воли придется избавиться от многих вещей, и сказал:

— Потерпи чуть-чуть, скоро, совсем скоро я решу, куда деть этот хлам.

—Хорошо, — ответила Жаклин с сожалением и перевела разговор на другую тему: — Там к тебе еще какой-то невнятный субъект пришел.

—Невнятный? — удивился я.

— Вид у него такой, словно он сам не знает, чего ему нужно. По-моему, если ты чуть-чуть подождешь, он передумает и уйдет.

Во двор вышел Сергей Михайлович. Он потрепал за волосы Катрин, добродушно кивнул на сарай с высокой крышей и так, чтобы не слышала Жаклин, сказал:

—Твое сокровище уж десять лет здесь хранится, место занимает…

— Мартемьяныч! И тебя Жаклин накрутила! — вполголоса ответил я. — Столько терпели — теперь немного осталось.

И вновь я с тоскою подумал о том, что скоро все это сгорит. Мартемьяныч с застенчивой улыбкой развел руками и напомнил:

—Коллежский советник ждет. Может, во двор позвать? Чаю в тенечек прикажу подать.

— Пожалуй, стоит поговорить с ним, — решил я. — Мохов, Мохов… Где-то я слышал это имя…

Я поцеловал Жаклин, перепоручил девочек Сергею Михайловичу и отправился в дом.

Коллежскому советнику Мохову было немного за сорок, он имел военную выправку, но большущий живот свидетельствовал о давно утраченном интересе к воинскому ремеслу. Он рассматривал картины на стене, но по тому, как жевал губы, видно было, что занимает его отнюдь не живопись. Увидев меня, он кивнул так, словно сказал самому себе, что отступать некуда.

Я понадеялся, что коллежский советник каким-то образом причастен к шпионским тайнам и пришел поделиться сведениями. Бог весть, как он узнал обо мне. Я полагал, что и на этот вопрос получу ответ в ближайшую минуту. Может, этот Мохов — очередной сюрприз от Боба Вилсона?

Я постарался придать лицу самое радушное выражение, чтобы побудить гостя к доверию и откровенности.

—Вы действительный статский советник граф Воленский? — с воодушевлением произнес он.

— С кем имею честь? — спросил я благожелательно.

— Коллежский советник Мохов Гавриил Кириллович, — отрекомендовался гость.

— Чем могу быть полезен, Гавриил Кириллович?

— О, ваше сиятельство, я грешным делом думал, куда мне со своими делами, но вот как только увидел вас, всех, так сказать, сомнений как ни бывало! Вы меня поймете и, поелику возможно, примете участие. А я же, так сказать, не о себе хлопочу. Но моя сестра, сестра! Она такая доверчивая!

Он умолк, уставившись на меня по-собачьему преданными глазами.

— Сударь, мне будет гораздо сподручнее разобраться в вашем деле, если вы объясните, что за обстоятельства у вашей сестры, — осторожно промолвил я.

— Да какие могут быть у нее обстоятельства?! — воскликнул он так, словно удивлялся моей непонятливости. — Она старая дева, решительно непрактичная, разумеется, она станет легкой добычей для проходимца! Если конечно же мы не вмешаемся. А в сложившихся обстоятельствах мы как благородные люди не можем остаться в стороне.

— Да о ком же вы изволите говорить? Что-то я не понимаю вас, сударь. О каком проходимце идет речь?

— Как о каком? Разумеется, о господине Косынкине!

И я вспомнил, почему фамилия Мохов показалась мне знакомой. Конечно же: по пути в Москву Вячеслав рассказывал о своей невесте Моховой Анастасии Кирилловне.

—Так вы, стало быть, брат Анастасии Кирилловны, — сказал я.

— Ну конечно же…

—И насколько я понимаю, вам не нравится намерение Вячеслава Сергеевича Косынкина обвенчаться с вашей сестрой.

—Ну конечно же! — Мохов с облегчением улыбнулся. — Я знал, ваше сиятельство, что вы меня поймете и войдете, так сказать, в положение!

Он смотрел на меня как на спасителя. А у меня появилось сильное желание вышвырнуть гостя за дверь! И только из добрых чувств к Вячеславу я сдержался. Все-таки передо мною стоял его будущий шурин.

—Помилуйте, сударь, — сказал я. — Мы проделали с господином Косынкиным долгий путь. И за время в дороге он много рассказывал об Анастасии Кирилловне. Он говорил о ней в самом возвышенном смысле, и я искренне радовался за него, видя его воодушевление!

— О, конечно! Конечно же! Воодушевление! Именно воодушевление! — с досадой воскликнул Мохов. — Конечно же он воодушевлен! Но поверьте, предмет его воодушевления отнюдь не Анастасия, а ее двухэтажный дом на Конюшковской!

— Вот оно что, — кивнул я. — Но позвольте, сударь, насколько я понимаю, Анастасия Кирилловна уже в том возрасте, когда она может сама разобраться в чувствах.

— Да какое там, — махнул рукою гость. — Посудите сами, она всю жизнь провела на всем готовом: сперва папенька, Царствие ему Небесное, потом я. Поверите ли, она совершенно не знает людей. В сущности, она ребенок.

— Отчего же вы решили, что господин Косынкин не станет ей надежной опорой? — поинтересовался я.

—Ваше сиятельство, ну какой ему интерес жениться на старухе?! Тут совершенно ясное дело: дом на Конюшковской, что Настеньке папенька покойный отписать изволил, — вот и все, что нужно господину Косынкину!

—Значит, дом на Конюшковской, — процедил я.

Я почувствовал, что руки у меня развязаны, и ничто не мешает мне спустить господина Мохова с крыльца. Я, пожалуй, не стал бы и челядь на подмогу звать, сам бы вытурил гостя взашей.

—Стало быть, дом, — повторил я, делая вид, что раздумываю над непростым решением.

— Дом, дом, видит бог, и ничего больше, — закивал головою Мохов и, заглядывая мне в глаза, едва ль не взмолился: — Ваше сиятельство, не дайте этому господину погубить невинную душу!

—Но что же я могу сделать? — спросил я.

—Что?.. — промямлил Мохов. — Право, я не знаю, ваше сиятельство, полагаю, вы могли бы сделать определенное внушение господину Косынкину…

—Господин Косынкин мне не подчиняется, хотя и приехал вместе со мною из Санкт-Петербурга, — ответил я.

Гавриил Кириллович отвел глаза в сторону, физиономия его сделалась сосредоточенной, он кивал в такт моим словам, но мыслями унесся куда-то далеко. Вероятно, он изначально больших надежд на визит ко мне не возлагал. И теперь слушал лишь для приличия, а в голове уже прокручивал другие планы, как отвадить Косынкина от перезрелой сестрицы с ее домом на Конюшковской.

— Что ж, сударь, — сказал я в заключение, — не имею возможности предложить вам чаю или кофию, меня ждет генерал-губернатор.

— Да-да, конечно, — засуетился Мохов.

Мы коротко попрощались, и он ушел.

—Ну и что было нужно этому невнятному субъекту? — спросила позднее Жаклин.

—Все дело в женщине, — ответил я.

—В женщине? — рассмеялась Жаклин и с лукавой улыбкой спросила: — Кого же вы не поделили?

—Не я, а Косынкин, — сказал я.

— Косынкин? — Жаклин нахмурилась. — Надеюсь, они не собираются устраивать дуэль?

—Дуэль! Нет, наш невнятный субъект явно не из тех, кто будет подставлять свой лоб, пусть даже из-за женщины. Тем более что речь идет о его сестре. Да ты расспроси папеньку, он вроде знаком с этим Моховым. А я вынужден оставить тебя — губернатор ждет.

* * *

Графиня Ростопчина искренне обрадовалась, увидев меня. Припомнились те времена, когда я совсем молодым человеком поступил на службу в Коллегию иностранных дел под начало Федора Васильевича и как моя первая заграничная миссия, начинавшаяся как прогулка в Лондон, обернулась участием в разгроме Копенгагена. Глаза Екатерины Петровны светились радушием, а у меня никогда не было так гадко на душе. Графиня входила в число подозреваемых, и мне предстояло, действуя исподтишка, либо развеять сомнения в ее преданности, либо добыть доказательства предательской деятельности.

Неожиданно в зале появилась молодая женщина. Она улыбалась так, будто твердо знала, что служит украшением этого мира. Я улыбнулся в ответ, а графиня Ростопчина, обернулась и воскликнула по-французски:

— Изабель, позволь, я познакомлю тебя с нашим старинным другом!

Дама подошла к нам и протянула мне руку для поцелуя.

— Граф Воленский начинал свою дипломатическую карьеру одиннадцать лет назад под началом моего мужа, — сообщила Екатерина Петровна.

—Вы похожи на англичанина, — промолвила дама.

— Мадам Арнье путешествовала вместе с мадам де Сталь.

— Если можно бегство от Бонапарта назвать путешествием, — уточнила Изабель Арнье.

—Представляете, мадам де Сталь была уверена, что Наполеон озабочен только тем, как бы ее изловить, — сказала Екатерина Петровна.

—Она все время боялась, что Бонапарт пришлет отряд кавалеристов в Москву, чтобы захватить ее, как герцога Энгиенского, — продолжила мадам Арнье.

—Если честно, мой муж вздохнул с облегчением, когда мадам де Сталь наконец-то уехала.

—Дорогая, потерпите совсем чуть-чуть! — воскликнула мадам Арнье. — Я тоже скоро уеду!

—Изабель, мои слова никоим образом к тебе не относятся! — Екатерина Петровна взяла гостью за руку. — Оставайся у нас, сколько душе твоей угодно! Тот день, когда ты решишь покинуть меня, станет самым грустным днем! Уж эта мадам де Сталь! Она отнимала слишком много времени у мужа, а Федор и без того не знает ни покоя, ни отдыха! А вот и он!

В гостиную вошел граф Ростопчин под руку с весьма представительным господином в очках. Сказал что-то вполголоса, он оставил своего собеседника. Последний, судя по смущенному виду, рассчитывал на какой-то иной ответ, но спорить с генерал-губернатором не решался. Граф, широко расставив руки, словно хотел обнять нас всех, двинулся навстречу.

—К столу, к столу! Милости прошу к столу! — объявил он, придержав меня за локоть.

Дамы отправились в гостиную и увлекли за собою представительного господина.

—Заступник нашелся, — сказал граф Ростопчин, взглядом указав на огромную спину давешнего собеседника. — Вздумал просить за Ключарева. Эх, дурак молодой.

—Решительно так! Ну, дружище, что на почтамте?

—Ничего не нашли, — ответил я. — Но ваше распоряжение относительно Ключарева исполнено. Он арестован и уже трясется на колдобинах по пути в Воронеж.

— Старый прохвост! — произнес с досадой генерал-губернатор и, похлопав меня по руке, добавил: — Ничего! Мы знаем, что он неблагонадежен. В такое время пусть отсидится в воронежской глуши. Ну-с, пойдем и мы к столу.

Мы прошли в гостиную, и я увидел католического священника. Аббат Адриан Сюрюг занял место напротив графини Ростопчиной, и между ними завязался разговор.

Слева от графини сидела мадам Арнье, стул рядом с нею пустовал, а соседний занимал господин лет тридцати, похожий на итальянца, а то и француза.

— Познакомьтесь, мой секретарь, — представил его граф Ростопчин, усаживая меня на свободный стул.

Тот повернулся, и я узнал его.

—Александр Яковлевич! Булгаков! — воскликнул я. — Помню вас еще юнкером на службе в Коллегии иностранных дел!

— Федор Васильевич собрал вокруг себя старую гвардию, — улыбнулся Булгаков.

Едва я опустился на стул, как мадам Арнье незаметно наступила мне на правую ногу. Я взглянул на нее, и ответной улыбкой она подтвердила, что сделала это неслучайно.

Неожиданно еще один гость, совсем молодой человек, продекламировал:

Булгаков наш, оставя скучный свет, Сбегает вечно в тихий кабинет,

— Петр Андреевич изволит шутить, а я — о! — я когда- нибудь непременно напишу историю почты, — заявил Булгаков.

—Вы увлеклись историей почты? — удивился я.

—О, Андрей Васильевич! — воодушевился он. — Я пришел к выводу, что почта играет наиглавнейшую роль в развитии цивилизации.

—Вот как, — отозвался я с сомнением.

— Чем быстрее происходит обмен новостями, тем скорее развивается общество, — отстаивал свою мысль Александр Яковлевич. — Что далеко ходить? Вот сейчас, например, столкнулись две громадные армии, и успех каждой во многом зависит от сообразности действия ее отдельных частей. А они действуют тем согласованней, чем быстрее и лучше налажено сообщение между ними.

Глаза Булгакова горели, увидев во мне благодарного слушателя: он собирался пуститься в изложение своей теории. Но меня занимали совершенно иные планы, и я решил поставить точку в нашем диалоге:

—Уверен, нынешний день займет не последнее место в вашей истории.

— Непременно! — воскликнул Александр Яковлевич и переключился на новую тему. — Кстати, вы уже знаете? Сегодня утром арестовали почт-директора! При задержании его служащие оказали сопротивление, полиции пришлось применить силу.

—Надо же! — покачал я головою.

— Ну, этого мартиниста нужно было давно сослать! Да куда-нибудь подальше, в Пермь, например. — Булгаков был уверен в непогрешимости своего мнения.

— Александр Яковлевич — это не человек, а живая газета, — вставил рифмоплет.

— При моей должности это немудрено, — согласился Булгаков. — Генерал-губернатор диктует мне распоряжения, так что я познаю историю еще до того, как она свершится.

—У вас есть серьезный соперник, — заметил я. — Николай Михайлович Карамзин.

Рифмоплет вновь заговорил стихами:

Так некий зодчий, созидая Огромный, велелепный храм На диво будущим векам, Гордился духом, помышляя

О славе дела своего…

— Браво-браво! — Александр Яковлевич похлопал в ладоши. — Петр Андреевич выдал настоящие стихи!

— Это не я, — признался молодой человек, — это мой родственник… Карамзин…

— Брат по отцу Екатерины Андреевны, — кивнул на рифмоплета Булгаков.

Я отвернулся, надеясь присоединиться к разговору с аббатом. Неожиданно он сам обратился ко мне:

— Я слышал, вы только что прибыли из Англии?

— Да, это так, — подтвердил я. — Я служил в лондонской миссии.

— Пожалуй, единственная польза от войны с Наполеоном, — сказал аббат Сюрюг, — это сближение Англии с Россией.

— Я всегда выступал за дружбу Петербурга и Лондона, — высказал я свое мнение. — Но война — слишком высокая цена. Впрочем, с удовольствием расскажу вам интересные подробности о настроениях англичан.

—Буду весьма признателен, после обеда я в вашем распоряжении, — аббат Сюрюг почтительно кивнул.

Графиня Ростопчина воскликнула:

— Андрей Васильевич, окажите любезность, уступите аббата Андриана мне!

Я не успел ответить, мадам Арнье вновь наступила мне на ногу:

— Не волнуйся, дорогая, я не позволю графу соскучиться.

— Я никуда не спешу после обеда, — сказал я и добавил, обращаясь к аббату: — С удовольствием побеседуем, когда вы освободитесь.

А про себя подумал: не пришлось бы аббату искать меня в укромных местечках, куда непременно затащит меня мадам Арнье.

В гостиную вошел дворецкий и, согнувшись вдвое, что- то прошептал генерал-губернатору. Федор Васильевич рассмеялся и воскликнул:

— Господа, мне доложили, что на пороге стоит какой-то француз с донесением от графа Воленского.

Гости обратили на меня удивленные взгляды.

—Это мой камердинер, — пояснил я. — Я отправил его с письмом неделю назад. С вашего позволения, я его встречу.

—Но прежде, господа, тост, — предложил генерал-губернатор. — За то, чтобы все французы в армии Наполеона отличались такою же точностью и исполнительностью!

Гости пили вино и поглядывали на меня с веселостью и участием, как бы утешая, что мне достался столь нерадивый слуга.

—Степан, — велел Федор Васильевич, — проводи графа в мой кабинет и приведи к нему этого француза!

У мосье Каню едва глаза из орбит не вывалились, когда он увидел меня в приемной генерал-губернатора.

—Барин, сударь, вы опять прилетели-с на воздушном-с шаре-с! — воскликнул он.

—Нет, Жан. Как и ты, я приехал посуху.

—Но как-с такое возможно-с, сударь?!

— Меня подгоняла любовь к России, а тебя к Франции, — ответил я. — Ладно, довольно чесать языками. Ты устал с дороги. Направляйся на Петровку к Мартемьяновым, там тебя ждут. А письмо, которое я просил передать графу Ростопчину, сожги.

—Как скажете-с, сударь, — кивнул мосье Каню.

Дворецкий проводил его, а в кабинет вошел граф Ростопчин со старичком-генералом невысокого роста.

— Право же, как-то это странно, ваше сиятельство, в такое время зарабатывать на продаже оружия, — говорил генерал. — Я уверен, оружие нужно раздавать бесплатно!

— Василий Иванович, вы неправы, совершенно неправы! — возразил граф Ростопчин. — Вы знаете, какой разбой сейчас творится на дорогах! Если мы начнем раздавать оружие бесплатно, то мы вооружим всякую мразь, отребье! Так и до вооруженного бунта недалеко! Лучшего подарка для Наполеона и вообразить невозможно!

— Да уж об этом я не подумал, — сконфуженно произнес старый генерал.

—Так это моя работа — думать о таких вещах, — примирительно сказал граф Ростопчин и указал на меня: — Вы успели познакомиться? Граф Воленский Андрей Васильевич, а Василий Иванович командует кремлевским гарнизоном.

—Брозин, — представился мне старый генерал и тут же сказал: — Простите, я должен идти.

Я поклонился. Граф Ростопчин пожал генералу руку, и тот удалился.

—Что ж, Ключарева, значит, выслали. — Граф вернулся к прежнему разговору.

— Но доказательств, что он именно тот шпион, который мне нужен, не получили, — констатировал я.

Генерал-губернатор сел за стол, приготовившись к беседе, а я думал о том, как бы вернуться поскорее в гостиную; я надеялся, что аббат Сюрюг еще не ушел.

—Я рекомендую тебе обратить внимание на Императорский Московский театр, — сказал граф Ростопчин. — Труппа — сплошь французы, во главе ее — мосье Арман Домерг, по прозвищу Сент-Арман. Аббат Сюрюг утверждает, что все они ненавидят Наполеона и боятся его не меньше русских обывателей. Но кто их знает? Публика исключительно неблагонадежная.

— Шпион, которого ищу я, вряд ли актер; тут нужно брать выше, — возразил я.

— Это так, но подумай вот о чем: у каждой, даже самой плюгавенькой актриски имеется обожатель, а то и не один.

—Да, вы правы, — согласился я, размышляя: возможно ли, чтобы «жена Цезаря» была содержанкой из числа французских актрис.

— Конечно, много времени потребуется, чтобы проверить их всех.

«А времени-то у нас и нет», — подумал я и попытался закончить разговор:

— Для начала я бы воспользовался случаем и побеседовал с аббатом Сюрюгом.

— Успеешь, — махнул рукою граф Ростопчин.

Успеть-то успею, но мне нужно успеть не абы когда, а именно сейчас, пока де Санглен производит тайный обыск.

— Вот, кстати… — Граф перебрал газеты, лежавшие стопкой на столе, и одну протянул мне, указав на небольшое объявление. — В среду можем сходить на оперу, посмотришь на этих французишек.

Я прочитал объявление: «В среду 21 августа представлена будет „Юлия и Ромео", опера в 3-х действиях с принадлежащими к ней хорами, музыка сочин. Г. Стейбельта».

— Опера? — удивился я. — И что, кто-то бывает сейчас в театре?

Граф Ростопчин не успел ответить — дверь приоткрылась и заглянул лакей:

— Федор Васильевич, прибыл Николай Васильевич.

— Обресков? Так где же он? Пусть заходит скорее! — Граф поднялся из-за стола: — Пожалуй, ступай, побеседуй с аббатом.

Я с благодарностью посмотрел на вошедшего и покинул кабинет.

* * *

В гостиной Екатерина Петровна и аббат Сюрюг разговаривали о чем-то вполголоса, прохаживаясь, как на прогулке в парке. Увидев меня, священник кивнул и сразу же потупил взгляд, как человек, всецело увлеченный рассказом собеседника.

Я прошел в следующую залу, где находилась столовая. Гости вели разговоры, разбившись на кружки по интересам. Мадам Арнье беседовала с Александром Яковлевичем Булгаковым. Увидев меня, она оставила секретаря.

— А вот и вы! Я испугалась, что вы ушли по-английски, — мадам Арнье взяла меня под руку. — Идемте сюда.

Она повела меня в следующую залу. Я увидел свободный диван у стены, откуда просматривалась вся анфилада.

— Давайте присядем здесь, — предложил я и увлек за собою мадам Арнье.

Мы сели на диван, оказавшийся превосходным наблюдательным пунктом. Графиня Ростопчина и аббат, по-прежнему шествуя, как на прогулке в парке, вернулись в столовую и двигались в нашу сторону.

— Я немного расхворалась: мигрень, в августе меня часто мучает мигрень, — сообщила мадам Арнье. — Вот почему я не уехала с Жерменой, а воспользовалась расположением Катрин. Но, пожалуй, я злоупотребляю ее добротой. Скоро я покину этот гостеприимный дом…

— Мне показалось, что графиня Ростопчина искренне расстроилась, когда вы заговорили об отъезде, — промолвил я, не зная, чем еще поддерживать беседу с француженкой.

Екатерина Петровна и аббат Сюрюг, продолжая разговор, вошли в залу, взгляд графини рассеянно скользнул по мне и мадам Арнье; они развернулись, платье графини коснулось моих колен, и собеседники побрели в обратную сторону.

—Да, вы правы, — с воодушевлением произнесла мадам Арнье. — Катрин жутко расстраивается, стоит мне заикнуться об отъезде. Она предоставила мне комнату соседнюю со своей, чтобы я могла в любое время дня и ночи составить ей общество.

Я следил за удалявшимися графиней и аббатом. Они пересекли столовую, вышли в гостиную, там развернулись и вновь пошли обратно.

—Правда, должна признать, мне бывает скучновато в Сокольниках, — томным голосом промолвила мадам Арнье. — А мадам де Сталь, наверное, уже гостит у Бернадота…

— У кого? — насторожился я.

— У кронпринца Швеции, — уточнила собеседница.

Ее слова поразили меня, кровь застучала в висках, я почувствовал себя охотничьим псом, напавшим на след подранка.

— А вы? Вы тоже собираетесь к Бернадоту? — спросил я.

Я уже поворачивал голову, чтобы взглянуть в глаза мадам Арнье, как вдруг неожиданные манипуляции аббата Сюрюга привлекли мое внимание. Графиня Ростопчина и священник приостановились в нескольких шагах от входа в столовую, он извлек откуда-то из складок одеяния небольшую коробочку золотистого цвета, быстро передал ее Екатерине Петровне, а она спрятала ее у себя на поясе.

— Вы так пристально следите за Катрин, — услышал я голос моей собеседницы. — Кажется, вы тайно в нее влюблены. Ведь вы ровесники…

— Поверьте, это не так! — воскликнул я, раздосадованный тем, что мое наблюдение за графиней не ускользнуло от внимания мадам Арнье. — Вы говорили о Бернадоте…

— Да, я тоже поеду в Швецию. Вы знаете, мадам де Сталь и Бернадот большие друзья. Я бы и уехала с нею, если б не мигрень…

—Послушайте! — промолвил я с пылом и взял ее за руку, — если вы уедете, то разобьете сердце не только графине Ростопчиной!

—О ком вы? — жеманно спросила мадам Арнье.

— Я говорю о себе. Конечно же, о себе!

— Мне казалось, что вы глаз не можете отвести от Катрин, — возразила мадам Арнье.

Графиня Ростопчина и аббат как раз вошли в наш зал. Я подождал, когда они двинутся обратно, и сказал:

— Я следил за аббатом, думая, что вид святого отца образумит меня. Но нет, не помогло. Я с ужасом думаю о том, что вы уедете, и больше мы не увидимся…

— Ну что вы…

— Нет! Прошу вас, позвольте договорить! — промолвил я со страстью в голосе и сильнее сжал ее ручку. — Я имею тайное задание государя императора, связанное со смертельным риском! Я должен убить Наполеона! Я собираю группу, мы должны будем осесть в Филимонках, это на юго-западе от Москвы, и там дождаться рокового часа. Это смертельный риск, вряд ли мне удастся уцелеть. И встретить вас в такие минуты — это подарок судьбы!

Мадам Арнье смотрела на меня округлившимися от изумления глазами.

— Бедный мой! — прошептала она. — Господи, зачем эта война?!

— Но если не война, мы бы не встретились! Прошу вас, не отталкивайте меня! Назначьте свидание, прошу вас!

Мадам Арнье замерла, прикрыв глаза, на мгновение плотно сжала губы и сказала так, словно приняла роковое решение:

— Вечером, в девять часов. В это время Катрин укладывает детей, и я остаюсь совершенно одна.

— Вечером я буду у ваших ног! — с жаром воскликнул я, коснулся губами ее руки, поднялся, отвесил учтивый поклон и оставил мадам Арнье одну наслаждаться предвкушением нашей встречи.

По дороге к выходу я попрощался с Екатериной Петровной и бросил аббату:

— Я должен идти, поговорим в другой раз.

А мысленно пожелал, чтобы люди де Санглена арестовали аббата Сюрюга, если он застанет их в своем доме.

От генерал-губернатора я направился на Малую Дмитровку в присутствие Высшей воинской полиции. Яков Иванович де Санглен оказался в своем кабинете. Его люди успели обыскать дом аббата — времени им хватило с лихвой.

— Ничего, изобличающего Сюрюга как шпиона, не нашли, — сообщил де Санглен. — Так, переписка, в том числе и с аббатом Билло из Санкт-Петербурга. В письмах конечно же обсуждаются и война, и многое другое. Но было бы странно, если б в эти дни война не занимала центральное место в корреспонденции.

— У меня, к сожалению, тоже ничего нет, — сообщил я, умолчав о подозрениях относительно мадам Арнье и супруги генерал-губернатора.

— Напрасно вы поддались Ростопчину, — сказал Яков Иванович. — Я говорю об утреннем налете на почтамт.

— Да, сожалению, обыск там ничего не дал, — признал я.

— А я вас предупреждал, что дело Верещагина и подозрения в отношении почт-директора не более чем плод воспаленного воображения графа. — Де Санглен говорил спокойно, не выказывая недовольства моими действиями, но и не скрывая скептического отношения к генерал-губернатору.

Я чувствовал обиду за Ростопчина и хотел было возразить де Санглену, но промолчал. Вспомнил, что и сам следил за Екатериной Петровной, супругой Федора Васильевича. Де Санглен хотя бы открыто выражал свое отношение, а я поступал нехорошо, некрасиво в отношении человека, который когда-то приметил меня и позаботился обо мне как о родном сыне.

Жаклин давеча в шутку сказала, что не простит французов. Я же теперь ненавидел Наполеона и всю его Великую армию. Их сапоги, копыта их лошадей не просто топтали нашу землю, они топтали наши сердца, души, толкая одних на предательство, других — на неблаговидные поступки.

Строгое, аскетическое лицо графини Ростопчиной с несколько рассеянным взглядом появилось перед моим мысленным взором. Я хотел одного: чтобы ее странное поведение нашло какое-нибудь безобидное объяснение и чтобы ни она, ни Федор Васильевич никогда не узнали о моих подозрениях. Представляя себе, что выйдет, если выяснится, что Екатерина Петровна по каким-то непонятным причинам встала на сторону захватчиков, а я окажусь тем самым человеком, кто разоблачит ее и откроет ужасную правду графу Ростопчину, я страстно мечтал ошибиться и сожалел о том, что согласился выполнить поручение его величества. Уж лучше я не поймаю вообще никакого шпиона, чем таковым окажется графиня.

Но в следующую минуту я вспоминал о том, что ради победы над Наполеоном государь император готов принести в жертву Москву. Нет, скорее всего, этого не случится! Ну а если все же случится?! А если случится, значит, я должен сделать все, чтобы жертва оказалась ненапрасной.

— Федор Петрович Ключарев — действительный тайный советник, — продолжал Яков Иванович. — Требовалось высочайшее повеление, чтобы арестовать его. А так как это самоуправство, государь будет недоволен.

Я вспомнил рассказ Вязмитинова о том, что де Санглен снискал доверие императора, поставляя ему девиц, и с уст моих сорвалось поневоле:

— Моя задача поймать шпиона, а не доставить удовольствие его величеству.

Впрочем, Яков Иванович не уловил намека, более того, мои слова возвысили меня в его глазах.

— Должен сказать, мне нравится ваша решимость, ваша готовность идти до конца, не оглядываясь на чины и звания, не думая о последствиях, — сказал он. — К сожалению, фортуна чаще ласкает подхалимов, а истинно порядочному человеку достается лишь гордость от сознания честно исполненного долга.

«Вот счастье-то подвалило — остаться порядочным человеком в глазах де Санглена», — с горьким сарказмом подумал я. Яков Иванович заметил перемену в моем настроении, но истолковал ее по-своему.

— Не стоит расстраиваться из-за того, что обыски у Ключарева и аббата не дали результатов. Теперь мы знаем, что искать нужно в других направлениях. Я уже говорил, что мы должны найти графиню Коссаковскую, — уверен, она и есть тот самый шпион, донесения о котором перехватил генерал Вилсон.

Я испытывал сожаление, почти сострадание к де Санглену и, стараясь не выдать своих чувств, ответил:

—Я буду только рад, если поймаем ее, еще больше порадуюсь, если она окажется тем самым шпионом.

 

Глава 11

После совещания у де Санглена, я заглянул домой. Дочки прибежали в кабинет и повисли на мне. Я целовал их и думал о том, как побудить Жаклин к отъезду из Москвы, не раскрывая главной тайны.

Жена появилась в дверях и застыла, наблюдая за девочками. Лицо ее было совершенно безмятежно, в глазах — спокойствие. Без причины она не уедет. Раскрыть ей доверенную мне тайну? Все-таки жена — самый близкий, самый родной человек. Но сможет ли, согласится ли она эту тайну хранить? У нее есть подруги, с которыми она связана длительной, нежной дружбой. Жаклин не побежит от опасности, бросив близких на произвол судьбы. Открыть тайну им? Но, в свою очередь, и у тех найдутся родные и близкие, которых они не оставят в беде.

А ведь мало было уговорить Жаклин забрать детей и уехать из Москвы — нужно было как-то убедить ее прихватить с собой все ценные вещи. А заодно и с отчим домом попрощаться, поскольку его наверняка сожгут, чтобы не достался французам. Стоит только заикнуться об этом, и Жаклин, и Мартемьяныч с Натали Георгиевной догадаются обо всем.

Я вспомнил купцов, что бесплатно кормили и снабжали в дорогу ополченцев. Тоже не по-человечески получится, что я посвящен в тайну и один спасу свое добро, а весь остальной народ, может быть, последнее отдаст за победу над французами.

Тут я поймал себя на мысли, что размышляю так, будто оставление Москвы — дело решенное.

— Москва сделалась совершенно неуютной, — промолвил я. — Может быть, стоит тебе и дочкам уехать?

Я говорил по-французски, Жаклин подошла ко мне, обняла мою голову, прижала к себе и ответила на русском языке:

— А может, тебе не стоит идти в действующую армию? Неужели без тебя некому воевать?

Я взял жену за руку, уткнулся губами в ладошку. Хотелось сказать: я уже на войне, а граница проходит через сердца и души. Но вместо этого произнес:

— Мне было бы спокойнее…

— И мне было бы спокойнее, если б ты остался на дипломатической службе, — перебила меня Жаклин. — Но разве ты посчитался со мной? А вдруг с тобой что-то случится, вдруг тебя ранят?! Я хочу быть рядом с тобою: — И немного помолчав, спросила: — Скажи, это скоро случится?

—Скоро ли меня ранят? — пошутил я.

— Очень смешно! — с досадой воскликнула Жаклин. — Скоро ли ты отправишься в армию?

— Дней через десять.

— Десять дней, — произнесла она так, словно пробовала слова на вес. — Еще десять дней!

Аннетт кулачком ударила меня по коленке и с обидой спросила:

—О чем ты говоришь с мамой?

Наши дети русского языка почти не знали.

— Ах, вот вы где! — раздался голос Мартемьяныча. — А у меня к вам есть разговор.

— Ах да! — воскликнула Жаклин. — Сегодня приехал мосье Каню.

—Знаю, видел его, — сказал я. — Небось отсыпается, лежебока.

— Ушел по каким-то своим делам, — сообщил Сергей Михайлович. — А я как раз и хотел поговорить о нем и о Дуняше.

— А что с ним и Дуняшей? — насторожился я.

— Ничего-ничего, — поспешил успокоить меня Сергей Михайлович. — Но я вот подумал, почему бы им не пожениться? По моему разумению превосходная получилась бы семья. Он уже в летах, серьезный господин, она девушка хорошая…

— Мартемьяныч, это каналья Жан тебя надоумил? — возмутился я.

—Ну почему же каналья? — насупился Сергей Михайлович.

—Потому что он служит у меня уже почти двадцать лет, и я знаю, что он каналья, каких поискать еще! — ответил я.

— Просто он твой слуга, где-то, конечно, слукавит, где- то словчит, — промолвил Сергей Михайлович. — Хочется жить ему, вот он и крутится. Но ты же держишь его, значит, не такой уж он и шельмец.

— Отнюдь не шельмец, — вступилась за французишку Жаклин.

— Сергей Михайлович, милый! — воскликнул я. — Да я ж этого каналью насквозь вижу! Все, о чем он мечтает, так это о том, что ты дашь вольную Дуняше и снабдишь ее приданым, а он, шельма французская, все приданное ее промотает! И кстати, по каким-таким делам он уехал?! Какие у него могут быть дела в Москве?

— Да бог его знает! — Мартемьяныч улыбнулся. — Какие- то дела. А ты, Андрюша, все же подумай. Неплохая семья получилась бы.

—Вот повесят его на березе… — пробурчал я. — А который нынче час?

—Восемь почти, — ответил Сергей Михайлович.

— Что ж, мне пора: нужно в Сокольники к графу Ростопчину.

— Опять? Неужели днем не все обсудили? — расстроилась Жаклин.

— Сейчас каждую минуту положение меняется. Я поеду верхом, чтобы побыстрее вернуться. — вдруг я почувствовал, как вспыхнули мои щеки. С годами я совершенно разучился притворяться.

—Ты что-то вдруг раскраснелся, — заметила Жаклин. — Словно едешь не к генерал-губернатору, а к какой-нибудь актриске из французского театра!

Если бы она знала, насколько близка к истине!

— Я вспомнил вчерашнюю ночь, оттого, наверно, щеки и загорелись, — шепнул я ей на ушко.

— Так возвращайся скорее, — проворковала Жаклин.

—Одна нога там, а сам уже здесь — в твоей постели.

* * *

Я направлялся в Сокольники, не имея ясного плана. Действовать предстояло по обстоятельствам. Дворецкий был предупрежден о моем визите, и по его указанию лакей проводил меня к мадам Арнье. Она дожидалась в своей комнате. Я вошел, она поднялась из кресла, сделала шаг навстречу, я услышал, как сзади закрылись двери за удалившимся слугой, заключил даму в объятия, с вожделением глядя на другие двери — те, за которыми находилась спальня графини Ростопчиной.

Краешком сознания я отметил, что у мадам Арнье податливое, волнующее на ощупь тело, а думал о том, как проникнуть в будуар генерал-губернаторши. Неожиданно Изабель сама оказала мне помощь. Она томно вздыхала, пока я целовал ее щеки и шею, затем подставила губы, несколько мгновений длился страстный поцелуй, но вдруг мадам Арнье отстранилась и голосом, лишенным малейшего намека на страсть, сказала:

— Катрин занимается с детьми. Обожди, я посмотрю, как у них дела. Получится нехорошо, если она застанет нас…

Изабель высвободилась из объятий и вышла за дверь, через которую я только что вошел. Не мешкая я ринулся в противоположную сторону. Открыв двери, я обнаружил маленькие сени, разделявшие гостевую комнату и покои графини Ростопчиной. Я прошел вперед, распахнул следующие двери и оказался в спальне.

Передо мною возвышалась широкая постель под балдахином, слева от нее стоял письменный стол с высокой конторкой, закрытой резными дверцами. Я поспешил к нему. Сердце грохотало в груди, как тройка обезумевших лошадей. В любое мгновение могла вернуться мадам Арнье, кроме того, спальня Екатерины Петровны имела еще один вход. Невозможно было представить себе, как откроются двери и войдет… что, если войдет сам граф Ростопчин?!

Я отворил дверцы, за ними обнаружились четыре ряда ящичков с позолоченными ручками. Три верхних ряда составляли небольшие ящички одинаковой величины, а ящички нижнего ряда были в три раза выше верхних. Золотая шкатулка, которую аббат Сюрюг тайком передал графине Ростопчиной, как раз могла уместиться в маленьком ящичке.

Я прислушался — тишина, но вот-вот должна была вернуться Изабель. Я выдвинул верхний левый ящичек, в нем оказались жемчужное ожерелье, перстни и сережки. Открыл следующий — опять украшения. Третий пуст. В четвертом — фарфоровая чашечка, а в ней несколько детских молочных зубов.

В среднем ряду мне повезло. В первом же ящичке лежала золотая шкатулка аббата Сюрюга. Я выхватил ее, едва не взревев от ликования, откинул крышечку и застыл так, словно меня окатили ушатом ледяной воды. Такого разочарования я не ожидал. Внутри находилось всего-навсего несколько круглых хлебцев с рельефными крестами.

Я закрыл шкатулочку и на ее крышке увидел изображения голубя и оливковой ветви. Выходит, аббат всего лишь передал ревностной католичке золотую дарохранительницу с освященными гостиями.

Я не знаю, какое чувство в это мгновение возымело надо мною верх. С одной стороны, я испытывал облегчение, обнаружив, что подозрения в отношении Екатерины Петровны оказались беспочвенными. Но с другой стороны, был потрясен и разочарован тем, что я, граф Воленский, словно вор, влез в покои супруги своего старинного друга и наставника, а ныне московского генерал-губернатора, и все понапрасну. Вроде как честью, достоинством своим поступился — и ради чего!

Уже не отдавая себе отчета в собственных действиях, я открыл средний нижний ящик и стал перебирать хранившиеся в нем бумаги. Нашел старый альбом с пожелтевшими листами: видно, еще в девичестве кавалеры писали Екатерине Петровне, тогда еще Протасовой, стихи и эпиграммы. Перебрал несколько безобидных писем. Затем в руки попался запечатанный конверт из желтой плотной бумаги. Я сломал печать, открыл пакет и… вновь обомлел!

В моих руках оказался патент Наполеона!

—Вот ты где! — Мадам Арнье застыла, глядя на меня с изумлением.

— Я хотел поиграть в прятки, — выдал я первое, что пришло на ум.

Поспешно убрав документ в ящик, я взял в руки девичий альбом:

—Вот… лежал на столе… когда-то и я писал эпиграммы Екатерине Петровне… вспомнилась молодость…

Потрясенная Изабель замерла, как истукан. Я положил альбом в ящик, закрыл конторку и набросился на мадам Арнье. Я впился в ее губы, она уступила натиску, мы вернулись в ее будуар, я принялся стаскивать с нее платье, и через минуту мы повалились в постель. Мне пришлось поцелуями закрывать рот Изабель, чтобы она в порыве страсти не переполошила дом генерал-губернатора. Она потерпела сладкое поражение и не успела опомниться от первой баталии, как я вновь бросился в атаку. Я надеялся, что любовная игра вытеснит воспоминания о том, как она застала меня в комнате графини Ростопчиной.

—Скажи, это скоро? — спросила она потом, когда мы нежились, прижавшись друг к дружке.

— Что — скоро? — переспросил я, мечтавший теперь о том, чтобы эта женщина пропала пропадом, чтобы уехала в тьму-таракань, к черту, к Бернадоту или чтобы корпус наполеоновских жандармов похитил ее, как герцога Энгиенского.

— Ты говорил про Филимонки, — уточнила Изабель.

— Ах это! Дней через десять.

—Значит, у нас еще будет время, — сказала она.

«Только не это!» — мысленно воскликнул я.

—Я не хочу, чтобы нас увидели сейчас. — Мадам Арнье прижалась ко мне сильнее, коснулась губами моих губ, затем поднялась и надела платье. Я сел в постели и потянулся за своей одеждой.

—Я посмотрю, чтобы никого не было, и провожу тебя через черный вход, — сказала Изабель и добавила: — Ты не против?

— Да-да, лучше уйти незамеченным, — согласился я.

И мадам Арнье, сделав мне знак рукой, чтобы дожидался ее, скрылась за дверью.

Я не мог представить себе, как явлюсь перед Федором Васильевичем и сообщу ему, что его супруга, Екатерина Петровна, шпионит в пользу французов и даже хранит патент Наполеона. Выходило, она уверена в том, что корсиканский недомерок будет в Москве. Но если государь император полагал, что Первопрестольная превратится для Наполеона в гибельную ловушку, то графиня Ростопчина верила в победу французов.

Я решил немедленно явиться к де Санглену, рассказать обо всем и отправиться вместе с ним к генерал-губернатоpy. Заодно придется и мадам Арнье арестовать. Пусть сластолюбивая француженка объяснит: действительно ли мигрень заставила ее отстать от мадам де Сталь или же она задержалась в Москве, чтобы потом доставить кронпринцу Швеции важные сведения?

Дверь отворилась — вернулась Изабель. Она взяла меня за руку и повела за собой. Мы пошли следом за шустрым лакеем, как видно, ее доверенным. Он провел нас к черному входу, мы вышли на свежий воздух, я увидел крытую коляску, запряженную парой лошадей, — и вдруг тяжелый удар обрушился на мою голову.

 

Глава 12

Чьи-то жесткие руки схватили меня под мышки, не позволив упасть. Я не имел сил сопротивляться и только перебирал ногами, когда меня втаскивали в крытую коляску. Откуда-то, словно из-под воды, донесся возглас кучера: «Но!» Экипаж покатил неспешно — похитители не хотели привлекать внимание чрезмерной торопливостью.

Постепенно ясность мысли вернулась ко мне. Я рассчитывал, незаметно собравшись с силами, освободиться, но противник был хитрее: не успел я прийти в себя, как оказался со связанными руками, с мешком на голове и грязной тряпкой во рту.

На протяжении всего пути похитители молчали. Судя по шуршанию, между собой они обменивались знаками. Их безмолвие производило тягостное впечатление. Я чувствовал, что столкнулся не с мелкой шушерой, а с хорошо подготовленными людьми. Изредка раздавались возгласы возницы, судя по ним, он был простым мужиком.

Поездка длилась долго. Я предположил, что мы возвращаемся из Сокольников в Москву, и позднее догадка моя подтвердилась.

Коляска замедлила ход, послышался звук отворяющихся ворот, экипаж проехал вперед и остановился. Меня вытащили из коляски и, ухватив с обеих сторон под руки, повели. Выходило, что похитителей по меньшей мере двое. Под ногами заскрипел деревянный настил, мы вошли в дом. Один из провожатых положил ладонь на мой затылок и заботливо наклонил мою голову, чтобы я не стукнулся о невидимую притолоку. Мы спускались вниз по узкой каменной лестнице. На ступенях даже вдвоем было тесно, и похитители держались сзади, положив руки на мои плечи. Ни один из них по-прежнему не проронил ни слова. И даже в самом низу, чтобы я не упал через порог, меня чуть-чуть придержали, и только когда я наткнулся ногою на возвышение, слегка подтолкнули в спину. Я шагнул вперед, быстрым движением мне развязали руки, дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Я стянул с головы мешок, вырвал изо рта тряпку и несколько раз сплюнул в темноту, стараясь избавиться от гадкого привкуса во рту.

— Вежливые какие! — Я швырнул тряпку под ноги. — Что же у графини Ростопчиной с мадам Арнье платочка чистого не нашлось?

Я повертелся по сторонам и обнаружил маленький темно-лиловый полукруг над головой — небольшое окошко, вероятно, находившееся на уровне земли. Думаю, и в дневное время света через него проникало немного.

Темнота приобрела сероватый оттенок, но по-прежнему скрадывала контур темницы. Судя по сырому, затхлому воздуху помещение было давно заброшено.

Я ощупал каменные стены узилища и арочные своды, с особенной тщательностью исследовал дверь. Рамы в проеме не обнаружилось, выходило, что замочная щеколда держалась за углубление в стене.

Пока я передвигался, под ноги то и дело попадались отдельные камни и какие-то железки. Я опустился, пошарил по полу и нашел старую подкову.

—И прилечь-то не на что! — громко посетовал я и принялся ковырять подковой каменную кладку у дверного запора. Работа подвигалась туго, я опасался, что снаружи услышат скрежет железа, и царапал еле-еле. Попробовал расшатать камни руками, но они сидели прочно. В это мгновение за дверью послышались шаги. Я возблагодарил Бога за то, что мои тюремщики не вернулись раньше. Я бы не уловил их приближения, зато они услыхали бы, как я подтачиваю камни.

Неизвестный остановился перед дверью и крикнул:

—Эй вы там! Слышите меня? Не заснули еще?

—Заснешь тут! — со злостью откликнулся я.

—Я принес вам воды и кое-что, на чем вы сможете отдохнуть! Отойдите от двери и не вздумайте шутить: мой товарищ стоит сзади, он застрелит вас, если что не так.

— Хорошо, — ответил я.

Я бесшумно положил подкову в угол справа от двери и отошел вглубь помещения.

— Я вхожу, не вздумайте шутить, — еще раз предупредил незнакомец.

Дверь отворилась, при свете факела я увидел господина средних лет с черными усами. В руках он держал перину и бутыль. За спиною его стоял еще один человек с ружьем наизготовку. Своих лиц они не скрывали, а может, это были не те, что привезли меня сюда.

Первый опустил свою ношу на пол и сказал:

—Вам придется потерпеть без еды до утра. Утром вам подадут завтрак.

— Нет, пока нет, — ответил незнакомец и с некоторой завистью добавил: — Для вас война кончилась. Вы пробудете здесь, пока Наполеон не войдет в Москву, а там…

—С чего вы взяли, что Наполеон вступит в Москву?! — воскликнул я.

— Бросьте! — весело откликнулся незнакомец. — Вы прекрасно знаете, что русская армия бежит. Конечно, прежде, чем Москва падет, Кутузов даст генеральное сражение. Тщеславие не позволит бросить столицу без боя. Ну так что ж, значит, русская армия будет разбита.

—Вы слишком самоуверенны, — перебил я его, с горечью сознавая: велика вероятность, что вскоре этот господин будет торжествовать.

Ничего-ничего, торжество продлится недолго.

—Не будем спорить попусту, — сказал незнакомец. Он вышел и, уже стоя на нижней ступени, спросил: — Предпочитаете крепкий кофий на завтрак?

—Почему вы так заботитесь обо мне? — спросил я.

— Кое-кому вы небезразличны, — ответил он и закрыл дверь.

* * *

А впрочем, чему удивляться! К такому важному агенту, как губернаторша, вполне могли приставить надежных помощников с указанием беспрекословно исполнять любую ее прихоть.

Но один момент оставался неясным. Из указаний Наполеона следовало, что агент должен дожидаться в Москве вступления французской армии. Я пытался представить себе, как это графиня Ростопчина задержится здесь, когда генерал-губернатор примет решение об отступлении. Что она скажет супругу? Поезжай, милый друг, без меня, я остаюсь встречать французского императора?!

Но ведь на что-то же она рассчитывала. Возможно, придумала способ «попасть в плен». Или она преспокойно покинет город, оставив здесь мадам Арнье.

И самое важное — это понять, что за сведения она собирала. Которые так важны Наполеону, но понадобятся только тогда, когда его армия займет Москву.

Мысль о том, что и я окажусь в плену, не сдержав слова, данного его величеству, приводила меня в ужас. Как я оправдаюсь перед государем? Что скажу? Поведаю историю о том, как для отвода глаз завалил в постель французскую агентшу, а потом, лежа на перине, дожидался Наполеона?! Я содрогнулся, припомнив слова моего тюремщика: «Для вас война закончилась». Видит Бог, обещай он казнить меня на рассвете, я бы меньше расстроился!

Я нашел в темноте подкову и, пожелав моим похитителям спокойных и крепких снов, с удвоенной силой взялся за работу. Нащупав шов между кирпичами на уровне дверной ручки, я принялся расковыривать его железякой.

Через несколько минут мне стало жарко. Я разделся по пояс и бросил одежду на перину. Подкова скрежетала о камень, но я уже не обращал внимания на производимый мною шум. Я вспотел, и при этом особенно резко ощутил аромат духов мадам Арнье. Он приводил меня в бешенство. Я продолжал работу с остервенением и воображал, что не подковой ковыряю стену, а шершавым кирпичом соскребаю со своего тела кожу, хранившую запах Изабель.

Неожиданно с улицы донесся грохот копыт и скрип колес, кто-то подавал отрывистые команды, послышался топот. На визит друзей происходящее не походило.

Я бросился к стене и, вытянув голову к зиявшему полукругу окошка, закричал:

—Эй! Я здесь! Выпустите меня отсюда! Я здесь!

— Ага! Здесь он, вот! Ну?! Что я говорил?! — торжествовал голос с улицы.

Он показался мне знакомым: вроде бы совсем недавно я его слышал. Но чей это голос, не припомнил.

Раздался топот по лестнице, и другой, тоже смутно знакомый, голос спросил:

—Ваше сиятельство, вы здесь?!

—Здесь! Здесь! — ответил я.

— Отойдите от двери, — попросил голос. — Будем вышибать!

Я встал в угол и крикнул:

— Давайте!

—Эх, ма! Взяли!

В дверь ударило что-то тяжелое. Дерево затрещало, дрогнули стены, посыпалась пыль, всполошились и зажужжали мухи.

—Еще раз! — скомандовал голос.

Вторым ударом дверь вышибли. Внутрь влетело бревно, следом, едва удержавшись на ногах, ввалились двое солдат. За ними с факелом в руках вошел тучный офицер. С изумлением я узнал полковника Парасейчука. Я о нем и думать забыл в суматохе последних дней.

