Несколько дней прошли в утомительной скуке. Заходил поручик Гречевский, воображавший себя героем. От него я узнал последние новости из жизни Высшей воинской полиции. Де Санглен уехал в Санкт-Петербург, Ривофиннолли выполнял какие-то поручения за пределами Москвы, майор Бистром отправился в ставку главнокомандующего.

Я рассказал Петру Игнатьевичу о странной троице, замеченной в Воронцове. Выяснилось, что он не обратил на них внимания, но пообещал предпринять меры к розыску. Я написал княгине Волконской, принес извинения за причиненные неудобства и попросил оказать содействие подателю письма.

— Александра Николаевна поможет вам опросить ее людей из Воронцовской усадьбы. Может, кто-нибудь что и вспомнит, — сказал я поручику.

— Не волнуйтесь, ваше сиятельство, — заверил меня он. — Все сделаю. Все, что смогу.

Больших надежд на его усилия я не возлагал. И как выяснилось, справедливо. За последующий день поручик Гречевский ничего не прояснил, а двадцать четвертого августа его откомандировали в главную квартиру армии вслед за майором Бистромом. И тем более не смогли ничего сделать ни надворный советник Косынкин, ни полковник Парасейчук.

Я написал записку генерал-губернатору с просьбой прислать толковых полицейских офицеров, которые сумели бы разобраться с подозрительными личностями из Воронцова. Словно издеваясь надо мной, он прислал полковника Дурасова. Ради общего блага я решил не давать волю чувствам и рассказал обо всем полицеймейстеру. На протяжении моего рассказа Егор Александрович хранил молчание, слушал с удрученным видом, а потом выдал:

— Простите великодушно, ваше сиятельство, но из всего вами сказанного я делаю один вывод.

—Какой же? — спросил я.

— Вам нужно хорошенько отдохнуть, — вздохнул полицеймейстер. — Немудрено, вы столько пережили за эти дни! На волоске от смерти находились.

—Какое это имеет отношение к делу? — рассердился я.

—Посудите сами! Вы говорите об обычном купце, который приезжал в имение со своим приказчиком и какой- то бабой. Он сдал товар, подивился тому, что народ пошел на воздушный шар смотреть, да и уехал по своим делам.

—Если это был купец, почему никто из дворовых княгини Волконской не вспомнил про него? — возразил я. — Я просил поручика Гречевского…

— Ну при чем здесь дворовые княгини Волконской? Там сотня мастеровых вместе с господином Леппихом. Обеспечением их занимается подполковник Касторский. Он или его люди наверное знают купца. А вы… вы все же лучше бы отдохнули. Воротились бы в Санкт-Петербург. Генерал-губернатор отпустил бы вас.

—Попрошу не указывать мне! — сорвался я.

— Ну как знаете, — тоном великодушного победителя произнес полковник Дурасов. — Честь имею.

Он покинул дом. А я несколько раз прошелся по гостиной, кулаком ударил по столу так, что фарфор едва не высыпался из буфета, но и это не помогло. Жаклин вышла из соседней комнаты, обняла меня:

—Послушай, а что, если он прав? Может, это и впрямь был обычный купец?

—Нет, — я помотал головой. — Ты не видела его взгляда. Он словно гвоздями приколотил меня!

— Не понимаю. Что с того, что у купца взгляд тяжелый?

* * *

Двадцать шестого августа произошло то, чего все с нетерпением так долго ждали, — генеральное сражение. Сообщения о нем приходили весьма противоречивые. Одни говорили, что армия корсиканского недомерка разбита и бежит, преследуемая казаками атамана Платова. Другие утверждали, что разгромлена наша армия, а французы не отступили — лишь отошли на старые позиции, где оставили перед боем ранцы с шинелями, и казаки их не бьют, а мародерствуют пьяные по окрестностям.

Вскоре на улицах появились раненые, и облик Москвы сразу же изменился. Огромное количество покалеченных на поле боя людей всколыхнуло обывателей. Споры о том, кто же кого побил, хотя и продолжались, но уже без прежнего пыла, а скорее по инерции. И хотя мнения были разные, но спорщики сходились в одном: кто бы кого ни побил, в любом случае в Москве оставаться опасно. И москвичи начали покидать свои дома. Вереницы телег и колясок вперемешку с пешими людьми и домашним скотом потянулись к заставам.

