Я потратил уйму времени, чтобы пробиться к Пречистенке. Дорогу перегородили отступавшие воинские части. Солдаты шли с хмурыми лицами. Оглядываясь по сторонам, они избегали открытых взглядов. Чувство вины и стыда охватило всех.

По улицам уже рыскали шайки солдат и казаков, разгоряченных вином. Отбившиеся от своих частей, они не спешили покидать Москву, а готовились к мародерским рейдам.

Одну такую шайку на моих глазах окружил отряд казаков. Командовал ими Барклай-де-Толли. Михаил Богданович держался в седле прямо и с невозмутимым видом отдавал распоряжения. Подчиненные ему казаки отобрали у задержанных бутылки с водкой и наливками и разбили их вдребезги.

Нужно было спешить, но я выжидал, надеясь встретиться взглядом с Барклаем-де-Толли. Сколько раз за последние дни я предавался сожалениям о том, что согласился исполнить поручение его величества! Поручение, которое не сулило ни славы, ни благодарности, вынуждавшее меня обманывать и предавать. Но и генерал Барклай- де-Толли оказался в том же положении. Даже в худшем, чем я. Кто вспомнит обо мне? А его как медлительного, нерешительного полководца, а то и изменника запомнит вся Россия. И все же он оставался в строю, исполнял свой долг, брался за самую тяжелую и неблагодарную работу.

Наконец наши взгляды встретились. Я взмахнул рукой, но генерал уже отвернулся: то ли не узнал меня, то ли в его душе не осталось места для сантиментов.

Смятение охватило меня. Несколько раз я натягивал повод, чтобы развернуть лошадь в обратную сторону. В конце концов, каждый выбирает сам. У графини де ла Тровайолы, ныне Селинской, своя правда. Я сделал то, что был должен. А теперь нужно было позаботиться о своей жене, о своих детях.

Но перед мысленным взором всплывала окровавленная груда человеческой плоти, в которую толпа за несколько мгновений превратила несчастного Верещагина, и я был готов рубить всех встречных и поперечных, лишь бы скорее добраться до Пречистенки.

Я поспел вовремя. Во дворе стояла крытая коляска. На козлах сидел знакомый возница с рыжим чубом, служивший недавно де Санглену. Внутри экипажа никого не было — значит, господа из Высшей воинской полиции приехали только что и теперь, должно быть, готовили графиню к отъезду.

Я приказал кучеру с рыжим чубом присмотреть за моим конем и вошел в дом.

Наверху я застал Винцента Ривофиннолли и полковника Парасейчука. Двери в покои, где содержалась графиня, были распахнуты настежь, внутри расхаживал незнакомый мне офицер.

— Сударыня, я делаю вам последнее предупреждение, — доносился его голос. — Поднимайтесь немедленно или же мы применим силу.

—Что происходит? — спросил я.

— Добрый день, граф, — поздоровался Ривофиннолли.

А полковник Парасейчук поперхнулся и буркнул:

— Да уж добрый!

— Нужно ехать, — сказал Винцент, — а графиня упрямится.

—Где драгуны? — спросил я.

— Их отпустили, — ответил полковник, кивнув на незнакомого офицера.

Я вошел в комнату. Алессандрина лежала в постели, под глазами темнели круги, лицо осунулось.

— Ты, — прошептала она по-французски. — Я думала, что уже не увижу тебя…

Офицер бросил на меня гневный взгляд, затем повернулся к дверям, возмущенный тем, что Парасейчук и Ривофиннолли пропустили меня. Но Винцент кивком показал сослуживцу, что я имею право присутствовать здесь.

—Ступайте, — сказал я незнакомому офицеру. — Я сам позабочусь о графине.

—Простите, сударь, не имею чести знать вас, — резким тоном ответил тот.

—Это граф Воленский, — сказал Ривофиннолли.

— Я майор Поваляев. Великолепно! — он вскинул руки, как бы поздравляя меня этим жестом. — Я наслышан о вас. Вы сумели изловить эту шпионку.

—Именно так, — кивнул я. — А теперь намерен доставить ее в Санкт-Петербург.