—Ваше сиятельство, как вы?! — воскликнул он.

Он едва не кинулся на меня, чтобы проверить на ощупь, насколько я цел и невредим.

—Олег Николаевич! Как вы здесь оказались?! — спросил я.

Ответить он не успел — наверху раздался выстрел. Не сговариваясь мы бросились к выходу и столкнулись на узкой лестнице. Пока Парасейчук, извиняясь, уступал мне дорогу, наверху кто-то вскрикнул, а еще через мгновение прогремел новый выстрел.

Начался переполох, послышался гулкий топот и возбужденные голоса. Я бросился вперед, прыгая через ступени, Парасейчук пыхтел за спиной, солдаты не могли обогнать его на узкой лестнице. В небольшой прихожей при свете свечей я увидел проход в глубину дома и еще одну лестницу, ведущую на второй этаж. По ней поднимались офицеры в полицейских мундирах. Я направился за ними.

Из дальней комнаты донеслась брань. Я заглянул через спины столпившихся в дверях полицейских и увидел полицеймейстера полковника Дурасова.

—Вы?! И впрямь вы! — воскликнул он и, окинув взглядом мою полуобнаженную фигуру, с неудовольствием добавил: — Вы что, спали?!

—Видите… Я же говорил… Я же говорил, — задыхаясь, пропыхтел за спиной полковник Парасейчук.

—Разрешите, — попросил я.

Передо мной расступились, и я увидел полицейского, распростершегося у входа. Я переступил через тело. В комнате обнаружилось еще двое убитых. В одном из них я узнал усатого тюремщика. Второй, очевидно, был его напарником. Потянуло холодным воздухом, раскрытые ставни заскрипели на сквозняке. Окно выходило на задний двор.

Я вспрыгнул на подоконник и крикнул:

—Вперед! Скорее! Мы еще можем догнать убийцу!

Я сделал шаг и оказался на крыше пристройки, огибавшей дом. Невысокий забор отделял соседний двор. Я всматривался в темноту, но никакого движения не заметил. В то же время с другой стороны дома заливались лаем собаки. Придерживаясь руками за стену, я прошел по крыше за угол. Здесь для убийцы открывалось несколько путей. Он мог перебраться на дерево, а с него на крышу соседнего дома или через забор на улицу. Лай доносился отовсюду, и понять, какой пес всполошился первым, а какие собаки откликнулись позднее на его голос, было невозможно.

Я поежился, подумав, что убийца мог затаиться в темном углу, дожидаясь удобного случая, чтобы бежать. Возможно, сейчас он наблюдал за мной, и вид единственного полуобнаженного безоружного преследователя забавлял его. Некоторое время я всматривался в темные углы соседнего дома, закутки во дворе, где чернота была особенно густой. Я пытался что-либо разглядеть под сенью деревьев, но понял, что попусту теряю время.

Послышался голос Дурасова:

—Граф! Где вы?!

Я вернулся за угол и увидел высунувшегося в окно полицеймейстера. Он подал мне руку, и я перебрался в комнату.

—Черт знает что! — Он жестом указал на трупы. — Несчастный Синицын! Мы поставили его сторожить этих двоих…

— Картина ясная! — перебил я полковника. — Убийца имел два пистолета наготове и кинжал. Первым выстрелом он убил вашего Синицына. Ударом кинжала убил первого сообщника, который не ожидал нападения, а второго сообщника застрелил.

—Но зачем? Зачем он убил своих же товарищей? — удивился полицеймейстер. — Они могли убежать все вместе!

Я хотел выговорить Дурасову за то, что он не отправил своих людей вдогонку за убийцей, но передумал. Я лишь смерил его взглядом и ответил:

—Он убил их, потому что я видел их лица. И не только я, а еще и вы, и ваши люди.

Полковник почесал затылок, хмыкнул и спросил:

—Вы-то как? Целы?

—Как видите, — сказал я.

— Это все ваш друг, — Дурасов кивнул на полковника Парасейчука. — Ему спасибо скажите!

Я взглянул на Олега Николаевича с благодарностью, подумав, что вопреки первому впечатлению награды не зря занимали всю его грудь.

— Где мы находимся? — спросил я. — Меня привезли сюда с завязанными глазами.

—Это Немецкая слобода, — сообщил Дурасов.

Я заметил на столе свою шпагу, которую отобрали похитители. Повесив ее на пояс, я сказал:

— Насколько помню Москву, отсюда не так далеко до Сокольников. Нужно срочно вернуться на дачу генерал-губернатора.

—Сейчас глубокая ночь, — возразил Дурасов. — Давайте обождем до утра.

—Вы с ума сошли! — взорвался я. — Убийца ждать не будет! Мы и так потеряли уйму времени! Вы должны были поймать убийцу! У вас тут достаточно людей, вы должны были окружить дом, прежде чем врываться сюда! А вы тут собрались, как на смотрины! Трупов, что ли, не видели?!

—Ваше сиятельство! — вскипел Дурасов. — Мы спасли вам жизнь! И вот она, ваша благодарность!

— Егор Александрович, я вам благодарен, — смягчился я. — Но наша служба как раз и состоит в том, чтобы, рискуя собственными жизнями, спасать чужие! В данную минуту есть все основания полагать, что жизнь графини Екатерины Петровны Ростопчиной в опасности. Оставьте здесь пару человек и помчались в Сокольники!

Не дожидаясь ответа, я покинул комнату и спустился в подвал за одеждой. Парасейчук загромыхал следом.

У парадного входа толпилось полдюжины полицейских.

—Blimey! — воскликнул я и повернулся к Олегу Николаевичу. — Будь Дурасов чуточку расторопнее, убийца бы не ушел! Тут достаточно людей, чтобы окружить дом.

—Видите ли, убийца ловко справился сразу с тремя, — возразил полковник.

—Не ждавших нападения, — уточнил я.

—Ага! Что я говорил! — вдруг послышалось из темноты.

Это был тот смутно знакомый голос, который я услышал, еще сидя в узилище. С коляски спустился бородатый купец — тот самый, с которым мы прошлой ночью столкнулись на берегу Рыбинки, приняв друг друга за шпионов.

—Сударь, догадываюсь, что вам я обязан своим спасением, — сказал я.

— Хех! — бородач окинул меня лукавым взглядом и воскликнул: — Своих не бросаем!

— Дай, брат, обниму тебя!

Я обхватил купца за плечи, а потом и с полковником Парасейчуком облобызался.

—Мы срочно возвращаемся в Сокольники! — сказал я. — Это твоя коляска?

— Доберемся мигом! — ответил купец и сам полез на козлы.

Мы с Парасейчуком забрались внутрь.

— Все в Сокольники! На дачу генерал-губернатора! — крикнул я полицейским.

Тут на улицу вышел полковник Дурасов и его подчиненные остались внимать его указаниям.

— Как тебя величать, милостивый государь? — уже в пути спросил я бородача.

—Савелием Федоровичем.

— Картина вполне ясная, — сказал я. — Ты следил за дачей, все волновался, а не даст ли генерал-губернатор деру? И увидел, как меня тюкнули по голове и погрузили в коляску.

— Вот-вот! — подтвердил Савелий Федорович. — Все это показалось мне странным. Я за вами проследил, а потом кинулся в управу благочиния!

— А вы-то как здесь оказались, Олег Николаевич? — спросил я полковника.

—Видите ли, я по приезде решил наведаться к московским коллегам, — поведал Парасейчук. — Захожу на Съезжий двор, а там картина: купец утверждает, что с нашим человеком, похожим на английского шпиона, беда приключилась. Его и слушать никто не желал, а я сердцем почуял: беда-то с вами, ваше сиятельство. Кто ж у нас еще на английского шпиона похож?! Тут я уж сам на полковника Дурасова накинулся! Грех, говорю, на душу возьмете, если графа Воленского не выручите!

— Да, господа, если б не вы! — воскликнул я.

— А знаете ли, ваше сиятельство, что в Санкт- Петербурге произошло? — спросил приглушенным голосом полковник Парасейчук.

— Олег Николаевич, оставим титулы, — предложил я. — А про Петербург потом расскажете. Сейчас важно, что нас в Сокольниках ждет!

Он поджал губы: петербургские новости просились наружу, но полковнику пришлось набраться терпения и выслушать меня.

— Положение ужасное, — сказал я. — Подтвердились худшие мои предположения: графиня Ростопчина собирает секретные сведения для французов. Я видел патент Наполеона среди ее бумаг!

—Вот так, — кивнул я. — Как сказать об этом графу Ростопчину? С ума сойти можно!

Я подался вперед и, опершись локтем о колено, уткнулся лицом в ладонь. А Олег Николаевич сказал:

—Что-то я вас не пойму, Андрей Васильевич. Вы разоблачили шпиона — это же хорошо! А что генерал-губернатор за своей женой не уследил, так пусть он сам и терзается! Вы-то тут при чем?

Я взглянул на полковника Парасейчука. Он был спокоен, ни тени сомнения не отразилось на его лице.

—А как вы начинали службу? — спросил я. — Кто был вашим начальником?

— Я начинал службу у графа Буксгевдена [36]Буксгевден Федор Федорович (1750–1811) — граф, генерал от инфантерии. В 1797–1798 гг. петербургский генерал-губернатор; главнокомандующий во время Русско-шведской войны 1808–1809 гг.
, — с чувством ответил Парасейчук. — Видите ли, мне повезло: имел честь пользоваться большим его расположением…

— Вот и представьте себе, что вам предстоит арестовать Наталью Александровну! [37]Наталья Александровна — имеется в виду Наталья Александровна Алексеева, предполагаемая внебрачная дочь А. Ф. Орлова и Екатерины II. В 1777 г. вышла замуж за Ф. Ф. Буксгевдена.

 

Глава 13

Двое будочников преградили нам дорогу на подъезде к даче. Один из них поднял фонарь и хлопал красными от недосыпания глазами, всматриваясь в наши лица.

Heстолько мои слова, сколько полицейский мундир полковника Парасейчука внушили будочникам доверие. Они отступили и подняли шлагбаум.

—Скажите-ка, любезные, кто-нибудь за последний час приезжал или покидал дачу? — спросил я.

— Фельдъегерь от принца Ольденбургского, — сообщил будочник. — Да он и уехал тут же!

— Уехал?! — воскликнул я.

—Уехал, — подтвердил будочник. — На своей фельдъегерской тройке.

— Скорее! Вперед! — скомандовал я Савелию Федоровичу.

Он стегнул лошадей, и коляска покатила к парадному подъезду.

— Shit! — выругался я. — И как это никто не попался нам навстречу?!

— Может, стоит отправиться вдогонку? — предложил полковник.

—Вы правы, — ответил я. — Но все же… все же давайте убедимся, что с графиней Ростопчиной все в порядке.

Мы вошли в дом, и я не мешкая направился в спальню мадам Арнье. Увидев спавшего лакея, мы растолкали его и велели немедленно будить графа Федора Васильевича. Слуга, привыкший к тому, что к генерал-губернатору со срочными делами приезжают в любое время суток, отправился поднимать господина.

Я ворвался в будуар Изабель. Платья, вывалившиеся из шкафа, раскрытые ящички секретера, брошенные вещи свидетельствовали о поспешном бегстве. Мадам Арнье взяла только самое необходимое.

Все это я отметил мимоходом, бегом отправившись в покои графини Ростопчиной. Я прошел в сени, приоткрыл дверь и прислушался. В комнате царила гробовая тишина. Окна оказались занавешены плотными гардинами, совершенно не пропускавшими света. Я не мог ничего разглядеть и тщетно пытался услышать мерное дыхание спящей женщины.

Что, если пресловутый фельдъегерь проник в спальню графини и сделал свое страшное дело?! Опасаясь обнаружить худшее, я вполголоса произнес:

—Екатерина Петровна…

Никто не откликнулся.

—Екатерина Петровна, — снова позвал я.

Никакого ответа не последовало.

Я решил, что либо напугаю ее до полусмерти, либо… либо ей уже ничего не страшно.

—Екатерина Петровна! — гаркнул я.

Послышался шорох, и графиня Ростопчина вскрикнула:

—Кто здесь?!

—Это я, граф Воленский.

—Что… что вы здесь делаете? — обескураженно спросила она.

— Маловероятно, конечно, но хочу убедиться, что к вам в спальню не проник злодей, — сказал я.

— А который теперь час?

— Глубокая ночь, — ответил я.

— Что происходит? — Екатерина Петровна была раздосадована.

С другой стороны спальни отворилась дверь, и появился граф Ростопчин, в руке он держал подсвечник с тремя рожками. В комнате посветлело.

— Что происходит? — недовольным тоном поинтересовался он.

Екатерина Петровна с распущенными волосами сидела в постели, подтянув одеяло к подбородку. Я окинул комнату взглядом: кроме графини, в ней никого больше не было. От изумления генерал-губернатор едва не выронил подсвечник. Понадеявшись, что преступник не стоит за гардинами и не таится под кроватью, я прикрыл дверь и крикнул через щель:

— Федор Васильевич, я должен говорить с вами срочно!

Покинув будуар мадам Арнье, я вышел в гостиную, где встретил Николая Михайловича Карамзина в домашнем халате.

— Друг мой, что стряслось? — спросил он.

—Случилась история, — ответил я. — Начинайте записывать.

В гостиной появился граф Ростопчин. Вид он имел такой, словно ждал, что Наполеон обойдет Москву и каким- то чудом окажется на подступах к Санкт-Петербургу, и я именно с этим сообщением нагрянул к генерал-губернатору среди ночи.

— Рассказывайте, Андрей Васильевич, я слушаю вас, слушаю! — Граф Ростопчин бросил короткий взгляд на Парасейчука.

— Перво-наперво прошу покорно простить меня за вторжение. Только что убили трех человек. Есть основания подозревать, что и жизнь Екатерины Петровны в опасности…

—Что вы говорите? — удивился граф Ростопчин.

— Убийца был здесь, он опередил нас…

— Убийца?! В моем доме?! — воскликнул Федор Васильевич.

— Убийца?! Здесь! — вторил ему Карамзин.

— Он был здесь несколько минут назад, уехал с мадам Арнье. Мы разминулись, — сообщил я. — Полагаю, что мадам Арнье уже мертва…

Граф Ростопчин вскинул брови, но не успел ничего сказать — вбежал дворецкий:

—Его превосходительство полковник Дурасов.

—Зовите сюда немедленно! — приказал генерал-губернатор.

В гостиную вошел полицеймейстер в сопровождении двух офицеров.

— Егор Александрович, что происходит? — кинулся к нему граф Ростопчин. — Андрей Васильевич говорит об убийце в моем доме! А мадам Арнье? Что с нею? Ее убили?

— Ваше сиятельство, — виновато произнес Дурасов, — я надеюсь, что граф Воленский внесет ясность…

—Так вы ничего не знаете?! — рассердился генерал-губернатор.

— Его сиятельство графа Воленского похитили из вашего дома. Мы сумели освободить его. Двое злоумышленников убиты, из наших людей погиб поручик Синицын, — отрапортовал Дурасов.

—Объясните, наконец, что происходит?! — едва ли не взмолился граф Ростопчин. — Как это понимать: Воленского похитили из моего дома?

— Федор Васильевич, позвольте переговорить с вами приватно, — попросил я.

Он кивнул, и мы прошли в кабинет.

— Федор Васильевич, — начал я, — мадам Арнье, очевидно, собирала сведения в пользу французов…

— Я знал, что от этой мадам де Сталь будут одни неприятности, — граф Ростопчин произнес это так, словно страдал от головной боли.

—Но это не самое неприятное, — продолжал я.

— Шпион в моем доме! Что может быть хуже?! — приглушенно воскликнул Федор Васильевич.

Я собрался с духом:

— Федор Васильевич, мадам Арнье, я полагаю, что мадам Арнье… так вот, мадам Арнье втянула в свою деятельность вашу супругу Екатерину Петровну…

—Что?! — Лицо графа Ростопчина вытянулось, он посмотрел на меня с возмущением. — Ты понимаешь, что говоришь?!

— К сожалению, это так. — Я потупил взор и добавил: — Я видел собственными глазами патент Бонапарта в бумагах Екатерины Петровны…

—Ты рылся в ее бумагах?! — изумился генерал-губернатор.

Тут я малодушно соврал:

— Мадам Арнье показала мне бумаги Екатерины Петровны, среди них был патент Бонапарта. Мадам Арнье привела меня в комнату вашей супруги… Извините, я не понял, что это ее комната, я думал, что это спальня мадам Арнье…

Федор Васильевич сжал кулаки и подобрался, став похожим на готового к броску зверя. Негодование переполняло его. Он был столь патриотичен, что порою даже слыл ретроградом. Он не любил французов, терпеть не мог масонов и прочих вольнодумцев. И такому человеку пришлось смириться с тем, что его супруга увлеклась католической верой. Но мало этого — теперь он узнал, насколько далеко зашло ее увлечение.

— Сожалею, Федор Васильевич, — промолвил я, — но это так. Сожалею, что приходится сообщать вам такие новости.

—Идем немедленно к Екатерине Петровне! — воскликнул он. — Что еще за патент Наполеона?!

Он двинулся вперед, мы пересекли анфиладу комнат с другой стороны, прошли через спальню самого генерал- губернатора и подошли к покоям графини. Он постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь:

—Катя!

— Господи, да что такое стряслось? — раздалось в ответ.

После того как я заглянул в спальню графини, она окончательно проснулась, и теперь голос ее звучал ясно. И тревога охватила меня. Только что мне пришлось кричать, чтобы добудиться ее. И непохоже, чтобы графиня притворялась, она действительно крепко спала. Но неужели она могла спокойно почивать, зная, что меня похитили и заперли в узилище французские агенты?! Одно дело религиозные взгляды и политические пристрастия, но человеческие чувства! Я был уверен, что именно Екатерина Петровна настояла на том, чтобы мне не причинили вреда. Кто еще мог позаботиться о том, чтобы меня не отправили на корм ракам в Рыбинку?! И тем не менее, неужели графиня Ростопчина могла спокойно спать в эту ночь?

Генерал-губернатор прошел в ее спальню.

—Идите сюда! — приказал он мне.

Я прошел вперед, стараясь не смотреть на одетую в домашний халат графиню.

— Где эти бумаги? — нетерпеливым тоном спросил граф Ростопчин.

— Какие бумаги? О чем вы? — воскликнула Екатерина Петровна.

В ее голосе звучало искреннее недоумение. Либо она владела непревзойденным мастерством лицедейства, либо… либо мне предстояли нелегкие объяснения. Я указал на секретер и сказал:

—Здесь.

—Что — здесь? — спросила Екатерина Петровна.

—Андрей говорит, что мадам Арнье показала ему незаконные бумаги, — сказал граф Ростопчин. — В твоем секретере.

Я кивнул, про себя вздохнув с облегчением оттого, что обман относительно Изабель прозвучал не из моих уст. Конечно, утешение сомнительное, поскольку граф Ростопчин повторил мои слова. Гадкое чувство овладело мною: водоворот лжи затягивал меня все глубже и глубже. Сперва я кинулся в объятия мадам Арнье, рассчитывая отвлечь ее внимание от секретера графини, но ловкая француженка провела меня. А теперь я оболгал Изабель, не представляя себе, как сознаться в том, что копался в личных вещах Екатерины Петровны.

—Какие бумаги? — Графиня решительно шагнула к секретеру.

—Вот здесь, — я указал на нижний средний ящик.

Екатерина Петровна открыла его и вывалила на пол содержимое. Старый альбом едва не развалился от удара об паркет. Письма разлетелись по всей комнате. Конверта из плотной желтой бумаги не было!

—Дорогая, к чему такие жесты? — возмутился Ростопчин.

—Но вы явились среди ночи, чтобы обыскивать меня! — парировала она.

— Где патент? — спросил генерал-губернатор, бросив на меня требовательный взгляд.

—Его нет, — ответил я. — Здесь был конверт из плотной желтой бумаги, в нем находился патент. Может быть, его переложили в другое место. По размеру он мог вместиться в нижние ящички.

— Конверт… — Голос графини смягчился, она обвела взглядом бумаги на полу. — Его нет.

Она открыла по очереди два нижних ящичка своего секретера, осмотрела содержимое и повторила:

—Конверта нет.

—Что это за конверт? Что в нем было? — спросил ее Федор Васильевич.

— Не знаю, — ответила Екатерина Петровна. — Конверт оставила мне на хранение Изабель, она запечатала в нем какие-то важные для нее документы…

—Так это был не ваш конверт?! — воскликнул я.

Только сейчас я сообразил, что видел патент Наполеона, но застигнутый врасплох мадам Арнье, не успел прочитать, на чье имя он был выписан. Бумаги хранились среди вещей графини Ростопчиной, и я опрометчиво решил, что это ее документ.

—Конверт оставила Изабель, — повторила Екатерина Петровна.

Генерал-губернатор смерил меня негодующим взором:

— Как вам в голову могло прийти, что Екатерина Петровна в чем-то замешана?!

— Виноват, Федор Васильевич,, ваше сиятельство… — промолвил я. — Виноват! И перед вами! И перед вами, Екатерина Петровна! Все это так… так ошеломило меня… я совершенно потерял голову… Простите…

— Сударь вы мой, извольте думать в следующий раз, а не… а не ошеломляться! — вскипел Ростопчин.

—Изабель, должно быть, забрала этот пакет, — сказала Екатерина Петровна. — Давайте спросим у нее…

—Ее нет, она только что сбежала, — произнес я.

— Сбежала?! — удивилась графиня. — Кажется, я многое проспала.

— Вы говорили, что ее нет в живых, — с подозрением напомнил граф Ростопчин.

—Нет в живых! — вскрикнула Екатерина Петровна.

— Думаю, что ее уже убили, — подтвердил я.

Побледневшая графиня сделала несколько шагов и опустилась в кресло.

—От мадам де Сталь одни неприятности, — проворчал граф Ростопчин. — Ездит по Европе, собирает вокруг себя всякий сброд, приводит этот сброд в приличное общество…

— Андрей, ты точно уверен, что Изабель мертва? — спросила Екатерина Петровна. — Я не могу в это поверить!

— Мы напали на след очень важного агента, — объяснил я. — Он убил двоих своих товарищей, которые могли опознать его, и под видом фельдъегеря приезжал сюда. Вряд ли он подвергал себя такому риску ради того, чтобы спасти мадам Арнье. Думаю, ему нужно было устранить свидетельницу.

—Прекратите! — приказал Федор Васильевич. — Дорогая, я уверен, Андрей Васильевич преувеличивает! У него сегодня чрезмерно разыгралось воображение. Сначала ему мерещатся французские агенты там, где и духу быть их не может, а теперь он вообразил, что с мадам Арнье случилось несчастье!

—Господи! — графиня стиснула пальцами виски.

— Катенька, я пришлю к тебе Лизу. — Федор Васильевич направился к выходу, бросив на ходу: — Идемте, Андрей Васильевич.

Мы вышли в гостиную. Господин Карамзин кинулся навстречу и схватил за руку графа Ростопчина.

—Ну что? Что там? — взволнованным голосом спросил он.

—Графу Воленскому всякая чушь приходит в голову, — буркнул генерал-губернатор.

Полковник Парасейчук бросил на меня сочувственный взгляд. А полицеймейстер Дурасов едва скрывал торжествующую ухмылку.

— Расскажите же, Егор Александрович, в конце концов, что произошло, — усталым голосом попросил граф Ростопчин. — И что случилось с мадам Арнье? Куда она провалилась?

Дурасов в красках изложил генерал-губернатору свою версию ночных событий. В целом его история соответствовала истине. Из его слов выходило, что, едва услыхав о случившемся со мной, он кинулся на помощь. Конечно же он умолчал о том, что полковнику Парасейчуку пришлось чуть ли не умолять полицеймейстера отправиться в Немецкую слободу. Олег Николаевич хмурился, слушая Егора Александровича, но воздержался от попыток поправить рассказ.

— Проследите, чтобы позаботились о вдове погибшего поручика, — распорядился граф Ростопчин. — Дети у него были?

—Нет, не было, — ответил Дурасов.

—Может, и к лучшему, — промолвил Федор Васильевич и перекрестился. — Прости, Господи.

Неожиданно вошел дворецкий, с заискивающим видом подошел к графу Ростопчину и зашептал ему на ухо. Тот сердито вздернул брови и, всплеснув руками, буркнул:

— Да что ж им не спится-то?!

—Что случилось? — спросил дворецкого Николай Михайлович.

—Купцы, — ответил дворецкий.

—Что — купцы? — повысил голос Карамзин.

— Купцы просят, чтобы генерал-губернатор вышел к ним, — сказал дворецкий. — Свет на заднем дворе погас отчего-то, так они волнуются, что генерал-губернатор в темноте сбежит из Москвы.

—Свет погас! — воскликнул я и обратился к Парасейчуку: — Идемте за мной!

—Что еще? — насторожился граф Ростопчин.

—Федор Васильевич, прикажите слугам взять факелы и выйти на задний двор, — сказал я.

Граф подбородком указал дворецкому на меня.

Мы прошли через черный ход на улицу. Я взглянул на небо и, увидев падавшую звезду, перекрестился:

—Господи, пусть все будет хорошо.

Впереди отраженным лунным светом мерцала Рыбинка. Я направился к реке. Песок и мелкие камушки скрипели под ногами. Другой берег тонул в темноте.

—Смотрите внимательней по сторонам, — попросил я.

Сзади послышались шаги. Заспанный лакей нес факел,

за ним шел Дурасов.

—Что ж, подышим свежим воздухом, — снисходительно промолвил он.

Heответив, я взял факел из рук лакея и посветил под ногами.

—Что вы ищете? — спросил полковник.

—Идите за мной, — ответил я.

След тянулся к реке. Примятая трава, полосы на песке свидетельствовали о том, что здесь недавно волоком тащили что-то тяжелое. У самого берега след свернул направо. Я приподнял факел над примятой осокой. В темноте блестело промокшее черное платье, труп наполовину оказался в воде. В убитом каким-то непостижимым образом я сразу же узнал шустрого малого, что провожал меня к черному ходу после любовной баталии с Изабель.

—Кто это? — спросил Дурасов.

—Это слуга мадам Арнье, — ответил я.

—Вот так-так, — протянул полицеймейстер и, оглядевшись по сторонам, добавил: — А сама мадам Арнье?

— Думаю, ей совсем не хочется, чтобы кто-то узнал о ее новом пристанище, — ответил я.

— Чудеса, — буркнул Егор Александрович. — Агентша Бонапарта в доме генерал-губернатора!

— Если бы вы окружили дом, когда спасали меня, то убийцу поймали бы, и человек остался бы жив, — не удержался я и попенял Егору Александровичу.

— Раз уж он служил Бонапарту, что ж жалеть-то! — хмыкнул Дурасов.

—Он служил мадам Арнье, — поправил я полицеймейстера и, вздохнув, продолжил: — Можно и не жалеть. Только главный шпион ускользнул, и мадам Арнье скрылась.

—Знаете что?! — вдруг сердито воскликнул полковник. — Если б вы не занимались самодеятельными розысками, а сразу же заявили о своих подозрениях, мы бы арестовали мадам Арнье, и все сложилось бы по-другому.

—Вы правы, — согласился я. — Конечно, если б меня не ударили по голове и не заперли бы в подвале.

Полицеймейстер перевернул убитого на спину. С левой стороны под грудью чернело пятно крови. Мертвец уставился широко раскрытыми неподвижными глазами в небо. Я содрогнулся, отчего-то не жалость, а злость охватила меня.

— Нужно проверить фельдъегерей принца Ольденбургского, — произнес Дурасов.

— Да, и подробнее расспросить будочников. Может, этот фельдъегерь рассказал, где будет квартироваться в ближайшие дни, — с сарказмом сказал я и направился к дому, бросив полковнику Парасейчуку: — Идемте, Олег Николаевич.

По пути я подумал о том, что в словах полицеймейстера есть здравое зерно. Конечно же убийца назвался фельдъегерем для отвода глаз. Но что, если его выбор связан с хорошим знанием службы у принца Ольденбургского и соответственно с готовностью ответить на любые вопросы? Кроме того, будочник упоминал фельдъегерскую тройку.

* * *

Когда мы с полковником Парасейчуком вернулись через черный вход в гостиную, граф Ростопчин все еще во дворе убеждал купцов в собственной благонадежности.

— Что? Друг мой, вы что-то нашли там? — кинулся к нам с расспросами Николай Михайлович.

—Тело слуги мадам Арнье, — ответил я.

—Тело? — упавшим голосом повторил Карамзин.

—Его убили, — подтвердил я.

— А мадам Арнье?

— Теперь я думаю, что она-то жива. Только бог весть, где теперь ее искать!

— О, господи, пойду скорее к Катеньке, — выдохнул Николай Михайлович и удалился вглубь дома.

Я проводил его тоскливым взглядом: ведь я надеялся, что прославленный историограф отправится составлять по горячим следам анналы, а не пугать страшными новостями Екатерину Андреевну и домочадцев генерал-губернатора.

— Андрей Васильевич, позвольте рассказать о событиях в Санкт-Петербурге, — попросил полковник Парасейчук.

—Конечно, Олег Николаевич, — согласился я.

— Видите ли, события значительные, из ряда вон выходящие, — преисполненным важности голосом сказал он, но, вздохнув, поправился: — хотя события московские превзошли мои новости…

—Ближе к сути, Олег Николаевич, ближе к сути.

— Да-да, я же и говорю, — засуетился Парасейчук, — в Петербурге в трактире на Невском убили заезжего поляка. Выяснилось, что это был пан Гржиновский. Трактирщик показал, что поляка навещали только два англичанина с каким-то французиком. Один англичанин был в красном мундире… Видите ли, нетрудно догадаться, кто были эти англичане… — Полковник выразительно посмотрел на меня.

—Олег Николаевич, вы теперь в каждом англичанине готовы видеть меня!

—Но сегодня я не ошибся, — назидательным тоном вымолвил он. — Однако следом за этим поляком в гостинице убили еще одного человека. Некую француженку. Мадемуазель Флон. Многим она известна как мадемуазель Мими…

—Вот как? — Новости полковника озадачили меня.

— А незадолго до смерти к ней заходил тот самый француз, что был с англичанами, — сказал полковник Парасейчук.

—Тот самый француз? — удивился я.

—Да, — кивнул Олег Николаевич. — Трактирщик уверен, что это был он, хотя и сбрил усы с бакенбардами.

Видите ли! — воскликнул я и процедил сквозь зубы: - Жан! Filthy dog ! [38]Паршивый пес (англ.).

 

Глава 14

Генерал-губернатор великодушно отпустил меня, а разбираться с убийством лакея поручил полицеймейстеру Дурасову. Я попросил, чтобы полковник Парасейчук также остался и принял участие в расследовании. Егор Александрович скривил губы, но возражать не посмел, вероятно, из боязни, что я могу напомнить, кому именно я обязан вызволением из плена.

—Поговорите с прислугой, — напутствовал я Парасейчука. — Возможно, кто-нибудь знает, куда, по каким адресам мадам Арнье посылала своего слугу.

—Да, это превосходная мысль, — согласился полковник.

—Кстати, я даже не успел спросить, как вы устроились, — поинтересовался я. — Вам удобно в Спасском подворье?

— Видите ли, вопреки вашему совету я остановился в гостинице мадам Обер-Шальме, — ответил Парасейчук. — Совсем неподалеку от Петровки.

— Хм, у мадам Обер-Шальме всегда полно иностранцев, — заметил я. — Пожалуй, вам будет с кем поработать, не покидая гостиницы.

Домой я вернулся под самое утро. Из кухни доносился теплый аромат свежей выпечки, готовился завтрак. Я прошел в гостиную, навстречу мне, жуя на ходу, явился старый слуга Мартемьяновых Сенька. Он провел ладонью по обвислым усам и с поклоном спросил:

Я валился с ног от усталости, но запах горячего хлеба пробудил аппетит.

— Изволю, Сенька! Но сначала подай умыться.

Слуга лил воду из кувшина: я ополаскивал лицо, скреб руки, но как ни старался, мне мерещился аромат духов мадам Арнье. Я тер полотенцем ладони, принюхивался к ним — предательский запах не исчез. Сказав себе, что это воображение разыгралось из-за чувства вины, я сел за стол.

Обжигаясь чаем, я быстро покончил с парой ватрушек и отправился наверх.

Заглянул в спальню: Жаклин спала на правом боку, утренний свет обрисовал на тонком одеяле линию ее тела. Она равномерно дышала, левую руку вытянув поперек свободной половины постели. Хотелось приподнять руку Жаклин, юркнуть под одеяло и опустить ее руку на свое плечо. И она, не открывая глаз, обняла бы и прижалась ко мне, сладкий утренний сон унес бы обоих.

Странное дело, столько событий произошло за последние часы: я рисковал жизнью, чудом спасся из плена, перед графом Ростопчиным выставил себя в совершенно неприглядном свете, а только и помнил теперь, что податливое тело мадам Арнье и запах ее духов. И теперь я не смел прикоснуться ни к руке Жаклин, ни даже к нашей постели.

Я прошел по дому, размышляя, где бы прикорнуть хоть на несколько часов, прежде чем идти к де Санглену с рассказом о ночных происшествиях. Я поравнялся с комнатой мосье Каню. Паршивый французишка! Я наказывал ему как можно быстрее ехать в Москву, а он ослушался, потратил время на то, чтобы навестить мадемуазель Мими! И не побоялся, что там его узнают и заподозрят в причастности к убийству поляка! А теперь выяснилось, что и французская шлюха убита. И я решил расспросить Жана, не заметил ли он ничего подозрительного.

— Жан! Filthydog! — Я вошел в его комнату.

Кровать пустовала, каналья не ночевал у себя.

—Filthydog! — повторил я. — Наверняка Дуняшку пользует.

Я прилег на кровать камердинера и, хотя чувствовал себя совершенно разбитым, с досадой понял, что отдохнуть не удастся. Тревожные мысли не позволят уснуть. Накануне я изрядно преуспел и оказался на расстоянии вытянутой руки от цели. Я был уверен, что напал на след именно того шпиона, о котором писал генерал Вилсон, изловить которого поручил мне император Александр. А если мадам Арнье и есть тот агент, то вот и объяснение, почему меня не убили, а только заперли в темнице. Любовная интрижка пробудила в душе Изабель какие-то чувства ко мне, и она приказала оставить меня в живых.

Усталость все же взяла свое, и я задремал, сквозь сон размышляя о перипетиях минувшей ночи. Ни шагов, ни дверного скрипа я не услышал. Но, слава богу, сон был поверхностным, в последнее мгновение я пробудился. Надо мной возвышалась черная фигура. Незнакомец бросился на меня с занесенным ножом. К счастью, я отдыхал, ничем не укрывшись, и успел выставить правую ногу. Противник наткнулся на стопу, махнул рукой, клинок просвистел в воздухе. Я врезал ему левой ногой, метя в голову, но попал в грудь. Ударом его отшвырнуло к стене, и я успел вскочить, прежде чем незнакомец вновь кинулся на меня. Я увернулся и, поймав его руку, дернул его так, что он споткнулся о кровать и влетел головой в окно. Со звоном разлетелось стекло. Я обхватил противника поперек пояса, поддал вперед, и он вывалился наружу.

Со двора донесся заполошный женский крик. Мгновение я сомневался: что делать? Прыгнуть следом, чтобы не дать уйти нападавшему?! А что, если он явился не один? Вдруг в доме находятся сообщники убийцы? Я выглянул в окно, и сомнения мои разрешились. Незнакомец упал крайне неудачно, напоровшись на балясины. Незадачливый убийца корчился в предсмертных судорогах, деревянный колышек разворотил ему горло.

Я выбежал из комнаты, в доме все выглядело спокойно, заглянул к девочкам — они еще спали, бросился к Жаклин — она встретила меня недоуменным взглядом:

—Кто это кричит? Что случилось?

—Я пойду, посмотрю. А ты спи, рано еще, — скороговоркой выдал я и поспешил вниз.

Сенька как ни в чем не бывало уплетал ватрушку, прихлебывая чай из кружки.

— Не спится вам, барин, — промолвил он, обтерев рот ладонью.

—Сенька! Ты видел, кто в дом вошел? — выпалил я.

—Никого, — протянул слуга.

—Как — никого?! — рявкнул я.

Сенька развел руками, физиономия его чудесным образом отобразила одновременно и чувство вины, и непонимание, в чем его винят.

— Вот разве что к мусье вашему кто-то пришел, дык я комнату мусье и показал, — промямлил он.

—Кому показал?! Сколько их было?!

— Один он был, вот истинный крест, один, — побожился слуга и через мое плечо бросил взгляд на лестницу, словно надеялся, что гость покажется в подтверждение его слов.

— Я его в окно выкинул, — сказал я и побежал мимо Сеньки на улицу.

—Кого? — бросил в спину недоумевающий слуга.

—Того, кто к мусье пришел, — ответил я на бегу.

Я выскочил через парадное на Петровку. К сожалению, сюда уже донеслись крики со двора, и сообщник убийцы — а сообщник конечно же был, — бросился наутек. Я увидел только сухопарую фигуру, метнувшуюся на бульвар. Но пока я достиг перекрестка, злоумышленника и след простыл.

Я повернул назад. Гнев переполнял меня. Неизвестные убийцы посмели прийти с войной в мой дом, в дом, где находились моя жена и мои дети. Теперь поимка шпиона из поручения его величества превратилась в личное дело.

Одновременно появилась и надежда, что не все потеряно. Злоумышленники покушались на мою жизнь, а значит, они уверены, что я представляю для них опасность. Я упустил мадам Арнье, но, скорее всего, еще какой-то французский агент остался в поле моего зрения и полагал, что мне нетрудно раскрыть его.

Я стал перебирать события прошедшего дня и вдруг вспомнил, как после обеда, покинув кабинет графа Ростопчина, застал мадам Арнье за беседой с Александром Яковлевичем Булгаковым, секретарем генерал-губернатора. Я ускорил шаг, едва не хлопнув себя по лбу от досады! Как этот молоденький рифмоплет Петр Андреевич сказал про него? Живая газета! Личный секретарь графа Ростопчина! Человек, который первым узнает обо всех решениях генерал-губернатора! Человек, прослывший чудаком, увлеченным историей почты! Странное увлечение! Я знал Александра Яковлевича по службе в Коллегии иностранных дел. Человек он был темпераментный. Тогда, в 1801 году, скажи мне кто, что он займется историей почты, я бы не поверил. Что, если его увлечение служит прикрытием шпионской деятельности? Копается господин денно и нощно в архивах, вроде бы материал для научных изысканий собирает! Ну-ну, а научным оппонентом его не иначе как король неаполитанский Иоахим Мюрат выступает, а то и сам император Франции Наполеошка!

И еще: не стоило забывать, что матерью Александра Яковлевича была француженка, мадам Эмбер. Его симпатии вполне могли оказаться на стороне неприятеля!

* * *

Возле дома я встретил Косынкина. Оказалось, что он ранним утром ездил к ненаглядной своей Анастасии Моховой и только теперь вернулся.

— Представь себе! — воскликнул он, приготовившись чем-то удивить меня. — Только что были с Настенькой в Новодевичьем и видели барку.

—Что ж в этом такого? — нахмурился я.

— Это была барка мануфактурщика Прохорова, что вчера утром отошла от Трех Гор! — пояснил Вячеслав. — Я оттого знаю, что Настюшкин брат кое-какие вещи на нее же погрузил, чтобы в Нижний Новгород отправить. Так за весь вчерашний день и ночь она только до Новодевичьего и доплыла! Сколько же ей до Нижнего Новгорода-то идти?!

— Забавно, — согласился я. — Но пойдем-ка в дом. Тут дела куда веселее! Ты еще многого не знаешь.

Мы сразу же прошли во двор. Вокруг нанизанного на балясины мертвого тела толпились домочадцы. Женщины с перепуганными лицами и куриной глупостью в глазах часто крестились и чуть слышно бормотали. Мужики, хмурые и по-деловому сосредоточенные, ожидали хозяйских указаний. Мартемьяныч, брезгливо поджав губы, осматривал кадавра.

—Вот это да, — промолвил Косынкин, с явным сожалением, что пропустил самое интересное.

Увидав Федьку, я не стерпел и треснул его по затылку:

—Что ж ты, скотина, перила так и не доделал!

— Да кто же знал-то, барин? — развел руками мужик.

— Кто знал?! Что знал?! — я двинул ему еще раз. — А если бы из наших кто напоролся?! Я же говорил тебе вчера, чтоб осторожнее с балясинами!

— Да кто из наших?! Кто ж это в окно-то будет сигать? — оправдывался Федька.

Я размахнулся, чтобы в третий раз наградить его оплеухой, но он прикрылся руками и отбежал в сторону.

— Что скажешь? — спросил Сергей Михайлович по- французски.

—Дело простое, — ответил я. — Злодей проник в дом, соврав Сеньке, что зашел к мосье Каню, а сам напал на меня.

— Тащи сюда рогожу, тело прикрой, — велел Мартемьяныч дородному мужику.

Тот отправился к сараю, а за его спиной обнаружилась Дуняша с блеклым лицом и черными кругами под глазами. «Жан! Whatadog!» — с толикой восхищения подумал я. Старик совсем, скоро пятьдесят лет стукнет, а, видно, учинил девке бессонную ночь.

Мартемьяныч устроил Сеньке разнос:

— Ты, что же, разбойник, кого в дом пустил?! Вот велю всыпать тебе!

— Барин, помилуйте, дык он говорит, мне к мусье, я, говорит, тихонько, чтоб не разбудить никого…

— Не разбудить никого! — передразнил Мартемьяныч Сеньку. — К какому мусье, дурья твоя голова?! Нету никакого мусье! Был да весь вышел!

— Что значит — вышел? — спросил я, почувствовав неладное.

—О! А сколького ты еще не знаешь! — с триумфом воскликнул Косынкин.

—Идем в дом, расскажу, — позвал Сергей Михайлович.

Я еще раз взглянул на бледное, с черными кругами лицо Дуняши и, надеясь, что не случилось непоправимого, отправился за Мартемьянычем.

Едва переступил порог, Жаклин обхватила меня за шею и прижалась ко мне:

—Какой ужас! Ужас! Ты цел?

—Со мною все в порядке, все хорошо, — прошептал я.

Ayсамого мелькнула надежда, что после случившегося удастся уговорить Жаклин покинуть Москву.

— А с Жаном-то что? — спросил я.

Мартемьяныч выдал тоскливую улыбку. Выяснилось, что с мосье Каню никакой трагедии не случилось, разве что трагифарс, и, что вполне соответствовало духу канальи. Накануне он заявил, что отправляется по делам. Дуняша, бог весть когда успевшая влюбиться в него до беспамятства, не желала отпускать мил-друга одного, ибо одинокие прогулки по Москве нынче вредны для здоровья французских граждан. Каналья решительно отмел ее заботу, пошел один. Однако же самоотверженная девица позвала дворового мужика Федьку, и они тайком на некотором удалении последовали за Жаном. Путь его был недалек и закончился в Глинищевском переулке.

Словом, выяснилось, что каналья навещал французскую актрису. Оскорбленная в лучших чувствах Дуняша вернулась домой и в сердцах желала Жану, чтобы московские патриоты намяли ему бока где-нибудь по дороге от Глинищ до Петровки. Но каналья благополучно вернулся, тогда Дуняша раскрылась и устроила ему головомойку. Тихой семейной ссоры не получилось, скандал вышел настолько шумный, что даже хозяин дома вмешался. Сергей Михайлович занял сторону оскорбленной добродетели и заявил Жану, что не отдаст девицу за проходимца, который днем говорит о свадьбе, а вечером посещает каких-то певичек.

А далее случилось невообразимое. Подлый французишка вдруг объявил, что натерпелся довольно унижений и уходит от нас, чтобы воссоединиться с соотечественниками и вернуться в Москву в качестве победителя под знаменами Бонапарта.

— А Сеньку-то я в деревню посылал, он поздней ночью воротился, не знал ничего, — закончил Мартемьяныч.

Его рассказ шокировал меня. На несколько минут я потерял дар речи. Так вот откуда черные круги под глазами Дуняши! Вот почему пустовала комнатка, отведенная для камердинера!

—Ну? Говорил же я, шельмец он, — сказал я, возвращаясь к нашему спору, когда Мартемьяныч предлагал женить мосье Каню на Дуняше.

Сергей Михайлович только вздохнул.

—Ну, француз, он и есть француз, — равнодушно заметил Косынкин.

А мне сделалось совершенно тоскливо, когда я осознал, что, наверное, уже никогда больше не увижу Жана Каню, бывшего сперва моим гувернером, а потом камердинером. И горько было оттого, что он ушел вот так: не предупредив ни о чем, не попрощавшись, да еще и с затаенными обидами. Французишка так и стоял у меня перед глазами, с вытянутыми трубочкой губами, словно хотел щипнуть себя за усы. Унижений он тут натерпелся! Это кто же и когда, скажите на милость, его унижал?!

— Француз французом, — промолвил я, — но мне и в голову не приходило, что он готов проливать свою кровь ради безумных идей корсиканского выскочки.

— Да ты не волнуйся, — сказал Косынкин. — Он до своих не доберется. Народ не церемонится с французами. Тебя купцы чуть было не повесили под носом генерал-губернатора, а там по дорогам столько всякого сброда ходит, разбойников, мародеров! Его, поди, уже и в живых-то нет.

Косынкин думал, что утешил меня.

—Что вы такое говорите?! — возмутилась Жаклин.

— Виноват, простите, сударыня, война, — Косынкин потупился.

—И потом, что это за история с купцами?! Тебя хотели повесить?! — Жаклин возмущенно уставилась на меня.

—Ерунда, — махнул я рукою.

Жаклин хотела ответить, но в гостиную вошли Яков Иванович де Санглен и Винцент Ривофиннолли.

— Я слышал, ночью развернулись боевые действия, а под утро бойня случилась непосредственно в вашем доме, — с укоризной сказал де Санглен.

—Да! — воскликнул я. — А теперь нужно спешить! Боюсь, уже поздно, и мы поспеем к очередному трупу!

—О чем вы? — спросил де Санглен.

—Идемте! Объясню по дороге! — ответил я.

Я на мгновение обнял Жаклин и шепнул:

—Ты видишь, что творится! Вам лучше уехать…

Я слегка сжал ее нежную ручку и выбежал из дома. Директор Высшей воинской полиции, Ривофиннолли и Косынкин поспешили следом. В сенях я столкнулся с Дуняшей, схватил ее за плечи и потащил за собой. Горничная семенила, повизгивая и охая, но объяснять надобность в ней было некогда.

На улице поджидала коляска де Санглена. Я подсадил девицу на козлы и крикнул вознице:

—Скорее! В Глинищевский переулок! Дуняша, ты помнишь, куда мосье Каню ходил? Где квартируется его французская певица?

— У обершельмы, — отозвалась девица.

—Показывай дорогу! — скомандовал я.

Мы, четверо мужчин, заняли места в коляске.

— Опаздываем на спектакль? — с тоскливой усмешкой промолвил Яков Иванович.

—Надеюсь ошибиться, но боюсь, мы поспеем к занавесу, — по-французски сказал я. — А я-то удивлялся, что французский агент, шляхтич Гржиновский, убитый в Петербурге, сидел безвылазно в апартаментах, никто не посещал его. А ему и не нужно было покидать гостиницу — его связник проживал в соседнем номере. Это же так просто! А никому из нас и в голову не пришло! Мадемуазель Мими! Сообщение осуществлялось через нее! Позднее она передала какие-то сведения через моего камердинера московской актрисе!

—Вы уверены? — спросил де Санглен.

—Сейчас убедимся, — сказал я. — Эх, Жан, Жан! А этот убийца! Вначале я подумал, что он только проник в наш дом под предлогом, что ищет мосье Каню, а в действительности имел целью убить меня! Но теперь полагаю, что ошибся! Он бросился на меня, будучи уверен, что перед ним Жан Каню. А эта актриса — еще одна ниточка к шпиону, которого мы ищем! За прошедшую ночь этот агент убил всех, кто знал его.

— Если они считали, что убьют мосье Каню, зачем же им убивать актрису?! — возразил де Санглен.

— Надеюсь, вы правы, — ответил я. — Вы уже знаете, что произошло ночью?

—В общих чертах, — ответил Яков Иванович.

Я быстро рассказал ему о случившемся. Особый интерес у де Санглена вызвала личность мадам Арнье. Он даже прищурился, что-то такое измышляя себе по поводу нее.

Актриса проживала в доме, соседнем с домом мадам Обер-Шальме. Коляска остановилась напротив парадного входа.

—Иди сюда, — приказал я Дуняше. — Ты видела, к кому приходил мосье Каню? Веди нас к этой актрисе.

Губы у девицы затряслись, сдерживая рыдания, она выдавила из себя:

—Барин, вы думаете, он там, у нее?

Дуняша подумала, что французишка мог вовсе и не податься на встречу с корсиканским недомерком, как грозился накануне, а преспокойно укрыться у своей новой пассии. На мгновение эта мысль завладела и мною. Мосье Каню хотя и показывал себя храбрецом в безвыходных случаях, — в том же сражении с датчанами, например, в 1801 году, — но не в его характере было самому искать способа отличиться в ратном деле. А вот попользоваться доверчивостью какой-нибудь дамочки полностью соответствовало его подлой сущности.

Но какое-то чувство подсказывало мне, что мосье Каню и впрямь отправился навстречу наступавшей армии Наполеона.

Впрочем, что было гадать?!

— Идемте! Конечно же его там нет, хотя чем черт не шутит, — я двинулся вперед.

Двери оказались заперты. Де Санглен подал знак Ривофиннолли, и тот начал колотить так, что стекла задребезжали, кажется, даже в соседнем модном доме мадам Обер-Шальме. Однако же шум ни на кого впечатления не произвел.

Винцент некоторое время постоял, приложив ухо к дверям, и, не уловив признаков жизни, принялся колотить вновь.

— Энти двери только вечером откроют, — раздался вдруг скрипучий голос со стороны.

На учиненный итальянцем грохот явился дворник.

—Где еще вход? — спросил я.

