Уверенный, что граф Аракчеев ни за что не допустит меня до его величества, я уже подумывал о том, чтобы навестить княжну Нарышкину и через нее добиться высочайшей аудиенции.

Однако в предположениях своих государственный канцлер ошибся: государь принял меня на следующий же день. Война ничуть не изменила его манеры держаться. На губах блуждала несколько застенчивая, даже смущенная улыбка, но при этом он выглядел величественно, как и должно повелителю великой империи.

Наш разговор проходил с глазу на глаз. Государь пригласил меня в кабинет и приказал адъютанту принести нам кофия.

— Рассказывайте, Андрей Васильевич, рассказывайте по порядку. — Александр Павлович улыбнулся. — Во-первых, что у вас случилось вчера?

— Посыльный, ваше величество, явился от генерала Вилсона, и пока камердинер докладывал, неизвестный проник в дом и убил посланника. Думаю, несчастный мог что-то добавить к некоторым имеющимся у меня сведениям.

— А что же полиция? — спросил Александр Павлович.

— Расследование ведется. Но пока, насколько мне известно, результатов нет. Ни имени убитого господина, ни где он проживал, — пока ничего неизвестно.

— Что ж, жаль человека, но расследование — дело времени. Думаю, в ведомстве Вязмитинова догадаются послать запрос Вилсону, и тот прольет свет на случившееся. А теперь, граф, слушаю вас внимательнейшим образом. — Государь чуть-чуть наклонился в мою сторону.

— Ваше величество, я имею устные донесения, — начал я. — Одно из них касательно французского шпиона. Сведения представляются мне крайне важными. Уверен, вчерашнее убийство как-то связано с ними. Все остальное — сведения о шведском кронпринце… — Здесь я позволил себе усмехнуться и продолжил: — Жане Батисте Бернадоте.

— Бернадот, — с улыбкой произнес государь. — У меня голова занята предстоящими переговорами с ним. Давайте с него и начнем.

Я кивнул.

— Англичане крайне заинтересованы в том, чтобы русско-шведский союзный договор был подписан, — сказал я. — Швеция не сможет сохранять нейтралитет. Бернадот должен занять чью-то сторону — России или Наполеона. Он до сих пор избегал подписания договора, что отражает его колебания. Но сейчас наступил момент, когда он не может более откладывать решение. У нас есть достоверные сведения, что Бернадот принял нашу сторону. Лондон выплатил семьсот тысяч фунтов…

— Да, я знаю, — прервал меня государь.

— В действительности, — продолжил я, — британский кабинет выделил миллион, а семьсот тысяч — это та сумма, что дошла до кронпринца.

Александр Павлович повел бровями, побуждая меня к дальнейшей откровенности.

— Триста тысяч фунтов поделили между собою камергер его высочества Веттерштедт и гофмаршал Адлеркрейц. Они прибудут в Або в свите кронпринца и будут сообщать графу Румянцеву о малейших нюансах в настроении Бернадота. Они подскажут, если что-то пойдет не так…

— Что-то пойдет не так… — задумчиво повторил государь.

— Маловероятно, но вдруг в последний момент кронпринц изменит решение, — пояснил я. — Как я знаю, ваше величество, вы пригласили участвовать в переговорах лорда Кэткарта. Блестящий ход! Лорд Кэткарт одним своим присутствием напомнит Адлеркрейцу и Веттерштедту, что триста тысяч фунтов стерлингов, утаенные от Бернадота, должны придать ему, Бернадоту, твердости.

— Если эти проходимцы обманывают своего государя, то что стоит им обмануть англичан? — саркастически заметил Александр Павлович.

— С этической точки зрения — ничего, — подтвердил я сомнения императора. — Но есть и финансовая сторона дела. Англичане держат векселя, выписанные Веттерштедтом и Адлеркрейцом. И они будут предъявлены незамедлительно, если вдруг кронпринц решит, что союз с Наполеоном для него выгоднее, чем с Россией. В случае же подписания русско-шведского договора англичане обещали уничтожить векселя.

