1
— Вот это да! Кого я вижу! Мужики, гляньте-ка: это ж те самые ребята, с которыми мы в ту сторону ехали!
— Ну, точно! Смотрите-ка! Это же Хобыч! А вон и Аркаша с Михалычем!
— Здорово, мужики! Здорово!
— Ну, как, друга-то своего навестили?
— Да навестили, слава те господи. Да вот и он, кстати, проводить нас поехал. Cepera, смотри: это те самые мужики, с которыми мы в одном вагоне в эту сторону ехали!
— Правда, что ль? Да уж. Как говаривал прапорщик Попыхайло — старшина наш в училище — мало того что мир тесен, так еще и круг узок!
— А это Ирина, наверно? Нам Михалыч про вас рассказывал.
— Да нет, эту девушку зовут Таней.
— Ребята, а что это с вами случилось? У Аркаши вид такой, как будто головой асфальт утрамбовывал! Михалыч, а с тобой-то что стряслось? Откуда все эти ссадины?
— Да я с крыши упал.
2
Так что вы говорите? Как я на крыше оказался? Так это ж Хобыч посоветовал. Да вы обождите, я все по порядку расскажу. Я в двух словах.
Я сидел в избе вдвоем с Тимофевной — это Иркина мама, Серегина теща, стало быть, — а Хобыч, который спрятался в «скворешнике», ну, в смысле, в уборной, кричит мне:
— Михалыч! Полезай на крышу! Посмотри, может, сверху чем-нибудь сетку подцепишь и приподнимешь!
Я и полез. Сперва на чердак по той лестнице, с которой в прошлый раз Ира Шурика спустила.
Кстати, Шурик наш конкретно на бабах помешался. У него дома на стене висят три огромные карты — Москвы, России и всего мира, и отдельные точки на них красными флажками помечены. Я всегда считал, что он обозначил те места, в которых ему довелось побывать. Но однажды, рассматривая эти карты, я обнаружил, что эта деревня никак не отмечена, а на Тунисе, где мы прошлым летом вместе отдыхали, вообще черный крест стоит. Я спросил, почему это он Иркину деревню вниманьем обделил и почему так по-черному отнесся к Северной Африке, и он мне объяснил, что красными флажками помечает только те уголки земного шара и нашей родины, в частности, где переспал с кем-нибудь, а не где его с лестницы спустили, а на Тунис черный крест поставил за то, что портье в гостинице в ответ на вопрос, как у них насчет представительниц древнейшей профессии, вызвал полицию, которая на первый раз Шурика простила, но пригрозила, что в следующий раз его упекут в каталажку за аморальное поведение. Мы еще, когда сюда ехали, я об этих флажках Хобычу рассказал. Так он всю дорогу над Шуриком потешался.
Впрочем, к делу это не относится. Это я так, пока по лестнице поднимался, вспомнил.
А чердак, на котором я очутился, был того сорта помещением, имея которое, крайне тяжело, можно сказать, даже нереально оставаться практичным человеком по части ведения домашнего хозяйства, потому что невозможно удержаться от соблазна превратить его в склад барахла, место которому на свалке. Старые серванты и шифоньеры, велосипедные рамы и развалившиеся картонные коробки с учебниками, желтые страницы которых ломаются от прикосновения, мятые тетрадки и куклы с оторванными руками. Знаю, знаю — отрадно скрыться здесь летним днем от жары и переворошить все эти книжки, учебники, тетрадки, найти и перечитать сочинение, написанное в седьмом классе, отрядную песню, которую пели хором на пионерских парадах, и, конечно же, незатейливые стишки, переписанные из альбома подруги и когда-то — в пору первой любви — нашедшие отклик в душе.
Читаешь эти строчки, и пробуждается светлая грусть, ностальгия, — все это так романтично! — но как представишь себе, сколько водки отдано соседским мужикам за то, что они перли эти прабабкины гардеробы на чердак! Это вместо того, чтоб пустить все эти шифоньеры в печь на растопку! И потом, блокнотик старенький со стихами найти, юность, первую любовь вспомнить, допустим, приятно, но когда ты видишь старый рассохшийся стол, который, казалось бы, только вчера стоял на кухне, накрытый клеенкой с подсолнухами, и ты ходил под него пешком, ты понимаешь, как быстротечно время, а это уже наводит на совсем грустные размышления. Но мрачному, пыльному чердаку этого мало, он еще и корит тебя за то, что ты понапрасну транжиришь время, которое и так летит как нож со стола. Ну что этот стол?! Его еще родители твои наверх вынесли, и ты почтительно полагаешь, что они не пустили его на дрова из-за присущей им бережливости, аккуратности в отношении к вещам. Ну, а вот велосипед с покореженным колесом и полустершейся надписью «Школьник» на голубой раме? Его-то на чердак уже ты затащил! Затащил после того, как он провалялся за крыльцом два месяца, на протяжении которых ты каждый день откладывал ремонт на завтра и дождался, что мать попрекнула: «Не можешь починить, так хоть убери его, пока не заржавел!» И ты отнес его на чердак, дав себе слово заняться великом в ближайшую субботу после уроков, ну на худой конец, в воскресенье. А затем — хоп! — не успел и глазом моргнуть — как собственными руками сверху на этот «Школьник» громоздишь следующую велосипедную раму, уже побольше, красного цвета — «Минск». Да-да, а потом сюда выносятся старый буфет, шифоньер, коробка со старыми учебниками, корзина с письмами и тетрадками. И все это ставится в раскоряку, небрежно, — потому что ненадолго, временно, ведь каждый раз ты намереваешься через пару дней вернуться, чтобы разобрать старые книги и письма, и окончательно решить судьбу всей этой утвари. А через некоторое время твои дети, уже взрослые, разбирая на чердаке эту рухлядь, будут думать о превратностях судьбы, что вот-де родители так бережно к добру относились, никогда ничего не выбрасывали, берегли все, а за всю жизнь так ничего путного накопить не сумели.
Размышления мои прервал крик Хобыча, донесшийся с улицы:
— Михалыч, ты что там, уснул что ли?!
— Сейчас-сейчас! — заорал я в ответ, пробираясь к слуховому окну.
В дальнем углу заметил я старую железную кровать с четырьмя круглыми набалдашниками на спинках. Признаться, я даже удивился: как это Шурик в прошлый раз сумел в темноте Иринку отыскать? А может, он только бахвалился, что добрался до нее, а в действительности, побродив немного в потемках, сам с лестницы и сковырнулся?!
Ну да что-то я опять отвлекся.
В общем, выбрался я к слуховому окну, открыл ставни и вылез на крышу. И первое, что я увидел, так это главную, а впрочем, и единственную улицу: она тянулась от шоссе через всю деревню, а потом за мостиком через реку превращалась в тропинку, протоптанную через Воровской лес. И ведь всего несколько часов назад мы шли всей гурьбой по этой улице от автобусной остановки, даже не подозревая, в какую историю вляпаемся.
Кстати сказать, мы как с автобуса сошли и едва сделали несколько шагов, как по тщательно скрываемой, но заметной суете, стало ясно, что весть о нашем приезде достигла деревни раньше нас самих. Рыжий Виктор, проверив предварительно на месте ли ружье, поспешил загнать во двор недогулявшую скотину. Кузьмич кинулся заливать бензин в «Запорожец», предчувствуя, что представится повод сгонять в город за водкой. Николай Василич, гладко выбритый, в чистой темно-синей рубашке, встал у калитки, приосанился и со степенным видом поглядывал в нашу сторону, выжидая, вспомним мы его или нет? А с террасы дома за нами наблюдала супружница его Галина Федоровна и, судя по тому, как мелко подрагивала придерживаемая ее рукой кружевная занавеска, женщина следила за нами с явным неодобрением.
— Здорово, Василич! — крикнул Хобыч.
— Николай Василич! Низкий поклон тебе и горячий привет от всей нашей компании! — со всей галантностью, на которую был способен, произнес Аркаша.
— Николай Василич! Дорогой! Пойдем с нами, мы тебе электропилу «Аллигатор» в подарок привезли! — выкрикнул Шурик, который всю дорогу из города уговаривал Хобыча вернуться на вокзал, чтоб кое-кому набить морду, и оставленный без внимания со своими обидами, теперь спешил хотя бы от тяжелого груза избавиться.
— Здорово, мужики, здорово! — откликнулся Василия и бросился к нам навстречу.
Счастливый оттого, что не пришлось в ущерб самолюбию напоминать о себе первым, он прямо-таки лоснился от удовольствия, как мартовский кот, которому выпало провести ночь с единственной на всю округу сиамской кошечкой. И гордость его была вполне понятна: он-то сомневался, вспомнят ли его? А выяснилось, что его и в Москве не забывали, чему «Аллигатор» был свидетельством.
От Василича мы тут же узнали, что Сергей с Ириной еще не вернулись из воинской части, где служил наш друг и куда они всей семьей с двухлетним сыном уехали еще неделю назад: Ирина — посмотреть на парад по случаю открытия нового памятника, а Сергей — принять в том параде участие.
— Да вы не волнуйтесь, — успокаивал нас Николай Василич. — Они сегодня воротиться должны. Ждем их с минуты на минуту. А вы в избу их проходите. Там Тимофевна ждет: она знает, что вы приехать должны. Cepera ей строго наказал: встретить вас и голодными не оставить.
Едва мы подошли к дому наших друзей, как из-за забора послышался злобный лай.
— Это Аргон, овчарка южнорусская. Кроме Сереги никого не признает, — пояснил Николай Василич и, задрав голову, громко крикнул: — Тимофевна! Гостей принимай!
— Собаку держите, а то съедим! — пошутил Хобыч.
— Иду-иду! — послышался бойкий голос из-за забора.
Калитка отворилась, и мы увидели старушку в чистом переднике.
— Ну, сыночки, проходите. С утречка заждалась вас.