— Идемте, я провожу, — предложил мужик и уже по ходу спросил: — А вы кто такие будете?

—Полиция, — ответил Яков Иванович.

— А-а, — протянул дворник скептически.

Однако спорить он не стал и повел нас дальше. Мы обошли дом и оказались возле черного входа.

—Мосье Каню через эту дверь и входил тогда, — вдруг сказала Дуняша.

— Так что же ты молчала, дуреха! — воскликнул я. — Мы же столько времени потеряли.

Мы оказались в полутемном узком коридоре. Подтолкнув Дуняшу вперед, мы гуськом двинулись за нею. Навстречу нам попался нетрезвый субъект. Субтильный господин прижался спиною к стене и взирал на нас с глумливой ухмылкой, словно увидел оживших персонажей какой-то фантасмагории. Мы прошли было мимо, и вдруг я вспомнил мнимого фельдъегеря, беспрепятственно проникшего на дачу генерал-губернатора. Я схватил неизвестного за шкирку и увлек с собой, подталкивая в спину. Он двигался вихляющей походкой и хихикал.

Дуняша остановилась и показала на дверь.

— Софи, Софи, ты спишь, ты вечно спишь, — неожиданно пропел пьяненький постоялец.

—Софи? — переспросил я. — Девицу зовут Софи?

—Софи, актриса, днем вечно спит, — подтвердил субъект и потряс головой, словно был недоволен тем, что веселая фантасмагория, в которую его увлекли, вдруг закончилась на пороге в комнату к этой Софи.

Я толкнул дверь — она не поддалась. Винцент Ривофиннолли мощным ударом ноги вышиб запор. Путь был свободен.

Внутри оказалось совершенно темно, окна в комнате не было, присутствие свое ни Софи, никто иной никак не обозначил. Но от грохота пробудились другие обитатели дома. Сонные лица выглядывали в коридор и скрипучими голосами интересовались происходящим.

— У Софи Мариньи гости, — ответил нетрезвый субъект.

— Вы свободны, сударь, — сказал я ему, убедившись, что это явно не убийца, притворяющийся пьяным.

—Свободен?! — дурашливым голосом переспросил он, воздев глаза, словно хотел у кого-то свыше узнать, что ему делать со свободой.

Появилась помятая дамочка с подсвечником.

— Имейте же совесть, господа, — промямлила она. — Еще раннее утро…

Косынкин забрал у нее свечи и передал мне.

—Не пускайте никого, — попросил его де Санглен.

Мы вошли в комнатку Софи, я поставил подсвечник на столик перед трюмо, раздвинув флакончики и баночки с кремами. Пламя выровнялось, засверкали блестки на платьях, перекинутых через спинку стула.

Заголосили жильцы, застрявшие в дверях и глазевшие поверх плеч Косынкина, а проскользнувшая внутрь Дуняша болезненно охнула. На продавленном диване в неестественной позе распростерлось тело женщины, левая рука свесилась на пол и застыла в луже крови. Судя по всему, она пролежала так уже несколько часов.

Ривофиннолли перевернул труп, в груди зияла смертельная рана.

— Что ж, по крайней мере, подтвердилась моя догадка: Гржиновский передавал сообщения через мадемуазель Мими. Аббат Сюрюг, может статься, ни при чем.

— А может, это только одна из цепочек, — промолвил де Санглен, показав подбородком на убитую актрису. — Не мог же один человек объехать за ночь половину города и поубивать всех.

— У нашего агента полно помощников, и они усердно заметают следы, — сказал я и, имея в виду Булгакова, добавил. — У меня есть новые подозрения. Возможно, это и есть наш агент. А если я ошибаюсь, то еще один кандидат получить стилет в сердце. На Лубянку, господа! Теперь поспешим к генерал-губернатору! Все объясню по дороге! Дуняша, ты возвращайся домой. Барыне передай, чтоб не волновалась.

 

Глава 15

Ростопчин распорядился впустить меня и де Санглена в кабинет. Когда мы вошли, генерал-губернатор жестом попросил нас обождать: он заканчивал диктовать своему секретарю.

— Итак, подготовишь предписание, — давал указания Федор Васильевич. — Генерал-лейтенанту кригс-комиссару Александру Ивановичу Татищеву. Вещи, имеющиеся в наличности, кроме железных и седел, приготовить так, чтобы они по получении повеления тотчас могли быть погружены на барки для отправления в то место, которое назначено будет.

Александр Яковлевич по-дружески улыбнулся мне, и его стремительное перо заскользило по бумаге. Граф Ростопчин дождался, когда Булгаков закончил, и сказал ему:

—Ступай, подготовь чистовой вариант.

Секретарь ушел. Граф Ростопчин вздохнул и посмотрел

на нас с нескрываемым неудовольствием. С директором Высшей воинской полиции они не ладили с давних времен, а на меня Федор Васильевич держал обиду за ночное вторжение к его жене и подозрения относительно нее. С горечью я сознавал: за то, что тайком выяснял участие супруги генерал-губернатора в шпионской деятельности, прощения мне не будет. Отношения с графом и графиней Ростопчиными, отношения добрые и сердечные, испытанные десятком лет, разрушились в одночасье.

Менее суток назад в этом самом доме Федор Васильевич брал меня под локоть, называл «дружище», подводил к столу. А отныне, если и пустит когда-нибудь на порог, то разве что по служебной необходимости.

— Мы обнаружили нового французского связного, — сообщил генерал-губернатору де Санглен. — Актриса императорского театра Софи Мариньи. Проживала по соседству с мадам Обер-Шальме.

—А! Что я вам говорил! — отозвался генерал-губернатор, бросив торжествующий взгляд на меня. — И эта обер-шельмиха тут как тут!

— Право, не понимаю, при чем здесь мадам Обер-Шальме, — промолвил я.

Но никто не обратил внимания на мои слова, поскольку одновременно со мною заговорил Яков Иванович.

— Мы, конечно же, поработаем с труппой театра, — сказал он. — Но их чересчур много. Они отвлекут много сил, будет печально, если напрасно.

— А вы что думаете? — спросил меня граф Ростопчин.

—Я позволю себе напомнить, что государь император ограничил меня во времени. Сегодня уже девятнадцатое августа. По высочайшему повелению, не позднее двадцать пятого числа сего месяца мне надлежит направить рапорт его величеству о том, что шпион изобличен и арестован, — ответил я.

— Нечего тут церемониться! — сказал Ростопчин. — Всех этих актеришек скопом на телеги и отправить куда подальше.

— Это больше похоже на военную кампанию, а не на выявление французского агента, — возразил де Санглен.

— А как прикажете поступать, милостивый государь, если ваши потуги не дают результатов? — язвительно заметил Ростопчин. — Андрей Васильевич, а может, и вам отправиться вместе с театральной труппой? По пути допросите их, ну и доложите в срок его величеству, если кого изобличить сумеете.

— У Андрея Васильевича имеется куда более важный подозреваемый здесь, — произнес де Санглен, глядя на место, где только что сидел Александр Яковлевич Булгаков.

—Кого на этот раз вы имеете в виду? — Ростопчин все больше сердился.

Я понимал, что только усугублю обиду Федора Васильевича, но молчать, полагаясь на Якова Ивановича, не имело смысла.

— Ваше сиятельство, я совершил ошибку, — промолвил я. — Однако же прошу заметить, что моими усилиями была изобличена мадам Арнье. Остается вопрос, если она помогала наполеоновскому агенту, то кто предоставлял сведения ей, мадам Арнье? Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, вчера после обеда я видел, как мадам Арнье беседовала с вашим секретарем господином Булгаковым. Выглядели они при этом крайне доверительно…

Граф Ростопчин стиснул руки так, что хрустнули суставы.

— Так что же вы дали ему уйти?! — с издевкой воскликнул он. Лицо его налилось кровью. Тяжелым голосом, сдерживая гнев, он продолжил: — Мадам Арнье разговаривала со многими в моем доме. Женщина она charmant [39]очаровательная (фр.).
, конечно же, в разговоре с такой каждому хотелось взять доверительный тон. — Генерал-губернатор смерил меня взглядом, и я почувствовал, что краснею. — За Александра Яковлевича Булгакова я ручаюсь, как ручаюсь и за каждого, кто работает со мною. И не позволю оскорблять преданных людей нелепыми подозрениями, а тем более допросами.

Признаться, после предложения отправиться в ссылку с французской труппой, иного ответа я не ожидал. И потому слова графа не сильно меня расстроили. В конце концов, ведомство Якова Ивановича де Санглена на то и существует, чтобы проверить негласно подозрения относительно любого чиновника, если есть на то весомые причины.

Куда больше меня занимал вопрос, что делать с актерской труппой. Софи Мариньи наверняка не единственная актриса, сочувствовавшая Бонапарту. Но как в короткое время вывести на чистую воду других, особенно учитывая намерение генерал-губернатора скопом изгнать их из Первопрестольной?

И тут я вспомнил рассказ Косынкина о плывущей по Москва-реке барке, и неожиданный план сложился в моей голове.

—Ваше сиятельство, — обратился я к графу Ростопчину, — вашего ручательства вполне достаточно…

— Надо же! С каких это пор?! — перебил он меня. — А давеча вы, кажется, тайком ночные горшки в моем доме проверить хотели!

Я пропустил его колкости мимо ушей и продолжил:

—Ваше сиятельство, прошу вас, выслушайте меня, мы радеем за общее дело. Должно признать, что ваше решение выдворить из Москвы артистическую труппу более всего соответствует нашей задаче изловить шпиона.

Де Санглен взглянул на меня с недоумением, но я подал ему знак рукою, чтобы он доверился мне и не возражал. Граф Ростопчин с нетерпением поднялся из-за стола, показывая, что до конца аудиенции остались считаные секунды.

— Только позвольте сделать небольшое предложение по этому вопросу, — сказал я. — Артистов следует отправить не на телегах, а на барке. Я прошу вас, ваше сиятельство, выделите для них барку, и отправим их речным путем.

— Барку так барку, — раздраженно бросил генерал-губернатор. — Какая, в сущности, разница?! А заодно вместе с ними и весь Кузнецкий мост нужно сплавить. Я дам распоряжение Дурасову, чтобы гнал этих французов. Как только все будет готово к отправке, пришлю к вам титулярного советника Вороненко. Вы свободны, господа.

* * *

— Объясните же, что это за идея с баркой? — спросил де Санглен, когда мы покинули резиденцию генерал-губернатора.

— Тут Вячеслав Сергеевич интересную историю рассказал.

Косынкин удивился, но на всякий случай приосанился, довольный тем, что разговор зашел о нем.

— И что за история? — спросил директор Высшей воинской полиции.

—Вспомни, Вячеслав, ты проезжал по берегу Москва- реки около Трех Гор и оказался свидетелем, как отплывает барка.

—Было дело, — подтвердил он.

—И что? — повторил Яков Иванович.

—А сегодня утром господин Косынкин оказался ниже по течению, у Новодевичьего монастыря, и увидел барку, ту самую, что отчалила накануне от Трех Гор.

—Решительно так! — подтвердил Вячеслав.

— Что-то я не улавливаю ход ваших мыслей, — нахмурился де Санглен.

—Позвольте договорить. Я хочу сказать, что барка движется по Москва-реке крайне медленно. Вячеслав успел переделать кучу дел на суше и даже переночевать, а судно достигло только Новодевичьего. При желании можно дюжину раз навестить плывущего на барке, встречая ее на разных участках речного пути. Именно так будут вынуждены поступать агенты, оставшиеся на суше, если кто-то из их братии окажется на барке.

— К чему вы клоните? — спросил де Санглен с явной досадой оттого, что никак не поймет мой замысел.

— Если в театре имеются французские агенты, а мы всем скопом посадим актерскую труппу на барку, то нам останется только выследить и проверить тех, кто помчится на свидания с плывущими на судне. Понимаете, если главный шпион окажется на барке, его подручные поспешат к нему, чтобы получить указания, как быть и что делать в его отсутствие.

Яков Иванович хмыкнул и на некоторое время погрузился в раздумья, заложив руки на затылок.

— Хорошая идея, — сказал Ривофиннолли, одобрительно кивая.

— Превосходная идея, — промолвил Косынкин голосом, в котором угадывалась досада из-за обманутого ожидания.

—Идея принадлежит исключительно Вячеславу Сергеевичу. Если бы не твоя наблюдательность, Вячеслав, я бы сам не додумался до такого.

— Да что я, — улыбнулся польщенный Косынкин.

— Что ж! — Яков Иванович обратился к итальянцу: — Возьмешь лошадей и пару надежных помощников. Будете сопровождать барку посуху, задерживать и допрашивать всех, кто вступит в сношения с актеришками.

Ривофиннолли насупился: исполнять это задание лично ему не хотелось.

—Позволите и мне поучаствовать? — попросил Косынкин.

— Какие тут могут быть возражения! — согласился де Санглен.

* * *

Мы прибыли в штаб-квартиру Высшей воинской полиции, и Яков Иванович пригласил меня и Косынкина в кабинет. Он выдвинул ящик стола, достал маленький квадратик бумаги, подвинул его ко мне и сказал:

—Возьмите.

—Что это?

— В этом конверте яд, — бесстрастно ответил де Санглен. — Действует практически мгновенно. Маленькая, белая горошина. Стоит положить ее в рот и все — земных забот не останется.

Я отвернул крылышко конвертика и заглянул внутрь: белая горошинка выглядела безобидно и словно напрашивалась, чтобы ее лизнули. Я встряхнул головой.

— В нашем деле приходится прибегать и к таким методам, — сказал Яков Иванович. — Когда вы поймаете шпиона, а времени убеждать начальство, что он и есть шпион, не останется, попросту воспользуйтесь маленькой белой конфектой.

— Вы имеете в виду, что нужно отравить Булгакова? — с ужасом спросил я.

— Ну-с, — хмыкнул де Санглен, — и Булгакова, если убедитесь, что он и есть агент. Но пока я бы воздержался… — Он произнес это так, будто подразумевалось, что будет простительно и невинного отравить: дескать, война идет, всякое бывает. — А вот если столкнетесь с графиней Коссаковской, не мешкайте, — продолжил де Санглен. — Спаси вас бог недооценить ее коварство! Сами видите, что творится! За одну ночь столько трупов!

—Вы думаете…

— Я продолжаю думать, что вы идете по ее следу. К сожалению, я не имел чести быть представленным мадам Арнье. Но не удивлюсь, если это и есть Коссаковская. Уж больно почерк знаком.

Каждый раз, упоминая о польской графине, де Санглен использовал одни и те же слова, одни и те же фразы. Алина Коссаковская и впрямь стала его навязчивой идеей. Оставалось надеяться, что я не столкнусь с призраками, порожденными болезненным воображением шефа Высшей воинской полиции, а сам он не станет травить всех, в ком ему эти призраки померещатся.

Я взял пакетик с ядом и спрятал в карман. Косынкин проводил конвертик ревнивым, как мне показалось, взглядом. Де Санглен кивнул с одобрением, достал из ящика еще один пакетик и подвинул в мою сторону.

— Полагаете, мне понравится травить людей? — спросил я.

Яков Иванович усмехнулся:

—Этот препарат совершенно иного свойства. Вызывает febris intermittis [40]Перемежающаяся лихорадка (лат.).
.

—Это неопасно? — спросил я.

— Один день человек проводит в сильной лихорадке, но затем недуг быстро проходит, — объяснил де Санглен. — Добавьте в чай, если потребуется на какое-то время отвлечь человека.

—Надеюсь, что мне не понадобится ни одно из ваших снадобий, — сказал я, но все же спрятал и этот пакетик в карман.

— Расскажите, что произошло сегодня ночью, — попросил Яков Иванович.

Я начал повествование с той минуты, как приехал в Сокольники на свидание с мадам Арнье. Усталость брала свое, против воли я зевал и, казалось, того гляди усну на полуслове. Кое-как я дотянул до той минуты, когда незнакомец кинулся на меня с кинжалом, полагая, что перед ним мосье Каню.

— Дальше вы сами все знаете, — закончил я.

—Знаю, — кивнул де Санглен. — А что же вы, граф, отправились на дачу генерал-губернатора, не предупредив нас? Вы думаете, что в одиночку вам будет легче справиться с поручением? Напрасно. Не отвергайте нашу помощь. К тому же сами убедились, что спасли вас по чистой случайности. Если бы не эти соглядатаи, что следят за губернаторшей, вы пропали бы, и никто не узнал бы.

—Ну, наверняка ваши агенты что-нибудь да выведали бы, — возразил я.

— Что делать дальше? — Вопрос де Санглен задал не столько мне, сколько самому себе.

Некоторое время он молчал, а я из последних сил боролся со сном.

—Никаких вариантов, — печально произнес директор Высшей воинской полиции и принялся размышлять: — Вся надежда на эту затею с высылкой артистов. Да еще раз прошерстить агентуру. Насчет Булгакова потрясти. И вообще посмотреть, с кем эта мадам Арнье общалась?

—Жаль, что погиб тот, кто напал на меня утром, — добавил я. — Может, от этого человека какая-нибудь ниточка нащупалась бы. Нужно, чтобы ваши агенты на труп посмотрели, глядишь, кто-нибудь и опознает его.

— Это мы устроим, — вздохнул де Санглен. — А вам, граф, рекомендую отправиться домой и хорошенько выспаться.

—Вот тут я с вами согласен, — сказал я.

* * *

Мы с Косынкиным отправились на Петровку. Едва отошли от штаба Высшей воинской полиции, я извлек конвертики и хотел было вытряхнуть содержимое в сточную канаву, но Вячеслав удержал меня.

— Выбросить всегда успеем, — сказал он. — Кто знает, что может случиться?

— Не представляю себе, как можно это использовать, — возразил я. — Впрочем на, держи.

Я передал пакетики Косынкину.

Оставшийся путь мы проделали молча, от усталости я едва передвигал ноги, а молоть языком и вовсе сил не было. Однако же отдохнуть не удалось. Дома поджидал меня не на шутку обиженный полковник Парасейчук. Мы прошли в гостиную, где нас деликатно оставили тет-а-тет.

— Как же это так, Андрей Васильевич? — возмущался он. — Мы же условились действовать сообща! А вы!

— Право, не понимаю, в чем я провинился перед вами, Олег Николаевич?

—Вы сегодня с утра были с обыском чуть ли не в гостинице, где я проживаю!

—И что с того?

—Как — что с того? — кипятился полковник. — А что же вы меня-то не позвали?!

—Помилуйте, Олег Николаевич! Да куда же звать-то?! Там был де Санглен со своим сотрудником, Косынкин! А вы, наверное, и глаз сомкнуть не успели! А ведь только что из Санкт-Петербурга приехали и целую ночь из-за меня без сна провели!

— Вот видите, — надулся полковник. — Де Санглен был, люди его были, и только мне, видите ли, не нашлось места.

— Но в Петербурге, насколько я припоминаю, мы договаривались о тайном сотрудничестве, — напомнил я.

—Какое уж тут тайное сотрудничество, если накануне пришлось московского полицеймейстера чуть не дубинкой за вами гнать! — сказал Олег Николаевич.

— Да уж, тут возразить нечего, — развел я руками.

—Вот-вот! — воодушевился полковник.

— Но помилуйте, я был уверен, что вы находитесь на даче генерал-губернатора! Кстати, удалось выяснить какие-нибудь адреса?

—Не удалось. — Парасейчук тяжело вздохнул. — Больно скрытная была эта мадам, и слуга ей под стать.

— Жаль, — искренне произнес я.

— А вы? — воскликнул полковник, словно вспомнив, о чем-то важном. — Вы же должны собрать группу…

—Какую группу? — удивился я.

—Но вы же не в одиночку пойдете убивать Наполеона, — сказал Олег Николаевич. — Вы уже нашли кого-нибудь? Есть люди на примете?

—Есть, есть, — поспешил я успокоить полковника.

— Вы представите мне этих людей, — скорее произнес утвердительно, нежели спросил он.

—Э-э, нет, милостивый государь! Так мы не договаривались! Имена своих людей я буду держать в совершеннейшем секрете! — отрезал я.

—Послушайте, так дело не пойдет! — возразил полковник. — Видите ли, граф Алексей Андреевич…

— Простите великодушно, Олег Николаевич, но мне дела нет до того, что поручил вам Аракчеев. Я имел аудиенцию у его величества и действую согласно высочайшему повелению. А теперь, сударь, еще раз прошу простить великодушно, но я за всю ночь почти глаз не сомкнул, да вы и сами прекрасно знаете. В предыдущую ночь я также не имел возможности отдохнуть. — Я поднялся из-за стола. — Я прикажу, чтобы вам подали чаю…

— Благодарю покорно. — Полковник Парасейчук выпрямился. — Только я, пожалуй, займусь делами.

Я поднялся наверх, прошел в спальню и лег в постель. В комнату вошла Жаклин. Видно было, что она хочет поговорить: утренние события напугали ее.

— Давай потом, — попросил я. — Поговорим потом.

Она прилегла рядом со мною и начала поглаживать

меня по щеке. Я корил себя за интрижку с мадам Арнье. Если бы не купец Савелий Федорович и не полковник Парасейчук, кто знает, довелось ли мне еще раз прикоснуться к нежным пальчикам моей Жаклин! Я сожалел, что Олег Николаевич ушел обиженный, ведь я совершенно не хотел ссориться с ним. Конечно, его приставил ко мне Аракчеев, но ведь сам полковник не сделал мне ничего плохого. Наоборот, спас мою жизнь.

Вот и шпион, которого я ловил, отчего-то берег меня. Неужели это мадам Арнье? Я вспомнил, как она откровенно флиртовала со мною на приеме у генерал-губернатора, и подумал, что на главного злодея все-таки она не похожа.

Но если не она, то кто? Кто он, этот человек, который не хотел причинить вред лично мне? Человек, которого я ловил, по приказу которого меня похитили в Сокольниках, но не убили, а поместили в узилище. Сперва я подумал на графиню Ростопчину. Но теперь-то я знал, что Екатерина Петровна тут не при чем!

Кто же ты, таинственный злодей? Почему ты без тени сомнения отправляешь на тот свет любого, кто может изобличить тебя, но при этом заботишься, чтобы с моей головы ни волосочка не упало?!

Неужели мадам Арнье? Или все-таки кто-то еще?

 

Глава 16

Неожиданно Жаклин потрепала меня по руке. Я открыл глаза.

—К тебе гости, — прошептала она.

— Уф, поспать не дадут, — выдохнул я.

— Ты проспал два часа. Яков Иванович настаивает, что сейчас столько спать — большая роскошь, — сказала Жаклин.

—Два часа?! — удивился я. — А мне показалось, что я едва ли успел прикрыть глаза.

Де Санглен в гостиной обсуждал с Мартемьянычем последние новости. Сергей Михайлович норовил своею осведомленностью удивить директора Высшей воинской полиции, а де Санглен великодушно тому потворствовал.

— Андрей Васильевич, — воскликнул Яков Иванович, — пожалуй, вашего тестя нужно назначить моим товарищем.

— Вот то-то, знай старую гвардию, — с гордостью произнес Мартемьяныч и, предупредительно покидая гостиную, напоследок сказал директору Высшей воинской полиции: — Что ж, вечером ждем вас на ужин! Будет свежайшая свинина, пальчики оближете.

Де Санглена сопровождал поручик, которого я уже видел в окружении Якова Ивановича, однако представлены мы друг другу не были. Увидав меня, он просиял лицом, словно именно до меня ему и было дело. Впрочем, так оно и оказалось.

— Интересные новости у нас, — сказал де Санглен. — Первая, агентурная, касается графа Воленского, то есть непосредственно вас, Андрей Васильевич.

Он с интересом смотрел на меня, ожидая, что я выкажу нетерпение.

— А вторая? — спросил я.

— А вторая касается всех нас. Прибыл фельдъегерь от графа Аракчеева. Алексей Андреевич приказывает не позднее первых чисел сентября штабу Высшей воинской полиции покинуть Москву и переехать в Санкт-Петербург. Подготовку к передвижению начать, как только произойдет смена главнокомандующего, и осуществлять в строгой секретности до самой минуты отъезда, — поведал Яков Иванович. — Что-то поздно приехал фельдъегерь. Кутузов уже два дня как сменил Барклая-де-Толли.

—Вот как? — промолвил я.

— Вот так. Мы конечно же оставим здесь агентуру и опытных сотрудников, но нужно поторопиться: времени на поимку шпиона совсем не осталось, — сказал де Санглен.

— А что за новости о моей скромной персоне? — спросил я без особого любопытства.

Признаться, я действительно не испытывал интереса. Новость от графа Аракчеева затмила все остальное. Я полагал, что приказ о переводе штаба Высшей воинской полиции из Москвы в Санкт-Петербург подтверждал решение сдать древнюю столицу России Наполеону.

— Познакомьтесь, Гречевский Петр Игнатьевич, — представил директор Высшей воинской полиции поручика.

Я кивнул, а тот с радушной улыбкой произнес:

—Имел честь быть наслышанным о вас…

—Ну и что ты там слышал? — поторопил его Яков Иванович.

— Наш агент, жид Менаше, рассказал, что французам передали сообщение: дескать, объявился в Москве граф Воленский с тайным заданием убить самого императора французов…

— Так-так-так! — воодушевился я. — А подробности? Подробности какие-нибудь есть?

— Подробностей решительно никаких, — ответил поручик. — Одна только странность: по одним сведениям для вас подготовлена специальная база в Филимонках, а по сведениям другого агента база не в Филимонках, а в Теплом Стане. Там находится первая по Калужскому тракту почтовая станция. Так вот агент утверждает, что эта станция и служит местом сбора.

— Да уж, пусти слух, и всегда найдутся охотники дополнить его мелкими деталями, — сказал я. — Превосходно! Похоже, это тот агент, которого мы ищем!

—Рассказывайте, — спокойно попросил де Санглен.

—Сведения о том, будто я готовлю покушение на Бонапарта, просочились из двух источников, — объяснил я. — Про Филимонки я говорил одному единственному человеку, а именно — мадам Арнье. Так что здесь ничего удивительного.

—Вы говорили? — переспросил Яков Иванович.

—Да, — подтвердил я. — Я выдумал, что государь император поручил мне убить корсиканского недомерка. Я рассчитывал, что ввиду важности этого мнимого поручения, узнав о нем, агент нарушит указание Наполеона затаиться до вступления французов в Москву и выйдет на связь. А уже ваши, Яков Иванович, люди сумеют это сообщение перехватить. Итак, я делился своей выдуманной миссией под большим секретом со всеми подряд…

— И каждый раз в своем рассказе вы меняли одну незначительную деталь, — догадался де Санглен. — Для того, чтобы потом, когда эти сведения появятся в агентурной сети, узнать, кто проболтался.

—Именно так, — кивнул я.

—И даже меня не поставили в известность о своей затее, — с укоризной произнес де Санглен. — Но с чего вы решили, что именно нужный вам агент поспешит сообщить о вас французской разведке?

—Вы правы, — согласился я. — Любой шпион, получив подобные сведения, постарается передать их своим нанимателям. В этом кроется недостаток моей затеи.

— С другой стороны, в этом есть и достоинство. В погоне за вашим шпионом мы выявим и других, — возразил Яков Иванович. — Хорошо. Ну так кто же? Кому вы сказали о базе в Теплом Стане?

— Его высочеству принцу Ольденбургскому, — ответил я.

—Принцу Ольденбургскому? — опешил де Санглен.

— Да. Конечно же это не означает, что принц Георг шпион, — успокоил я его.

—Ну слава богу! — откликнулся директор.

— Но это означает, что французский агент близок к принцу. Георг Ольденбургский доверяет этому человеку. И я полагаю, это тот же человек, который стоит за всеми произошедшими убийствами, — закончил я свою мысль.

— Андрей Васильевич! Право слово, с вами можно с ума сойти! Одни загадки! — не выдержал Яков Иванович.

—Когда убийца проник на дачу графа Ростопчина, он представился фельдъегерем принца Ольденбургского, — сказал я.

—Он такой же фельдъегерь, как вы убийца Наполеона из Филимонок, — с сарказмом произнес де Санглен.

— Сначала я тоже подумал, что убийца не имеет никакого отношения к принцу. Но позднее мне пришла в голову мысль, что злодей назвался фельдъегерем принца Ольденбургского, потому что хорошо знаком со службой у принца и мог легко ответить на вопросы, случись у кого сомнение в его личности. Иными словами, я не исключал вероятности того, что убийца и впрямь из окружения принца.

—Итак, вот они совпадения, — подвел итог де Санглен. — Тот, с кем сбежала мадам Арнье, назвался фельдъегерем принца Ольденбургского. И тайна, доверенная вами принцу, передана по каналам французской разведки. Остается выяснить у его высочества, с кем же он имел честь поделиться вашими откровениями!

— А что же жид? — спросил я Гречевского. — Он рассказал, от кого получил сведения?

— Тут нет ясности, — ответил отставной поручик. — Жид сказал, что сведения передал ему какой-то незнакомец. Явился ночью, назвал пароль, передал сведения и ушел, наказав жиду в кратчайший срок доставить сообщение шефу французской разведки Сокольницкому. Крепко подозреваю, что жид темнит.

—Что значит — темнит? — спросил я.

— Знает он незнакомца, но нам не говорит, — продолжил де Санглен. — А это означает, что он боится этого «ночного незнакомца» больше, чем нас…

—Тряхнуть бы его! — сжал кулак Гречевский.

— Только спугнем, — возразил де Санглен. — Нужно установить за ним слежку. Но требуется новый человек, всех наших людей жид знает…

В гостиную заглянул надворный советник Косынкин.

—О, прошу прощения, — стушевался он.

Де Санглен сделал рукой приглашающий жест.

— А мы, Вячеслав Сергеевич, как раз о вас говорим, — сказал директор Высшей воинской полиции и, обратившись ко мне, добавил: — Не возражаете?

—Но как же Ривофиннолли? — спросил я.

—Ривофиннолли справится с актеришками своими силами, — промолвил Яков Иванович. — А мы, Вячеслав Сергеевич, просим вас понаблюдать за одним человечком.

— Как прикажете, — с готовностью отозвался Вячеслав Сергеевич.

—Расскажите сперва, что там происходит? — попросил де Санглен.

— По распоряжению генерал-губернатора арестовали сорок человек из актерской труппы, в том числе и мосье Домерга, — поведал Косынкин. — Свезли всех в Мясницкую часть.

—Ривофиннолли там?

—Да, ждет, когда арестованных препроводят на барку, — ответил Вячеслав и вдруг с чувством добавил: — Эх, поскорее бы их всех от греха подальше сплавили! Не случилось бы беды!

—Какой беды? — насторожился де Санглен.

—Слух по Москве разошелся, что все эти актеришки — французские агенты, — рассказал Косынкин. — Так там уж народ, сплошь мужики здоровые, дом с арестантами окружили, того гляди самосуд учинят…

— А что же полицеймейстеры? — возмутился Яков Иванович.

— Какие там полицеймейстеры? Квартальный надзиратель, один унтер да несколько солдат, — сказал Косынкин. — Не-е, они народ не удержат…

Де Санглен встревожился не на шутку. Он поднялся из- за стола и прошелся по гостиной.

— Только кровопролития нам не хватало, — буркнул он.

— Предлагаю немедленно отправиться на Мясницкую, — сказал я.

Идея посадить актеров на барку принадлежала мне. Но при мысли о том, что эти люди могут стать жертвой разгоряченной толпы, мне сделалось не по себе.

—Вот что, — произнес де Санглен, — вы, Вячеслав Сергеевич, ступайте с Петром Игнатьевичем: он незаметным способом укажет вам на жида. Ваша задача — понаблюдать за Менаше, установить круг общения. Большая часть его знакомцев нам известна. О них Гречевский вам предварительно расскажет, на них вам отвлекаться не стоит. Нас интересуют только неизвестные нам лица.

— А этот жид, он кто? — спросил Вячеслав.

— Менаше? — переспросил де Санглен. — Торговец. Наши жиды ведут обширную торговлю с польскими жидами, а теперь помогают нам. Они в отличие от поляков не ждут от Бонапарта ничего хорошего.

— И все-таки он двойной агент, — вставил Петр Игнатьевич.

—Двойной, — повторил Вячеслав. — А на чьей же он в действительности стороне?

— На стороне победителя, разумеется, — с усмешкой сказал де Санглен. — Ступайте, господа.

Вячеслав бросил на меня беспомощный взгляд.

—Давай так, — предложил я, — как только выполнишь задание, мы назначим вечер. — И повернувшись к де Санглену, пояснил: — Господин Косынкин хочет познакомить меня со своей невестой.

—Да-да, — кивнул Яков Иванович. — А мы с вами, пожалуй, и впрямь поедем на Мясницкую. Поговорим по дороге.

* * *

—Что ж, мы было упустили след, но удача вновь улыбнулась нам, — сказал де Санглен уже в коляске. — Подготовлю письмо и направлю к его высочеству… кого же направить?

—Принц Георг должен сейчас находиться в Ярославле, — заметил я. — Нельзя терять ни минуты. А тут эта история с актерами!

— Пожалуй, отправлю к его высочеству майора Би- строма, — промолвил де Санглен.

По поводу актеров он ничего не сказал. Но по его напряженному лицу было видно, что он всерьез опасается за судьбу арестантов.

— Я напишу письмо его высочеству, — предложил я.

— А вот и дом Лазарева, — сказал Яков Иванович.

Мы оказались в толпе разночинцев, мещан и простых мужиков. Некоторые распивали горячительные напитки, были и такие, что едва стояли на ногах, но вели себя весьма агрессивно. Казалось, даже воздух дрожал от напряжения. Из дома доносился гвалт, в котором смешались рыдания, плач и бессвязные причитания. И чем больше отчаяния вырывалось из окон, тем сильнее зверели люди на улице. Одно слово, один клич — и толпа ринулась бы творить самосуд.

Винцент Ривофиннолли и двое его помощников держались чуть в стороне верхом на лошадях. Заметив нас, итальянец покачал головой, как бы предупреждая, что добром дело не кончится.

Рядом с нами остановилась черная карета. Из нее неожиданно для меня вывалился полковник Парасейчук. Он выволок за шиворот господина лет сорока и воскликнул:

—Вот еще один!

Толпа загудела и обступила их. Господин, которого Парасейчук держал за шиворот, беспомощно озирался по сторонам. Его беззащитный вид подзадоривал пьяный сброд. Я кинулся к ним и прокричал:

— Ведите его немедленно внутрь! Его нужно срочно допросить!

—А-а, ваше сиятельство! — воскликнул полковник Парасейчук.

—Что вы делаете? Если толпа взбесится, ее не остановишь, — прошипел я и выкрикнул: — Вперед! Идемте!

Полковник окинул взглядом злобные рожи и побледнел. Я подхватил под руку арестанта, и мы вдвоем повели его в дом. Толпа расступилась. Стоявший на крыльце солдат ошалевшими глазами следил за толпой. Мундир полковника Парасейчука возымел свое действие, солдат отступил в сторону. Едва мы открыли дверь, как в проем попытался проскочить похожий на волка пес. Я пнул его ногой.

—Пшел отсюда! — цыкнул я.

Пес отскочил в сторону, посмотрев на меня с досадой. Я даже содрогнулся от чересчур осмысленного взгляда. Видимо, сказывалось напряжение последних дней: уже и в собаке что-то привиделось. Пес застыл в стороне и, судя по виду, выжидал нового случая проникнуть в дом.

Внутри накал страстей оказался нешуточным. Несколько десятков человек — мужчины и женщины вперемешку, — не получившие объяснения, за что задержаны, осаждали невзрачного квартального надзирателя. Тот не говорил ничего вразумительного, малодушно ссылаясь на распоряжение генерал-губернатора.

— Да я вас понимаю, понимаю, милые вы мои, — повторял он. — И жалко мне вас, а что делать? Губернатор так велел!

Арестанты обступили его и начали оттеснять, стараясь пробраться к выходу.

— Дело плохо, — сказал я.

—Если вырвутся наружу и схлестнутся с толпой на улице, будет побоище! — промолвил де Санглен.

— Олег Николаевич, выручайте! Вся надежда на ваш авторитет и ваш мундир, — обратился я к полковнику Парасейчуку.

Тот кивнул, вперился гневным взглядом в арестантов и неожиданно громким голосом рявкнул:

—Молчать!

Люди притихли и уставились на полковника. У квартального надзирателя — и у того дрогнули поджилки.

— А ну живо сесть всем! — гаркнул Олег Николаевич.

—Куда же сесть-то? — пробормотал кто-то.

— На пол садитесь, если некуда! Живо! На пол садитесь! И чтоб головы поднять не смели! — прогремел полковник.

Он пихнул нескольких ближайших к нему арестантов, и те опустились на пол. Их примеру последовали и остальные.

—Вот что, милостивый государь, — сказал я квартальному надзирателю, — немедленно отправьте кого-нибудь за подмогой. Здесь нужен отряд полицейских драгунов!

— Значится так! — продолжал распоряжаться полковник Парасейчук. — Займемся составлением списка. Тот, кого вызову, должен назвать имя свое и род занятий. Остальным сидеть тихо!

—Ваш друг заменит роту драгунов, — с уважением промолвил де Санглен.

— Только порою он чересчур деятелен, — сказал я, кивнув на господина, которого притащил полковник Парасейчук. — Не знаете, кто это?

—Николай Обер — муж известной всем мадам Марии- Розы Обер-Шальме, — сообщил Яков Иванович.

— Отплатил, стало быть, полковник за гостеприимство, — произнес я.

— Ничего-ничего, проверим и обершельмиху заодно, — сказал де Санглен. — А то все руки не доходили, а личность она явно неблагонадежная.

— Пустое, — ответил я и, окинув жестом арестантов, промолвил: — Здесь нашего шпиона нет.

— Почему вы так решили? — с подозрением тоном спросил Яков Иванович.

— Видели, что устроил этот мямля? — я указал подбородком на квартального надзирателя. — Окажись наш агент здесь, он воспользовался бы замешательством полицейских, подбил бы арестантов валить отсюда…

—На улице было бы побоище, — заметил де Санглен.

—Вот именно! А наш шпион воспользовался бы заварухой и скрылся, — закончил я.

Снаружи донесся топот, дверь распахнулась, вошли полковник Дурасов и двое поручиков. Увидев нас, Егор Александрович скривил презрительно губы и произнес:

—Опять беспорядки и опять в центре вы.

—Попросту мы опять на шаг впереди вас, — сказал директор Высшей воинской полиции.

— А вы опять Дурасов, — добавил я.

— А вы?! По какому праву вы здесь распоряжаетесь? — накинулся он на полковника Парасейчука.

—Видите ли, я только лишь призвал всех к порядку, — ответил Олег Николаевич. — Но командуете вы.

Дурасов сверкнул глазами и набросился на квартального надзирателя:

—Почему у вас тут посторонние командуют?!

Несколько арестантов, сидевших на полу ближе всех

к выходу, вытянулись в струнку и безотрывно следили за Дурасовым. Их глаза загорелись надеждой.

— Егор Александрович, прошу вас, потише, — вполголоса промолвил я на ухо полицеймейстеру. — Оставим разбирательства между собою на потом…

— Вы мне рот не затыкайте, милостивый государь! — прогремел тот в ответ. — Я полагаю, что вас следует немедленно выслать в Санкт-Петербург…

Один из арестантов, высокого роста француз в немыслимом сюртуке розового цвета, вскочил на ноги, схватил Дурасова за руку и прильнул к ней губами.

—Батюшка наш, спаситель! — закричал он.

Все пришли в движение, ближайшие ряды начали подниматься с пола, за ними следующие. Дурасов пытался высвободить руку. Француз в розовом выпрямился, обернулся к товарищам по несчастью и крикнул:

—Братцы, вот наш спаситель!

Его слова были восприняты как объявление об освобождении. Толпа волною хлынула на нас.

—Стойте, стойте! — кричал Дурасов.

Но его призыв потонул в многоголосом гаме. Толпа оттеснила нас в сторону, меня прижали к Егору Александровичу, а его к стене. Де Санглен пропал из поля зрения. Полковника Парасейчука людской водоворот закрутил и унес на улицу.

Снаружи послышались злорадные выкрики, предвещавшие кровавую потеху:

— Куда?! Куда прете?! Шпиены! Французы! Бей их, братцы! Бей их!

— Да мы свои! Свои, братцы! — кричал кто-то надрывающимся голосом.

Его отчаянный крик еще больше подзадорил толпу.

—Ишь, сволочь! Где ты тут братцев себе нашел! — раздалось в ответ.

Стены задрожали, и, даже будучи внутри, мы почувствовали, как земля пошла ходуном, как бывает, когда десятки ног топчутся на малюсеньком пятачке. Мольба о пощаде, женский крик резали уши и все сильнее пьянили озверевшую толпу.

—Что вы наделали?! — прохрипел мне в лицо Дурасов.

Я распихал оставшихся арестантов и отлепился от полицеймейстера. С улицы донесся зычный голос полковника Парасейчука:

—Слушай мою команду! Ружья на изготовку!

—Что он творит?! — вскрикнул Егор Александрович и начал проталкиваться к выходу.

Навстречу ему хлынули французы, ищущие спасения от уличной расправы. Полицеймейстера отбросили, он налетел на меня спиною, и я врезал ему ребром ладони в правый бок. Он охнул и свалился на пол. Я отскочил в сторону — между мною и полицеймейстером хлынул поток людей.

Послышалась новая команда Парасейчука:

—Вы трое, в воздух пли!

Оглушительно громыхнули выстрелы, и сразу же сделалось тихо.

Дурасов повернул голову, мелькнуло его искаженное от боли лицо, он искал кого-то глазами, а руками держался за бок. Я протиснулся вперед, подхватил его под микитки, оттащил к стене.

— Что с вами, Егор Александрович? — воскликнул я, а сам изобразил воинственную позу и оттолкнул нескольких человек, оказавшихся поблизости.

—Кто-то ударил меня, — всхлипнул он.

— Я с вами, Егор Александрович! Никто не посмеет близко к вам подойти, — заверил я полицеймейстера.

С улицы вновь донесся зычный голос Парасейчука:

— Что ж, вижу, самые храбрые здесь собрались! На безоружных пленных кидаетесь! Разве ж это по-христиански?!

— Бить надо их! Бить супостатов! — крикнул кто-то в ответ с истерическими нотками в голосе.

—Ну-ка выйди сюда! Выйди вперед, не боись, храбрец! — позвал полковник Парасейчук.

—Что там происходит? — простонал полицеймейстер.

Справившись с болью в боку, он выпрямился и с опаской взглянул на дверь.

—По вашему приказу наводят порядок, — сказал я.

А с улицы вновь послышался голос Олега Николаевича:

— Ты храбрый такой, видите ли! Французов хочешь бить? Так что же ты, мил человек, в ополчение не пошел? А? К генералу Милорадовичу! А? В общем так! Сейчас я уйду, а вы чтобы разошлись немедленно по домам! Кого увижу здесь через минуту, в Сибирь отправлю! Не обижайтесь тогда!

Парасейчук вошел в дом и с порога рявкнул на арестантов:

—А вы! Чтоб сидели тихо и без команды его высокопревосходительства с места не смели двигаться!

Арестанты были больше напуганы, нежели всерьез пострадали. Лишь у нескольких человек появились свежие ссадины и кровоподтеки. Полковник Парасейчук сумел вовремя остановить потасовку и развести враждебные стороны. И теперь он, добровольно приняв роль подчиненного, докладывал обстановку полицеймейстеру Дурасову.

Мне более делать здесь было нечего, и я вышел на улицу. Толпа рассеялась. Несколько смутьянов, желавших, вероятно, в первую очередь самим себе доказать свою смелость, ругали французов и отбившего их борова. Но держались они на таком удалении, чтобы при малейшей угрозе раствориться в ближайших переулках.

Чуть в стороне стояли де Санглен, Ривофиннолли и их помощники. Итальянец спешился и держал лошадь под уздцы. Я направился к ним.

Мимо меня протрусил пес, тот самый, что с завидной настойчивостью прорывался в арестантскую, куда, очевидно, упекли его хозяина.

—Ну что, не повезло тебе, братец, — пожалел я псину и протянул ему руку с открытой ладонью.

Пес, помнивший, как я шуганул его с крыльца, навострил уши, глянул на меня с недоверием, но все-таки потянулся ко мне, обнюхал пустую руку, посмотрел на меня с примирительным недоумением и побежал дальше как-то устраивать свою собачью жизнь.

—Этот ваш полковник! Хорош! — похвалил де Санглен Олега Николаевича.

— Он не мой, его Аракчеев приставил ко мне через Вязмитинова, — сказал я.

—Неважно, — ответил Яков Иванович. — Переманить бы его к нам в Высшую воинскую полицию. Очень дельный офицер, хотя по виду и не скажешь. Такие люди нам более всего и нужны. Что он там застрял?

—Подтирает сопли Дурасову, — усмехнулся я.

—Ладно, оставим их. — де Санглен направился к коляске. — Нужно спешить. Ваш полковник напомнил мне майора Бистрома. Тот служил полицеймейстером в Ковно.

 

Глава 17

В штабе Высшей воинской полиции я написал письмо его высочеству принцу Георгу Ольденбургскому, а де Санглен проинструктировал майора Бистрома. И тот немедленно отправился в Ярославль.

— Остается ждать новостей от вашего надворного советника, — сказал де Санглен.

—Надеюсь, Косынкин не подведет, — промолвил я.

Потянулись утомительные часы вынужденного ожидания. Мы выслушивали доклады агентов и строили предположения относительно шпиона, обосновавшегося в окружении принца Георга. Однако за отсутствием сколько-ни- будь достоверных зацепок все наши рассуждения оставались пустыми, умозрительными домыслами.

Я высказался в том духе, что жида Менаше нужно допросить с пристрастием, а не терять время на слежку, которая может оказаться бесплодной.

Де Санглен отказал в весьма категоричной форме. Главным доводом послужило то, что сотрудничество Высшей воинской полиции с жидами было столь плодотворным, что Яков Иванович не мог рисковать их доверием даже ради поимки очень важного шпиона.

К нам заглянул полковник Парасейчук. Он рассказал, что арестантов препроводили на барку, а Винцент Ривофиннолли со своими людьми наблюдают за ними, сопровождая судно по берегу.

Де Санглен отнесся к полковнику с большой благосклонностью, тот включился в нашу беседу, и я понадеялся, что утренний конфликт с Олегом Николаевичем исчерпан.

— Если бы не вы, там случилось бы непоправимое, — сказал я. — Воистину, Бог послал вас к нам в трудную минуту.

—Не преувеличивайте, — махнул рукой Парасейчук. — Если бы не я, то кто-нибудь еще. Видите ли, по-другому не бывает, всегда кто-то берется за дело.

— Если бы пьяный сброд сцепился с французами, дошло бы до смертоубийства. Вот и было бы по-другому, — поддержал меня де Санглен.

Олег Николаевич еще раз махнул рукой. Любопытный оказался он субъект, этот полковник Парасейчук. Со мною он держался холодно, но и видом своим, и поступками показывал, что наша размолвка не должна послужить препятствием к исполнению служебного долга.

Вдруг я припомнил, как наш дворовый мужик Сенька пропустил под утро незнакомца к мосье Каню, потому как не знал, что французишка давеча сказал нам «адью».

—Олег Николаевич, вы опросили всех в доме генерал- губернатора по поводу слуги мадам Арнье? — спросил я.

—Из прислуги всех, — ответил полковник. — А с господами беседовал полковник Дурасов.

— А вся ли прислуга была в доме? Может, кто-то был в отлучке? — продолжил я.

— Хм, — полковник Парасейчук пожевал губы. — Вы правы. Виноват, не подумал об этом. Пожалуй, стоит еще раз съездить в Сокольники.

—Вы думаете это что-нибудь даст? — промолвил де Санглен.

— У вас есть еще какие-нибудь зацепки? — парировал я.

— Ищем, — сказал Яков Иванович. — Что-нибудь да найдем.

—А я покамест прокачусь в Сокольники, — заключил полковник Парасейчук.

И ведь он не сомневается в том, что его запросто пропустят и позволят опрашивать челядь, подумал я. Впрочем, он же был порученцем не абы кого, а графа Аракчеева.

* * *

Поступили первые задержанные от Винцента Ривофиннолли. Мои предположения оправдались: оставшиеся на свободе друзья и родственники арестантов бросились встречать барку по ходу ее продвижения по Москва-реке. Они перекликались с задержанными с берега. А потом Ривофиннолли отлавливал их и отправлял на допрос в штаб Высшей воинской полиции.

Несколько часов подряд я и де Санглен беседовали с перепуганной публикой, но ничего дельного ни от кого не добились. То ли среди них наполеоновских агентов не было, то ли они слишком натурально разыгрывали друзей и родственников, убитых горем из-за внезапного ареста близкого человека и помышлявших лишь об одном: поддержать загнанного на барку несчастного и, возможно, в последний раз, хоть издали, с берега повидать его и послать воздушный привет.

Когда поток задержанных иссяк, Яков Иванович сказал:

—Ну-с, мы сделали все, что могли. А теперь я бы счел за честь воспользоваться предложением вашего тестя Сергея Михайловича.

Мы отправились на Петровку, наказав в штабе, что, как появится Ривофиннолли, отослать его к нам.

Мартемьяныч и не думал, что директор Высшей воинской полиции примет его приглашение и явится на ужин. И теперь старик едва не прослезился, вдруг почувствовав себя нужным, как в те годы, когда был молод и служил.

Однако же свинью днем зарезали, яства были готовы к подаче на стол. А для начала Сергей Михайлович пригласил нас отведать свежей рябиновой настойки. Рюмка напомнила о том, что в течение дня мы толком не ели. Мы с нетерпением ждали приглашения к столу.

И тут появился Косынкин. Выглядел он нерадостно.

—Ну-с, что? Что там Менаше? — спросил де Санглен.

— Убит, — мрачно доложил Вячеслав.

—Как убит? — опешил Яков Иванович.

Косынкин сделал рукою неопределенный жест и сказал:

—Бог его знает как. Зарезали его.

—Так значит зарезали! — воскликнул де Санглен. — Но кто? Вы кого-нибудь видели?

— В том-то и дело, что никого, — виноватым голосом ответил Вячеслав.

— А вы не отлучались, следили постоянно? — участливо спросил Яков Иванович.

