Мы следили за Шлосс-Адлером, зависнув на одном месте в ожидании наступления темноты. Афанасий Федорович и Аннет покинули главный зал, и больше мы их не видели, сколько ни шарили подзорной трубой по оконным проемам.

Я нервничал и ежеминутно изучал дорогу, ведущую в Траумштадт. У Мэри-Энн тоже не было уверенности в том, что ночь наступит прежде, чем появится Мирович.

— Кстати, я хотел узнать, а что случилось с маркграфом? — спросил я, чтобы хоть чем-то занять время.

— Адальберт Счастливый бежал в Пруссию, когда русские перешли Неман, — сообщила Мэри-Энн.

— Но ведь Траумлэнд не входит в Российскую империю! Да в России вообще никто не знает про это… маркграфство.

— Правильно, — Мэри-Энн рассмеялась. — Потому что Польшу делили по российским картам, а Траумлэнд на них не обозначен. Видно, великие российские географы рисовали эти карты!

— И что же, Траумлэнд остался беспризорным? — спросил я.

— Угу, — подтвердила Мэри-Энн. — Насколько я знаю, князь Дуров пытался напомнить вашей императрице и о себе, и о завоеванных землях, но Екатерина Великая повелела ему сидеть тихо до поры до времени. И пруссаки тоже молчали. Никому не хотелось нарушать шаткое равновесие.

Потом мы долго молчали. Казалось, что время остановилось. А наступившая ночь не принесла успокоения. Теперь я боялся, что экипажи Мировича проедут под покровом ночи, а мы их и не заметим. Отрадно было то, что с наступлением темноты не нужно было сидеть сложа руки, наступила пора решительных действий.

— Ну, в путь! — выдохнула Мэри-Энн и направила «Бобика» к Шлосс-Адлеру.

Когда монгольфьер оказался над замком, я обнаружил новый сюрприз. Выяснилось, что Траумштадт — это не те несколько домиков, что разбросаны перед замком. Оказалось, что город находится за Шлосс-Адлером. Его узкие улочки и маленькие площади в свете бесчисленных фонарей и факелов выглядели сказочными. Горожанам, похоже, не объяснили, что по ночам нужно спать. Они прогуливались по набережным и пировали в маленьких тавернах. Теплый ветер разносил над крышами аппетитные запахи. Иногда до нас доносились веселые голоса и смех.

— Потрясающе! — воскликнул я. — И как я мог забыть о такой красоте?! Вот что значит вода забвения.

Как бы мне хотелось сейчас пройтись с Аннет по этим улочкам мимо каменных домиков с причудливыми крышами, купить блинчики с шоколадным соусом, выйти к озеру, в темноте вдыхать аромат ее волос и слушать всплески полусонной рыбы. Ради этого я бы придушил и князя Дурова, и десяток Мировичей в придачу. Попадись мне велетень — и ему бы не поздоровилось!

Монгольфьер завис над донжоном. Я спустился на плоскую крышу.

— Серж, я буду ждать до рассвета, — сказала Мэри-Энн. — Думаю, вы вернетесь раньше.

— Я не прощаюсь, — ответил я и, пригнувшись, направился к люку.

— Серж, чего ты согнулся в три погибели?! Здесь тебя никто не увидит! — раздался голос Мэри-Энн. — Главное, не высовывайся за зубцы.

Люк открылся легко, но со скрипом. Я замер, прислушался, но ничего не услышал. Каменный орел сидел спиной ко мне, смотрел куда-то вбок и на шум не обернулся. Левой ногой я нащупал в темноте ступеньки и начал спускаться. На всякий случай люк я закрыл, его скрип вновь заставил понервничать. Придерживаясь левой рукой за стену, с кинжалом — в правой, я двинулся вниз по винтовой лестнице. Спускался медленно, перед каждым шагом ногами на ощупь проверяя габариты ступеней — все они были кривыми, разной высоты и ширины. Пахло пылью и плесенью. Я оказался на небольшой площадке и под левой рукой почувствовал деревянную поверхность. Это была дверь в гостевую спальню. Прямо за нею могла оказаться Аннет. Сердце мое рвалось прочь из груди, дыхание перехватило. Я провел руками по периметру двери и нашел железное кольцо. Потянул за него, и дверь приоткрылась. Слабая полоска света вырвалась наружу. В ожидании чуда переступил я порог. Никого в помещении не было. В углу на треножнике горел тусклый фонарь. Его скудный свет освещал широкую постель под балдахином и драпировку на стенах.

Я вышел из комнаты и пустился в дальнейший путь. Посещение гостевой спальни странным образом придало мне уверенности. То, что я открыл дверь и ничего не случилось, успокоило меня. Сердце больше не прыгало, дыхание выровнялось. Я спускался вниз быстро, но — не теряя бдительности.

На следующей площадке я задержался. Навстречу по стене скользили отблески пламени. Кто-то поднимался вверх. Я выглянул из-за колоны, вокруг которой по спирали закручивалась лестница, и увидел горничную в черном платье и белом фартуке. Она поднималась, освещая ступени свечой. Женщина смотрела под ноги и не видела меня. Я попятился, наткнулся спиной на дверь, нащупал кольцо и потянул. Дверь скрипнула, я прошмыгнул в помещение и услышал голос:

— Кто здесь?