Она посторонилась, чтобы впустить нас во двор. Первым через калитку прошел груженный тяжелым рюкзаком Шурик, за ним, небрежно засунув руки в карманы, вальяжно прошествовал Аркаша, затем я с Борькой, Николай Василич и последним — Хобыч.
Во дворе полутораметровой сеткой был огорожен небольшой участок, внутри которого находились собачья будка и сама собака, посаженная на большую цепь. Оголтелый пес рвался с привязи и злобно лаял на нас. Это и был Аргон, южнорусская овчарка. Для тех, кто не знает, что это за порода такая, объясню. Знаете, в магазинах с игрушками продаются коллекционные автомобильчики, сделанные в масштабе один к сорока трем? Так вот, когда я увидел этого Аргона, я понял, что болонка — это не собака, а комнатная модель южнорусской овчарки, выполненная в этой пропорции — один к сорока трем. Короче, из загона на нас рычало и лаяло косматое чудовище, заросшее такой густой шерстью, что даже глаз мы различить не могли, зато отчетливо видели громадные клыки, когда оно разевало пасть. Невольно захотелось, чтобы кто-нибудь еще раз проверил надежность цепи и сетки, а самим пока обождать снаружи, за забором. Но беда была в том, что и оставленную присматривать за домом Тимофевну Аргон за хозяйку не признавал, потому-то Сергей и вынужден был не только на цепь его посадить, но и огородить металлической сеткой.
— Аргоша, Аргоша, тише ты. Это свои, свои, — щебетала Тимофевна, торопливо пробираясь по узенькой дорожке, выложенной между цветочными клумбами и собачьим загоном.
Мы гуськом шли следом, стараясь не смотреть на злобного Аргона, и даже с Аркаши вся его вальяжность и напыщенность враз слетели. А вот Хобычу из-за его природного упрямства, видите ли, наоборот нужно было всем показать, как он не боится злой собаки, и мало того, что он шел мимо сетки с нарочитой медлительностью, так он еще и приговаривал:
— Аргон, Аргоша, ну что ты, в самом деле? Ну, мы ж свои. Ну, ты же хороший пес! — и с этими словами Толик пожимал плечами и разводил руками, выказывая этими жестами свое недоумение по поводу неразумного поведения собаки.
Пес же, глядя на ужимки и кривляние Хобыча, свирепел еще больше и лаял пуще прежнего.
— Милай, ты его не дразни! — крикнула Толику Тимофевна, чем только раззадорила его.
Он даже приостановился напротив собаки.
— Да ладно вам. Да это ж отличный пес! Ну, успокойся, успокойся, дурашка! — и Хобыч слегка наклонился и чмокнул губами, посылая овчарке воздушный поцелуй.
И только, когда в конец разъяренный пес начал захлебываться от злобы, Хобыч сдался.
— Ну, все, все! Ухожу, ухожу! Ну, не хочешь ты быть хорошей собакой, не хочешь, — и, подняв руки вверх, он не спеша подошел к крыльцу.
Мы с облегчением вздохнули.
А еще через пять минут мы сидели за столом, Тимофевна потчевала нас борщом и жареной картошкой с куриными окорочками. Аркаша включил телевизор: как раз последние известия передавали. Нас-то они мало интересовали, а вот Тимофевну две новости сильно встревожили. Во-первых, диктор передавал о том, что в Тюменской области продолжаются поиски ефрейтора Сидорова, который дезертировал из ракетной части, прихватив с собой автомат и два магазина к нему с полным боекомплектом. А во-вторых, метеоцентр обещал похолодание. И погода, нужно признать, действительно испортилась, из-за чего мы и стол-то в избе накрыли, а не в саду и даже не на террасе.
— Ой-ой-ой, быть беде, — качала головой Тимофевна.
— Спокойно, мать, я Дубровский, — откликнулся Хобыч.
Он открыл бутылочку «Столичной» и разлил по стаканам.
— Эй, ты как? — толкнул он Василича, возившегося на диване с «Аллигатором».
— Я не-е, — ответил тот.
— Так ты и в прошлый раз отказывался, водку гадостью называл, а потом вон как врезал, — не унимался Толик.
— Не-е, — протянул Николай Василич. — Я все, завязал. Ни в жисть к этой гадости больше не притронусь.
— Ну вот, опять! — возмутился Толик. — Мы ее пить собираемся, а он гадостью обзывает. Брал бы пример с Тимофевны.
— Сынок, мне чуть-чуть донышко прикрой, — попросила она, протягивая стакан.
— Ну, вздрогнули! — скомандовал Хобыч, и мы выпили.
После первой все сразу же повеселели, я еще историю рассказать хотел, как поехал в Венгрию, а попал в Польшу, но мне не дали, сказали, что у меня все рассказы длинные и запутанные.
А хозяйка все из-за того дезертира переживала. Оно, конечно, отрадно было, что этот Сидоров, оставляя свой пост, не расстрелял начальника караула и пару-тройку сослуживцев, отдыхавших после смены, как это в последнее время принято в армии, но вот что не укладывалось в голове Тимофевны, так это зачем он автомат с полным боекомплектом с собой прихватил, раз уж он такой миролюбивый и незлопамятный, этот Сидоров? Хобыч весь вечер талдычил ей, что не мог-де российский солдат бросить беспризорными автомат и патроны, полученные под расписку. Но Тимофевну его доводы не убедили. Она хоть и неграмотной была, но мыслила как Чехов, в том же русле, мол, уж коли обнаружили на второй день, что этот Сидоров не просто дезертировал, а еще и автомат прихватил, то на пятый день уж где-нибудь, а обязательно автомат этот стрельнет. А еще, говорила Тимофевна, что им там, в Тюмени, посмотреть нужно повнимательнее: может, этот Сидоров вдобавок и ракету с собой небольшую какую-нибудь унес.
За разговорами мы прикончили первую бутылочку и съели все, что Тимофевна приготовила к нашему приезду.
— Чем же мне еще вас угостить? — всплеснула она руками. — А давайте-ка яишенку с колбасой пожарю. Вот только яйца надоть из-под кур снять. А вы по саду покамест прогулялись бы. Посмотрите, бассейн какой там Серенька выкопал.
— Давайте-ка я за яйцами схожу в курятник, — вызвался Хобыч.
— Да ты уж в прошлый раз за свиньей сходил, хватит с нас приключений! — закричал Шурик.
— А ты, Коля, — обратилась Тимофевна к Василичу, — принеси-ка огурчиков свежих из теплицы и, на вот ключи от подвала, банку с солеными огурчиками тоже прихвати.
Я с Тимофевной остался в доме, помочь ей со стола убрать, а все остальные отправились на улицу: Хобыч — в курятник яйца из-под кур снимать, Борька с Василичем за огурцами, Аркаша — бассейн посмотреть, а Шурик, проскочив мимо загона с Аргоном, вышел за калитку поздороваться с маячившим за забором Кузьмичем.
Я перетаскал всю грязную посуду на террасу, а Тимофевна тем временем молоток с гвоздями искала — оконные рамы заколотить, чтобы ночью никакой дезертир к нам не забрался со своим боекомплектом. Я пытался отговорить Тимофевну от этой затеи, но безуспешно. Она принялась заколачивать окна, а я решил выйти на улицу и прогуляться по саду, но в этот момент в дом влетел Хобыч с такой поспешностью, как будто обворованные куры клевали его в задницу. Я еле успел отскочить в сторону, а то б он раздавил об меня пакет с яйцами.
— Ты чего? — удивился я.
— Да ничего, — ответил Хобыч.
Пожав плечами, я вышел за дверь, оказался на крыльце и увидел Аргона, сидевшего по эту, а не по ту сторону металлической сетки. На несколько мгновений я оцепенел и молча смотрел на овчарку. Я не мог различить собачьих глаз, но чувствовал, что и пес смотрит на меня. Он тоже застыл, видимо, от изумления: не ожидал, что кто-нибудь осмелится высунуться на улицу после того, как ему удалось сорваться с цепи и вырваться на свободу. Первым паузу нарушил Аргон: он свирепо зарычал и бросился в мою сторону. Я быстро ретировался и едва успел захлопнуть дверь перед клацающей клыками пастью.
А Хобычу хоть бы хны! Смотрю, он на кухне, как ни в чем не бывало, яйца выкладывает. Я как заору на него:
— Толик! Черт побери!
— Что случилось, Михалыч? Ты чего кричишь? — невозмутимо спросил он.
— Что случилось?! — возмутился я. — А то ты не знаешь? Стоишь тут, яйца свои пересчитываешь!
— А что мне делать? — опять переспросил он, и его невозмутимое выражение лица сменила плутовская улыбка.
— Ну, конечно, можно подумать, что ничего не произошло! Да я по твоей хитрой роже вижу — ты все знаешь!
— Что? — спросил он, пытаясь и дальше делать вид, что не понимает, о чем речь, однако, заискивающие глаза выдавали его с головой.
— Что-что! Ты опять дразнил собаку и довел ее до того, что она таки сорвалась с цепи и вырвалась наружу!
И, конечно же, я был прав. Дело в том, что пройти к курятнику можно было только мимо собачьей территории. И хотя в этот раз зрителей не было — разве что Шурик, обходивший загон с другой стороны, — Хобычу все равно хоть перед самим собой нужно было повыпендриваться, и вместо того, чтобы быстро пройти к курам и вернуться, он шел вдоль сетки с той же, что и давеча, нарочитой медлительностью, говорил собаке, какая она глупая, что лает на него, да еще останавливался, разводил руками и пожимал плечами, чем довел пса до крайней степени взбешенности, а когда он все с теми же ужимками шел назад да еще яйца — как считал четвероногий страж — ворованные, тащил, Аргон решил, что лучше сдохнуть от удушья, чем позволить Хобычу глумиться над ним безнаказанно, и он начал рваться с такой силой, что либо его шея, либо ошейник должны были порваться, порвался ошейник, и пес, задрав мордой сетку, вырвался наружу, но Хобыч успел-таки вбежать в дом, чуть не сбив меня с ног.
