ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

БЛОКНОТ В КОЛЕНКОРОВОЙ ОБЛОЖКЕ

За несколько недель до того, как Нестор был найден мертвым в доме Тельди, и раньше, чем это происшествие на манер дельфийской пифии предсказала (сфальсифицировала, скажут некоторые) мадам Лонгстаф, жизненные пути персонажей данной истории проходили вдалеке друг от друга. «Случайности – это шутки богов над смертными», – вот что заявила прорицательница друзьям. Они не придали значения словам ведьмы, дескать, пустая болтовня. Зато чрезвычайно внимательно выслушали все, что касалось нарисованной девушки, поэтому Карлос Гарсия выпивал по четыре капли любовного зелья каждую ночь полной луны: вдруг подействует?

Остальные пророчества постепенно стерлись в памяти под грузом повседневных мелочей и забот, связанных с управлением фирмой «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго». Жизнь на маленьком предприятии общественного питания протекала весьма неровно: всплески активности, особенно летом и весной, перемежались застоем, например в феврале и марте. Кадровыми работниками были трое: Нестор, Карлос и Карел, а с недавнего времени к ним присоединилась в качестве помощницы Хлоя Триас, немного неряшливая, зато не требующая никакой зарплаты, то есть обходившаяся фирме задешево.

Так и перебивалась «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго», то задыхаясь от нахлынувших заказов, то, по выражению Нестора, впадая в зимнюю спячку, выживая только благодаря мастерству хозяина в изготовлении десертов и уникальных тортов, которые покупали знаменитые столичные рестораны и подавали на стол клиентам в качестве фирменного блюда. Когда наступало время потуже затягивать пояс, когда заказчики почти переставали звонить, когда от безделья вечерняя скука становилась невыносимой, Нестор Чаффино со словами «роrса miseria» опускал со стороны улицы металлическую штору, прощался с работниками до следующего дня и усаживался на кухне разглядывать белый кафель на стене.

Здание «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго» располагалось на бойком месте, оно состояло из двух помещений, сиявших чистотой, что радовало клиентов. Главным помещением являлась просторная кухня. Она была постоянно открыта взорам прохожих: три окна выходили на улицу наподобие витрины, и каждый мог по достоинству оценить порядок, царящий на фирме, Кухня, включая полки и перегородки, была выложена сверху донизу белой плиткой и служила, вне всякого сомнения, для производства кондитерских шедевров. На стенах висели медные сковороды и тазы с ручками. Посередине стоял большой стол с алюминиевой столешницей, на нем – последние новинки кухонной техники с краткими инструкциями по применению. Поддержание абсолютной чистоты и порядка, неукоснительное выполнение требований гигиены – вот как правил Нестор Чаффино в своем государстве.

Другая половина королевства, то есть второе помещение фирмы, предназначалась для приема посетителей, была оформлена в богемном стиле. Нестор не скупился на расходы, стремясь создать у клиентов соответствующее настроение… «Ritorna a Sorrento», – любил он говаривать, толком не зная, что это такое. Зал был декорирован, с одной стороны, под дом сицилийского крестьянина, а с другой – под тратторию без обеденных столиков, но со всеми атрибутами места, где к приготовлению пищи относятся как к искусству и где гурманы испытывают райское блаженство. Если запах на кухне напоминал смесь клубники и какого-то волшебного моющего средства из тех, что имеют английское название, то зал встречал гостей ароматом дорогостоящей полировки (что неудивительно при высоком качестве мебели). Разного рода сувениры навевали мечты о далеких странах: модель корабля с выгравированным названием «Sole mio», а вот пончо, словно забытое кем-то и элегантно раскинутое на диване; слева – набор пресс-папье из Мурано, справа – коллекция морских ракушек, шкатулок и изображений святых. А на стенах – многочисленные фотографии персон, более или менее знаменитых, слегка забытых, живых и умерших, которых объединяет одно – все они хоть однажды вкусили от трудов кулинарного гения Нестора Чаффино.

Каждая фотография имела дарственную надпись. Например, Аристотель Онассис: «Тысячу раз efjaristy, друг Нестор, твой сорбет а-ля Черчилль просто великолепен», Рэй Вентура: «Ah, ton bavarois, mon cher, za vaut bien mieux que d'attraper la scarlatine, dis done!» Мария Каллас: «Браво, Нестор, бра-во!»

«О-о, Мария действительно ценила мои шоколадные трюфели», – любил вспоминать Нестор вечерами, подсчитав выручку и убедившись, что в феврале дела обстоят хуже, чем в январе. Он прятал калькулятор в футляр и, вздыхая, начинал грезить о временах, когда вместе с облатками первых причастий пойдут в ход шоколадные пасхальные яйца («Одно из твоих лучших фирменных изделий, бедный Нестор. А как радовалась им Мария Каллас!»). До Пасхи далеко. И с губ Нестора вновь и вновь со вздохом срывалось: «Porca miseria…»

Однажды изнывающему от зимнего безделья и с ностальгией вспоминающему хороших клиентов, не важно, знаменитых или нет, Нестору пришла мысль написать небольшое руководство по кулинарному искусству, что он и сделал, использовав блокнот в коленкоровой обложке. (О существовании блокнота до сих пор не знает никто, кроме самых близких Нестору людей.) На каждую страницу он занес мелким безукоризненным почерком три рецепта и сопроводил их диаграммами и комментариями. Назвал Нестор рукопись: «Маленькие подлости (книга кулинарных секретов)».

Вступление гласило:

«Все знаменитые кондитеры мира утверждают: секрет приготовления хорошего десерта зависит не от рецепта, а от таланта повара, от призвания человека к кулинарному искусству; и если повар говорит: „Добавить чуть-чуть имбиря или ванилина“, значит, нужно взять щепотку или несколько крупинок указанного продукта. Не верьте этому, послушайте правду. Любой кондитер, любой шеф-повар имеет маленький, но важный секрет, который и оказывает решающее влияние на качество изделия, маленькую подлость, так сказать, и я готов поведать о ней миру».

Книга состояла из нескольких частей.

«Часть первая. Холодные десерты.

О некоторых приемах достижения специфических свойств холодных десертов, а также об ошибках, наиболее часто совершаемых неопытными кондитерами.

…Возьмем, к примеру, пирожное «Плавающий остров». Для достижения наилучшего результата совершенно необходимо, чтобы яйца были свежими. Для взбивания используйте веничек или электрический миксер. Чтобы белок получился воздушным, можно добавить чуть-чуть соли, однако самое верное средство – кофейное зернышко. Следующий шаг – …»

На данном интригующем месте повествование прерывалось и начиналось письмо, адресованное старинному другу Нестора:

Дону Антонио Рейгу

Пансион «Три Анчоуса»

Сант-Фелиу-де-Гихолс

Мадрид, 1 марта 19…

Ты будешь удивлен, дорогой Антонио, когда получишь мое письмо после стольких лет молчания, Но ты удивишься сильнее, если узнаешь: я умер (или почти).

Нестор покусывает кончик авторучки «Паркер-1954» (синий корпус, позолоченные металлические детали), приобретенной, кстати, в ларьке на ярмарке в Сан-Тельмо, где он бывал вместе с другом и коллегой Антонио Рейгом, когда они оба работали в Буэнос-Айресе. Нестор давно собирался написать это письмо, но дается оно ему совсем непросто. Чего стоит фраза «я умер (или почти)». Словно из фантастического романа, особенно это «почти». Однако рак легкого – не фантастика, так что лучше сделать все необходимое заранее. И поскольку каждый готовит завещание по-своему, Нестор пишет необычную поваренную книгу, ее можно рассматривать как государственную измену по отношению к одному из самых закрытых профессиональных сообществ – поварскому, и особенно – кондитерско-поварскому, ведь кулинары никогда и ни за что не раскрывают в точности своих рецептов. Потому-то он и решил озаглавить книгу «Маленькие подлости», да и звучит вроде заманчиво. Нестор собрался поведать о самых тайных приемах, трюках, незначительна казалось бы, мелочах, которые делают суфле пышным, а не сплющенным; о тщательно скрываемых секретах и уловках, которые превращают кондитерское ремесло в искусство доставлять наслаждение.

…Поскольку я не знаю, надолго ли меня хватит, в смысле здоровья, я хотел бы, Антонио, посылать тебе время от времени части текста моего кулинарного завещания. В настоящее время пишу его урывками, в блокноте. С каждым письмом планирую отправлять десять – двенадцать рецептов. Буду тебе благодарен, Антонио, если опубликуешь книгу после моей смерти. Вот сладкая месть нашим знаменитым, респектабельным коллегам, которые копят звездочки в справочнике «Мишелин» и от жадности таят самые элементарные приемы, не так ли? «Маленькие подлости»… По-моему, замечательное название. На днях упомянул его в разговоре со своими сотрудниками, и бедняги перепугались. Они решили, будто я собираюсь рассказать о темных сторонах жизни важных персон, я кое-что узнал за годы своей работы на них. У меня есть помощница, Хлоя, молодая вострушка, она меня ток в лоб и спросила. Я не стал отрицать. Сам понимаешь, тема настолько деликатная, что лучше никому не знать, чем мы с тобой занимаемся на самом деле (бессмертное занятие, осмелюсь сказать с восторгом, и уж, во всяком случае, более достойное, нежели злословие по поводу чужой убогости). А представляешь, какой разразился бы скандал, расскажи мы обо всем, что видели и слышали за эти годы? Взять, к примеру, то, что происходило в Буэнос-Айресе. Ты помнишь фамилию хозяев дома, где ты тогда работал? Сельди или Тельди? Хотелось бы знать, что с ними стало. Кстати, любопытное совпадение: только вчера вспоминал о них, и не потому, что собирался упомянуть в письме. Ты помнишь, какой замечательный пудинг у них готовили?! Я не знаю точного состава ингредиентов, а у тебя наверняка есть полный рецепт, не мог бы ты послать мне его? Так вот, сижу я вчера, пытаясь восстановить в памяти компоненты пудинга, как вдруг эта девочка, Хлоя, приходит и говорит: «Нестор, о чем ты пишешь, расскажи какой-нибудь гадкий секрет». Тогда я вспомнил, что мы с тобой случайно видели в доме… – как их? Сельди—и говорю ей: «Конечно, конечно, дорогая, „Маленькие подлости“ – это книга о людских грехах, но не думай, я пишу не о знаменитостях, нет-нет, ничего подобного. Когда повзрослеешь, ты поймешь: в жизни людей, которых мы называем „нормальными“, встречаются эпизоды более ужасные, чем те, что нам преподносят газеты. А если копнуть поглубже, то откроются вообще потрясающие вещи».