— Сожалею, ваше сиятельство, — с подчеркнутой вежливостью, но твердым голосом заявил майор. — Но я имею приказ моего начальства препроводить эту особу…

— А теперь я вам говорю, что займусь этим сам, — сказал я. — У меня поручение от государя.

— Сожалею, — повторил тот. — Про поручение его величества мне мало что известно, а я имею приказ от полковника Розена.

— Плевал я на вашего Розена! — взорвался я. — Катитесь к чертовой матери! Я сам доведу до конца это дело!

— Господи! Граф! Какая муха вас укусила?! — с этими словами в комнату вбежал Ривофиннолли.

Полковник Парасейчук вошел следом и остановился, с недоумением глядя то на меня, то на офицеров Высшей воинской полиции. У меня мелькнула мысль, что будет совсем худо, если Олег Николаевич решит, что я все-таки шпион.

—Бог ты мой, — раздался слабый голос графини. — Какие страсти…

Полковник Парасейчук поднял руки, показав открытые ладони, и с примирительной улыбкой произнес:

— Господа, господа! К чему это?! Мы можем все вместе сопровождать графиню.

—Этому не бывать! — отрезал майор Поваляев. — Я выполняю приказ полковника Розена и не намерен путешествовать в компании с подозрительными господами! А вы, ваше сиятельство, ведете себя крайне подозрительно! И все это странно! Я вижу, вы давно знакомы с этой дамой!

—Послушайте, граф, — едва ли не взмолился Ривофиннолли, — предоставьте нам…

—Нет! — Я был непоколебим.

—Господа, мы спорим, а время уходит, — сказал полковник Парасейчук. — Видите ли, никто не может поручиться, что сообщники графини сидят сложа руки. Что, если они сейчас встречают французский авангард и прямо сюда приведут Мюрата! Москву обещано сдать без боя. Никто не будет ему препятствовать. Его офицеры могут явиться в любую минуту.

—Довольно пустых споров! — воскликнул майор Поваляев.

С перекошенной от гнева физиономией он подошел к постели, схватил Алессандрину и столкнул ее на пол. Я подскочил к нему и двинул ладонью по лицу. Майор потянулся за шпагой, но я вытащил свою быстрее и выбил его оружие из рук.

—Это измена! — закричал Поваляев. — Вы все это разыграли! Вы с самого начала знали, кто шпион, тянули до последнего, сами же арестовали ее, а теперь хотите передать французам!

Ривофиннолли застыл. Его растерянный взгляд был прикован к Парасейчуку. Винцент пытался сообразить, на чьей стороне окажется полковник. Тот приблизился ко мне и еле слышно спросил:

— Что случилось?

— Они не повезут ее в Петербург, — ответил я. — Они попросту убьют ее. А я должен доставить ее живой…

Полковник Парасейчук всплеснул руками, хлопнул себя по бедрам и сказал, обращаясь к Поваляеву и Ривофиннолли:

— Господа, доверьтесь нам! Уверяю вас, мы доставим графиню в Петербург в целости…

Ривофиннолли покачал головой, показав майору, что им нас не одолеть. Поваляев топнул ногой и выкрикнул:

— Это предательство! Вас расстреляют! А если нет… если нет, я требую сатисфакции!

—К вашим услугам! — ответил я. — После войны!

— Идемте, — бросил Поваляев Ривофиннолли, подобрал с пола шпагу и вышел.

— Черт знает что, — обронил Винцент и поспешил за майором.

Когда их шаги стихли, я подал руку Алессандрине. Опершись на нее, она с трудом поднялась с пола.

—Ну а теперь нам и впрямь пора! — сказал я.

— Я никуда не поеду, — усталым голосом произнесла графиня.

— Алессандрина, не упрямься! — повысил я голос. — К чему эта комедия? Ты прекрасно понимаешь, что я не оставлю тебя здесь! Ты поедешь с нами!

В это мгновение послышались шаги — в комнату вошла… Жаклин. Пепельного цвета вуаль прикрывала ее глаза, но я и так представлял себе, каким гневом они сверкали.

— Андрей, что это значит?! Я все слышала! Ты! Ты оставил нас в такую минуту! Как… как ты мог?! Ради нее ты оставил меня дочерей!