3
Ну что вы возмущаетесь?! Что я долго рассказываю?! Да обождите чуть-чуть, я уже к концу подхожу, сейчас-сейчас с крыши упаду.
Вы дальше послушайте. Я в двух словах.
Теперь вы понимаете, что из-за дурацких выходок Хобыча мне и пришлось лезть на крышу, чтобы как-нибудь сверху подцепить сетку, приподнять ее и заманить овчарку внутрь загона. И вот я вылез через слуховое окно, увидел деревенскую улицу и Галину Федоровну, которая стояла за калиткой и выкрикивала всякие непотребности в наш адрес и в адрес супруга, Николая Василича.
— У тебя, что, оглоед, своего дома нет или праздника в доме не хватает, что ты, ошибь козлиная, по соседям ошиваешься!
При этом ее словарный запас изобиловал такими эпитетами, что, наверно, ученые-филологи и те б не смогли точно определить, за кого принимать эту женщину: за хранительницу исконной русской речи или за футуриста, обогащающего родной язык новыми выражениями.
Я хотел было объяснить ей, что у нас ЧП произошло, волкодав на волю вырвался, и Николай Василич, видимо, спрятался где-нибудь в теплице и, пока мы собаку не изолируем, вряд ли сможет из своего укрытия выйти, но едва я открыл рот, Хваткина как заорет на меня:
— А ты дармоед московский, фуражир козодоев, сиди там, на крыше, и помалкивай!
И замечу, между прочим, что Василич всегда страдал из-за своей благоверной и в этот раз чуть воспаление легких по ее милости не схлопотал.
Вы обождите, я все по порядку расскажу. Я в двух словах.
Василии сидел в укромном месте, схоронившись от собаки, и слушал, как жена обзывает его обидными словами и грозится со свету сжить, ежели опять пить начнет. В конце концов, он не выдержал и решил вылезти из укрытия, чтоб успокоить свою половину. Однако едва он отошел на два метра, как из-за кустов крыжовника выскочил Аргон. Еще б немного и овчарка разодрала б мужика, но к счастью, он успел скрыться от этого чудовища, да впопыхах споткнулся и упал в воду, которой Сергей наполнил бассейн, и был вынужден проторчать в ней, пока опасность не миновала.
Так, я, кажется, немного отвлекся. Так вот сижу я на крыше и думаю, как же мне до сетки дотянуться? Вдруг вижу, в желобе для стока воды лежит длинная рейка, а на конце ее приколочен половник, черный от сажи. Как выяснилось позже, этим нехитрым приспособлением Сергей печную трубу прочищал. Ну, думаю, и отличненько. Возьму эту рейку, дотянусь до сетки, зацеплю ее половником и приподниму. Но чтобы этот план реализовать мне мало того, что нужно было как-то спуститься на самый край, так еще и не сорваться с него. И тут я вижу, что на крыше амбара, пристроенного вплотную к избе, лежит лестница.
Перелез я туда, и моему взору такая картина открылась, что ни в сказке сказать ни пером описать. Красота! Все поспело — яблоки, вишни, сливы, и все это утопает в густой зелени, кое-где слегка тронутой желтыми мазками. Вся деревня как на ладони, даже самая дальняя, Игнатьевская, изба видна и подступающий к ней вплотную Воровской лес.
А вниз посмотрел, и сад показался мне игрушечным. Слева несколько грядок с огромными, уродившимися на славу, кочанами капусты, потом аккуратно посаженные и ухоженные кусты красной и черной смородины, колючий крыжовник и заросли малины, звенящие от осиного жужжания, изредка перекрываемого солидным гудением шмеля, ближе к дому Серегина гордость — бассейн, на дне которого без признаков жизни валялся помощник депутата, вокруг бассейна яблони, а в конце сада сливы и высоченные березы, под которыми устроен шалаш, чтоб было где воровские ночи коротать. Иллюзия такая, что руку протяни, и если Аргон ее не откусит, то запросто надергаешь лука, не слезая с крыши, и сиди, грызи свежую зелень и любуйся на небо, превращенное березами в синее кружево.
А знаете, почему этот лес Воровским называют? Я в двух словах, мне Тимофевна рассказала.
В прежние времена, кажется, еще при Екатерине в этих дебрях находился разбойничий скоп, за что лес и получил свое название. А отсюда пошли и «воровские ночи». Август в этих краях обычно бывает дождливым и прохладным, но, как правило, в конце месяца выпадает несколько жарких и ясных денечков. И тогда берегитесь, ленивые хозяева! Если ночью не выставить караул, то не сбережешь антоновку ни до бабьего лета, ни тем более до первых заморозков, когда эти яблоки особенно сладки. И смотри, не возводи потом напраслину на добрых соседей! Разве кто из них позарится на чужое добро?! Зато всегда найдутся два-три человека, которые подтвердят, что при отблеске от костра видели черные тени, пробиравшиеся от Воровского леса мимо Игнатьевской избы в сторону твоего дома. Вот и появился обычай такой у молодежи: коротать эти ночи в шалашах за огородами. Еще днем заготавливаются дрова и шашлык, к вечеру разжигаются костры и по всей деревне слышен душистый запах дыма от горящих высохших вишен. Где-нибудь в стороне собирается большой общий костер, играет гармоника, парни, разгоряченные самогоном, прыгают через огонь, а девчонки лузгают семечки и хихикают, ребятишки помладше перебегают стайками от шалаша к шалашу, угощаются печеным картофелем, запивают родниковой водой и квасом. Женщины водят хоровод, а мужики пускаются в присядку.
Темнеет и люди превращаются в черные неразличимые силуэты, они разбредаются по своим шалашам, отдельные парочки исчезают в темноте, ребятишки расходятся по домам, матери кличут дочерей, а ночь отзывается веселым смехом и озорными частушками.
Незаметно веселье затихает, кажется, еще немного и тишина воцарится такая, что услышишь шорох падающих звездочек, и вдруг громкий выстрел оглушает деревню.
— Попал?!
— Упустил! — отзывается стрелявший.
И через секунду сторожа палят из двустволок в небо и громко кричат:
— Держи вора!
Вся округа наполняется грохотом и веселым гвалтом, пахнет порохом. Потом затихает и этот бурный всплеск, докуриваются последние папироски, еще пару раз бабахнут чьи-то ружья и деревня откликнется дружными матюками в адрес запоздавших стрелков. Уставшие сторожа укладываются спать, и сладко спится им под лай собак, мычание потревоженной скотины и плач напуганных детишек.
Смотрел я на шалаш и думал: хорошо Сереге! Никакой тебе городской суеты, отдыхай себе, дыши свежим воздухом, любуйся звездами и пали в небо из табельного «Макарова».
Размышления мои прервал стук молотка: это Тимофевна начала оконные рамы заколачивать, чтобы ночью сбежавший дезертир к нам не залез.
Вы спросите, а какое отношение имеет ефрейтор Сидоров к этой деревне, если ракетная часть, из которой он дезертировал, расположена аж в Тюменской области? Честно говоря, мы тоже считали, что никакого. Но вот Тимофевне эта богом забытая дыра представлялась центром уж если не Вселенной, то, по меньшей мере, России, и посему, считала она, куда бы этот дезертир Сидоров не подался из Тюменской области, где расположена его ракетная часть, путь его непременно пройдет через ее родные края. Узнав о том, что прошло трое суток с тех пор, как ефрейтор Сидоров — слава богу, никого не расстреляв, как это водится в российской армии, — сбежал из ракетной части, и прикинув расстояние от Тюмени до их деревни, после нехитрых расчетов Тимофевна пришла к выводу, что пока мы с собакой воюем, этот самый дезертир как раз где-то поблизости и прячется, в Воровском лесу, например, или в Игнатьевской избе, что стоит ближе всех к Воровскому лесу и уже два года как заколочена.
Вот почему, пока я на окрестности любовался, она оконные рамы гвоздями забила.
В какой-то момент стук молотка был прерван Шуриком.
— Ребята, я съезжу тут недалеко, вернусь часа через два-три! — крикнул он с улицы.
Я тут же сообразил, что Шурик остался единственным из нас, до кого Аргону не добраться, и нужно как-нибудь этим воспользоваться. Я выпрямился, но было поздно: Шурик с Кузьмичем на «запорожце» уже подъезжали к шоссе. «Не иначе, как поехал красный флаг водружать, хренов Казанова!» — выругался я.
Кстати, с ним и в этот раз на вокзале казус приключился. Произошло вот что. Я в двух словах.
Мы когда с поезда сошли, у нас заминка случилась: никак не могли решить, сразу ли отправиться на автобусную остановку или сперва в буфет заглянуть? Борька настаивал на том, что у нас запасов вполне достаточно, и мы уже было согласились с ним, но тут заметили на перроне возле столба с часами необыкновенно стройную брюнетку в белых брючках в обтяжку в черную полоску.
— Подняли бревнышко! — воскликнул Хобыч и всучил коробку с пилой Шурику. — В буфет, господа!
Ну, вы представляете себе, что это такое — женская попка, в обтяжку в белых брючках в черную полоску?! Шурик как увидел ее, так у него сразу встал чуб как у ирокеза, еще б немного и он бы заулюлюкал, и замахал бы пилой вместо томагавка!
— Здравствуйте, барышня, я Дубровский, — сообщил Хобыч прекрасной незнакомке, — а вы настолько очаровательны, что мы никак не могли пройти мимо, не представившись! Кстати, позвольте познакомить вас с моим другом, он, между прочим, писатель…
При этих словах я распрямил плечи, подтянул живот и постарался изобразить из себя этакого простецкого парня, ведь это я пишу повести и рассказы, и все об этом знают. Но у Хобыча в голове все перепуталось, и он подтолкнул к обалдевшей девушке не меня, а Шурика.
