Мне почудилось, что я раздвоился: вроде остался лежать на палубе и как бы со стороны увидел себя бегущим к борту, еще три пары ног грохотали рядом. Мы бежали долго — целую вечность — и должны были опоздать.

Перегнувшись через фальшборт, мы увидели, как сундуки грохнулись на те сундуки, что уже покоились внизу. От удара шлюпка перевернулась, и все четыре сундука с серебром Российской империи исчезли в пучине.

Оказавшиеся в воде матросы вынырнули на поверхность и с прусской невозмутимостью принялись за спасение лодки.

Артемий Феклистов разразился непристойной бранью. Ему вторил капитан Годен, но на своем родном английском языке. Барон фон Нахтигаль молчал, словно в немецком языке не нашлось подходящих выражений. А перед моим мысленным взором возникла фигура государя императора, и я подумал: а не остаться ли мне на английской службе?

— Черт подери! — прорычал Артемий Феклистов и скомандовал солдатам: — За мной! Здесь больше нечего делать!

Они отступили к другому борту и бросились вниз по трапу.

— Идиоты! Идиоты! — Барон фон Нахтигаль вышел из оцепенения. — Вы! Вы во всем виноваты! Бейте их, бейте, ребята!

Боцман Хенке и его подручные напали на капитана Годена. Я почувствовал, что более-менее пришел в себя после «прически» ядром из фальконета. Артемий Феклистов с горсткой подчиненных ему солдат двигался в сторону датского берега. А я мог оправдаться перед государем императором единственным способом — предъявить предателя.

Оливер Годен бился с пруссаками. Элен де Понсе, забытая всеми, рыдала у фальконета. И похоже, они забыли о том, что «Брунхильда» вот-вот погибнет — потонет или раньше сгорит.

— Что ж, леди и джентльмены, счастливо оставаться, — промолвил я и отправился вниз по трапу.

У борта покачивалась еще одна небольшая лодка. Должно быть, на ней добирался сюда капитан Годен. Я отвязал ее и хотел уже оттолкнуться от борта «Брунхильды», как вдруг сверху донесся голос Элен:

— Андрэ, забери меня отсюда!

— Хорошо! — крикнул я. — Сядешь за весла!

Прошла целая вечность, пока виконтесса спустилась в шлюпку. «Брунхильда» качалась на волнах, и пару раз мадемуазель де Понсе едва не сорвалась. С последней ступеньки она рухнула в мои объятия, и мы повалились на дно. Одновременно раздался грохот, шлюпка разлетелась в щепки, и нас накрыло ледяною волной.

Я вынырнул первым. Через мгновение над поверхностью воды появилась головка Элен. Ее глаза застыли от ужаса, сил утереть лицо от стекавших по нему потоков у нее не было.

— Вот и все, — слабым голосом произнесла она.

Ее взгляд остановился на мне, и она добавила:

— Андрэ, я умираю…

Вода вокруг нее окрасилась розовым цветом.

— Держись, держись за меня! Господи, что это было?!

Я взял ее за руку и подтянул к себе. Виконтесса вцепилась в меня обеими руками. Вокруг плавали обломки и щепки от шлюпки. Я ухватился за доску, только что служившую скамьей. Дыхание перехватывало от холода. Нужно было грести изо всех сил, пока руки и ноги не свели судороги.

— Андрэ, Андрэ, не бросай меня, — непослушными губами бормотала Элен.

— Никто тебя не бросит, — ответил я.

Пропитанная водой одежда тянула вниз. Я мысленно возблагодарил капитана Фоли, который посоветовал перед боем сменить ботфорты на туфли. Изловчившись, я избавился от обуви.

— Heus-Deus, либо я еще повоюю, либо доберусь до тебя босиком, — прошептал я и скомандовал Элен: — Держись за доску!

— Андрэ, не бросай меня, — вновь простонала она.

Виконтесса навалилась на меня, вцепившись в мои плечи, и никакая сила не заставила бы ее разжать пальцы, чтобы ухватиться за спасительную доску. Я изо всех сил работал ногами. Корабли, возвышавшиеся над нами, выглядели исполинами, а датский берег теперь казался недосягаемо далеким. Артиллерийская канонада не прекращалась. То тут, то там ядра били в воду, поднимая фонтаны.

— Heus-Deus, только не по голове! — взмолился я.

