Половина женского населения страны была влюблена в Павла Сергеевича М., другая половина, хоть и не была влюблена, конечно же, мечтала увидеть его, тем более познакомиться с ним. Павел Сергеевич был известный артист театра и кино, красавец, о его любовных похождениях ходили невероятные слухи. У нас на курсе училась Валя Аскольдова, тихая сероглазая девушка, из числа безнадежных поклонниц Павла Сергеевича. Однажды она уговорила Жанну пойти вечером в сад «Эрмитаж», там в летнем помещении театр давал дополнительные представления. Они пришли за два часа до начала, нашли боковую аллею, которая вела к служебному входу, устроились на скамейке и стали ждать. Билетов не покупали, интерес был не в спектакле: главное, о чем мечталось, не на сцене, вблизи, как бы частным образом встретить Павла Сергеевича, успеть что-то сказать ему на ходу, протянуть букетик, может быть, поймать его взгляд, а, если повезет, и обращенное к тебе слово.
Аллея, где ждали Валя и Жанна, быстро заполнялась молодыми девушками, были, впрочем, и женщины постарше (как сообщалось в популярной песне, на скамейках, где сидим мы, нет свободных мест). Все собравшиеся, знакомые друг с другом и незнакомые, являли собой нечто вроде монашеского ордена, объединенного единством верования и правил служения, в отношениях между ними заметно действовали проницательное взаимопонимание и напряженная ревность, недоверие, но вместе и готовность поддержать сообщницу от нападок извне. Некоторые лепились группками, иные предпочитали одинокое ожидание, знакомые и незнакомые перекликались, обмениваясь новостями и суждениями, и во всей этой перекличке не было ничего, что не касалось бы Павла Сергеевича, которого тут именовали запросто Пашей. Верховодила в толпе очень полная немолодая женщина Муся в длинном светло-сером пиджаке с накладными плечами; «у Надьки тоже такой», — сердито сказала обычно тихая Валя (Надькой, как выяснила Жанна, звали жену Павла Сергеевича). Муся появилась позже остальных вместе с тремя или четырьмя льнущими к ней, похожими одна на другую тоненькими девушками, всё время оживленно переглядывающимися — это, поняла Жанна, была ее свита, — девушки имели перед прочими собравшимися то преимущество, что уже знали то, что знала Муся, но чего еще не знали остальные. Муси доверительно, как бы вдумываясь в каждое произносимое слово, поведала, что Паша сегодня не в духе, утром злой гулял с собакой, на репетиции крутил носом, а тут еще в спектакле замена, вместо Зерчаниновой (охрипла) будет играть Протасова, а он терпеть не может играть с Нинкой — в последнем акте, когда любовная сцена, она и в самом деле всё время на него наваливается. Мимо Жанны проходили какие-то актеры и актрисы; появление того или другого вызывало в толпе поклонниц быстрый обмен репликами, свидетельствовавший о непостижимой осведомленности собравшихся. Жанна в театре бывала редко и узнавала лишь немногих, тех, чьи лица помнила по кинофильмам. Валя Аскольдова подсказывала ей имена. Легкой походкой промелькнула молодая худощавая женщина в клетчатом спортивном жакете, с сумочкой через плечо, — оказалась та самая Нинка Протасова. «Подцепила Брагина и фасонит, а он ей в отцы годится. Такая дура!» — с презрением проводила ее взглядом долгоносенькая девочка с косой, совершенная школьница, сидевшая на скамейке рядом с Валей и Жанной. Наконец, показался кумир. Его возникновению предшествовал раздавшийся в конце аллеи восторженный возглас: «Паша!» — с таким восторгом, надо полагать, сидевший на вершине мачты матрос оповестил Христофора Колумба об увиденных на горизонте очертаниях долгожданного материка. Павел Сергеевич шел вместе с высоким стариком, похожим на костлявую белую птицу («Томилин, — объяснила Валя, — помнишь кино про Циолковского? Он сегодня отца играет»). Поклонницы расступались, пропуская их, щебет смолк, лишь кое-кто произносил вслед «Павел Сергеевич» изнемогающим голосом. Толстая Муся протянула ему букетик фиалок («Где достала только?» — Валя с ее подвявшими гвоздичками была явно раздражена), Павел Сергеевич принял цветы и в знак благодарности вежливо приподнял шляпу. Он и в самом деле был очень хорош — правильные черты лица, оживленные горячей южной красотой (говорили, будто мать у него итальянка). Небрежным жестом Павел Сергеевич показал, что цветов больше не возьмет и, прибавив шагу, направился к служебному входу. «Павел Сергеевич!.. Павел Сергеевич!..» — глядя ему вслед остановившимися глазами, Валя, будто против воли, как сомнамбула, двинулась за ним, и длинноносенькая девочка с косой тоже, шаг, другой, третий, и почти беззвучно: «Павел Сергеевич!.. Павел Сергеевич!..» Он не обернулся. У служебного входа он почтительно пропустил вперед Томилина, шагнул сам в мелькнувшую за отброшенной на мгновение в сторону синей бархатной занавеской темноту — дверь затворилась... Аллея начала понемногу пустеть. «Теперь бы такси схватить после спектакля. И прямо к его дому», — говорила Муся своим адъютанткам. «В субботу ждали, ждали, а он в ресторан укатил», — закапризничала одна из них. «Сегодня не укатит, сегодня Надька дома»...