Парасейчук переживал так, словно вся ответственность за неудачную миссию лежала на нем.

— Ну что вы так?! В том, что случилось, исключительно моя вина. Вам не в чем себя упрекнуть, — попытался успокоить его я.

—А я еще чуть-чуть обожду — поделился мыслями Косынкин, — и пойду французов бить. Вот как погоним их, так и я!

— Ты, значит, согласен только наступать, а отступать — ни в коем случае, — сказал я. — А я, признаться, теперь очень жалею, что не отправился в армию. Хоть как-то очистил бы совесть. Генеральное сражение прошло, а я, получается, отсиделся тут, под присмотром графа Ростопчина.

* * *

Как-то, стоя на крыльце парадного, я приметил шедшего по улице офицера с забинтованной рукой. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Увидев меня, он просиял:

—Ваше благородие! Вы меня помните?

— Извините, сударь. — Я напрягся, но память подводила. — Уверен, что мы встречались…

—Жмых! Майор Жмых! — радостно сообщил он. — Ну да! Тогда-то я был поручиком.

— Поручик Жмых, — произнес я, раздосадованный тем, что даже необычная фамилия не пробудила воспоминания.

— Я служил тогда квартальным надзирателем в Тверской части. Помните, когда напали на вас. Как раз здесь, на этой улице.

—Ну конечно же, конечно! — воскликнул я. — Вы вели расследование! Вы уж для начала простите, я запамятовал совсем.

—Да что там! Десять лет прошло. Я и сам уж не знаю, как узнал вас. Может, привычка сработала, я же до недавнего в полиции работал.

—В полиции, — повторил я.

—Да вот две недели всего, как в армию ушел. Только недолго повоевать пришлось. — Он с сожалением поднял забинтованную руку. — Но ничего, поправлюсь и назад!

—Вот что! Голубчик, надеюсь, вы не спешите? Идемте, идемте, не отпущу вас, пока не напою чаем! А то и чем-нибудь покрепче!

Я взял майора за руку и повел в дом.

—Вы уж простите, запамятовал, как вас зовут? — спросил я.

— Дмитрием родители нарекли, по батюшке — Николаевич, — представился Жмых.

—Вот что, Дмитрий Николаевич, надеюсь, вы мне поможете.

—Извольте. Чем смогу.

— Дело такое: тогда, десять лет назад, расследование вели вы…

— Да какое это было расследование, — майор Жмых махнул рукой.

— А теперь одно очень важное расследование пришлось вести мне. И столкнулся я с человеком, которого теперь хочу найти.

— Да сейчас как найти-то?! Может, он давно сбежал из Москвы? — предположил майор.

Я хмыкнул. Такая мысль до сих пор не приходила мне в голову. Что, если и впрямь незнакомец с тяжелым взглядом давно уже покинул Москву? Я покачал головой:

—Пожалуй, нет. Чутье подсказывает, что он в Москве. Правда, видел-то я его в Воронцове…

—В имении Репнина? — уточнил Жмых.

—Да, — подтвердил я, взглядом побуждая собеседника пояснить, как он догадался.

—Да, мы слыхали, как тут все в Воронцово валили на воздушный шар поглазеть, — продолжил майор.

От его слов сделалось неуютно. Он говорил не «я», а «мы», подразумевая и себя, и всех тех, кто находился в действующей армии, терпел лишения и тяготы, сражался с врагом, готовый в любую секунду умереть. А я в это самое время был в числе тех, к кому относились слова «тут все валили на воздушный шар поглазеть».

— Именно так, — вымолвил я. — Так вот. Человек этот невысокого роста, толстый, купец такой, с черной бородищей. Правда, подозреваю, что он только вырядился купцом. И еще, очень неприятный взгляд у него, тяжелый такой взгляд: он как будто пригваздывает глазами…

По лицу майора Жмыха пробежала тень.

—Ваше благородие, а подле этого купца не было еще одного типа? Маленького горбуна?

—Горбуна? — переспросил я.