Я продолжал работать ногами, Элен держалась за меня, а впереди маячила шлюпка.

— Феклистов! Артемий! Феклисто-о-ов! — прокричал я.

Но тщетно. Шлюпка удалялась. Сперва я подумал, что Артемий не слышал крика о помощи из-за продолжавшегося боя, но тут же отмел эту мысль. Там, в шлюпке, был не тот Артемий, который дал смелый отпор разбойникам. Нет, это был Артемий, предавший отечество, государя императора, друзей и товарищей ради обогащения. Он и себя предал, отказавшись от собственного имени и убив человека, чтобы выдать убитого за свое тело. Стараниями графа Воронцова в Лондоне уже появилась могила, а на ней камень с именем лейтенанта Феклистова.

Артемия, который пришел бы на помощь, похоронили в Лондоне. А там, в шлюпке, бегством спасался злодей, который огрел бы веслом по голове и меня, и мадемуазель де Понсе, если бы оказался рядом.

Мелькнула мысль, что и впрямь в его интересах утопить нас, а он спешит к берегу так, словно мы представляем угрозу для него. Я обернулся и увидел, что следом за нами идет баркас с белым флагом.

— Элен! Элен! Мы спасены! — прокричал я.

Ловкие руки втащили на борт сначала мадемуазель де Понсе, а затем и меня. Я не верил своим глазам: половину команды на баркасе составляли датчане, а половину — англичане, мои солдаты, а с ними Фредерик Тезигер и Жан Каню.

Элен истекала кровью от многочисленных ран. Мелкие щепки от разбитой шлюпки вонзились в ее спину и ягодицы. Выходило, что, повалив меня на дно лодки, она прикрыла меня своим телом.

— Эти щепки вогнали в ее плоть обрывки платья, — сказал кто-то из наших спасителей. — Срочно нужен врач, иначе может быть заражение крови.

Один из солдат помог мне избавиться от мокрой рубашки и накинул на меня сухой кафтан.

— Сударь, я уже не чаял увидеть вас живым-с! — воскликнул Жан Каню.

— Ты должен был наблюдать не за мною, а за датскими пушками, — ответил я по-русски, чтобы датчане не поняли нас.

— Я стараюсь, стараюсь, сударь, — заверил меня Жан.

— Почему вы не бросили шпагу? Было бы легче плыть! — промолвил кто-то.

— Странный вопрос, — буркнул я и добавил: — Гребите! Гребите скорее! Женщине нужна срочная помощь!

— Это за нею вы отправились на тот корабль? — спросил Тезигер.

— Фредерик! — закричал я вместо ответа. — Ты должен был давным-давно прекратить эту бойню, а устроил себе морскую прогулку!

— Мы попали на «Elephant», — сказал он.

— Я помню, — кивнул я. — Мы вместе стартовали оттуда.

— Нет-нет, — замахал он руками. — Не «Elephant», а «Elephanten». Это датский корабль.

— Да уж, слонам явно сделалось тесно.

— Там нам дали провожатых, — добавил Фредерик Тезигер, указав на датчан-офицеров.

Те улыбались и смотрели на меня так, словно хотели согреть теплом своих глаз. Эх, знали б они, как я «удружил» им подделкой приказа.

Гребцы налегали на весла, и расстояние между нами и шлюпкой Феклистова сокращалось. Однако до берега им оставалось совсем немного.

— Уйдет, негодяй, — поморщился я и, протянув руку за оружием, попросил солдата: — Ну-ка, дружок, дай-ка мушкет.

Теплый свет в глазах датчан сменился изумлением. Я вскинул мушкет и прицелился. Датчане с возмущением что-то загоготали на своем языке.

— О, черт! Воленский! Ты опять за свое! — закричал Фредерик Тезигер. — Мы идем под белым флагом!

— А я не собираюсь стрелять в датчан. У нас тут междусобойчик! Так и скажи им! — я кивнул на датского офицера, схватившегося за пистолет.

Капитан Тезигер что-то сказал датчанам, а я спустил курок, прогремел выстрел, пуля ударила в корму шлюпки. Солдаты Феклистова с удвоенной силой налегли на весла. По баркасу прокатились возмущенные голоса.

— Черт! Воленский! — закричал по-русски Фредерик Тезигер. — Ты стреляешь по англичанам!

— На той шлюпке такой же англичанин, как ты русский, — ответил я и добавил: — Я стреляю по дезертирам.