— Это хорошо, — улыбнулся государь.

— Впрочем, ваше величество, — продолжил я, — полагаю, что в этой части наши рассуждения носят гипотетический характер. Я уверен в том, что Бернадот принял окончательное решение встать на сторону России. Осмелюсь утверждать, ваше величество, намерение шведского кронпринца настолько твердое, что не изменится ни при каких обстоятельствах. Таким образом, теперь речь идет не о том, подпишет или не подпишет Бернадот союзный договор — он непременно подпишет, — а о том, как добиться от него еще больших уступок и не дать ничего взамен.

— Не слишком ли излишня ваша уверенность? — спросил император.

— Осмелюсь повторить, ваше величество, я уверен: Бернадот не изменит решения, — стоял я на своем.

— Но почему? — строго спросил государь.

— Ваше величество, я много думал о характере и складе личности Жана Батиста Бернадота, Сопоставлял сведения о нем, которые приходили по дипломатической и секретной линиям и пришел к выводу: наступил момент, когда он решился окончательно порвать с Наполеоном, а при необходимости выступить против французского императора.

Государь вышел из-за стола — я поднялся и вытянулся в струнку. Он сделал несколько шагов по кабинету и недовольным голосом произнес:

— Так вы полагаете, что император должен руководствоваться тем, что вы себе измыслили о характере шведского кронпринца?

Я не успел ответить, как Александр Павлович продолжил с сомнением в голосе:

— Впрочем, изложите свою точку зрения. Будет любопытно послушать.

Он вернулся за стол и жестом разрешил мне сесть. Откинувшись на спинку кресла, император вытянул вперед руку и принялся выбивать беззвучную дробь по столешнице.

Душевный трепет охватил меня. Что, если и впрямь мои соображения о характере шведского кронпринца — всего лишь плоды воображения, не имеющие ничего общего с настоящим Бернадотом? Я смутился, но вдруг словно со стороны услышал собственный голос:

— Ваше величество, Бернадот — единственный из маршалов Наполеона, который не обязан тому своим возвышением. Он получил полковничьи эполеты в августе 1793 года. Через год получил высший чин французской революционной армии — чин дивизионного генерала. Он из тех военачальников, которые считали Наполеона «паркетным» генералом. Бернадот необыкновенно энергичен, владеет непревзойденной силой убеждения и при этом тщеславен сверх всякой меры. Он прославился как бесстрашный и мудрый полководец. Полководец, который сперва думал о жизни своих солдат, а потом уже о победе! И солдаты боготворили его. Брось он клич, и его армия безоговорочно пошла бы за ним. Оглядываясь назад, он не вспоминает о тех, кто оказался в опале или — хуже того — был казнен. Он думает о том, что, будь у него в нужный момент чуточку больше дерзости, он бы занял в истории то место, которое занял Наполеон. В течение длительного времени его терзает жгучая обида на судьбу, а за этой обидой скрывается обида на себя самого, он не может простить себе того, что упустил свой шанс взойти на французский престол. Он вынужден признать, что из-за собственной промашки на всю жизнь остался на вторых ролях. Драма военной карьеры усугубляется перипетиями в личной жизни. По иронии судьбы Бернадот женится на Дезире Клари, красавице, первым мужчиной которой был Наполеон.

Александр Павлович усмехнулся и наклонился ко мне. На мгновение я прервался, но государь не проронил ни слова, и я продолжил:

— И вдруг случилось невероятное! Судьба предоставила ему еще один шанс: сын юриста и фермерши стал наследным принцем шведского короля! Но и тут новая обида. Когда во Франции стало известно об избрании Бернадота преемником бездетного Карла XIII, Наполеон объявил решение шведского риксдага своей победой. Мало того, он заявил, что Бернадот, став кронпринцем Швеции, поспособствует распространению его, Наполеона, славы.