Перед мысленным взором возникла троица: толстый купчина, приказчик в зеленом кафтане и старуха. Майор Жмых дожидался ответа.

—А этот горбун мог вырядиться старой бабкой? — спросил я.

Дмитрий Николаевич кивнул и сказал:

—Это очень страшный человек, ваше благородие.

—Рассказывайте, — попросил я майора.

— Я думаю, что вы видели Гаврилу Яковлевича Яковлева. Не доводилось ли вам слышать о нем?

—Нет, — ответил я. — А чем же он знаменит?

—Он служит в московской полиции. На его счету большое количество раскрытых преступлений. В этом деле он снискал себе славу сыщика, равного которому нет. Иной раз его приглашали даже в Санкт-Петербург для раскрытия преступлений. И всякий раз он добивался успеха.

— Вы сказали, что это страшный человек, — вымолвил я.

— Да, сказал. Дело в том, что он применяет самые изощренные пытки, — мрачно произнес майор Жмых.

Я содрогнулся, припомнив сиротливый розовый зонтик, брошенный на дороге.

—А кроме того, — продолжил гость, — большую часть преступлений сам же он и подстраивает. Понимаете? Сам подстраивает, а потом сам же и раскрывает…

—И как его терпели в полиции? — спросил я.

—Он часто бывал полезен, потому-то и закрывали глаза на его грешки. — Майор Жмых сцепил пальцы и поморщился, — видимо, этот жест болезненно отозвался в раненой руке.

Я пожалел, что не рассказал о подозрительной троице де Санглену. Наверняка директор Высшей воинской полиции знал об этом сыщике, а то и пользовался его услугами.

—Вы хотите найти его? — спросил Жмых.

— Да. Вы поможете?

— Я знаю только, что Гаврила Яковлевич остался здесь. Ведь существует план: сжечь Москву на случай оставления ее французам. Яковлев вызвался собрать группу смельчаков, что подпалят город.

—Вот как… — протянул я.

— Кажется, мой рассказ разочаровал вас. — Майор Жмых заметил перемену в моем настроении.

—Нет-нет, что вы! Вы оказали мне огромную помощь. Теперь я понимаю, что мои подозрения относительно этого человека беспочвенны. Он приезжал в Воронцово, чтобы забрать зажигательные снаряды.

Вот почему ни этого Яковлева, ни его напарника не заинтересовал воздушный шар. Они-то знали, что это розыгрыш. И ощупывал глазищами публику он только из профессиональной привычки ищейки!

—А теперь говорят, Наполеон солдатам обещает, что в Москве будет им и стол, и постель, мол, всю зиму отдыхать будут, — с горечью сказал майор Жмых и, шумно потянув носом, добавил: — Что ж, дай бог, Гаврила Яковлевич сдержит слово — задаст французишкам жару.

Он произнес это так, словно в благодарность за будущие подвиги прощал господину Яковлеву все прежние преступления.

— Что ж, ваше благородие, не знаю, свидимся ли еще, — промолвил на прощание майор Жмых, — спасибо за гостеприимство.

В словах его звучала не столько благодарность, сколько чувство такое, что это он оказал мне честь своим визитом. Хотя он был героем войны, а я отсиживался в тылу, гоняясь за какими-то мерзавцами.

Мы пожали друг другу руки, он направился к выходу, и тут я припомнил недавний разговор с московским полицеймейстером.

—Позвольте, Дмитрий Николаевич!

Гость обернулся.

— Скажите, а полковник Дурасов знает Яковлева? — спросил я.

—Разумеется, знает. Как же иначе?

Окажись Егор Александрович передо мною в эту минуту, я, наверное, не сдержался бы и двинул ему по зубам, как простому мужику.

—Сенька! Подай одеться немедленно! — крикнул я.

Прибежала взволнованная Жаклин:

—Что случилось? Куда ты собираешься?

—На Лубянку, к Ростопчину! — я был раздражен.

—Но ты под домашним арестом!

— Да по их милости скоро все окажемся под арестом! У корсиканского недомерка! — выкрикнул я.

Жаклин не ответила, увидев, что спорить со мною бесполезно.