Де Санглен, уловивший виноватые нотки в голосе Вячеслава, задал вопрос неспроста.

—Глаз не спускал, — сказал надворный советник. — Вот только Анастасии Кирилловне весточку послал, что навестить не смогу ее днем. Но это не помешало мне никоим образом. Я мальчонку приметил там и на Конюшковскую отправил его.

—Так что же произошло-то? — спросил де Санглен.

—А вот что, — продолжил Косынкин. — Все было спокойно, и вдруг — крики, бабы в плач! Суета, забегали все, дворник появился, потом квартальный. Я чую, стряслось что-то нехорошее. Потом уже момент выбрал, к квартальному надзирателю подошел, он и говорит, мол, жида Менаше зарезал кто-то.

— Все тот же почерк, — тяжело вздохнул Яков Иванович.

— Немедленно едем! — воскликнул я. — Нужно допросить…

—О, господи! — воскликнул Мартемьяныч. — Ну почему этот ваш жид не пришел к нам и его не зарезали тут?! По крайней мере вы не остались бы без ужина!

—Нет-нет-нет! — Де Санглен воздел руки вверх. — Мы не поедем никого допрашивать! Мы не намерены отказывать себе в удовольствии из-за козней наполеоновских агентов.

—Браво, браво! — обрадовался Сергей Михайлович.

— Уверен, это будет пустая трата времени, — ответил Яков Иванович на мой недоуменный взгляд. — Раз уж этот агент разделался с несколькими хорошо подготовленными офицерами под носом у целого отряда полиции и не оставил никаких следов, то уж на месте убийства старого жида мы тем более не найдем его визитной карточки. Поужинаем спокойно, а потом поедем.

—И куда же вы собрались? — спросила Жаклин.

Она спустилась в гостиную и услышала последние слова де Санглена. Мы не успели ответить. Явился Сенька, наряженный дворецким, и объявил, что пожаловали коллежский советник Мохов со своею сестрою Анастасией Кирилловной.

— Сергей Михайлович пригласил на ужин! — воскликнул просиявший Косынкин. — А я успел отправить Настеньке весточку, что возвращаюсь с задания.

— Война войной, а жизнь идет своим чередом, — буркнул де Санглен.

В гостиную вошли Моховы. Сергей Михайлович двинулся к ним навстречу. Гавриил Кириллович с удовольствием потер руки и бросил на меня заговорщический взгляд. Косынкин поспешил к будущему шурину с рукопожатием, а затем широким жестом пригласил Моховых к столу. Анастасия Кирилловна шла на полшага впереди мужчин. На ее губах блуждала лукавая улыбка.

Подали поросенка, фаршированного капустой и яблоками. Мы приступили к трапезе. И только у Мартемьяныча не было аппетита. Он сидел во главе стола и благодушно наблюдал за гостями. Натали Георгиевна уговаривала его поесть, но тот только налегал на наливку, подливал Гавриилу Кирилловичу и все как-то странно поглядывал на коллежского советника, словно силился что-то вспомнить.

Появился Сенька, стал мяться в дверях.

—Ну что ты? — спросил Мартемьяныч.

—Немец пожаловал, тот, что утром был, — доложил мужик и добавил со смущением: — Назвался он так, что, прости господи, язык не поворачивается сказать. — Он перекрестился и выдал: — Рылом что ли…

—Ривофиннолли, — поправил я. — Веди его скорее.

Винцента усадили за стол, подали тарелку, налили вина.

Итальянец ел с завидным аппетитом, я даже пожалел, что не проделал прогулки верхом, перед тем как сесть за стол.

—Как там дела? — спросил де Санглен Ривофиннолли, когда тот утолил первый голод.

— Плывут себе, артисты-фокусники, плывут! — ответил Винцент.

—О! — вдруг вскрикнул Мартемьяныч.

Все с удивлением посмотрели на него. Сергей Михайлович поднялся из-за стола, шутливо погрозил пальцем Гавриилу Кирилловичу и сказал:

—Вот почему вы кажетесь мне знакомым!

Он потер руки и с таинственным видом покинул гостиную, но через минуту вернулся с газетой «Московские ведомости».

—Вот! — торжествующе произнес Мартемьяныч. — Мы с Натали ездили на Пресненские пруды! Это же вы были устроителем! Вот мы даже газету сохранили!

Мартемьяныч протянул мне «Ведомости», отчеркнул ногтем объявление, и я прочитал: «Бывший авдитор Христиан Венстер, ныне учитель гимнастики при императорском абовском университете, будет иметь честь показывать почтенной публике на Пресненских прудах в субботу, 13 июля, опыт над изобретенною им гидростатическою машиною, представленною его императорскому величеству».

Де Санглен набросился на коллежского советника с расспросами. Мохов поднял руки, глянул с досадой на Сергея Михайловича и сказал:

— Господа, господа, ничего особенного! Действительно я возил в Санкт-Петербург и в Москву изобретателя. Исключительно в научных, так сказать, целях. Никакой корысти…

Он продолжал оправдываться, убеждая, что на этих зрелищах ни копейки не заработал, а только и делал, что хлопотал об ученых познаниях. А у меня перед мысленным взором закрутились события последних дней. У покойного шляхтича Гржиновского в потайном кармане обнаружилась газета с объявлением о том же самом господине Венстере. Я не догадался уточнить, но мог с уверенностью утверждать, что если Демьяненко и Косынкин встречали английского генерала Вилсона, то выходит, они все вместе присутствовали при заселении пана Гржиновского. После чего надворный советник Косынкин увязался со мною в Москву, куда месяцем раньше уехал его будущий шурин все с тем же Христианом Венстером.

Мало этого! Теперь выяснилось, что господин Венстер преподает в императорском абовском университете! А не он ли тот самый агент, который должен будет позднее передать кронпринцу сведения об успехах Наполеона?

—И какое же настроение у вашего Христиана Венстера? — спросил я коллежского советника.

Мохов скривил рот, словно ему на мозоль наступили, покачал головой и сказал:

—Испугался он, да и был таков! Укатил в Финляндское княжество! Все дело мое прахом пошло!

Вот тебе на! Конечно же я не ожидал, что господин Венстер уже покинул Москву. Выходило, что, если он и был агентом, то не тем, о котором подумал я. А что до Косынкина с Моховым — так их поведение теперь казалось мне крайне странным, особенно — Косынкина.

Мартемьяныч, вспомнивший наконец, где он прежде встречал Гавриила Кирилловича, будто бы освободился от тяжкого груза и почувствовал голод.

— Уф, вот теперь и я отведаю свинины, — сказал он, взяв в руки столовые приборы.

Я искоса поглядывал на Косынкина. Физиономия его сделалась озабоченной. В какой-то момент наши глаза столкнулись, он быстро отвел взгляд и о чем-то заговорил с Анастасией Кирилловной. Судя по тому, как она удивилась, разговор Вячеслав завел неожиданный. Словом, вел он себя подозрительно.

Увлеченный своими наблюдениями, я едва не пропустил мимо ушей рассказ Винцента.

—Представляете, простая собака, а порою предана хозяину больше, чем жена, — говорил Ривофиннолли.

—Это ты к чему? — спросил де Санглен.

— Собака, говорят, мосье Домерга, всю дорогу трусит за баркой по берегу! Отыскала же как-то…

— Собака? — переспросил я. — Не тот ли пес, что крутился на Мясницкой?

—Он самый, — кивнул Ривофиннолли.

—Собака! — воскликнул я.

И резко поднялся из-за стола. Все застыли, глядя на меня с удивлением.

—Сенька! Коня мне! — крикнул я и, схватив итальянца под руку потащил его из-за стола. — Едем, Ривофиннолли! Где она, эта собака?!

Я поспешил к выходу, увлекая за собой итальянца. В дверях я обернулся:

— Яков Иванович, на два слова! Уж простите, я без церемоний! Дело неотложное!

—Простите, господа, — извинился де Санглен.

Он поднялся из-за стола и подошел к нам.

— Косынкина и Мохова нужно арестовать! — сказал я шепотом и, упреждая расспросы, добавил: — Потом все объясню! Сейчас времени нет!

Ривофиннолли бросил на де Санглена умоляющий взгляд, но тот кивнул на меня. Мы вышли из гостиной.

В сенях я увидел Федьку, он оборачивал какие-то книги: верно, Жаклин поручила. Я отобрал у него рук кусок оберточной бумаги и бросился на кухню.

—Мясо есть? Что от поросенка осталось? — спросил я кухарку.

-Батюшка-барин, все уж собакам выбросили! — всплеснула она руками.

— Хорошо наши собаки живут! — хмыкнул я.

Ривофиннолли, не ожидавший, что его трапеза прервется столь неожиданно, следовал за мной. Я вернулся в гостиную. Расторопная прислуга уже собрала использованную посуду. И только перед Сергеем Михайловичем стояла полная тарелка, а сам он с довольным видом, вооружившись ножом и вилкой, присматривался к сочной свинине.

Гости не спускали с меня удивленных взглядов. Я подошел к тестю:

—Мартемьяныч, ты ж вроде есть не хотел!

И не дав ему опомниться, забрал мясо, завернул в бумагу и двинулся к выходу.

Мы догнали барку у Крутицкого подворья.

—Вон он, — Ривофиннолли указал вперед.

Пес бежал по тропинке, тянувшейся вдоль берега. Он добрался до вытоптанного пятачка, оттуда по дорожке спустился к воде, где на маленьком мостике две бабы полоскали белье. Мы спешились.

—Смотри-ка, так и бежит, не бросает хозяина! — с уважением промолвил Ривофиннолли.

Пес проскользнул между женщинами и застыл на краю мостика, вытянув морду. Одна из баб, наткнувшись на животное, вскрикнула от неожиданности.

— Свят-свят! — Она широко перекрестилась, и от ее руки разлетелись брызги.

—Ты что?! Иди отсюда! Ишь, белье замарает! — шикнула другая на пса.

Пес фыркнул и дернул мордой так, словно хотел отмахнуться от бабы, как от надоедливой мухи, тявкнул вслед удалявшейся барке и повернул обратно. Он поднялся к нам, и я поманил его:

—Песик-песик.

Он остановился, посмотрел на нас, и я, как давеча на Мясницкой, поразился чересчур умному взгляду. Пес, прижав уши, метнулся в сторону. Я развернул мясо и позвал по-французски:

—Toutou, toutou! [41]Песик (фр.).

Французская речь или вкусный запах сделали свое дело. Пес потоптался на месте, затем все же решился и подбежал к нам. Он потянулся к мясу, готовый в случае малейшей опасности рвануть прочь. Я отделил кусок и бросил ему. Пес поймал мясо на лету и проглотил. Я протянул к нему руку, он зарычал. Итальянец потянулся за пистолетом.

— Тихо-тихо, — остановил я его и ласково проговорил: — Ладно, жуй, собака.

Пока пес жевал, я внимательно рассматривал его. Черная спина, белое брюхо, рыжие подпалины, шерсть длинная, статью похож на волка. Такой не только московские, а и сибирские морозы выдюжит. На морде шерсть белая, а вокруг глаз черная. Словно очки надеты. И сами глаза необычные — голубые, а зрачки маленькие, черные. Немудрено, что от их взгляда не по себе становится.

Пес покончил с угощением. Я протянул ему второй кусок на открытой ладони. Он облизнулся, подошел ближе и взял мясо с моей руки. Я погладил его за ушами, провел рукою по шее, скользнул пальцами под ошейник и наткнулся на что-то плотное.

Я вытянул из-под ошейника узкую полоску сложенной в несколько слоев бумаги.

— Ух ты, — выдохнул Ривофиннолли.

— Вот кого допрашивать нужно было. — Я развернул послание.

Текст был написан по-французски аккуратным женским почерком. «Не волнуйся, милый! Все обнаружила, как ты указал. Береги себя. Молюсь за тебя!»

—Говоришь, это пес мосье Домерга? — спросил я.

—Его, — подтвердил Ривофиннолли.

—Бонапарт! Whatadog! Уже и собаки на его стороне! — я разозлился.

—Разберись теперь, к кому эта псина бегала! — посетовал Ривофиннолли.

— Супругу Домерга проверить в первую очередь, — сказал я. — Найдете в доме какие-нибудь письма, сравните почерки.

Пес покончил с мясом, облизнулся, пошмыгал носом и, не уловив запаха съестного, тявкнул и побежал вдогонку за баркой. Не сговариваясь, мы оседлали лошадей и двинулись следом.

Крутицкое подворье осталось позади. Мы миновали Симоновский монастырь и оказались перед Тюфелевой рощей. Слева возвышался деревянный дворец, за ним потянулись дачи, отдыхающая публика прогуливалась под сенью старых дубов.

— Вот ведь люди! Как будто и войны никакой нет, — промолвил я.

Пес углубился в рощу, его черная спина промелькнула в куртине отцветших ландышей.

— Сучий Иван Сусанин! — выругался я. — Ладно, от него, думаю, мы больше ничего не добьемся. Вряд ли здесь его кто-либо поджидает. Пес просто бежит за баркой — там его хозяин.

Мы проехали еще немного и остановились на берегу Лизина пруда. Молодой человек с барышней покинули беседку при нашем приближении. Я заглянул в ротонду и обнаружил типографский листок, оставленный на скамейке.

— Афишка графа Ростопчина! — хохотнул итальянец.

Я взял листок и прочитал:

«Главная квартира между Гжати и Можайска. Наш авангард под Гжатью; место, нашими войсками занимаемое, есть прекрепкое, и тут светлейший князь намерен дать баталию; теперь мы равны с неприятелем числом войск. Через два дни у нас еще прибудет 20 ООО; но наши войска — русские, единаго закона, единаго царя, защищают церковь Божию, домы, жен, детей и погосты, где лежат отцы наши. Неприятели же дерутся за хлеб, умирают на разбое; если они раз проиграют баталию, то все разбредутся, и поминай как звали!

Вы знаете, что я знаю все, что в Москве делается; а что было вчера — не хорошо, и побранить есть за что: два немца пришли деньги менять, а народ их катать; один чуть ли не умер. Вздумали, что будто шпионы; а для этого допросить должно: это мое дело. А вы знаете, что я не спущу и своему брату — русскому. И что за диковина ста человекам прибить костяного француза или в парике окуренаго немца. Охота руки марать! И кто на это пускается, тот при случае за себя не постоит. Когда думаете, что шпион, ну, веди ко мне, а не бей и не делай нарекания русским; войски-то французский должно закопать, а не шушерам глаза подбивать.

Сюда раненых привезено; они лежат в Головинском дворце; я их смотрел, напоил, накормил и спать положил. Вишь, они за вас дрались; не оставьте их, посетите и поговорите. Вы и колодников кормите, а это государевы верные слуги и наши друзья. Как им не помочь!

Граф Ростопчин».

— Да уж, это не Карамзин, — вымолвил я.

— Я же говорю, это афишка Ростопчина, — ухмыльнулся Ривофиннолли.

— Николай Михайлович порывался писать тексты для генерал-губернатора, — сказал я и, бросив афишку на скамью, добавил: — Но судя по слогу, Федор Васильевич сочиняет сам.

— Только людей смешит, — сказал итальянец.

—Напрасно вы умаляете значение этих афишек. Слово, особенно печатное, изменяет мир, — возразил я, обвел рукою пруд и продолжил: — Доказательство перед вами. Кстати, все того же Карамзина.

—Уж не он ли тут накарябал? — с сарказмом спросил Ривофиннолли, указав на надпись, вырезанную на деревянной скамейке. — Мне эти буквы разобрать не под силу. Что там написано?

Я поднялся в ротонду, повернулся так, чтобы было сподручнее разглядеть каракули, и прочитал:

— Хех, прямо-таки Петрарка, — хохотнул итальянец.

— Да, это не Карамзин, но явный его почитатель, — сказал я. — Едем, расскажу по дороге.

Мы двинулись в обратный путь.

— Некогда Николай Михайлович написал незатейливую повесть «Бедная Лиза», — начал я. — Сюжет ее прост: богатый повеса соблазнил честную девушку и бросил, а она утопилась. Как раз в том пруду.

—Вот как, — равнодушно заметил Ривофиннолли.

— Именно, — подтвердил я. — Все действие разворачивалось там. В Тюфелевой роще карамзинская Лиза собирала ландыши, там же встречалась со своим ненаглядным Эрастом и утопилась там же. Раньше пруд назывался Лисин, а теперь Лизин. Роща и пруд стали излюбленным местом для романтических встреч. Туда приезжают собирать ландыши со всей Москвы. Состоятельные господа понастроили дачи. Сказать по чести, хозяева окрестных угодий должны были выплатить Карамзину изрядные комиссионные. Печатным словом он поднял в цене их землевладения. — Немного помолчав, я добавил: — А теперь генерал-губернатор печатным словом поднимает дух москвичей.

Дальнейший путь мы проделали молча. Усталость брала свое, я засыпал прямо в седле. Мы заехали на Петровку, но гости уже разошлись. Жаклин уложила девочек спать и коротала время с отцом за игрою в лото.

— Ну что? — с нетерпением спросил Сергей Михайлович.

—Мартемьяныч, твой обед пошел на благое дело, — ответил я. — Мы напали на след французского агента.

— Ты бы предупредил, так я б велел поросенка с мышьяком приготовить, — вздохнул тесть. — И что же теперь?

— Нам еще кое-кого допросить нужно, — сказал я. — Это быстро, я скоро вернусь.

— Папа, твой ход, — напомнила Жаклин Мартемьянычу.

Однако Ривофиннолли пришлось отправиться к мадам Домерг без меня. На выходе из дома мы столкнулись с Петром Ивановичем Вороненко.

— Ваше сиятельство, — обратился полицейский ко мне, — генерал-губернатор его сиятельство граф Ростопчин хочет видеть вас немедленно!

— Что ж, я поеду на Лубянку, а вы допросите француженку. Встретимся в штабе Высшей воинской полиции, — сказал я итальянцу.

 

Глава 18

В приемной графа Ростопчина я встретил Булгакова.

— Очень зол, — шепнул мне Александр Яковлевич и обыденным голосом добавил: — Будьте любезны, граф, обождите несколько минут. Его сиятельство примет вас.

Я опустился на диван и прикрыл глаза. Ломать голову над тем, какая муха укусила генерал-губернатора, ни сил, ни желания не было. Да и зная Федора Васильевича, был уверен, что вызвал он меня по важному делу. А то, что он был не в духе — в общем-то поводов для веселья у него не было.

Очнувшись, я обнаружил себя в полулежачем положении, заботливо прикрытым пледом. Двери кабинета генерал-губернатора оказались открыты.

—Передохнули, граф? — спросил Федор Васильевич.

—Виноват, ваше сиятельство! — Я вскочил и направился к нему. — Несколько дней в пути и последние две ночи почти без сна.

—Вот я и велел не тревожить тебя, — ответил граф Ростопчин. — Пусть, думаю, отдохнет перед дорогой.

Он говорил мне «ты», как старому доброму знакомому, отчего у меня потеплело в душе.

—Вы сказали «перед дорогой»?

— Да, — подтвердил граф Ростопчин. — Я принял решение отправить тебя из Москвы обратно в Санкт-Петербург.

—Простите, что-то я не понимаю, ваше сиятельство…

Генерал-губернатор нахмурился, покачал головою, — видно было, что он сделал над собою усилие, приготовившись объяснить что-то, что, по его убеждению, никаких объяснений не требовало в виду совершеннейшей очевидности.

—Андрей, — промолвил он заботливым голосом, — ты сам видишь, что твои действия вносят только сумятицу. Ты провел столько лет в Англии, отвык от российской действительности. А сейчас времени на ошибки нет…

— Какие же это ошибки?! — вспыхнул я. — Всего лишь за сутки я разоблачил мадам Арнье…

—Да, — согласился генерал-губернатор и тут же возразил: — Но ты действовал, ни с кем не согласовавшись! И это привело к тому, что ты чудом остался жив! Скажи спасибо полковнику Дурасову! Егор Александрович вовремя подоспел к тебе на помощь! Впрочем, ты дело сделал. Мадам Арнье поймаем и без тебя. Никуда она не денется.

Граф Ростопчин по неведению полагал, что у нас полно свободного времени на розыск Изабель. А я по-прежнему не имел права раскрывать ему правды.

—Но мадам Арнье…

— Да бог с нею, с этой француженкой, — с досадой прервал меня генерал-губернатор. — Вчера! Что ты учинил вчера!

—Вчера?! — изумился я.

—Да, ты ведь проспал всю ночь. — Его голос вновь наполнился теплотою: — Я велел не тревожить тебя.

Перед мысленным взором появилась Жаклин. Вот она сидит спиною ко мне, играет с отцом в лото. Я говорю, что скоро вернусь, а она, не оборачиваясь, напоминает Мартемьянычу: «Папа, твой ход». Я вздохнул.

— Что же теперь вздыхать? — промолвил генерал-губернатор. — Из-за тебя в Москве едва не начались беспорядки!

— Беспорядки?! В Москве?! — переспросил я, раздосадованный, что Федор Васильевич по-своему растолковал мой вздох.

—Побоище на Мясницкой, — уточнил он. — В двух шагах отсюда! Ты хоть представляешь себе, во что все это могло бы вылиться?! Пьяные толпы пошли бы громить иностранные слободы, начались бы грабежи, мародерство! Пришлось бы вызывать войска, чтобы подавить беспорядки! Да лучшего подарка Наполеону ни один французский агент бы не сделал!

— И вы считаете меня виновником случившегося?! — возмутился я.

—Полковник Дурасов подоспел в тот момент, когда ты за каким-то чертом решил выпустить арестованных французов прямо в объятия пьяной черни! Ума не приложу, каким чудом он сумел усмирить толпу…

—И что же?! И за это спасибо сказать Дурасову?!

— Не понимаю, отчего ты зубоскалишь, — ответил граф Ростопчин. — Полковнику, между прочим, и самому здорово досталось! Там в буквальном смысле началась рукопашная схватка!

—Ваше сиятельство! Я присутствовал там, на Мясницкой, и об этой рукопашной знаю не со слов Дурасова…

—Ладно, милостивый государь мой, не будем спорить понапрасну. Я принял решение и предписываю вам покинуть Москву! Возвращайтесь в Санкт-Петербург.

Граф Ростопчин перешел на официальный тон, и я пожалел, что сразу же начал спорить с ним. Нужно было воспользоваться потеплением в отношениях и постараться объяснить все, как близкому человеку. Федор Васильевич верил Дурасову. А я, обиженный наветами полицеймейстера и угнетенный нечаянной виною перед супругой, уже не мог остановиться.

—Простите великодушно, ваше сиятельство, но я пребываю в Москве по поручению непосредственно государя императора!

—Его величество далеко отсюда, — сурово ответил генерал-губернатор, — и здесь продолжением его императорской власти являюсь я.

— Уже нет, — возразил я.

— Что значит — нет?! Вы соображаете, что говорите?! — он побагровел.

— Театр военных действий переместился на территорию Московской губернии, — сказал я. — В соответствии с «Учреждением для управления Большой действующей армией» вся полнота власти перешла к главнокомандующему. И я покину Москву только в том случае, если получу письменный приказ фельдмаршала Кутузова. Засим, честь имею.

И я вышел из кабинета генерал-губернатора.

В приемной я встретил Булгакова.

— Не знаю, с чего вы взяли, что генерал-губернатор зол, но настроения я ему не улучшил, — сказал я.

—Пройдемте ко мне, — предложил Александр Яковлевич. — У меня посетитель, и мы говорили о вас.

Полковник Парасейчук рассматривал бронзовую фигуру Меркурия, стоявшую на подоконнике. Когда мы вошли, он обернулся и, увидев меня, сухо улыбнулся:

—Вы оказались правы. Мужик из прислуги…

Тут Олег Николаевич умолк, а тактичный Булгаков окинул нас любопытным взглядом и, что-то такое взяв себе на заметку, промолвил:

—Господа, позвольте оставить вас на некоторое время. Мне нужно к губернатору. Мой кабинет в вашем распоряжении.

Он удалился. А я накинулся на полковника:

—Так что, что вы узнали?

—Вы были правы. Видите ли, вчера я обнаружил, что во время убийства слуги мадам Арнье в доме отсутствовал конюх Афанасий. И надо же такому случиться, что именно ему-то однажды и довелось со слугой мадам Арнье…

— What'syourpoint [42]Ближе к делу (англ. невежливо).
, Олег Николаевич! — не выдержал я. — Ближе к делу! Вы узнали адрес?

—Однажды Афанасий ездил с ее слугой в дом некоего Рыскина на Швивую горку…

—Вшивую? — переспросил я.

— Швивую, — поправил меня полковник. — Я уже был там.

—Туда! Немедленно! — вскрикнул я.

Не церемонясь, я схватил полковника за руку и потащил за собой. У выхода мы едва не столкнулись с Булгаковым, выходившим из приемной графа Ростопчина. Он кинулся за нами. Мы побежали вниз по левой лестнице, а он по правой.

— Граф, — крикнул он, — я имею распоряжение генерал-губернатора подготовить приказ относительно вас…

— Готовьте-готовьте! И оставьте его себе! Для коллекции! Вы же пишете историю канцелярии, — бросил я на ходу.

—Историю почты, — печальным голосом уточнил Булгаков.

—Вот и пошлете его по почте!

Последних ступеней мы достигли одновременно и вновь едва не столкнулись.

— Его сиятельство приказал вам покинуть Москву, — выпалил Булгаков.

—И покину! — ответил я. — Но не ранее самого его сиятельства!

И более не теряя времени я выбежал на улицу. У подъезда поджидала коляска, нанятая полковником Парасейчуком. Мы сели в экипаж, дремавший возница смешно взбрыкнул ногами и взялся за вожжи.

— На Швивую горку, голубчик, — велел Олег Николаевич.

—И вот что любопытно, — поведал по дороге полковник. — Этот Афанасий сказал, что там как-то всем не понравилось, что он притащился с ее слугой. И он еще, как он сам сказал, от греха подальше за ворота вышел, чтобы не смущать никого…

—She'sdone![43]С ней покончено (англ.).
— с удовольствием воскликнул я.

* * *

От вида, открывшегося то ли с Швивой, то ли Вшивой горки, перехватило дух. Внизу блестели Москва-река и втекавшая в нее Яуза. А Кремль уже не возвышался над нами величественной крепостью, а плыл в синем воздухе, и казалось, можно рукою достать его башенки и играючи переставить с места на место.

—А вон там, говорят, окончила свои дни Салтычиха. — Олег Николаевич указал на пылавшие золотом купола Ивановского монастыря.

—Кто? — не понял я.

— Душегубица из Теплого Стана, — пояснил Парасейчук.

—Из Теплого Стана? Это вы к чему? — насторожился я.

—Да ни к чему, просто, видите ли, место примечательное, — сказал полковник.

—Видите ли ему, — буркнул я.

Ворота оказались открыты, и мы прошли во двор усадьбы. Навстречу нам попался юноша лет шестнадцати в ливрее, аккуратно подстриженный и вообще ухоженный. И я поневоле проникся симпатией к хозяину дома, полагая, что только уважительное отношение барина к слугам могло пробудить в самих слугах достоинство, проявляющееся в манерах и одежде.

— Любезный, здесь квартируется иностранная особа? — спросил я.

— Есть одна, француженка, кажется, — с изящным поклоном ответил юноша и с простодушным недоумением спросил: — Но отчего же вы спрашиваете? Сейчас ее нет…

— А где она? Еще ж ранние часы! — удивился Олег Николаевич.

— Вчера утром изволили уехать, с той поры и не возвращались, — сообщил лакей.

—Damn it! — выругался я.

Вновь я опоздал! С досадой припомнил я, как несколько минут назад самонадеянно восклицал «She'sdone!», отчего-то уверовав, что мадам Арнье сидит и ждет, когда я приду и арестую ее.

— А где она проживала? — спросил я юношу.

—Вот в этом флигеле, — указал он.

—Идемте, — скомандовал я.

— Я доложу о вас барину, — произнес ливрейный юноша, поклонился и с поспешностью отступил к главному дому.

Двери флигеля оказались заперты. Я двинул плечом, выломал замок, и мы вошли внутрь.

Мы пересекли анфиладу комнат, в них царил беспорядок, какой мог остаться после сборов наспех. Спальня, напротив, отличалась безукоризненной аккуратностью: широкая кровать под малиновым балдахином располагалась строго посередине комнаты, на ней возвышалась нетронутая пирамида подушек.

Последним помещением оказался разгромленный будуар. Красочный столик в стиле барокко выглядел так, словно внутри его ящичка взорвался пороховой склад. Две изогнутые позолоченные ножки в виде сфинксов были выломаны. Две другие остались целы, и теперь столик опирался на них и круглую столешницу.

Я присел, чтобы разглядеть чего ради понадобилось разбивать его столь варварским образом. Под столешницей обнаружился тайник. И тот, кто не знал способа его открыть, мог добраться до секретного ящичка, только выломав передние ножки столика.

Послышались шаги, и в дверях появился господин лет тридцати с очень примечательной внешностью. Он держался с достоинством, причем не просто с достоинством, а, если так можно выразиться, с изящным достоинством, словно полагал, что именно в безукоризненных манерах и выражается истинное достоинство. Холеное лицо, ухоженные руки, искусная прическа — такой туалет явно требовал несколько часов в день. Словом, хозяин имения, — а это был он, господин Рыскин, — не просто являлся в мир, а и служил его украшением.

— Здравствуйте, господа, — поздоровался он. — Чему обязан…

— Что здесь стряслось?! — перебил его полковник. — Где Изабель Арнье? Что с нею случилось?

—Изабель… Арнье… — с недоумением повторил господин Рыскин. — Не имею чести…

— Конечно же! Здесь она устроилась под другим именем! — перебил я хозяина дома. — Как звали вашу постоялицу? Что вам о ней известно?

—Простите, господа, но кто вы такие? — Рыскин слегка повысил голос и несколько театральным жестом обвел будуар. — И что здесь произошло? Отчего произведен такой беспорядок?

— Вы спрашиваете нас?! — возмутился я. — А мы рассчитывали, что вы нам что-то проясните! И кстати, мы из Высшей воинской полиции.

—Право, не знаю, что и сказать, — ответил Рыскин.

— Что вам известно о вашей постоялице? — повторил я вопрос.

— Мадемуазель Александрии? — промолвил хозяин. — В сущности, немногое.

—Чей это стол? — спросил я.

—Мой, — с оттенком гордости сказал хозяин имения. — Я привез его из Баварии.

— Вы знали о том, что в этом столике имеется потайное отделение?

—Разумеется знал, — улыбнулся Рыскин.

— И вы показали тайник ей, она пользовалась им, — сказал я.

—Вы говорите так, словно в этом есть что-то предосудительное. — Хозяин имения снисходительно улыбнулся.

—Для чего ей понадобился тайник? — Я придвинулся вплотную к господину Рыскину. — Что она там хранила?

— Помилуйте, сударь, — со спесивой ухмылкой промолвил он. — Я не имею обыкновения интересоваться секретами дамы, тем более что она совершенно ясным образом изъявила желание сохранить их в тайне!

Мне показалось, что Рыскин издевался надо мною. Я замахнулся, чтобы врезать ему по физиономии, но он неожиданно ловким движением перехватил мою руку. Мой кулак застыл перед его носом. При этом он не вздрогнул, не попытался уклониться, он даже не моргнул, а мой удар парировал левой рукой.

— Прошу вас, сударь, — произнес он. — Я дворянин, и могу вызвать вас на дуэль…

— Превосходно! — воскликнул я. — Дуэль! Сразимся ножками!

Я подобрал выломанных сфинксов и одного протянул Рыскину.

—Защищайтесь! — выкрикнул я.

Рыскин взял позолоченную ножку левой рукой, но опустил ее, показав, что драться не собирается. Смотрел он прямо мне в глаза, однако выражение его лица изменилось: спеси не было, а появились уважение и заинтересованность, он как бы говорил, что мы могли бы стать друзьями.

— Господа, вы с ума посходили! — воскликнул полковник Парасейчук.

Рыскин отбросил ножку в сторону:

— Оставим шутки. Я действительно не знаю, что она там хранила. Я попросту рассказал ей о тайнике, и она попросила разрешения воспользоваться им. Не думаете же вы, что я при первой же оказии занялся изучением содержимого?!

— Ладно, простите, — ответил я и бросил сломанную ножку на ковер.

Рыскин склонил голову и, окинув печальным взглядом будуар, сказал:

—И зачем было мебель ломать? Вероятно, она потеряла ключ. А тайник открывался вот так.

Он подошел к столику, надавил на частичку смальты с одного края столешницы, после чего сдвинул частичку смальты на противоположной стороне мозаичного панно, и под нею обнаружилась замочная скважина.

—Сдается мне, что мы опять опоздали, — послышался знакомый голос.

В будуаре появился Яков Иванович де Санглен.

—Пройдемте в гостиную, здесь стало тесно, — предложил я.

—Я услышал, что вы помчались на Швивую горку сломя голову, и отправился следом, — объяснил свое появление директор Высшей воинской полиции.

—Мы опоздали на целые сутки, — сказал я.

— Что-нибудь интересное нашли? — спросил де Санглен.

— Мадам Арнье перехитрила нас, — доложил полковник Парасейчук.

—Мадам Арнье? — переспросил господин Рыскин.

— Видите ли, вы, вероятнее всего, знали ее под другим именем, — сказал полковник.

— Под именем мадемуазель Александрии Лоран, — вместо Рыскина ответил де Санглен, сверившись с какими-то записями.

—Совершенно верно, — подтвердил хозяин имения.

— По моему указанию собрали данные обо всех иностранках, зарегистрированных в Москве, — пояснил директор Высшей воинской полиции. — К сожалению, на то, чтобы проверить всех, требуется слишком много времени.

— Как вы познакомились с нею? — я взглянул на Рыскина.

— Я познакомился не с нею, а с одним офицером…

—С каким офицером? — спросил я с нетерпением.

—Поручик Ямушкин, — ответил Рыскин.

— Ямушкин? — повторил я и обвел взглядом присутствовавших.

Ни де Санглен, ни Парасейчук о таком не слышали.

— Мы познакомились в кофейне, — не дожидаясь новых распросов, пустился в объяснения Рыскин, — с месяц назад. Душа-человек! Такому сразу же веришь! Я и сейчас не поверю, что Ямушкин замышлял злодейство!

— Оставьте! Мы разберемся, — прервал его директор Высшей воинской полиции. — Так и что ж эта дама? Она- то когда появилась?

— Тому три дня приехал Николай — это Ямушкин, а с ним мадемуазель Лоран. Он и попросил приютить даму, представив ее гувернанткой, — рассказал Рыскин. — Она француженка, а время — сами знаете, какое!

— Так и есть, — подтвердил де Санглен, сверившись со своими записями. — Мадемуазель де Лоран поселилась здесь три дня назад.

— А что же этот поручик у себя ее не приютил? — спросил я.

—Он служит в Твери, а там, Ямушкин говаривал, совершенно панические настроения, на иностранцев смотрят…

— Все ясно! — прервал я Рыскина и перевел взгляд на де Санглена. — Тверь! Опять Тверь!

—Что ж, здесь делать более нечего, — резюмировал директор Высшей воинской полиции. — Идемте.

— Вам, сударь, следует быть разборчивей, — сказал я господину Рыскину.

Мы покинули флигель, оказавшись за воротами, прошли к расположенной поблизости церкви — храму Никиты Мученика. Поднялись на галерею, откуда открывался великолепный вид на Кремль.

За время, что мы потратили у господина Рыскина, солнце сдвинулось вверх по небу совсем чуть-чуть, но уже обещало жаркий день. И город, разбуженный припекающими лучами, застыл в истоме, словно решил не прогонять утренний сон, а так и провести день в малоподвижной дреме. Из Яузы воды неторопливо перетекали в Москва-реку и растворялись в большой, совершенно обленившейся воде, только и способной, что блестеть на солнце и с ленцой отражать облака.

Мимо храма по вытоптанной дорожке спешили по своим делам мастеровые. Мужики, замедляя шаг, наспех осеняли себя крестами и едва не бегом отправлялись дальше. Но их торопливость, их суета нисколько не нарушали общего покоя.

Москва жила своей жизнью. И этот город мы собирались сжечь!

— Три дня назад, — прервал я молчание, — три дня назад она поселилась здесь. И я приехал в Москву. Но мадам Арнье проживала в доме генерал-губернатора. В соседней комнате с графиней Ростопчиной.

—Да, но кто знает, чем занималась мадам Арнье днем? Вряд ли сидела безвылазно в Сокольниках. Она могла нанять флигель, — отозвался де Санглен.

— Жаль, майор Бистром уже отбыл, — сказал я. — Было б лучше, если б он знал о поручике Ямушкине.

— Он смышленный офицер, разберется, — заверил меня Яков Иванович. — Однако же для меня картина вполне прояснилась…

Сейчас услышим старую песню о графине Алине Коссаковской, подумал я и не ошибся.

—Я уверен, мы имеем дело с польской графиней, — заявил де Санглен. — И никакого Ямушкина не существует. Под личиной поручика действует друг Коссаковской, какой-нибудь польский офицер, уж больно почерк знаком.

—Кто бы она ни была, мы ее упустили, — подключился полковник Парасейчук.

— А времени остается все меньше и меньше, — добавил я.

—О каком времени вы говорите? — раздраженно спросил директор Высшей воинской полиции. — Разве кто-то вас ограничивает?

«Ну, конечно, ведь вы-то не знаете всего того, что известно мне», — подумал я, а вслух произнес:

—Вы же сказали, что Аракчеев распорядился в первых числах сентября переехать в Петербург.

 

Глава 19

Со Швивой горки мы отправились в штаб Высшей воинской полиции.

—Вас ждет генерал, — сообщил Ривофиннолли.

—Что за птица? — спросил де Санглен.

— А у меня такая находка! — воскликнул итальянец, спешивший поделиться результатом своей работы.

В это мгновение через приоткрытую дверь я увидел генерала-провиантмейстера Осипа Николаевича Лозу. Он пил чай, рассеянно глядя в окно.

Вот так встреча! Я почувствовал новый оборот в деле.

Генерал обернулся и, увидев меня, улыбнулся, как старому товарищу, знакомством с которым крайне дорожил. Я вспомнил, как и при последней встрече он смотрел на меня каким-то особенным взглядом.

— Вот уж и не думал, что доведется еще раз встретиться, — радостно сказал он.

— С кем имею честь? — спросил вошедший следом де Санглен.

Осип Николаевич представился. Директор Высшей воинской полиции, узнав, что гость состоит на службе у принца Ольденбургского, бросил на меня многозначительный взгляд. Винцент Ривофиннолли, раздосадованный тем, что не успел доложить о своих изысканиях, застыл за спиной Якова Ивановича.

—По пути в Москву я встретил вашего человека, майора Бистрома, — объяснил свое появление генерал Лоза. — Мы разговорились…

Осип Николаевич умолк, очевидно смущенный какими-то подробностями встречи с Бистромом. Де Санглен тоже молчал. Мне хотелось встряхнуть как следует гостя, но я сдержался, положившись на опыт директора Высшей воинской полиции.

— Я услыхал от майора Бистрома, что он видел вас, — продолжил генерал, обратившись ко мне. — Я был поражен… я стал расспрашивать майора о вас… вы такой… вы необыкновенный человек…

— Что же необыкновенного во мне? — удивился я, не ожидавший услышать ничего подобного.

—Я… я еще тогда поразился вашему спокойствию! Я подумал: вот ведь человек! идет на верную смерть! а как спокоен! какое достоинство…

—О чем вы, Осип Николаевич? — воскликнул я.

— Ох, простите, простите, — залепетал он. — Я знаю, это тайна. Его высочество принц Георг… он полностью доверяет мне… Он-то и рассказал мне. Еще когда вы были в Твери.

—Принц рассказал вам! — воскликнул я.

— Да-да. Он тогда еще сказал: «Представляете, граф Воленский взялся покончить с Наполеоном. А тут попутно ее величество Мария Федоровна поручила ему разобраться со вздорными слухами…»

От нетерпения меня охватил озноб. Возникло предчувствие, что разрозненные сведения вот-вот сложатся в логичную цепочку.

—Собственно я и упомянул об этом в разговоре с майором Бистромом. И он настоял, чтобы я непременно заехал к вам сюда, — продолжал сбивчивый рассказ генерал- провиантмейстер. — А я думал, вы в Теплом Стане…

«Ай да Бистром! И впрямь смышленый офицер!» — подумал я и не выдержав спросил:

—Как вы узнали о Теплом Стане? — Но тут же сам и ответил на свой вопрос: — Ну, конечно же принц Георг!

— Его высочество полностью доверяет мне, — повторил генерал Лоза.

—Осип Николаевич! — воскликнул я. — А вы? Вы кому- нибудь рассказывали?

—Нет-нет! Что вы?! — заверил меня генерал-провиантмейстер с подозрительной поспешностью, с беспокойством глядя то на меня, то на де Санглена, словно желал убедиться, что мы ему верим.

—Осип Николаевич! — с нажимом в голосе сказал я. — Скажите, с кем еще вы поделились этой тайной? Поверьте, это крайне важно!

—Ни с кем, ни с кем, — заупрямился генерал-провиантмейстер.

Он сжался, с замкнутым видом попятился и замер, наткнувшись на подоконник. Я едва сдержался: хотелось схватить генерала за шкирку и встряхнуть. Но решив действовать хитростью, я промолвил проникновенным голосом:

— Осип Николаевич, Москва кишит французскими агентами. И тот, кто владеет подобными сведениями, подвергается страшному, смертельному риску.

— Нет-нет, — пробормотал Лоза. — Поверьте, это никуда не ушло. Я говорил с Сашенькой… но я сразу предупредил, и, поверьте, она никому ни слова… это уж точно! Я просто сказал ей, какого удивительного человека встретил! Я имел в виду вас! Я сказал: многие идут воевать, но каждый в душе уверен, что останется жив! А тут такая миссия, когда шансов выжить практически нет…

— Хорошо-хорошо, — перебил я генерала. — Кто она, эта Сашенька?

— Это она и есть, — ответил он тоном, подразумевавшим, что я и сам должен был догадаться, о ком идет речь.

— Та самая загадочная дама, нарушившая покой ее величества Марии Федоровны? — уточнил я.

—Да-да, — подтвердил Осип Николаевич. — Сплетни, что дошли до Марии Федоровны, это же о Сашеньке… И я сказал ей, что вот вы, такой человек… у вас такое задание… а вам пришлось разбираться еще и с этими сплетнями из- за того, что Сашенька однажды прокатилась в карете…

—Имя! Имя! Как ее имя?! — перебил я генерала.

—Сашенька… графиня Селинская…

— Графиня Селинская! — поневоле сорвалось с моих

уст.

—Вы знаете ее? — удивился генерал-провиантмейстер.

—Но как же граф Селинский? — спросил я.

— Я говорил об этом. — Эти слова Осип Николаевич произнес так, словно хотел напомнить, что уже покаялся в этом грехе.

«Не зря он подолгу молится. Бог простит, а Отечество — вряд ли», — подумал я, припомнив, что генерал задержался в храме Воскресения Христова у престола покровителей семейного очага святых мучеников Гурия, Самона и Авива.

— Супруга графа Селинского — иностранная поданная, — сказал я. — Насколько я знаю, они давно не живут вместе, по сути, их брак превратился в фикцию.

— Я не имею чести знать графа Селинского, — сообщил генерал-провиантмейстер. — И в этом смысле перед ним моя совесть…

— Бог с вами, Осип Николаевич, — вздохнул я. — Неужто вы думаете, что нам есть дело до ваших отношений с рогоносцами?

—Вот так-так, — произнес директор Высшей воинской полиции. — А где же сейчас ваша дама?

—Снимает флигель на Швивой горке у господина Рыскина, — вместо генерала ответил я. — Под именем мадемуазель Лоран.

—Да, это так, — подтвердил Осип Николаевич. — Она опасалась, что граф Селинский разыщет ее. Но откуда вы знаете?

Любопытство в его глазах смешалось с испугом.

— У господина Рыскина ее и впрямь никто бы искать не стал, — сказал де Санглен и, поймав мой вопросительный взгляд, пояснил: — Он содомит.

—Фу, — выдохнул я, с отвращением припомнив прилизанного лакея и радушный взгляд хозяина имения на Швивой горке.

—Но что с Сашенькой? Вы что-то знаете! — воскликнул всерьез напуганный генерал Лоза.

—В Твери вы упоминали, что сгорел дом, — сказал я, — Выходит, вы отправили даму в Москву…

— Да-да, — подтвердил генерал-провиантмейстер, — в тот же день. С нею был мой помощник поручик Ямушкин. Он отчего-то задержался и до сих пор не вернулся. Я, признаться, обеспокоен, какая-то нелепица с ним…

—И не зря обеспокоены, — с нажимом в голосе произнес де Санглен. — Пройдемте в мой кабинет.

—Но что с Сашенькой? — упавшим голосом повторил Осип Николаевич.

— Не волнуйтесь, с нею все в порядке, — утешил его Яков Иванович и после небольшой паузы добавил: — Впрочем, не знаю, следует ли этому радоваться.

Де Санглен увел генерала Лозу в кабинет. Счастливый Яков Иванович уверовал в то, что напал на след польской графини, и с воодушевлением взялся допрашивать генерала-провиантмейстера.

— Ну наконец-то! Посмотрите сюда! — дождавшийся своей очереди Ривофиннолли протянул мне бумагу.

—Что это?

Я едва не подпрыгнул, прочитав первые сроки. Запись была сделана по-французски небрежным почерком: «Достоверные сведения. Франц Леппих в Москве. На него работает сто человек, а то и более. Изготовление зажигательных снарядов. Власти намерены сжечь город».

—Вот это да! И вы молчите! — попрекнул я итальянца.

—Так мне же слова не дали сказать, — фыркнул он.

—Обнаружили у мадам Домерг? — спросил я.

—Да, это записка ее мужа, — подтвердил Ривофиннолли. — Вчера допрашивал мадам Домерг. Записку, что нашли у собаки под ошейником, написала она. Клялась и божилась, что никакого умысла в пользу Наполеона в переписке их не было. Дескать, благоверный муж сообщил ей о тайнике, где прятал заначки. А она отправила ему подтверждение, что деньги нашла. Проверил тайник и обнаружил вот это. Глупый народ эти актеришки.

Я промолчал. Выходило, что тайна раскрыта. Несмотря на все ухищрения, французские агенты добыли исчерпывающие сведения о деятельности Франца Леппиха. А ведь государь говорил, что касательно зажигательных снарядов и плана сжечь город делались только устные распоряжения, даже в секретной переписке на случай возможной утечки обсуждалось сооружение воздушного шара.

Нетрудно было догадаться, что ценные сведения добыла Изабель Арнье, проживавшая в доме генерала-губернатора.

—Давно я так не потешался! — проговорил Ривофиннолли. — Вот полюбуйтесь-ка!

Он поднял со спинки стула два роскошных парика, один черный, другой рыжий, и потряс ими в воздухе.

—Что это? — спросил я.

— К сожалению, прибыл Дурасов и забрал мадам Домерг в свой оборот, — сказал итальянец.

—Опять Дурасов, — вздохнул я.

— Но до его появления мадам пустилась в некоторые откровения, — продолжил Ривофиннолли. — По ее словам, мосье Домерг так любил лицедействовать, что одним только театром не ограничивался.

—И что же?

— Время от времени он надевал парики, сюртук — вот. — Ривофиннолли указал на одежду, сваленную на стуле. — И в таком виде прогуливался по улице, а чаще всего цеплял рыжую шевелюру и торчал в «Волчьей долине». Со слов мадам Домерг, вдохновение таким образом черпал. Бывало, днем по улицам да кабакам прогуливался, а вечером шел в театр роли играть.

—«Волчья долина» — что это?

— Кабак на Ленивом Торжке, — пояснил Ривофиннолли, — за Большим Каменным мостом.

— Превосходно! — воскликнул я, осененный мыслью. — Эти обстоятельства мне на руку, ими я и воспользуюсь!

Я надел парик на голову, посмотрелся в зеркало и сам себя не узнал: на голове рыжая копна, щеки закрыли рыжие бакенбарды. Дело портили только черные брови, но я растрепал чуб, и волосы достали до переносицы.

— Давай сюртук, — велел я итальянцу.

—Что вы делаете? — удивился Ривофиннолли.

— Пойду-ка в кабак «Волчья долина», пропущу стаканчик, — улыбнулся я.

— Вы же не думаете, что кто-то примет вас за Домерга! — воскликнул итальянец.

В эту минуту появился де Санглен.

— Не знаю, радоваться или… — Он умолк на полуслове, смерил меня взглядом и обратился к Ривофиннолли: — Кто это?

— Как? Вы не узнаете меня? — произнес я намеренно приглушенным голосом.

—Вы актер? — спросил Яков Иванович.

— Актер поневоле, — ответил я обычным голосом.

— Андрей Васильевич! — изумился де Санглен. — Вас не узнать.

—Конечно, я не сойду за Домерга, нет, — согласился я с Ривофиннолли. — Но дружки Домерга подумают, что я его посланник, а парик и сюртук для того, чтобы подать им знак.

—Не принимайте их за глупцов! — воскликнул итальянец.

— Они наверняка знают об обыске у мадам Домерг и скорее примут вас за полицейского или провокатора! — поддержал его де Санглен.

— И в том, и в другом случае они как-то проявят себя, — сказал я.

— Ни к чему теперь тратить на них время, — возразил Яков Иванович. — Нужно что-то предпринять в отношении графини Коссаковской.

Де Санглен сказал о полячке с таким воодушевлением, что мне пришло в голову: может, это и впрямь не призрак? В конце концов, о том, что Ланг и Розен добросовестно исполнили поручение и убили полячку, я знал только со слов Ривофиннолли.

— Вот какая картина складывается! — Яков Иванович с удовлетворением потер руки. — Наш генерал, — он кивнул на дверь кабинета, где оставил Осипа Николаевича, — свел знакомство с девицей, иностранкой, назвавшейся графиней Селинской. При этом она регистрируется под другим именем, объясняя свои поступки желанием скрыться от мужа. Согласитесь, подозрительно, если учесть, что их брак, как вы сказали, давно превратился в фикцию.