В ноздри ударил запах отдушин и сушеной травы. Я находился в бане.

— Кто здесь? — голос женщины дрогнул.

Она остановилась прямо за дверью. Я заткнул кинжал за пояс. Угораздило же меня нарваться на служанку! С досадой приготовился я к тому, что придется оглушить женщину и оставить ее в бане, а предварительно еще и связать, и рот заткнуть. Звякнуло кольцо, дверь вздрогнула, я напрягся, и вдруг что-то мягкое коснулось моих ног. От неожиданности чуть кондрашка меня не хватила. Я едва не вскрикнул, но не удержался и пнул ногой невидимое существо.

Тишину нарушило обиженное мяуканье.

— Тьфу! Кот паршивый! Чуть до смерти не напугал! — воскликнула женщина.

И я был солидарен с нею.

Она бросила кольцо, оно звякнуло, шаги удалились.

Я приоткрыл дверь — на беду слишком поспешно. Несмазанные петли опять привлекли внимание горничной.

— Да что там такое?! Выбраться, что ли, не можешь?

Отблески пламени на стене качнулись, застучали каблуки, женщина возвращалась. Я бросился назад в баню. Скрипнули — в который раз — петли. Горничная решила, что кот толкается в дверь изнутри, пытаясь выбраться из бани.

Ох, как не хотелось мне обижать женщину!

Я метнулся подальше от входа и наткнулся на кадушку. В высоту она доставала мне по грудь. Качнув ее и убедившись, что она пустая, я забрался внутрь и скрючился кренделем.

Дверь отворилась. Скупой свет проник в баню. Я надеялся, что если князь Дуров и моется перед сном, то горничной не придет в голову прямо сейчас наполнить кадушку кипятком.

— Митц-митц-митц! — позвала женщина.

Кот мяукнул и пробежал на выход.

— Иди-иди сюда, обормот, — молвила горничная.

Хлопнула дверь. Оставшись один в темноте, я вздохнул, не зная, на кого теперь списывать скрип. Я выбрался из кадушки и некоторое время стоял в темноте, представляя себе, как служанка поднимается по лестнице и входит в гостевую спальню. А куда еще она могла идти? Не на крышу же. Время остановилось. Я вообразил, каково было Мэри-Энн в неведении поджидать нас наверху, и понадеялся, что ей хватит выдержки. Когда, по моим ощущениям, горничная должна была переступить порог гостевых покоев и закрыть за собою дверь, я решился покинуть баню. Мой расчет оказался верным, и скрип петлей никого, кроме меня, не побеспокоил, а я беззвучно, одними губами выругался.

На следующем этаже оказался небольшой холл, освещенный настенными факелами. Там я обнаружил две массивные дубовые двери все с теми же железными кольцами вместо ручек. Толкнул первую, она не поддалась. На всякий случай заглянул сквозь замочную скважину, но ничего не разглядел. За дверью было темно. Судя по тому, что на мой толчок никто не отозвался и не ткнул мне в глаз через скважину, там никого не было.

Я подкрался ко второй двери, и кто-то отвратительным, скрипучим голосом прокричал мне в самое ухо:

— Bonjour!

Я подпрыгнул от неожиданности, чуть не получив от испуга разрыв сердца. На специальном кронштейне в стене висела огромная клетка. На жердочке сидел попугай и, склонив голову, смотрел на меня. Ну, эта птичка сама напросилась! От перенесенного шока я даже не успел сообразить, что делаю. Открыл клетку, просунул внутрь руки и со словами: «Au revoir» свернул попугаю шею.

Вторая дверь открылась легко, за нею находилась домовая церковь. И она оказалась пустой в этот час. До сих пор мне везло! Если б еще кошки с горничными под ногами не путались! И попугаи не вопили истошными голосами!

Только я подумал об этом, как послышались шаги. Выбор, куда спрятаться, был невелик. Так я переступил порог католической церкви во второй раз в жизни. Святые с икон смотрели на меня неприветливо. Я приложил ухо к замочной скважине и услышал голос князя Дурова. Он что-то говорил, поднимаясь по лестнице. Только что, укрывшись в бане, я надеялся, что Афанасий Федорович на ночь не моется, но теперь рассчитывал, что он еще и не молится перед сном. По крайней мере, не в католической церкви. Авось у него в спальне какой-нибудь православный образок найдется.

Голос князя раздался совсем близко.

— Ну, пойдем-пойдем, дорогуша! — ворковал он. — Ох, как мы сейчас с периной поборемся! Ох, как ее одолеем!

Неожиданно как-то игриво взвизгнула женщина. Я содрогнулся от омерзения. Наверное, он ущипнул ее. В который раз поразился я циничности этого негодяя, который намеревался вкусить плотской радости напоследок, перед тем как передать наложницу в руки палачей.