Пешком я отправился на Лубянку. Без церемоний поднялся наверх и, отодвинув в сторону дежурного адъютанта, распахнул двери в кабинет генерал-губернатора. Он как раз говорил с полковником Дурасовым.

— Андрей, ты? — удивился генерал-губернатор и, спохватившись, перешел на официальный тон: — По какому праву вы покинули свой дом, милостивый государь?

— По какому праву ваш полицеймейстер посмел паясничать со мною? — ответил я и, не дав никому опомниться, продолжил, вперив взгляд в Дурасова: — Вы, сударь, тут давеча на покой хотели меня отправить! Делали вид, что не понимаете, о ком я вам говорю! Посмотрю, как вы запоете, когда я доложу его величеству о сокрытии наиважнейших сведений?!

—Что вы такое говорите, ваше сиятельство? — с издевательской ухмылкой произнес полковник Дурасов.

—Вот что, милостивый государь! — вскричал генерал- губернатор. — Чаша терпения моего переполнена! Я прикажу взять вас под конвой и отправить в Санкт-Петербург! И это лучшее, что я могу сделать для вас!

Неожиданно распахнулись двери, и в кабинет вошли полицеймейстер полковник Брокер и полковник Парасейчук.

— Ваше сиятельство! — обратился Адам Фомич к генерал-губернатору. — Простите за вторжение, но дело не терпит отлагательств!

—Что у вас? — раздраженно спросил граф Ростопчин.

— Мы должны немедленно арестовать графа Воленского, — сказал полковник Брокер.

Я посмотрел на Парасейчука — тот ответил суровым, полным осуждения взглядом.

—Что на этот раз?

— Полковник Парасейчук получил доказательства того, что граф Воленский и есть шпион, — стараясь не смотреть в мою сторону, сообщил полковник Брокер.

— А-а! Хорошо как! — не сдержавшись, воскликнул полковник Дурасов.

—Извольте объяснить, что за вздор вы несете? — рявкнул я.

— Извольте, — ответил Адам Фомич. — Впрочем, полагаю за лучшее, если пояснения даст полковник Парасейчук.

—Слушаем вас, говорите, — велел генерал-губернатор.

— Мы перехватили агентурные сведения. Видите ли, из главной ставки Наполеона передали, что граф Воленский, который грозится убить Бонапарта и говорит про какую-то мифическую базу в Теплом Стане, в действительности сам является важным агентом Бонапарта. Надворный советник Косынкин что-то заподозрил, но граф опередил его и упрятал по ложному навету в тюремный замок.

— Но мы разобрались, — самоуверенно добавил полковник Брокер.

—Что за чушь? — прошипел я.

—Сведения о том, что граф — изменник, передали нарочно для того, чтобы кто из агентов по незнанию не причинил вреда графу Воленскому, — сказал полковник Парасейчук и добавил, глядя на генерал-губернатора: — Прискорбно, ваше сиятельство. Видите ли, я и сам поначалу полностью доверял этому человеку.

—Все это подтверждает мое решение, — усталым голосом вымолвил граф Ростопчин. — Андрея Васильевича необходимо препроводить под конвоем в Санкт-Петербург, а там пускай разберутся.

—Вздор! Вздор! — выкрикнул я, и тут меня осенило: — Теплый Стан! Вы говорите про базу в Теплом Стане!

— Что ж, милостивый государь, — обратился генерал- губернатор к полковнику Парасейчуку, — я попрошу вас исполнить эту неприятную миссию и сопроводить графа Воленского в Санкт-Петербург.

—Восхитительный финал! — ликовал полицеймейстер Дурасов.

Граф Ростопчин посмотрел на меня и с укоризной сказал:

— Даже не знаю, может, стоит придать взвод драгун для сопровождения вас в Петербург? Или все же осталась надежда, что вы будете благоразумны и исполните мой приказ без принуждения? Сейчас, знаете ли, каждый человек на счету. Я объявил народный сбор на Трех Горах и сам лично возглавлю народное ополчение. В ближайшие дни предстоит новое сражение. У стен Москвы.

—Московское ополчение соединится с армией, — подхватил Дурасов.

Отворилась дверь, и вошел Александр Яковлевич Булгаков:

—Ваше сиятельство!

—Чуть позже! — оборвал его граф Ростопчин.