Александр Павлович покачал головой и промолвил с укоризной:

— Андрей Васильевич, ближе к делу. Ближе к делу, прошу вас.

— Я перехожу к сути, ваше величество. Больше всего Бернадот желает выйти из тени Наполеона. Он понимает, что должен действовать наверняка. Когда Наполеон начал войну против России, Бернадот не решался выступить против французского императора, а напротив — склонялся к союзу с Францией, поскольку тень Наполеона — все же меньшее зло, чем вторжение его армии. Бернадот не сомневается, что Россия одержит победу в этой войне. Но он опасается, что Наполеон успеет дойти до Балтики и вторгнуться в шведские пределы, если Швеция не поддержит его. Когда Наполеона изгонят за пределы России, он останется в Швеции.

— Что-то я вас не пойму, Андрей Васильевич! — Император наморщил лоб. — Минуту назад вы уверяли, что Бернадот заключит с нами союз, а теперь из ваших слов выходит, что он побоится разозлить Наполеона.

— Только что Бернадот сделал окончательный выбор в пользу союза с Россией, — сказал я.

— Только что? — переспросил государь.

— После битвы под Клястицами, — уточнил я. — В то время как вся русская армия во главе с Барклаем-де-Толли отступает, граф Витгенштейн дал французам сражение, победил и не пускает их дальше Двины. Уверившись, что французы до Балтики не дойдут, шведский кронпринц решился на союз с Россией, чтобы окончательно избавиться от влияния Наполеона и стать первым. Первым! Пусть не во Франции, так хотя бы в Швеции!

— Да, он прав, — промолвил государь. — Без сомнения. Знаете ли вы, Андрей Васильевич, что я запретил любые переговоры с Наполеоном и с его представителями до тех пор, пока последний иностранный солдат не окажется за российскими пределами? Балашов — вот последний парламентер, которого видел Наполеон! Более того, мы не остановимся до тех пор, пока не отстраним Бонапарта от власти. В этом мире нам сделалось невыносимо тесно. Либо я, либо он.

Вероятно, по моему лицу пробежала тень. Александр Павлович на мгновение умолк и спросил:

— Что-то не так, Андрей Васильевич? Вы как-то странно смотрите. Словно вы не согласны со мной.

— Могу ли я осмелиться дать вам совет, ваше величество? — попросил я.

— Извольте. На то вы и нужны, чтобы советовать.

В голосе его величества не было сарказма, он смотрел на меня с дружеской теплотой. Осмелев, я произнес:

— Ваше величество, я бы советовал вам в переговорах с Бернадотом занять совершенно противоположную позицию.

— Что значит — противоположную?

— Ваше величество, он хотя и твердо решил подписать союзный договор с Россией, но до конца будет делать вид, что не согласен на подписание, и постарается поставить свою подпись, только добившись серьезных уступок с вашей стороны.

— А каких уступок он хочет? — спросил государь.

Теперь в его голосе звучала уверенность в том, что мне

известны все потаенные мысли шведского кронпринца.

— Во-первых, Бернадот опоздает на встречу с вами в расчете показать, что не придает договору важного значения. А во-вторых, взамен на подписание договора он попросит вернуть Швеции Великое княжество Финляндское.

— Вот уж дудки! — неожиданно по-простецки воскликнул император.

— Так вот, ваше величество, — продолжил я, — вам и следует в разговоре с Бернадотом сделать вид, что вы крайне удручены успехами наполеоновской армии и намерены вступить с Наполеоном в переговоры, чтобы его армия остановилась на достигнутом…

— Да вы соображаете, что говорите?! — вскипел государь.

Он вновь вскочил из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Я поднялся и следил за государем, поворачиваясь вслед за его перемещениями. Но отступать было нельзя.

— Осмелюсь продолжить, ваше величество.

— Продолжайте! — Император махнул рукой с таким видом, словно говорить мне осталось ровно до той секунды, как за мною явится конвой.