Ты, возможно, спросишь, Антонио, зачем я соврал девочке, будто составляю книгу из сплетен, хотя никогда у меня даже в мыслях подобного не было. Отвечу: чтобы не растрепала об истинном содержании – молодежь такая ненадежная… Только вот ведь как обернулось: начал я вешать ей лапшу на уши – и уже не мог остановиться. Сам удивляюсь, это, похоже, профессиональное: приукрашивать, расписывать. Что ни делаешь, всегда получается свадебный торт– тут молотой карамельки подсыпешь, там клубничного желе добавишь… Смотрю я этак на Хлою, которая прямо сгорает от любопытства, и говорю: «Ты молодая, но должна понимать: мир не без греха. Всякий когда-нибудь да позволил себе небольшую подлость, ну, скажем, супружескую измену или другое лредательство, или кражу, или даже половое извращение. Причем если человек нормальный, без порочных наклон ностей, он стыдится того, что совершил, и, конечно, заслуживает прощения… Однако бывает так, что, стараясь скрыть маленькую подлость, человек идет на гораздо худшее, понимаешь? Уверяю тебя, дорогая, это происходит очень часто; мне самому известно несколько случаев». Ты не представляешь, как вытянулось у нее лицо, девочка безоговорочно поверила в то, что мой потертый блокнот заполнен не десертами, а смачными описаниями чужих грехов. Я пообещал рассказать ей когда-нибудь старую скандальную историю, хотя на самом деле сплетня никого уже не интересует и вообще умрет вместе со мной. Ну и пусть подождет, лишь бы не совала нос в мои записи.

Ведь совершенно недопустимо, чтобы со мной в могилу ушел секрет приготовления настоящих шоколадных трюфелей, не правда ли, дорогой Рейг? Итак, принимаешь ли ты предложение? Если да, то в следующем письме я пришлю первую партию рецептов.

Кстати, наверное, тебе будет интересно. Эта девочка, Хлоя, не удовлетворилась пустым обещанием. Она заставила-таки меня рассказать об одной маленькой подлости. В тот момент я как раз думал о тебе, вспоминая, как мы жили в Буэнос-Айресе, вот и пришел на ум некрасивый случай с сеньорой Тельди. Клянусь тебе, Антонио, я разыграл роль Оливейра да Фигейра, знаешь, персонажа из комиксов о Тентене, он специально собирает огромную аудиторию и мелет языком что ни поподя, лишь бы народ не заинтересовался его секретной информацией. Так и я, твой друг Нестор, поведал о сеньоре Тельди (или Сельди, черт ее знает) своему персоналу: Хлое (глазищи—в пол-лица), Карлосу Тарсии (я ему во всем доверяю) и Карелу Плигу, рассыльному (он чех). Я рассказывал довольно долго (заказов кот наплакал, к сожалению) со всем присущим мне реализмом, чем и горжусь, о том… ну… происшествии в 1982 году, когда в дом Тельди заявилась младшая сестра хозяйки с мужем. Я не назвал ни одного имени; ты же знаешь, я скорее скрытен, чем болтлив. Тем не менее я подробно описал, как они приехали из Испании, обрисовал их в общих чертах: она – прекрасная и грустная, почти печальная (так мне тогда показалось), а супруг… По-моему, он принадлежал к той редкой породе мужчин, которые не имеют понятия о том, насколько они красивы.

Я отметил, что сеньора Тельди кокетничала с зятем, мы все видели. Однако ты ведь помнишь, в Аргентине адюльтер был обычным делом. Никто, даже муж, не придал этому особого значения. Никто, кроме обманутой сестры сеньоры Тельди, разумеется. «Ибо именно она, дорогие мои,—сказал я слушателям,—застукала любовников в комнате на верхнем этаже дома, куда обитатели никогда не поднимались, поскольку незачем».

Молодежь слушала меня затаив дыхание. Удивительно, Антонио, супружеская измена вызывает искренний интерес у нынешних молодых, хотя почти все они имеют опыт интимной связи, причем не только традиционной, но и гомосексуальной, может быть, даже с близкими родственниками, кто знает. История чужой любви, от которой веет тайной и нафталином, по-прежнему неотразима. Признаюсь, в тот день меня посетило великое вдохновение, и я с роскошными подробностями описал, как несколько часов спустя мы обнаружили тело сестры сеньоры Тельди, распластанное на плитах внутреннего двора, остановивших беззвучное, абсолютно беззвучное падение бедняжки из окна той самой комнаты, где муж изменил ей. Лицо было изуродовано при ударе о камень, но глаза остались целы, и в них мы увидели боль, причиненную зрелищем, которое она предпочла бы никогда не видеть. «Отношения между родными братьями и сестрами сложные, друзья мои,—подытожил я, – Если вы были единственным ребенком в семье, то не знаете, что многое в вашей жизни пошло бы по-другому, имей вы брата или сестру. Вы бы только и занимались тем, что сводили счеты друг с другом: „Это мое, а ты всегда хотел забрать!.. Нет, это никогда тебе не принадлежало!“ В многодетной семье всегда есть сильный ребенок и слабый. Рано или поздно кто-то начинает брать верх. Как бы то ни было, в данном случае ясно: старшая сестра обречена вечно нести тяжелый груз своей маленькой подлости. Потому что ее глупое, мимолетное, увлечение, какие случаются во множестве, не имело бы ни малейшего значения, если бы младшая сестра не открыла дверь комнаты на верхнем этаже. А смерть обладает способностью превращать самую незначительную ошибку, самый мелкий проступок в серьезное преступление. С тех пор и старшей сестре, и ее зятю суждено всегда помнить глаза, взирающие на них супреком, задранный подол юбки и нескромно обнаженные ноги, такие белые и невинные, которым не следовало подниматься по лестнице, ведущей на верхний этаж дома».

Однако, Антонио, я что-то увлекся, ты и сам прекрасно знаешь об этом случае, и вдобавок он не имеет никакого отношения к тому, что меня сейчас интересует. На тебя мой рассказ не произведет никакого впечатления, а вот мои слушатели были потрясены, уверяю тебя. Карлос молча уставился на меня, Карел Плиг тоже не проронил ни слова, только Хлоя все допытывалась: «А как звали погибшую сестру? А не подозревала ли она, что те двое давно начали дурачить ее, еще до свадьбы? А муж? Неужели ему было по фигу? Впрочем, понятно, у него самого наверняка рыльце в пушку, как у моих дорогих родителей»,

«Перестань сейчас же! – пришлось мне прикрикнуть. – И вообще, хватит трясти чужое белье». Тут Хлоя недовольно скривила рот, что само по себе не страшно, только в отличие от остальных людей у нее на нижней губе и на языке по металлическому кольцу, так что улыбка вызывает тревогу. Говорят, это мода сейчас токая, ужас! Я стал объяснять ей, что все быльем поросло, дескать, заговорил я о том случае, только чтобы убить время. Хлоя ничего не ответила, просто вылупилась на мой блокнот в коленкоровой обложке, словно там несусветное сокровище. Странная она девушка, ей-богу, Антонио. Пиши я и вправду книгу о чужих подлостях, то рано или поздно пришлось бы включить в повествование и Хлою, Не потому, что она уже совершила что-то плохое (слишком молода для этого), но я достаточно пожил и могу предположить, какая судьба ожидает некоторых людей… Однако не хочу растягивать и без того длинное письмо. А то бы я порассказал тебе о Хлое Триас. Вот замечательная иллюстрация к поговорке: «В семье не без урода». Панк, перекати-поле, жених – чех-культурист… Впрочем, нас с тобой не интересуют банальные судьбы, мы на такие насмотрелись, правда, дорогой Рейг? Возвращаюсь к действительно важной теме. Предлагаю то, что, уверен, вызовет у тебя восхищение: мой секрет номер три, шоколадный мусс. Знаешь, я вдруг подумал, люди похожи на разные десерты, тебе не кажется? Звучит странно, но, к примеру, если бы кто-то попросил меня охарактеризовать эту девушку, Хлою, я бы сказал: мусс с мятой и шоколадом. Причем шоколад очень горький, а мята чересчур пряная. Пожалуй, запишу это определение в блокнот, оно мне кажется точным…

 

ДЕНЬ ВТОРОЙ

КАРЕЛ И ХЛОЯ

– Сиди прямо, дядя, вот так, убери руки, если не хочешь, чтобы я тебе бритвой горло порезала… Осторожно, дядя, и не смотри в зеркало, понял? Не дергайся, как овца под ножницами, дядя, не выводи меня из себя, тогда все получится тип-топ.

Карел Плиг обреченно опустил затылок на высокую спинку стула и, чтобы отвлечься от неприятного ощущения близости острейшей бритвы к нижней губе, принялся считать, сколько раз в монологе Хлои прозвучат слова «дядя» и «тип-топ». Сегодня ему выпала счастливая возможность убедиться, что превратить классическую бородищу, которую он носил со дня отъезда из Праги, в стильную бородку, – деликатная и далеко не простая процедура: занимает по меньшей мере двадцать пять минут.

Он насчитал шестьдесят три «дяди» и тридцать «тип-топов». Были вариации слова «хрен», но их Карел не подсчитывал. «Хорошо, – подумал он, – что испанский язык такой скудный. – И произнес «тип-топ» в ответ на оброненный Хлоей вопрос. – Этак я через два-три месяца смогу говорить не хуже испанцев».

Так оно и случилось. Благодаря сожительству с Хлоей Триас, а также неумирающей любви к латиноамериканским песням Карел через несколько месяцев пребывания на родине Сервантеса свободно владел современным сленгом, разбавленным словами, заимствованными из старинных шлягеров.