Однако его окрик не остановил Александра Яковлевича:

— Их высочества принц Евгений Вюртембергский и принц Георг Ольденбургский, — объявил Булгаков.

В зал вошли принц Евгений и принц Георг. Генерал- губернатор поднялся из-за стола, обвел всех присутствующих взглядом и сказал, обращаясь к полицеймейстерам:

—Попрошу вас, господа, перейти в другой кабинет и обождать там. Александр Яковлевич проводит вас.

— Не спешите, — вдруг произнес принц Ольденбургский. — Пусть останется граф Воленский.

Я поклонился по очереди принцу Георгу и принцу Евгению.

— Обождите, — велел граф Ростопчин полицеймейстерам и спросил их высочеств. — А что за дело у вас к графу Воленскому?

Принц Евгений окинул меня доброжелательным взглядом и сказал:

— Кутузов просил передать, чтобы граф Воленский как можно скорее завершил порученное его величеством дело. Светлейший князь ждет личного доклада от графа Воленского.

Повисла пауза. Дурасов кашлянул. Физиономии полковников Брокера и Парасейчука сделались кислыми.

Граф Ростопчин хотел что-то сказать, но выдал только невнятное «э-э», а принц Евгений, глядя на Федора Васильевича, продолжил:

— И еще, граф. Вам предписано оказывать любое содействие графу Воленскому.

— Но сегодня в Мамонове я встречался с Кутузовым. И фельдмаршал ничего не сказал мне, — возразил генерал-губернатор.

— Предполагаю, что вопрос о графе Воленском возник уже после того, как вы убыли в Москву. Фельдмаршал имел беседу с генералом Платовым, — пояснил принц Вюртембергский.

— Долго же он, Платов… — невольно сорвалось с моих

уст.

— Он пьян был несколько дней кряду, — объяснил принц.

Федор Васильевич, догадавшийся, что я передал через казацкого атамана сообщение фельдмаршалу, с неудовольствием взглянул на меня и произнес:

— Но я не понимаю, — что? Что такого в этом шпионе? Он как-то распознал о Леппихе. Так что же? Теперь об этом все знают. Что же теперь тратить силы на поимку?

Полковник Дурасов смотрел на генерал-губернатора с надеждой. Я мысленно поблагодарил атамана Платова и, слегка улыбнувшись, развел руками и сказал графу Ростопчину:

— И кстати, ваше сиятельство, прикажите вернуть мне шпагу.

Федор Васильевич кивнул Булгакову, тот поклонился и вышел.

—Граф, это письмо фельдмаршал попросил передать вам лично в руки. — И его высочество принц Евгений протянул мне конверт. Я спрятал его под сюртук и поклонился принцу. Поморщившись, граф Ростопчин отвернулся.

Парасейчук что-то говорил на ухо Брокеру. Тот слушал и делал какие-то неопределенные движения головой — то ли кивал, то ли покачивал ею в недоумении. Я подошел к ним.

— Вы говорили про Теплый Стан, — понизив голос до угрожающего шепота, сказал я. — Это она распустила лживые слухи о том, что шпион я. Знаете зачем?

Я выдержал паузу — они не ответили.

— Затем, — продолжил я, — что она предпочитает сдаться мне, нежели остаться в руках тех, к кому угодила сейчас.

Брокер и Парасейчук в недоумении переглянулись. Более не обращая на них внимания, я повернулся к Дурасову:

— А вы, милостивый государь, прекрасно понимали, о ком шла речь, когда я вас спрашивал о маленьком толстом купчишке. Или будете утверждать, что слыхом не слыхивали о Гавриле Яковлевиче Яковлеве?

Полицеймейстер Дурасов попятился и бросил беспомощный взгляд на генерал-губернатора.

— Отвечайте, где его найти? — приказал я и уточнил на всякий случай: — Яковлева!

— Я не знаю, — ответил полковник Дурасов.

—Как это — не знаете? — напирал я.

— Это не в моей компетенции, — пробормотал он и отступил еще на пару шагов.

— Кто знает? — повысил голос я и уставился на полицеймейстера Брокера.

Тот отрицательно покачал головой. Никто из присутствующих не ответил.