— Его зовут Александром, и сейчас в вашу честь состоится вынос красного знамени! Ну, а мы покамест опрокинем в буфете по рюмашке!
И Толик увлек всех в привокзальный буфет, оставив Шурика наедине с девушкой. Мы отстояли небольшую очередь, взяли бутылочку «Жириновской» и сели за столик у окошка. И едва мы пропустили по одной либерально-демократической, смотрим: по платформе в нашу сторону торопливо, на ходу утирая рукавом нос, семенит Шурик. При этом у него был такой несчастный вид — прямо как у ковбоя «Хаггис», оставшегося в ответственный момент без памперса. Он вошел в здание вокзала и, пока проходил через турникет, на секунду исчез из поля зрения, и за этот малюсенький промежуток времени с ним произошла неожиданная метаморфоза, потому что он предстал перед нами страшно разъяренным, казалось, отбери у него пилу «Аллигатор» и выпусти против медведя гризли, так он порвет зверя голыми руками!
— Пойдем! — скомандовал он, обращаясь к Хобычу.
— Любезный, а что, собственно, случилось? — поинтересовался Толик.
— Нужно рожу кое-кому начистить! — безапелляционно заявил Шурик.
Оказалось, что как только мы оставили его наедине с незнакомкой, девушка порекомендовала нашему Дон Жуану во избежание скандала валить подобру-поздорову за нами следом, пока не появились ее друзья, которые должны ее встречать. Шурику, конечно же, не улыбалось скандалить с неизвестными друзьями, и он решил отступить, но не слишком поспешно, чтобы незнакомая красавица не заподозрила его в малодушии. И он, снисходительно похлопав ладонью по ее чемодану, стоявшему рядом, предложил свои услуги на случай, если друзья вдруг да не придут встречать ее. В ответ девушка заявила, что они обязательно придут, и если это случится до того, как Шурик уберется, то назвать скандалом то, что произойдет дальше, не совсем точно, поскольку это будет не скандал, а мордобитие. Тут бы ему и убраться подобру-поздорову, но после прозвучавшей угрозы поспешное отступление показалось ему делом совсем постыдным. Уж очень не хотелось в глазах незнакомки выглядеть трусом.
— Экие же у вас друзья ревнивые! — воскликнул Шурик.
— А вот и они, — прошептала девушка.
Наш друг обернулся и увидел двух типов, с виду крайне неприятных. Один был здоровенным детиной с изломанной бровью и лбом, которым можно гвозди забивать при условии, что шляпки этих гвоздей не окажутся шире его лба. Второй был невысоким и щуплым со специфическим выражением лица, видя которое сразу понимаешь, что в голову с таким лицом, кроме пакостных, никаких иных мыслей прийти не может. Но больше всего Шурика удручала их одежда: строгие деловые костюмы на этой станции в другое время могли показаться пижонством, но в ясный августовский день скорее подчеркивали жлобство.
Глядя на эту парочку, наш Казанова словно проснулся и сам на себя подивился: и чего это ему так хотелось демонстрировать храбрость девушке, которая явно не собиралась стать красным днем календаря?! Но теперь было поздно.
Подойдя к ним, друзья незнакомки не обняли ее, не поцеловали в щечку и даже не сказали «Привет!» Вместо этого верзила, мотнув головой в сторону Шурика, сердито пробурчал:
— А это еще что за фрукт такой?
— Не знаю, — безразлично ответила девушка, — писатель какой-то.
— Прозаик, значит, — осклабился щуплый, у него оказался хриплый, простуженный голос; не иначе как вспотел в своем черном костюме, а потом его где-то продуло.
— Давай чеши отседова! — скомандовал верзила.
Решив, что бить его не собираются, Шурик осмелел и, попятившись, промямлил:
— Да что вы, ребята, да я так просто…
Однако его бормотание возымело прямо противоположное действие.
— Смотри-ка, фраер под мутного косит, — прохрипел щуплый. — Еще огрызается в натуре!
Выяснилось, что бить Шурика и впрямь не собирались, но по иной причине, нежели та, на которую рассчитывал он. Просто решили, что не стоит кулаки об него марать. Верзила схватил нашего друга за плечи, развернул на сто восемьдесят градусов и дал ему такого пинка под зад, что тот неминуемо растянулся бы на перроне, если б не успел ухватиться за столб с часами.
После чего оскорбленный Шурик нашел нас и всю дорогу до деревни канючил, что нужно разыскать его обидчиков и начистить им рыла.
А? Что вы говорите? Что за помощник депутата на дне бассейна валялся? Так это же Аркаша! Ну да, он же за то время, что прошло между этими поездками, успел сделать политическую карьеру и стал помощником депутата от какой-то — все время забываю, от какой, — партии. Каким образом он до таких высот поднялся, толком никому неизвестно: то ли продвинулся по иерархической лестнице, то ли накопил денег и попросту купил соответствующее удостоверение за пару тыщ долларов, но одно лично я знаю точно, что с тех пор, как он достиг успеха на политическом поприще, стал сильно смахивать на мою бабушку тем, что не мог пропустить ни одного выпуска новостей. Вот к примеру, едешь с ним на машине. Вроде все нормально, обычные ребята, глазеем на девушек да матюкаем «чайников», которые, как говорится, права купили, а ездить не купили. И вдруг Аркаша подпрыгивает как ужаленный:
— Ах! Ох! Сколько времени?! Что?! Двадцать восемь минут! Скорей! Скорей! Сейчас новости будут на «Семи холмах»! Сто четыре и семь эф-эм!
И он начинает судорожно крутить тюнер на магнитоле, эти самые «Семь холмов» ловить. Поймал! Фу! Слава Богу! Успел! И он с облегчением откидывается на спинку кресла и две минуты слушает новости «На семи холмах», а едва они заканчиваются, он опять крутит тюнер, чтобы поймать «Открытое радио» или «Радио Романтика» — в общем, что-то там на сто два и пять эф-эм, где новости передают в сорок пять минут. А попробуй отвлечь его в этот момент! Ну, к примеру, замечу я какую-нибудь девочку на тротуаре и скажу:
— Смотри-смотри, скорей! Вон слева в желтой курточке! В синих джинсах! Какая задница!!!
Что тут будет! Аркаша кричит:
— Тише! Тише! Дайте ж послушать! — и его трясет, как наркомана, у которого последний косяк отбирают.
Заканчиваются эти новости, и он опять накручивает тюнер, ловит «Русское радио», где последние известия передают в начале каждого часа. И что же он слышит? — «Новости спорта на Русском радио»! Понимаете, там каждый час — последние известия, а в шестнадцать ноль-ноль — новости спорта. И Аркаша бьет кулаком по панели и кроет матом это «Русское радио», и опять крутит тюнер в поисках «Европы Плюс» или «Хит-Эф-Эм», в общем, что-нибудь, где и в шестнадцать ноль-ноль передают нормальные, а не спортивные новости. И пока он поймает нужную станцию, информационный выпуск уже заканчивается, и тут надо видеть его страдальческую физиономию! Он переживает так, как будто всерьез думает, что за пятнадцать минут могло произойти нечто особенное: скажем, Явлинский одумался и снял свою кандидатуру с предстоящих выборов, а заодно пояснил, кого именно он имел в виду, когда говорил, что в правительстве берут взятки.
Прослушав новости, Аркаша каждый раз произносит многозначительно «Хм» или «Так-так», или еще что-нибудь в этом роде и хранит глубокомысленное молчание, всем своим видом показывая, что это для нас, простых смертных, все эти новости — переливание из пустого в порожнее, а он как человек, поднаторевший в политических играх, понимает глубинный смысл событий, за которым уж если не угадывается ход истории, то, по меньшей мере, прослеживаются планы Зубкова, каверзы Березовского и перспективы Чубайса. А по мне, я вам скажу, лучше всего целыми днями слушать «Авторадио» и в ус не дуть!
4
Ну что вы опять возмущаетесь?! Что я все перепутал?! Уже полчаса рассказываю, как с крыши упал, а до самого главного еще не дошел! Так вы же сами слова сказать не даете, все время перебиваете! Ну не хотите слушать, так и не надо! Давайте лучше я вам расскажу, чего с Шуриком нашим случилось? Да вы не беспокойтесь, я в двух словах.
Мы искали по саду Василича, никак понять не могли, куда он запропастился? А Ирка еще все на Серегу ругалась за то, что он все стекла в доме выбил. Вдруг слышим сигналы клаксонов и видим необычный кортеж, сворачивавший с шоссе на главную и единственную деревенскую улицу. Впереди ехал военный «УАЗ-469», именуемый в народе «козлом», за ним «ГАЗ-66» со взводом солдат в открытом кузове и военный «Урал» с бронированным фургоном. Понятное дело, что это были те самые саперы, которых мы вызвали. А необычно было то, что следом за военными ехали шикарный «мерседес» с тонированными стеклами и громадный джип сопровождения «шевроле тахое», тащивший за собой на тросе «запорожец» Кузьмича без левой дверцы. За рулем сидел огромный амбал с очень узким лбом, никак не сочетавшимся со строгим костюмом, в который этот здоровяк был облачен. Ни Шурика, ни Кузьмича внутри «запорожца» не наблюдалось. Они, как выяснилось, катались в багажном отделении «шевроле».
А знаете, что с ними произошло?! Я в двух словах.
О том, каким образом Шурик изображает красный пояс России, я уже рассказывал. Так вот, он, конечно, очень нервничал, как бы ни случилось так, что и за время второго приезда в эти края ему не обломится повода водрузить красный флаг на карте. И пока Тимофевна колдовала на кухне, а Хобыч ходил в курятник за яйцами, Шурик поделился своими проблемами с Кузьмичем. И тот немедленно порадовал нашего товарища сообщением о том, что есть-де в соседней деревушке бабенка, подходящая по всем статьям: ну, во-первых, охочая, а во-вторых, внешне вполне ничего, по крайней мере, заезжего гостя можно ею угостить, не опасаясь того, что после общения с нею у того сложится негативное впечатление о местных девушках.