Она развернулась и направилась прочь.

— Жаклин, подожди!

Я догнал ее, попытался остановить, но она отдернула руку и звериным, утробным голосом сказала:

—Не смей прикасаться ко мне!

— Жаклин, обожди! Я все тебе объясню…

И тут послышался частый топот женских ножек. Из своей комнаты выбежала Алессандрина. Парасейчук кинулся на нее, но в последнее мгновение она ловко увернулась, оказалась сбоку от полковника, дернула его за руку и подставила ножку. Олег Николаевич грохнулся головою в стену.

Не успел я опомниться, как графиня налетела на меня, толкнула так, что я навалился на Жаклин. С трудом удержавшись на ногах, я повернулся и увидел, как Алессандрина ринулась вниз по лестнице.

Я поймал за руки Жаклин и закричал:

— Милая, я все объясню! Это недоразумение! Бога ради, бегите из Москвы! Скорее бегите!

Послышалось кряхтенье — полковник Парасейчук поднимался на ноги.

— Олег Николаевич, Богом заклинаю! Позаботьтесь о моей семье! Положиться мне более не на кого! Ведите их прочь из Москвы!

Преодолев яростное сопротивление, на мгновение я прижался губами к губам Жаклин, а затем отпустил ее и бросился вниз по лестнице. И уже на ходу услышал брошенное в спину:

—Ты забрал единственную лошадь!

От этих слов резануло в груди так, что я застонал на ходу. И все же я не мог, не имел права останавливаться.

Алессандрина уже садилась на рыжего коня, которого подвел ей какой-то малый. Он отпустил уздцы и отскочил. Графиня дала шенкеля [60]Обращенная к лошади часть ноги наездника от колена до щиколотки, служащая для управления лошадью.
, и конь рванул к открытым воротам, одновременно закладываясь в поворот. Мне показалось, что они налетят на столб, но Алессандрина наклонилась и, свесившись вправо, прижалась к огненной шее. Они выскочили со двора, лишь послышался удалявшийся цокот копыт.

К счастью, мой конь приплясывал у коновязи. Подивившись благородству офицеров Высшей воинской полиции, я бросился к нему. Пока отвязывал коня, откуда-то появился Косынкин.

—Как вы здесь оказались? — крикнул я. — И какого черта?!

— Мы примчались за тобой. Граф Ростопчин прислал за нами пару колясок и три подводы, — объяснил Вячеслав.

— Значит, лошадь все же не последняя, — промолвил я, и мне показалось, я чувствую, как кровоточит свежий рубец на сердце.

—Что? Не понял? — переспросил Косынкин.

—Ничего! Забирай Жаклин и вон из Москвы! — крикнул я, запрыгнув верхом на лошадь.

Я догнал Алессандрину возле Кремля. Здесь происходило нечто несусветное. Под звуки бравурной музыки из Кремля выходили батальоны Московского гарнизона. И тут я увидел Михаила Андреевича Милорадовича. Он налетел на маленького генерала, руководившего Московским гарнизоном, и, кажется, едва сдержался, чтобы не зарубить того на месте.

Звуки марша напугали рыжего красавца Алессандрины. Конь топтался на месте и не слушался наездницы. Я прыгнул, обхватил графиню, и мы покатились по земле. Алессандрина пыталась отбиться, но я крепко держал ее.

Тем временем музыка стихла.

— Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка? — раздался гневный окрик генерала Милорадовича.

— Когда гарнизон оставляет крепость, капитулируя, играет музыка, — с виноватым видом объяснял генерал Брозин. — Так сказано в уставе Петра Великого.

— А в уставе Петра Великого написано о сдаче Москвы?! — прогремел Милорадович.

Василий Иванович что-то пролепетал, благоразумно решив не спорить с боевым генералом. Лишь махнул рукой сверху вниз, показав этим оркестру, чтобы больше не играли.

А Милорадович повернулся к нам и неожиданно улыбнулся:

—Поручик Воленский?

—Если позволите, ныне действительный статский советник, — ответил я.

— Действительный статский… — Михаил Андреевич многозначительно кивнул. — Помнится, вы служили у меня в Апшеронском мушкетерском полку!