— И впрямь, — в недоумении пробормотал капитан Тезигер. — Кто они такие? И почему плывут к берегу?!

Датский офицер что-то залопотал, показывая то на меня, то вслед шлюпке Феклистова.

— По-моему, он настаивает, чтобы я выстрелил еще раз, — промолвил я.

— Воленский! — взревел Тезигер. — Он требует, чтобы ты не направлял мушкет в ту сторону! Там находится кронпринц Дании!

— Ладно-ладно, — сдался я. — Только поторопитесь, а то эти ребята перехватят инициативу!

Шлюпка с Артемием Феклистовым причалила к берегу. Мы увидели, как он сам и его солдаты вышли на сушу и подняли руки.

— Черт подери! — возмутился Фредерик Тезигер. — Кто позволил этим негодяям позорить честь английского мундира?!

— Я же говорил, нужно было подстрелить их, — сердито ответил я.

Сопровождавшие нас датчане с любопытством следили за происходящим на берегу и что-то лопотали на своем языке.

— О чем они говорят? — спросил я Тезигера по-русски.

— Паршивое дело, — буркнул он. — Датчане полагают, что раз англичане сдаются, значит, перевес на их стороне, а наш ультиматум — блеф!

Я подумал, что поступок Феклистова принесет пользу России. Выходило, что один русский, то есть я, развязал войну между Англией и Данией, а другой, в смысле Феклистов, добьется поражения англичан. Но Фредерик Тезигер теперь был иного мнения.

— Черт подери, Воленский, почему ты не пристрелил его?! — воскликнул он.

Баркас причалил к берегу. Тезигер и датчанин поднялись на пирс, навстречу им спешил какой-то офицер. Датчанин жестом попросил делегацию задержаться и отправился докладывать, кто мы и с какой целью прибыли. Офицер выслушал, что-то ответил, и датчанин позвал Тезигера:

— Идемте! Нас представят кронпринцу Фридриху и генералу Линдгольму! Но вы должны сдать оружие.

Все это я наблюдал, будучи занят хлопотами о виконтессе. Тезигер вершил историю, а я вынес на берег израненную Элен де Понсе. Жан Каню суетился вокруг нас и больше строил сострадательную физиономию, чем помогал. Я попросил датских солдат немедленно доставить даму в госпиталь. Какой-то офицер скинул свой плащ на деревянный настил, и я уложил виконтессу.

— Андрэ… Андрэ… — шептала она.

— Все будет хорошо, — успокаивал я Элен.

В то же время я старался не упускать из виду ни делегацию во главе с капитаном Тезигером, ни дезертиров с Артемием Феклистовым. И те, и другие вели переговоры: одни о капитуляции Дании, другие о своей капитуляции.

— Андрэ… если бы ни Николь, все могло быть иначе, — шептала Элен.

— При чем здесь Николь? — буркнул над ухом мосье Каню.

Я рассердился, полагая, что мадемуазель де Понсе больше притворяется, нежели и впрямь страдает от ран.

— А как же лейтенант Феклистов, капитан Годен и барон фон Нахтигаль? — спросил я. — И с ними Николь помешала?!

— С тобой все бы было по-настоящему, — слабым голосом ответила Элен.

Она смотрела на меня глазами, полными боли, мольбы и отчаяния. И я поймал себя на мысли, что и впрямь непременно купился б на этот взгляд, если бы Николь не околдовала меня раньше виконтессы. И что теперь?! Первая оказалась легкодоступной девицей, а вторая мало того что столь же доступной, так еще и преступницей. И я должен был приложить все силы, чтобы доставить ее в Санкт-Петербург, а там… пусть государь император решает. Доставить ее… или Артемия Феклистова.

— Элен, Элен, — я покачал головой. — Ну зачем ты утопила деньги?!

— Чтобы вы не поубивали друг друга, — прошептала она.

Расторопные датчане подогнали подводу. Два бюргера из народных ополченцев подняли на плаще мадемуазель де Понсе. Один из них, заставший окончание нашего разговора, на ломаном французском спросил:

— Что она говорит? Что-то просит?

— Горячка, — ответил я. — Она просто бредит.