— Ваше величество, вы сможете предложить шведскому кронпринцу такие уступки, от которых он и сам откажется. Таким манером вы добьетесь от него подписания союзного договора, не дав ничего взамен. Если вы внушите ему, что намерены вступить в переговоры с Наполеоном, он и сам откажется от Финляндии, лишь бы убедить вас сражаться с Наполеоном до победного конца…

— Почему вы так в этом уверены? А что если он развернется и отправится заключать союз с французами? — в голосе государя зазвучало раздражение.

— Нет-нет, ваше величество! После победы графа Витгенштейна Бернадот уже свыкся с мыслью, что навсегда избавится от влияния Наполеона. И расстаться с этой идеей ни за что не захочет! Уверяю вас, он откажется от притязаний на Финляндию взамен на ваше обещание бить Наполеона до победного конца. Кроме того, ваше величество, в Великом княжестве Финляндском стоят наши войска в количестве тридцати пяти тысяч человек.

— И что? — Государь нахмурился и посмотрел на меня с подозрением.

— Осмелюсь опять посоветовать, ваше величество. Предложите эти войска Бернадоту в помощь для войны с Данией!

— Война с Данией?! Да вы с ума сошли! Я не успеваю подивиться одному вашему совету, как вы выдаете следующий — похлеще предыдущего!

— Ваше величество, Бернадот наверняка откажется от военной помощи. Мало того, он возьмет на себя обязательство не покушаться на Финляндию, а взамен предложит вам перебросить русские войска из Финляндского княжества к Витгенштейну. Таким образом, он получит дополнительную гарантию, что Наполеон не доберется до Швеции.

Я замолчал. Несколько мгновений мы провели в тишине. Государь, вернувшись к столу, продолжал беззвучно барабанить пальцами по столешнице. Наконец он произнес:

— Это все?

— Все, ваше величество. Хотя, положа руку на сердце, могу сказать, что есть еще одна идея на случай, если Бернадот затребует каких-нибудь неприемлемых уступок.

— Так не тяните же, Андрей Васильевич! — воскликнул государь.

— Должен предупредить, ваше величество, что эта идея покажется вам совершенно невообразимой.

— Господи! Вы уже посоветовали признать победу Наполеона и затеять войну с Данией! Куда уж невообразимее! Так говорите же, что еще вы удумали!

— Вы можете пообещать Бернадоту, что когда с Наполеоном будет покончено, он станет новым королем Франции.

На этот раз государь молчал очень долго, внимательно разглядывая меня, и даже пальцы его остановились. Наконец Александр Павлович спросил:

— Вы это серьезно? — И после небольшой паузы: — Вы всерьез думаете, что Бернадот в это поверит?!

— Ваше величество, мог ли сын адвоката и фермерши предположить, что судьба предоставит ему шанс стать императором Франции? Конечно же нет. Но оказалось, что такой шанс был. Только воспользовался им другой человек — Наполеон. Мог ли Бернадот помыслить, что судьба даст ему еще один шанс? Конечно же нет. Но шанс появился! И он не упустил его — стал наследным принцем Швеции. Уверяю, ваше величество, он поверит!

— Что ж, Андрей Васильевич, вы меня позабавили. Я обдумаю ваши идеи, — промолвил государь. — Ну а вы? Какие имеете пожелания? Какие надежды питаете?

— Что до моей скромной особы, ваше величество, так я желаю одного и смею просить вас о переводе в действующую армию.

Александр Павлович улыбнулся с грустью, его пальцы вновь начали отбивать дробь.

— Давайте так, — произнес он. — Вы поедете с нами в Або. Будете под рукой, пока мы на практике проверим ваши умозаключения. А по окончании получите назначение.

И это назначение будет зависеть от того, насколько верными окажутся мои сведения, мысленно дополнил я, но вслух лишь сказал:

— Слушаюсь, ваше величество. Я прошу вас перевести меня из министерства иностранных дел предпочтительно под начало генерала Милорадовича.