Гораздо труднее оказалось приспособиться к негласным законам, регулирующим отношения между мужчиной и женщиной на Западе. Испанские девушки врывались в его жизнь с прямолинейностью и скоростью метеорита. В этом, однако, не было ничего особенного, чешские подруги возникали так же неожиданно. И там и тут девушки отдавались ему прежде, чем он успевал об этом подумать. Никакого ухаживания, покорения женского сердца и тому подобного. Идешь на дискотеку, к тебе подходит девушка: – Танцуешь?

Затем она предлагает выпить, ты соглашаешься – и бац, уже лежишь в чужой кровати с плюшевыми мишками или розовыми подушками, на которых вышито: «Если хочешь голубого принца повстречать, то должна сначала много жаб поцеловать». А со стены на тебя глядит Брэд Питт или другой капиталистический актер, словно контролирует, как ты выполняешь мужскую обязанность, Но существуют и незнакомые для иммигранта правила поведения в постели. Например, нужно по-разному целовать случайную приятельницу и любимую девушку.

– А теперь не шевелись, дядя К. Твоя ямочка на подбородке такая же сексуальная, как у Майкла Дугласа, вот только требуется ювелирное мастерство, чтобы выбрить это местечко, у меня от напряжения вся задница вспотела.

Хлоя назвала Карела коротко – «К.» – перед тем, как впервые поцеловать его по-настоящему. Карела тогда взволновало это необычное и вроде почетное обращение, оно ассоциировалось с фамилией его знаменитого земляка Кафки. Прошли недели, прежде чем он узнал, что «К.» – это всего лишь сокращенное название популярного крема для обуви. Впрочем, к тому времени их чувство переросло в истинную любовь. Они были вместе уже несколько месяцев, позади остался быстро пройденный этап незабываемых первых ласк, когда тела только познают друг друга, но губы не сливаются в страстном поцелуе.

Однажды вечером Карел сидел в баре рядом с захмелевшим молодым человеком. Постепенно они разговорились, и тот поделился философскими откровениями которые случаются только между совершенно незнакомыми мужчинами.

– Нет, брат, ты не прав. Дело не в том3 что здесь все не так, как в твоей стране. Просто наши девчонки мы их зовем «сметанкой», поголовно сошли с ума. Они согласны на любой секс, но если хочешь, чтобы какая-нибудь тебя поцеловала по-настоящему, знаешь, так чтобы язык в рот, то сперва своди ее в церковь, иначе ни-ни. Абсолютно шизанутые, уверяю тебя. Мне кажется они свихнулись, насмотревшись этой ерунды в фильме «Красотка». Так что теперь поцелуй в рот означает «люблю тебя вечно и безвозвратно, аминь», давай трахаться.

Может быть, поэтому к моменту сакраментального «Поцелуй меня, К.» Хлоя и Карел уже освоили на практике все рекомендации «Камасутры».

– Осторожно, дядя, бритва очень острая, как бы не дрогнула у меня рука…

Рука-то у Хлои нормальная, а вот язык… Каков ее язык, Карел Плиг ощутил в самом прямом смысле однажды ночью, которую он потом часто вспоминал

Они познакомились утром в супермаркете. Карел по поручению Нестора покупал мускатный орех для срочной кулинарной надобности, а Хлоя – пакет палочек и две кока-колы «Классик» на завтрак. Она сразу выложила ему многое о себе, что впоследствии окзалось лось правдой. Например, то, что в течение нескольких недель снимает мансарду без электричества вместе с двумя иммигрантами-марроканцами; что ей нравится музыка групп «Лед Зеппелин» и «Перл Джем», а также иногда «Эй-Си\Ди-Си» (какая жалость, у них разные вкус!), что ненавидит родителей и презирает деньги; что ни разу в жизни не садилась на мотоцикл. А той иезабываемой ночью он узнал новые и совершенно обескураживающие щие детали. Это произошло в разгар рамадана, вскоре после того, как они познакомились, в то время он уже подружился с ее соседями Ануаром и Сассемом.

– Пойдем отсюда, – сказала Хлоя в квартире на мансарде. – Ребята постятся и от этого совер шенно невыносимы.

Смеркалось. Хлоя потребовала, чтобы они поехали на такси, хотя мотоцикл Карела стоял у дома. Машина притормозила возле особняка, похожего на те, который думал Карел, существовали только в голливудских кинофильмах сороковых годов. Вдруг, словно ню мановений волшебной палочки, появился швейцар и расплатился с шофером. Хлоя бросила через плечо: – Старики дома?

Карел решил, что у нее престарелые родители, он понял свою ошибку позже, когда познакомился с ними: мать лет сорока с хвостиком, похожа на американскую киноактрису Ким Бэсинджер; отец – копия мужчины с плаката, призывающего курить «Мальборо-лайт». Для Карела это открытие стало очередным уроком Запада: если девушка из богатой семьи взбунтовалась, значит, ее родители выглядят так, словно сошли с рекламных щитов.

Однако осталось непостижимой загадкой капиталистического мира, почему Хлоя, имея в распоряжении особняк, превышающий по габаритам его спортивную школу в Праге, предпочитала жить на грязном чердаке в компании с тараканами, старыми газетами, имитирующими палас, и довольно засаленными ковриками для вознесения молитв Аллаху, или почему питалась в основном сырными палочками и кока-колой.

В ту ночь в доме «стариков» Хлои Карел прошел через суровое испытание, а именно: через первый поцелуй любви, столь долго назревавший. И сейчас, пребывая в состоянии вынужденной неподвижности по милости Хлои («Я только сделаю тебя чуть респектабельнее, дядя, вот увидишь, станешь как новенький, все будет тип-топ, обещаю, а то куда же ты годишься с бородой из юрского периода?»), Карел, глядя в зеркало, не замечал ни новых очертаний волосяного покрова вокруг губ, ни тонких длиннющих бакенбардов, которые Хлоя начала мастерить, он думал о первом поцелуе.

Он вспомнил ощущение нежного влажного рта и неожиданный привкус сплава меди и, наверное, олова. Карел даже засомневался, все ли делает правильно. Он продвинул язык поглубже и замер в испуге: не пораниться бы. Он переменил направление и провел кончиком языка по прекрасным зубам: коренным, клыкам, резцам… «Какой-то стерильный получается поцелуй, – мелькнуло в голове, – слишком аккуратный и правильный, никакой романтики. Но черт возьми, как еще целовать девушку, у которой на языке и нижней губе по металлической штуковине?»

Постель Хлои, как и следовало ожидать, украшали плюшевые мишки. Зато отсутствовали подушки с советами, как заполучить голубого принца. Вместо Брэда Питта сексуальные способности Карела в этот звездный час оценивала группа «Нирвана» в полном составе.

Мышеловка захлопнулась. Они занимались сексом в доме родителей Хлои, и Хлоя целовала его как своего избранника.

– Я люблю тебя, К., – сказала она в ту ночь, – и хочу, чтобы мы были неразлучны навсегда, понимаешь? Не хочу больше приходить в этот дом даже в гости, мать их… Ты – единственное, что у меня есть на свете. Позволь мне жить у тебя. Разреши работать рядом с тобой. Я умею готовить, накрывать на стол. Я буду делать все бесплатно, мне не нужны деньги, лишь бы рядом. Как считаешь, возьмет меня твой шеф в «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго»? Скажи, что да. Послушай, сейчас ты поверишь, что я на самом деле люблю тебя. Я покажу тебе кое-что, о чем не знает никто. – Она начала было вынимать из рюкзака потертую красную шкатулку, но вдруг передумала и достала пару компакт-дисков «Перл Джем»: – Нет, блин, не стоит…

Что она хотела показать? Фотографию бывшего возлюбленного? Девушки всегда хранят портреты тех, кого сильно любили. Однако Карел не решился тогда спросить Хлою.

И теперь, сидя перед зеркалом, он не поинтересовался, действительно ли Хлоя оценивает на «тип-топ» свои парикмахерские усилия, вправду ли ей нравится эта поросль вокруг его губ и эти тонюсенькие, как муравьиная вереница, бакенбарды, в которые превратилась несчастная борода, «Al pa?s donde fueres, haz lo que vieres», – подумал бы Карел, знай испанскую поговорку. А так он лишь взял на заметку, что ему еще многое надо постичь в устройстве западного мира. И конечно, выполнить просьбу Хлои. «Скажу Нестору, что мне нужна помощь в доставке заказов и что это ему ничего не будет стоить, он мужик хороший, поймет».

– Ты умеешь водить мотоцикл?

– На мотоцикле пусть ездят твоя мать, дядя! – отрезала Хлоя и мгновенно, с легкостью поменяла гнев на милость: – Поцелуй меня, К., обними и поцелуй крепко.

И Карел Плиг сделал так, как она хотела, и не только потому, что слова звучали в ритме болеро. Просто к тому времени он пристрастился к сладости ее рта.

 

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

ИЗ КНИГИ «МАЛЕНЬКИЕ ПОДЛОСТИ»

Часть вторая.

Яичные десерты

Не разбив яйца, поджаришь яичницу.(Народная мудрость)

Дорогой мой друг Антонио Рейг, вместе с рецептами направляю тебе это небольшое примечание.

Oeufs Intactes

Возьмите два очень свежих яйца и…

НЕРАЗБИТЫЕ ЯЙЦА, ИЛИ КАК СЕРАФИН ТОУС КУПИЛ РОЯЛЬ

Покинув салон мадам Лонгстаф, Серафин Тоус решил прогуляться. Было еще не поздно, шесть часов вечера; он мог бы позвонить кому-нибудь из друзей (или подруг) и пригласить поужинать вместе, кому-нибудь из близких друзей, перед кем не надо притворяться, казаться симпатичным или вежливым, интересоваться здоровьем согласно правилам хорошего тона; ему не хотелось делать даже таких усилий. Он знал: Эрнесто и Адела Тельди в городе. Эрнесто ему не нравился, а вот с Аделой он был близко знаком в течение многих лет, они знали друг о друге много сугубо личного, поэтому ее компания была бы сейчас очень кстати. Бывает такое неважное состояние души, когда хочется разделить с кем-то свое одиночество. Серафин Тоус мог бы позвать ее без всяких опасений: Адела не станет расспрашивать его о том, что он не желает рассказывать. Дозвониться до нее ничего не стоило: достань из кармана телефон, набери номер (он хранится в памяти мобильника под цифрой три, если быть точным) и: «Адела, у тебя сегодня найдется свободный часок, чтобы поскучать в моем присутствии?» Но вместо того чтобы набрать чей-либо номер, Серафин отключил телефон и таким образом продемонстрировал намерение пережить душевную сумятицу в одиночку, по-мужски.