Он уставился на меня непонимающими глазами. Я огляделся. Фредерик Тезигер передавал оружие адъютантам кронпринца. Сам августейший отпрыск, руководивший обороной Копенгагена, выжидал, окруженный генералами. А чуть в стороне Артемий Феклистов протягивал шпагу датскому офицеру.

Я наклонился, поцеловал Элен в губы и сказал ей:

— Прощай! Могло быть по-настоящему, но не вышло! — и добавил датчанину: — В госпиталь! Скорее в госпиталь! Жан, проследи за этим.

И вдруг виконтесса сказала по-русски:

— Значит, ты просто попользовался мною…

Ее слова — вернее, то, что она знала русский язык, повергло меня в шок. Я вспомнил, как в Лондоне затащил ее в постель со словами «я хотел попользовать вас». Невыносимый стыд охватил меня. И чтобы как-то приглушить эти чувства, я выхватил шпагу и с криком ринулся вперед:

— Артемий! Защищайся, негодяй!

Датский офицер с торжественной напыщенностью принимал оружие, но так и остался стоять с комически протянутыми руками — в последнее мгновение Феклистов отдернул шпагу, и наши клинки скрестились. Датчанин посмотрел на нас с изумлением и его глаза чуть не вылезли из орбит, когда он заметил, что я сражаюсь босиком. Соотечественники его схватились за оружие, и сердце мое ухнуло: я думал, они меня подстрелят. Но датчане просто не знали, что делать: два вражеских офицера высадились на их берег и тут же сцепились между собою.

— Его высочество хочет знать, что здесь происходит? — кажется, голос принадлежал генералу Линдгольму, изъяснялся он по-английски.

— Ничего страшного, — прозвучал ответ Фредерика Тезигера. — Они не поделили женщину.

— Но во время войны дуэли запрещены! — возмутился генерал. — Нельсон повесил бы обоих!

— Вот мы и решили драться на вашей территории, — откликнулся я, отбиваясь от Феклистова.

Мне приходилось несладко. Пожалуй, я погорячился, вызвав его на поединок. Еще на «Брунхильде» мне довелось убедиться, что он отлично владеет шпагой. Чертова эта виконтесса! Из-за слов, сказанных ею напоследок, я потерял голову и зачем-то бросился на Феклистова! Я должен был заявить датчанам, что под маской военного перебежчика к ним явился простой уголовник, казнокрад.

— Ты хоть знаешь, кому предназначались эти деньги? — с издевкой в голосе спросил Артемий.

— Достаточно того, что государь император знает, — ответил я.

— Знает, — согласился Феклистов. — И даже изложил свое повеление вот в этом рескрипте.

Он выхватил из потайного кармана бумагу. Я застыл и за одно мгновение успел заметить, что вокруг нас образовалась свара. Датчане грозились расстрелять нас, если не прекратим поединок в непосредственной близости от их августейшего главнокомандующего. И пехотинцы моего отряда, не дожидаясь, приведут ли хозяева берега свою угрозу в исполнение, кинулись на противника врукопашную.

Феклистов воспользовался моим замешательством и ринулся в атаку. Но неожиданно какой-то датчанин, отброшенный английским ударом в челюсть, сбил с ног Артемия. Падая, тот взмахнул руками и выпустил бумагу. Рескрипт государя императора закружился над головами.

Десантники Отряда Висельника работали кулаками. В свалке мелькал Жан Каню. Я и не заметил, когда он оставил мадемуазель де Понсе и присоединился к англичанам. Почему-то никто до сих пор не пустил в ход ни кинжалов, ни огнестрельного оружия. И вдруг я увидел направленный на меня пистолет. Белобрысый датчанин решился нарушить спонтанно возникший уговор и с перекошенной от ярости физиономией целился в меня. Странное чувство, что сейчас все закончится, повергло меня в оцепенение. Я смотрел в прищуренные глаза стрелка и ждал выстрела. Но откуда-то вынырнул Жан и вырвал пистолет из рук противника. Тот бросился с ножом на моего камердинера. Увернувшись, Жан врезал белобрысому рукояткой по голове. Брызнула кровь. Датчанин, схватившись за лоб, отбежал в сторону, а француз ринулся в гущу схватки.

Артемий Феклистов попытался встать, но какой-то датчанин свалил его ударом в ухо. Откуда-то появился офицер с зажженным факелом, видимо, он решил разогнать дерущихся, распугав их огнем, словно диких животных. Вдруг он заметил подхваченную ветром бумагу, попытался перехватить ее и нечаянно подпалил.