— Вы что-то говорили о французском шпионе, — напомнил государь со скукой в голосе. — Их сейчас развелось так много.

— Полагаю, что это шпион особенный, очень ценный для французского императора, — сказал я. — Уверен, из-за него и произошло вчерашнее убийство.

— Вы рассказали о нем Балашову? — спросил император.

Судя по тону, он задал этот вопрос просто так, на всякий случай, будучи уверен, что я рассказал бывшему министру полиции все, что знал о вражеском агенте.

Несколько помедлив, я ответил:

— Нет, ваше величество, ни Балашову, ни государственному канцлеру — никому не сказал.

— Но почему? Балашов дал бы распоряжение Вязмитинову, и тот немедленно начал бы розыск!

— Наполеон приказал агенту прекратить все контакты с другими агентами и дожидаться в Москве прихода французов. Отсюда я сделал два вывода. Во-первых, агент близок к кому-то из верховной власти, а может, даже и сам занимает высокий пост. Во-вторых, собранные им сведения будут иметь крайне важное значение для Бонапарта, но лишь тогда, когда он войдет в Москву. До тех пор пока он не занял древнюю столицу, эти сведения для него бесполезны. Однако же в Москве они будут иметь столь высокую ценность, что Наполеон приказал принять все меры для того, чтобы этот агент паче чаяния не раскрылся. Как я уже доложил, по моему убеждению, французский шпион накоротке с кем-то из высших сановников, а то и сам состоит на службе. Вследствие этого я и не доверил никому сведения, в том числе и…

— Вы допускаете мысль, что Балашов — агент Бонапарта? — рассмеялся государь.

— Сам министр полиции вне подозрений, но его окружение! Ваше величество, я долгое время находился в Лондоне и решил, что вы сами решите, кому можно поручить следствие по этому делу. Кроме того, — продолжил я с воодушевлением, — полагаю, в данном случае время на нашей стороне, ведь Бонапарт исходит из ложного предположения, что займет Москву.

Я произнес эти слова с гордостью, поскольку за ними стояло чувство единения с государем, с Отечеством, уверенность в том, что мы разобьем Наполеона и каждый на своем месте сделает все возможное для победы. Нужно будет — и жизнь отдаст. Но в следующее мгновение я умолк, пораженный переменой в облике его величества. Глаза Александра Павловича сделались жалостливыми, он смотрел на меня с тоскливой улыбкой, будто завидовал тому, что я не знаю чего-то, что знает он.

— Что-то не так, ваше величество? — встревожился я.

— Нет-нет, — поспешно ответил он. — Я слушаю вас, Андрей Васильевич. Расскажите же, откуда у вас сведения об этом шпионе?

— Мы перехватили письмо генерала Роберта Томаса Вилсона, — ответил я.

— Вилсон, вот сукин сын! — добродушно, как о старом приятеле, отозвался государь.

Он улыбнулся, но в глазах оставалась озабоченность. Взглянув на меня испытующе, император заговорил жестко и сухо, но именно сейчас я почувствовал особенную доверительность беседы.

— Андрей Васильевич, сейчас я скажу вам то, о чем знают только три человека. Вы станете четвертым. Думаю, излишне упоминать о приватности нашего разговора.

— Безусловно, ваше величество, вы можете положиться на меня, — с поспешностью произнес я, испуганный, что в последнюю секунду государь передумает и не доверится мне.

Император продолжил, и его слова оказались страшными:

— Видите ли, Андрей Васильевич, мы обязаны в стратегических планах учитывать и такой вариант, когда Наполеон Бонапарт будет в Москве.

— Но как такое возможно? — сорвалось с моих уст.

— Вопрос сохранения нашей армии, — сказал государь. — Армия Наполеона рано или поздно истощится. А мы обязаны сохранить свою армию. Иначе погнать-то отсюда Наполеона погонят, но уже не мы, не армия, а новый Минин. И тогда начнется смута.

Я застыл. Вот отчего император смотрел на меня с тоскливой улыбкой! Лучше бы он отправил меня в армию и я погиб, так и не узнав того, что знал он, государь.