— Селинский и впрямь женился на иностранной поданной. И что? — спросил я.

—А то, — с триумфом произнес де Санглен. — что никакая она не графиня Селинская, а только выдает себя за таковую. Потому-то она и опасается встречи с мужем и не только с мужем, а с любым, кто знает настоящую графиню Селинскую.

— Вы думаете, что это графиня Коссаковская? — промолвил Ривофиннолли.

— Уверен, — ответил де Санглен.

— Живая и невредимая? — спросил растерянный итальянец.

—И беременная? — вставил я.

— Ну, это дело немудреное, — отмахнулся директор Высшей воинской полиции и с тяжелым вздохом добавил: — Одна беда — она опять ускользнула от нас. Где теперь ее искать, совершенно непонятно.

— Да уж, — протянул я.

— Ладно, графиней-то мы займемся, — сказал Яков Иванович. — Вы вот что, Андрей Васильевич, вы скажите, что с Моховым и Косынкиным делать? Арестовать-то мы их арестовали. Так ведь даже не знаем, за что.

Он уставился на меня, а мне в эту минуту было совершенно не до Косынкина и не до Мохова.

— Я знаю, что делать! — воскликнул я. — Она сама к нам придет.

—Кто? — удивился де Санглен.

—Потом объясню, мы теряем время, — с этими словами я направился к выходу.

— А что с этими? — закричал Яков Иванович.

— Держите пока, — ответил я и, задержавшись в дверях, добавил: — Николай Михайлович Карамзин нам поможет.

—Кто? — воскликнул де Санглен.

—Наш историограф, — ответил я и покинул штаб.

 

Глава 20

Большой Каменный мост, словно нож, отделял заплесневевший край от съедобной части пирога. По одну сторону моста возвышались величественные кремлевские башни, а по другую теснились трущобы. И как только директор французской труппы осмеливался наведываться сюда, пусть даже и днем?!

Трактир «Волчья долина» занимал двухэтажное здание, грязное и ветхое. Перед входом стояли несколько пустых подвод. Я представил себе, как лет сто назад здесь торговали прямо с телег, за что Торжок и прозвали Ленивым.

Перед тем как войти в кабак, я задержался: неведомая сила заставила меня обернуться и выйти к берегу. На другой стороне Москва-реки находилась Берсеневка. По правую руку от меня высились над рекой палаты Аверкия Кириллова. К горлу подкатил комок: я вспомнил, как глубокой ночью сидел с ворохом бумаг и разбирал расписки и отчеты об израсходованных деньгах… Интересно, по- прежнему ли Московская казенная палата занимает этот особняк? История была жуткая, но по прошествии времени неприятные воспоминания потускнели, а светлые, радостные сохранились. А теперь и их предстоит разрушить. Так что лучше не вспоминать, не давать волю чувствам.

Я быстро вернулся к «Волчьей долине», переступил порог и застыл, едва не выдав изумления. За ближайшим столом в компании с двумя субъектами, облаченный в партикулярное платье, сидел Егор Александрович Дурасов. Все трое вскинули головы и уставились на меня. Обжигающий холод разлился в моей груди, но тут же отпустил: я понял, что меня не узнали. Маскарад мосье Домерга служил исправно. А Дурасов и его подручные, вероятно, вскидывались каждый раз, как открывалась дверь, в надежде, что у очередного завсегдатая будет на лбу написано: шпион.

Я спохватился, что трачу время на эту троицу, хотя намеревался первым делом приметить, не произведет ли мое появление впечатление на кого-либо из других посетителей? Я надеялся, что сообщник мосье Домерга как- то выдаст себя, увидев неизвестного в знакомом парике. Если, конечно, сообщник был здесь.

Несколько ступенек вели вниз. Я спустился, осколки битой посуды хрустнули под ногами, мокрый, грязный пол заскрипел и зачавкал. Половые окинули меня сонными глазками и продолжили уборку. Хозяин за буфетной стойкой ленивыми движениями протирал стаканы. Кажется, он даже не взглянул на меня. А ведь кабатчик и половые должны были удивиться появлению незнакомца, вырядившегося в точности как прежний завсегдатай. Но они смотрели на меня без особого интереса. Либо предпочитали вообще ничему не удивляться, либо я что-то прозевал, отвлекшись на Дурасова и его компаньонов.

Несмотря на ранний час, дюжина посетителей, по виду — оборванцев, жались по полутемным углам. Многие спали, укутавшись в военные кафтаны, издавая громкий храп и беспокойное бормотание.

Один несчастный прижимал к груди забинтованную правую руку и раскачивался на скамье вперед-назад, словно внутри него работал маятник. Другие сидели неподвижно, хлопая глазами, будто боялись лишний раз напомнить о своем существовании.

В трактире царила духота, но даже те, кто не спал, кутались в кафтаны и поддевки, под которыми виднелось по несколько рубах и еще каких-то одежек. Они предпочитали сопреть, нежели быть обворованными своими же товарищами.

Я еще раз подивился тому, что француз Домерг осмеливался заходить в «Волчью долину», где находили приют дезертиры и разбойники. Впрочем, возможно, что для мосье Домерга они не представляли угрозы. Зато он и в сообщниках не нуждался: пьяная болтовня беглых солдат служила кладезем важных сведений.

Я подсел к свободному столу. Половой бросил тряпку и, обтирая руки об фартук, подошел ко мне:

—Чего изволите, сударь?

И вдруг совсем рядом кто-то прохрипел:

—Мил-человек, не откажи в угощении…

Грязный оборвыш бесшумно подобрался к соседнему столу и смотрел на меня глазами, в которых странным образом смешались затравленность и злоба, как у побитого ребенка, который боится новой затрещины и жаждет мести одновременно.

—Налейте им за мой счет, — велел я.

Половой с деланым почтением поклонился. Тем временем кабатчик вышел из-за буфетной стойки, подошел к Дурасову и, загородив его своей дородной фигурой, что- то зашептал полицеймейстеру на ухо. Подручные Егора Александровича покосились на меня. Я оказался в ловушке! Полицейские занимали стол у дверей — другого выхода не было.

Разумеется, я мог бы раскрыться, но тогда пришлось бы отложить исполнение своего замысла. А времени терять не хотелось. И я не своим голосом завопил:

— Что ж это, братцы! Бросает нас губернатор! Ему Франц Леппих воздушный шар делает! — Выкрикивая эти фразы, я вскочил и двинулся к выходу. — Тю-тю! Улетит граф Ростопчин! А нас всех бросит здесь!

Обескураженный кабатчик повернулся ко мне. Я ударил его ребром ладони по шее под левую скулу, и он свалился, перекрыв путь выбиравшимся из-за стола полицейским.

Я взбежал по лестнице, указал пальцем на Дурасова и его подручных и страшным голосом прохрипел:

—А это! Это же полицейские! Они ловят беглых солдат!

Я надеялся, что мои слова вызовут панику и ютящиеся по углам дезертиры устроят свалку. Но те остались безучастны, их серая масса только всколыхнулась, послышалось недовольное мычание, смутно напоминавшее человеческую речь.

Дурасов едва не схватил меня за сюртук. Я распахнул дверь, выбежал на улицу и перепрыгнул через чумазых детей, игравших в пыли. За спиною загрохотали сапоги, Егор Александрович с подручными вывалились из трактира.

—Стой! Стой! — Закричали они.

Впереди плескались волны Москва-реки. Преследователи начали оттеснять меня к воде. В воздухе закружилась мучнистая пыль. Дети терли глаза, но не спускали с нас любопытных взглядов. Невдалеке между покосившимися заборами зиял переулок. Я запрыгнул на телегу соскочил на другую сторону и бросился вдоль забора к спасительному проему. Шелудивый пес по другую сторону забора с громким лаем гнался за мною. Мерзкое животное норовило на бегу просунуть морду сквозь частокол и укусить меня.

Переулок вывернул влево, и я оказался перед пятиглавой церковью. Пес, так и не нашедший лазейки, продолжал злобно лаять, ему вторили собратья с других дворов.

Я вбежал в пустовавшую церковь, перекрестился, прошел вглубь и замер перед четырехъярусным иконостасом. Через мгновение должны были появиться полицейские. Времени на сомнения не оставалось.

—Heus-Deus, ты уж прости раба своего, — прошептал я и ринулся вверх по ступеням.

Единственный раз в жизни дозволяется мирянину войти в алтарь — при совершении таинства Крещения, да и то, если он именно мирянин, а не мирянка. Младенцем и я удостоился этой благости, но конечно же ничего не запомнил.

И вот я святотатцем с замирающим сердцем переступил запретную черту и проник в сакральное место. Передо мной стоял высокий престол [44]стол в середине алтаря.
, на нем лежал небрежно сдвинутый вбок, скомканный антиминс [45]прямоугольный плат из шелка или льна с изображением положения во гроб Иисуса Христа.
, придавленный Евангелием. На свободной части столешницы — краюха хлеба, кусок мяса и яйца. Воздух дрожал над стаканом с горячим чаем. На самом краю скопилась счищенная с вареного яйца скорлупа. Само же яйцо застряло во рту удивленного батюшки, сидевшего подле престола как за обеденным столом.

—Приятной проскомидии [46]первая часть литургии, на которой совершается приготовление хлеба (просфор) и вина для совершения таинства Евхаристии.
, — промолвил я.

Алтарь, как и положено, находился в восточной части храма. Давно взошедшее солнце отклонилось на юго-восток, и его лучи едва проникали через высокие, но чересчур узкие окна. Большая часть алтаря скрывалась в полумраке.

Тщедушный священник замахал руками и торопливо задвигал челюстями. Он хотел поскорее освободить рот, но вместо этого подавился и закашлялся. Желто-белые комочки пережеванного яйца исторглись наружу, обсыпали бороду, антиминс и даже попали в чай.

Из-за иконостаса донесся топот и голоса. Решительные шаги приближались к алтарю. Я заметил на свободном стуле черную рясу, облачился в нее, сорвал и спрятал в карман рыжий парик, надел на голову парик с черными как смоль волосами, сверху напялил камилавку [47]Вид черной шапочки.
и принялся колотить по спине давившегося от кашля батюшку.

В алтарь заглянул запыхавшийся Дурасов. Я удержал батюшку, надавив ему на плечо левой рукою, а правой воздел крест над головой полицеймейстера и страшным шепотом произнес:

—Имя! Назови свое имя, бес!

— Я полковник Дурасов, — прогремел Егор Александрович.

Батюшка попытался вырваться, но я незаметно для полицеймейстера стиснул ему горло так, что он снова зашелся кашлем.

—Что тут происходит?! — воскликнул Дурасов.

—Отчитка [48]Экзорцизм в Православии.
, сын мой, — страшным шепотом провозгласил я и, подняв крест над головой священника, произнес: — Покайся, страждущий от духа нечистого…

В алтарь ввалились подручные Дурасова. Священник, не сумев встать на ноги, попытался опуститься на пол, потянувшись вперед руками. Чувствуя, что не удержу батюшку, я хотел было броситься на полицейских, ошеломить их внезапным нападением и попытать бежать. Но тут один из них закричал:

—Глядите-ка, подпол!

За престолом обнаружился люк. Дурасов нагнулся, схватил за железное кольцо и открыл проем. Его помощники подошли ближе и заглянули вниз. Я легонько ударил батюшку по горлу и страшным шепотом произнес:

— Вы открыли врата, ведущие на погибель! Бесы туда исходят!

—Какие бесы?! — зло спросил Дурасов.

— Маркиз Ориакс [49]Демон, появляющийся в облике льва или леопарда с хвостом змеи.
с огненной головой леопарда только что канул… — успел прошептать я.

Полицеймейстер, услыхав об огненной голове леопарда, немедленно скомандовал:

— Живо! Туда! Свечи возьмите!

Оба помощника взяли по несколько свечей, зажгли их и спустились в подпол. Батюшка давился и пытался вырваться, впрочем, силы его совсем иссякли.

—Вот это да! — раздался голос из подпола.

—Что там?! — нетерпеливо спросил Дурасов.

—Малюта Скуратов, — послышалось в ответ.

—Не понял?! — с изумлением воскликнул Егор Александрович.

—Малюта Скуратов, — повторил голос.

—Черт знает что, — пробормотал полицеймейстер, наклонившись к проему.

Я отпустил батюшку, подхватил Дурасова снизу за ноги, дернул на себя, одновременно поддав плечом по филейной части полицеймейстера, и он, вскрикнув, свалился в подпол. Я закрыл люк, выломал ножку стула и пропустил ее через кольцо.

—Э-эх, — выдохнул изумленный священник.

Я выволок его на улицу и усадил на землю, прислонив спиною к стене.

—Ну, батюшка, вы уж простите меня, грешного, и при случае помолитесь за меня, — попросил я на прощание.

Теперь было самое время нанести визит Карамзину.

 

Глава 21

—Любезный друг мой, вы приехали вовремя: мы как раз собираемся отобедать, — обрадовался моему появлению Николай Михайлович.

Он повел меня к столу. Екатерина Андреевна [50]Екатерина Андреевна Карамзина (в девичестве Колыванова) — вторая жена Н.М. Карамзина, внебрачная дочь А. И. Вяземского.
поднялась навстречу. Я прикоснулся губами к ее руке. Не будь эта очаровательная женщина супругой уважаемого историографа, а также будь я и сам в иных обстоятельствах, так непременно приволокнулся бы за нею.

— Здесь сейчас тихо, — сказала Екатерина Андреевна. — Когда граф Ростопчин в Москве, в Сокольниках все замирает.

— Екатерина Петровна отдыхает, — добавил Николай Михайлович.

Судя по его многозначительному тону, он подумал о том, что мне было бы неловко обедать в компании с графиней Ростопчиной после ночного вторжения в ее спальню.

Об утреннем нелицеприятном разговоре с генерал-губернатором Карамзин не знал. Я задумался: стоит ли рассказывать об этом самому? Я рассчитывал обрести в лице историографа помощника, но если он усомнится в моей искренности, вся затея пойдет прахом. А вечером, вернувшись на дачу в Сокольники, граф Ростопчин наверняка расскажет о том, что мы повздорили.

— Андрей Васильевич, любезный друг, как продвигается ваше расследование? — спросил Карамзин. — Что- нибудь слышно о мадам Арнье?

— Продвигается, Николай Михайлович. Медленнее, чем хотелось бы, но и на мертвой точке не стоит, — ответил я. — Беда в том, что в окружении Федора Васильевича имеются не только дельные люди, но и совершенно бестолковые…

— О, любезный друг! — воздел руки историограф. — Предвижу ваши следующие слова, ибо люди бесполезные всегда коварны.

—Вот-вот, — с воодушевлением сказал я, как бы поддерживая мысль Карамзина. — Вы помните полицеймейстера Дурасова?

—Егорушку? — переспросил Николай Михайлович.

—Егорушку, — повторил я с неприязнью. — Ему удалось представить меня в совершенно невыгодном свете! И Федор Васильевич ему поверил!

— Клевета под личиной усердия, — подхватил Николай Михайлович.

Я коротко поведал, как толпа едва не учинила расправу над французскими актерами на Мясницкой и как Дурасов присвоил себе заслугу полковника Парасейчука, а меня обвинил в разжигании розни.

— Федор Васильевич потребовал, чтобы я отбыл в Петербург. Но при всем уважении к его сиятельству, я исполняю волю государя императора, я подчиняюсь главнокомандующему. — Желая покончить с этим вопросом и перейти к нужному мне предмету, с великодушным вздохом я промолвил: — Ну да бог с ним, история расставит все по своим местам.

— Любезный друг, места в истории определяет победитель, — с грустью добавил Карамзин.

Эта фраза убедила меня в том, что Николай Михайлович проникся сочувствием ко мне и, главное, доверием.

— Но все это пустяки, — сказал я. — Тут случилась серьезная неприятность.

Карамзин напрягся, взял за руку Екатерину Андреевну и уставился на меня с мучительным выражением.

—По Москве пошел слух, будто какой-то Леппих делает воздушный шар для графа Ростопчина, — продолжил я.

—Франц Леппих, — уточнил Николай Михайлович. — Я слышал о нем. Он занят совершенно секретным делом. На случай, если слухи о нем вдруг просочатся, государь император условился с гражданским губернатором Обресковым представить дело таким образом, что якобы Леппих выполняет частный заказ Николая Васильевича. Скажу вам по секрету, что его величество начал осуществление этой затеи еще при прежнем генерал-губернаторе, при Гудовиче. Однако же государь Ивану Васильевичу не доверился. Все устраивалось через Обрескова.

Карамзин знал подробности, которые мог слышать только от графа Ростопчина. Это свидетельствовало о доверии со стороны генерал-губернатора. И Николай Михайлович был расположен ко мне, а иначе не стал бы показывать чрезмерную осведомленность в конфиденциальном вопросе.

—Ну, не знаю насчет гражданского губернатора, — продолжал я. — Но по кабакам ходят слухи, что граф Ростопчин собирается бежать на воздушном шаре. Совершенно неправдоподобная ложь!

— Однако чем неправдоподобнее слухи, тем сильнее они овладевают умами, — неожиданно сказала Екатерина Андреевна.

Я поклонился ей с благодарностью.

—В Москве того гляди начнется паника. Слухи нужно пресечь. Но я боюсь, что меня граф Ростопчин и слушать не захочет.

—Друг мой, что мы можем сделать? — с готовностью спросил Николай Михайлович.

—Полагаю, за решением ходить далеко не нужно, — ответил я. — Нужна та же гениальная афиша, которую придумали вы в деле с Верещагиным.

Я не был уверен, что идея об упомянутой мною афишке принадлежала Карамзину, а не самому графу Ростопчину. Но мои слова польстили Николаю Михайловичу.

Однако глаза его тревожно забегали, он силился что- то вспомнить. И я поспешил ему помочь.

—Когда по Москве распространилась записка Верещагина, — та, что он переписал из гамбургской газетки, — вы немедленно написали афишу, где сами же рассказали об этом случае.

— Да-да, именно так и было, — подтвердил Николай Михайлович.

—И эта афиша, эта открытость со стороны городских властей успокоила народ. Я уверен, было бы гораздо хуже, если бы граф Ростопчин попытался скрыть это дело, — сказал я.

—Любезный друг, но что мы можем сделать теперь? — повторил Николай Михайлович.

— Нужно выпустить афишку, где будет рассказ о том, что Франц Леппих строит воздушный шар, — ответил я. — Напишите, что на этом воздушном шаре он полетит и разгромит французскую армию.

— Громить армию с воздушного шара?! — воскликнул Карамзин. — Я не полководец, но мне представляется такая затея совершенной фантасмагорией!

— И что?! — я повернулся к его супруге. — Екатерина Андреевна только что справедливо заметила, что неправдоподобные слухи овладевают умами куда сильнее, чем самые правдивые сведения. Нужно выставить этот воздушный шар на всеобщее обозрение. Как только люди увидят его, они поверят, что с его помощью можно победить целую армию! Нужно раскрыть место, где работает Франц Леппих. Пусть каждый желающий пойдет и собственными глазами увидит воздушный шар!

— Друг мой, у вашей идеи имеется один существенный недостаток, — с едва уловимой усмешкой произнес Карамзин. — Вы забыли о том, что никакого воздушного шара не существует!

—Не существует? — я был удивлен.

—Ну конечно, — с улыбкой промолвил Николай Михайлович. — Он готовит зажигательные снаряды на тот случай, если случится невообразимое — Наполеон займет Москву…

— А воздушный шар? — с надеждой спросил я.

—Существует только на бумаге, — сказал Карамзин.

—Николай Михайлович, — воскликнул я, — вы это верно знаете?!

— Любезный друг, ну кто же будет сейчас тратить средства на несусветные выдумки?! — ответил Карамзин. — Воздушный шар существует только на бумаге, в официальной переписке! Это всего лишь ловкий трюк для французских шпионов.

—Вот так-так, — с разочарованием произнес я.

Екатерина Андреевна улыбнулась мне с пониманием.

Я окинул тоскливым взглядом Рыбинку, вспомнил про соглядатаев, следивших за губернаторской дачей с противоположного берега, и помахал им рукою.

Лакей наполнил тарелки и удалился.

— К сожалению, это так, друг мой, — сказал Николай Михайлович. — Ну-с, возблагодарим Бога и приступим.

Он съел несколько ложек и кивнул на мою тарелку:

— Превосходные щи. Такой жаркий день! Это превосходно! Кушайте, Андрей Васильевич. А с этим делом, к сожалению, ничего не выйдет. Воздушного шара нет, показать народу нечего.

Я немного помолчал и спросил:

— А где работает Франц Леппих?

Карамзин вскинул брови, осуждая меня за чрезмерное любопытство.

—Оставьте, Николай Михайлович! Уж я-то не шпион! Мне-то вы можете сказать.

Он бросил умоляющий взгляд на супругу. Екатерина Андреевна улыбнулась и погладила его по руке.

—Не уверен, что знаю наверняка, — промолвил Карамзин. — Кажется, это в шести верстах от Москвы. Воронцово. Николай Васильевич разместил Леппиха в имении Репнина. Ныне оно принадлежит княгине Волконской. Но к чему вам?

— А к тому, Николай Михайлович, что так просто я не сдамся, — ответил я.

Историограф застыл с ложкой во рту, а Екатерина Андреевна посмотрела на меня с интересом.

—Княгиня Волконская? Вы имеете в виду Александру Николаевну? — уточнил я.

—Конечно же, — подтвердил Николай Михайлович.

— Я прекрасно знаком и с Григорием Семеновичем [51]Григорий Семенович Волконский — генерал от кавалерии, муж Александры Николаевны Волконской, в девичестве Репниной.
, и с Александрой Николаевной, — промолвил я.

— Княгиня только предоставила имение, — напомнил Карамзин. — Все дело на Обрескове.

— Я должен переговорить с Александрой Николаевной, — сказал я.

—Думаю, она гостит в Москве на Маросейке у сестры баронессы Каленберг, — сообщил Николай Михайлович.

— Воздушный шар будет, — сказал я. — А уж вы подготовьте афишу и убедите Федора Васильевича, что непременно нужно ее опубликовать.

 

Глава 22

Из Сокольников я отправился на Маросейку, нашел дом баронессы Дарьи Николаевны Каленберг и попросил доложить обо мне ей или ее сестре княгине Волконской.

Александра Николаевна приняла меня незамедлительно:

— Андрей Васильевич, вот уж не ожидала!

—Застрял по пути в армию, — ответил я. — Выполняю поручение его величества.

—Я благодарю Бога, что Григорий Семенович командует в Оренбурге, — понизив голос, промолвила княгиня. — Наверное, это непатриотично, но ему уже семьдесят. И если бы не высочайшая воля, мой муж непременно отправился бы в армию.

— Таков наш долг, — ответил я. — И я незамедлительно пойду на военную службу. Вот только исполню обещанное его величеству. И здесь я рассчитываю на вашу помощь.

— Вы заинтриговали меня, — улыбнулась Александра Николаевна.

—Я знаю, что в вашем имении работает Франц Леппих, — сказал я.

—Об этом известно самому узкому кругу, — голос княгини сделался строгим.

—И я вхожу в число посвященных, — заверил я ее. — Об этом секретном деле мне рассказал сам государь.

Александра Николаевна слегка кивнула, дав знак, что я могу продолжать.

—К сожалению, слухи об этом деле распространяются по Москве. И пресечь досужие домыслы можно одним только способом: убедить людей, что Франц Леппих и впрямь занят сооружением воздушного шара.

—Но как это сделать? — спросила княгиня.

— Завтра толпы зевак повалят в Воронцово, чтобы увидеть чудо. Дайте верных людей в мое распоряжение, а я сделаю так, что завтра люди увидят воздушный шар.

— Любопытно, — улыбнулась княгиня. — Хорошо, граф. Приглашаю вас в Воронцово на чаепитие.

* * *

Вернувшись домой, я кинулся к Жаклин.

— Знаю, сердишься, — сказал я. — Но поверь, скоро все закончится.

— Скоро все закончится, скоро все закончится! — передразнила она. — Но почему тебя не было целую ночь?! Что можно делать ночью?

— Принесу тебе докладную записку непосредственно от генерал-губернатора, — пообещал я.

—Ну, конечно, всегда найдешь оправдание, — проворчала жена.

— Зато мы избавимся от хлама в сарае, — с воодушевлением произнес я.

Однако мои слова не только не успокоили, а напротив — еще больше рассердили Жаклин.

—Вот-вот, — произнесла она так, словно уличила меня в подтасовке. — Нашел куда перепрятать свое сокровище?

— Нашел ему применение, — сухо ответил я. — Это вопрос государственной важности, совершенно секретный.

Я вышел во двор, где уже поджидал Сергей Михайлович. По моей просьбе он собрал нескольких мужиков и теперь сгорал от нетерпения — я обещал тестю участие в важном деле.

—Что-то лица на тебе нет, — заметил он.

— Рассказал Жаклин, что сегодня избавимся от этого, — я кивком указал на сарай. — Думал, обрадуется, а она рассердилась еще больше. Итак, иэдак — she's hard to please! [52]Ей не угодишь (англ.).

—Дурак ты, — с безобидным простодушием промолвил тесть. — Она перестанет сердиться, когда ей перестанут напоминать…

— Ладно, — прервал я Сергея Михайловича. — Отойдем- ка на пару шагов.

Оказавшись на некотором удалении от дворовых, я сказал:

— Дело, Мартемьяныч, государственной важности. Нужно перевезти этот хлам в Воронцово, но сделать это скрытно. Так, чтобы никто не знал. И если кто из мужиков сболтнет, то…

—Я тому лично голову оторву, — пообещал Сергей Михайлович. — Одна беда: у нас всего три подводы, не знаю, хватит ли места на них.

—Мартемьяныч, еще карету снаряди — нужно все отвезти за один раз, — попросил я. — Чтобы лишнего внимания не привлекать. Скоро здесь будут люди княгини Волконской, они нам помогут.

Вдруг возникло такое чувство, что кто-то еще слушает нас. Я огляделся и заметил Жаклин. Она наблюдала за нами в окно со второго этажа. Я улыбнулся ей и помахал рукою, но она оставила меня без ответа.

Мартемьяныч в расчетах не ошибся: пришлось задействовать все имевшиеся подводы. Карета осталась свободной, но ее отдали в распоряжение управляющего княгини Волконской. Зато ни мне, ни Сергею Михайловичу не пришлось никуда ехать. Порученец Александры Николаевны заверил, что справится без нашей помощи, доставит груз по назначению и распорядится сделать все должным образом.

Едва поезд убыл, я отправился в штаб Высшей воинской полиции.

—Ну-с, Яков Иванович, вы готовы? — спросил я де Санглена.

—Вы узнали, где она скрывается? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, — сказал я. — Да это и неважно. Она приедет сама.

—Не знаю, откуда у вас такая уверенность, — он явно сомневался. — И куда она приедет?

— Я уверен. Не думаю, что завтра, хотя на всякий случай мы должны быть наготове. Скорее, мы увидим ее послезавтра. Я зайду к вам утром, — сказал я.

—Что ж надеюсь, ваш план сработает и на этот раз Алина Коссаковская от нас не уйдет, — де Санглен мстительно улыбнулся.

—Не уйдет, не уйдет, — промолвил я.

—Вот еще что, Андрей Васильевич: объясните же наконец в чем вы подозреваете Косынкина с Моховым? Мы же все это время держим их под арестом!

Я быстро рассказал де Санглену об убийстве пана Гржиновского и о найденной в потайном кармане его сюртука газете с объявлением Христиана Венстера.

—Вот так так, — хмыкнул Яков Иванович. — Арестовали их не мы…

— А кто же? — удивился я.

— Полицеймейстер Брокер по моей просьбе. Я подумал, что так будет лучше. Вы же ничего не объяснили. Но я заподозрил, что тут может быть ошибка. Может, ни в чем они не виновны. И вам же потом неловко будет. Так что лучше было сделать это руками обычной полиции, вроде мы и ни при чем, — объяснил де Санглен.

—Пожалуй, вы правы, — согласился я.

—Вот только людей у меня не хватает, — посетовал он. — С вашего позволения, я бы вашего Парасейчука привлек.

—Сделайте милость, — согласился я.

* * *

На следующий день я проспал довольно-таки долго, а проснувшись, первым делом отправился к Петровским воротам. Еще издали я заметил скопление любопытных зевак. Сердце забилось с удвоенной силой: толпа у столба означала появление новой афишки. Карамзин не подвел!

Я подошел ближе и по разговорам в толпе понял, что мой план сработал.

—Это в Воронцово, — объяснял кто-то знающий.

—Имение Репниных, — добавил еще кто-то.

—Так чего же мы! Айда туда, в Воронцово! Поглядим!

Работая локтями, я протиснулся через толпу и прочитал:

«От главнокомандующего в Москве. Здесь мне поручено от государя было сделать большой шар, на котором 50 человек полетят, куда захотят: и по ветру, и против ветра; а что от него будет, узнаете и порадуетесь. Если погода будет хороша, то завтра или послезавтра ко мне будет маленький шар для пробы. Я вам заявляю, чтоб вы, увидя его, не подумали, что это от злодея, а он сделан к его вреду и погибели».

«Да уж, это не Карамзин, — подумал я. — Граф Ростопчин, значит, постарался сам. Но Николай Михайлович убедил его, что так надо!»

— Андрей Васильевич, — услышал я голос директора Высшей воинской полиции.

Я обернулся, увидал крытую коляску, на козлах восседал кучер с рыжим чубом, а в окно выглядывал де Санглен, рядом с ним находился Ривофиннолли. Выбравшись из толпы, я подошел к экипажу.

— Что вы там делали? — поинтересовался Яков Иванович. — Не могу поверить! Неужели вас привлекла эта вздорная писанина? Наш генерал-губернатор в очередной раз сюсюкает с народом, не понимая того, что превращается в фигляра! Мало нам, что о Франце Леппихе прознали французские агенты, так еще и Ростопчин решил растрезвонить о нем на каждом углу!

— Это Карамзин его убедил, — сказал я, не обращая внимания на пренебрежительный тон в отношении генерал-губернатора.

—Карамзин? — удивился де Санглен.

— Историограф убедил графа Ростопчина по моей просьбе, — уточнил я.

—По вашей просьбе? Но зачем? Что вы задумали? — недоумевал директор Высшей воинской полиции. — Это и есть ваш план?

— Нам с вами только и осталось, что отправиться в Воронцово и дождаться прибытия агентши, — сказал я.

—Мадам Арнье? — спросил Ривофиннолли.

— При чем здесь мадам Арнье?! — с раздражением воскликнул Яков Иванович, но тут же смягчился. — Впрочем, пусть она называется хоть мадам Арнье, хоть — как там еще? — графиней Селинской! Алиночка Коссаковская! Но с чего вы решили, что она приедет в Воронцово?!

—Она приедет, — сказал я.

— Посмотреть на воздушный шар? — с сарказмом спросил де Санглен.

— Именно, — подтвердил я. — Она непременно захочет увидеть шар своими глазами.

Яков Иванович с крайне расстроенным видом откинулся на спинку. Немного помолчав, он произнес:

— Вздор. Ни один разумный человек не примет всерьез, что посредством воздушного шара можно разгромить армию Наполеона.

—Воздушный шар разве что для увеселительных прогулок пригоден, — поддакнул Ривофиннолли.

— Пусть так, — согласился я. — Но она приедет, чтобы просто взглянуть на него.

—Крайне сомнительно, — возразил де Санглен. — И потом, что вы предлагаете? Дежурить там с утра до вечера, дожидаясь ее появления? А если она так и не явится?

—Воля ваша, — ответил я. — А я уверен, что она непременно приедет в Воронцово. Так что сейчас же отправлюсь туда.

— Вы говорили, что она приедет только завтра, — напомнил Яков Иванович.

— Женщина есть женщина. Не думаю, что она соберется сразу же, как только узнает о воздушном шаре. Но на всякий случай я отправлюсь в Воронцово прямо сейчас.

—Поступайте как знаете, — махнул рукой де Санглен.

Он был уверен в бессмысленности моей затеи и решил

больше не спорить, а предоставить мне возможность самому убедиться в своей ошибке. Я не ожидал такой реакции с его стороны. Но положа руку на сердце, испытывал облегчение: хотелось обойтись без помощников.

Вернувшись домой, я велел Сеньке закладывать лошадей.

— Так нет же их, лошадей, — развел руками мужик.

—Как это нет? Ты что несешь? — рассердился я.

—Вчерашний день как отправились в Воронцово, так и не воротились еще, — ответил он.

—Вот те на! — Я был в замешательстве.

В гостиную вышел Мартемьяныч, а за ним и Жаклин.

—Не хотели тебя тревожить, — сказал Сергей Михайлович. — Но с лошадками вышла большущая неприятность. На обратном пути какие-то разбойники забрали и лошадей, и подводы, и карету. Хорошо хоть людей отпустили живыми.

Видно было, что Мартемьяныч тяжело переживает случившееся. Он даже немного сгорбился. Видно, чуяло его сердце, что и лошади, и подводы в скором времени нам понадобятся. Зато Жаклин испытывала какую-то мстительную радость, оттого что я провинился и провинился как раз из-за хлопот с ненавистным ей хламом.

— Зато теперь ты наконец перестанешь настаивать на том, чтобы мы уехали из Москвы! — заявила она. — Ехать не на чем!

— Нужно непременно добыть подводы и лошадей, — сказал я.

— Попробуй-ка добудь, — тяжелым голосом ответил Сергей Михайлович. — Народ повалил прочь из Москвы. Теперь каждая лошадь, каждая телега на счету.

— Ничего, что-нибудь непременно придумаем, — заверил я Мартемьяныча.

В эти минуты я больше думал о том, как побыстрее добраться до Воронцова. К счастью, вскоре появился поручик Гречевский.

—Яков Иванович совершенно разуверился в вашей затее, однако же на всякий случай отправил меня в ваше распоряжение, — сообщил Петр Игнатьевич.

Он положил на стол афишку генерал-губернатора с извещением о воздушном шаре.

—На чем вы приехали? — спросил я.

— У меня крытая коляска, — ответил поручик.

—Превосходно!

— Москва совершенно обезлюдела, — вдруг ни к месту промолвил Гречевский.

— Поспешим! Мартемьяныч, не горюй! Достанем мы и лошадей, и подводы.

 

Глава 23

— Яков Иванович сказал, что графиня Коссаковская отнюдь не дура: из пустого любопытства не поедет смотреть шар, — поведал по пути Гречевский.

—Коссаковская, говорите, — усмехнулся я.

Петр Игнатьевич бросил на меня понимающий взгляд, помолчал немного, затем вздохнул и сказал:

— С Коссаковской этой, между нами говоря, какая-то глупость происходит. Вы, верно, знаете? Впрочем, Ривофиннолли шепнул мне, что в действительности вы рассчитываете поймать мадам Арнье.

—Пожалуй, не поймать, — заметил я. — Думаю, для дела полезнее проследить за нею, чтобы арестовать и ее, и сообщников. Это хорошо, что вы со мною. Одному было б сложно.

— Я знаю мадам Арнье, — сообщил поручик. — Я сопровождал мадам де Сталь, и ее компаньонку мадам Арнье хорошо запомнил. Думаю, и она меня помнит. Уж не знаю, как тут остаться незаметным…

— Не волнуйтесь, придумаем что-нибудь, — прервал я Гречевского.

За разговором мы добрались до места. Коляска остановилась между готическими башенками на въезде в усадьбу. Я кликнул караульного.

— Что, любезный, много ли народу?

—Есть маленько, — ответил тот.

— А что княгиня? — спросил я.

— Обычно в Москве, но сегодня изволили в имение приехать.

— Что ж, проводи. Скажи, граф Воленский приехал.

Княгиня Волконская принимала во флигеле, из окон которого открывался удобный вид и на двор, и на площадку, где собирались разрозненные зеваки. Я приложился к ее ручке, а поручика Александра Николаевна удостоила едва заметным поклоном.

—Значит, это твоя затея, — промолвила княгиня, глядя в окно.

На земле бесформенным пятном лежал воздушный шар. Вокруг валялись доски и листы железа. В центре мастеровые устанавливали стапель. За оградой скапливалась разношерстная публика — дворовые и лакеи, фабричные и дворяне, студенты и мещане, — их объединяло одно желание: всем хотелось убедиться, что здесь и впрямь сделают что- то, что непременно погубит французскую армию.

— Я предоставила имение немецкому инженеру по просьбе Обрескова, — сказала княгиня Волконская. — Он со своими помощниками заняли все помещения. Кое-как удалось отстоять этот флигель. Изредка приезжаю сюда, пью чай, впрочем без особого удовольствия.

Александра Николаевна вздохнула. А я подумал о том, что ее компаньонки и слуги вполне могли оказаться одним из источников для французских шпионов. Но это уже не имело значения. Я знал наверняка, что агент, розыск которого мне поручен, появится здесь.

Я пил чай и равнодушно рассматривал зевак, будучи уверен, что агент появится только завтра, а сегодняшний день пройдет безрезультатно.

Возле огромного вяза остановились дрожки, и на землю спустился представительный господин в очках, тот самый, которого я видел на приеме у графа Ростопчина. Он и теперь выглядел застенчиво, видимо, это было обычным его состоянием. Но через секунду зрелище так захватило его, что он утратил природную робость и без церемоний двинулся вперед. На воздушный шар он смотрел с изумлением и некоторой досадой, словно мучился мыслью, что кто-то делает что-то выдающееся, пока сам он тратит силы и время на борьбу с собственными сомнениями. Каждое мгновение он то задирал голову, чтобы разглядеть что-то через очки, то опускал — чтобы взглянуть еще на что-то поверх очков.

Рядом с ним оказался еще один любопытный субъект. Купчина с окладистой черной бородой, невысокий, но круглым животом готовый поспорить с представительным господином в очках. Этот не суетился, двигался медленно, словно полагал, что в каждом движении должна быть основательность. Ни воздушный шар, ни работа мастеровых купчину не заинтересовали, он больше рассматривал публику. Один раз он посмотрел в мою сторону, наши глаза встретились, и отвратительный холодок пробежал по спине. Незнакомец, словно спохватившись, отвел взгляд.

—Фу, вот же глаза, — обронил я вслух.

—О ком вы? — спросила Александра Николаевна.

—Вон тот дородный господин.

Княгиня взглянула в окно:

—Так это же Пьер!

Она имела в виду представительного господина в очках, а на чернобородого купчину не обратила внимания.

— А ведь совсем недавно этот молодой человек превозносил Бонапарта. Представляешь, он всерьез оправдывал убийство герцога Энгиенского, — поведала княгиня. — Он видел величие Бонапарта в том, что тот во имя цели взял на себя всю ответственность за это злодейство.

— Вот как, — откликнулся я, продолжая разглядывать толстого бородача. — А что он скажет, когда его самого поведут на расстрел во имя чего-нибудь великого?

Купчина более в нашу сторону не поворачивался, но и к воздушному шару по-прежнему не проявлял особого интереса. Он шарил глазами по толпе, с особенной тщательностью изучая вновь прибывавших зевак. Вдруг я заметил, как его взгляд задержался на ком-то дольше обычного. В нескольких саженях от бородача обнаружился субъект в зеленом кафтане, также явно не питавший интереса к воздухоплавательному аппарату, зато занятому наблюдением за зрителями.

«Кто же вы такие? Неизвестные мне сотрудники де Санглена или французские агенты? — задался я вопросами. — Вполне вероятно, что шпионы. Я рассчитывал поймать здесь своего агента, но ведь и другие вполне могут заинтересоваться проектом Франца Леппиха!»

Тем временем мастеровые укрепили воздушный шар на стапеле, и публика получила возможность любоваться не бесформенным полотном, а и украшениями. Огромный лев грозно взирал вдаль поверх голов и, казалось, уже узрев вдали злодея, с суровой непоколебимостью уготовил злодею погибель. Правда, лев был стар, изрядно поношен, со стершейся на сгибах краской. Словом, картинка совершенно очевидно говорила, что весь этот хлам десять лет пылился в сарае.

Я с тревогой перевел взгляд на публику и… увидел ее. Она ехала в открытой коляске, прячась от солнца под розовым зонтиком. Сердце мое налилось гнетущей тяжестью. С тоскою подумал я о том, что лучше было остаться в Англии. А уж если приехал в Россию, то нужно было отправиться прямиком в действующую армию, а не добиваться аудиенции его величества. Что двигало мною — чувство долга или желание отличиться перед императором? Как бы то ни было, вся история обернулась мерзким образом.

Коляска проехала под развесистым дубом и оказалась там, откуда открывался вид на воздушный шар. И только тут я понял, какую совершил ошибку! Казалось, что дама и лев встретились взглядами и узнали друг друга. Даже издалека я заметил, как расширились ее зрачки от неожиданности. Но ни единый мускул не дрогнул на ее лице, она с завидным самообладанием не спеша обвела взглядом публику. Она выискивала меня, потому что конечно же поняла, что вся история с воздушным шаром Франца Леппиха — ловушка, расставленная для ее поимки.

И словно со стороны я услышал собственный голос:

—Вот она!

—Где? — Поручик Гречевский приблизился к окну.

— Вон та дама в открытой коляске с розовым зонтиком, — показал я.

—Но это же не Изабель Арнье, — возразил Петр Игнатьевич.

— Причем здесь мадам Арнье?! — выкрикнул я. — Ее труп давным-давно рыбы съели!

— Я думал…

—Ее нужно арестовать немедленно! — перебил я поручика.

—Вы говорили, проследить, — напомнил он.

— Я ошибся! Она уже все поняла!

— Она уезжает, — произнесла сухим тоном обер-гофмейстерины высочайшего двора княгиня Волконская. — Я встречала эту особу в Петербурге.

Я посмотрел в окно. Коляска удалялась, розовый зонтик мелькал между деревьями.

—Быстрее! Мы должны догнать ее! — скомандовал я.

Мы выбежали из флигеля и столкнулись с каким-то

подполковником и драгунами.

—Вы граф Воленский? — спросил офицер.

—С дороги! — рявкнул я.

— Прошу извинить, граф, но я имею приказ арестовать вас, — объявил подполковник.

Драгуны преградили мне путь. Я рванулся вперед, но они схватили меня за руки. На поручика Гречевского они не обратили внимания, и он проскользнул к коляске.

—Задержите ее! Арестуйте! Только помните, Петр Игнатьевич, она крайне опасна! Крайне опасна! Будьте осторожны! — выкрикнул я.

Гречевский поднялся на козлы, сел рядом с кучером, и коляска покатила прочь со двора. Я заметил, как субъект в зеленом кафтане и бородатый купчина, уже не скрывая своего знакомства, садятся в телегу. К ним присоединилась маленькая, толстая старуха.

— Кто вы такие, черт бы вас побрал! — рявкнул я в лицо офицеру.

— Я подполковник Касторский, начальник фельдъегерского корпуса, — представился он. — Я доставлю вас к главнокомандующему.

—К Кутузову?

—Нет, — с вызовом ответил он. — К генерал-губернатору графу Ростопчину.

—Вам придется ответить за самоуправство! — пригрозил я.

— Смею быть уверенным, что отвечать придется вам, — надменно произнес подполковник. — Вы поставили под угрозу секретное поручение его величества! Впрочем, я не обязан давать объяснения.

—Кажется, вы втянули меня в неприглядную историю, граф, — послышался за спиною голос княгини Волконской.

—Уверяю вас, вам не в чем себя упрекнуть, — успокоил я ее.

Мы сели в экипаж, отъехали от флигеля и сразу же за воротами увидели опрокинутую коляску. Поручик Гречевский лежал на земле, над ним хлопотали возничий и караульные. Не обращая внимания на подполковника Касторского, я выпрыгнул из экипажа и бросился к Петру Игатьевичу. Он зажимал живот окровавленными руками.

—Это не женщина… сущий дьявол, — слабым голосом выдавил он.

—Вы живы? — воскликнул я.

— Жив, — тихо, но уверенно сказал поручик.

—Мы не слышали выстрелов! — воскликнул подоспевший подполковник Касторский.

— У нее был нож, — объяснил кучер, пребывая в шоке.

—У вас есть шанс оправдаться перед его величеством, если мы догоним и арестуем ее, — выговорил я подполковнику.

 

Глава 24

—В какую сторону она направилась? — спросил я у караульных.

—В Коньково или в Москву? — вторил мне подполковник.

—В Москву, в Москву, — раздалось в ответ.

—Почему вы не задержали ее, болваны?! — прорычал я.

Мы помчались по Калужскому шоссе, преодолели версту и увидели еще одну брошенную коляску, рядом валялся розовый зонтик. Дальнейшие поиски ни к чему не привели. Возможно, беглянка скрылась на одной из прилегавших тропинок, а у нас было слишком мало людей, чтобы проверить все ответвления от основного тракта.

По пути на Лубянку мы хранили тягостное молчание. Подполковник Касторский уже не выглядел столь самоуверенно. Некоторое облегчение он испытал, когда мы предстали перед генерал-губернатором.

—Милостивый государь, я сожалею о своем мягкосердечии, — жестко произнес граф Ростопчин. — Если бы я арестовал вас сразу, это пошло бы на пользу и вам, и общему делу.

— Нет, ваше сиятельство, — возразил я. — Если бы вы не арестовали меня, то шпион, изловить которого поручил мне государь, был бы сейчас в моих руках.

Булгаков, стоявший сбоку от генерал-губернатора, сперва подавал мне глазами знаки, чтобы я не спорил, но теперь угомонился и с непроницаемым видом хранил молчание.

— Шпион, — брезгливо промолвил граф Ростопчин. — Мало ли в Москве шпионов! Только что всыпали как следует французскому повару! Может, он и был самым главным агентом. Нет никаких доказательств, что нашли того, кого нужно! Зато… понимаете ли вы, что натворили?!

Генерал-губернатор злобно сверкнул глазами:

— В Воронцове изготавливаются зажигательные заряды. Николай Егорович, — он кивнул на подполковника Касторского, — имеет задание развозить эти заряды небольшими партиями в подготовленные места! Все эти приготовления конечно же окажутся излишними! Но на крайний случай, на случай оставления Москвы, мы должны быть готовы!

—Не вижу, ваше сиятельство, чем я помешал господину Касторскому, — с вызовом сказал я.

— Не видите! — граф Ростопчин хлопнул по столу ладонью. — Как теперь прикажете подполковнику провозить заряды, когда в Воронцово яблоку негде упасть из-за праздной публики!

—Напишите новую афишу. Напишите, что Франц Леппих оказался шарлатаном, воздушный шар лопнул, — предложил я.

—Изволите ерничать, — большие глаза Ростопчина сузились в щелки.

—Понимайте, как хотите, — сказал я. — Только теперь, ваше сиятельство, я более не знаю, как поймать агента. Подполковник Касторский помешал задержать ее. Она скрылась, а у нас не осталось ни единой зацепки.

Начальник фельдъегерского корпуса невольно кашлянул, как бы признавая свою вину. Но граф Ростопчин поспешил на помощь подполковнику:

— Ваш шпион или шпионка уже ничего не значит. О том, что в случае оставления Москвы мы готовимся предать ее огню, уже знает каждая собака. К сожалению, сохранить приготовления в тайне не удалось…

Я выдал невеселый смешок. Генерал-губернатор посмотрел на меня с удивлением.

— Вы находите это смешным? — спросил он усталым голосом.

—Я нахожу, что Бонапарт не нуждается в услугах тайных агентов для того, чтобы понять, что Москва будет подожжена. Или вы полагаете, что ему недостаточно сожженного Смоленска, недостаточно пожаров и опустошений, которые оставляет за собой наша армия, чтобы догадаться об участи Москвы? Нет, ваше сиятельство, агент, которого мы упустили, представляет совершенно иную ценность. Сведения, собранные этой дамой, окажут самое трагическое для нас воздействие на ход военных действий. Вы сожжете Москву, но эта жертва окажется напрасной.

Булгаков утратил спокойствие и, глядя на меня, смешно двигал бровями.

— Извольте объясниться, — потребовал граф Ростопчин.

—Простите великодушно, — ответил я. — Но отвечать я буду перед его величеством или перед главнокомандующим армией.

—Скоро ответите, — едко произнес граф. — Я получил письмо от его светлости. Выбор сделан: будет генеральное сражение, скоро все решится.

Неожиданно послышался страшный шум. Кто-то ругался, не стесняясь в выражениях.

— Кажется, сражение уже началось, — сказал генерал- губернатор.

Он поднялся из-за стола, взял какие-то бумаги и вышел. Мы направились за ним. В холле находились драгуны.

—Идите за мной, — приказал им граф Ростопчин.

В соседнем кабинете стоял тяжелый дух — водочный перегар смешался с кислым запахом пота. Незнакомый мне подполковник, увидав графа, закричал:

— Ваше сиятельство! — Изъяснялся он по-русски, но с сильным акцентом. — Объясните мне… как… как мне понимать… как понимать слова генерала?!

В глубине кабинета, развалившись в кресле, сидел генерал Матвей Иванович Платов. От него-то и исходил невыносимый аромат.

—Что же я вам объясню, милостивый государь, если я не слышал, о чем вы тут спорили? — проворчал граф Ростопчин и бросил невеселый взгляд на казацкого атамана.

Матвей Иванович с презрительной усмешкой наблюдал за подполковником.

—Что, испугался, граф?! — прогремел генерал Платов, подмигнул взволнованному подполковнику и, обращаясь уже к Федору Васильевичу, объяснил: — Да я всего-то рассказал этому мусье, что отдал приказ аванпостам убить его, случись, он появится там!

— Какие аванпосты?! — возмутился подполковник. — Все ваше войско разбежалось! Казаки ваши мародерствуют, опустошают деревни, бесчинствуют, грабят своих же! Целые обозы с краденым добром уходят на Дон! И теперь я вижу, с кого казаки берут пример!

— А коли войско разбежалось, стало быть, казацкий аванпост может где угодно повстречаться, — ничуть не смутившись обвинениями, выдал генерал Платов. — Да вот хоть я сам сейчас тресну вас кулаком!

— Ваше сиятельство! — подполковник вновь призвал на помощь графа Ростопчина.

— Успокойтесь, милостивый государь, — ответил тот. — Ни к каким аванпостам более вы не попадете.

—Но как я должен понимать упреки в мой адрес? — возмутился подполковник.