Он свернул с площади Селенике, где жила мадам Лонгстаф, на улицу Ареналь и направился к Паласио Реаль, даже не представляя, куда заведут его ноги и мысли. В последнее время и те и другие управляли им по собственной прихоти, это-то и обескураживало. Несколько недель назад, например, они привели Серафина к бару «Нуэво-Бачелино», о чем он сожалел, а сегодня – к дому мадам Лонгстаф, что его обрадовало.

– Мы пришли к вам за помощью, сеньора, – сказал он ведьме, словно он сам, его ноги и мысли существовали порознь.

И поведал о том, какую оплошность он допустил, посетив клуб для мальчиков, добавив в конце повествования умоляющим тоном:

– Наверняка есть – должно быть – средство, чтобы сделать меня таким же нормальным человеком, каким я был до смерти моей супруги. Сделайте милость, ведь не должно быть так, что у мужчины вдруг ни с того ни с сего возникают определенные наклонности. Скажите мне, ведь это был мираж, это ненормально, если при виде фотографии мальчика, очень похожего на другого, которого знал в молодости, вдруг внутри просыпаются какие-то неуместные страсти, давно прошедшие, забытые, уверяю вас, мадам, клянусь всем святым… Пожалуйста, скажите мне… Подтвердите, что я вылечусь от лихорадки, она сжигает меня с того дня, как я посетил этот ужасный клуб. У вас должно быть средство, чтобы вернуть меня в то состояние, в каком я пребывал рядом с Норой. Нора – моя жена, понимаете? Она умерла несколько месяцев назад, такая потеря…

Улица Ареналь заполнена народом, шумная толпа увлекает за собой случайного прохожего. Не в силах противиться, он плывет вместе со всеми, словно щепка, подхваченная неумолимым потоком. Здесь и обутые в сандалии туристы, непрерывно сверяющие свой путь со схемами городских улиц, и богемного вида завсегдатаи столичных кафе, и воры-карманники, и разного рода курьеры, бездельники, шарлатаны и нищие. Человеческая масса колышется, перемещаясь по руслу, образованному проезжей частью улицы и стенами домов, и разветвляясь на ручейки, которые утекают в проходы между витринами бесчисленных магазинов: от лавчонок, торгующих накладными волосами, до универмагов и супермаркетов.

– А зачем сеньоху забывать об этом мальчике? – спросила мадам Лонгстаф, не дожидаясь, пока он закончит изливать душу. – Зачем? Ведь если сеньох даже о своих хуках заботится так, что они у него выглядят кхасивыми и молодыми, как у пианиста… И сеньох – уважаемый человек, кабальехо…

Будь проклята манера бразильских предсказательниц обращаться к собеседнику в третьем лице, когда они хотят подчеркнуть свое уважение. Чужая почтительность не утешает Серафина Тоуса. Он не может считать себя ни кабальеро, ни просто достойным человеком из-за мучительного воспоминания о мальчике из «Нуэво-Бачелино». Ты совсем не изменился, Серафин, ты чувствуешь то же самое, что при встрече с Педрито Мартинесом. Тебе тогда не было и восемнадцати, и ты целый год провел, тайком наигрывая сопаты и другие фортепианные пьесы в укромном уголке дома на улице Аподака. Мартинес, твой молоденький ученик… Педрито Мартинес. Какое безыскусное имя и какое необыкновенное тело! Тебя терзал стыд, но параллельно ты испытывал наслаждение, признайся, Серафин, ведь были и наслаждение, и страсть, и… Нет! Это не то, что тебе нужно в жизни, эти угрызения совести, вечный страх перед разоблачением. Мартинес, почти ребенок… Что сказали бы твои любящие родители? А друзья? Ты прекрасно знаешь что: «Баба, проститутка, дерьмо, сучка, гомосек, задница, плебей, педик, педик, педик!..»

В магазине для новобрачных на улице Ареналь можно приобрести роскошный свадебный нарядиз перели вающегося атласа и фату со множеством цветочков. Однако Нора даже не посмотрела на такое. Себе на свадьбу она выбрала чудесное незамысловатое платье из натурального шелка, в котором казалась выше, чем на самом деле, и почти красивой. Она была преисполнена гордостью женщины, которая знает, как сделать мужчину счастливым. Подобных женщин немного на свете, и ему посчастливилось встретить одну из них. И как раз вовремя. Нора-умница, Нора-помощница, Нора-жена, предугадывающая каждое желание мужа, никогда слова поперек не скажет, благослови ее Господь! «Вы, наверное, не понимаете, мадам Лонгстаф, она была само совершенство, просто создана для меня, поймите!»

Людской поток на улице Ареналь, ведя за собой Серафина Тоуса, ответил вместо мадам Лонгстаф:

– Покорись судьбе, парень, расслабься, стань наконец тем, кто ты есть.

Что за глупость! Он давно не «парень» и не хочет плыть по течению, поэтому он и решил посоветоваться с мадам, а та лишь уставилась на него, склонив голову и свесив рыжие патлы на левое плечо. Что происходит, черт побери, даже Лонгстаф похожа на мужчину, лицо – точь-в-точь как у актера, забыл какого. «Не смотрите на меня так, сеньора, помогите, прошу вас, должно быть какое-то средство, чтобы исчезла тень того, кем мне никогда не хотелось быть, никогда, особенно теперь, в мои годы, только представьте, старый гомосексуалист, потенциальный развратитель малолетних…»

В этот момент, слава Богу, Серафину на глаза, словно утопающему спасательный круг, попалась вывеска магазина: «Товары для верующих». Витрина подействовала успокаивающе: гипсовые фигурки святых – чудотворца Антонио Падуанского, спасителя заблудших Христа Мединаселийского, покровителя страждущих Иуды Тадео. Покровителя страждущих…

– Пхоблема чхезвычайно интехесная. – В голосе мадам Лонгстаф прозвучала обнадеживающая нотка. Однако тут же старуха добавила: – С позволения сеньоха, я сегодня не дам ему никакого снадобья, мне нужно вхемя, чтобы обдумать феноменальный случай. Но пусть сеньох не беспокоится, я скохо позвоню ему и пхиглашу на пхием.

– Но, мадам, приходить сюда еще раз… Поймите, я не могу часто посещать ясновидящих, я юрист. Эта профессия требует безукоризненной репутации и имеет мало общего с вашим… искусством прорицания, замечательным искусством, без всякого сомнения, но войдите в мое положение: если кто-то узнает меня, пойдут разговоры… Я очень рискую…

– Замолчите! Замолчите, meu branco Уважаемый (порт.). ], ждите моего звонка, – перебила его мадам Лонгстаф, перейдя от почтительного обращения в третьем лице на бог весть какие бразильские фамильярности. Затем выразилась еще менее уважительно: – Хватит волну гнать, vai, vai, vai Иди (порт.). ].

Когда по улице Ареналь приближаешься к площади Оперы, то начинаешь улавливать мелодии самбы и боса-новы, вальса и танго. Звуки, сопровождаемые ритмичным «раз-два-три, раз-два-три», летят из распахнутого окна Академии бальных танцев.

«Вы не можете отпустить меня так просто, мадам, вы обязаны помочь. Для вас не составит большого труда назначить какое-то зелье, одно из тех, которыми вы так знамениты. В конце концов, все, что мне нужно, – это забыть, сеньора, забыть, не думать о детских руках, о пальчиках, порхающих по клавишам», – мысленно повторял Серафин последние слова, обращенные к мадам Лонгстаф, в то время как его шаги ускорялись под боса-нову. К счастью, сонаты, которым он когда-то обучал Педрито Мартинеса в доме на улице Аподака, совершенно не похожи на песню в исполнении Винисиуса де Мораэса, доносящуюся из Академии бальных танцев, и Серафин отвлекается от музыкальных воспоминаний, вновь ведомый ногами и мыслями в неизвестном направлении. Вот он магазин, где продают пижамы, а вот фирменный «Пэнс энд К°», за ним – солидное и красивое «Кафе-дель-Реаль», дальше – бар, откуда слышится характерное птичье щебетание игрального автомата, возвещающее о чьем-то выигрыше. «Мне хорошо, – думает Серафин Тоус, – мне очень хорошо. Уличная толпа помогает забыть прошлое, у меня получится, я смогу продержаться по меньшей мере до следующего визита к мадам Лонгстаф. Спокойно, Серафин, через несколько секунд твое смятение растворится и исчезнет в привычном состоянии "ни-слова-ни-мысли-ни-чувства"».

Вот-вот не останется и следа от клуба «Нуэво-Баче-лино» и юноши с печальными глазами, нервными пальцами и волосами, подстриженными ежиком; растают всякие воспоминания о Педрито Мартинесе и убогом пристанище на улице Аподака, от которых его избавила обожаемая Нора на годы любви и умиротворения. И людской поток, влекущий Серафина, ускоряет движение, поскольку улица Ареналь сужается и наконец исчезает в новой, недавно устроенной пешеходной зоне. Там, за витринным стеклом, молчаливый, не издающий ни звука, стоит рояль.

Два дня спустя пара похожих юношей водружают инструмент возле камина в его гостиной. По иронии судьбы кто-то размещает на рояле портрет Норы, словно там его законное место. Серафин, глядя на фотографию, обращается к жене: «Нет-нет, Нора, любимая, это не то, что ты думаешь. Ты не должна думать плохо. Во всем виноваты ноги и мысли, это они привели меня в магазин «Реаль-Мусикаль», я не хотел, и все же… Он здесь временно, драгоценная моя, сейчас даже рояли можно вернуть, если что-то не понравится. Побудет в доме два-три дня, не больше, знаешь, ках амулет против злых духов, уверяю тебя, только это, верь мне».