—Славное было время, — заметил я.

На протяжении нашей беседы я продолжал бороться с Алессандриной. Генерал Милорадович со смесью презрения и любопытства ожидал, когда же я окажусь в состоянии объяснить происходящее. Не выдержав, он оглянулся на свою свиту и громко сказал:

— Господа, помогите действительному статскому советнику справиться с беременной женщиной!

Офицеры поддержали его шутку дружным хохотом.

Вдруг появился надворный советник Косынкин. Вдвоем мы подняли на ноги графиню, держа ее с обеих сторон. На глазах у изумленного графа Милорадовича и его адъютантов я запустил руку под платье Алессандрины и вытащил ее накладной живот. Из него я извлек сложенную вчетверо карту и протянул ее Михаилу Андреевичу:

— Ваше высокопревосходительство, я настаивал, чтобы государь направил меня на службу под ваше начало. Но его величество изволили приказать сперва арестовать эту шпионку. На этой карте содержатся сведения, крайне важные для Бонапарта. Я исполнил приказ императора и теперь рассчитываю поступить в ваше распоряжение.

Генерал Милорадович развернул карту, бегло осмотрел ее и шутливое выражение исчезло с его лица.

—Акинфов! — окликнул генерал адъютанта. — Посади их в коляску, пусть едут с нами.

Молодой офицер верхом на коне приблизился к нам.

— Ждите здесь, — сказал он и ускакал.

Через полминуты подъехали верхом двое унтер-офицеров в зеленых мундирах.

—Егеря, — сказал Косынкин.

— Граф Воленский? — спросил один из унтер-офицеров, а сам же отрекомендовался: — Первый егерский полк. Штабс-ротмистр Акинфов приказал проследить за вашей дамой.

— Благодарю, — ответил я. — Ваша помощь весьма кстати.

Они скептически покосились на Алессандрину и, остановившись чуть в стороне, завели между собой какой-то разговор. Графиня рывком высвободила руки и осталась стоять, понурив голову. Бежать она не собиралась, да и конные егеря догнали бы ее в два счета.

—Ты здесь откуда? — спросил я Косынкина. — Я рассчитывал, что ты поможешь моим. А Мохова? Что с Анастасией Кирилловной?

— За их безопасность не волнуйся, — ответил Вячеслав. — Едва мы добрались до Петровки, туда же приехал Вороненко. Он доставил от Ростопчина коляски и подводы.

Я вспомнил, как Федор Васильевич кричал на меня, обзывал предателем, и отвернулся, чтобы Косынкин не заметил влагу на моих глазах.

—Садитесь скорее в коляску! — услыхал я голос штабс- ротмистра Акинфова.

Я подал руку графине. К моему удивлению, она приняла помощь и, опершись на меня, поднялась в экипаж. За нею сел Косынкин. В эту минуту я заметил, как штабс- ротмистр проводил Вячеслава презрительным взглядом. Что ж, Акинфов был боевым офицером, а мы представлялись ему тыловыми крысами.

Сам я сел верхом на коня и поехал рядом с егерями. Смотреть в глаза Алессандрине мне не хотелось.

— Французы наступают на пятки в прямом смысле слова, — сказал Акинфов. — Не поверите, позади нас наши егеря смешались с наступающими французами.

Он говорил с обыденной доброжелательностью, что удивило меня, ведь только что я ловил недобрые взгляды штабс-ротмистра.

—Как же это? — спросил я.

— Видел собственными глазами, — ответил штабс- ротмистр. — Идут вперемешку и мирно беседуют. Действует соглашение о перемирии. Вот так-то.

Некоторое время мы молчали, а затем штабс-ротмистр козырнул и поскакал вперед.

Потоки беженцев поредели. Похоже, что почти все желающие успели покинуть Москву. Я оглядывался на переулки, мимо которых мы проезжали, и видел, что они обезлюдели. Сверхъестественным ужасом веяло от них. Но ужаснее всего выглядели раненые солдаты, оставленные попросту на траве под стенами опустевших домов. Я припомнил, сколько тюков мы собрали накануне, и откуда-то появилась во мне уверенность, что Жаклин сбросила всю поклажу и на дарованные подводы сколько смогла собрала раненых солдат.