Как человек многословный, но скупой на слова, Кузьмич сопровождал рассказ интенсивной жестикуляцией, и когда он, живописуя достоинства бабенки, дошел до места ниже талии и развел руки на ширину своего ушастого «запорожца», Шурик не выдержал, его сердце забилось вдвое сильнее обычного, в груди защемило, а низ живота отозвался сладкой тягучестью.
— Едем! — воскликнул наш герой с искаженным моральным обликом.
Кузьмич, у которого в деле был свой интерес, для приличия немного помялся, но затем заявил, что ради хорошего человека готов хоть к черту на куличики, вот только в город заскочить за бутылочкой, чтоб здоровье поправить, да и к бабенке опять-таки — не с пустыми ж руками идти, и если у Шурика найдется рублей пятьдесят, а лучше сто, то он, то бишь Кузьмич, готов войти в предприятие со своим вкладом в виде «запорожца», у которого, правда, тормозная жидкость вытекла, но вообще он на ходу.
Тут я должен напомнить, что у нашего друга склад ума сугубо гуманитарный, а техническое образование ограничено несколькими уроками вождения, которые он брал у Хобыча, вследствие чего он, кроме как о бензине, ни о каких других жидкостях, применяющихся при эксплуатации транспортного средства, не имел ни малейшего понятия. Впрочем, в такие минуты, как сказал бы Толик, действиями руководит не разум, а хренотень пеликана.
Не откладывая в долгий ящик, они выкатили из гаража «запорожец», завели машину, и Шурик, сел за руль, поскольку Кузьмич в тот день здоровье уже подправлял.
— Ребята, я съезжу тут недалеко, вернусь часа через два-три! — крикнул краснознаменный Дон Жуан через опущенное стекло, проезжая мимо Иркиного дома, и помчался навстречу своему счастью.
Он изо всех сил давит на газ, «запорожец», несмотря на возраст, на удивление весело тарахтит, подпрыгивая на ухабах, из допотопного приемничка доносится голос Розенбаума, сбоку о чем-то лопочет Кузьмич, а Шурик уже видит, как он уводит по василькам куда-то за горизонт добрую русскую женщину и где-то там за горизонтом падает в душные травы. На какое-то мгновение его грезы бесцеремонно прерываются. Слева его обходит кортеж из представительского «мерседеса» и внушительного джипа, которые через минуту скрываются за горизонтом. Несколько секунд Шурик сокрушается по поводу того, что сам он не ездит на таких машинах, и возвращается в мир своих фантазий. Впрочем, он уже не ведет свою женщину за использованный местными олигархами горизонт, а падает с нею в стог и зарывается в душистое сено, и щекочет ее соломинкой за ушком, а высоко в небе ястреб выписывает круги.
Тем временем, изрядно поднатужась, «запорожец» перемахивает через пригорок и летит вниз. Впереди маячат «мерседес» с джипом и памятник участникам войны справа по ходу движения перед самым перекрестком. На противоположной стороне возле будки лениво прогуливаются двое гаишников. Светофор загорается красным светом, и «мерседес» с джипом, несмотря на свою крутизну, законопослушно останавливаются. Приблизившись к ним, наш друг впервые за всю дорогу вынужден тормозить. Он давит на среднюю педаль, она проваливается, и тогда Шурик начинает смутно догадываться о значении фразы «тормозная жидкость вытекла».
А старенький «запор», словно воодушевившись предстоящим приключением, мобилизовал все имеющиеся лошадиные силенки и, развив скорость аж до восьмидесяти километров в час, несся навстречу неминуемым неприятностям. Кузьмич, помянув мать той бабенки, к которой они ехали, стал орать:
— Тормози!!!
При этом оставалось загадкой, к кому он обращается, поскольку «запорожец» как мы уже знаем, если б даже понял, затормозить бы не сумел, а Шурик мог бы затормозить, разве что выставив левую ногу на асфальт. Впрочем, нужно отдать должное нашему другу, он не растерялся, а начал быстренько озираться по сторонам в поисках какого-нибудь объекта подешевле и попроще, чтобы врезаться в него с наименьшими риском для жизни и материальным ущербом. Он разглядел, что первым на перекрестке перед «мерседесом» стоит крапчатый от ржавчины «москвич-412».
— Держись! — крикнул Шурик Кузьмичу. — Сейчас остановимся!
И он взял немного влево, чтобы обойти кортеж «новых русских» и дать в задницу крапчатому «москвичу», надеясь, что сидящие в нем действительно пристегнули ремни безопасности, а не просто накинули их, подъезжая к посту ГАИ, а заодно моля Господа, чтоб объект столь пристального торможения не влетел под колонну автобусов со школьниками. Однако выяснилось, что джип сопровождения только с виду, наверно, из-за своих тонированных стекол, казался абсолютно индифферентным к тому, что происходило во внешнем мире. На самом же деле ребята, сидевшие внутри, были начеку, и водитель, заметив взбесившийся «запорожец», вывел машину на пол корпуса влево, чтобы прикрыть подопечный «мерседес» от местного камикадзе. Если б наш друг взял еще левее, чтобы обойти бдительных секьюрити, он окончательно выскочил бы на встречную полосу и угодил под колеса «МАЗа», выехавшего из-за поста ГАИ. Вот почему Шурик вывернул руль резко вправо, перелетел через бордюр к подножию памятника героям огненных лет и, описав полукруг по скату, выложенному гранитными плитами, обогнул джип и на глазах у изумленных охранников еще раз, словно через трамплин, перелетел через бордюр, но уже в обратном направлении и врезался в зад «мерседеса».
— Уй, бля! — воскликнул Кузьмич, вероятно, вспомнив ту бабенку, ради которой было затеяно все мероприятие, и головой выбил лобовое стекло.
Шурик ушибся грудью о руль, но остался жив и невредим, хотя в ту минуту не был уверен, что этому можно радоваться. Охранники, подгоняемые уже не столь служебным рвением, сколько яростью сторожевых псов, выставленных круглыми идиотами перед хозяином, бросились к «запорожцу». Одновременно с этим задние дверцы «мерседеса» открылись, и с левой стороны вышел мужчина в красной майке с надписью «Чикаго буллс», по лицу которого было видно, что он привык любые конфликты решать по справедливости и вынужден окружить себя толпой телохранителей, поскольку не все с его справедливостью соглашались. А с правой стороны выпрыгнула стройная брюнетка в белых брючках с черными полосками, — это была та девушка, из-за которой Шурик всю дорогу со станции канючил и уговаривал Хобыча вернуться и кое-кому набить рожу. И когда он увидел вокзальную знакомую, его сердце сжалось от недобрых предчувствий. Но неожиданно Шурик почувствовал необыкновенную легкость бытия: чьи-то сильные руки, оторвав с корнями дверцу «запорожца», вытащили нашего Дон Жуана на свет божий и приподняли в воздух. Его ноги безвольно повисли, но у него хватило мужества поднять округлившиеся по семь копеек глаза, после чего они стали квадратными, потому что силач, вытащивший нашего друга из машины, оказался тем самым грубияном, набить рожу которому Шурик уговаривал Хобыча. У самого ж силача и вовсе глаза чуть из орбит не выскочили, когда он узнал в водителе «запорожца» того лоха, которому он два часа назад собственноножно дал пинка под зад, чтоб не клеился к девочке хозяина.
— Ну, прозаик, запорол ты косяка! — честно сообщил он Шурику, несмотря на удивление.
Подошел сам хозяин — изнуренный жизнью праведник в красной майке с надписью «Чикаго буллс». Он молча смотрел на подвисшего Шурика, огромные желваки перекатывались по его, пошедшему красными пятнами, лицу. Охранники застыли, глядя на босса и ожидая санкции на растерзание. Шурик с тоской посмотрел на двоих гаишников, деловито проверявших документы какого-то свекловода на «Ниве» и не замечавших дорожно-транспортного происшествия, случившегося под самым носом. Затем и он, и охранники обратили внимание на хозяина, лицо которого становилось мертвенно-бледным по мере того, как он что-то рассматривал на своей машине. Проследив его взгляд, Шурик обнаружил небольшой барельеф на багажнике «мерседеса» с надписью «М 869 цежоропаЗ». Нашему другу стало совсем грустно. Он с завистью посмотрел на Кузьмича, распластанного на смятом в гармошку капоте «запорожца», потом посмотрел на девушку в белых брючках — с еще большей завистью и слабым голосом произнес:
— У меня тормоза отказали!
— А теперь у тебя еще и почки откажут! — процедил, брызгая слюной, силач.
И вдруг девушка звонко расхохоталась:
— Анекдот! — воскликнула она. — Ну, как бы они остановились, если бы нас тут не было?!
Благодаря ей, обстановка немного разрядилась. Хозяин «мерса» вышел из оцепенения, знаком приказал своей пассии вернуться в машину и повернулся к Шурику.
— Порву падлу?! — то ли спросил, то ли сообщил верзила, державший нашего друга.
— Чикаго, замажем крысу! — поддержал идею щуплый с пасквильным выражением лица.
— Погодь, — ответил хозяин «мерседеса».
Он был воспитан на принципах справедливости, воспетых американскими боевиками, и считал, что формальная законность в защите прав должна быть соблюдена даже по отношению к тем, кто ездит на «запорожце».
— Сам ответишь, или у тебя «крыша» есть? — спросил он.
— Есть «крыша», есть, — соврал Шурик ради отсрочки экзекуции.
Удивленный Чикаго ткнул пальцем вниз, и Шурика опустили на землю.
— Ну и что у тебя за «крыша»? Кто такие?