— Тогда вот что! Вы двое, — я окинул взглядом Брокера и Дурасова, — немедленно доставьте сюда подполковника Касторского. И если поторопитесь, может быть, как-нибудь сумеете оправдать свое бездействие.

— Андрей, — произнес граф Ростопчин требовательным и одновременно доверительным тоном, — что в ней такого, в этой шпионке?

— Простите великодушно, ваше сиятельство, — ответил я. — Я связан словом, которое дал его величеству.

— Хорошо, пусть будет так, — недовольным голосом сказал граф. — Но сдается мне, что здесь вопрос чьих-то личных амбиций.

—Неужели вы полагаете, что и светлейший князь сейчас занят чьими-то личными амбициями? — спросил я.

—Не знаю, что и думать. — граф Ростопчин сокрушенно покачал головой. — Выходит, дело не в сведениях о подготовке сжечь Москву.

— Ваше сиятельство, — сказал я, — мы сожгли Смоленск, мы оставляем руины за собой. Поверьте, Бонапарту хватит проницательности и без агентурных донесений понять, какую участь уготовили мы Москве.

— Значит, дело не в Леппихе, — промолвил он. — Но зачем тогда понадобилась твоя затея с воздушным шаром?

—И кто она? — поинтересовался принц Георг. — Что за дама?

—Это, ваше высочество, та самая дама, о которой мы говорили с вами в Твери.

—Это… это невероятно! — воскликнул принц Ольден- бургский.

— И так бывает, — сказал я. — Позвольте спросить, ваше высочество, как ваша супруга ее высочество Екатерина Павловна?

— Все хорошо, благодарю вас, — промолвил принц Ольденбургский. — Родила сына, мы нарекли его Петром.

—Примите самые искренние поздравления!

—Благодарю вас! И все же, граф, вы уверены, что эта дама…

Отворились двери, вернулся Булгаков, за ним в кабинет вошли полицеймейстер Брокер и начальник фельдъегерского корпуса подполковник Касторский. Александр Яковлевич протянул мне шпагу.

—К сожалению, именно так. Это графиня Селинская. Селинская по мужу, — сказал я принцу Георгу и вздохнул. — Простите, господа, но я смогу раскрыть подробности только после доклада фельдмаршалу Кутузову.

— Мы должны оказывать всяческое содействие графу, — напомнил принц Евгений.

— Чем могу быть полезен? — спросил подполковник Касторский.

—Я должен знать, где найти вашего агента Яковлева, — сказал я.

—Моего агента? — замешкался подполковник.

— Вашего, вашего! — нетерпеливо повторил я. — Яковлев Гаврила Яковлевич. Сыщик, который развозит зажигательные снаряды по тайникам и готовит команды поджигателей.

Подполковник Касторский перевел взгляд на генерал- губернатора. Тот кивнул. Николай Егорович нахмурился, показав своим видом, что подчиняется против своей воли.

—Идемте со мной, — сказал он мне.

— Простите, господа. — Поклонившись их высочествам и генерал-губернатору, я вышел следом за подполковником.

В приемной я столкнулся с полковником Парасейчуком и надворным советником Косынкиным.

—Я с вами, — без церемоний объявил Олег Николаевич.

В глаза Вячеслава смотреть было стыдно, но, к моему удивлению, он встретил меня как старого друга.

—Я кое о чем должен напомнить, — с заговорщицким видом произнес он.

—Ты уж прости, что так вышло, — сказал я.

— Да ты о чем?! — отмахнулся Косынкин. — Да всякое ж бывает! Я не в обиде! А Мохову и вовсе на пользу! Совсем он Настеньку затиранил!

Мы вышли на улицу.

— Тут недалеко, — сказал подполковник Касторский. — Моя коляска к вашим услугам.

Как только мы тронулись, Косынкин обвел торжествующим взглядом меня и полковника Парасейчука и выдал:

—Генеральное сражение произошло двадцать шестого августа!

— Да. И что? — с недоумением воскликнул я.

— Вы забыли?! — ликовал Косынкин. — А я еще в Петербурге говорил, что это произойдет двадцать шестого августа! Это день Зверя!

— А-а, вот ты о чем! — воскликнул я.