– Шеф, распишитесь за доставку.

Молодой человек протягивает квитанцию. Он одет в рабочий комбинезон без рукавов, руки и плечи совсем не музыкальные, но Серафин все равно изучает их, смотрит на перекатывающиеся мускулы под гладкой кожей, покрытой светлыми, нежными, почти детскими волосками.

– На тебе тысячу дуро за беспокойство, – говорит Серафин, засовывает банкноту в верхний карман комбинезона и дважды похлопывает по нему ладонью, словно хочет удостовериться, что пойманная птичка не выпорхнет в любой момент на волю.

– Вы так любезны…

 

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

НАЧАЛО ИСТОРИИ ЛЮБВИ И ШАНТАЖА

Дону Антонио Рейгу

Пансион «Три Анчоуса» Сан– Фелиу-де-Гишольс

Мадрид, 14 марта…

Дражайший Антонио,

ты не представляешь, как огорчило меня твое письмо. Погубить такого шеф-повара, как ты, лишить любимого дела, загнать в преисподнюю, заставить работать в гадюшнике, в третьеразрядном пансионе, готовить что придется—кокой кошмар/ Ты пишешь, у тебя артроз. Да, эта беда подстерегает каждого, кто занимается нашим ремеслом. Что ж, в таком случае мне повезло больше, чем тебе, судьба избавила меня от подобной напасти, и на том спасибо.

К сожалению, не могу предложить тебе работу, Антонио. Мое маленькое предприятие приносит доход, который едва позволяет покрывать издержки, особенно сейчас, но ты не беспокойся, мы что-нибудь тебе подыщем. Ты просишь меня (артроз особенно сказался на твоем почерке, мой бедный друг; сколько боли в неровных строчках, написанных зелеными чернилами, так ребенок пытается приукрасить свои неумелые каракули), чтобы я разыскал адрес супругов Тельди, о которых не раз упоминал. Для чего он тебе? Наверное, оказавшись в затруднительном положении, хочешь попросить их о помощи? В данный момент я не знаю, где они, однако, вообрази, какое совпадение: два или три дня назад мне попалась их фотография в одном роскошном иностранном журнале. Ты помнишь, как выглядел эль-гальего Тельди тогда, в семидесятых, когда только начинал богатеть? Должен сказать, он мало изменился, по крайней мере внешне, по-прежнему держится достойно, как говорится, ухом не ведет. Почему он тебя интересует? Ты так распространяешься о нем, я не знаю, что и сказать. Конечно, Эрнесто Тельди был странным типом; в высшем свете он считался весьма добропорядочным человеком, тем не менее ты настаивал, что за его преувеличенной деликатностью и хорошими манерами прячется что-то сомнительное. Но согласись, даже если у него был скелет в шкафу, то давно рассыпался в прах, да ты мне и не говорил ни о чем таком. В любом случае о грехах богачей забывают с легкостью, не правда ли? Peccata minuta, дорогой Рейг. Могу предложить твоему вниманию то, что сообщает журнал. В настоящее время Эрнесто Тельди – знаменитый торговец произведениями искусства, весьма щедрый меценат или что-то в этом роде, постоянно разъезжает между Аргентиной и Испанией, любит бывать во Франции. Кстати, на журнальной фотографии он красуется с орденом Почетного легиона на лацкане пиджака. Это в его духе, как тебе кажется? Должно быть, дела у него шли хорошо в Аргентине, когда он начал перепродавать картины. Ты тогда работал у него на кухне, а я время от времени навещал тебя, чтобы поболтать за чашкой мате. Однако задача моего письма в отличие от предыдущих – не вспоминать прошлое, а поднять тебе настроение и помочь разыскать Тельди, если уж необходимо. Не имею представления, где он, но уверен, мы его обязательно отыщем. Как это ни покажется тебе странным, Антонио, с некоторых пор я чувствую, что моя жизнь катится по заранее проложенным рельсам, и не только моя, но и тех, кто меня окружает; словно каждое событие, которое произошло или вот-вот произойдет, является частью мозаики, разнородные элементы постепенно сближаются, чтобы образовать единую картину. Не знаю, как объяснить получше. Думаю, все это связано со старухой, модам Лонгстаф, я рассказывал тебе о ней в последнем послании. Не помню, писал или нет, как мне пришло в голову пойти к ней. На самом деле я лишь составил компанию одному из своих ребят, Карлосу Гарсии. Он загорелся желанием с помощью зелья встретить женщину, увиденную на холсте, то есть нарисованную. Да-да, я тоже считаю, все это вздор, однако, знаешь, с того дня меня не покидает ощущение, кок будто мной кто-то управляет. Происходят чудные вещи. Вот послушай: однажды застаю абсолютно незнакомого сеньора в довольно пикантной ситуации, а через несколько дней вижу его в салоне гадалки и таким образом, по двум-трем фактам, узнаю о его самых сокровенных тайнах, представляешь? Очень странное совпадение. Опять же мадам Лонгстаф, без разрешения, конечно, позволила высказаться относительно моего легкого. Ты не поверишь, все точно. Она заявила, что мне не стоит беспокоиться по поводу рака, и с того дня, к удивлению врачей, мне полегчало. Не будь я скептиком по природе, решил бы, что выздоровел. Теперь не хватает того, чтобы Карлитос встретил вожделенную женщину, о я посреди улицы столкнулся нос к носу с Эрнесто Тельди.

На самом деле все это, конечно, игра случая. Ты как трезвомыслящий человек скажи, ты веришь, что Судьба манипулирует человеческими жизнями, что ей нравится составлять из совершенно неподходящих элементов умопомрочительные комбинации? Нет? И я не верю. Все это, без сомнения, мои домыслы, так что, несмотря на вышеизложенное, буду поступать согласно требованиям реальности, а именно: учитывая, что жить мне осталось недолго (рак – дело серьезное), продолжу работу над своим секретным проектом. Не посылаю тебе никакого рецепта, письмо и ток получилось слишком длинным, в другой раз, дорогой Рейг; моя книжка маленьких подлостей становится день ото дня толще. А пока прошу прощения, звонит телефон.

– «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго», слушаю… Говорите… Алло!.. Pronto!.. Как это «набранный номер не существует»? Я и не набирал никакого номера, рогса miseria, это мне кто-то звонил! Не знаю, что творится с телефонами в последнее время! Рогса miseria! – Нестор вне себя от досады. – Рогсо телефон, porco governo. Наверняка звонил важный клиент!

КАРЛОС И АДЕЛА, ИЛИ ЛЮБОВЬ В ЧИСТОМ ВИДЕ

Адела убрала в сумку мобильный телефон. Трижды она пыталась дозвониться, и каждый раз женский голос с металлическим тембром отвечал:

– Набранный номер не существует.

Адела прекрасно знала, это не так, номер ей дала подруга, присовокупив, что фирма «Ла~Морера-и-эль-Муэрдаго» лучшая из лучших.

– Я и шагу не могу ступить, чтобы не посоветоваться с моим дорогим Нестором. В организации праздничных банкетов ему нет равных. Пригласи его, и он сам обо всем позаботится.

Подруга дала Аделе визитную карточку Нестора, так что ошибка с номером исключалась. Тем не менее металлический голос упрямо повторял:

– Набранный номер не существует.

Тогда Адела подумала: «А не съездить ли на фирму? – Улица Айяла, указанная в карточке, почти пересекается с Серрано, которая находится в двух шагах от улицы Мигеля Анхеля. – Да, прогуляюсь, пожалуй, или поймаю такси; проблема решится за несколько минут. В подобных делах всегда рекомендуется непосредственный контакт с исполнителем». Вдруг, словно угадав ее намерения, неподалеку остановилось такси. Начал накрапывать дождик. «Отлично, как только машина освободится, поеду, и дело с концом, – подумала Адела. – Мадрид неприятен в сырость. Сначала в «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго», попрошу водителя подождать, согласую все детали вечеринки в загородном доме, а потом, к трем часам, в отель «Палас» на встречу с мужем. Надо только подождать, когда выйдет из такси эта дама».

Дверца такси отворилась, и поверх нее появилась копна светлых волос, а снизу – нога в шелковом шлепанце. «Странная обувь для этого времени года», – подумала Адела, но ничего не сказала, жизнь научила ее не болтать попусту.

– С вашего хазхешения, – произнесла пассажирка, и обе женщины на мгновение зацепились взглядами.

Позвольте спхосить, сеньоха, это улица Альмагхо? Извините за беспокойство…

«Что за глупый вопрос! – подумала Адела. – Это улица Мигеля Анхеля. Если не знаешь, куда приехала, зачем выходить из такси?» Не ответив на глупый вопрос, она лишь бросила с вежливой улыбкой:

– Разрешите сесть.

«Надо взять такси, пока дурочка не передумала».

– Вам не надо ехать, сеньоха, – сказала обладательница шелкового шлепанца. – Отпхавляйтесь в дхугой хаз, хотя бы завтха. Да-да, отложите до завтхашнего вечеха то, что вы хотите сделать сегодня. Дождь начинается, вам не кажется?

«Уже начался, старая дура», – подумала Адела, но не успела сказать ни слова, как тапочки продолжили:

– Кхоме того, вы хохошо пхедставляете, что собихаетесь сделать? Вы знаете, как вам доехать до улицы Айяла?

– Без проблем, – вмешался водитель такси, потерявший терпение. – Отсюда самый короткий путь через площадь Рубена Дарио, по улице Альмагро и..,

– Поезжайте на дхугой день и дхугой дохогой, – настаивала женщина. – Вы ведь не хотите испохтить себе меховой жакет, не так ли? Он такой bunito Bunito (bonito) (ucn., порт.) – красивый; неправильное написание слова передает португальское произношение.]. – В речи явственно звучал португальский акцент.

В итоге такси досталось Аделе. Вся сцена показалась ей на редкость абсурдной, но…

…Адела даже не обернулась. Она не увидела собеседницу в полный рост, не заметила, как под дождем намокла копна светлых волос и как взлетел зеленый подол, открыв для всеобщего обозрения несуразные шлепанцы, когда женщина обходила лужу.