— Хоботовские, — пролепетал наш друг, сам ужаснувшись собственной лжи.
— Какие еще «хоботовские»? Главный кто там? — грозно спросил Чикаго.
— Толик.
— Какой-такой Толик? Погоняло как? — насупил охранник изломанную шрамом бровь.
— То есть как погоняло? Никуда его не гоняло… — пролепетал Шурик.
— Слышь, тундра, ты че, туфту гонишь в натуре? — прохрипел щуплый с пасквильным выражением лица и подскочил к нашему другу, норовя тыкнуть в лицо ему растопыренными пальцами.
Чикаго ленивым движением отстранил щуплого в сторону.
— Кличка как у твоего Толика? — повторил он вопрос более доступным для Шурика языком.
— Хобыч.
— Какой-такой Хобыч? Не слышал я о таком? — пожал плечами Чикаго Булле.
— Да мы не местные, мы из Москвы.
— Ну, и как нам потолковать с твоим Хобычем? — спросил Чикаго Булле.
— Слышь, Чикаго, да этот ершик косяка запорол и в болвана играет! — опять захрипел щуплый. — Сдавай рога в каптерку, и порвем лоха без лишнего хипиша!
— Да он тут — Хобыч! В деревне неподалеку. Мы тут погостить приехали…
— Так чего ж ты сразу не сказал! — воскликнул хозяин «мерседеса» и быстро распорядился. — Ты, — он ткнул пальцем в грудь верзилы с изломанной бровью, — привяжи их колымагу, сам внутрь. Этих, — Чикаго кивнул на Шурика и Кузьмича, — в багажник. Глот, брызгай лупетками, чтоб копыта не заточили.
— Парафин льешь, я ж не форшмачник, — обиделся щуплый.
Вот так они и приехали в деревню, по дороге встретившись с колонной военных. А мы, конечно, смотрели на эту кавалькаду и понятия не имели, что Шурик с Кузьмичем томятся в багажнике джипа.
А когда вся эта автоколонна поравнялась с Иркиным домом, произошло вообще нечто из ряда вон выходящее. С другого конца деревни, откуда-то со стороны Игнатьевской избы, раздалась автоматная очередь. Несколько пуль прошили лобовое стекло шедшего впереди «уазика», к счастью, из людей никто не пострадал. Женщины, находившиеся на улице, завизжали и бросились по домам. Мы присели на корточки и из-за любопытства, пересилившего страх, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, кто это стреляет. Офицер, сидевший в «уазике», не растерялся.
— К бою! — моментально скомандовал он.
Военные машины быстро разъехались по сторонам, солдаты высыпали наружу и залегли в канавах вдоль дороги. Улица ощетинилась стволами «Калашниковых», а автомобили «новых русских» оказались под прицельным огнем неизвестного, занявшего оборону в Игнатьевской избе.
Следующая автоматная очередь превратила лобовое стекло «мерседеса» в паутину. На этот раз охранники, сидевшие в «шевроле тахое», действовали куда проворнее и даже самоотверженнее, чем в случае с Шуриком. Джип взревел, вырвался вперед, обогнал «мерседес» и, развернувшись, прикрыл его своим корпусом. «Запорожец» при этом занесло, и он налетел на столб, охранник вывалился в канаву, и его придавило машиной. Трос оборвался. «Мерседес» развернулся, колеса взвизгнули, поднялись клубы пыли, и машина рванула назад в сторону шоссе. Джип помчался следом.
— Помогите этому парню, — сказал нам Сергей, а сам, прыгая из стороны в сторону, перебежал за «уазик», где укрылся старший лейтенант, командовавший солдатами.
— Здорово, Cepera! — поприветствовал тот нашего друга. — Что тут происходит? Кто это стреляет?
— Шут его знает!
— Это ефрейтор Сидоров! — объяснил им подоспевший Хобыч.
— Какой еще Сидоров? — удивился старший лейтенант.
— Дезертир! Сбежал из ракетной части в Тюменской области! — ответил Толик.
— А ты-то откуда знаешь? — спросил Сергей.
— Да Тимофевна говорила, что он в Игнатьевской избе прячется, а мы не верили! А она еще все окна заколотила, чтобы он в ваш дом не залез!
— Ну что ж, будем брать, — произнес старший лейтенант. — Громов! — позвал он дюжего сержанта и хотел отдать ему какой-то приказ, но Сергей остановил его.
— Погоди-ка, — сказал он. — Чего мы будем с мальчишкой воевать?! Он небось с перепугу палит. Сейчас сам сдастся.
Сергей достал из кармана белый носовой платок и, подняв его высоко над головой, не спеша направился к Игнатьевской избе. Воцарилась тишина, только и слышались, что стрекот кузнечиков и причитания Ирки, в канавах лежали, не шевелясь, солдаты, Галина Федоровна, превратившись в статую, смотрела поверх забора, мы с Борькой застыли, зажав в руках ноги верзилы, которого так и не вытащили из-под «запорожца», казалось, что даже пыль, поднятая колесами машин, замерла в воздухе, а если и опускалась, то втихаря, тайком, чтоб никто не заметил. Секунды растянулись в вечность, и страшно было подумать, чем все это может закончиться.
Сергей подошел к забору, открыл калитку и скрылся в зелени одичавшего Игнатьевского сада. Дальше ждать стало еще труднее. Старший лейтенант несколько раз поднимал руку, но так и не решался отдать какой-либо приказ.
— Погоди, погоди, — шептал Хобыч.
Какой-то солдат, застывший в неудобной позе за «Уралом», потерял равновесие и вывалился из-за машины на дорогу. Все зашикали на него. А Ира не выдержала и побежала к Игнатьевской избе.
— Стой! Куда ты! — закричал Хобыч и бросился за нею.
— Всем оставаться на местах! — скомандовал офицер и побежал догонять Иру и Толика.
Раздался скрип отпираемой двери и на улицу вышел Сергей. В правой руке он держал автомат, а левой придерживал какого-то солдата, который плелся, опустив голову. Все бросились к ним навстречу. Ира схватила с земли хворостину и начала лупить мужа, а потом, расплакавшись, бросилась к нему на грудь.
Солдат, правда, оказался не Сидоровым, а рядовым Безбородько, он убежал накануне, и о нем еще не успели сообщить в известиях. Он прятался в заброшенной Игнатьевской избе, а увидев военную автоколонну, решил, что это приехали за ним и с перепугу сперва открыл беспорядочную стрельбу, а потом захотел было застрелиться, но тут-то и подоспел Сергей.
5
Так вот, я, значит, про Шурика говорил.
«Мерседес»-то с джипом умчались, и мы еще не знали тогда, что друг наш в багажнике «шевроле» катается. У нас только верзила этот с изломанной бровью, придавленный «запорожцем», остался. Ну, Хобыч помог мне с Борькой извлечь его из-под машины, и мы потащили его в баню, где уже отлеживался приведенный в чувство Аркаша.
Парень пришел в себя и с изумлением глядел на избу, в которой Сергей все стекла выбил.
А почему он их выбил? Сейчас расскажу, я в двух словах.
Вы ж помните, я говорил, что у нас Аргон с цепи сорвался. Так вот, Хобыч, по вине которого собака вырвалась на волю, чтобы исправить свою оплошность, взял кусок колбасы и пошел на улицу, надеясь этим угощением заманить овчарку назад в загон. Но вместо этого не Толик пса, а пес его вместе с колбасой загнал в «скворешник», в смысле, в уборную, откуда Хобыч и подавал свои дельные советы, пока Аргона не утихомирили. А мне таки удалось, ухватившись за скобу лестницы, которую я перетащил с амбара, свеситься с крыши и приподнять сетку, подцепив ее половником, приколоченным к рейке. Глядя снизу на мои выкрутасы Аргон взбеленился так, что у него слюна позеленела. Похоже, он не понимал, что я вскарабкался на крышу и вытворяю чудеса акробатического искусства ради того, чтобы спастись от него. Ему казалось, что все эти трюки я проделываю исключительно с гнусной целью: разозлить и раздразнить его, Аргона, вместо того, чтобы дать укусить себя сразу.
— Толик! — закричал я. — Кидай колбасу!
По плану Хобыча пес должен был кинуться следом за лакомством, брошенным в загон, я отпустить сетку, а Толик выскочить из уборной и прижать эту сетку к земле, чтобы Аргон больше не вырвался на свободу.
Толик потихонечку приоткрыл дверку «скворешника» и выглянул на свет божий. И вдруг раздался голос Тимофевны:
— Это… как там тебя?! Михалыч! — крикнула она. — Посмотри-ка, там дым идет из трубы? А то я печь затопила, и чой-та в избу много дыма валит!
Я подтянулся немного вверх, увидел трубу и столб дыма и крикнул в ответ:
— Идет дым, идет!