Он следил за моей реакцией. В холодном блеске его глаз не было ни отчаяния, ни паники, но — скрупулезный расчет и точное знание сил: своих и противника. Голова моя налилась неожиданной тяжестью, закружилась, я пошатнулся, едва устояв на ногах. Но какое-то неведомое чувство вдруг подсказало мне, что Наполеон в Москве — это не просто вариант, а наиболее вероятный из вариантов.

Император молчал, наши глаза встретились, и мне показалось, что отныне мы объединены одним знанием, пусть и не высказанным наверняка. Отмахнуться от этого знания я не мог, спрятаться — даже за героической смертью в бою — не смел.

И меня прошиб холодный пот из-за личной оплошности. Все, что я наговорил его величеству о предстоящих переговорах с наследным принцем Швеции, требовало серьезных поправок.

— Я вижу, Андрей Васильевич, как вы потрясены, — произнес Александр Павлович. — И это еще одно свидетельство того, что сейчас нельзя говорить об этом вслух. Конечно, Барклай… а теперь Кутузов сделают все возможное, чтобы не пустить Наполеона. Но мы должны быть готовы к худшему.

Я смотрел на императора, не в силах сказать ни слова.

— Андрей, — вдруг обратился он ко мне по имени, — я вижу твою растерянность и не хочу, чтобы ты ушел в смятении. Знаю, о чем ты думаешь. Как же можно отдать Москву, нашу древнюю столицу?!

Александр Павлович замолчал и на несколько мгновений погрузился в свои думы. Продольные складки рассекли его широкий лоб. Я решился прервать паузу:

— Но почему Барклай-де-Толли не даст сражения?

Государь приподнял ладонь, жестом показав, чтобы я

не торопил его: он сам дойдет и до этого вопроса.

— У Наполеона большая, хорошо организованная, превосходно вооруженная армия, — начал Александр Павлович, — но он сделал губительную ошибку, решившись идти войной на Россию. Я говорил и скажу еще раз: он может занять Москву, выиграть в Санкт-Петербурге, но в Нижнем Новгороде, в Казани я непобедим. Понимаешь, в Нижнем Новгороде Наполеон не победит меня! Но что делать с собственным народом! Нельзя допустить, чтобы народ утратил веру в своего царя.

Я пытался уловить ход рассуждений Александра Павловича. Он заметил недоумение в моих глазах и вновь показал жестом, чтобы я набрался терпения.

— Если бы мы дали генеральное сражение, мы бы проиграли, — продолжил государь. — После него отступление превратилось бы в беспорядочное бегство. А воодушевленная победой La Grande Armee гнала бы остатки наших войск до самого Петербурга. Если Наполеон займет Москву, оскорбленный русский народ возмутится и с новой силой пойдет бить французов. Если же вслед за Москвой падет Санкт-Петербург, народ разуверится в царе, случится перелом в настроении, французов начнут встречать с хлебом- солью. Этого допустить нельзя!

— Воля ваша, ваше величество, но я не в силах вообразить, чтобы русский человек так встречал французских завоевателей.

Александр Павлович рассмеялся. Его смех — совершенно искренний — прозвучал неожиданно, и я растерялся, не понимая, почему мои слова развеселили его.

— Понимаешь ли, Бонапарт именно так и представлял себе войну с Россией. Он думал, что воюет только с армией, а в захваченных городах его будут встречать бургомистры с ключами от города. И пожалуй, после решения идти на Россию войной это его вторая роковая ошибка. Россия — не Европа, здесь война не с армией, а с народом. Он прислал мне письмо из Смоленска — отчаянная мольба: зачем вы сожгли город, почему бежали жители, куда делась местная власть?

— А вы? Что ответили вы? — спросил я.