«Видала, как он на меня посмотрел? А тут вылезла эта жирная Муся с фиалками своими...» — сердито сказала обычно тихая сероглазая Валя, когда они с Жанной уже вышли из сада.
...И вот он, Павел Сергеевич, собственной персоной, сидит напротив за столом, извлекает из вазочки конфету, изысканным движением, будто драгоценный камень какой-нибудь, протягивает Жанне, она едва успевает отложить в сторону листок скомканной фольги, он ловко подхватывает его, разглаживает красивыми, искусно выточенными пальцами, складывает пополам, и еще раз пополам, и еще, обрывает уголки, снова разворачивает — «прошу, милая Жанна» — подносит ей дивную серебряную звезду.
«Как красиво!» — не в силах сдержаться Жанна (и думает: «Валька Аскольдова с ума сойдет, когда расскажу»).
«Павел Сергеевич, не завлекайте Жанну, — улыбаясь, грозит ему пальцем Ангелина Дмитриевна. — Я Надюше пожалуюсь, у меня от нее секретов нет».
«Помилуйте, Ангел Дмитриевна, но это же совсем невинно. Власть эстетического чувства, так сказать... А конфетки у вас вкуснеющие. Вот уж точно из спецмагазина, не городские, конечно. Таких ни в каком Столешниковом не увидишь...»
Павел Сергеевич явился однажды в среду, незваный (Жанна как раз пообедала, и они с Ангелиной Дмитриевной пили чай), приволок огромную корзину цветов: оказалось, у Ангелины Дмитриевны именины, а она, похоже, и сама позабыла (да оно немудрено: именины в те годы не принято было отмечать).
«Цветы от поклонниц, конечно, — улыбнулась Ангелина Дмитриевна. — Дома уже ставить негде, так вы про меня вспомнили?..»
«Не коварничайте, — сказал Павел Сергеевич. — Лучше чаем угостите: на дворе мороз».
Он внес корзину в столовую и водрузил на стол.
«У вас, я вижу, тут алмазы в каменных пещерах, — хоть бы познакомили».
Жанна почувствовала, как у нее запылали щеки.
«Такого знакомства удостоится надо»...
И вот Павел Сергеевич сидит напротив за столом, весело болтает, ест одну за другой шоколадные конфеты, дарит Жанне звезды из серебряной бумаги и называет сероглазой королевой.
«Что ваша постановка новая? — спросила Ангелина Дмитриевна. — Говорят, Сталинская премия обеспечена».
«Не скажите, Ангел Дмитриевна. Рудаков, как всегда, в контру нам проталкивает ленинградцев».
«Ну, что может Рудаков, если там понравилось».
«Да ведь и он не прост, у него туда свои ходы».
«Я слыхала, что и вас похвалили. Будете у нас дважды лауреат. Совсем зазнаетесь».
«Сглазите, Ангел Дмитриевна. Постучите по деревяшке».
«Вам-то роль по душе?»
«Не Гамлет, Ангел Дмитриевна, не Гамлет. Зато два эпизода — верные аплодисменты. Ждем вас на премьере».
«На премьере не получится: Леонид Юрьевич не сумеет. Вы вот Жанну нашу возьмите. Она нам потом расскажет».
«Господи, за счастье почту. Прикажете, ваше величество, оставить два билета».
«Лучше сюда пришлите, — сказала Ангелина Дмитриевна. — А то там у окошка, к администратору, всегда очередь»...
В такси Павел Сергеевич всячески за Жанной ухаживал: брал за руку (она стеснялась своей серой вязаной варежки), просил назначить свидание и читал смешные стихи про моряка, которого проглотила акула, — моряк постеснялся вынуть из ножен кортик, чтобы его невеста не подумала, что он режет рыбу ножом. На темных улицах перемигивались разноцветными глазами светофоры, свет уличных фонарей врывался в тесное пространство авто, выхватывал из темноты белое лицо Павла Сергеевича и вновь выливался сквозь заднее стекло. Затормозив у светофора, пожилой водитель повернул голову: «Я извиняюсь, вы случайно не артист М. будете?» — «Случайно буду! И правда, случайно» — засмеялся Павел Сергеевич. Он высадил Жанну там, где она попросила, возле кинотеатра «Москва», и, уже прощаясь, поинтересовался как бы мимоходом, не родня ли она Леониду Юрьевичу. Жанна еще не придумала, что ответить, как, сама не отдавая себе в том отчета, утвердительно кивнула головой.