— Как вам будет угодно, так и понимайте. — Граф Ростопчин протянул офицеру бумагу: — Это письмо от генерала Барклая, которое вы доставили. Прочитайте.

Подполковник взял документ, пробежал глазами и побледнел. Рука его безвольно опустилась, глаза сделались жалкими.

—Это неправда, — произнес он.

—Отдайте шпагу, — велел генерал-губернатор и показал второй документ: — Вот мой приказ. Вы немедленно под конвоем отправляетесь в Пермь.

Драгунский унтер-офицер вышел из-за спины графа Ростопчина и остановился перед подполковником. Тот смерил конвоира ненавидящим взглядом и двинулся к выходу, намеренно толкнув драгуна плечом.

— Это граф Лезер, — сказал мне Федор Васильевич. — Очередной подозреваемый от Барклая. Вы, сударь, сделаете благое дело, если сопроводите его до Перми.

— Не ранее, чем стану подозреваемым от Кутузова, — вполголоса ответил я.

— Матвей Иванович, дайте мне еще немного времени, и я — в вашем распоряжении, — попросил граф Ростопчин знаменитого гостя.

— Не волнуйтесь, без меня генеральное сражение не начнут, — с куражом в голосе ответил генерал Платов.

— Оставайтесь пока здесь, — тихо приказал мне Федор Васильевич. — И не забудьте, что вы под арестом. Пока под домашним.

Мы остались втроем: генерал Платов, Булгаков и я.

— А с другой стороны, — сказал казацкий атаман, — и меня Барклай от дела отстранил. Что в армии, что здесь — чёрти что творится! Приехал в Москву, тут шум какой-то, воздушный шар! Говорят, пятьдесят человек за раз поднимает. Эх, мне бы десяток таких! А то мы все обозы на Дон отправляем…

Мы с Булгаковым переглянулись. Бывалый атаман — и тот поверил в историю с воздушным шаром. И пожалуй, не стоило сейчас разочаровывать его. Впрочем, применение воздушным шарам генерал Платов придумал отнюдь не военное.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился я к казацкому атаману, — знаю, в ближайшее будущее его величество пожалует вам титул графа.

— И вы уже слышали? — Матвей Иванович оживился, надежда со страхом вновь обмануться заиграли в глазах.

—Никаких сомнений, все уже знают об этом.

—Должно быть, фельдъегерь запаздывает, — насупившись, промолвил атаман. — А кто вы?

—Граф Воленский, Андрей Васильевич.

— Давайте будем накоротке, — предложил Матвей Иванович.

Он приподнялся, и мы скрепили знакомство рукопожатием.

— Я только что из Лондона. Там наслышаны о вашей славе, англичане почитают вас в числе первых героев, — заверил я атамана.

— Англичане? — переспросил генерал Платов и посмотрел на меня с недоверием.

— Уверяю вас, — улыбнулся я. — Знали бы вы, как потрепали им нервы, когда отправились в Индию.

—Э-эх! Сейчас бы мыл сапоги в Индийском океане!

Атаман с досадою взмахнул сжатым кулаком, сожалея,

что не ослушался молодого императора, прервал поход, начатый по повелению Павла, и вернулся с половины пути. Некоторое время его глаза смотрели в какие-то нездешние дали, вероятно, наблюдая картины несостоявшейся истории завоевания Индии. Наконец Матвей Иванович встряхнул головой и взглянул на меня.

—Чем же я могу быть полезен, милостивый государь?

—Вы направляетесь в армию. Осмелюсь обратиться к вам с просьбой, — проговорил я.

— Извольте, граф! Без всяких церемоний! Я к вашим услугам!

— Ввиду особой важности донесения я попрошу вас передать письмо его светлости князю Кутузову.

— Давайте свое письмо, — согласился казацкий атаман.

— Мне потребуется десять минут, — сказал я и повернулся к Булгакову: — Вы позволите?

— Вы можете воспользоваться моим кабинетом, — предложил Александр Яковлевич, изрядно удивленный разговором.

Я в нескольких словах описал итоги своей розыскной деятельности, а самое важное — изложил свои соображения относительно сведений, которыми владела шпионка. Запечатав письмо, я передал конверт генералу Платову. Тот заверил меня, что в ближайшие два дня донесение будет доставлено главнокомандующему.

Генерал-губернатор, избегая новых споров, очевидно, из давнего дружеского расположения ко мне, распорядился препроводить меня на Петровку и оставить там караул, чтобы я не покидал дом до особых распоряжений.

Охваченный унынием, я вернулся к родным пенатам. Увидав меня в подавленном настроении, Жаклин забыла свои обиды и окружила меня заботой и лаской. Одна отрада была в случившемся — я получил возможность некоторое время побыть с семьею.

Вечером к нам заехал Яков Иванович де Санглен.

—Поздравьте меня, — мрачно произнес он. — Я более не директор Высшей воинской полиции.

— А что с Гречевским? — спросил я.

—Жив, — ответил де Санглен. — Его рана оказалась несмертельной. Можно даже сказать, поверхностной. Так, живот поцарапали. По правде сказать, он больше испугался, нежели пострадал.

— А вы? Что случилось? — поинтересовался я.

— Я служу при Первой Западной армии под началом Барклая-де-Толли, — объяснил Яков Иванович. — Барклая от должности освободили, вот и я теперь передаю дела. Новым директором станет барон Розен, а заместителем капитан Ланг.

«Чёрти что творится!» — припомнил я слова атамана Платова. Мне показалось странным, что преемниками де Санглена стали именно те офицеры, которых он подозревал в недобросовестном исполнении приказа относительно убийства польской графини.

— И вот еще что, — промолвил Яков Иванович. — Косынкина с Моховым отпустили. Уверен, что ни в какой шпионской деятельности они не замешаны…

— Ох, и злы ж теперь они на меня! Косынкин даже не зашел, — сказал я.

— Не зашел, потому что их только сегодня отпустили. И вы тут ни при чем, — заверил меня де Санглен. — Вы будете смеяться, но они подозревают друг друга.

— Друг друга? — удивился я.

—Именно, — подтвердил Яков Иванович. — Мохов считает, что его оболгал Косынкин, чтобы охмурить его сестру. А Косынкин думает, что его задержали по навету Мохова! А корень зла — дом на Конюшковской.

Я покачал головою, решив, что таланты интригана де Санглена пошли на пользу. Ссориться с Вячеславом не хотелось. И все же, пожалуй, при случае нужно будет открыть им правду.

— Гречевский сказал, что это была не мадам Арнье, — неожиданно промолвил де Санглен.

— Как впрочем, и не графиня Коссаковская, — сказал я. — А мадам Арнье, полагаю, давно нет в живых. Убийцы позаботились о том, чтобы скрыть ее труп, тем самым они несколько сбили нас с толку.

—Кто же она? Впрочем, теперь это не имеет значения, — вздохнул Яков Иванович. — Сейчас все больше и больше людей склоняется к мысли, что Бонапарт займет Москву. На этот случай готовился секретный план сожжения города, но, к несчастью, сохранить его в тайне не удалось. Стоит ли гоняться теперь за нею? Разве что поквитаться из личной мести!

Я не стал его разубеждать. Тем более что поквитаться из личной мести, как мне показалось, теперь он хотел с кем-то еще, но не с польской графиней.

Мы попрощались. Я остался один в гостиной, выходившей окнами во двор. Жаклин уложила девочек спать и спустилась ко мне. Она села рядышком и, обняв меня, склонила голову на мое плечо. Я с тоскою подумал о том, что должен потребовать перевода в действующую армию. Уж коли я не исполнил поручения его величества, рассуждал я, то хотя бы сохраню свою честь тем, что приму участие в сражении.

А еще я подумал о том, что воздушный шар, на котором десять лет назад я совершил перелет в компании с графиней де ла Тровайолой, больше не будет занимать сарай и портить настроение Жаклин. Тогда, в 1802 году, мы потерпели крушение в лесу недалеко от Санкт-Петербурга. Позднее я вывез воздушный аппарат и хранил все это время, питая иллюзию, что дойдут руки восстановить его и передать в университет для использования в научных целях. Но бесконечные заграничные миссии так и не позволили сделать благородное дело. И вот теперь нашлось применение и этой рухляди.

Конечно Жаклин была бы в гневе, если бы прочитала мои мысли. Но я не мог избавиться от них. От воздушного шара воспоминания переключились на картинки минувшего дня. Перед глазами маячила брошенная коляска и розовый зонтик.

И вдруг, словно вспышка осветила забытую в суматохе сцену: странная троица — купчина, субъект в зеленом сюртуке и маленькая старуха садятся в телегу и уезжают следом за Гречевским.

 

Глава 25

Несколько дней прошли в утомительной скуке. Заходил поручик Гречевский, воображавший себя героем. От него я узнал последние новости из жизни Высшей воинской полиции. Де Санглен уехал в Санкт-Петербург, Ривофиннолли выполнял какие-то поручения за пределами Москвы, майор Бистром отправился в ставку главнокомандующего.

Я рассказал Петру Игнатьевичу о странной троице, замеченной в Воронцове. Выяснилось, что он не обратил на них внимания, но пообещал предпринять меры к розыску. Я написал княгине Волконской, принес извинения за причиненные неудобства и попросил оказать содействие подателю письма.

— Александра Николаевна поможет вам опросить ее людей из Воронцовской усадьбы. Может, кто-нибудь что и вспомнит, — сказал я поручику.

— Не волнуйтесь, ваше сиятельство, — заверил меня он. — Все сделаю. Все, что смогу.

Больших надежд на его усилия я не возлагал. И как выяснилось, справедливо. За последующий день поручик Гречевский ничего не прояснил, а двадцать четвертого августа его откомандировали в главную квартиру армии вслед за майором Бистромом. И тем более не смогли ничего сделать ни надворный советник Косынкин, ни полковник Парасейчук.

Я написал записку генерал-губернатору с просьбой прислать толковых полицейских офицеров, которые сумели бы разобраться с подозрительными личностями из Воронцова. Словно издеваясь надо мной, он прислал полковника Дурасова. Ради общего блага я решил не давать волю чувствам и рассказал обо всем полицеймейстеру. На протяжении моего рассказа Егор Александрович хранил молчание, слушал с удрученным видом, а потом выдал:

— Простите великодушно, ваше сиятельство, но из всего вами сказанного я делаю один вывод.

—Какой же? — спросил я.

— Вам нужно хорошенько отдохнуть, — вздохнул полицеймейстер. — Немудрено, вы столько пережили за эти дни! На волоске от смерти находились.

—Какое это имеет отношение к делу? — рассердился я.

—Посудите сами! Вы говорите об обычном купце, который приезжал в имение со своим приказчиком и какой- то бабой. Он сдал товар, подивился тому, что народ пошел на воздушный шар смотреть, да и уехал по своим делам.

—Если это был купец, почему никто из дворовых княгини Волконской не вспомнил про него? — возразил я. — Я просил поручика Гречевского…

— Ну при чем здесь дворовые княгини Волконской? Там сотня мастеровых вместе с господином Леппихом. Обеспечением их занимается подполковник Касторский. Он или его люди наверное знают купца. А вы… вы все же лучше бы отдохнули. Воротились бы в Санкт-Петербург. Генерал-губернатор отпустил бы вас.

—Попрошу не указывать мне! — сорвался я.

— Ну как знаете, — тоном великодушного победителя произнес полковник Дурасов. — Честь имею.

Он покинул дом. А я несколько раз прошелся по гостиной, кулаком ударил по столу так, что фарфор едва не высыпался из буфета, но и это не помогло. Жаклин вышла из соседней комнаты, обняла меня:

—Послушай, а что, если он прав? Может, это и впрямь был обычный купец?

—Нет, — я помотал головой. — Ты не видела его взгляда. Он словно гвоздями приколотил меня!

— Не понимаю. Что с того, что у купца взгляд тяжелый?

* * *

Двадцать шестого августа произошло то, чего все с нетерпением так долго ждали, — генеральное сражение. Сообщения о нем приходили весьма противоречивые. Одни говорили, что армия корсиканского недомерка разбита и бежит, преследуемая казаками атамана Платова. Другие утверждали, что разгромлена наша армия, а французы не отступили — лишь отошли на старые позиции, где оставили перед боем ранцы с шинелями, и казаки их не бьют, а мародерствуют пьяные по окрестностям.

Вскоре на улицах появились раненые, и облик Москвы сразу же изменился. Огромное количество покалеченных на поле боя людей всколыхнуло обывателей. Споры о том, кто же кого побил, хотя и продолжались, но уже без прежнего пыла, а скорее по инерции. И хотя мнения были разные, но спорщики сходились в одном: кто бы кого ни побил, в любом случае в Москве оставаться опасно. И москвичи начали покидать свои дома. Вереницы телег и колясок вперемешку с пешими людьми и домашним скотом потянулись к заставам.

Парасейчук переживал так, словно вся ответственность за неудачную миссию лежала на нем.

— Ну что вы так?! В том, что случилось, исключительно моя вина. Вам не в чем себя упрекнуть, — попытался успокоить его я.

—А я еще чуть-чуть обожду — поделился мыслями Косынкин, — и пойду французов бить. Вот как погоним их, так и я!

— Ты, значит, согласен только наступать, а отступать — ни в коем случае, — сказал я. — А я, признаться, теперь очень жалею, что не отправился в армию. Хоть как-то очистил бы совесть. Генеральное сражение прошло, а я, получается, отсиделся тут, под присмотром графа Ростопчина.

* * *

Как-то, стоя на крыльце парадного, я приметил шедшего по улице офицера с забинтованной рукой. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Увидев меня, он просиял:

—Ваше благородие! Вы меня помните?

— Извините, сударь. — Я напрягся, но память подводила. — Уверен, что мы встречались…

—Жмых! Майор Жмых! — радостно сообщил он. — Ну да! Тогда-то я был поручиком.

— Поручик Жмых, — произнес я, раздосадованный тем, что даже необычная фамилия не пробудила воспоминания.

— Я служил тогда квартальным надзирателем в Тверской части. Помните, когда напали на вас. Как раз здесь, на этой улице.

—Ну конечно же, конечно! — воскликнул я. — Вы вели расследование! Вы уж для начала простите, я запамятовал совсем.

—Да что там! Десять лет прошло. Я и сам уж не знаю, как узнал вас. Может, привычка сработала, я же до недавнего в полиции работал.

—В полиции, — повторил я.

—Да вот две недели всего, как в армию ушел. Только недолго повоевать пришлось. — Он с сожалением поднял забинтованную руку. — Но ничего, поправлюсь и назад!

—Вот что! Голубчик, надеюсь, вы не спешите? Идемте, идемте, не отпущу вас, пока не напою чаем! А то и чем-нибудь покрепче!

Я взял майора за руку и повел в дом.

—Вы уж простите, запамятовал, как вас зовут? — спросил я.

— Дмитрием родители нарекли, по батюшке — Николаевич, — представился Жмых.

—Вот что, Дмитрий Николаевич, надеюсь, вы мне поможете.

—Извольте. Чем смогу.

— Дело такое: тогда, десять лет назад, расследование вели вы…

— Да какое это было расследование, — майор Жмых махнул рукой.

— А теперь одно очень важное расследование пришлось вести мне. И столкнулся я с человеком, которого теперь хочу найти.

— Да сейчас как найти-то?! Может, он давно сбежал из Москвы? — предположил майор.

Я хмыкнул. Такая мысль до сих пор не приходила мне в голову. Что, если и впрямь незнакомец с тяжелым взглядом давно уже покинул Москву? Я покачал головой:

—Пожалуй, нет. Чутье подсказывает, что он в Москве. Правда, видел-то я его в Воронцове…

—В имении Репнина? — уточнил Жмых.

—Да, — подтвердил я, взглядом побуждая собеседника пояснить, как он догадался.

—Да, мы слыхали, как тут все в Воронцово валили на воздушный шар поглазеть, — продолжил майор.

От его слов сделалось неуютно. Он говорил не «я», а «мы», подразумевая и себя, и всех тех, кто находился в действующей армии, терпел лишения и тяготы, сражался с врагом, готовый в любую секунду умереть. А я в это самое время был в числе тех, к кому относились слова «тут все валили на воздушный шар поглазеть».

— Именно так, — вымолвил я. — Так вот. Человек этот невысокого роста, толстый, купец такой, с черной бородищей. Правда, подозреваю, что он только вырядился купцом. И еще, очень неприятный взгляд у него, тяжелый такой взгляд: он как будто пригваздывает глазами…

По лицу майора Жмыха пробежала тень.

—Ваше благородие, а подле этого купца не было еще одного типа? Маленького горбуна?

—Горбуна? — переспросил я.

Перед мысленным взором возникла троица: толстый купчина, приказчик в зеленом кафтане и старуха. Майор Жмых дожидался ответа.

—А этот горбун мог вырядиться старой бабкой? — спросил я.

Дмитрий Николаевич кивнул и сказал:

—Это очень страшный человек, ваше благородие.

—Рассказывайте, — попросил я майора.

— Я думаю, что вы видели Гаврилу Яковлевича Яковлева. Не доводилось ли вам слышать о нем?

—Нет, — ответил я. — А чем же он знаменит?

—Он служит в московской полиции. На его счету большое количество раскрытых преступлений. В этом деле он снискал себе славу сыщика, равного которому нет. Иной раз его приглашали даже в Санкт-Петербург для раскрытия преступлений. И всякий раз он добивался успеха.

— Вы сказали, что это страшный человек, — вымолвил я.

— Да, сказал. Дело в том, что он применяет самые изощренные пытки, — мрачно произнес майор Жмых.

Я содрогнулся, припомнив сиротливый розовый зонтик, брошенный на дороге.

—А кроме того, — продолжил гость, — большую часть преступлений сам же он и подстраивает. Понимаете? Сам подстраивает, а потом сам же и раскрывает…

—И как его терпели в полиции? — спросил я.

—Он часто бывал полезен, потому-то и закрывали глаза на его грешки. — Майор Жмых сцепил пальцы и поморщился, — видимо, этот жест болезненно отозвался в раненой руке.

Я пожалел, что не рассказал о подозрительной троице де Санглену. Наверняка директор Высшей воинской полиции знал об этом сыщике, а то и пользовался его услугами.

—Вы хотите найти его? — спросил Жмых.

— Да. Вы поможете?

— Я знаю только, что Гаврила Яковлевич остался здесь. Ведь существует план: сжечь Москву на случай оставления ее французам. Яковлев вызвался собрать группу смельчаков, что подпалят город.

—Вот как… — протянул я.

— Кажется, мой рассказ разочаровал вас. — Майор Жмых заметил перемену в моем настроении.

—Нет-нет, что вы! Вы оказали мне огромную помощь. Теперь я понимаю, что мои подозрения относительно этого человека беспочвенны. Он приезжал в Воронцово, чтобы забрать зажигательные снаряды.

Вот почему ни этого Яковлева, ни его напарника не заинтересовал воздушный шар. Они-то знали, что это розыгрыш. И ощупывал глазищами публику он только из профессиональной привычки ищейки!

—А теперь говорят, Наполеон солдатам обещает, что в Москве будет им и стол, и постель, мол, всю зиму отдыхать будут, — с горечью сказал майор Жмых и, шумно потянув носом, добавил: — Что ж, дай бог, Гаврила Яковлевич сдержит слово — задаст французишкам жару.

Он произнес это так, словно в благодарность за будущие подвиги прощал господину Яковлеву все прежние преступления.

— Что ж, ваше благородие, не знаю, свидимся ли еще, — промолвил на прощание майор Жмых, — спасибо за гостеприимство.

В словах его звучала не столько благодарность, сколько чувство такое, что это он оказал мне честь своим визитом. Хотя он был героем войны, а я отсиживался в тылу, гоняясь за какими-то мерзавцами.

Мы пожали друг другу руки, он направился к выходу, и тут я припомнил недавний разговор с московским полицеймейстером.

—Позвольте, Дмитрий Николаевич!

Гость обернулся.

— Скажите, а полковник Дурасов знает Яковлева? — спросил я.

—Разумеется, знает. Как же иначе?

Окажись Егор Александрович передо мною в эту минуту, я, наверное, не сдержался бы и двинул ему по зубам, как простому мужику.

—Сенька! Подай одеться немедленно! — крикнул я.

Прибежала взволнованная Жаклин:

—Что случилось? Куда ты собираешься?

—На Лубянку, к Ростопчину! — я был раздражен.

—Но ты под домашним арестом!

— Да по их милости скоро все окажемся под арестом! У корсиканского недомерка! — выкрикнул я.

Жаклин не ответила, увидев, что спорить со мною бесполезно.

Пешком я отправился на Лубянку. Без церемоний поднялся наверх и, отодвинув в сторону дежурного адъютанта, распахнул двери в кабинет генерал-губернатора. Он как раз говорил с полковником Дурасовым.

— Андрей, ты? — удивился генерал-губернатор и, спохватившись, перешел на официальный тон: — По какому праву вы покинули свой дом, милостивый государь?

— По какому праву ваш полицеймейстер посмел паясничать со мною? — ответил я и, не дав никому опомниться, продолжил, вперив взгляд в Дурасова: — Вы, сударь, тут давеча на покой хотели меня отправить! Делали вид, что не понимаете, о ком я вам говорю! Посмотрю, как вы запоете, когда я доложу его величеству о сокрытии наиважнейших сведений?!

—Что вы такое говорите, ваше сиятельство? — с издевательской ухмылкой произнес полковник Дурасов.

—Вот что, милостивый государь! — вскричал генерал- губернатор. — Чаша терпения моего переполнена! Я прикажу взять вас под конвой и отправить в Санкт-Петербург! И это лучшее, что я могу сделать для вас!

Неожиданно распахнулись двери, и в кабинет вошли полицеймейстер полковник Брокер и полковник Парасейчук.

— Ваше сиятельство! — обратился Адам Фомич к генерал-губернатору. — Простите за вторжение, но дело не терпит отлагательств!

—Что у вас? — раздраженно спросил граф Ростопчин.

— Мы должны немедленно арестовать графа Воленского, — сказал полковник Брокер.

Я посмотрел на Парасейчука — тот ответил суровым, полным осуждения взглядом.

—Что на этот раз?

— Полковник Парасейчук получил доказательства того, что граф Воленский и есть шпион, — стараясь не смотреть в мою сторону, сообщил полковник Брокер.

— А-а! Хорошо как! — не сдержавшись, воскликнул полковник Дурасов.

—Извольте объяснить, что за вздор вы несете? — рявкнул я.

— Извольте, — ответил Адам Фомич. — Впрочем, полагаю за лучшее, если пояснения даст полковник Парасейчук.

—Слушаем вас, говорите, — велел генерал-губернатор.

— Мы перехватили агентурные сведения. Видите ли, из главной ставки Наполеона передали, что граф Воленский, который грозится убить Бонапарта и говорит про какую-то мифическую базу в Теплом Стане, в действительности сам является важным агентом Бонапарта. Надворный советник Косынкин что-то заподозрил, но граф опередил его и упрятал по ложному навету в тюремный замок.

— Но мы разобрались, — самоуверенно добавил полковник Брокер.

—Что за чушь? — прошипел я.

—Сведения о том, что граф — изменник, передали нарочно для того, чтобы кто из агентов по незнанию не причинил вреда графу Воленскому, — сказал полковник Парасейчук и добавил, глядя на генерал-губернатора: — Прискорбно, ваше сиятельство. Видите ли, я и сам поначалу полностью доверял этому человеку.

—Все это подтверждает мое решение, — усталым голосом вымолвил граф Ростопчин. — Андрея Васильевича необходимо препроводить под конвоем в Санкт-Петербург, а там пускай разберутся.

—Вздор! Вздор! — выкрикнул я, и тут меня осенило: — Теплый Стан! Вы говорите про базу в Теплом Стане!

— Что ж, милостивый государь, — обратился генерал- губернатор к полковнику Парасейчуку, — я попрошу вас исполнить эту неприятную миссию и сопроводить графа Воленского в Санкт-Петербург.

—Восхитительный финал! — ликовал полицеймейстер Дурасов.

Граф Ростопчин посмотрел на меня и с укоризной сказал:

— Даже не знаю, может, стоит придать взвод драгун для сопровождения вас в Петербург? Или все же осталась надежда, что вы будете благоразумны и исполните мой приказ без принуждения? Сейчас, знаете ли, каждый человек на счету. Я объявил народный сбор на Трех Горах и сам лично возглавлю народное ополчение. В ближайшие дни предстоит новое сражение. У стен Москвы.

—Московское ополчение соединится с армией, — подхватил Дурасов.

Отворилась дверь, и вошел Александр Яковлевич Булгаков:

—Ваше сиятельство!

—Чуть позже! — оборвал его граф Ростопчин.

Однако его окрик не остановил Александра Яковлевича:

— Их высочества принц Евгений Вюртембергский и принц Георг Ольденбургский, — объявил Булгаков.

В зал вошли принц Евгений и принц Георг. Генерал- губернатор поднялся из-за стола, обвел всех присутствующих взглядом и сказал, обращаясь к полицеймейстерам:

—Попрошу вас, господа, перейти в другой кабинет и обождать там. Александр Яковлевич проводит вас.

— Не спешите, — вдруг произнес принц Ольденбургский. — Пусть останется граф Воленский.

Я поклонился по очереди принцу Георгу и принцу Евгению.

— Обождите, — велел граф Ростопчин полицеймейстерам и спросил их высочеств. — А что за дело у вас к графу Воленскому?

Принц Евгений окинул меня доброжелательным взглядом и сказал:

— Кутузов просил передать, чтобы граф Воленский как можно скорее завершил порученное его величеством дело. Светлейший князь ждет личного доклада от графа Воленского.

Повисла пауза. Дурасов кашлянул. Физиономии полковников Брокера и Парасейчука сделались кислыми.

Граф Ростопчин хотел что-то сказать, но выдал только невнятное «э-э», а принц Евгений, глядя на Федора Васильевича, продолжил:

— И еще, граф. Вам предписано оказывать любое содействие графу Воленскому.

— Но сегодня в Мамонове я встречался с Кутузовым. И фельдмаршал ничего не сказал мне, — возразил генерал-губернатор.

— Предполагаю, что вопрос о графе Воленском возник уже после того, как вы убыли в Москву. Фельдмаршал имел беседу с генералом Платовым, — пояснил принц Вюртембергский.

— Долго же он, Платов… — невольно сорвалось с моих

уст.

— Он пьян был несколько дней кряду, — объяснил принц.

Федор Васильевич, догадавшийся, что я передал через казацкого атамана сообщение фельдмаршалу, с неудовольствием взглянул на меня и произнес:

— Но я не понимаю, — что? Что такого в этом шпионе? Он как-то распознал о Леппихе. Так что же? Теперь об этом все знают. Что же теперь тратить силы на поимку?

Полковник Дурасов смотрел на генерал-губернатора с надеждой. Я мысленно поблагодарил атамана Платова и, слегка улыбнувшись, развел руками и сказал графу Ростопчину:

— И кстати, ваше сиятельство, прикажите вернуть мне шпагу.

Федор Васильевич кивнул Булгакову, тот поклонился и вышел.

—Граф, это письмо фельдмаршал попросил передать вам лично в руки. — И его высочество принц Евгений протянул мне конверт. Я спрятал его под сюртук и поклонился принцу. Поморщившись, граф Ростопчин отвернулся.

Парасейчук что-то говорил на ухо Брокеру. Тот слушал и делал какие-то неопределенные движения головой — то ли кивал, то ли покачивал ею в недоумении. Я подошел к ним.

— Вы говорили про Теплый Стан, — понизив голос до угрожающего шепота, сказал я. — Это она распустила лживые слухи о том, что шпион я. Знаете зачем?

Я выдержал паузу — они не ответили.

— Затем, — продолжил я, — что она предпочитает сдаться мне, нежели остаться в руках тех, к кому угодила сейчас.

Брокер и Парасейчук в недоумении переглянулись. Более не обращая на них внимания, я повернулся к Дурасову:

— А вы, милостивый государь, прекрасно понимали, о ком шла речь, когда я вас спрашивал о маленьком толстом купчишке. Или будете утверждать, что слыхом не слыхивали о Гавриле Яковлевиче Яковлеве?

Полицеймейстер Дурасов попятился и бросил беспомощный взгляд на генерал-губернатора.

— Отвечайте, где его найти? — приказал я и уточнил на всякий случай: — Яковлева!

— Я не знаю, — ответил полковник Дурасов.

—Как это — не знаете? — напирал я.

— Это не в моей компетенции, — пробормотал он и отступил еще на пару шагов.

— Кто знает? — повысил голос я и уставился на полицеймейстера Брокера.

Тот отрицательно покачал головой. Никто из присутствующих не ответил.

— Тогда вот что! Вы двое, — я окинул взглядом Брокера и Дурасова, — немедленно доставьте сюда подполковника Касторского. И если поторопитесь, может быть, как-нибудь сумеете оправдать свое бездействие.

— Андрей, — произнес граф Ростопчин требовательным и одновременно доверительным тоном, — что в ней такого, в этой шпионке?

— Простите великодушно, ваше сиятельство, — ответил я. — Я связан словом, которое дал его величеству.

— Хорошо, пусть будет так, — недовольным голосом сказал граф. — Но сдается мне, что здесь вопрос чьих-то личных амбиций.

—Неужели вы полагаете, что и светлейший князь сейчас занят чьими-то личными амбициями? — спросил я.

—Не знаю, что и думать. — граф Ростопчин сокрушенно покачал головой. — Выходит, дело не в сведениях о подготовке сжечь Москву.

— Ваше сиятельство, — сказал я, — мы сожгли Смоленск, мы оставляем руины за собой. Поверьте, Бонапарту хватит проницательности и без агентурных донесений понять, какую участь уготовили мы Москве.

— Значит, дело не в Леппихе, — промолвил он. — Но зачем тогда понадобилась твоя затея с воздушным шаром?

—И кто она? — поинтересовался принц Георг. — Что за дама?

—Это, ваше высочество, та самая дама, о которой мы говорили с вами в Твери.

—Это… это невероятно! — воскликнул принц Ольден- бургский.

— И так бывает, — сказал я. — Позвольте спросить, ваше высочество, как ваша супруга ее высочество Екатерина Павловна?

— Все хорошо, благодарю вас, — промолвил принц Ольденбургский. — Родила сына, мы нарекли его Петром.

—Примите самые искренние поздравления!

—Благодарю вас! И все же, граф, вы уверены, что эта дама…

Отворились двери, вернулся Булгаков, за ним в кабинет вошли полицеймейстер Брокер и начальник фельдъегерского корпуса подполковник Касторский. Александр Яковлевич протянул мне шпагу.

—К сожалению, именно так. Это графиня Селинская. Селинская по мужу, — сказал я принцу Георгу и вздохнул. — Простите, господа, но я смогу раскрыть подробности только после доклада фельдмаршалу Кутузову.

— Мы должны оказывать всяческое содействие графу, — напомнил принц Евгений.

— Чем могу быть полезен? — спросил подполковник Касторский.

—Я должен знать, где найти вашего агента Яковлева, — сказал я.

—Моего агента? — замешкался подполковник.

— Вашего, вашего! — нетерпеливо повторил я. — Яковлев Гаврила Яковлевич. Сыщик, который развозит зажигательные снаряды по тайникам и готовит команды поджигателей.

Подполковник Касторский перевел взгляд на генерал- губернатора. Тот кивнул. Николай Егорович нахмурился, показав своим видом, что подчиняется против своей воли.

—Идемте со мной, — сказал он мне.

— Простите, господа. — Поклонившись их высочествам и генерал-губернатору, я вышел следом за подполковником.

В приемной я столкнулся с полковником Парасейчуком и надворным советником Косынкиным.

—Я с вами, — без церемоний объявил Олег Николаевич.

В глаза Вячеслава смотреть было стыдно, но, к моему удивлению, он встретил меня как старого друга.

—Я кое о чем должен напомнить, — с заговорщицким видом произнес он.

—Ты уж прости, что так вышло, — сказал я.

— Да ты о чем?! — отмахнулся Косынкин. — Да всякое ж бывает! Я не в обиде! А Мохову и вовсе на пользу! Совсем он Настеньку затиранил!

Мы вышли на улицу.

— Тут недалеко, — сказал подполковник Касторский. — Моя коляска к вашим услугам.

Как только мы тронулись, Косынкин обвел торжествующим взглядом меня и полковника Парасейчука и выдал:

—Генеральное сражение произошло двадцать шестого августа!

— Да. И что? — с недоумением воскликнул я.

— Вы забыли?! — ликовал Косынкин. — А я еще в Петербурге говорил, что это произойдет двадцать шестого августа! Это день Зверя!

— А-а, вот ты о чем! — воскликнул я.

Теперь в том, что Косынкин не держит на меня зла, сомнений не оставалось.

—Совпадение, — буркнул полковник.

—Не верите… — протянул Косынкин.

Мы оказались на Неглинной. Проехали по аллее, остановились под большими вязами и прошли к небольшому деревянному дому. На первом этаже находилась блинная, и из окон доносился сытный запах.

—Эй, блины! Задаром! Нужно съесть все! Не оставлять же французам! — кричал у входа зазывала.

Мы поднялись на второй этаж. Подполковник Касторский постучал в дверь:

—Гаврила Яковлевич!

Дверь отворилась — на пороге стоял невысокий тучный человек.

— Позвольте пройти, — бросил Николай Егорович и шагнул вперед.

Касторский загораживал спиною узкие полутемные сени. Следом за ним мы прошли в комнату и только здесь рассмотрели хозяина. Отвратительный коротышка с огромным, обвислым брюхом остановился у стола. Я увидел тот самый взгляд, от которого ноги наливались неподъемной тяжестью. Накладной бороды не было. Оказалось, что и шеи у него не было. Почти не было. Одутловатые щеки покоились на груди. Большущий нос был испещрен красными прожилками и черными угрями.

— Что вам угодно, сударь? — без тени почтения спросил он меня, не дожидаясь, пока подполковник Касторский скажет, зачем мы пришли.

На полковника Парасейчука и надворного советника Косынкина он ни разу не взглянул. Но я кожей ощущал их смятение оттого, что и они чувствовали себя в поле зрения этого человека и с отвращением ожидали, как однажды и им придется выдержать его взгляд в упор.

Послышались мягкие шаги, из соседней комнаты вышел горбун и остановился на пороге. Ростом уродец оказался еще меньше Яковлева.

— Скажите, где она? — произнес я неожиданно осипшим голосом.

—О ком вы? — спросил Яковлев.

— Вы знаете, о ком! — рассердился я. — Графиня Селинская!

— Не слыхал о такой, — стоял на своем Гаврила Яковлевич.

Он смотрел на меня, не мигая, красными, отекшими глазами.

— Лжете! — сказал я. — Вы по своим связям узнали, что Высшая воинская полиция готовится арестовать шпионку в Воронцове. Вы примчались туда и перехватили ее.

—Судя по тому, что вы приехали с господином Касторским, — благодушно заговорил Яковлев, — стало быть, знаете, что в Воронцове я бывал часто, очень часто. Однако я ездил туда не за девицами, хоть бы и графинями.

— Право, у Гаврилы Яковлевича совершенно не было задачи кого-то арестовывать, — произнес подполковник Касторский.

—У Гаврилы Яковлевича многих задач не было, — сказал я.

Хлопнула дверь, кто-то вошел с улицы.

— У нас гости? — послышался голос из сеней. — Я видел коляску Касторского у подъезда.

Не сговариваясь, мы расступились — в комнату вошел еще один господин. Тот самый субъект в зеленом кафтане, что крутился в Воронцове.

—Еще один знакомый! — воскликнул я.

—Вы? — удивился вошедший.

Я схватил его за плечи и повалил на пол. В следующее мгновение железные пальцы сомкнулись на моей шее. Яковлев, оказавшийся неожиданно проворным и сильным, сдавил меня так, что я и пошевелиться не мог. Перед глазами поплыли круги, в голове помутилось: я понял, что Гаврила Яковлевич либо удушит меня, либо сломает мне шею. Но завидную ловкость, несмотря на еще большую представительность в теле, проявил и полковник Парасейчук. Он врезал кулаком в ухо Яковлеву. Но одного удара было мало! Олег Николаевич вломил противнику еще раз, и только тогда железные пальцы перестали сжимать мое горло.

Я задыхался, кашлял и сквозь пелену заметил, как поднимается с пола поваленный мною субъект. Выхватив шпагу, я пнул его ногою и приставил клинок к ягодице поверженного.

—Отвечайте, где графиня? — прохрипел я.

— Я не знаю! Клянусь, я не понимаю, о ком вы? Что тут вообще происходит? Клянусь! Клянусь! Ничего не знаю! — затараторил он.

Яковлев, не проронив ни звука, заполз в кресло и скрючился. Над ним возвышался полковник Парасейчук, готовый обрушить на голову негодяя новые удары. Горбун вцепился в дверной косяк и зыркал на нас злобными глазами. Косынкин застыл в растерянности.

—Право же, это переходит все границы! — воскликнул подполковник Касторский.

—Замолчите! — оборвал я его и, надавив шпагой на ягодицу господина в зеленом кафтане, сказал: — Любезный, еще раз услышу «не знаю» — проткну тебя насквозь. Итак, где графиня? Что вы с нею сделали? Где вы прячете ее?

— Мы не прячем, — пролепетал тот. — Она у себя дома…

Неожиданно Гаврила Яковлевич издал злобный, полный досады стон. Но его помощник заговорил еще поспешнее, словно решил выдать все, пока Яковлев не приказал ему заткнуться.

—Она у себя дома! Там мы ее и держим, очень удобное место…

—Где — там? — рявкнул я.

— Алексеевское, старый путевой дворец [53]Дворец, построенный при царе Алексее Михайловиче Романове на пути из Москвы в Троице-Сергиев монастырь.
, — поспешно ответил субъект в зеленом кафтане.

—Что ж, хорошо. Ты сберег свою задницу.

Я вытер шпагу об его кафтан и убрал в ножны. Он встал — сначала на четвереньки, затем, опершись о стул, поднялся на ноги, перепуганными глазами огляделся. Горбун подбежал к Гавриле Яковлевичу.

—Что ж, нужно ехать в Алексеевское, — произнес Касторский.

—И как можно скорее, — буркнул я.

Полковник Парасейчук жестом предложил нам всем выходить первыми, имея в виду, что он прикроет нас на случай какой-нибудь выходки со стороны Гаврилы Яковлевича сотоварищи. Первым в сени вышел Косынкин. Я покачал головой и глазами показал Олегу Николаевичу, чтобы шел вторым. Он вздохнул и вдруг виноватым голосом проговорил:

—Андрей Васильевич, простите меня, дурака, что напраслину на вас возвел. Видите ли…

—Будет вам! — махнул я рукой. — Никакой обиды я не держу. Забудьте об этом! А теперь нужно торопиться!

Он с неохотою согласился, окинул прощальным взглядом Яковлева и двинулся за Вячеславом.

Взяв под руку подполковника Касторского, я повел его к выходу. У самых дверей я остановился, выхватил шпагу и с разворота пронзил левое плечо господина в зеленом кафтане. Он взвизгнул, как свинья, которую режут, затем застонал, уставившись на меня глазами невинного страдальца.

— Извини, забыл предупредить, что если будешь врать, то тоже проткну тебя насквозь, — сказал я. — Еще раз спрашиваю: где графиня?

—В усадьбе Архарова, — срывающимся голосом выдал подручный Яковлева.

—Где? — переспросил я.

— Пречистенка, бывшая усадьба Давыдова, дом полицеймейстера Архарова, — скороговоркой произнес страдалец.

— Спрятаться в доме полицеймейстера, пусть даже и бывшего! Ловко придумала! — Я покачал головою с толикой восхищения.

Я выдернул шпагу. Он зажал рукою рану и застонал. Я вторично вытер клинок об его кафтан и убрал оружие в ножны, затем схватил раненого за отворот и потянул за собою:

—Поедешь с нами. Вдруг окажется, что ты опять что-нибудь напутал.

Субъект протестующе замычал, но я неумолимо тащил его за собой. Парасейчук и Косынкин, обернувшиеся на шум, замешкались в сенях.

—Вперед, вперед, господа! — приказал я.

— Как вы узнали, что он обманул нас? — спросил Касторский, когда мы спускались по лестнице.

— Я бы удивился, поступи он иначе, — ответил я. — К тому же из Алексеевского она не приехала бы так быстро.

Мы вышли на улицу. Парасейчук и Косынкин забрались в коляску, и в ней стало тесно.

— Вы остаетесь, — сказал я подполковнику Касторскому.

—Но… — протянул он.

— А коляску мы забираем, — перебил я и извиняющимся тоном добавил: — Война, сударь.

 

Глава 26

Мы подъехали к усадьбе. Старинные палаты возвышались над садом, и чем-то недобрым сразу же повеяло от дома. Ворота были закрыты. Я спустился на землю и подошел к ним. Думал, что хозяйский пес поднимет лай и кто-нибудь явится на шум. Но ни единого звука я не услышал и ни одной живой души не заметил, если не считать черного кота, лежавшего на крыльце и, судя по глазам, желавшего, чтобы я поскорее провалился.

Двери в дом оказались заколочены досками. Хозяева бросили его, бежав из Москвы вместе с челядью. И только черный кот полагал, что как-нибудь поладит с французами.

В маленьких окнах второго этажа мелькнула чья-то тень. Я взмахнул рукой, но неизвестный соглядатай более не показывался.

— Что-то народ здесь негостеприимный! — крикнул я подручному Яковлева.

— Там сбоку еще один вход, свободный, — отозвался он.

Подошел полковник Парасейчук, надавил плечом, раздался треск, и ворота открылись. Коляска проехала во двор. Мы с Олегом Николаевичем поднялись по лестнице, он без всяких усилий оторвал доски, вновь поддал плечом, двери с шумом распахнулись, и мы вошли внутрь.

Странный дух царил в этом доме: пустота сочеталась с необычной чистотою. Хозяева аккуратно собрали и увезли с собою все ценные вещи. Но перед тем как покинуть дом, тщательно прибрались в нем. Очевидно, они рассчитывали по истечении непродолжительного времени вернуться и зажить прежней жизнью.

Я представил себе, какое жестокое разочарование ожидало их. Сейчас они укрылись где-нибудь в Нижегородской губернии, у родных или в собственном имении. А здесь, в Москве, их дом уже облюбовала команда поджигателей.

—Эй, кто здесь есть? А ну выходи! — крикнул я.

На узкой лестнице, ведущей наверх, показалась сумрачная фигура. Мужик — по виду из числа таких же оборванцев, каких я видел в «Волчьей долине». Но теперь он обогрелся, нашел кров над головою, и хамство поперло наружу.

— Че надоть? — отвратительным скрипучим голосом спросил он.

—Где дама, которую вас оставили сторожить? — спросил я.

Из-за его спины вышел еще один бродяга с топором за кушаком. Насупив брови, он выкрикнул:

—Ступайте-ка отседова, господа, по-хорошему!

Я поднялся по лестнице, схватил одного за ворот, рванул, и он загромыхал вниз по ступенькам. Второго я треснул по морде. Из носа его хлынула кровь.

— Веди к барыне! — приказал я и добавил мужику по уху.

Внизу охал и матерился его товарищ. Отворилась входная дверь, в дом вошли надворный советник Косынкин и подручный Гаврилы Яковлевича. Они с пониманием посмотрели на корчившегося и стонавшего мужика и поднялись за нами наверх.

—Еще в морду? — рявкнул я.

Мужик пошел вперед. Мы пересекли анфиладу комнат, в которых обнаружилось целое племя отребья. Смрад шибанул в нос.

—Как же это нижний этаж вы не загадили? — спросил я.

—Нижний этаж в порядке должен быть, — пояснил товарищ Яковлева. — Чтобы француз без опаски внутрь зашел.

— И что? Вы рассчитываете, что это войско расправится с солдатами Наполеона? — Я кивнул на оборвышей.

—Подожжем, авось сгорят, — ответил тот.

—Тоже мне партизаны, — хмыкнул я.

У входа в последнюю комнату дежурила баба неопределенного возраста с испитой физиономией. Она подняла на нас бесцветные глаза и неожиданно заботливым голосом сказала:

— Дохтур ей надобен, дохтур.

— Разберемся, — буркнул я, достал рубль и протянул женщине.

Она взяла монету, посмотрела на нее с сомнением и спросила:

— А что же, у Аполиона разве рубли в ходу?

—Экая ж ты прыткая! Извини, наполеондоров [54]Наполеондор (фр. Napoleon d'Or, буквально «золотой Наполеон») — французская золотая монета чеканилась во Франции с 1803 по 1814 гг.
не держим. Ладно, посторонись-ка. — Я повернулся к подручному Яковлева и сказал: — А теперь вон отсюда! Забирай весь этот сброд, найдите другое пристанище.

Я открыл дверь, вошел внутрь. Окна в комнате оказались заколочены. Слабый свет пробивался через щели. Послышался шелест, с кровати поднялась фигура в белом.

—Ты? — раздался голос графини де ла Тровайолы.

Говорила она по-французски.

—Я. Как ты? Твоя нянька сказала, что тебе нужен доктор.

— Не нужен мне доктор, — резким тоном сказала она и, смягчившись, добавила: — Со мною все в порядке. Все- таки ты поймал меня…

— Да. Я же знал, как ты неравнодушна к воздушным шарам, — промолвил я.

—И не придумал ничего умнее, как выставить на потеху розьер [55]Тип аэростата, изобретенный Пилатром де Розье.
. Тот самый розьер, на котором мы путешествовали с тобой, — рассмеялась она.

—Да уж, тут я дал маху, — признал я. — А впрочем, под рукою все равно другого воздушного шара не было.

Она повернулась к моим спутникам и с насмешкой сказала:

— А сколько людей с собою привел! Испугался, что не справишься один?

—Познакомьтесь, господа, — обратился я к полковнику Парасейчуку и надворному советнику Косынкину. — Это графиня де ла Тровайола. Когда-то она спасла мне жизнь. Но, к сожалению, в нынешнем театре военных действий выбрала враждебную роль. Несколько лет назад графиня вышла замуж за графа Селинского…

—Ты жалеешь об этом, — вставила она.

Я продолжил, оставив ее реплику без внимания:

—Их брак не задался. Помнишь, Вячеслав, в Твери ты вышел из церкви и заметил, что я как-то странно смотрел куда-то вдаль? Так вот, я провожал взглядом карету графини. Она поджидала генерала Лозу, но встретила меня и поспешила скрыться. Эх, если бы в ту минуту я догадался! Графиня вошла в доверие к генералу-провиантмейстеру Лозе и к принцу Ольденбургскому. Впрочем, довольно.

—Что теперь? — спросил полковник Парасейчук.

— Граф Ростопчин был столь любезен, что обещал придать вам взвод драгунов, — напомнил я. — Возьмите этот взвод и поставьте здесь караул. Отправляйтесь. А я подожду вас здесь. Нам есть о чем поговорить с графиней.

Полковник Парасейчук подошел к окну и оторвал доски. Дневной свет хлынул в комнату. Графиня зажмурилась и прикрыла лицо руками.

— Идем, — сказал Олег Николаевич Косынкину. — Проследим, чтобы это мужичье убралось отсюда.

Они вышли. И я остался наедине с Сандрой — Алессандриной.

— Судя по виду, — сказал я, окинув взглядом ее фигуру, — через пару месяцев у тебя будет ребенок?

— Да, — она погладила свой упругий живот, — война войной, а жизнь продолжается.

— Выходит, уже в январе ты была с генералом Лозой, — сказал я.

—Ревнуешь? — с торжествующей улыбкой произнесла она.

—Нет, не ревную, — ответил я. — Просто выходит, что уже тогда ты собирала сведения для Бонапарта.

Она медленно опустилась на постель, а руками сделала такой жест, словно извинялась — вот только за что: за то, что решила прилечь, или за то, что была шпионом?

—И что? — произнесла она. — Между прочим, там остались мои друзья, близкие.

—Где — там? — с нажимом сказал я. — В Италии? А что Бонапарт сделал с Италией?!

—Heзнаю! — с вызовом ответила графиня. — Но там граждане свободны! И какое дело вам до того, что творится в Европе?!

Из-за двери послышался шум. Полковник Парасейчук и надворный советник Косынкин выпроваживали на улицу отребье, оккупировавшее дом.

—Ладно, мне сейчас не до Европы, — бросил я. — Объясни, что это за слова: наверное, какой-то пароль?

— Ты о чем? — спросила она.

—Эта фраза — «Жена Цезаря вне подозрений, а зря»?

— Пароль, — графиня рассмеялась. — Да, пароль. На тот свет.

—Так я и думал. Тот, кто произносил этот пароль, подписывал себе смертный приговор. Значит, есть агенты столь важные, что им предписано убивать других агентов.

—Ты правильно догадался, — кивнула графиня. — Связники передают приказы и эту фразу. И когда она доходит до главного агента, он знает, последнего связника нужно устранить.

— Вот, значит, почему убили Мими и Софи Мариньи. И хотели убить мосье Каню, — промолвил я.

— Мими! Софи! Как трогательно! Понятия не имею, кто это, — сказала Алессандрина.

— Да, видимо, эта история имеет отношение не к тебе, а к какому-то другому агенту. — Я придвинул стул к постели и сел напротив графини. — Со своим смертельным паролем вы допустили крупную промашку. Я заподозрил супругу московского главнокомандующего, а в результате разоблачил мадам Арнье. А она должна была добраться до Бернадота и сообщить ему, что Москва пала, а захват Петербурга — вопрос нескольких дней.

— Все-то ты знаешь! — Алессандрина устало улыбнулась.

—Кстати, что с нею? С мадам Арнье? — спросил я.

Немного помолчав, графиня обронила:

—Тебе ее жалко?

И я понял, что не ошибся насчет участи Изабель. Скорее всего, ее тело утопили в Рыбинке. И подстроили все так, чтобы пустить нас по ложному следу. Полагая, что мадам Арнье жива, мы пытались найти ее.

— Жалко? — повторила Алессандрина.

—Жалко! — с вызовом ответил я. — И ее жалко, и многих других тоже жалко. А ты?! Ты говоришь с такой легкостью…

— Представь себе, что находишься на поле боя, — перебила меня Алессандрина.