Мне повезло — на меня больше никто не обращал внимания. Лавируя между дерущимися, я пытался поймать документ и налетел на стол. На нем лежала карта, стояла бутылка вина и несколько кубков. А по другую сторону стола возвышался молодой датчанин, окруженный телохранителями, но и без этого кронпринц Фридрих выделялся — особенной аккуратностью мундира.

Его высочество растерянно взирал на мордобитие, затем перевел взгляд вверх, заметил тлевшее на лету письмо, и его растерянность сменилась изумлением. Вытянув руки, я поддался вперед. Споткнулся, потерял равновесие, но и, падая, тянулся за письмом. Я промахнулся, грохнулся на землю, вскочил на четвереньки и, хлопая в воздухе руками, ловил круживший в воздухе документ.

Было мгновение, когда я столкнулся взглядом с кронпринцем. Его высочество не знал, чему удивляться больше: отряду десантников или чудаку, в этой суматохе спасавшему письмо?

Наконец мне повезло. Правой рукой я ухватился за какой-то шест, а левой поймал-таки бумагу. Я оказался в ногах у кронпринца и его личной гвардии. Его высочество оцепенел и смотрел на меня как на самое большое чудо, какое доводилось ему встречать. Я попытался подняться, но на меня налетел кто-то из дерущихся. Я вновь потерял равновесие, шест выскользнул из ладони, в руке осталась лишь какая-то веревка. Падая, я потянул ее за собой и при этом заметил, что кронпринц глянул куда-то вверх, затем вновь на меня, и лицо его приобрело совершенно потерянное выражение.

Я поднялся на ноги, несколькими хлопками затушил тлевшие края бумаги, и вдруг меня оглушил восторженный крик капитана Фредерика Тезигера:

— Урррааааа! Датчане капитулировали! Да здравствует Великая Англия!

Я спрятал письмо в карман, огляделся и только тогда обнаружил, что не просто сдернул веревку, а по неосторожности сорвал государственный флаг датского королевства.

Мои солдаты застыли в нелепых позах и глазели по сторонам, пытаясь уразуметь: бить или не бить? Датчане неожиданно начали кричать. Мы не понимали их языка, но были уверены, что они рвут глотки от радости. Единственное, что я разобрал, так это имя — Фридрих. Кронпринцу воздавали хвалу.

Датчане бросились с распростертыми объятиями к головорезам Отряда Висельника, началось братание. Откуда-то выполз мосье Каню.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я.

— Датчане капитулировали, — ответил он.

— Что они кричат? — спросил я Тезигера.

— Они кричат «Да здравствует великий принц Фридрих!» — сказал Фредерик и добавил: — Они считают, что кронпринц проявил истинное королевское величие и ради спасения жизней своих поданных остановил бойню!

— Ах, вот оно что, — пробормотал я и столкнулся взглядом с кронпринцем.

Он смотрел на меня с возмущением. Я развел руками, извинившись этим жестом за случившийся конфуз. Но кронпринц не хотел довольствоваться моим раскаянием. Он вцепился мне в плечи и начал трясти, выкрикивая по-немецки:

— Никакой капитуляции! Никакой!

Кронпринц оказался довольно крепким физически, и к тому же я не осмелился применить силу против августейшей особы, так что болтался в его руках как тряпичная кукла.

Восторженные крики нарастали и слышались со всех сторон. Кронпринц наконец отпустил меня, сильно толкнув при этом. Я упал на землю, и тут же кто-то наступил мне на руку. От моего крика обидчик попятился, свалился через меня наземь, и я оказался лицом к лицу с французишкой.

— Жан! — рявкнул я. — Ни один датчанин не наступил на меня! Только ты мог отдавить руку своему хозяину!

— Барин-с, сударь вы мой-с! Что с вами стряслось?! Вы ранены-с?

— Это ты сейчас окажешься раненым! — разозлился я.

Жан вскочил на ноги и подал руку мне, но я оттолкнул ее и поднялся сам. Мы тяжело дышали, глядя друг на друга. Вид был у шельмы, как у побитой собаки. Я вспомнил, как Жан бросился на датчанина, и подивился, какие перемены претерпевает один и тот же человек в считаные минуты. Улыбнувшись, я похлопал мосье Каню по плечу и сказал:

— А ты молодец, Жан! Настоящий герой! Ловко ты разделался с датчанином!