«А видел ли их молодой граф Ростопчин Сергей Федорович? — задался я вопросом. — Возможно, заметил, что иные брошены под стенами тех домов, которые он собирался сжечь».

Затем мысли мои перекинулись на Жаклин. Сердце сжималось от горя, когда я вспоминал, как она оттолкнула меня, как страшным голосом сказала, чтобы не смел прикасаться к ней.

От этих дум меня отвлек Косынкин. Он выглянул из коляски и, сияя от радости, спросил:

— Андрей, а ты помнишь, я говорил, что второго сентября непременно что-то случится?

— Помню, Вячеслав, помню, — ответил я, чтобы польстить его самолюбию. — Второй день девятого месяца. Дважды девять равно восемнадцати. Восемнадцать — это три шестерки. Сегодня день Зверя. Помню, Вячеслав.

— Вот, — с удовлетворением промолвил он. — А Парасейчук не верил!

Мы двигались из Москвы по Рязанской дороге. Прямо перед нами в щегольской коляске ехал господин средних лет с молодою женой. Дама в шляпке от солнца то и дело вертела головой, разглядывая офицеров. Услыхав рассуждения Косынкина, она оживилась.

— Александр Никифорович, вы слышали?! — она схватила за руку мужа.

—Голубушка, числа не числа! Рано или поздно французов отсюда вышвырнут! — пылко проговорил тот.

—Господин офицер! — окликнула она егеря. — Это правда, что Москву сожгут?! Я слышала, там остались люди! Их нарочно выпустили из тюремного замка… Это… это такое утешение! Это так радостно!

—Мало ли что говорят, сударыня, — хмуро ответил унтер-офицер.

— Нет-нет, я точно слышала! — поспешно воскликнула женщина, не желавшая расставаться с героическими образами.

— Что же тут радостного, голубушка? — проворчал ее супруг.

— Пусть знают французы! — воскликнула дама, гордо подняв голову.

Молодая барыня искренне полагала, что Москва — это она, это ее муж, отчего-то кативший в тыл в щегольской коляске, а не находившийся в армии, и мы, случайные попутчики, приятные собеседники, — все мы и есть Москва. И я поймал себя на мысли, что и сам, думая о Москве, представлял себе исключительно блистательное общество. Но теперь мы бежали во всю прыть, а исполнить наш долг доверили одутловатому Гавриле Яковлевичу, его мерзкому горбуну и пьяной голытьбе в овчинных полушубках, выпущенной по такому случаю из тюремного замка. И честь умереть за Москву также предоставили черни. И было барыне утешительно и даже радостно…

Неожиданно колонна остановилась. Впереди началась суматоха. Сопровождавшие нас егеря приподнимались в стременах, стараясь что-либо разглядеть. Из головы колонны донеслись крики:

—Французы! Французы!

— Это не французы, а поляки! — уточнил какой-то поручик.

—Что происходит? — спросил я его.

—Нас отрезали! Мы окружены! — выкрикнул он.

— Окружены?! — жеманным голоском воскликнула барыня. — Александр Никифорович, вы слышали? Мы попали в плен к французам!

Из коляски показалась головка Алессандрины. Ее глаза сверкали надеждой.

Я спрыгнул на землю и, схватившись за голову, застонал. Кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся — это был Вячеслав.

— Что ты? Что? — спросил он. — Держись! Живы будем!

—Будем, дай-то бог, — сказал я. — Вот что, Вячеслав! Господа! — я окликнул егерей. — Помните: графиня не должна оказаться у французов! Если она попадет к ним, произойдет катастрофа! Все наши жертвы станут напрасными!

— А вы?! — воскликнул один из унтер-офицеров.

Ошеломленный Косынкин смотрел на меня, ожидая

ответа.

— А я должен прорваться к генералу Милорадовичу.

Я вскочил в седло и пустил коня галопом. За спиной остались наши полки, попавшие в окружение. Двое польских улан бросились мне наперерез, над головой засвистели пули.

— Выручай, выручай, родимый! — шептал я на ухо коню.