— Ничего, — государь вернулся на серьезный лад. — Я же запретил вступать в какие-либо переговоры с Наполеоном, и сам буду игнорировать его обращения до тех пор, пока он не окажется за нашими пределами со всем своим сбродом, который собрал по всей Европе. Барклай сделал так, что Наполеон вынужден на каждом шагу налаживать тыл, управление в населенных пунктах. Ему придется растянуть свои силы по всему пройденному маршруту. Мы должны учитывать вариант, что Наполеон дойдет до Москвы. Но в одном мы уверены: если такое случится, то в Москве он и выдохнется. Такова наша стратегия. Ее разработал Барклай-де-Толли еще два года назад. Еще тогда он рассчитал, что в случае войны с Наполеоном придется действовать таким образом. Отступать, избегая генерального сражения, сжигая все на своем пути, вынуждая армию Бонапарта рассредоточиться по нашим бескрайним просторам. Барклай мудрейший полководец, лучший военный стратег. Одного не предусмотрел ни он, ни я. Солдаты и офицеры, народ и министры — все восстали против него. К сожалению, более оставлять его на посту главнокомандующего я не мог. Иначе армия перешла бы к открытому неповиновению. Моя родная сестра Екатерина — и та… — Император запнулся на мгновение. — Только что состоялся совет. Ты знаешь, пришлось подписать указ о назначении этого прохвоста Кутузова главнокомандующим. Слава победителя достанется ему. Это несправедливо. Несправедливо. Будущую победу выковал не он, а Барклай.

Государь замолчал и некоторое время смотрел на меня. Он немного подался вперед, чуть-чуть ссутулившись, и без привычной царской осанки превратился в обычного человека из плоти и крови. И я почувствовал смятение, поскольку он, в сущности такой же человек, как и я, взваливал на свои плечи невообразимый груз. А слушал его, переживая за свою оплошность.

— Ваше величество, — промолвил я, — позвольте вернуться к первому вопросу. К вопросу о переговорах с кронпринцем Швеции.

— Что-то еще? Еще одна фантастическая идея? — государь улыбнулся.

— Ваше величество, я сказал, что мы перехватили письмо генерала Вилсона о французском агенте, но не передал всего содержания. Я опустил детали, казавшиеся мне несущественными.

— Так может быть, они и впрямь несущественны? — Глаза его светились добродушием.

— Теперь я так не считаю, — ответил я. — По сообщению генерала Вилсона, Наполеон утверждал, что когда деятельность агента увенчается успехом, Бернадот окончательно встанет на сторону Франции. Мы не знаем, кто этот агент и какими важными сведениями он обладает, но если Наполеон прав, то когда он войдет в Москву и воспользуется плодами деятельности своего шпиона, Бернадот может предать нас. И мы получим еще один театр военных действий — на северо-западе в Финляндии. А учитывая переброску наших войск из Великого княжества Финляндского…

Государь поднял руку, жестом прервав меня, и перешел на официальный тон:

— Значит, Андрей Васильевич, этого шпиона нужно найти. Найти непременно! И дать понять Бернадоту, что Наполеон попал в ловушку. Вот этим, Андрей Васильевич, вы и займетесь.

— Я?

— Вы. А в Або… в Або мы поедем без вас. Обещайте же, что изловите этого шпиона!

— Я приложу все силы, ваше величество, — ответил я, понимая, что просить о другом назначении сейчас бесполезно.

— Нет-нет, Андрей Васильевич! — порывисто произнес государь. — «Приложу все силы» — этого недостаточно. Обещайте, что поймаете шпиона!

— Слушаюсь, ваше величество! — Я поклонился. — Я поймаю этого шпиона!

Александр Павлович вздохнул с удовлетворением, хотя и без облегчения. А меня посетила новая страшная догадка.

— Позвольте спросить, ваше величество?

Государь молча поднял на меня глаза.

— Вы так ярко описали сожженный Смоленск… А Москва?

— Вы обладаете завидной проницательностью, — мрачно произнес государь и после небольшой паузы продолжил:

— В случае оставления она также будет сожжена.