Теперь в том, что Косынкин не держит на меня зла, сомнений не оставалось.

—Совпадение, — буркнул полковник.

—Не верите… — протянул Косынкин.

Мы оказались на Неглинной. Проехали по аллее, остановились под большими вязами и прошли к небольшому деревянному дому. На первом этаже находилась блинная, и из окон доносился сытный запах.

—Эй, блины! Задаром! Нужно съесть все! Не оставлять же французам! — кричал у входа зазывала.

Мы поднялись на второй этаж. Подполковник Касторский постучал в дверь:

—Гаврила Яковлевич!

Дверь отворилась — на пороге стоял невысокий тучный человек.

— Позвольте пройти, — бросил Николай Егорович и шагнул вперед.

Касторский загораживал спиною узкие полутемные сени. Следом за ним мы прошли в комнату и только здесь рассмотрели хозяина. Отвратительный коротышка с огромным, обвислым брюхом остановился у стола. Я увидел тот самый взгляд, от которого ноги наливались неподъемной тяжестью. Накладной бороды не было. Оказалось, что и шеи у него не было. Почти не было. Одутловатые щеки покоились на груди. Большущий нос был испещрен красными прожилками и черными угрями.

— Что вам угодно, сударь? — без тени почтения спросил он меня, не дожидаясь, пока подполковник Касторский скажет, зачем мы пришли.

На полковника Парасейчука и надворного советника Косынкина он ни разу не взглянул. Но я кожей ощущал их смятение оттого, что и они чувствовали себя в поле зрения этого человека и с отвращением ожидали, как однажды и им придется выдержать его взгляд в упор.

Послышались мягкие шаги, из соседней комнаты вышел горбун и остановился на пороге. Ростом уродец оказался еще меньше Яковлева.

— Скажите, где она? — произнес я неожиданно осипшим голосом.

—О ком вы? — спросил Яковлев.

— Вы знаете, о ком! — рассердился я. — Графиня Селинская!

— Не слыхал о такой, — стоял на своем Гаврила Яковлевич.

Он смотрел на меня, не мигая, красными, отекшими глазами.

— Лжете! — сказал я. — Вы по своим связям узнали, что Высшая воинская полиция готовится арестовать шпионку в Воронцове. Вы примчались туда и перехватили ее.

—Судя по тому, что вы приехали с господином Касторским, — благодушно заговорил Яковлев, — стало быть, знаете, что в Воронцове я бывал часто, очень часто. Однако я ездил туда не за девицами, хоть бы и графинями.

— Право, у Гаврилы Яковлевича совершенно не было задачи кого-то арестовывать, — произнес подполковник Касторский.

—У Гаврилы Яковлевича многих задач не было, — сказал я.

Хлопнула дверь, кто-то вошел с улицы.

— У нас гости? — послышался голос из сеней. — Я видел коляску Касторского у подъезда.

Не сговариваясь, мы расступились — в комнату вошел еще один господин. Тот самый субъект в зеленом кафтане, что крутился в Воронцове.

—Еще один знакомый! — воскликнул я.

—Вы? — удивился вошедший.

Я схватил его за плечи и повалил на пол. В следующее мгновение железные пальцы сомкнулись на моей шее. Яковлев, оказавшийся неожиданно проворным и сильным, сдавил меня так, что я и пошевелиться не мог. Перед глазами поплыли круги, в голове помутилось: я понял, что Гаврила Яковлевич либо удушит меня, либо сломает мне шею. Но завидную ловкость, несмотря на еще большую представительность в теле, проявил и полковник Парасейчук. Он врезал кулаком в ухо Яковлеву. Но одного удара было мало! Олег Николаевич вломил противнику еще раз, и только тогда железные пальцы перестали сжимать мое горло.

Я задыхался, кашлял и сквозь пелену заметил, как поднимается с пола поваленный мною субъект. Выхватив шпагу, я пнул его ногою и приставил клинок к ягодице поверженного.

—Отвечайте, где графиня? — прохрипел я.

— Я не знаю! Клянусь, я не понимаю, о ком вы? Что тут вообще происходит? Клянусь! Клянусь! Ничего не знаю! — затараторил он.