—На поле боя не стреляют в спины товарищам! — возразил я.

—В спины не стреляют, это правда, — согласилась графиня. — Но на верную смерть отправляют сотнями. Разве вы действуете не так? Так вам ли судить?

—Прости, но это не мы начали войну, — промолвил я.

— Не вы?! — с издевкой сказала Алессандрина. — Разве не ваш император нарушил договор?! Чем вас не устраивал Тильзитский мир? Хотя кого я спрашиваю? Ты же служишь англичанам!

—Я не служу англичанам, но полагаю, что сближение с Англией принесет России больше пользы, нежели блокада в угоду Наполеону, — возразил я.

— Ваш царь словно флюгер, — с презрением сказала графиня. — Куда ветер дует…

— Перестань, — оборвал я ее. — И потом, что ты заладила — ваш император, ваш царь?! Ты же живешь в России уже больше десяти лет!

—Андре! Ты нарочно издеваешься надо мною, — с тяжелым чувством произнесла она. — Ты прекрасно знаешь, что я осталась в России против своей воли! И, между прочим, исключительно из-за той истории, в которую втянул меня ты! Ваш недоверчивый, мстительный царь запретил мне выезд!

— Но ты же даже вышла замуж, — напомнил я. — За русского графа, за Селинского…

—А по-твоему я должна была похоронить себя в этой тюрьме?! — воскликнула она.

—Но почему ты не обратилась за помощью? — спросил я. — Я бы мог похлопотать. Я бы непременно добился, чтобы тебе выдали паспорт.

Она посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом, вздохнула и сказала:

— Думаю, тебе не хотелось вспоминать обо мне.

— Я всегда с теплотою думал о тебе, — возразил я. — А то, что мы расстались… мне казалось, что это было обоюдное решение.

—Тебе казалось… — она улыбнулась и прикрыла глаза.

—Что ж, у каждого своя правда, — промолвил я. — Теперь уже ничего не исправишь. Думаю, когда война закончится, тебя отпустят, ты сможешь вернуться в Италию.

— Когда война закончится, мне не понадобится спрашивать вашего разрешения, — не открывая глаз, жестким голосом сказала графиня де ла Тровайола.

Я промолчал, решив прекратить бессмысленный спор. Графиня не шевелилась, вскоре ее дыхание стало размеренным: то ли она заснула, то ли притворилась, что спит.

Дожидаясь полковника Парасейчука с караулом, я тщательно обследовал комнату, не пропустив кровать, и даже обыскал саму графиню. Никакого оружия я не нашел.

Вскоре вернулся Парасейчук с несколькими драгунами. Он заглянул в комнату, и я жестом пригласил его внутрь.

— Граф Ростопчин в степени удовлетворен тем, что вы поймали агентшу, — сообщил он.

Я невесело рассмеялся. Графиня не открывала глаз. Я с горечью подумал о том, что проклятая война заставила Алессандрину пренебречь правилами приличия. После недели, проведенной под присмотром грязного отребья, она не стесняется оставаться в постели в присутствии посторонних мужчин. Не попрощавшись с нею, я вышел из комнаты, предупредив Олега Николаевича:

— Соблюдайте высшие меры предосторожности. Она очень хитра, совершенно безжалостна и крайне опасна.

— А вы?

—Поеду немедленно доложу светлейшему князю.

Я оставил полковника, спустился вниз и вышел на улицу. Здесь я извлек конверт, переданный мне принцем Вюртембергским, вскрыл его, пробежал глазами и понял, что поездку к светлейшему князю придется отложить. Он поручил мне еще одно задание, не терпящее отлагательств.

 

Глава 27

Коляска, конфискованная у начальника фельдъегерского корпуса, поджидала меня.

—Любезный, вези на Петровку, — приказал я. — А там я тебя отпущу. Вернешься к подполковнику Касторскому. Передашь поклон от меня: очень он выручил нас.

Мы потратили целый час, чтобы добраться до дома. На Петровке происходило нечто невообразимое. По улице вперемешку тянулись подводы, скот и пешие. Живой поток двигался к бульвару и перетекал к Тверской. Горожане в спешном порядке покидали Москву, унося с собою все, что хватало сил унести, угоняли домашний скот.

Перед парадным стояла перевернутая телега. Разломанные колеса валялись в стороне. Я отпустил коляску и с тревогою вошел в дом. Недоброе предчувствие не обмануло меня.

— Барин, барин! Вот и вы! А тут едва до смертоубийства не дошло! — выпалила, увидав меня, Дуняша.

Появился Мартемьяныч. Его редкие волосы торчали в разные стороны, сюртук был разорван, рубашка выбилась наружу. Глаза горели от возбуждения и гнева. Словом, вид у Сергея Михайловича был таков, словно он только что участвовал в сражении и пока еще не знал, кто победил.

—Она наверху, — промолвил он таким тоном, словно я уже знал о чем-то страшном, случившемся с Жаклин.

Я бросился по лестнице на второй этаж, влетел в спальню. Жаклин лежала в постели. При моем появлении она вскрикнула и приподнялась на локте. Внезапно отворившаяся дверь напугала ее так, как будто она ждала, что кто-то может ворваться в дом и напасть на нее.

— Жаклин! Жаклин! — Я склонился к ней.

—Господи! Это ты! Ты!

—Что с тобою? Что случилось?

—Осторожно! Ты делаешь мне больно!

Под ее левым глазом темнела ссадина. Я потянулся к ней, но Жаклин отстранилась и показала мне правую руку. Предплечье рассекали свежие кровавые шрамы, какие мог бы оставить медведь, случись ему полоснуть когтями.

— Жаклин! Милая! Солнце мое! Что случилось?

— Господи! Я сама, сама виновата! Папа добыл новые подводы, телеги! Мы вышли встречать его…

—И что? — сорвалось у меня.

— Меня угораздило заговорить по-французски, — всхлипнула Жаклин.

Она уткнулась лбом в мое плечо и заплакала. Я осторожно обнял ее дрожащие плечи и прижал к себе.

—Это было так страшно! Так страшно! — шептала она. — Я думала, что толпа раздерет нас на части. Мы едва вырвались. Слава богу, остались целы.

—Ничего-ничего, все позади, — прошептал я.

— Они увели подводы, телегу разбили, — всхлипнула Жаклин. — Папенька с таким трудом нашел… У нас осталась единственная лошадь… та, на которой ты приехал из Петербурга…

—Ничего-ничего, — повторил я.

Сердце разрывалось на части, но наступил момент, когда я отстранил от себя супругу.

—Милая, я должен ехать к генерал-губернатору.

—Опять? Даже сейчас! — с обидой промолвила она.

—Жаклин, милая, я не могу остановить ход событий! Император поручил мне…

— Да-да, я знаю, — кивнула она.

— Жаклин, Жаклин! Я же уговаривал тебя покинуть Москву, — не сумев скрыть досады, сказал я.

—Ты винишь меня? — спросила она.

—Нет, нет, конечно.

—Винишь. И правда, я виновата. Не нужно было упрямиться, — сказала она.

В комнату вошли Натали Георгиевна и Дуняша. Я подавил вздох облегчения, коснулся губами щечки Жаклин и шепнул:

— Я постараюсь закончить как можно быстрее, обещаю.

Я забежал в комнату к дочкам. Они сидели на маленькой скамеечке, прижавшись друг к дружке, как два перепуганных воробышка.

— Daddy! — закричалаАннетт. — What do we do here?! Let's return in London! [56]Папа! Что мы здесь делаем?! Давай вернемся в Лондон! (англ.)

—Вернемся! Обязательно вернемся! — я обнял Аннетт и Катрин.

За спиной скрипнуло, заглянул Мартемьяныч:

—Там Косынкин пришел.

—Ага! Великолепно! — обрадовался я. — Девочки, пожалейте дедушку!

—Возьмем деда в Лондон! — откликнулась Катрин.

—Конечно, — поддержал я, оставляя дочек с Мартемьянычем.

Я вышел из детской. Косынкин кинулся ко мне, схватив за руки:

— Сергей Михайлович рассказал мне о случившемся! Это чудовищно! Народ превращается в толпу! А толпа напрочь утрачивает человеческий облик!

— Ты весьма кстати, — сказал я и провел его в свой кабинет. — Скажи, подарки от де Санглена у тебя при себе?

— Что? — не понял Косынкин.

—Пакетики с ядом, — шепотом ответил я.

— А-а… — Удивленный Вячеслав выложил конвертики на стол.

— Здорово! Ты умудрился сберечь их! — воскликнул я, припомнив, что из-за меня Вячеслав угодил на некоторое время в тюрьму.

—Пока не пригодились, — сказал он.

—Итак, белая горошина — смертельный яд. А порошок на некоторое время расстроит здоровье, — напомнил я.

Я проверил содержимое, пакетик с порошком переложил к себе в карман, а тот, что с ядом, вернул Косынкину.

— Главное — не перепутать! — сказал я на прощание изумленному Вячеславу.

— А для кого? — спросил он.

— Неважно, — прервал я его. — Послушай, я оказался в совершенно затруднительном положении! Я спешу к графу Ростопчину! Но кто позаботится о моей семье? Мы остались без транспорта.

—Вот что! Я сейчас же отправлюсь к Моховым, — с воодушевлением произнес Косынкин. — У Гавриила Кирилловича в достатке имеются и коляски, и телеги. Мы позаботимся о твоей семье!

— Спасибо, Вячеслав, спасибо! Ты настоящий друг! — Я обнял Косынкина.

— Я сейчас же к Моховым, — повторил он.

— А я к графу Ростопчину.

Мы вышли из дома и застыли на крыльце. Мимо двигалось стадо. Пегая корова посмотрела на меня грустными глазами и протяжно замычала.

— И впрямь толпа утратила человеческий облик, — пробормотал я.

* * *

Спустя полчаса я вошел в кабинет генерал-губернатора. Московский главнокомандующий сидел за столом. Левой рукой он держал чашку с чаем. За спиною его стояли два генерала. Один собеседник генерал-губернатора был московский кригс-комиссар генерал-лейтенант Татищев. А во втором я узнал Ивана Миллера, с которым когда-то учился в кадетском корпусе, а позднее наши дороги пересекались в заграничных походах. Теперь он оказался в чине генерала-майора.

— Андрей! — Миллер с радостью обнял меня.

Граф Ростопчин поднял на меня воспаленные глаза и сказал:

—Ну-с, ты наконец-то арестовал ее.

—Именно так, ваше сиятельство. И теперь со спокойной совестью предаю себя вашей воле. Хотите — арестовывайте, хотите… Впрочем, сам я теперь желаю одного — отправиться в действующую армию, — ответил я.

—Присядь, — Ростопчин кивнул на свободное кресло.

— Что за дела? — спросил Миллер. — Ловишь шпионов? А я командовал пехотной дивизией из тульских ополченцев.

—Иван Иванович, давайте закончим, времени не осталось, — прервал Миллера генерал-губернатор.

Иван по-дружески подмигнул мне и повернулся к Ростопчину. Тот просматривал бумагу, поданную ему кригс-комиссаром Татищевым, на скулах перекатывались желваки, глаза сузились в злые щелки.

— Я рассчитывал на них! — с гневом сказал граф Ростопчин, продолжив начатый до моего появления разговор. — Я собираю ополчение. Вы понимаете, что вы оставляете в моем ополчении только гражданских?!

Миллер хотел что-то сказать, но не успел и слова вымолвить. Ростопчин продолжал:

—Оставляете людей без опыта, без мало-мальских воинских навыков! Их перебьют в первом же бою!

— Ваше сиятельство, это приказ фельдмаршала, — виновато произнес Миллер.

—Я бы выдвинул их на позиции за Дорогомиловскую заставу! — в глазах граф Ростопчина пылал огонь: несомненно, в мыслях он уже видел эту битву.

—Ваше сиятельство, я же не в Индию их поведу! — нашел новый довод Миллер. — Все они, как вы и все мы хотим, займутся обороной Москвы. Но Кутузов приказал отправить немедленно их под моим началом.

—Что вы несете?! Индия! — крикнул граф Ростопчин.

Александр Иванович Татищев молча оглаживал пышные усы и только кивал, когда взгляд московского главнокомандующего останавливался на нем.

Отвратительный холодок пробежал по моей спине. Генералы, наделенные огромной властью и невероятной ответственностью, обсуждали оборону Москвы. С пылом и жаром отстаивали свою точку зрения. А я знал, что они попусту тратят драгоценное время. Никакой обороны не будет. Но даже сейчас я не имел права поделиться с ними своим знанием.

Незаметным движением я проверил пакетики с зельем де Санглена.

Но что, если все же открыть тайну графу Ростопчину?! Только что сам он попрекал генерал-майора Миллера тем, что в московском ополчении остаются гражданские лица, не имеющие никакого военного опыта. Сам сказал, что их перебьют в первом бою. Неужели он не откажется от напрасной жертвы, если узнает, что участь Москвы предопределена?!

— Кутузов! Старая лиса! — прогремел в ярости Ростопчин. — Почему он ничего не сказал мне утром в Мамонове?! Знал, что я ему отвечу! Старая лиса! Нашел способ по- своему повернуть! Спрятался за вашу спину! Приказ прислал! И я еще ратовал за назначение его главнокомандующим! Дурак я, дурак! Сам виноват! Прав был Багратион: Кутузов — сплошь бабьи сплетни и интриги! Притащил на своих плечах французов — вот итог его командования! А несчастный Багратион теперь умирает у меня на руках!

Повисло тягостное молчание. Иван Миллер сделал невнятное движение, словно хотел руками развести, но испугался лишний раз привлечь внимание московского главнокомандующего. Паузу нарушил сам генерал-губернатор, уже спокойным тоном обратившись к Татищеву:

—Что ж, Александр Иванович, четыре тысячи шестьсот человек переходят под командование генерал-майора Миллера, еще сто артиллеристов. Передайте им запас сухарей на десять дней, двадцать шесть тысяч снарядов, пятьсот лошадей…

—Тысячу! — воскликнул Иван.

— Пятьсот, генерал, пятьсот, — твердо повторил Федор Васильевич. — А теперь ступайте, господа, я должен переговорить с графом Воленским.

Кригс-комиссар пригладил пышные усы, чинно кивнул и вышел. Иван Миллер наспех обнял меня, словно боялся задерживаться в кабинете генерал-губернатора, на ходу хлопнул меня по плечу:

— Давай, дружище! Увидимся еще!

— Так зачислили б меня в число твоих артиллеристов, — промолвил я.

Московский главнокомандующий подождал, пока закрылась дверь за Иваном, и спокойным тоном сказал:

— Светлейший князь хотел услышать доклад от тебя лично. Так что отправляйся в главную квартиру. Найдешь его на Поклонной горе.

—Ваше сиятельство, искренне благодарю вас, — сказал я. — Знаю, доставил вам много хлопот. Покорнейше прошу простить.

—Ладно, чего уж теперь, — махнул он рукой. — Эх, Андрей, Андрей, вот дожили! Неприятель подошел к самой Москве. Настал наш черед показать, на что мы годны.

«Сейчас! Вот сейчас нужно открыться, — подумал я. — Пусть Федор Васильевич начнет немедленную полномасштабную эвакуацию! И не тратит попусту время!» Но неожиданно для самого себя я услышал собственный голос:

—И покажем, ваше сиятельство, непременно покажем.

—Вот послушай, как я написал.

Он взял со стола афишу, текст которой сочинил еще утром, а теперь держал перед собой напечатанной. Я наклонился вперед. Граф Ростопчин начал читать. Голос его зазвучал с торжеством:

— «Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая Отечество, не пустить злодея в Москву…» — Он остановился и после небольшой паузы протянул афишу мне: — Ну-ка, читай ты. А я послушаю, как это звучит.

Я взял афишу, положил перед собою на стол. Граф поднялся, подошел к окну и остановился ко мне спиною. Я кашлянул, прочищая горло, и торжественным тоном начал читать сначала:

— «Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая отечество, не пустить злодея в Москву!»

«Отбросить афишу в сторону, признаться ему, сказать: "Ваше сиятельство! Пустое! Государь император давно уже все решил!" — пронеслось в голове.

Но одновременно, словно заведенная шарманка, я продолжал чтение:

—«Но должно пособить, и нам свое дело сделать. Грех тяжкий своих выдавать».

Не прерывая чтения, я встал, поднял афишу правой рукой, нащупал пакетик с порошком и осторожно вытянул его из кармана. Граф Ростопчин слушал, стоя у окна. Казалось, слова звучали помимо моей воли:

— «Москва — наша мать. Она вас поила, кормила и богатила».

Граф Ростопчин покачивал головою в такт моим словам. «Дочитаю до конца и во всем сознаюсь ему! Нарушу слово, данное его величеству! Нарушу! Но есть что-то более высокое, что-то, что даже слова императору выше!»

А голос мой все звучал и звучал:

— «Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом: возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто мертвый ляжет! Горе на страшном суде, кто отговариваться станет!»

«Да, прав был государь император! Ростопчина не остановишь!»

Я быстро высыпал содержимое пакетика в чашку с чаем. Граф Ростопчин повернулся и подошел ко мне:

—Что с тобой, Андрей?

— Что? Ничего, — я растерялся.

— У тебя прямо-таки слезы в глазах, — удивился он.

Я с изумлением обнаружил, что глаза мои и впрямь увлажнились. Что со мною? Ведь и читал, как автомат, не отдавая себе отчета в прочитанном!

—Вы так написали… — выдавил я.

— Испей что ли чаю. Я так и не пригубил. Видишь, разогнал я всех по делам, даже чаю подать некому.

— А вы? Вам нужнее, — сказал я, не ожидавший подобного оборота.

Граф Ростопчин достал с полки еще одну чашку, перелил из своей в нее половину и подвинул чашку в мою сторону.

—Поделимся по-братски, — обронил Федор Васильевич и спросил: — Неужели так мои слова подействовали? А еще говорят, что афиши мои пошлые.

Он вздохнул и в несколько глотков опустошил чашку с чаем. Отступать было некуда — я поднес свою чашку ко рту и выпил до дна остывший, невкусный чай.

— Я, признаться, брат, и сам небольшого мнения о своих литературных талантах, — посетовал граф Ростопчин. — Сам знаешь, бывало, напишу пьеску, прочитаю друзьям, посмеемся, да и порву ее тут же. А тут — афиши по всей Москве. Но надо же как-то народный дух поддерживать.

— Ваше сиятельство, там эта шпионка, графиня Селинская, в девичестве — де ла Тровайола. Нужно ее в Петербург препроводить.

— Селинская? — переспросил Федор Васильевич. — Граф Селинский? Смутно припоминаю. Вот что. Второго сентября из Москвы съезжает Высшая воинская полиция. Я скажу полковнику Розену, чтобы забрали графиню. А ты, Андрей, доложи светлейшему. А за нее не беспокойся, доставят. Ну все, ступай.

Неожиданно граф Ростопчин обнял меня. Его гнев сменился на милость, отчего на душе моей сделалось легче. Ив то же время чувства вины и стыда охватили меня.

На столе стояли пустые чайные чашки. Горошина — яд, порошок — несмертельная отрава. Надеюсь, не перепутал. Надеюсь, де Санглен не обманул.

 

Глава 28

Следующий день я провел между жизнью и смертью, и некоторым, — мне в том числе, — казалось, что к смерти ближе. Мартемьяныч каким-то чудом нашел врача, и я едва отвертелся от кровопускания. Натали Георгиевна привела батюшку, приготовившись к худшему.

Жаклин не отходила от моей постели и только приговаривала:

—Что с тобою? Что с тобою? Ты пугаешь меня!

В полдень появился полковник Парасейчук. Конечно же он совершенно не ожидал застать меня в полуживом состоянии. У меня был жар, я метался в лихорадке, но, слава богу, не терял ясности ума.

Полковник рассказал, что на Трех Горах собрался народ — десятки тысяч людей, и того гляди начнутся волнения из-за того, что московский главнокомандующий не явился на им же объявленный сбор.

—Пойду посмотрю, что творится на Лубянке, — сказал Олег Николаевич. — Что там граф Ростопчин?

— Он обещался попросить полковника Розена, чтобы забрали графиню де ла Тровайолу в Санкт-Петербург, — прошептал я.

— Вы держитесь, держитесь, братец вы мой, — полковник сокрушенно покачал головой. — Что ж за напасть?! А я пойду, заодно и насчет отправки графини в Петербург похлопочу.

Вернулся он через час, а вместе с ним крайне взволнованный Булгаков.

— Такие дела, Андрей Васильевич, — сказал полковник Парасейчук. — Графа Ростопчина отравили.

—Как отравили?! — застонал я, охваченный ужасом.

—Не насмерть, не насмерть, — успокоил меня полковник.

— Те же симптомы, что и у вас, — сказал Александр Яковлевич. — Картина совершенно ясная. Его сиятельство как про ваше состояние узнали, сразу же все поняли.

—Что? Что? — пробормотал я.

— Кто-то подсыпал яду в чай его сиятельству, — сообщил Булгаков. — Он как про вас узнал, так сразу и сказал: если бы Андрей Васильевич половины чая моего не выпил, быть мне сейчас на том свете! Поделили по-братски, называется.

— Вот так доподлинно, слово в слово и сказал, — подтвердил полковник Парасейчук.

— А кто же, кто подсыпал? — спросил я.

—Следствие… — начал Булгаков.

— Да какое теперь следствие! — перебил его полковник Парасейчук.

Меня прошиб холодный пот, и я вздохнул с облегчением, почувствовав, как жар начинает спадать.

Физически я еще был слаб, даже разговоры утомляли меня. Чтобы не скучал, Жаклин принесла мне «Московские ведомости».

—Номер семьдесят, — сказала она. — Считай, юбилейный выпуск.

—Сдается мне, он будет последним, — пробормотал я, разворачивая газету.

На глаза попалось сообщение: «Государь император в минувшую среду 21-го числа ввечеру возвратился из Або в вожделенном здравии».

Я вспомнил, как его величество приглашал меня в поездку. Heus-Deus, как давно это было!

Просмотрев газету целиком, я обнаружил, что о ходе военных действий в ней говорилось под очевидным влиянием цензуры. «Московские ведомости» рассказывали о стычках с французами Витгенштейна, Тормасова и генерал-губернатора Риги Магнуса Густава Эссена. Они прочно удерживали позиции, прикрывая северное направление. Но что за дело было москвичам до застрявшего под Ригой корпуса генерала Макдональда, когда вся остальная Великая армия уже стояла под стенами Москвы?!

Граф Ростопчин собирал ополченцев на Трех Горах, но в то же время боялся откровенными сообщениями потревожить умы горожан. Впрочем, московским главнокомандующим был он, — ему было виднее.

Улучшение оказалось краткосрочным. Лихорадка с новой силой охватила меня. Ночь провел я в мучениях, к телесным страданиям добавились моральные: я переживал, что светлейший князь ждет моего доклада, а я не в силах подняться с постели. Утешал себя тем, что исполнил и повеление государя императора, и просьбу фельдмаршала, а то, что доложить не сумел — уж не обессудьте.

И все же Яков Иванович де Санглен в расчетах не ошибся. К полудню эта жуткая febrisintermittisотпустила меня. Вдруг я почувствовал себя вполне здоровым, и только не мог избавиться от страха, что лихорадка вернется.

В эти минуты со мною находился надворный советник Косынкин.

— Ты подсыпал порошок Ростопчину? — будучи в ужасе от догадки, шепотом спросил он.

— Молчи! — приказал я. — Видишь, я и сам отведал этого чая!

Потрясенный Вячеслав покачал головой.

—Нужно было как-то остановить эту затею на Трех Горах, — признался я.

— Да уж, там такое было! — вновь покачал головою Косынкин. — Дом Настенькин совсем рядом ведь. Генерал-губернатора там так и не дождались, а народ-то разгорячился! Думали, пойдет все подряд громить. Так братец Настенькин чуть не обделался со страху.

Дверь скрипнула, появилась Жаклин.

— Ты вот что, Вячеслав, ступай к генерал-губернатору, — попросил я. — Пусть пришлет коляску, чтобы отвезла меня за Дорогомиловскую заставу. Я все же должен повидать Михаила Илларионовича.

—Никуда тебя не отпущу! — заявила Жаклин.

—Прости, прости меня, солнышко, — я коснулся губами ее височка. — Но я должен ехать! А тебе давно пора покинуть Москву.

— Вячеслав Сергеевич обещался помочь с подводами, — сказала Жаклин.

Косынкин с готовностью кивнул.

— Едем вместе с Моховыми, я обо всем договорился! Гавриил Кириллович оказался весьма любезен, а Настенька — так просто счастлива, — заверил нас Вячеслав.

— Что ж, тогда ступай на Лубянку, попроси от моего имени коляску: Федор Васильевич непременно даст, — сказал я.

Косынкин ушел, и его сменил полковник Парасейчук.

— Андрей Васильевич, слава богу, вижу, на поправку пошли! — обрадовался он.

—Как там наша пленница? — спросил я, когда мы остались наедине.

— Жива-здорова, присматриваем за ней. Никуда теперь не денется, — поведал полковник.

—Как она держится? — спросил я.

—Спокойна, совершенно спокойна, — сказал Парасейчук.

— Это подозрительно. Олег Николаевич, будьте осторожны! Ох, что-то не верится мне, чтобы Алессандрина сдалась так просто! Ладно, недолго осталось. Завтра полковник Розен заберет ее и препроводит в Петербург. Главное, чтобы она ничего не знала! Чтобы для нее это стало неожиданностью!

— Да вы не беспокойтесь, Андрей Васильевич, вы себя берегите.

— Я теперь в главную квартиру собираюсь, — сказал я. — Должен доложить фельдмаршалу лично.

Полковник помялся, сцепив пальцы, посмотрел на меня с неодобрением: наверное, хотел предложить свою помощь, подменить меня с докладом фельдмаршалу. Но не решился.

—Кутузов теперь в Филях, я узнавал, — сообщил он.

—Значит, поеду в Фили, — сказал я.

В Филях я узнал, что фельдмаршал собрал военный совет и освободится нескоро.

— Они в избе Фролова, — сообщил мне незнакомый словоохотливый прапорщик.

Впрочем, место, где заседали генералы, можно было легко найти без подсказки. Вокруг новенькой, крытой свежей соломой избы собралось множество офицеров, во дворе было тесно от колясок и лошадей, у крыльца на часах стояли преображенцы.

Сопровождаемый любопытными взглядами, я подошел к часовым и потребовал вызвать адъютанта фельдмаршала.

— У меня срочное донесение главнокомандующему. Пропустите, — потребовал я. — Фельдмаршал ждет меня.

—Доложу дежурному генералу, — буркнул один из преображенцев.

Он приоткрыл дверь, что-то сказал кому-то, послышались шаги, и на крыльцо вышел Паисий Кайсаров, молодой человек, которого Михаил Илларионович уже лет шесть как таскал всюду за собою в качестве адъютанта. На его плечах красовались эполеты, окантованные толстым шнуром.

— Уже генерал! — воскликнул я.

—Произведен в генерал-майоры двадцать шестого августа, — с гордостью ответил Паисий и важно добавил: — Идет военный совет, придется подождать.

—Ты бы шепнул его светлости обо мне. На всякий случай, — попросил я.

—Ладно, побудьте здесь. — Дежурный генерал окинул меня недоверчивым взглядом и скрылся в избе.

Я вздохнул полной грудью первый осенний воздух. Офицеры, стоявшие в отдалении, поглядывали на меня с подозрением. Я и выдохнуть не успел, как дверь распахнулась.

—Граф, прошу вас. Фельдмаршал ждет. — Кайсаров посторонился, пропуская меня внутрь.

Я прошел в горницу. Над столом, накрытым картой, склонились генералы. Первое, что я увидел, была опоясанная голубой лентой ордена Андрея Первозванного спина Беннигсена. Внутренне я содрогался каждый раз, когда встречал этого человека или слышал о нем.

Вот и сейчас я застыл, но через мгновение почувствовал пристальный взгляд. В углу под иконой Божьей Матери сидел Барклай-де-Толли. Вид у Михаила Богдановича был такой, будто и он испил отравленного чая и теперь стоически переносил последствия.

При моем появлении он напрягся, словно собрался с силами для чего-то важного. Мы встретились взглядами и без слов поняли друг друга. Государь император написал обо мне Кутузову. Естественно, что светлейший посвятил в тайну моей миссии и Барклая-де-Толли. И теперь Михаил Богданович знал, что от моего донесения зависит решение: оставить Москву сейчас или потянуть еще. Генерал опустил глаза и с безразличием отвернулся, очевидно, не желая, чтобы кто-либо заметил его внимание ко мне.

Только теперь я взглянул на светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, хотя тот и сидел прямо перед входом в складном кресле в стороне от других. За спиною фельдмаршала с письменным набором в руках стоял мой одногодок Карл Толь. С ним мы в одно и то же время учились в кадетском корпусе и участвовали в швейцарском походе. Он приветствовал меня дружелюбным кивком, поднял блокнот, и лицо его приобрело задумчивое выражение, будто он сомневался: стоит ли письменно отмечать факт моего появления.

—Ну что, Андрей? — спросил Михаил Илларионович.

Я не успел ответить. Раздался голос Барклая-де-Толли.

— Господа, я заявляю со всей ответственностью: мы должны оставить Москву. Иначе напрасно погубим армию и Москву не спасем!

—Вы с ума сошли! — закричал Ермолов.

Он вскочил, с грохотом опрокинув стул. Все, — а здесь были еще Дохтуров, Остерман-Толстой, Коновницын, Раевский и Уваров, — повернулись к нему. Только светлейший князь смотрел на меня, дожидаясь ответа.

—Мы должны дать бой! — гремел Ермолов. Он сбивался, но, кажется, сейчас эти заминки придавали больше искренности и убедительности его словам. — Невозможно!.. Невозможно для русского человека отдать Москву!.. Не предприняв попытки… Впрочем что… Вы же немец! Вам не понять!.. Но это ж предательство!.. Предательство… Да, положение не очень… Слабы фланги, особенно крыло на Воробьевых горах…

Барклай-де-Толли слушал его, а сам, стараясь сохранять видимость безразличия, поглядывал на меня. Я подошел ближе к фельдмаршалу.

— Ваша светлость, я нашел и арестовал ее. Она находится под надежным караулом. Завтра утром в сопровождении офицеров Высшей воинской полиции ее отправят в Санкт- Петербург, — доложил я.

—Ты уверен, что собранные ею сведения не попадут Бонапартию? — Фельдмаршал смотрел на меня.

—Уверен, ваша светлость, — ответил я. — Я знаю, где она прячет их, что станет для нее огромным сюрпризом.

—Что ж, хорошо! — Михаил Илларионович с удовлетворением кивнул, с тяжелым придыханием поднялся из кресла и, обратился к генералам, собравшимся вокруг стола:

—Москва будет оставлена.

Ермолов умолк на полуслове. Теперь все повернулись к фельдмаршалу. Мне показалось, что Барклай-де-Толли вздохнул. Если и с облегчением, то это был вздох облегчения человека, исполнившего нужную, но весьма неблагодарную миссию. Даже теперь он первым сказал о необходимости оставления Москвы, взяв на себя всю горькую ответственность. Он обрекал себя на позор, а Кутузову оставил возможность оправдать себя в глазах генералов, солдат, всего народа, свалив всю вину на действия предыдущего главнокомандующего, который довел дела до такого состояния, когда уже невозможно было что-то исправить.

Я еще раз поймал взгляд Барклая-де-Толли, надеясь, что в моих глазах он успел прочитать безграничное уважение и благодарность.

—Пригласите сюда этого титулярного советника, — велел фельдмаршал Кайсарову. — И Монтрезора.

По лицу Паисия стало ясно, что он сразу же понял, о каком титулярном советнике идет речь. Он быстро вышел, а спустя полминуты в избу вошли штабс-ротмистр Монтрезор и полицейский чиновник Вороненко. Я отметил, что Петр Иванович попадается мне на глаза в самые неожиданные, но важные моменты. Вероятно, этот полицейский пользовался особым доверием московского главнокомандующего.

— С тяжелым сердцем вынужден известить вас, милостивый государь, что Москва будет оставлена и оставлена без боя, — сказал фельдмаршал.

Лицо Вороненко дрогнуло, ему потребовалось видимое усилие, чтобы сохранить спокойствие.

—Передайте генерал-губернатору, что нужна немедленная эвакуация. Пусть все, кто могут идти, поскорее покинут город, — добавил Кутузов. — Ступайте немедленно. А штабс- ротмистр отправится следом, как только мы подготовим письмо Ростопчину. Мы будем отступать по Рязанской дороге. С вами поедет мой адъютант. — Светлейший князь указал на штабс-ротмистра Монтрезора. — Попрошу вас вместе с ним прислать ко мне полицейских офицеров сколько можно поболее, таких, которые смогут провести воинские части разными путями на Рязанскую дорогу.

—Но как быть с госпиталями? — спросил Петр Иванович. — В Москве тысячи раненых.

— Кто могут идти, пусть уходят, — ответил фельдмаршал. — Остальных придется оставить на милость французов. Мы напишем Бонапартию, чтобы пощадил раненых. Я уверен, что французы раненых не тронут.

«Французы не тронут, а огонь? — промелькнуло в моей голове. — Огонь тоже не тронет? Тоже пощадит?»

Вороненко с каменным лицом покинул избу. Кутузов обвел присутствующих рассеянным взглядом и, заметив меня, шевельнул бровями, словно удивился, что я еще здесь.

— И ты, Андрей, возвращайся в Москву, скажи всем, скажи графу Ростопчину, чтобы немедленно покидали город. Завтра утром мы начнем отступление. Думаю, что уже к полудню Бонапартий войдет в Москву.

— Господи, — прошептал я. — Значит, времени совершенно не осталось.

—Война, друг мой, война, — протянул фельдмаршал. — Так что, поторопись.

Я выбежал из избы, бросился к коляске. Дома остались Жаклин, дети — Аннетт и Катрин! Мартемьяныч с Натали Георгиевной! Я же уговаривал их покинуть Москву! Вот и дождались! А теперь у нас еще и транспорта нет! Вся надежда на Косынкина!

А я! Я должен проследить, чтобы итальянскую графиню вывезли из Москвы!

—Назад! В Москву! Да поторапливайся, любезный!

 

Глава 29

Первым делом я примчался в штаб-квартиру Высшей воинской полиции.

— Вы уже знаете, что Москву решено оставить? — спросил я полковника Розена.

— Да, конечно, — сдержанно ответил барон.

— Меня волнует судьба итальянской графини, графини Селинской, — заявил я.

— Я знаю, о ком речь. Мы обо всем договорились с графом Ростопчиным, — заверил меня полковник.

— Вы должны знать: она крайне опасна, ее необходимо вывезти в Санкт-Петербург!

Полковник Розен едва заметно усмехнулся.

— Кажется, вы чересчур долго общались с де Сангленом, — промолвил он. — Яков Иванович главным источником всех бед считал никчемную польскую графиню. И опять какая-то графиня, теперь итальянская.

В эту минуту в кабинет вошел еще один офицер.

—Познакомьтесь, мой заместитель полковник Ланг, — сказал новый директор Высшей воинской полиции. — Граф беспокоится о судьбе итальянской графини. Той, что содержится в доме Архарова.

—Нельзя допустить, чтобы она попала к французам! — предупредил я.

—Не волнуйтесь, граф, к французам она не попадет, — полковник Ланг улыбнулся.

—Вы сделали свое дело, — с уважением сказал полковник Розен. — Притом что де Санглен в силу заблуждения постоянно направлял вас по ложному следу. По сути, вы выполнили нашу работу. Оставьте же нам возможность хоть как-то доказать, что мы не напрасно едим свой хлеб. И поверьте, уж теперь мы справимся.

Барон подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки.

— Сейчас графиня на Пречистенке под охраной полковника Парасейчука. Завтра в одиннадцать мы заберем ее и сразу же направимся в Петербург.

—Что ж, господа, честь имею. — Откланявшись, я отправился на Петровку.

Тут царил такой бедлам, словно накануне вступления французов в Москву по дому прошелся Мамай. Жаклин подсчитывала узлы и саквояжи, Натали Георгиевна норовила пристроить в поклажу еще какие-то вещи, а Мартемьяныч высказывал вполне обоснованное сомнение в том, что у Моховых найдется свободное место для наших пожиток.

—Самим бы ноги унести! И на том спасибо, — вздыхал Сергей Михайлович.

Вдруг он плюхнулся в кресло, обхватил руками голову и с горечью произнес:

— Господи! Господи! Что же это? Я же родился здесь, в этом доме! И как же это уйти, бросить его, отдать французам! Господи, зачем я дожил до такого? Видит Бог, лучше я останусь, лучше уйду в ополчение!

Натали Георгиевна прижала его голову к своей груди, поцеловала в макушку.

— Сережа, Сережа, все как-нибудь образуется, — только и сказала она.

Девочки печали взрослых не понимали. Напротив, поспешные сборы вызвали бурную радость. Аннетт и Катрин затеяли hide-and-seek [57]Игра в прятки (англ.).
. Они со смехом носились по комнатам, прятались за саквояжами и храбро скакали через тюки.

— We're back in London! — кричалиони.

Жаклин прижалась ко мне. Ссадина под ее левым глазом сделалась иссиня-черной.

—Прости меня, прости, — повторяла она. — Не нужно было возвращаться сюда! Ради чего? Чтобы пережить такой позор!

— Ничего-ничего, — утешал я ее. — Если все собрали, давайте отдохнем. Завтра предстоит тяжелый день.

— Подумать только — последняя ночь в этом доме! — с надрывом произнес Мартемьяныч.

Ночью я выспался на удивление хорошо. Я справился с поручением его величества, и сознание исполненного долга успокаивало меня. А с мыслью об оставлении Москвы в отличие от других я свыкся давно.

Проснулся я ранним утром. Солнечные лучи играли на личике Жаклин, ссадина под глазом отливала желто-зеленым блеском. Тревога охватила меня. Скоро ли появятся Моховы с подводами? Что, если они задержатся?

Я поднялся с постели. Жаклин сперва раскинула руки, заняв освободившееся место, но в следующее мгновение открыла глаза и уселась в подушках.

—Пора? — спросила она.

— Я поеду, посмотрю, как там Моховы, — сказал я.

— Зачем? Вдруг вы разминетесь, и они приедут без тебя, — возразила Жаклин.

— Я поеду верхом и в два счета долечу до Конюшковской. Если не застану их, то немедленно вернусь. А если они там еще копаются, то потороплю. Сейчас дорога каждая минута!

Несмотря на ранний час, Петровка грохотала от катившихся телег и фур, со всех сторон доносились крики, ругательства, мычал скот. Вид бегущих москвичей повергал в уныние. Я с ужасом представлял себе, что и мне вместе с Жаклин, вместе с дочками, маленькими девочками, для которых маленькая ссадина на коленке была самым большим несчастьем в жизни, вместе с Мартемьянычем и Натали Георгиевной, стариками, заслужившими покой, — всем нам предстоит превратиться в беженцев, влиться в оголтелую толпу и бежать, бежать отсюда вместе с грязными мужиками и бабами, вылезшими изо всех щелей вместе с их коровами и козами! Ужас, ужас, ужас!

Вид центральных улиц приводил в еще большее отчаяние. Здесь вереницы беженцев тянулись по обочинам, а середину занимали войска. Они шли стройными рядами. А может быть, их ряды только казались стройными, потому что глаз отказывался замечать мелкие нарушения, а видел только одно — русские воины в хорошо организованном порядке покидают Москву, оставляя сердце России на поругание.

И такую картину я наблюдал на протяжении всего пути до Конюшковской.

Возле дома Моховых я застал подводы со скарбом, окруженные слугами. Их готовность несколько успокоила меня. Но, как выяснилось, напрасно.

Я вошел в дом и застал совершенно невообразимую сцену. На полу со страшной руганью боролись Мохов и Косынкин.

—Вы негодяй! Мерзавец! Идите вы к черту! Провалитесь вы к черту! К черту! К черту! К черту! — кричал Гавриил Кириллович.

Он пытался вырваться из объятий Вячеслава, тянулся к лестнице, но Косынкин удерживал его, и они катались, сбивая стулья.

— Все кончено, Гавриил Кириллович! Все кончено! — повторял Вячеслав.

—Что здесь происходит, господа?! — рявкнул я.

— Дом! Дом! Андрей Васильевич! — закричал Мохов, увидев меня. — Скорее наверх! Держите Настеньку!

Я помнил сетования господина Мохова на то, что Косынкин только ради этого дома и волочился за перезревшей невестой. Но что же теперь могло случиться? Что, Анастасия Кирилловна наконец-то увидела истинное лицо корыстолюбивого жениха? И что означала отчаянная просьба Мохова «держите Настеньку»? Надеюсь, она не надумала наложить на себя с горя руки?

Heus-Deus! Французы в ближайшие часы займут город! Нашли же время для драмы!

Я резким движением растащил Мохова и Косынкина и бросился вверх по лестнице. Те ринулись за мной. Мы с грохотом добрались до середины и замерли: навстречу нам вышла Анастасия Кирилловна. В руках она держала зажженный факел, на губах ее блуждала снисходительная улыбка.

— Нет! Нет! — с отчаянием закричал Гавриил Кириллович.

— Да что происходит? — воскликнул я.

— Анастасия Кирилловна хочет сжечь дом, — сказал Косынкин. — Чтоб не достался французам.

—Сжечь дом? — изумился я.

—Вот! Вот! Остановите ее! — верещал Гавриил Кириллович. — Бонапарт уйдет, и мы вернемся в свой дом!

—Это мой дом, — ровным голосом произнесла Анастасия Кирилловна. — И я не хочу, чтобы французы нашли кров под его крышей.

Вслед за ее словами послышался треск, донесся запах гари, и мы увидели, что за ее спиною уже горят верхние комнаты.

—Твой дом! Твой дом! — закричал ее брат. — Если ты его сожжешь, ты не получишь от меня ни копейки! Так и знай! Ни копейки!

Анастасия Кирилловна с сожалением взглянула на брата и поднесла факел к картине, висевшей над лестницей. Полотно вспыхнуло, предки Моховых с величественной скорбью смотрели на нас сквозь пожиравшее их пламя.

— А-а-а! — завопил Гавриил Кириллович так, словно огонь облизал ему пятки. — Пропадите вы пропадом! Спасайтесь сами! Спасайтесь сами как знаете!

Он побежал вниз, распахнул дверь на улицу, в которую ворвался ветер, и огонь с неистовой скоростью рванул вниз по стене, полыхнули балясины, вспыхнуло платье на Анастасии Кирилловне. Она вскрикнула, оступилась и упала в объятия Косынкина.

Все случилось в одно мгновение. Затем за сбежавшим Моховым захлопнулись двери. Косынкин опрокинул женщину на пол и стал руками сбивать пламя с ее платья. Я скинул с себя сюртук, набросил его на Мохову, а она смотрела на нас с блаженной улыбкой. Вячеслав в несколько хлопков потушил огонь, занимавшийся на его панталонах. Затем склонился над Анастасией Кирилловной и заключил ее в объятия.

—Ты чудо! Ты чудо, чудо! — восклицал он, осыпая ее поцелуями.

—Слава, Слава, все хорошо! — Анастасия Кирилловна потянулась вверх, и он помог ей встать на ноги.

В доме стоял нестерпимый жар. Огненное кольцо грозило замкнуться вокруг нас.

—Скорее! На улицу! — приказал я.

Мы выбежали из дома. И в тот момент, когда распахнули дверь, огонь за спиною вспыхнул с тысячекратной яростью.

—Простите меня, — с застенчивой улыбкой спокойно произнесла Анастасия Кирилловна.

—Он уехал без нас, — воскликнул Косынкин.

Груженые подводы катились прочь. Над передней телегой возвышалась спина Мохова, он с яростью размахивал рукой, погоняя лошадь. За подводами, придерживая руками поклажу, бежали слуги.

— Столько добра везет, — тихо промолвила Анастасия Кирилловна. — А оно теперь ничего не стоит. Разве что лихие люди жизни лишат ради этих вещей. Нужно было раненых вывозить. — Немного помолчав, она добавила: — И детей.

Огонь вырвался наружу, из окон повалил дым. Начал собираться народ. Лица зевак сияли от радости. Из толпы доносились восторженные крики:

—Вот так! Знай наших! На-кось, мусье, выкуси!

Анастасия Кирилловна с удовлетворением смотрела

на пылавший дом. Одобрительные возгласы зевак принесли ей успокоение.

Я отвязал коня, взял его под уздцы, и мы двинулись к Арбату.

—Так… — протянул я. — Мы остались без транспорта.

—Простите меня, простите, — повторила Мохова.

— Анастасия Кирилловна, я восхищен! Восхищен вами, — сказал я.

— Но ваша семья, ваши дети! Вы расчитывали на нас, — сокрушенно произнесла она. — Я не думала, что Гаврюша так расстроится.

—Гаврюша, — брезгливо фыркнул Косынкин.

В душе я сожалел о том, что из-за жертвенного жеста моя семья осталась без транспорта. Но осудить Анастасию Кирилловну не мог и более того — действительно восхищался ее поступком.

— У меня такое чувство, — сказал Косынкин, глядя на толпы беженцев и армейские ряды, покидавшие город, — что все они движутся прямиком в ад, в самое пекло.

—В аду окажутся те, кто не успеет сбежать, — прошептала Анастасия Кирилловна.

«Черт побери! Вы говорите о моей семье, о моей жене, о моих детях!» С этой мыслью я вскочил в седло, сказав:

—Вот что! Ступайте на Петровку! А я поскачу к Ростопчину! Здесь действительно будет ад! Помнится, Федор Васильевич говорил, что со мною готов штурмовать врата ада. Что ж, он не откажет в помощи!

— Боюсь, в такие минуты генерал-губернатору не до частных случаев, — покачал головою Косынкин.

—Inaworcecase [58]В худшем случае (англ.).
придется выходить из города пешком, — сказал я. — Только нельзя говорить по-французски. Ладно, встретимся на Петровке.

 

Глава 30

Во дворе дома генерал-губернатора собралась толпа. Чем-то жутким веяло от нее. По каким-то признакам, еще не осмысленным, было ясно, что эта толпа жаждет крови и не успокоится, пока не получит жертву. И самое ужасное, что столпившиеся здесь люди уже не различали своих и врагов. Толпа готовилась растерзать любого — дай только повод! И повод малейший! Да самой ничтожной причины будет достаточно.

В стороне я заметил полицейского офицера. Я не знал его имени, но лицо показалось знакомым: должно быть, он участвовал в деле Ключарева или в вызволении меня из плена, — словом где-то наши пути пересекались. Я спешился и подвел к нему коня. Увидев меня, офицер невесело улыбнулся.

—Вот что, сударь, присмотрите за моей лошадью, — попросил я. — А мне нужно попасть к графу.

Офицер трясущейся рукой взял под уздцы лошадь и сказал:

—Опасно, ваше сиятельство, добром там не кончится.

—Вижу, братец, но делать нечего, я рискну, — ответил я.

—Спаси вас Бог, — прошептал полицейский.

Я вошел во двор и, огибая толпу, двинулся к входу. Несколько красных от перепоя физиономий покосились на меня. Я шел, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Толпа гудела, доносились отдельные выкрики: кричали об измене, о том, что следует покарать тех, кто довел дело до нынешнего состояния. Я знал, что в любую секунду ярость черни может обратиться на меня. Достаточно кому-нибудь бросить небрежное замечание в мой адрес — и толпа разорвет меня на части.

Но мне повезло. Я вошел невредимым в дом генерал- губернатора и, отирая холодный пот, взбежал на второй этаж. Здесь я встретил полковника Брокера и юного Сергея Федоровича, сына графа Ростопчина. От Адама Фомича несло тяжелым винным духом.

— Свинство, Андрей Васильевич, грязное свинство, — тяжелым голосом вымолвил он.

—Это вы к чему? — спросил я.

— Мы с Ивашкиным ночь били бочки с вином. — тяжелым голосом вымолвил он. — Разгромили весь винный двор. И что же?! Мы думаем, как спасти этих людей, а они! Они пили вино прямо из сточных канав! А двое! И что вы думаете, кто эти двое?! Наши же пожарные! Им поручалось разбить бочки, не допустить пьянства! Так эти двое упились до того, что утонули в канаве! А теперь эта же чернь собралась здесь! Они смеют требовать ответа от генерал- губернатора!

—Что ж, Адам Фомич, — промолвил я, довольный тем, что в этот раз не я испортил ему настроение, — в такое время все зверство и выходит наружу.

Он покачал головой и сказал:

—А сейчас я к Красным воротам — вывозим пожарную команду, пойдем по Калужской дороге. А вы?

—Сейчас разберусь, — я кивнул на гостиную, где через открытую дверь увидел графа.

— Москву придется сжечь, — сказал Сергей Ростопчин. — Всю ночь план составляли с папенькой.

Участие в столь грандиозном деле льстило тщеславию молодого человека. Он снисходительно поглядывал на полковника Брокера, так взволновавшегося из-за утонувших с перепоя пожарных. Эх, если бы его отцу, генерал-губернатору, хоть толику этих чувств!

—Ну, Бог в помощь, — сказал полковник, и мы обнялись на прощание.

* * *

Граф Ростопчин стоял у окна и наблюдал за толпой. Чуть в стороне переминался с ноги на ноги бледный полицейский офицер Волков.

—Как вы прошли? — спросил он меня.

—Прошел, — только и ответил я.

Генерал-губернатор обернулся на мой голос, смерил меня удивленным взглядом, вновь уставился в окно и промолвил:

— Ну так что же в ней такого, в этой шпионке? Теперь-то ты можешь сказать?

— Ваше сиятельство, она собирала сведения о расположении провиантских магазинов и складов, с этой целью завела любовную связь с генералом-провиантмейстером и даже пользовалась доверием принца Ольденбургского, — объяснил я.

—Склады, говоришь, — вздохнул граф Ростопчин.

— Именно так, ваше сиятельство. Принц Ольденбургский как тверской губернатор обустраивал провиантские склады. И ее интересовали именно они — склады и магазины, расположенные на пути в Санкт-Петербург. Наполеон прекрасно понимает, что мы оставим ему пепелище на месте Москвы…

—Ишь ты! Мы! — обронил граф Ростопчин.

