Пани Малгожата бросила полено в топку. Я остался лежать на спине, наблюдая краешек синего неба между бортиком гондолы и громадиной ярко-желтого шара, расписанного зелеными и красными геометрическими фигурами.

— Извините, я не предполагал, что это дерево так важно для вас, — произнеся.

— А если б вы уронили полено, как бы мы полетели? — спросила женщина.

Ее голос оставался сердитым.

Я осмотрелся по сторонам. Из специального кармашка, сделанного на внутренней стенке гондолы, торчали два сосуда — наполненный в церкви кувшин со святой водой и бутыль с вином. Под ними стоял кожаный баул со снедью. Запасов топлива я не заметил.

— А как мы полетим, когда это полено сгорит? — ответил я вопросом на вопрос.

— Оно не сгорит, — объяснила пани Малгожата. — Это неопалимое полено. Оно горит и не сгорает. Это самая дорогая вещь, которая у меня есть. Это волшебное полено досталось мне от прапрапрапрабабушки-эльфийки. Почему-то она завещала его мне, а не другим своим потомкам — чистокровным эльфам. Моя мама была первой женщиной в их роду, которая связала свою жизнь с мужчиной-человеком. Без этого полена я бы каждые два часа шмякалась оземь.

— Извините, пани, я ничего этого не знал.

— Теперь знаете. Больше не прикасайтесь к нему.

Пани Малгожата управляла полетом. Я не следил за ее действиями. У меня пропали все желания. Хотелось лежать и смотреть в синее, бездонное небо. Иногда я наблюдал белые облака. Надо мною нависала железная топка, а над нею — громадина шара, расписанного зелеными и красными геометрическими фигурами. А когда я смотрел чуточку вбок, я видел проем между шаром, топкой и гондолой. Этот синий проем тоже был похож на геометрическую фигуру — словно она сползла с поверхности шара и застряла, упершись в бортик гондолы. Облака пролетали через это маленькое окошко. А иногда проем наполнялся туманом, белесой кисеей, и я понимал, что мы летим прямо сквозь облачко.

Если и правда, что Главный Повар обитает где-то на облаках, то в эти минуты я был близок к нему, как никогда. А если бы он выглянул из-за желтого шара, разрисованного зелеными и красными линиями, я, пожалуй, спросил бы, как ему самому-то на вкус вся эта каша, которую он заварил? Зачем он допускает, чтобы по земле ходили такие негодяи, как князь Дуров или секретарь Иванов? Почему позволяет им распоряжаться чужими жизнями? И если бы еще речь шла только об убийствах! Так нет же, Половецкого не убили, его жизнь просто испоганили. Почему Главный Повар допустил такое?!

На эти вопросы я не знал ответа, да и не искал его. Просто смотрел в небо. И так я пролежал, наверное, целый час. Нужно отдать должное пани Малгожате: видя, что я не в духе, она в течение долгого времени не тревожила меня. И лишнего любопытства она не проявляла. Она так и не поинтересовалась, ни почему мне понадобилось так поспешно покинуть Меербург, ни кто были мои преследователи.

— Вы говорили, что до Траумштадта лететь три дня? — наконец подал я голос.

— Около того, — ответила женщина и спросила: — А вы так и будете лежать на полу? Неужели не интересно увидеть землю с высоты птичьего полета?!

— Пожалуй, вы правы, — согласился я. — На это стоит взглянуть.

Я поднялся, облокотился на плетеный бортик и посмотрел вниз.

— Рольмопсъ твою щуку! — не удержался я от возгласа.

Дух перехватило. Я только сейчас осознал, что болтаюсь на несусветной высоте в корзинке, привязанной к маленькому шарику, и всего лишь тонкие прутья, сплетенные в три слоя, отделяют меня от бездны под ногами. Я испытывал ни с чем не сравнимый восторг. Я опять почувствовал — на этот раз с особенной ясностью, — что как никогда близок к Главному Повару. А какою величественной была земля! Деревушки казались игрушечными. Поля и леса выглядели аккуратными геометрическими фигурами, словно их границы были нарисованы с той же тщательностью, с которой проведены линии на монгольфьере пани Малгожаты. По левую руку протекал Неман, похожий на голубую ленточку, аккуратно разложенную прилежным студентом. А с другой стороны тянулась ленточка Зюденфлюс. От нее поднимался горячий пар. За Зюденфлюс возвышались горы и скалы Раухенберга. И я бы не удивился, если бы на каком-нибудь склоне заметил бы надпись «Аркадия». Непременно попросил бы пани Малгожату подлететь поближе, чтобы внизу подписаться: «И я тоже был здесь!» Господи, да если смотреть с небес, земля выглядит горним миром! И где уж разглядеть какого-то князя Дурова с такой высоты?! Я вдруг подумал, что если Главный Повар и впрямь восседает где-то, чуть повыше витающего в облаках «Бобика», то он, вполне возможно, и не видит той мерзости, что творится там, внизу. И если так прекрасна земля, то как прекрасны должны быть небеса! Сколько раз живописцы и пииты пытались изобразить горние выси! Но старания их тщетны, и самые лучшие творения не намного отличаются от отражения неба, которое можно увидеть в обычной луже под ногами. Вот так и живем: мы ничего не знаем толком про Главного Повара, а он про нас. А может, и знает, но не вмешивается в наши дела. Если бы он удерживал людей от неблаговидных поступков, мы бы не были людьми, а остались бы подневольными ангелами.

Я пребывал в восторге от открывшейся мне красоты, от того, что чувствовал близость Создателя, и хотя не получил ответа ни на один из мучивших меня вопросов, но ощущал благодать, снизошедшую на меня. Бесконечная радость переполняла сердце, и не было сил пережить ее в одиночку.

Я опустился на колени, обнял ноги стоявшей рядом женщины и прижался лицом к ее обтянутой лосинами попке.

— Малгожата, — выдохнул я.

Ее рука зарылась в моих волосах, затем она толкнула меня, и я плюхнулся на спину.

— Как я вас понимаю, маркиз! Мне и самой нравятся красивые женщины! — сообщила она.

— Женщины?! — изумился я.

— Да, я люблю женщин! Вас это шокирует? Но вам повезло, от хорошего мужчины я тоже не откажусь, — призналась пани Малгожата. — И кстати, как вас величать-то? А то все маркиз да маркиз!

— Серж, — молвил я.

Она сбросила лосины и, усевшись на меня верхом, быстро стащила с меня панталоны. А еще через минуту она устроила безумную скачку, во время которой чудом не раздробила мои тазобедренные кости. Я подставил ладони под ее крепкую попку, и мне почудилось, что у нее в каждую ягодицу вшито по пушечному ядру Иногда она замирала, с легким стоном склонялась ко мне, и ее полные губы сливались с моими. Больше всего меня изумляла ее кожа. Ее темный цвет вводил в заблуждение: я не ожидал, что она окажется столь нежной на ощупь.

В какой-то момент пришла запоздалая мысль, что если прелюбодеяние и впрямь смертный грех, то я выбрал весьма «удачное» место для его совершения — прямо под носом у Главного Повара. Впрочем, куда больше меня беспокоила мысль о надежности гондолы. Когда Малгожата возобновляла страстные скачки верхом на лосиновом круассане, я молил Бога, чтоб не вывалилось дно.