— Но тут нужны огромные приготовления, — промолвил я, с ужасом понимая, что мы говорим не о какой-нибудь деревушке, а о Москве, древней столице, сердце России.

— Приготовления ведутся, — сухо промолвил государь.

— В Москве работает Франц Леппих, немецкий инженер, у него целая команда. Он готовит зажигательные снаряды. Но даже в секретной переписке об этом не говорится ни слова. Мы разработали версию, по которой Леппих строит воздушный шар, чтобы бомбить армию противника с воздуха. Если французским агентам и удастся что-то выведать о Леппихе, так только эту абсурдную идею.

— Позвольте еще один вопрос, ваше величество. Вы сказали, что три человека — четыре вместе со мною — знают о том, что существует вариант оставить Москву. Правильно ли я понимаю, что граф Ростопчин входит в это число?

— Нет, — резко прервал меня государь. — Граф Ростопчин как московский генерал-губернатор имеет план действий на случай оставления Москвы. Сожжение города и Франц Леппих являются частью этого плана. Но граф Ростопчин не знает того, что решение об оставлении Москвы обсуждается всерьез. Об этом знаем я, Барклай и Кутузов. И вы, Андрей Васильевич.

Я растерялся, не представляя себе причину, по которой судьбоносные планы строятся без участия московского главнокомандующего. Император заметил мое смятение и с готовностью ждал новых вопросов.

— Ваше величество, осмелюсь спросить, — решился я. — Но как же граф Ростопчин? Московский генерал-губернатор вправе знать. Иначе… как же он будет действовать?!

— Вы правы, — ответил государь, — московский главнокомандующий вправе и даже обязан быть поставлен в известность. Но только если бы это был кто-то другой, а не Ростопчин. Он… — Император сделал паузу, подбирая слова. — Он слишком неистов. Он ни за что не оставит Москвы без боя. Но бой у стен древней столицы может погубить армию, а для москвичей превратиться в бойню. Единственный способ этого не допустить — сохранять тайну до последней минуты. И потому этот план известен только четверым. Иначе — тайны не сберечь.

— Благодарю за доверие, ваше величество. Моя жизнь в вашем распоряжении.

— И вот что, Андрей Васильевич, подробности о Бернадоте также держите в тайне. Я не хочу, чтобы сведения о шпионе, способном повлиять на решение кронпринца, дошли до Швеции. Пусть ничто не смущает Бернадота, а то он уж больно чувствителен. Далее. После того как агент будет пойман, вы получите новое назначение. Какое пожелаете, — пообещал государь. — И кстати, это хорошо, что вы отказались перейти на службу к Вязмитинову. Министерство полиции не приспособлено для ловли шпионов. Здесь нужна хитрость, тонкая работа. Для этого мы учредили особую службу — Высшую воинскую полицию, причем свою в каждой из трех армий. Но к сожалению, хорошо работает только военная полиция Первой Западной армии. Но именно она нам теперь и нужна, штаб ее расположен в Москве. Директором назначен Яков Иванович де Санглен, он подотчетен лично мне, еще конечно же Барклаю-де-Толли… а теперь Кутузову. Андрей Васильевич, отправляйтесь в Москву. Я хочу, чтобы на время этого задания вы поступили под начало де Санглена. Он хорошо знаком с ситуацией в Москве, и там полно его агентов — они будут полезны вам. Я дам Якову Ивановичу необходимые распоряжения и напишу о вас Кутузову. Аракчеев подготовит необходимые письма.

Государь поднялся из-за стола и кивком дал понять, что аудиенция окончена. Он позвонил в колокольчик, и вошел адъютант.

В дверях я оглянулся: Александр Павлович провожал меня грустным взглядом все с тою же тоскливой улыбкой.

— Подождите! — неожиданно велел он и жестом приказал адъютанту покинуть кабинет первым.

Я прикрыл дверь и повернулся к его величеству.

— Андрей Васильевич, в вашем распоряжении три недели. Вы должны успеть!