Яковлев, не проронив ни звука, заполз в кресло и скрючился. Над ним возвышался полковник Парасейчук, готовый обрушить на голову негодяя новые удары. Горбун вцепился в дверной косяк и зыркал на нас злобными глазами. Косынкин застыл в растерянности.

—Право же, это переходит все границы! — воскликнул подполковник Касторский.

—Замолчите! — оборвал я его и, надавив шпагой на ягодицу господина в зеленом кафтане, сказал: — Любезный, еще раз услышу «не знаю» — проткну тебя насквозь. Итак, где графиня? Что вы с нею сделали? Где вы прячете ее?

— Мы не прячем, — пролепетал тот. — Она у себя дома…

Неожиданно Гаврила Яковлевич издал злобный, полный досады стон. Но его помощник заговорил еще поспешнее, словно решил выдать все, пока Яковлев не приказал ему заткнуться.

—Она у себя дома! Там мы ее и держим, очень удобное место…

—Где — там? — рявкнул я.

— Алексеевское, старый путевой дворец [53]Дворец, построенный при царе Алексее Михайловиче Романове на пути из Москвы в Троице-Сергиев монастырь.
, — поспешно ответил субъект в зеленом кафтане.

—Что ж, хорошо. Ты сберег свою задницу.

Я вытер шпагу об его кафтан и убрал в ножны. Он встал — сначала на четвереньки, затем, опершись о стул, поднялся на ноги, перепуганными глазами огляделся. Горбун подбежал к Гавриле Яковлевичу.

—Что ж, нужно ехать в Алексеевское, — произнес Касторский.

—И как можно скорее, — буркнул я.

Полковник Парасейчук жестом предложил нам всем выходить первыми, имея в виду, что он прикроет нас на случай какой-нибудь выходки со стороны Гаврилы Яковлевича сотоварищи. Первым в сени вышел Косынкин. Я покачал головой и глазами показал Олегу Николаевичу, чтобы шел вторым. Он вздохнул и вдруг виноватым голосом проговорил:

—Андрей Васильевич, простите меня, дурака, что напраслину на вас возвел. Видите ли…

—Будет вам! — махнул я рукой. — Никакой обиды я не держу. Забудьте об этом! А теперь нужно торопиться!

Он с неохотою согласился, окинул прощальным взглядом Яковлева и двинулся за Вячеславом.

Взяв под руку подполковника Касторского, я повел его к выходу. У самых дверей я остановился, выхватил шпагу и с разворота пронзил левое плечо господина в зеленом кафтане. Он взвизгнул, как свинья, которую режут, затем застонал, уставившись на меня глазами невинного страдальца.

— Извини, забыл предупредить, что если будешь врать, то тоже проткну тебя насквозь, — сказал я. — Еще раз спрашиваю: где графиня?

—В усадьбе Архарова, — срывающимся голосом выдал подручный Яковлева.

—Где? — переспросил я.

— Пречистенка, бывшая усадьба Давыдова, дом полицеймейстера Архарова, — скороговоркой произнес страдалец.

— Спрятаться в доме полицеймейстера, пусть даже и бывшего! Ловко придумала! — Я покачал головою с толикой восхищения.

Я выдернул шпагу. Он зажал рукою рану и застонал. Я вторично вытер клинок об его кафтан и убрал оружие в ножны, затем схватил раненого за отворот и потянул за собою:

—Поедешь с нами. Вдруг окажется, что ты опять что-нибудь напутал.

Субъект протестующе замычал, но я неумолимо тащил его за собой. Парасейчук и Косынкин, обернувшиеся на шум, замешкались в сенях.

—Вперед, вперед, господа! — приказал я.

— Как вы узнали, что он обманул нас? — спросил Касторский, когда мы спускались по лестнице.

— Я бы удивился, поступи он иначе, — ответил я. — К тому же из Алексеевского она не приехала бы так быстро.

Мы вышли на улицу. Парасейчук и Косынкин забрались в коляску, и в ней стало тесно.

— Вы остаетесь, — сказал я подполковнику Касторскому.

—Но… — протянул он.

— А коляску мы забираем, — перебил я и извиняющимся тоном добавил: — Война, сударь.