Я заглянул в замочную скважину и увидел его, князя Дурова. Он стоял перед ступеньками, ведущими выше, и обнимал женщину в белом платье. По причине недостаточности перспективы я не мог видеть их ноги и головы. Нас разделяло несколько шагов, всего несколько шагов отделяло меня от Аннет, живой и невредимой, но я все еще не мог прикоснуться к ней, заключить в объятия, зарыться лицом на ее груди, вдохнуть аромат ее волос. И еще нас разделял этот мерзавец. Я видел клинья его бороды, и еще я видел, как его толстая ручища похлопывает женщину ниже талии.

Он задержался, прежде чем идти дальше. Будто нарочно, чтобы поиздеваться надо мной!

Нет, конечно. Негодяй и не подозревал о моем присутствии. Они остановились, чтобы пропустить спускавшуюся навстречу горничную. Князь и ее шлепнул по заду, когда она поравнялась с ними.

— Я разобрала постель, ваша светлость, — сообщила служанка.

— Хорошо, Лизхен, и мою разбери, я потом спущусь, — приказал Афанасий Федорович.

Я зажмурился от отвращения. А когда вновь приложился к отверстию, князя Дурова в холле не было. Служанка открыла ключом дверь и скрылась в его покоях.

Конечно, был вариант дождаться, когда Афанасий Федорович спустится к себе. «Я потом спущусь», — так он сказал. Затем я бы пробрался в спальню к Аннет, увлек бы ее на крышу, и мы улетели бы навсегда и забыли бы, как страшный сон, всю эту историю. Но не было сил у меня дожидаться этого «потом». И конечно же дело было не только в том, вернее, уже отнюдь не в том, что я опасался прибытия Мировича.

Я вышел из церкви, взбежал на два этажа вверх, распахнул дверь гостевой спальни и столкнулся с князем Дуровым. Он стоял лицом ко мне, прилаживал факел в контейнер на стене. Его громадная фигура заслоняла все помещение. Мелькнула запоздалая мысль, что я плохо вооружен для схватки с этаким боровом. Кинжал Мэри-Энн — вот все, на что я мог рассчитывать. А ведь я мог найти что-нибудь тяжелое, в той же церкви, например, и мог бы оглушить его, но упустил подходящий момент, теперь ничего тяжелого, чтобы уложить такого здоровяка, под руками не было.

— Поручик Дементьев? — князь вскинул брови.

Я поразился его самообладанию.

— Что вы здесь делаете? — он шагнул ко мне.

— Я вернулся за своей женщиной, — произнеся.

— За какой женщиной? — спросил он. — Вы что, голубчик, пьяны? Как вы здесь оказались?!

Я испугался, что сейчас он кликнет домочадцев, и все будет кончено. Меня запрут в темницу, а потом передадут цесаревичу Александру. В лучшем случае я еще раз увижу Аннет в окружении конвоиров. Так бездарно закончится моя попытка спасти ее.

Он стоял передо мною, необъятный, огромный, и я в ужасе понял, каким безрассудством было вот так лицом к лицу, один на один вступать в схватку с ним. Этот богатырь запросто справился бы с десятком таких, как я.

Уже не рассчитывая на победу, а попросту от отчаяния ударил я князя кинжалом в живот.

Охнув, Афанасий Федорович оттолкнул меня плечом и врезал мне кулаком в подбородок. Я прокатился вниз по лестнице и, чудом не свернув себе шею, опрокинулся на спину на площадке перед баней, ударился головой об стену и — самое обидное — выронил кинжал. Свалив меня мощным ударом, невзирая на рану, князь ринулся за мною следом, и не успел я подняться на ноги, как он бросился на меня. Я отбрыкнулся. Моя левая нога скользнула по правому боку Афанасия Федоровича, не причинив ему никакого вреда, зато правым каблуком я попал прямо в рану. Князь заревел от боли и свалился на меня. Мое лицо оказалось в зарослях его отвратительной бороды. От него несло какой-то мерзостью с луком. Он мог бы задушить меня, но вместо этого потянулся за кинжалом. И это было ошибкой, которой я сумел воспользоваться. Я вывернулся и выскочил из-под Афанасия Федоровича. Он поднимался на ноги, и я ударил его коленом в лоб. Мой удар не опрокинул его. Но он как-то дернулся, его правая рука, упиравшаяся в самый край ступени, соскользнула с нее, князь потерял равновесие и растянулся животом вниз. Я подхватил кинжал, бросился на противника и с размаху вонзил лезвие в спину. За время схватки мы не произнесли ни слова, князь только ревел, да где-то над нами верещала Аннет.

Но теперь, навалившись на Афанасия Федоровича, я дал волю словам.

— Вот тебе, скотина! Вот тебе! Получай за все!

Я еще несколько раз ударил его кинжалом. Он захрипел и обмяк.

— Ты убил его, — послышался шепот.

Я выдохнул, поднялся на ноги и обернулся. Надо мной на ступенях, ведущих наверх, стояла женщина.

Это ее видел я через подзорную трубу за столом с князем Дуровым. И она была похожа на Аннет так, как могла быть похожа родная сестра или мать в юные годы. Но это была не та женщина, которую в Москве увезли у меня из-под носа.

Это была не Аннет.