И пока глазел на трубу, я немного отвлекся и нечаянно съехал с крыши еще на несколько сантиметров. Я замер прямо над захлебывавшейся от лая овчаркой, кончиками пальцев левой руки удерживаясь за скобу лестницы, а правой рукой сжимая рейку с черным от сажи половником, с помощью которых мне удалось подцепить и приподнять над землей металлическую сетку. Пес и тот умолк и уставился на меня. А я понял, что либо должен бросить рейку с половником, и тогда все предпринятые усилия пойдут насмарку, либо металлическая сетка перевесит и я упаду с крыши прямо в лапы Аргона. Собака ждала, высунув язык. А я медлил, все еще надеясь удержаться наверху и рейку не выпустить. Я смотрел в синее неподвижное небо, яблоня «грушевка» протянула в мою сторону зеленую ветку, и прямо перед моими глазами висело огромное белое яблоко, на котором, расправив крылья, сидела бабочка. Казалось, что остановилось время и все часы оплавились, как на картине Дали, и если насекомое шевельнет желтыми крылышками, нарушится шаткое равновесие мира и я упаду на землю, и стану добычей свирепого чудовища. Но бабочка замерла и даже усиками не шевелила. И в это мгновение Хобыч швырнул колбасу. Она взлетела в синее неподвижное небо и выписала плавный полукруг, из-за возникшей за нею зоны турбулентности воздух вздрогнул, и я полетел вниз. В последний момент я успел оттолкнуться от крыши ногами, чтоб не свалиться на голову собаки, и, совершив траекторию полета не хуже, чем кусок колбасы, грохнулся на собачью будку, отчего она разлетелась в щепки. Приземлившись, я даже боли сначала не почувствовал, я просто оцепенел от шока и уставился на собаку. Пес молча взирал на меня и пытался уразуметь происходящее. Ведь то, что чужие на хозяйское добро покушались, по мнению собаки, было в порядке вещей, хотя и святотатством. А иначе возникало сомнение в целесообразности его, то есть Аргона, существовании. Но чтобы чужой, вот так откровенно глумясь над собакой, забрался на крышу хозяйского дома, а потом кинулся с нее на собачью будку и порушил ее, — такого Аргону и в кошмарном сне присниться не могло. Он даже гавкнуть сперва не мог, дар лая потерял от возмущения. Но затем пес встрепенулся, зарычал и, перемахнув через сетку, бросился на меня. В панике я закрыл лицо руками и… услышал окрик:
— Аргон! Нельзя! Ко мне, Аргон!
Я еще некоторое время сидел, обхватив голову руками и с ужасом ожидая, что меня начнут кусать и рвать на части.
— Михалыч, ты что там делаешь? — услышал я тот же голос.
Я убрал руки и увидел Сергея. Он стоял посреди двора и придерживал за холку собаку, недовольную и явно не одобрявшую отношения хозяина к супостатам.
— Вовремя ты, — с облегчением выдохнул я.
Из уборной вышел Хобыч.
— Здорово, Cepera! — весело, как ни в чем не бывало, произнес он.
— Здорово, мужики!
Мы начали обниматься.
— А остальные-то где?
— Да попрятались, видно, кто где. Задал пес твой нам жару! — ответил Толик.
— Аркаша на дне бассейна валяется, — сказал я, потирая свои ссадины и ушибы.
— Бог ты мой! А это что такое?! — неожиданно закричал Сергей.
Мы обернулись и увидели через окна, что вся изба наполнена черным дымом, сочившимся сквозь щели наружу.
— Там же Тимофевна осталась! — воскликнул я.
— А что там горит? — спросил Сергей, направляясь к крыльцу.
— Да ничего не горит. Она печь затопила и жаловалась еще, что дым в избу валит! — промолвил я.
Сергей отворил дверь на террасу, и из дома повалил густой черный дым, от которого мы закашлялись.
— Она точно там? — спросил он меня.
— А где ж ей еще быть? — уверенно ответил я.
— Да она ж угорит там! — воскликнул Сергей.
Он набрал побольше воздуха в грудь и шагнул вглубь террасы, где дым немного поредел. Мы с Хобычем увидели, как Сергей схватил полотенце, висевшее на стуле, смочил его в ведре с водой, стоявшем на скамейке, и, приложив мокрое полотенце ко рту, вошел в избу.
— Твою мать! Вот так история! — воскликнул Хобыч.
Я озирался по сторонам, пытаясь понять, куда запропастились Борька и Николай Василич.
Через минуту на улицу выскочил Сергей.
— Черт! Не могу ее найти! — давясь от кашля, промолвил он.
Я выхватил из его рук полотенце, смочил его еще раз и отправился в избу на поиски Серегиной тещи. Зажмурившись и зажав рот мокрой материей, я шарил свободной рукой по полу, стульям и дивану, — в общем, всюду, где мог находиться потерявший сознание человек. Едкий дым выжирал глаза, в горле першило; почувствовав, что еще немного и друзьям придется искать здесь не только Тимофевну, но и меня вдобавок, я бросился на улицу.
— Что же делать?! Что делать? — восклицал Сергей.
И как всегда в таких случаях на помощь пришел Хобыч! Ведь он, так и не закончив Московский автодорожный, перевелся в другой вуз и уже два года как числился студентом педагогического института, надеясь когда-нибудь получить диплом преподавателя географии. К чему я это говорю? А дело в том, что пару раз Толик посетил лекции и на одной из них профессор рассказывал о приключениях какого-то полярника, который, оставшись один на станции, случайно угорел и потерял сознание. Помощи ему ждать было неоткуда, но в короткие мгновения, когда отважный путешественник приходил в себя, он полз к выходу и за два дня сумел выбраться на свежий воздух, отдышался и выжил.
— Так что, — говорил Хобыч, — и Тимофевна выдюжит. Только дым как-то выпустить надо.
Двери были распахнуты настежь, но этого явно было недостаточно.
— Нужно высадить оконные рамы! — смекнул Сергей.
— Не получится. Она их гвоздями забила намертво, чтобы в дом посторонние не залезли! — сообщил я.
— Что же делать?! — в отчаянии воскликнул Сергей.
— Разбить окна, — обреченно заявил Толик. — Другого выхода нет.
— Правильно! — согласился Сергей и, схватив первое подвернувшееся под руку полено, решительно ударил по стеклу.
Осколки полетели во все стороны, звон превратился в какофонию, Аргон прыгал вокруг хозяина и лаял, и когда Сергей добивал стекло в последнем окне, со стороны калитки раздался голос Тимофевны:
— Серенька! Ты что, очумел что ли?!
Мы обернулись и увидели живую и невредимую Серегину тещу и Иру с сыном на руках. Ошарашенные зрелищем, они в недоумении таращили на нас глаза, а ребенок заливался веселым смехом и тянулся к Сергею руками.
Оказалось, что, лазая по крыше, я пару раз случайно лягнул ногами печную трубу, из-за чего два кирпича из внутренней кладки вывалились в дымоход, а Серегина теща, забив окна и затопив печь, критически оценила продовольственные запасы, оставшиеся после нашего обеда, и, никому не сказавшись, воспользовалась тем, что Аргон отвлекся на меня, через запасной выход прошмыгнула на улицу и отправилась в сельпо, мимо которого через две минуты промчался Сергей — ему не терпелось увидеться с друзьями, — а в магазин сразу с автобуса вошли Ирина с сыном и встретились с Тимофевной.
6
Так вот, значит, мы с Борькой и Хобычем втащили парня, вывалившегося из «запорожца», в баню, положили на скамью напротив Аркаши и пошли искать Николая Василича. Ирина подоткнула пострадавшему под голову куртку и побежала в дом за аптечкой.
Оклемавшийся верзила осмотрелся по сторонам и заметил лежавшего на скамье у стены напротив Аркашу, голова которого была замотана порозовевшими от крови бинтами.
— Ты кто? — поинтересовался здоровяк.
Аркаша покосился из-под сползавшей на глаза марли и, обнаружив непроходимую дремучесть в лице нового соседа, решил прибавить себе политического веса.
— Не узнаешь что ли? — снисходительно простонал он.
— А мы разве знакомы? — удивился верзила.
— Да нет. Но неужели по телевизору ни разу не видел?! Депутат я, Государственной Думы.
— A-а, точно-точно, я-то смотрю, лицо знакомое, — соврал здоровяк с изломанной бровью, чтобы не ударить в грязь лицом, и, указав рукой на окровавленные бинты на голове Аркаши, добавил. — Сразу-то и не узнал. А что это с вами произошло?
— Да в бассейн пустой нырнуть пришлось. Из-за Аргона все, — лениво проговорил наш друг.
Верзила вздрогнул и как-то изменился в лице. Без видимой причины он побледнел, приподнялся на локте и начал аккуратно выглядывать в окно, но, заметив вооруженных солдат, гулявших по саду, поспешно пригнул голову, как будто ожидал, что его подстрелят, если заметят, что высунулся.
В баню проведать Аркашу вошел Борька. Он еще не переоделся и был грязным как землекоп.
— Ты как? — спросил он.
— Вроде жив, — отозвался Аркаша слабым голосом.
— Да уж, устроил Аргон нам веселую жизнь, — крякнул Борька и добавил: — Вот уж не думал, что меня когда-нибудь живьем в землю закопают.
Услыхав эти слова, верзила суетливо начал ощупывать себя, расстроился, не обнаружив пистолета, выпавшего в канаву и переданного мною Сергею на сохранение, зато нашел в кармане сотовый телефон, открыл его и трясущимися руками набрал какой-то номер.
— Чикаго! — завопил он, соединившись с абонентом. — Чикаго! Глухой форшмак! Развели нас как последних лохов! Эту кодлу Аргон сюда прислал! Ловко они подстроили все! Еще и военных подключили!.. Чикаго, это все твоя шалава московская на хвосте их притащила!.. Что?! Я пургу гоню?! Да ты у Глота спроси! Гадом буду, я этого коня педального, которого вы в багажнике возите, еще на вокзале возле Таньки твоей засек! Гадом буду, у Глота спроси! Я ему пендаля еще отвесил, чтобы к Таньке не клеился! Ну, сечешь поляну?.. Не возбухай?! Тебе хорошо говорить, не возбухай! Вы-то когти рвануть успели, а я в дельфинах остался!
Аркаша с Борькой с удивлением слушали этот монолог.
Кстати, с ними-то знаете, что произошло?! Я в двух словах.
Борька как раз из теплицы вышел со свежими огурцами в руках, когда Аргон на него набросился. Пес повалил его на землю возле оставленной неразгруженной огромной тачки с черноземом, которую поленом подперли, чтоб она не перевернулась. И когда Аргон бросился на поверженного врага во второй раз, Борька выдернул опору из-под тачки, та опрокинулась, и нашего друга засыпало землей. Пес счел такое решение проблемы вполне уместным, он взобрался на образовавшийся курган, пару раз лизнул Борьку в лицо, единственную часть тела, оставшуюся не удобренной черноземом, и помчался разбираться с Аркашей.