– Так что, на улицу Айяла? – спросил таксист. Адела отрицательно покачала головой (не оборачиваясь, ни в коем случае не оборачиваясь).

– Нет. Отвезите меня в отель «Палас». – Адела помолчала. – Скажите, нам не придется ехать по Альмагро, не так ли?

– Без проблем, – заверил таксист, для него, похоже, не существовало никаких препятствий. – Если желаете, поедем на Кастельяну, потом на Колумба, а затем прямо до фонтана Нептуна.

– Отлично, – одобрила маршрут Адела и добавила ни с того ни с сего: – Меня муж ждет, понимаете?

За время пути она ни разу не посмотрела в окно. Экстравагантная женщина права: будет разумнее посетить «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго» завтра, причем выбрать совершенно другую дорогу. Слишком сильный дождь.

Адела Тельди любила Мадрид, хотя некоторые места предпочитала обходить стороной. К таковым, в частности, относилась Альмагро. Усаженная платанами, листья которых покрыты тончайшим пушком, провоцирующим чих, улица почти не изменилась со времен ее детства. Решись прогуляться по знакомому тротуару (что в высшей степени невероятно), Адела наверняка захотела бы попрыгать в «классики», или пробежаться, не наступив ни на одну трещину, или предаться другой не менее умной забаве. Слава Богу, город разросся: магазины, парикмахерские, дома друзей – все находилось вдалеке от улицы, изученной вдоль и поперек. Не было нужды забредать сюда.

На следующий день, в четыре часа, уже от гостиницы «Палас» Адела без особых трудностей добралась до улицы Айяла. В маленьком, приятно оформленном зале фирмы по организации банкетов на дому ее встретил молодой человек.

– Я к вашим услугам через несколько секунд, сеньора. Шефа, к сожалению, нет. Печальное совпадение – ему пришлось отъехать, такое случается крайне редко. Но не волнуйтесь, я все расскажу вам, только принесу наши проспекты. Сеньора?..

Карлос сделал паузу, как в старом кино.

– Сеньора Тельди, первая буква «т», как в «Терезе», – представилась Адела. – А как тебя зовут?

– Карлос Гарсия, к вашим услугам. Вам обязательно понравится наша работа. Через секунду я с вами.

Выбирая в служебном помещении образцы меню и альбомы с фотографиями столов, живописно сервированных и украшенных гроздьями винограда и цветочными композициями, Карлос поглядывал через щель между ширмами. Сеньора Тельди слонялась по залу приемов и рассматривала снимки именитых клиентов. Улыбалась, встречая знакомые лица, и склоняла набок голову, читая дарственные надписи. Типичное поведение клиента, ожидающего, когда его обслужат. А некоторые закуривают, или ходят взад-вперед, или расстегивают пуговицы на верхней одежде. Каждый по-своему осваивается в непривычной обстановке.

«Возьму еще этот альбом, – подумал Карлос. – Не забыть бы показать образцы десертов с фруктами». Он бросил в сторону Аделы виноватый взгляд: нехорошо заставлять клиента ждать. Однако дама, похоже, чувствовала себя вполне комфортно: расположилась на диване, сняла креольское пончо. Жакет, очевидно, тоже ей мешал, хотя в помещении было не слишком жарко, нетерпеливыми движениями она избавилась от него, затем и от платка на шее. Перед Карлосом открылось декольте сеньоры Тельди, изящная шея и трогательная ложбинка между ключицами.

«Какая жалость, небось пару лет назад эта шея потрясала воображение», – подумал Карлос, возвращаясь в зал с меню и набором фотографий.

Через два-три дня весь мир исчезал для Карлоса и Аделы, как только они запирали дверь номера 505 в отеле «Феникс». Музыкальным фоном их страсти служила «Люби меня нежно» в исполнении Элвиса Пресли, а их жажду, за исключением любовной, утоляли фанта-лимон и густой сладкий «Бейли» без льда. Светло на улице или темно, холодно или удушающе жарко – не имело значения, они не чувствовали ничего, кроме тяги друг к другу. А началось ведь со случайного знакомства зрелой женщины и юноши, которые встретились, чтобы обсудить организационные вопросы праздничного банкета, затем продолжили беседу за сандвичами в ресторане «Эм-басси» и коктейлями в баре отеля «Феникс», пока не очутились в постели номера той же гостиницы. Все это было банальным. Необычным явилось то, что они вновь встретились на следующий день, и на следующий, и через день, и всякий раз падали на пол рубашка с логотипом «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго», юбка от Армани, красный галстук-бабочка и бледно-голубая блузка, падали в полном безмолвии, потому что дорогу к обнаженной плоти открывали одни поцелуи, Слова не требовались, их тела, движимые любовью, сами скрупулезно познавали друг друга. «Ни места не осталось, где я тебя не целовал», – плыла по комнате песня Вильфридо Варгаса, и мужчина и женщина поступали соответствующим образом. Аделу переполняло ощущение праздника, ее захлестывало желание, а еще больше нежность, когда она касалась этой молодой кожи, целовала ее снова и снова. «Какая удача, какое везение, – говорила она себе. – Целуй его, целуй, пока есть возможность, не спрашивай ни о чем, не думай ни о прошлом, ни о будущем, считай, что оказалась с ним на необитаемом острове, что безнадежно больна и дни твои сочтены, люби его, как могут любить только такие же, как ты, старухи. Гладь его мускулы, зарывайся пальцами в волосы, спеши насладиться восхитительным вкусом плоти – ты очень счастливая женщина. А он, что он думает?.. Слава Богу, люди не обладают даром читать чужие мысли. Отсюда вывод: целуй его, целуй, люби, Адела, а потом – забывай. И не забудь забывать, это самое важное, потому что все кончается за дверью номера 505».

Карлос без оглядки отдался амурному приключению. Когда любишь, не следует останавливаться и оборачиваться, как это сделала жена Лота, иначе рискуешь превратиться в соляной столп, в стерильного, бессильного, благоразумного истукана, и тогда начнешь задаваться вопросом: «Какого черта я здесь делаю три дня подряд с женщиной, которая мне в матери годится? Я вообще-то хорошо ее рассмотрел?»

Нет, Карлос не разглядывал свою партнершу, поскольку микрокосм номера 505 не обладал достаточной перспективой. Здесь нельзя было прикинуть и оценить такое масштабное явление, как, к примеру, изгиб линии шеи или форма мочки уха. Потому что если ты охвачен химически чистой любовью, всепоглощающей страстью, то можешь охватить взглядом лишь несколько миллиметров плоти, наэлектризованной желанием, и эти миллиметры будут открывать тебе все новые просторы для странствований без определенного направления и пункта назначения. «Мне предстоит далекий путь от пальцев ног твоих до бедер…» Карлос не увлекался поэзией, не испытывал особого интереса к сочинениям Неруды, однако дороги любви для всех одинаковы, и для поэтов, и для официантов. Обе категории хотя бы однажды преодолевали разнообразные географические препятствия в любовном путешествии: полуострова пальцев, пригорки коленей, ложбинки внизу живота. Нужно много времени, чтобы завершить столь долгое путешествие на холмике лобка, под который нырял язык Карлоса и там уж действовал самостоятельно. Впервые в жизни.

Ибо, общаясь с другими женщинами, язык всегда имел конкретную задачу, поставленную Карлосом: «Женщинам нравится так… или этак… а теперь надо поцеловать здесь…» И ласки получались скорее медицинские, чем любовные. Карлос считал себя квалифицированным специалистом в интимной области, до того как он попал в номер 505, его сексуальный контакт обычно походил на вступительный экзамен – либо в клуб умелых и неутомимых трахателей, либо в общество осторожных возлюбленных, которые, пообнимав девушек, спешат отвязаться раз и навсегда («Хорошо, хорошо, поиграю с ней чуток, прежде чем уйти, аккуратно поцелую, сообщу, как я ее обожаю, но все в разумных пределах: она так боится, когда выходишь за рамки сценария»),

В номере 505 не было ни рамок, ни вступительного экзамена, ни потребности искать очертания той, которую в детстве увидел на картине, найденной в кладовке. С другими женщинами он попросту жульничал: закрывал глаза, и мгновенно у Лолы, Лауры, Марты, Мирты, Нильды, Нормы шеи становились как у нарисованной девушки, и ему оставалось только добросовестно выполнять принятые обязательства.

С… (Карлос не осмеливался произнести вслух имя по причине того же суеверного страха: превратиться в соляной столп) не нужно было смыкать веки, мир съеживался до размера маленького участка кожи, по которому путешествовали в данный момент его губы. Влюбленные глаза не замечают морщин и изъянов, они очень близоруки, глаза любви, любая веснушка становится предметом обожания только потому, что принадлежит ей.

Адела не была близорукой. Много лет назад она вышла из клуба услужливых любовниц, в котором существовали правила поведения, отличные от мужского кодекса. Так, считалось необходимым симулировать стоны и учащенное дыхание, дабы партнер не сомневался в своей способности доставить наслаждение, откровенность, а порой и непристойность служили для стимуляции процесса. Вести разговоры в постели – не менее опасно, ходить по проволоке в цирке: можно сказать «пенис», но «член» – никогда, «войди в меня» допустимо, «давай трахнемся» – равносильно самоубийству. Вся эта теория базировалась на практике; притворство действительно эффективнее настоящего чувства, однако лицемерить надо с умом: знать, когда и что сказать, найти время и нужную интонацию, потому что непристойность, подобно иной пище, способна усилить половое влечение, но может и вызвать тошноту.

Адела владела всеми приемами любовного ремесла, но не пользовалась ими ни с прежними партнерами, ни тем более с этим юношей. Ветеран эротических битв, она могла позволить себе роскошь сосредоточиться на удовольствии, оставив притворство. Почему же, лаская Карлоса, она не чувствует новизны, словно много лет назад ее руки уже касались этого тела? Какая глупость, абсурд! И все же впервые за долгое время она теряла контроль над ситуацией. Она, которая лучше других знала, что секс – просто хорошее средство, чтобы убить скуку и спастись от одиночества. Как такое случилось?