— Барин-с! Сударь! — обрадовался он. — Жалко, принц рано флаг спустил-с! Мы только разогреться успели-с!

— Ну да, с флагом он погорячился, — усмехнулся я.

Датчане ликовали, в воздух взлетали головные уборы.

Вокруг нас все пришло в странное возбуждение. Датские офицеры и солдаты, ополченцы и женщины мельтешили перед глазами. Одни радовались, некоторые рыдали. Но большинство лиц, грязных от пота, крови и гари, сияли благородной восторженностью.

Генерал Линдгольм подошел к кронпринцу Фридриху и разразился напыщенной речью. Образовался круг слушателей. Люди с упоением внимали словам генерала.

На меня никто не обращал внимания. Я вытащил из кармана бумагу, развернул и пробежал глазами. Государь император предписывал по прибытии в Кенингсберг передать груз Ордену Святого Иоанна Иерусалимского через его представителя графа Коррильо. Выходило, что пропавшее серебро предназначалось для мальтийских рыцарей.

Я приподнялся на носках и попытался разыскать в толпе Артемия Феклистова. Вдруг кто-то коснулся моего локтя. Обернувшись, я увидел сержанта Дугласа, бойца из моего отряда.

— Извините, сэр, я окликал вас, но вы не слышали. Возьмите мои туфли! Они должны вам подойти. — Он протянул мне обувь.

— Спасибо, Дуглас. А ты?

— Я разжился датским трофеем, — солдат указал на свои ноги, обутые в сомнительного вида башмаки.

— Спасибо, друг, — поблагодарил я, надевая туфли. — И вот что, Дуглас. Куда подевался Феклистов? Его нужно найти и задержать!

— Слушаюсь, сэр.

Дуглас нырнул в толпу, собрал остальных солдат, и все они занялись поиском.

Датчане, затаив дыхание, слушали генерала Линдгольма. Время от времени раздавались рукоплескания.

— Что происходит? — спросил я капитана Тезигера.

— Генерал Линдгольм в ударе. — Фредерик махнул рукой. — Все то же. Великий день! Нация сплотилась! Великий кронпринц!

— А кронпринц недоволен? — заметил я.

— Да уж! Ну и народ! — воскликнул капитан Тезигер.

Мы стояли в первом ряду. Тезигер с интересом слушал генерала Линдгольма. Вдруг со всех сторон раздались восторженные возгласы, люди рукоплескали, не жалея ладоней. Я не понимал датского языка и с нетерпением ждал пояснений от Фредерика.

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы поводом для национального праздника стал спущенный флаг? — с сарказмом спросил он, в то же время хлопая в ладоши.

Я хмыкнул.

— Генерал предлагает объявить сегодняшнюю дату днем государственного флага! — обернувшись ко мне, с изумлением сказал капитан Тезигер.

Он развел руки для очередного хлопка, но неожиданно выражение лица его изменилось, он схватил меня за руку и дернул на себя. Я почувствовал удар в бок, обернулся и увидел Феклистова. Воспользовавшись неразберихой, он пытался заколоть меня кинжалом.

Я бросился на Артемия, выбил оружие из его руки, началась потасовка. Но через мгновение нас разняли. Телохранители кронпринца растащили нас в стороны. Воцарилась тишина. Люди смотрели на нас с возмущением и ждали решения его высочества. Кронпринц смотрел тяжелым взглядом то на меня, то на Феклистова. Неожиданно рядом с его высочеством появился капитан Тезигер. Я и не приметил, когда Фредерик умудрился пробраться к августейшему отпрыску. Он что-то тихо прошептал — так, чтобы слышал один кронпринц. Его высочество обронил какую-то фразу, поднял указательный палец и направил его на меня.

— Арестуйте! — приказал он, затем перевел указательный палец на Артемия Феклистова и добавил: — Этого человека.

Его телохранители увели Артемия. Кронпринц подал знак генералу Линдгольму, и тот продолжил выступление. По толпе прокатились вздохи облегчения. Инцидент был исчерпан.

Я заметил, что Фредерик Тезигер знаком просит меня подойти. Я прошел по кругу и оказался за спиной кронпринца.

— Его высочество произнесет речь, — сообщил Фредерик. — Он хочет, чтобы ты был рядом.