А тот в саду прохлаждался. Он прогуливался, засунув руки в карманы, и мыслил по-государственному, что вот, мол, обустраивается-де Россия, народ из нищеты поднимается, вот уж и бассейнами обзаводиться начал. Душу его переполняла гордость, и он снисходительно покачивал головой, скрепя сердце, в котором затаилась обида на неблагодарных людишек, которые только и знают, что ругают своих же избранников за то, что те якобы не пойми чем там, в Госдуме и в Кремле, занимаются и не понимают, что если б не они, и в частности, если б не лично он, Аркаша, то не было б сейчас у простого человека собственного бассейна в саду, а получал он масло по карточкам и десять лет в очереди за «Запорожцем» стоял. Размышляя таким образом, друг наш остановился на краю, где Аргон и настиг его. И чтобы не стать жертвой разъяренного пса, Аркаше не оставалось ничего иного, как прыгать вниз, что он на свою бедную государственную голову и сделал. А дело в том, что Сергей-то еще не все задуманное завершил, в частности, не поставил ограду вокруг бассейна, как планировал, но успел по всему периметру натыкать в землю стальных штырей, на которые должно было в будущем крепиться все ограждение. Аркаша наш стоял у кромки бассейна так, что один из штырей попал ему прямо в штанину, и когда он прыгнул, его дернуло за ногу, и он полетел вверх тормашками да еще ударился головой об неразорвавшийся снаряд времен Великой отечественной войны, который дотоле никто не замечал.
После того как Сергей перебил стекла в доме, а Тимофевна осталась живой и неугоревшей, мы подняли Аркашу на поверхность, нашли и откопали Борьку, и отправили их в баню отлеживаться, куда позже и верзилу с изломанной бровью приволокли.
Парень этот во второй раз приподнялся, осторожно выглянул в окно и поспешно пригнулся.
— Чикаго, — продолжал он, понизив голос, — ты б на этого Хобыча посмотрел, в натуре зверь!.. Да какие понты колотит?! Ты б видел, чего они творят! Они депутата из Думы в пустой бассейн сбрасывают!.. В натуре, депутат! Я его по телеку тыщу раз видел! Карася какого-то живьем закапывают и выкапывают!
Верзила вновь выглянул в окно и увидел, как из бетонного подвала овощехранилища, до краев наполненного водой, выволакивают насквозь промокшее бесчувственное тело Николая Василича.
— Чика-а-а-го, — взвыл в ужасе верзила. — Они тут подвал водой наполнили и еще какого-то карася в нем топят! Чика-а-а-го, вытащи меня отсюда! Договорись как-нибудь с Хобычем…
Мы с Толиком затащили промокшего и ужравшегося до беспамятства Василича в баньку. Верзила дрожащей рукой протянул Хобычу телефон.
— Тут поговорить с вами хотят! — заискивающе заглядывая в глаза Хоботову, промолвил он.
Удивленный Толик приложил трубку к уху, и у него состоялся следующий разговор.
— Хобыч?
— Я.
— Это Чикаго. Слышал о таком?
— У-у, — издал неопределенный звук ничего не понимающий Толик.
— Нехорошо как-то получается, — продолжал незнакомый голос, — вы приехали к нам и без нашего ведома хозяйничаете, депутата какого-то пытаете. Не по понятиям это…
— Так это ж наш депутат, — ответил Толик, взглянув на Аркашу, — мы его с собой привезли.
— Ну, ваш так ваш, — согласился голос в трубке. — Если ваш, то нас это не касается. Ну, ближе к делу! С Аргоном, конечно, нехорошо получилось…
— Нехорошо, — согласился Толик.
— Но мы ж кидать никого не собираемся! Так ему и передайте. Просто в бизнесе в последнее время карты не в цвет ложатся. А ссориться нам с вами совсем не в кассу. Давай так, обменяемся людьми. У меня ваши люди. Сявка местная и этот… Как там тебя?.. Шурик Колобков! Во как, неужто ль сам Колобок?! А ловко под фраера сыграл! Ну вот, а у вас Батон, братишка мой. Давай стрелку забьем у Ванюшкиных прудов, Батон подскажет, где это. Побазарим децал. А чтоб порожняк не гнать, я лавэ для Аргона передам. Половину, лады? А остальную капусту через неделю, лады? Через неделю голимо подбанчу!
Толик понял, что с Шуриком случилась какая-то неприятность и он попал к какому-то Чикаго, который принимает его за какого-то Колобка и предлагает обменять на Батона, давеча придавленного «Запорожцем». Во всей этой истории оставалось непонятной роль Аргона, но одно было ясно: местная братва признает пса за крутого авторитета, чем стоило воспользоваться, чтобы вызволить Шурика из плена.
— Лады! — ответил Хобыч.
— Вот и в елочку, — откликнулся голос в трубке. — Сейчас четыре часа, предлагаю в пять у Ванюшкиных прудов. Покатит?
— Покатит, — ответил Хобыч.
7
Да что вы опять возмущаетесь?! Что? Я говорил, что Василич в бассейн упал?! Да бог с вами, не говорил я такого! В воду упал, которой Cepera бассейн наполнял, это точно, но не в бассейн же. В бассейн Аркаша свалился, в пустой уже. А вода вся в овощехранилище перетекла, там-то Василич и прятался и, чтоб не околеть от холода, согревался бутылью самогона, которую там же и выловил.
Что? Как мы Шурика-то назад заполучили?
Да просто. Подъехали мы вчетвером — я, Хобыч, Cepera да Батон этот — на «уазике», который у Серегиного сослуживца одолжили, к Ванюшкиным прудам, а «Мерседес» с джипом уже там стоят. Вышел этот мужик в майке с надписью «Чикаго Буллс», а с ним щуплый по кличке Глот, выпустили они Шурика с Кузьмичем из джипа. Ну и мы Батона держать не стали, Cepera даже пистолет ему отдал, правда, в разобранном виде.
А Чикаго пытался Хобычу еще и пакет всучить, доверху набитый десятитысячными пачками долларов. Но Толик отказался, сказав, что не в деньгах счастье, а в хороших отношениях, и потому-де Аргон просил, чтобы деньги ему сам Чикаго отдал, а не через пацанов. Мужика это немного расстроило, впрочем, он обнял Хобыча, после чего все присутствовавшие по очереди стали обниматься друг с другом и хлопать друг друга по плечам. Когда я сердечно прощался с щуплым, рядом прогремел взрыв. Это саперы добрались до находящегося неподалеку полигона и разделались со снарядом, найденным в бассейне.
Глот мгновенно выскользнул из моих дружественных объятий и бросился на землю, прикрыв голову руками. Затем он вскочил и, кружась на месте на полусогнутых ногах, нервно закричал:
— Что это?
Чикаго также испуганно озирался по сторонам, а Батон даже пистолет собрать успел, и хотя у Сереги не было секундомера, но он и на глаз определил, что верзила уложился в норматив отличника боевой подготовки.
— Да ерунда, — успокоил их Хобыч, — депутат наш, видать, об капсюль снаряда головой треснулся.
— За что ж вы так круто с ним? — покачал головой Чикаго.
— Да паразит, баламутит там, в Думе, доходы от рэкета хотел налогом на добавленную стоимость обложить, — пояснил Толик.
— Ну поделом, царство ему небесное, — согласился с суровым приговором Чикаго.
— Ну бывайте, пацаны! — начал прощаться Толик.
Но Чикаго подал знак, чтоб мы еще задержались.
— Вот что, — произнес он. — Таньку-стерву, сами понимаете, я возле себя не потерплю больше. Хорошо, она вас на хвосте притащила, нормальных пацанов, а в другой раз кого она притащит? Это ж голимое палево! Наказать ее, конечно, надо, но я с бабами не воюю. Так что забирайте, чего хотите, делайте с нею.
Он подал знак Глоту, и тот выволок из «Мерседеса» девушку в белых брючках в черную полоску и подтолкнул ее в нашу сторону. Затем вытащил из багажника ее чемодан и бросил ей под ноги.
— Хотите себе ее заберите, хотите здесь бросьте, — промолвил Чикаго, не глядя на свою теперь уже бывшую пассию. — Ну, бывайте, пацаны! Извиняйте, если что не так.
Он подал знак своим подручным, они расселись по машинам и умчались, подняв клубы пыли.
— Ну и хрен с тобой, дурак! И слава богу, отделалась от идиота! — крикнула вслед им девушка, а потом повернулась к нам: — А вы оставьте меня в покое, я вас знать не знаю, и вы не имеете право…
— Спокойно, Таня, — перебил ее Хобыч, — я Дубровский, а не бандит.
— Не подходите ко мне! — завизжала брюнетка.
— Ну что вы, девушка, мы, правда, обычные ребята, я — студент, Михалыч книги пишет, Шурик оргтехникой торгует, a Cepera — офицер, Кузьмич — местный казак, запорожец. Ну не бросать же вас здесь?! Поверьте, с нами вы будете в безопасности! Думаю, вы не будете оспаривать наше право помочь вам добраться в Москву без приключений. Ну а если хотите, я позвоню Чикаго, объясню, что вы действительно ни при чем.
— Вот этого не надо! — откликнулась Таня. — Я и так не знала, как от него отделаться… Когда знакомились-то, он мне коммерсантом представлялся! Видала я таких коммерсантов, пробы негде ставить!
Хобыч подмигнул мне и, указав на чемодан, скомандовал:
— Подняли бревнышко!
— Не сочтите меня негостеприимным хозяином, — проговорил Сергей, — но вам лучше линять отсюда, пока они с настоящим Аргоном не созвонились.
Они всей гурьбой двинулись к «уазику», я подхватил Танькин чемодан и помчался за ними.
Глядя сзади на девушку в белых брючках в черную полоску, я подумал, что да, уж мы-то поможем ей добраться в Москву без приключений.