Имя сестры, Соледадстоль неожиданно возникло в сознании, что Адела вздрогнула.

– Ты в порядке?

– Конечно, поцелуй меня.

Но поцелуи не помогли. Адела принялась сама страстно обнимать Карлоса. Это был надежный метод, не раз опробованный, начиная с того ужасного дня, когда умерла сестра: утопить в тысячах ласк единственные, послужившие причиной беды. Для того чтобы забыть о мучительном грехе, нужно выхолостить его содержание тысячью подобных проступков.

Уловка сработала. Адела самодовольно улыбнулась: опасность вновь миновала! Вдруг в больших пальцах возникло знакомое ощущение.

«"В пальцах чуть колоть начнет, знай – беда уже идет". Все это было, я уже целовала эту кожу, нет никаких сомнений, – встревожилась Адела и попробовала успокоить себя: – Перестань, единственная твоя беда в том, что ты влюбилась в парня, которому нет и двадцати двух. Одумайся. Наслаждайся и молчи, ты будешь с ним завтра, и в пятницу, и, может быть, на третий и четвертый день, не загадывай дальше. Ты ведь знаешь, дорогая: мечты существуют, но до тех пор, пока не превращаются в реальность. Гостиничный номер 505 – это рай на два, три, четыре дня, даже больше, подумай хорошенько; ты будешь наслаждаться месяцами любви при условии…

Только при следующем условии: едва мальчик уйдет, ты, не теряя ни минуты, позвонишь в «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго» и отменишь заказ на организацию банкета; поклянись, что так и поступишь».

Адела целовала, Адела отдавала свое тело молодым рукам и, что восхитительнее, с упоением вдыхала сладкий аромат молодой кожи.

«Как только Карлос уйдет, ты наберешь номер и отменишь. Было бы непростительной глупостью провести выходные в одном доме с ним и толпой приглашенных, которым что угодно может прийти в голову! Только взбалмошная дура способна перенести свою страсть за пределы номера 505, сагре diem, целуй и не думай, люби и забудь, Адела; мечты испаряются, соприкоснувшись с реальностью. Насладись и заплати за удовольствие тем, что не встретишься с ним вне этих стен, обязательно позвони тому повару!»

Через два часа, как и планировала Адела, Карлос покинул гостиницу «Феникс», а она уселась на смятой постели и набрала телефонный номер.

– Это «Ла-Морера-и~эль-Муэрдаго»? Господина Чаффино, пожалуйста… Рада познакомиться с вами, хотя и по телефону, я госпожа Тельди… Совершенно правильно поняли, Тельди, первая буква «т», как в «Терезе». Видите ли, на днях я была у вас, чтобы заключить договор на обслуживание, и, поскольку вас не было на месте, говорила с вашим помощником, он вам передал?.. Хорошо, хорошо, только теперь я звоню сказать, что передумала…

Адела провела рукой по простыне и зажмурилась, словно хотела обуздать обуревавшее ее чувство. Ох, эти коварные простыни номера 505! Они хранили запах Карлоса, который волновал сильнее в его отсутствие, соблазнял больше, нежели исходивший непосредственно от тела.

Адела решила перебить сигаретным дымом опасный аромат. И отказалась от этой затеи.

– …Что? Да, простите, я здесь, господин Чаффино, я хотела сказать… – Рука нашла среди скомканных простыней тепло их тел. (Осторожно, Адела, подобные находки приносят несчастье романтическим женщинам, не умеющим играть по правилам.) – Вы меня слышите, господин Чаффино? Простите, я подумала… Видите ли, я звоню для того… (не делай этого, Адела, не делай). На самом деле я звоню… чтобы подтвердить нашу договоренность, – предает себя Адела, гладя вмятину, оставленную Карлосом. И десяти минут не прошло с тех пор, как он ушел. Губы все еще чувствуют вкус его поцелуя: «До завтра, любовь моя»… И по-прежнему тревожно покалывает в больших пальцах: «By the pricking of my thumbs something wicked this way comes». – Да, да, верно, все остается в силе… Только мероприятие сокращается до субботнего ужина. (Ты смалодушничала, это ничего не меняет, какая разница, пробудет он там один или два дня.) Я позвоню вам завтра, чтобы обговорить детали, хорошо? (Ты проиграла. Ты побеждена. Ты сглупила, как все недалекие женщины, над которыми столько смеялась!) – Да-да, решено. Скажите, господин Чаффино, как вы со своими помощниками предполагаете добраться до места? Хорошо, хорошо, я выпишу чек. Праздник только в субботу, но зато какой праздник!

 

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

ИЗ КНИГИ «МАЛЕНЬКИЕ ПОДЛОСТИ»

Часть третья.

Шербеты и другие холодные десерты

Мадрид, 25марта,..

Дорогой Антонио,

я говорил. Говорил! Произошло то, что я предчувствовал: объявились супруги Тельди. Ты не поверишь, в тот же день, когда я послал тебе письмо, Адела Тельди позвонила и сделала заказ на проведение банкета в их загородном доме «Лас-Лилас» на юге. Сначала предполагалось, что мероприятие продлится два дня, с ужином, завтраком и т. д., представляешь, а гости заночуют в доме, но потом решили ограничиться субботним банкетом. Не важно. Конечно, доход будет меньше, но зато каково, а? Как я думал, так и получилось!

Что бы все это значило? Во всяком случае, тебе происшедшее на пользу: теперь я могу сообщить адрес Тельди. Они живут в Мадриде, в отеле «Палас», если захочешь написать им в «Лас-Лилас», то я передам и его координаты. Однако вернемся к делу, сюрпризы и совпадения удивительны, но долг превыше всего.

Посылаю тебе рецепты, которые доставят тебе истинное удовольствие. Речь идет о секретах приготовления шербетов—королей холодных десертов. Но прежде чем перейти к сей маленькой подлости, хочу попросить тебя об одном одолжении.

То, что я сопровождаю рецепты письмами, вполне логично. Но тебе, по-моему, писать ни к чему. Будет лучше, если ты с настоящего времени начнешь отвечать мне по телефону. Естественно, оплата переговоров за мой счет, а как же иначе! Не хочу тебя расстраивать, мой друг, но я вынужден признаться: с огромным трудом понимаю твой почерк. Кроме того, ты пользуешься зелеными чернилами, и строчки похожи на… похожи на провода, облепленные грустными попугайчиками. А некоторые места вообще не поддаются расшифровке. Например, абзац про старый секрет Тельди и что-то насчет исчезновения людей в Аргентине. Поверь, кусок совершенно нечитабельный, попробую одолеть завтра по дороге в «Лас-Лилас». Если ты действительно намерен писать к Тельди, советую очень постараться: боюсь, у него не хватит терпения разбирать зеленые каракули на трех-четырех листах; ему попросту станет скучно; это болезнь нашего времени, Антонио: все постоянно скучают.

За исключением твоего покорного слуги, конечно. Мне предстоит в ближайшее время грандиозный банкет в Малаге для группы коллекционеров, Тельди хочет как следует угостить их с какой-то целью. Я обязательно расскажу тебе, как все прошло, поскольку уверен, что будет интересно; обожаю вечеринки, когда полон дом разнообразной публики, в таких случаях всегда происходит масса неожиданностей. Беру с собой Хлою (ту девушку, о которой рассказывал в первом письме, она довольно хорошо накрывает на стол), Карела Плига и Карлоса Гарсию. Все трое имеют опыт работы на загородных ужинах, так что мне не придется ни о чем беспокоиться, с легкой душой займусь приготовлением заказанных блюд и любимых десертов. Я даже думою сотворить нечто особенное, этакий sorbef surprise, достойный Тельди: холодный, дорогой и эффектный – как, на твой взгляд?

Что касается книги, вот парочка тайных трюков, на сей раз в области шербета и мороженого. Но прежде чем начну подличать, еще раз прошу тебя: позаботься о почерке, дорогой Рейг… Скажи честно, ты ведь не собираешься шантажировать Тельди? Будь осторожен с этим делом. Не сочти меня навязчивым, но все-таки поделись планами, мы же друзья, не так ли?

Ну а теперь о рецептах недели.

Как правильно приготовить шербет из манго

(секрет маэстро Поля Бокюза)

Чтобы фруктовые шербеты, и особенно шербет из манго, не растекались, необходимо иметь под рукой букетик цветков календулы, а лучше два. Далее…

 

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

ЭРНЕСТО ТЕЛЬДИ И СЕНЬОРИТА РАМОС

Ротонда отеля «Палас» множество раз служила в качестве солидного, респектабельного фона для интервью с самыми различными именитостями. Ковры производства королевской фабрики «Реаль-де-Таписес» смягчали и без того по-кошачьи вкрадчивые шаги Джулиана Барнса, а роскошное кресло, в котором он позировал для репортеров, позволяло демонстрировать дорогие французские мокасины. Вестибюль, где сквозь пальмовые ветви просвечивал чрезвычайно бледный лик Ла-Тойи Джексон, помогал Версаче формировать оригинальный образ медузы.

В ротонде запечатлевались и известные спортсмены, и актеры, ставшие легендами, и левые интеллектуалы, и политики правого (но только умеренно-правого) толка – любая знаменитость рано или поздно выбирала для съемок это просторное, сияющее светом сферическое пространство, подобного которому не найти ни в одном другом отеле Мадрида, и не только потому, что изображение получалось первоклассным. Сама обстановка здесь работает на имидж, портретируемый как бы говорит: обратите внимание, господа, мне нравится роскошь, но я не люблю помпу, мне привычен комфорт, но с легкой примесью декаданса; я, конечно, преклоняюсь перед мощью научно-технического прогресса, но все же – о! – как важно для настоящего художника уметь воспринимать окружающий мир с почти неуловимой, но такой оправданной, сбалансированной, такой совершенной утонченностью.