Когда машина отъехала, Жанна, не снимая варежки, набрала пригоршню снега и приложила к щекам. Она шла пешком в общежитие, вспоминала лицо Павла Сергеевича, его пальцы, шутки, разговоры, звезды из серебряной фольги, «сероглазую королеву» — и жалела, что не сможет рассказать об этом Вале Аскольдовой, потому что об этом так же нельзя было рассказать ей, как и о том, что имеются конфеты городские и — другие, особенные, которые большинство живущих в городе людей никогда не попробует.
И точно так же, не вдаваясь мыслями, почему, Жанна поняла, что, как и Валю Аскольдову, не следует брать с собой на премьеру и Сережу, что Сережа, хотя она никогда на премьерах не бывала, к такой премьере как-то не подходит, да и Ангелине Дмитриевне будет неприятно, если она узнает про него. Сама не зная как, Жанна вспомнила про Наталью Львовну и, несколько робея, предложила ей билет. Наталья Львовна очень обрадовалась: «Это ведь не простая премьера. Билетов в обычных кассах почти и не продавали. Говорят, Сталинскую премию хотят дать».
«Павел Сергеевич тоже говорил», — не удержалась Жанна.
Наталья Львовна улыбчиво прищурила глаза, крепко сжала ей локоток: «Умница вы наша!.. В антракте чай с пирожными — за мной...»
В антракте, едва вышли в фойе, к ним наперерез общему движению неторопливо направился полный, с тяжелыми складками на лице генерал: «А я гляжу, что там за маркиза передо мною в четвертом ряду...»
Наталья Львовна лучезарно улыбнулась:
«Ах, Александр Васильевич, не смущайте! Какая маркиза! Я уже в старушки записалась!»
«Рано. Рано. Не позволим. Ну, что ваш благоверный?»
«Да разве за ним уследишь».
«В отъезде, значит. Слыхал, с повышением поздравить можно?»
«Ах, Александр Васильевич, хорошо, хоть от вас узнаешь. Сам ничего не скажет».
«А мы ему выговор объявим. А что это вы за красавицу с собой привели? Хоть бы познакомили».
«Сегодня, Александр Васильевич, она меня привела. Это наша Жанна».
Генерал потрогал лицо Жанны маленькими неулыбчивыми глазами:
«Да, молодежь...»
«Кадры готовим, Александр Васильевич».
«Это хорошо».
(Жанна подумала: и в самом деле только Сережки тут не хватало с его хохолком и очками Всезнайки на остром носике...)
Генерал взял руку Натальи Львовны, подержал в своей:
«Привет передавайте. Одну, значит, не отпускает? Правильно делает».
Он еще раз цепко всмотрелся в лицо Жанны, коротко кивнул и отошел, снова наперерез общему движению.
Жанна хотела спросить, кто это, но промолчала на всякий случай. Наталья Львовна будто угадала проглоченный вопрос:
«Серьезный товарищ. Следующий раз увидите, порадуйтесь. Наше женское дело — во время улыбнуться и во время не промахнуться».
В театральном буфете было свое фирменное пирожное «наполеон», но, Наталья Львовна, сообщив об этом Жанне, брать его отсоветовала: сахарная пудра сыплется на платье.
На Наталье Львовне платье было из темно-синего панбархата, на Жанне тоже красивое синее платье, шерстяное, с воротником и манжетами из крепсатена, — три месяца назад заказала в ателье, выходное, не поскупилась, и такая удача: оказалось готово как раз к премьере.
«Советую „картошку“, — Наталья Львовна показала на обмазанные шоколадным кремом соблазнительные катышки пирожного, лежащие на блюде. — Такую, как здесь, редко где найдете. Вы, Жанночка, пробовали когда-нибудь „картошку“?»
«Давно», — сказала Жанна.
(Не пробовала, подумала Наталья Львовна.)
«Я вам, Жанночка, положу». — Мельхиоровыми щипцами она подхватила пирожное...
(Во время войны в город вдруг пригнали состав с сахарной свеклой. Ее выдавали по карточкам вместо других продуктов. Корнеплоды были большие, тяжелые, как булыжники, иной раз такие крепкие, что приходилось рубить топором. Свеклу варили, жарили, тушили. В коридоре барака день и ночь томился навязчивый сладковатый запах. Некоторые хозяйки, среди них и мать Жанны пропускали вареную свеклу через мясорубку или мелко рубили ножом, скатывали в колобки, обваливали в кофейном сурогате. С такими колобками пили чай, называлось — пирожное «картошка».)