Кронпринц взглянул на меня, и что-то примирительное светилось в его глазах. Я поклонился, приложил два пальца к виску и представился:

— Граф Воленский, командир Отряда Висельника. Для меня большая честь…

Я запнулся. Сказать: «…большая честь принять капитуляцию» было бы невежливо.

— …большая честь стать участником… — поправился я.

И вновь запнулся. Слова «стать участником капитуляции» прозвучат и вовсе глупо.

— …перемирия, — нашелся я.

— Перемирия! Именно! Перемирия! — просиял кронпринц.

Кажется, моя находка стала и для него благопристойным выходом из щекотливого положения. Он взглянул на меня, в его глазах мелькнула благодарность.

— Да здравствует великая Дания! Да здравствует великий кронпринц! — провозгласил генерал Линдгольм.

Его высочество поклонился и заговорил. Мы с капитаном Тезигером машинально улыбались толпе, прибавляя своим физиономиям больше чувства, когда понимали, что кронпринц говорит о нас.

— Ну, граф! Ты меня поразил! — понизив голос, проговорил Фредерик. — Знаешь ли, все разговоры о патриотизме всегда казались мне пустой болтовней. Но ты рисковал собственной жизнью во имя России! Да что — рисковал! Шел на верную гибель, зная, что никто в России никогда не узнает о твоем подвиге!

— Во имя России?! — вскинул я брови. — Но при чем здесь…

— Брось, — перебил меня собеседник. — Мосье Каню рассказал мне, как вы ловко подделали приказ. А мы поверили и развернули эскадру от российского берега…

Капитан Тезигер умолк. Я не сумел да и не пытался совладать с собою, и на моем лице отразилась злость. Я разыскал глазами Жана. Подлый французишка — уже в обнимку с какою-то белокурой датчанкой — горланил бравурные песни по случаю перемирия. Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы перебороть гнев.

— Полно тебе, — капитан взял меня под локоть и повел в сторону, — я никому не скажу. А Жан, как я мог заметить, раздражает тебя. Так мой тебе совет: отпусти его с богом, найми другого слугу.

Проницательность Тезигера немного задела меня. Но при здравом рассуждении я признал его правоту и подумал, что и впрямь напрасно держу каналью. Давно пора выгнать его в шею и найти слугу поприличнее. И я сказал себе, что вышвырну французишку, как только разберусь с Феклистовым: Жан понадобится в качестве свидетеля. Что ж, я терпел его столько лет, вытерплю и еще совсем немного. Конечно, неловко злиться на того, кто только что спас мою жизнь. Но я же не скупердяй, я дам ему денег.

Я почувствовал облегчение. Но ненадолго: как только вновь разыскал взглядом каналью, наверно, позеленел от злости, заметив, что скотина Жан прихватывает за грудь белокурую датчанку. Знала бы Николь о похождениях сердечного друга! Некоторое время я наслаждался, воображая, как она даст от ворот поворот подлому французишке. Но затем вновь угрюмое настроение одолело меня. Николь неглупая, замечательная девушка, однако стоит зайти речи о мосье Каню, разум отказывает ей, чувства берут верх. Соверши Жан все семь смертных грехов сразу, она и тут найдет оправдание его поступкам.

Я разозлился еще больше — теперь на себя самого. И что за докуку придумал себе: волноваться за Николь? И что замечательного я в ней нашел? Да, она была добросовестной сиделкой и позднее проявила завидную расторопность. Но что еще оставалось делать блудливой служанке, когда хозяйка бросила ее на произвол судьбы?! Разумеется, она рассчитывала найти во мне нового нанимателя.

И тут что-то кольнуло меня в груди: я же пропал для Николь еще неожиданнее, чем виконтесса де Понсе! Бедная девушка осталась в Грейт-Ярмуте одна, без средств к существованию! Оставалось надеяться, что она узнала, как меня похитили, и не считает меня негодяем, оставившим ее одну в нищенском положении.

Эх, хорошо бы вернуться в Англию. Или написать графу Воронцову. Я бы снабдил Николь достаточными средствами, и пусть устраивается сама. С Жаном или без Жана — это уж ей решать. Только нужно предупредить ее, чтоб не позволила каналье обобрать ее.

Я посчитал, что нашел самое верное решение, как разобраться с мосье Каню и Николь. Вот только настроение мое не улучшилось, а злости только прибавилось.