В его голосе звучал сарказм, но я не обратил внимания на это и продолжил:

—Чтобы воодушевить свою армию, Наполеон тешит солдат и генералов обещанием продолжительного отдыха в Москве. Но сам-то он понимает, что Москва — это ловушка. Он готовится совершить немедленный бросок на Петербург. Но для этого ему понадобится запас продовольствия. Вот почему для него столь важны сведения, собранные итальянской графиней. Важны настолько, что он приказал ей прекратить контакты с другими агентами и просто ждать в Москве. Ее сведения представляют для него ценность только теперь, когда он займет Москву и сможет отсюда двинуться на Петербург.

— Андрей! — Федор Васильевич неожиданно повернулся и выкрикнул мне в лицо: — Ты предал меня!

—Ваше сиятельство… — оторопел я.

—Ты предал меня! Я все понял! Вороненко мне рассказал! Кутузов только и ждал твоего доклада! И сразу же объявил об оставлении Москвы! А ты! Ты знал все заранее! И не сказал! Мне не сказал!

—Ваше сиятельство, я был связан словом. Я дал слово государю императору, — попытался оправдаться я.

—Подойди сюда! — властно приказал граф.

Я повиновался. Он схватил меня под руку и рывком повернул к окну.

— Ты видишь этих людей?! Видишь?! — Генерал-губернатор кивком указал на толпу.

—Ваше сиятельство, там собрался пьяный сброд…

— Пьяный сброд?! — разозлился граф Ростопчин. — Это и есть Москва! А ты думал?! Эти люди в отчаянии! А ты говоришь, пьяный сброд! И довели их до этого состояния в первую очередь обманом! Думаешь, они Наполеона испугались?! Они нас испугались! Они видят, что мы предали их! А разве не так?

—Ваше сиятельство…

—И как такое возможно?! Обмануть меня, московского главнокомандующего! Ты понимаешь, что это такое?! Да вы этим обманом нанесли вреда больше, чем все шпионы вместе взятые! Ты это понимаешь? Кутузов, старая лиса, черт бы его побрал! Говорил, что без боя Москву не отдадим! И что я делал? Я разворачивал госпитали, потому что знал, что будут раненые! Я налаживал пекарни, потому что солдат нужно кормить! Я… — Граф Ростопчин махнул рукой. — А теперь выясняется, что я только время зря потратил! И нужно было делать все ровно наоборот: вывозить раненых, москвичам нужно было сказать, чтобы бежали отсюда! А у меня тут черт знает что! — Он гневно сверкнул глазами и вдруг срывающимся голосом добавил: — У меня тут еще и царевны грузинские!

Граф с остервенением ударил по стене, смерив меня злым взглядом.

— Твоя жена, дети уже далеко отсюда! — он кивнул в окно. — А эти люди здесь!

—Моя жена и дети дома на Петровке, ехать нам не на чем, а посвящать раньше времени в тайну я не имел никакого права, — сдерживая гнев, ответил я.

— Твоя Жаклин и дочери до сих пор в Москве? — изумился граф Ростопчин.

— Да, они дома, у нас нет транспорта.

Генерал-губернатор тяжело выдохнул, посмотрел на

меня с некоторым сочувствием и мстительным голосом произнес:

— Вот эту твою итальянскую графиню и бросить бы толпе! А я отдал ее Розену. — Он повернулся к полицейскому офицеру: — Где Верещагин?

—Привели. — Голос Волкова дрогнул. — Внизу, должно быть.

Граф вышел на балкон и обратился к собравшимся внизу людям. Я услышал его твердый голос, но слов не разобрал. Испуганный Волков подбежал к окну. С изумлением мы увидели, как толпа присмирела, мужики сняли шапки, гвалт прекратился, а доносившийся гул звучал одобрительно.

Граф Ростопчин вернулся в гостиную и решительными шагами направился к выходу, бросив на ходу:

—Ступайте за мной!

Волков засеменил следом, на ходу увещевая генерал- губернатора:

— Ваше сиятельство, это опасно. Ваше сиятельство, экипаж готов, ждет у заднего входа…

—Идемте вниз! — перебил его граф Ростопчин.

Мы вышли на крыльцо. Толпа надвинулась на нас, граф Ростопчин поднял руку, и люди остановились. Я спустился по ступенькам, встал сбоку и увидел, как с другой стороны полицейские драгуны подвели двух человек, закованных в кандалы. От предчувствия чего-то страшного все внутри у меня похолодело.

— Ребята, — обратился генерал-губернатор к толпе, — вот единственный изменник из всех москвичей! Тот, кто предал Отечество!

Он указал на молодого арестанта в потертом, некогда щегольском лисьем тулупчике. Тот стоял, ссутулившись и понуро свесив голову. Отчего-то внимание мое сосредоточилось на его тонкой, чуть ли не детской шее.

— Это Верещагин! Из-за него погибает Москва! Он предал своего царя и Отечество!

При этих словах молодой человек приподнял голову. Он смотрел снизу вверх на генерал-губернатора, и в глазах его блестела обида. Видно было, что он считал себя невиновным, незаслуженно наказанным, и чувство собственного достоинства еще сохранилось в нем и побуждало его доказывать свою правоту.

—Отдаю его на ваш суд! — громко выкрикнул граф Ростопчин.

Толпа замерла, чтобы в следующее мгновение броситься на несчастную жертву. И во время этой секундной паузы прозвучал голос Верещагина:

—Ваше сиятельство, грех вам будет.

—Руби его! — яростно приказал граф Ростопчин полицейскому офицеру.

Тот явно не предполагал такого оборота и замешкался, с какою-то трусливой надеждой глядя на толпу, словно надеялся, что чернь разорвет несчастного раньше, чем он обнажит оружие.

—Руби! — еще громче закричал граф Ростопчин.

Офицер выхватил палаш и неловко, плашмя ударил

несчастного по голове. По лицу Верещагина полилась кровь, глаза округлились, кажется, от удивления, словно он все еще не верил в происходящее.

Озверевшая чернь навалилась на него. Доносились удары, ругань, несчастный несколько раз вскрикнул. Толпа напирала, каждому хотелось непременно добраться до жертвы. Те, кто прорвались к крыльцу позднее, приняли за предателя кого-то из своих же, кто успел замараться кровью. И теперь драгуны вырывали несчастных, спасая их от расправы.

В какой-то момент вспомнили про второго арестанта, обступили и его. Удивление прокатилось по толпе: вот же, чуть было друг друга не растерзали, а второго предателя упустили из виду.

Тот отступал к стене, с животным ужасом глядя на окровавленную кучу, в которую превратился только что живой человек. Полицейские драгуны попятились, приготовившись отскочить от намеченной жертвы, чтобы самим не стать жертвами человеческого зверства.

И вдруг раздался голос графа Ростопчина:

— Стойте, ребята, стойте! Это француз! Мутон! [59]Мутон (фр. — mouton) — баран.
Давайте отпустим его. Пусть бежит к своим, пусть расскажет, что он видел! Пусть скажет, как мы поступили с единственным предателем!

И толпа остановилась, словно остыла, одобрительные голоса послышались со всех сторон. В это мгновение что-то странное произошло со мною. Мне хотелось вслед за растерзанным купеческим сыном выкрикнуть Федору Васильевичу: «Грех вам! И прощения не будет!» И в то же время я проникся чувством уважения к его силе, к той власти, которую он имел над толпой, и за это чувство мне сделалось стыдно.

По приказу генерал-губернатора кандалы с француза сняли. Он, дрожащий и бледный, прижался к стене, явно не понимая, что происходит.

—Беги, баран, беги! — вдруг сорвалось с моих уст.

В голосе моем звучало отчаяние. Но толпа подхватила мой крик, раздалось улюлюканье, свист.

—Беги, баран, беги!

Наконец-то несчастный мутон понял, что его отпускают, и бросился прочь.

Кто-то из толпы начал вновь пинать уже мертвого Верещагина. А я смотрел на окровавленный труп, и слова графа Ростопчина звучали в моей голове: «Вот эту твою итальянскую графиню и бросить бы толпе! А я отдал ее Розену».

А затем я вспомнил рассказ Ривофиннолли, как Розен и Ланг добросовестно исполнили приказ де Санглена и убили Алину Коссаковскую.

Я отыскал глазами графа Ростопчина — он садился верхом на коня. И тогда я бросился прочь со двора. На выходе я столкнулся с Вячеславом Косынкиным.

—Ну что? — спросил он.

— Вячеслав, беги на Петровку, скажи, чтоб не ждали меня! Уходите из Москвы! Уходите, как придется, а я догоню!

— А ты, ты куда?! — крикнул он.

Я подбежал к полицейскому, сторожившему моего коня.

—Спасибо, братец! — бросил я ему, садясь верхом, и уже на скаку крикнул Косынкину: — Я на Пречистенку! Я должен сам забрать пленницу и отвезти в Петербург!

 

Глава 31

Я потратил уйму времени, чтобы пробиться к Пречистенке. Дорогу перегородили отступавшие воинские части. Солдаты шли с хмурыми лицами. Оглядываясь по сторонам, они избегали открытых взглядов. Чувство вины и стыда охватило всех.

По улицам уже рыскали шайки солдат и казаков, разгоряченных вином. Отбившиеся от своих частей, они не спешили покидать Москву, а готовились к мародерским рейдам.

Одну такую шайку на моих глазах окружил отряд казаков. Командовал ими Барклай-де-Толли. Михаил Богданович держался в седле прямо и с невозмутимым видом отдавал распоряжения. Подчиненные ему казаки отобрали у задержанных бутылки с водкой и наливками и разбили их вдребезги.

Нужно было спешить, но я выжидал, надеясь встретиться взглядом с Барклаем-де-Толли. Сколько раз за последние дни я предавался сожалениям о том, что согласился исполнить поручение его величества! Поручение, которое не сулило ни славы, ни благодарности, вынуждавшее меня обманывать и предавать. Но и генерал Барклай- де-Толли оказался в том же положении. Даже в худшем, чем я. Кто вспомнит обо мне? А его как медлительного, нерешительного полководца, а то и изменника запомнит вся Россия. И все же он оставался в строю, исполнял свой долг, брался за самую тяжелую и неблагодарную работу.

Наконец наши взгляды встретились. Я взмахнул рукой, но генерал уже отвернулся: то ли не узнал меня, то ли в его душе не осталось места для сантиментов.

Смятение охватило меня. Несколько раз я натягивал повод, чтобы развернуть лошадь в обратную сторону. В конце концов, каждый выбирает сам. У графини де ла Тровайолы, ныне Селинской, своя правда. Я сделал то, что был должен. А теперь нужно было позаботиться о своей жене, о своих детях.

Но перед мысленным взором всплывала окровавленная груда человеческой плоти, в которую толпа за несколько мгновений превратила несчастного Верещагина, и я был готов рубить всех встречных и поперечных, лишь бы скорее добраться до Пречистенки.

Я поспел вовремя. Во дворе стояла крытая коляска. На козлах сидел знакомый возница с рыжим чубом, служивший недавно де Санглену. Внутри экипажа никого не было — значит, господа из Высшей воинской полиции приехали только что и теперь, должно быть, готовили графиню к отъезду.

Я приказал кучеру с рыжим чубом присмотреть за моим конем и вошел в дом.

Наверху я застал Винцента Ривофиннолли и полковника Парасейчука. Двери в покои, где содержалась графиня, были распахнуты настежь, внутри расхаживал незнакомый мне офицер.

— Сударыня, я делаю вам последнее предупреждение, — доносился его голос. — Поднимайтесь немедленно или же мы применим силу.

—Что происходит? — спросил я.

— Добрый день, граф, — поздоровался Ривофиннолли.

А полковник Парасейчук поперхнулся и буркнул:

— Да уж добрый!

— Нужно ехать, — сказал Винцент, — а графиня упрямится.

—Где драгуны? — спросил я.

— Их отпустили, — ответил полковник, кивнув на незнакомого офицера.

Я вошел в комнату. Алессандрина лежала в постели, под глазами темнели круги, лицо осунулось.

— Ты, — прошептала она по-французски. — Я думала, что уже не увижу тебя…

Офицер бросил на меня гневный взгляд, затем повернулся к дверям, возмущенный тем, что Парасейчук и Ривофиннолли пропустили меня. Но Винцент кивком показал сослуживцу, что я имею право присутствовать здесь.

—Ступайте, — сказал я незнакомому офицеру. — Я сам позабочусь о графине.

—Простите, сударь, не имею чести знать вас, — резким тоном ответил тот.

—Это граф Воленский, — сказал Ривофиннолли.

— Я майор Поваляев. Великолепно! — он вскинул руки, как бы поздравляя меня этим жестом. — Я наслышан о вас. Вы сумели изловить эту шпионку.

—Именно так, — кивнул я. — А теперь намерен доставить ее в Санкт-Петербург.

— Сожалею, ваше сиятельство, — с подчеркнутой вежливостью, но твердым голосом заявил майор. — Но я имею приказ моего начальства препроводить эту особу…

— А теперь я вам говорю, что займусь этим сам, — сказал я. — У меня поручение от государя.

— Сожалею, — повторил тот. — Про поручение его величества мне мало что известно, а я имею приказ от полковника Розена.

— Плевал я на вашего Розена! — взорвался я. — Катитесь к чертовой матери! Я сам доведу до конца это дело!

— Господи! Граф! Какая муха вас укусила?! — с этими словами в комнату вбежал Ривофиннолли.

Полковник Парасейчук вошел следом и остановился, с недоумением глядя то на меня, то на офицеров Высшей воинской полиции. У меня мелькнула мысль, что будет совсем худо, если Олег Николаевич решит, что я все-таки шпион.

—Бог ты мой, — раздался слабый голос графини. — Какие страсти…

Полковник Парасейчук поднял руки, показав открытые ладони, и с примирительной улыбкой произнес:

— Господа, господа! К чему это?! Мы можем все вместе сопровождать графиню.

—Этому не бывать! — отрезал майор Поваляев. — Я выполняю приказ полковника Розена и не намерен путешествовать в компании с подозрительными господами! А вы, ваше сиятельство, ведете себя крайне подозрительно! И все это странно! Я вижу, вы давно знакомы с этой дамой!

—Послушайте, граф, — едва ли не взмолился Ривофиннолли, — предоставьте нам…

—Нет! — Я был непоколебим.

—Господа, мы спорим, а время уходит, — сказал полковник Парасейчук. — Видите ли, никто не может поручиться, что сообщники графини сидят сложа руки. Что, если они сейчас встречают французский авангард и прямо сюда приведут Мюрата! Москву обещано сдать без боя. Никто не будет ему препятствовать. Его офицеры могут явиться в любую минуту.

—Довольно пустых споров! — воскликнул майор Поваляев.

С перекошенной от гнева физиономией он подошел к постели, схватил Алессандрину и столкнул ее на пол. Я подскочил к нему и двинул ладонью по лицу. Майор потянулся за шпагой, но я вытащил свою быстрее и выбил его оружие из рук.

—Это измена! — закричал Поваляев. — Вы все это разыграли! Вы с самого начала знали, кто шпион, тянули до последнего, сами же арестовали ее, а теперь хотите передать французам!

Ривофиннолли застыл. Его растерянный взгляд был прикован к Парасейчуку. Винцент пытался сообразить, на чьей стороне окажется полковник. Тот приблизился ко мне и еле слышно спросил:

— Что случилось?

— Они не повезут ее в Петербург, — ответил я. — Они попросту убьют ее. А я должен доставить ее живой…

Полковник Парасейчук всплеснул руками, хлопнул себя по бедрам и сказал, обращаясь к Поваляеву и Ривофиннолли:

— Господа, доверьтесь нам! Уверяю вас, мы доставим графиню в Петербург в целости…

Ривофиннолли покачал головой, показав майору, что им нас не одолеть. Поваляев топнул ногой и выкрикнул:

— Это предательство! Вас расстреляют! А если нет… если нет, я требую сатисфакции!

—К вашим услугам! — ответил я. — После войны!

— Идемте, — бросил Поваляев Ривофиннолли, подобрал с пола шпагу и вышел.

— Черт знает что, — обронил Винцент и поспешил за майором.

Когда их шаги стихли, я подал руку Алессандрине. Опершись на нее, она с трудом поднялась с пола.

—Ну а теперь нам и впрямь пора! — сказал я.

— Я никуда не поеду, — усталым голосом произнесла графиня.

— Алессандрина, не упрямься! — повысил я голос. — К чему эта комедия? Ты прекрасно понимаешь, что я не оставлю тебя здесь! Ты поедешь с нами!

В это мгновение послышались шаги — в комнату вошла… Жаклин. Пепельного цвета вуаль прикрывала ее глаза, но я и так представлял себе, каким гневом они сверкали.

— Андрей, что это значит?! Я все слышала! Ты! Ты оставил нас в такую минуту! Как… как ты мог?! Ради нее ты оставил меня дочерей!

Она развернулась и направилась прочь.

— Жаклин, подожди!

Я догнал ее, попытался остановить, но она отдернула руку и звериным, утробным голосом сказала:

—Не смей прикасаться ко мне!

— Жаклин, обожди! Я все тебе объясню…

И тут послышался частый топот женских ножек. Из своей комнаты выбежала Алессандрина. Парасейчук кинулся на нее, но в последнее мгновение она ловко увернулась, оказалась сбоку от полковника, дернула его за руку и подставила ножку. Олег Николаевич грохнулся головою в стену.

Не успел я опомниться, как графиня налетела на меня, толкнула так, что я навалился на Жаклин. С трудом удержавшись на ногах, я повернулся и увидел, как Алессандрина ринулась вниз по лестнице.

Я поймал за руки Жаклин и закричал:

— Милая, я все объясню! Это недоразумение! Бога ради, бегите из Москвы! Скорее бегите!

Послышалось кряхтенье — полковник Парасейчук поднимался на ноги.

— Олег Николаевич, Богом заклинаю! Позаботьтесь о моей семье! Положиться мне более не на кого! Ведите их прочь из Москвы!

Преодолев яростное сопротивление, на мгновение я прижался губами к губам Жаклин, а затем отпустил ее и бросился вниз по лестнице. И уже на ходу услышал брошенное в спину:

—Ты забрал единственную лошадь!

От этих слов резануло в груди так, что я застонал на ходу. И все же я не мог, не имел права останавливаться.

Алессандрина уже садилась на рыжего коня, которого подвел ей какой-то малый. Он отпустил уздцы и отскочил. Графиня дала шенкеля [60]Обращенная к лошади часть ноги наездника от колена до щиколотки, служащая для управления лошадью.
, и конь рванул к открытым воротам, одновременно закладываясь в поворот. Мне показалось, что они налетят на столб, но Алессандрина наклонилась и, свесившись вправо, прижалась к огненной шее. Они выскочили со двора, лишь послышался удалявшийся цокот копыт.

К счастью, мой конь приплясывал у коновязи. Подивившись благородству офицеров Высшей воинской полиции, я бросился к нему. Пока отвязывал коня, откуда-то появился Косынкин.

—Как вы здесь оказались? — крикнул я. — И какого черта?!

— Мы примчались за тобой. Граф Ростопчин прислал за нами пару колясок и три подводы, — объяснил Вячеслав.

— Значит, лошадь все же не последняя, — промолвил я, и мне показалось, я чувствую, как кровоточит свежий рубец на сердце.

—Что? Не понял? — переспросил Косынкин.

—Ничего! Забирай Жаклин и вон из Москвы! — крикнул я, запрыгнув верхом на лошадь.

Я догнал Алессандрину возле Кремля. Здесь происходило нечто несусветное. Под звуки бравурной музыки из Кремля выходили батальоны Московского гарнизона. И тут я увидел Михаила Андреевича Милорадовича. Он налетел на маленького генерала, руководившего Московским гарнизоном, и, кажется, едва сдержался, чтобы не зарубить того на месте.

Звуки марша напугали рыжего красавца Алессандрины. Конь топтался на месте и не слушался наездницы. Я прыгнул, обхватил графиню, и мы покатились по земле. Алессандрина пыталась отбиться, но я крепко держал ее.

Тем временем музыка стихла.

— Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка? — раздался гневный окрик генерала Милорадовича.

— Когда гарнизон оставляет крепость, капитулируя, играет музыка, — с виноватым видом объяснял генерал Брозин. — Так сказано в уставе Петра Великого.

— А в уставе Петра Великого написано о сдаче Москвы?! — прогремел Милорадович.

Василий Иванович что-то пролепетал, благоразумно решив не спорить с боевым генералом. Лишь махнул рукой сверху вниз, показав этим оркестру, чтобы больше не играли.

А Милорадович повернулся к нам и неожиданно улыбнулся:

—Поручик Воленский?

—Если позволите, ныне действительный статский советник, — ответил я.

— Действительный статский… — Михаил Андреевич многозначительно кивнул. — Помнится, вы служили у меня в Апшеронском мушкетерском полку!

—Славное было время, — заметил я.

На протяжении нашей беседы я продолжал бороться с Алессандриной. Генерал Милорадович со смесью презрения и любопытства ожидал, когда же я окажусь в состоянии объяснить происходящее. Не выдержав, он оглянулся на свою свиту и громко сказал:

— Господа, помогите действительному статскому советнику справиться с беременной женщиной!

Офицеры поддержали его шутку дружным хохотом.

Вдруг появился надворный советник Косынкин. Вдвоем мы подняли на ноги графиню, держа ее с обеих сторон. На глазах у изумленного графа Милорадовича и его адъютантов я запустил руку под платье Алессандрины и вытащил ее накладной живот. Из него я извлек сложенную вчетверо карту и протянул ее Михаилу Андреевичу:

— Ваше высокопревосходительство, я настаивал, чтобы государь направил меня на службу под ваше начало. Но его величество изволили приказать сперва арестовать эту шпионку. На этой карте содержатся сведения, крайне важные для Бонапарта. Я исполнил приказ императора и теперь рассчитываю поступить в ваше распоряжение.

Генерал Милорадович развернул карту, бегло осмотрел ее и шутливое выражение исчезло с его лица.

—Акинфов! — окликнул генерал адъютанта. — Посади их в коляску, пусть едут с нами.

Молодой офицер верхом на коне приблизился к нам.

— Ждите здесь, — сказал он и ускакал.

Через полминуты подъехали верхом двое унтер-офицеров в зеленых мундирах.

—Егеря, — сказал Косынкин.

— Граф Воленский? — спросил один из унтер-офицеров, а сам же отрекомендовался: — Первый егерский полк. Штабс-ротмистр Акинфов приказал проследить за вашей дамой.

— Благодарю, — ответил я. — Ваша помощь весьма кстати.

Они скептически покосились на Алессандрину и, остановившись чуть в стороне, завели между собой какой-то разговор. Графиня рывком высвободила руки и осталась стоять, понурив голову. Бежать она не собиралась, да и конные егеря догнали бы ее в два счета.

—Ты здесь откуда? — спросил я Косынкина. — Я рассчитывал, что ты поможешь моим. А Мохова? Что с Анастасией Кирилловной?

— За их безопасность не волнуйся, — ответил Вячеслав. — Едва мы добрались до Петровки, туда же приехал Вороненко. Он доставил от Ростопчина коляски и подводы.

Я вспомнил, как Федор Васильевич кричал на меня, обзывал предателем, и отвернулся, чтобы Косынкин не заметил влагу на моих глазах.

—Садитесь скорее в коляску! — услыхал я голос штабс- ротмистра Акинфова.

Я подал руку графине. К моему удивлению, она приняла помощь и, опершись на меня, поднялась в экипаж. За нею сел Косынкин. В эту минуту я заметил, как штабс- ротмистр проводил Вячеслава презрительным взглядом. Что ж, Акинфов был боевым офицером, а мы представлялись ему тыловыми крысами.

Сам я сел верхом на коня и поехал рядом с егерями. Смотреть в глаза Алессандрине мне не хотелось.

— Французы наступают на пятки в прямом смысле слова, — сказал Акинфов. — Не поверите, позади нас наши егеря смешались с наступающими французами.

Он говорил с обыденной доброжелательностью, что удивило меня, ведь только что я ловил недобрые взгляды штабс-ротмистра.

—Как же это? — спросил я.

— Видел собственными глазами, — ответил штабс- ротмистр. — Идут вперемешку и мирно беседуют. Действует соглашение о перемирии. Вот так-то.

Некоторое время мы молчали, а затем штабс-ротмистр козырнул и поскакал вперед.

Потоки беженцев поредели. Похоже, что почти все желающие успели покинуть Москву. Я оглядывался на переулки, мимо которых мы проезжали, и видел, что они обезлюдели. Сверхъестественным ужасом веяло от них. Но ужаснее всего выглядели раненые солдаты, оставленные попросту на траве под стенами опустевших домов. Я припомнил, сколько тюков мы собрали накануне, и откуда-то появилась во мне уверенность, что Жаклин сбросила всю поклажу и на дарованные подводы сколько смогла собрала раненых солдат.

«А видел ли их молодой граф Ростопчин Сергей Федорович? — задался я вопросом. — Возможно, заметил, что иные брошены под стенами тех домов, которые он собирался сжечь».

Затем мысли мои перекинулись на Жаклин. Сердце сжималось от горя, когда я вспоминал, как она оттолкнула меня, как страшным голосом сказала, чтобы не смел прикасаться к ней.

От этих дум меня отвлек Косынкин. Он выглянул из коляски и, сияя от радости, спросил:

— Андрей, а ты помнишь, я говорил, что второго сентября непременно что-то случится?

— Помню, Вячеслав, помню, — ответил я, чтобы польстить его самолюбию. — Второй день девятого месяца. Дважды девять равно восемнадцати. Восемнадцать — это три шестерки. Сегодня день Зверя. Помню, Вячеслав.

— Вот, — с удовлетворением промолвил он. — А Парасейчук не верил!

Мы двигались из Москвы по Рязанской дороге. Прямо перед нами в щегольской коляске ехал господин средних лет с молодою женой. Дама в шляпке от солнца то и дело вертела головой, разглядывая офицеров. Услыхав рассуждения Косынкина, она оживилась.

— Александр Никифорович, вы слышали?! — она схватила за руку мужа.

—Голубушка, числа не числа! Рано или поздно французов отсюда вышвырнут! — пылко проговорил тот.

—Господин офицер! — окликнула она егеря. — Это правда, что Москву сожгут?! Я слышала, там остались люди! Их нарочно выпустили из тюремного замка… Это… это такое утешение! Это так радостно!

—Мало ли что говорят, сударыня, — хмуро ответил унтер-офицер.

— Нет-нет, я точно слышала! — поспешно воскликнула женщина, не желавшая расставаться с героическими образами.

— Что же тут радостного, голубушка? — проворчал ее супруг.

— Пусть знают французы! — воскликнула дама, гордо подняв голову.

Молодая барыня искренне полагала, что Москва — это она, это ее муж, отчего-то кативший в тыл в щегольской коляске, а не находившийся в армии, и мы, случайные попутчики, приятные собеседники, — все мы и есть Москва. И я поймал себя на мысли, что и сам, думая о Москве, представлял себе исключительно блистательное общество. Но теперь мы бежали во всю прыть, а исполнить наш долг доверили одутловатому Гавриле Яковлевичу, его мерзкому горбуну и пьяной голытьбе в овчинных полушубках, выпущенной по такому случаю из тюремного замка. И честь умереть за Москву также предоставили черни. И было барыне утешительно и даже радостно…

Неожиданно колонна остановилась. Впереди началась суматоха. Сопровождавшие нас егеря приподнимались в стременах, стараясь что-либо разглядеть. Из головы колонны донеслись крики:

—Французы! Французы!

— Это не французы, а поляки! — уточнил какой-то поручик.

—Что происходит? — спросил я его.

—Нас отрезали! Мы окружены! — выкрикнул он.

— Окружены?! — жеманным голоском воскликнула барыня. — Александр Никифорович, вы слышали? Мы попали в плен к французам!

Из коляски показалась головка Алессандрины. Ее глаза сверкали надеждой.

Я спрыгнул на землю и, схватившись за голову, застонал. Кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся — это был Вячеслав.

— Что ты? Что? — спросил он. — Держись! Живы будем!

—Будем, дай-то бог, — сказал я. — Вот что, Вячеслав! Господа! — я окликнул егерей. — Помните: графиня не должна оказаться у французов! Если она попадет к ним, произойдет катастрофа! Все наши жертвы станут напрасными!

— А вы?! — воскликнул один из унтер-офицеров.

Ошеломленный Косынкин смотрел на меня, ожидая

ответа.

— А я должен прорваться к генералу Милорадовичу.

Я вскочил в седло и пустил коня галопом. За спиной остались наши полки, попавшие в окружение. Двое польских улан бросились мне наперерез, над головой засвистели пули.

— Выручай, выручай, родимый! — шептал я на ухо коню.

 

Глава 32

В деревне, куда я влетел на полном скаку, готовились к постою.

—Где Милорадович? — крикнул я.

Мне указали на избу, я бросился к ней и у входа столкнулся со знакомым штабс-ротмистром.

—Вы здесь?! — воскликнул он.

—Срочно к Милорадовичу! — выдохнул я.

Акинфов подал знак караулу, и меня пропустили внутрь.

Генерал спал на походной кровати, прикрыв рукою

глаза. Лицо его, обрамленное русыми волосами, казалось безмятежным.

—Ваше высокопревосходительство! — крикнул я.

Милорадович опустил руку, лицо его сразу же сделалось усталым, он повернулся, посмотрел на меня и сказал:

— Что, действительный статский советник, опять не можете справиться с беременной женщиной?

—Мы попали в окружение! — выпалил я. — Я один прорвался сюда. Польские уланы отрезали…

—Что вы несете? — буркнул он. — Я только прилег отдохнуть…

— Ваше высокопревосходительство, — вдруг раздался голос штабс-ротмистра, — к вам Панчулидзев.

В избу стремительно вошел генерал.

— Что стряслось, Иван Давыдович? — спросил его граф.

— Беда, Михаил Андреевич, — ответил тот. — Наши полки окружены. Дайте приказ ударить…

— Я вам ударю! — оборвал его Милорадович.

— Ваше высокопревосходительство, — сказал я. — Там графиня де ла Тровайола. Она же Селинская. Нельзя допустить, чтобы она попала к французам. Нужно прорвать окружение, я готов идти в первых рядах…

—А! Ну да, вы-то еще не навоевались, — протянул Михаил Андреевич. — Обождите на воздухе, я сейчас.

Мы с генералом Панчулидзевым вышли во двор. Акинфов присоединился к нам.

— Ваша подопечная постаралась, — сказал он. — Попади такая картав руки Бонапарта, считай, завтра же он был бы в Твери.

Я взглянул на штабс-ротмистра с благодарностью. Его слова успокаивали: хоть кто-то оценил мои старания. Он что-то такое заметил в моем взгляде и с сочувствием добавил:

— Вижу, пришлось вам связаться с последней сволочью, граф.

— Она не сволочь, — возразил я. — Просто она не на нашей стороне.

—А я не про нее, — сказал штабс-ротмистр. — Я про Косынкина.

—Вы знаете его? — удивился я.

— Косынкина-то?! — ухмыльнулся Акинфов. — Он служил в полиции Смоленска…

— Вот как? — удивился я. — Он не рассказывал мне об этом.

— Неудивительно. Не самый славный эпизод его биографии. Хотя, как посмотреть, — продолжил штабс- ротмистр. — Он занимался тем, что по ночам убивал иностранцев, особенно французов.

—Как убивал? — спросил я.

—Так, убивал, — сказал Акинфов.

— Заладили вы! Убивал и убивал! Мало ли убивают на войне! — неожиданно вмешался в наш разговор генерал Панчулидзев. Он продолжал расхаживать по двору. Акинфов дождался, когда генерал отошел, и вполголоса сказал:

— Вот и ваш Косынкин не делал разницы между войной и убийством мирных жителей только за то, что они иноверцы! Он убивал французов, поляков, жидов…

—Черт подери! — вскрикнул я. — Если об этом известно, отчего же его не арестовали?!

— Когда враг стоит у ворот, арестовывать собственных граждан за чрезмерно проявленный патриотизм! — Штабс-ротмистр посмотрел на меня, как на недоросля, немного помолчал и добавил: — Кто-то забрал его в Санкт- Петербург…

—И неплохо устроил! — воскликнул я.

Я не выдержал и начал расхаживать по двору. Перед глазами стоял ошеломленный Косынкин! Я вспомнил, как ревниво он посмотрел, когда де Санглен передал мне конвертики с ядом. Heus-Deus, а ведь пакетик со смертельным ядом остался у него! Господи, я здесь в богом забытой деревне, а он, возможно, уже отравил Алессандрину. А Милорадович все медлит и медлит!

Наконец дверь отворилась, и появился Михаил Андреевич.

—Коня! — приказал он штабс-ротмистру.

Генерал Панчулидзев подбежал к крыльцу:

— Ваше высокопревосходительство, прикажете поднять…

— Никого поднимать не нужно, — ответил Милорадович. — Сам разберусь.

Ему подвели коня. Он сел в седло и повторил:

—Оставайтесь здесь, а я разберусь!

Генерал Панчулидзев остался стоять с раскрытым ртом. А я, не спрашивая разрешения, прыгнул в седло и поскакал следом за Милорадовичем. Казалось, что каждый удар копыта приходился по сердцу: боялся, что графини, должно быть, уже нет в живых. И все-таки торопил коня: безумная надежда, что еще можно что-то исправить, не оставляла меня.

Милорадович оглянулся на стук копыт и, должно быть, заметив решимость в моем взгляде, возражать не стал. Мы проскакали бок о бок две версты, увидели аванпосты польских улан и перешли на шаг.

— Помнится, вы хорошо говорите по-французски, — сказал генерал. — Если бы я учился в России, тоже знал бы по-французски. Но я обучался за границей и французским владею с грехом пополам.

Двое польских улан верхом направились в нашу сторону.

— Спросите, кто у них старший, и скажите, что мы хотим его видеть, — попросил Милорадович.

Поляки приблизились, и на мой вопрос ответили, что их командир — генерал Себастиани.

— Превосходно! — Милорадович благодушно рассмеялся. — Себастиани — мой добрый товарищ.

Я попросил поляков передать их командиру, что с ним хочет говорить генерал Милорадович. Один улан ускакал. Спустя несколько минут, показавшихся мне вечностью, показался их генерал.

—Bonjour, cherMiloradovitz![61]Добрый день, дорогой Милорадович (фр.).
— закричал тот радостно.

— Се ne sont plus les beaux jours de Bucarest [62]Сейчас не те прекрасные дни в Бухаресте (фр.).
, — ответилМихаилАндреевич.

— Вы превосходно изъясняетесь по-французски, — сказал я.

—Составлял эту фразу целых пять минут.

Но и дальнейший разговор продолжался на французском языке.

— Я условился с неаполитанским королем [63]Иоахим Мюрат.
о свободном выходе арьергарда из города, — сказал Михаил Андреевич командующему польской конницей, — а ваши войска заслонили нам дорогу.

—Я не получил от короля уведомления об этом, — ответил генерал Себастиани. — Но я знаю вас и верю вашему слову.

Кровь ударила мне в виски с такою силой, что я едва не упал с коня. Словно сквозь пелену доносились команды Себастиани. Он распорядился, чтобы его дивизия встала параллельно Рязанской дороге и пропустила русский арьергард и обозы. Я смотрел на двух генералов — мужественных и благородных людей. Они тысячу раз могли убить друг друга раньше и получат тысячу таких возможностей в будущем. Но вот погожим осенним днем встретились в русском поле и один сказал другому: «Я знаю вас и верю вашему слову!»

Почему я не мог так же честно говорить с графом Ростопчиным, давним и верным моим благодетелем?! Почему обманывал всех вокруг и даже Жаклин, самого родного, самого близкого мне человека?! Почему просто не взял честное слово у Алессандрины, а вместо этого оставил ее наедине с убийцей?!

Я пустил коня галопом и помчался назад по Рязанской дороге, в сторону Москвы, а стоявшие по краям польские уланы улюлюкали и свистели мне вслед.

Увидав наших казаков, я закричал:

— Вперед, ребята, вперед! Там ждет генерал Милорадович! Нас пропустят без единого выстрела!

В ответ раздалось громогласное «ура!» Но чествовали не меня — генерал Милорадович скакал следом.

Я долетел до конца арьергарда — вот и коляска. Егеря — я готов был растерзать их за это — стояли в стороне. Спрыгнув с коня, я распахнул дверцу — вовремя, слава богу, успел!

Внутри происходила молчаливая борьба. Значит, мерзавец Косынкин попытался убить Алессандрину, не дожидаясь непосредственной угрозы плена, как наказывал я. Но неожиданностью для надворного советника стало то, что графиня де ла Тровайола владела приемами борьбы. Однако ей пришлось тяжело — в замкнутом пространстве коляски преимущество было на стороне физической силы, а не умения. Косынкин навалился на Алессандрину, его рука с белой горошиной неумолимо приближалась к ее лицу. Глаза графини наполнились одновременно и отчаянием, и решимостью бороться до последних сил.

Я схватил Косынкина за плечо и вышвырнул из кареты. Он вскочил на ноги, улыбнулся и воскликнул:

—Фу! Ты? А я было думал, что все! Пропали мы!

— Сейчас ты у меня пропадешь! — С этими словами я врезал ему кулаком в челюсть.

Он покатился по земле, поднялся на ноги, вытер кровь. Прежде чем подоспели егеря, я двинул ему еще раз и вновь свалил его наземь.

—Скольких человек ты убил?! — рявкнул я. — Там, в Петербурге, ты убил Гржиновского? Газету Гржиновскому ты подсунул! Нарочно, чтобы заподозрили Мохова! Жида Менаше убил! Конечно! Что же следить за ним?! Время тратить!

—Вы сошли с ума! С ума сошли! — закричал в ответ Косынкин.

Унтер-офицеры схватили меня под руки.

— Ты хотел бить французов?! — напомнил я. — Так оставался б в Москве. Теперь их там много!

Я расслабил руки, показав егерям, что больше не собираюсь кидаться на него с кулаками. Они отпустили меня.

Я сел в коляску. Графиня, поджав губы, поправляла одежду.

—Как ты? — спросил я.

— Между прочим, я все сделала, чтобы тебя не убили, — с обидой промолвила она.

— Ну а я успел вовремя, — ответил я. — Что ж, теперь для тебя война окончена.

Она смерила меня насмешливым взглядом. Я улыбнулся и покинул карету.

—Господа, — обратился я к унтер-офицерам. — Попрошу вас, присматривайте за графиней. Мы должны доставить ее живой и в добром здравии.

Я сел на лошадь, поскакал вперед и вскоре поравнялся с генералом Милорадовичем.

— Ну что там ваша чуть-чуть беременная? — спросил

он.

—Нужно препроводить ее в Санкт-Петербург, — сказал я. — Я надеюсь на ваше содействие, ваше высокопревосходительство.

— Ладно, отправлю курьера к его величеству, вот хоть того же Акинфова. С ним и доставите свою подопечную.

—Нет-нет, ваше высокопревосходительство, — возразил я. — Я прошу вас дать мне любое назначение под вашим командованием. А графиню пусть доставит еще кто- нибудь. Государь обещал мне…

—Что, так не понравилось ловить шпионов? — спросил он.

—Отвратительное занятие, — признался я.

— Что же в нем скверного? — удивился генерал.

—Знаете, собрались друзья. Они думали, что плечом к плечу штурмом пойдут на ворота ада. Но Зверь отравил их зловонным дыханием, и вдруг они перестали доверять друг другу, стали видеть в товарищах только плохое. И чтобы защититься, приходится самому совершать недостойные поступки. И знаете, что интересно? Чем ближе подходишь к границе, которая отличает человека от канальи, тем эта граница становится все менее и менее отчетливой. И вот ты уже и сам не знаешь, может, давно уже переступил ту черту, которая отличала в тебе человека…

— Черт побери, Воленский! — перебил меня генерал. — Я помню тебя по швейцарскому походу! Тогда ты не философствовал. Ладно, наплюй, да и все! По прибытии жду тебя вместе с твоей шпионкой!

Он пустил лошадь галопом и поскакал в голову колонны.

* * *

—Сам-то видел это? — спросил генерал Милорадович.

—Я уже говорил, с такими сведениями Наполеон уже пошел бы на Петербург, — сказал штабс-ротмистр Акинфов.

Карту разложили на столе. Михаил Андреевич с интересом рассматривал ее, время от времени бросая взгляды на графиню де ла Тровайолу. Алессандрина держалась на удивление спокойно.

Я подошел ближе. Это была подробная карта Тверской губернии с отметками о расположении провиантских магазинов и складов. Возле каждой отметки были сделаны короткие записи. Судя по ним, карту составлял не один человек. В некоторых местах я узнал изящный почерк Алессандрины. В других местах почерк оказался со странностью: наклон производился не вправо, а в левую сторону.

Я оглянулся на графиню, она смотрела на меня с чувством превосходства, усмешка блуждала на ее губах.

—В чем дело? — сорвалось с моих уст.

Она не выдержала и расхохоталась.

— Ну что! — воскликнула она. — Признайся, что ты проиграл!

Я еще раз взглянул на карту, на странный почерк с наклоном в левую сторону и закричал:

—Черт! Черт! Черт! Она провела нас!

—Что? Что? В чем дело? — воскликнул генерал Милорадович.

Алессандрина, уже не стесняясь, заливалась торжествующим смехом.

— Коня! Дайте мне коня! — потребовал я. — Я возвращаюсь в Москву!

— Ты с ума сошел, Воленский! Куда — в Москву? На верную смерть! Теперь там французы, а не беременные барыни! — Милорадович смотрел на меня так, словно надеялся, что сейчас все образуется и я сам пойму, что в Москву возвращаться не нужно.

— Ваше высокопревосходительство, я должен! Я могу успеть! Я должен успеть! — настаивал я. — Тут и спорить не о чем! Это приказ его величества!

—Что ж, воля твоя! Удачи тебе! — Михаил Андреевич обнял меня и прижал на мгновение к груди. — Я напишу о тебе государю!

— Прощайте, ваше высокопревосходительство! Бог даст, еще повоюем! — сказал я и повернулся к графине де ла Тровайола: — Прощай, Алессандрина. Жаль, что так вышло.

Я выбежал из избы. Генерал Милорадович появился на крыльце. Уже вскакивая в седло, я попросил:

—Ваше высокопревосходительство, со мною был полковник Парасейчук, Олег Николаевич! Вот о нем, о нем напишите его величеству. Пусть представят его к награде, за мужество! Запомните, полковник Парасейчук Олег Николаевич из министерства внутренних дел.

 

Глава 33

Я летел по Рязанской дороге. Приблизившись к тому месту, где мы столкнулись с уланами генерала Себастиани, я пустил коня шагом, съехал с дороги и держался полем. До самой Москвы я соблюдал все меры предосторожности, а оказавшись в городе, вновь задал коню жару.

Я мчался по пустым улицам и больше всего боялся кого-нибудь встретить — неважно своих или французов. Одни могли оказаться разбойниками и мародерами, другие должны были задержать, а может, и расстрелять меня на месте.

Тут и там над городом поднимался дым, в воздухе пахло гарью. Со стороны Симонова монастыря доносились взрывы.

Несколько раз попадались мне люди. И эти встречи были жуткими примерами крайностей человеческого духа.

Сперва пьяный русский солдат прямо у дороги повалил на землю молодую бабенку и, рыча от звериной страсти, пытался подмять ее под себя. Не задумываясь я пронзил его шпагой. Девка вцепилась в мою ногу и, заливаясь слезами, запричитала:

—Барин, барин! Не оставляйте меня! Не оставляйте! Возьмите к себе, барин! Все для вас, все сделаю!

Я спустился на землю, вытер от крови шпагу и забрал у мертвого солдата саблю. Девка бросилась мне в ноги, но я оттолкнул ее.

— Прости, милая! Прости! Спасайся сама, как сможешь! — крикнул я и поскакал дальше.

В другой раз я увидал четверых французских солдат. Сначала я испугался, но им было не до меня. Они окружили двух мужиков в овчинных полушубках. Те оборонялись, выставив перед собой горящие факелы. Один солдат вскинул ружье и выстрелом снес мужику голову. Второй русский, ничуть не смутившись, поднял руку, чтобы бросить горящий факел в окно дома. Французы кричали, но мужик только посмеивался над ними. Тогда солдат взмахнул саблей, и отрубленная рука вместе с факелом упала на землю. Мужик рыкнул от боли, французы залопотали, призывая сдаться. Один из солдат протянул покалеченному бинт.

Но мужик оттолкнул его, здоровой рукой подхватил с земли отрубленную руку и бросил ее вместе с горящим факелом в окно дома.

Раздался звон стекла, внутри полыхнуло пламя. Уже издали я увидел, как французы прикладами бьют мужика.

Потрясенный этим зрелищем, я взлетел на Швивую горку. Отсюда видно было, как тут и там пылают пожары. Внизу горел Ивановский монастырь. Колокола сияли как никогда — сверху от солнца, снизу от подбиравшегося к ним пламени.

Кремль плыл в жарком синем небе, подернутом дымом.

Ворота в усадьбу оказались открыты. Я увидел двух французов. По ступеням, протягивая скрученную рулоном карту, спускался Рыскин. Услыхав цокот копыт, французы обернулись. Но я летел уже прямо на них и первым сабельным ударом отрубил Рыскину его главную, левую, руку.

Не ожидавшие нападения французы замешкались. Я зарубил их обоих и оттащил тела подальше за флигель, чтобы с улицы не было видно. Затем я подобрал карту, ударом ноги отбросил обрубок руки в сторону, схватил рыдавшего от боли Рыскина и поволок его в дом.

— Ловко придумали, — сказал я. — Учинили погром в покоях, а мы и купились. Поверили в то, что графиня сбежала отсюда впопыхах и даже тебя, Рыскин, не предупредила! Вот так, значит, ты, Рыскин, оказался вне подозрений! Ловко вы нас одурачили! Ловко!

Плюхнувшись на пол, Рыскин зажал здоровой рукой обрубок.

—Помогите мне, — простонал он глухо.

—Сейчас помогу, — пообещал я.

Я развернул рулон и убедился, что это была копия карты, обнаруженной у Алессандрины. Я поджег ее и вертел горящую бумагу так, чтобы огонь поскорее охватил ее со всех сторон. Когда пламя обожгло пальцы, я бросил карту под занавески. Они вспыхнули, и огонь перекинулся на стену.

—Что? Что вы делаете? — закричал хозяин дома.

Я потащил Рыскина к огню.

— Ну что, болван! — крикнул я. — Нужно было отрубить тебе эту руку еще в детстве! Чтоб ты, мерзавец, склонялся в правильную сторону! И чтобы не стал содомитом!

Я сунул его окровавленную культю в огонь. Рыскин заревел от боли. В нос ударил отвратный запах подгоревшего мяса. Я вытащил его культю из огня и рявкнул:

—И чтобы не стал предателем!

Он надрывался от визга, из глаз лились слезы.

—Ну? Повторим подвиг Сцеволы! [64]Сцевола, Гай Муций — легендарный римский герой, в знак презрения к пыткам держал в огне правую руку, пока она не обуглилась.

С этими словами я опять сунул его культю в огонь. Он зашелся от крика.

—Что ты визжишь, болван?! — воскликнул я, высвободив культю из огненного плена. — Отвечай, где еще спрятаны карты?

—У графини! — закричал Рыскин. — У Алессандрины еще одна карта!

—Это я знаю и без тебя, — разочарованно протянул я и вновь сунул его культю в огонь.

—Нет больше карт! Не-е-ет! — заревел он.

Я еще дважды повторил экзекуцию и только тогда поверил, что более карт не осталось.

—Что ж это вы оплошали, — сказал я. — Поленились что ли?

Огонь быстро распространялся по дому. Рыскин сидел на полу и всхлипывал, прижимая культю к груди. Я подхватил его под микитки, выволок во двор и усадил на скамью.

— Где ж твои слуги? — спросил я. — Бросили тебя и ушли? Или мародерствуют?

Он не ответил, только всхлипывал, и слезы катились по его щекам.

— Да ты не расстраивайся, — утешил я его. — Расскажешь потом, как сжег собственный дом, чтобы не достался французам. Потомки будут гордиться тобой.

Я взял под уздцы коня, вышел со двора и здесь же бросил в бурьян окровавленную саблю.

С надеждой на чудо я отправился обратно тем же путем, что добирался до усадьбы Рыскина. Но мне и так слишком долго везло. Нового чуда не случилось. Я наткнулся на французский патруль. Меня разоружили, забрали коня и вместе с десятком пленных повели к центру Москвы.

Среди моих товарищей по несчастью не нашлось ни одного военного: здесь были мастеровые, приказчики и даже гувернер, швейцарец по происхождению. Со мною все было ясно. Патруль застал меня в мундире, со шпагой, пистолетами и лошадью. Но чем руководствовались французы, когда задерживали других горожан, я не понял.

Наше путешествие длилось два часа. Наступила ночь, но из-за бушевавших пожаров было светло, как днем. К немалому моему удивлению нас привели на Петровку. Мы остановились, пропуская строй артиллеристов.

—Куда мы идем? — спросил я конвоира.

— Уже пришли, — он добродушно улыбнулся. — Там есть монастырь. Подходящее место для пленных.

Сердце мое всколыхнулось от боли. Нас вели в Высокопетровский монастырь. Путь проходил мимо моего родного дома. Еще издали я заметил деловитую суету возле нашего парадного.

«Интересно, что будет, если я заявлю, что я хозяин этого дома? Наверно, французы отпустят меня, отнесутся ко мне с почтением и даже за постой заплатят!» — размышлял я.

И вдруг раздался знакомый голос с характерным, грассирующим «р»:

—Барин! Барин! Сударь вы мой!

Я вгляделся и узнал мосье Каню. Каналья в форме французского артиллериста стоял на верхней ступеньке у входа в наш дом.

— Жан, ты жив?! — крикнул я, обрадовавшись, что вижу его невредимым.

—А как же, сударь! И вы тоже живы! — ответил он и хвастливо продолжил: — Теперь, сударь вы мой, для вас наступит новая жизнь!

— Новая жизнь! — повторил я с сарказмом. — Жан! Filthydog! Смотри мне, чтоб твои дружки мой фарфор не перебили!