«Можно, Наталья Львовна, я лучше эклер»...
Пока пили в буфете крепкий душистый чай с лимоном, Наталья Львовна, ненароком или с умыслом, завела разговор о распределении: «Придумали, Жанночка, что-нибудь или ждете милостей от природы? Ведь осталось рукой подать». Жанна сказала, что собирается послать письмо на родину, в облпединститут; учителем в школу, честно говоря, не хочется. «Чем же вам Москва не нравится?» — весело спросила Наталья Львовна, отделяя ложечкой бочок шоколадной «картошки» с белым кремовым «ростком». Да ведь без жилья в Москве и постоянной прописки, сколько ни думай, ничего интересного не придумаешь, возразила Жанна. «Отчего же не придумаешь? — Маркиза смотрела строго. — Синица в руке часто оказывается пойманным журавлем». («Вот она о чем!» — Жанна покраснела.) «И кстати, — Наталья Львовна снова прищурилась. — А Соболев? Соболев-то как же? Он ведь не декабристка, за вами в Сибирь ехать».
«В том-то и дело. У Сережи своя дорога. Я ему мешать не хочу».
«Ах, Жанночка, вы уж мне поверьте: никогда заранее не угадаешь, кто кому помешает».
Дали звонок. Пора было возвращаться в зал.
«Вы, между прочим, тут Последнюю жертву видели? — спросила Наталья Львовна, прикладывая салфетку к накрашенным губам. — Павел Сергеевич замечательно играет. Попросите у него контрамарку».
Пьеса была ничтожная, обычная времянка тех скудных театральных лет, но это была премьера, притом выдвинутая на Сталинскую премию, зал, куда ни повернись, был заполнен людьми, знакомыми Жанне по фотографиям в газетах и журналах и знакомыми между собой, люди эти здоровались друг с другом, перебрасывались двумя-тремя фразами о чем-то, интересном для них и неведомом Жанне, иногда шутками, которые она, даже вслушашись, не понимала, в зале царило настроение вместе праздничное и деловитое, и всё это, вместе с происходящим на сцене, и составляло эту самую премьеру, которая волновала Жанну и нравилась ей. А на сцене к тому же то и дело появлялся Павел Сергеевич (он играл главную роль — инженера-новатора), всякий раз вызывая оживление в зале, и Жанна огорчалась, что эти сидящие вокруг люди с известными всей стране лицами, не знают, что она знакома с Павлом Сергеевичем, что это он пригласил ее на спектакль, что он дарил ей серебряные звезды и называл сероглазой королевой. Как Павел Сергеевич и обещал, дважды эпизоды с его участием вызывали в зале хороший смех и шумные аплодисменты. Первый раз, когда в ответ на реплику отрицательного героя, инженера-консерватора (его играл Томилин), высокомерно объявившего, что он учился на Западе, Павел Сергеевич отозвался весело: «Так ведь и я учился на Западе: родился в Сибири, а институт окончил на Урале», и второй раз, когда, объясняясь в любви, он показывает невесте (ее играла Зерчанинова, по мнению Жанны, так же, впрочем, и Натальи Львовны, несколько староватая и тяжелая), как поднимать петли на чулках...
Когда спектакль окончился, Наталья Львовна подхватила Жанну под локоть, повела вместо гардероба куда-то в дальний конец фойе: «Надо поздравить Павла Сергеевича, поблагодарить». Перед укромной, обитой серым сукном дверью Жанна остановилась в нерешительности: «Посторонним вход воспрещен». «Какие же мы, душенька, посторонние», — засмеялась Наталья Львовна и решительно толкнула дверь.
Уже совсем поздно, проводив Наталью Львовну до дома, Жанна шла по бульвару, от памятника Пушкину вниз к Арбатской площади. Сыпал снег. Народа на бульваре было уже немного. В руке у Жанны пламенела большая красная роза, подаренная ей Павлом Сергеевичем из поднесенного ему букета. На душе было радостно, только совесть немного мучила, что Сережке ничего не сказала про сегодняшнюю премьеру. Ему бы не понравилось, нипочем не понравилось, сидел бы и злился, — утешала она себя. Навстречу попались два молодых офицера, летчики, лейтенанты. Наверно, недавно из училища — новенькие погоны посверкивали золотом из-под нападавшего на них снега. «Девушка, пошли с нами!» — весело окликнул ее один из лейтенантов. «Сегодня не могу, ребята, в другой раз!» — смеясь, крикнула Жанна и помахала розой над головой.