Именно подобным образом выглядел уникальный интерьер ротонды отеля «Палас», во всяком случае, на взгляд Эрнесто Тельди, назначившего там встречу фотографу и корреспонденту журнала «Меценат» – специализированного престижного издания с тиражом около 350 тысяч экземпляров, распространяемого среди избранных подписчиков по всей Европе. Уже несколько месяцев редакция журнала добивалась от Эрнесто Тельди эксклюзивного интервью «в профессиональном тоне, но понятного для простых смертных, что-нибудь о человеческих слабостях небожителей, о личностях высокого полета, но на уровне журнала «Форчун», вы меня понимаете».

Тельди ожидает сеньориту Рамос и фотографа за столиком, на котором, словно в хорошо продуманном сценарии, пестрят остатки скромного завтрака: стакан с недопитым грейпфрутовым соком, чайная чашка, тарелка с хлебными крошками, предположительно от гренка. Сам персонаж сцены занят перелистыванием газеты «Файнэншл тайме», причем, естественно, лишь страниц раздела, посвященного вопросам искусства.

– Доброе утро, сеньорита Рамос, Агустина Рамос, не так ли? – Следуют поцелуй в щеку журналистки, приятельский хлопок по плечу фотографа. – Позвольте представиться – Эрнесто Тельди. – Произносится дружески и одновременно чопорно, с сохранением дистанции. Подобный стиль поведения очень импонирует журналистам элитных изданий, особенно таким вот «сеньоритам рамос», которые, как правило, весьма развиты умственно, но внешне ничем не выделяются, за исключением крошечной оригинальности, вроде леворукости или легкого косоглазия. На диво часто их отцы, дяди и так далее по семейному древу оказываются весьма талантливыми художниками, до сих пор не признанными либо уже несправедливо забытыми (как еще некультурен наш мир!). Посему «сеньориты рамос» считают, что им не повезло в жизни, что они попусту тратят свои дарования на супердорогой, но псевдоинтеллектуальный журнал типа «Меценат», да вдобавок – и это особенно огорчительно – обязаны повсюду таскаться с этим Чемой.

Чема – фотограф. Он гораздо моложе сеньориты Рамос, имеет предосудительную привычку не вынимать изо рта жевательную резинку и одевается возмутительно негармонично: полосатые кроссовки и брюки в клеточку! Это, конечно, свидетельствует о дурном вкусе, однако не мешает делать снимки, которые порой производят более яркое впечатление, чем всегда замечательные статьи сеньориты Рамос, Впрочем, сегодня она никоим образом не допустит, чтобы ее превзошли, так как приготовила для Тельди серию весьма острых и даже дерзких вопросов, полностью – заметьте – основанных на документальных материалах. В ее распоряжении неотразимое оружие: мощный интеллект плюс крепкий профессионализм, она покажет этим несчастным редакторам журнала «Меценат», что такое настоящее интервью.

– Доброе утро, сеньор Тельди.

Маленькая сеньорита Агустина Рамос, утопающая в подушках обтянутой красным гобеленом софы, вооружается диктофоном.

– Раз-два-три, проба, – произносит она и добавляет в качестве заголовка: – Интервью с Эрнесто Тельди, коммерсантом испано-аргентинского происхождения и крупным коллекционером произведений искусства.

– Я бы сказал, только испанского происхождения, – уточняет Тельди с латиноамериканским акцентом. – Многие думают, я аргентинец, поскольку полжизни прожил в Буэнос-Айресе да и фамилия у меня похожа на итальянскую, но уверяю вас, я стопроцентный испанец.

Сеньорите Рамос не нравится, когда интервью прерывается незапланированными репликами, поскольку тогда приходится останавливать диктофон и перематывать кассету. К тому же в данной ремарке нет особой необходимости. Она тщательно подготовилась к беседе и прекрасно знает, что Тельди в конце шестидесятых был юным жителем Мадрида, без денег, но с большими запросами. В отличие от своих сверстников он бросил постоянную работу в Испании и устремился в Аргентину на поиски счастья. Момент он выбрал, казалось, неподходящий: золотые времена для серебряной страны прошли. Тем не менее ему удалось сколотить целое состояние на спекуляции произведениями искусства. Тельди скупал их за бесценок и втридорога перепродавал в Европе: картины Сорольи, Соланы, Русиньоля, Сулоаги, небольшие, но превосходно выполненные работы Моне, Боннара и Ренуара, попавшие в Буэнос-Айрес в начале двадцатого века. Благодаря удачным сделкам Тельди превратился в преуспевающего, уважаемого всеми профессионала, а в последнее время и щедрого мецената. Идеальный герой для журнала, специализирующегося на вопросах искусства, а точнее, на шайке безграмотных богачей да погубленных их долларами талантах. Именно с таким изданием сеньорита Рамос имеет несчастье сотрудничать. И она знает лучше, чем кто бы то ни было, что в биографии каждого крупного дельца, включая Тельди, есть темные пятна, сеньорита Рамос намерена осветить их вопреки политике своих шефов: «У, болваны неотесанные, вот увидите, каким должно быть интервью об искусстве!» Но прежде нужно…

– Скажите, господин Тельди, что для вас искусство – хобби или бизнес? – задает сеньорита на редкость оригинальный вопрос, являющийся неотъемлемым компонентом всех интервью «Мецената».

«Что за нелепость!», – думает она и мысленно проклинает сеньора Ханейро, учредителя и хозяина журнала, а заодно владельца сети обувных магазинов, которому миллионы дают право унижать серьезных людей, ну разве не унижение – задавать тупые вопросы типа «является ли бизнес вашим хобби?».

Тельди – он сидит в кресле – меняет позу. Ему вопрос также кажется глупым: каждому известно, что в наше время искусство – это бизнес, наравне со всем остальным. Тем не менее он отвечает как положено:

– Ни то ни другое, разумеется. Искусство – это источник эстетического наслаждения, одно из благ цивилизации, то, что отделяет культурного человека от животного и приближает к богам.

«Отлично, – думает Рамос. Поскольку обязательная программа выполнена, можно приступать к атаке. Она достает блокнотик, в который терпеливо занесла важные сведения из жизни Тельди. – Смотри на меня, Тельди, – внушает сеньорита, – смотри и готовься к первому выстрелу».

Она начинает задавать остроумно сформулированный вопрос, который наверняка придется не по вкусу собеседнику, но в это время… Журналистка не успевает закончить фразу, ее внимание отвлекают сразу два звука. Один испускает чавкающий рот фотографа, любителя жевательной резинки, второй – клак, клак, клак, КЛАК – его аппарат, по мере того как перемещается вокруг Тельди и производит вспышку. Это, как обычно, выводит из себя сеньориту Рамос, но жаловаться некому: главный редактор предпочитает интервью с фотографиями «для придания живости и достоверности». «Рамос, вы ничего не понимаете, образ – основа современного мира, один-единственный жест ценится больше, чем тысяча слов. И не спорьте, пожалуйста, Рамос».

Рамос и не спорит, даже когда Чема становится между ней и интервьюируемым, стараясь увековечить характерное движение объекта, ибо тот поглаживает бородку, отвечая на опасный вопрос, так и не законченный сеньоритой.

– Нет-нет, вы ошибаетесь, дорогая. Уверяю вас, существовавшая в те годы возможность с легкостью приобретать картины не имеет ничего общего с политическими проблемами Аргентины семидесятых, ничего общего с репрессиями и кошмарными преступлениями грязной солдатни. Интерес к произведениям живописи подскочил раньше. Не забывайте, в течение многих лет я состою членом комиссии по расследованиям UN. («Ю-Эн», – произносит Тельди на английский лад название ООН, чтобы придать своей гуманитарной миссии статус.) Так вот, будучи, как я отметил, членом Комиссии по расследованиям нарушений прав человека, я, естественно, никогда не пользовался конъюнктурой, чтобы…

– Разбогатеть за счет тех несчастных, которые и так пострадали от военной диктатуры.

– Несомненно, дорогая, – перебивает ее Тельди, хорошо знающий: у подобных напористых дам необходимо сразу отбирать инициативу, иначе окажешься на лопатках. – Именно поэтому мы создали филантропическую Ассоциацию помощи жертвам государственного террора. Как вам известно, я явился одним из учредителей, причем в то время это был очень рискованный шаг, поверьте, мы говорим о периоде с 1976 по 1983 год, в то время играть в героизм было чрезвычайно опасно, уверяю вас.

Он смотрит на сеньориту Рамос. Взгляд филантропа, такой нежный, останавливается на лодыжках, представляющих наиболее привлекательную часть ее анатомии. «Красивые лодыжки», – говорит взгляд, и сеньорита Рамос едва сдерживает улыбку, ибо если она и неприступна, то не настолько, чтобы устоять перед глазами connaisseur. Тем не менее – долг превыше всего – она берет себя в руки и продолжает с неумолимостью инквизитора:

– Да-да, может быть, то время и не способствовало проявлению героизма, зато помогало ловить рыбку в мутной воде, кое-кто стал очень богатым. Разгул государственного террора, напоминаю вам. Так в чем заключается ваш секрет?

– Секрета нет. – Взгляд Тельди опускается с лодыжек на туфли сеньориты Рамос. Дорогая модель – на самом деле подделка. Журналистка поджимает ноги, чтобы галантный сеньор не догадался. – Видите ли, Агустина, – до чего славно звучит ее имя в его устах – единственный секрет того, как добиться успеха в ужасные времена, о которых мы с вами сейчас беседуем, – это большой труд и великое презрение к диктатуре. Но ведь цель нашей встречи – поговорить о чистоте искусства, а не о грязной политике, не правда ли, дорогая? Не лучше ли нам придерживаться темы?

Тельди делает ударение на последнем слове, и Чема пользуется моментом, чтобы запечатлеть лицо интервьюируемого, освещенное возвышенно-волевым выражением.

Сцена производит сильное впечатление на даму, завтракающую через два столика от них. Она сдавленным голосом вскрикивает: «О!», и локтем толкает в бок мужа.

– Смотри, Альфредо, какая шишка! – восторженно восклицает дама. – Вон, вон, слева! Это не Агнелли, владелец «Мазерати»? Ну очень похож на флорентийского кардинала!

Хорошо осведомленный муж отвечает, что Агнелли никогда не был владельцем «Мазерати», ему принадлежит транснациональная компания «Оливетти» («Вот бестолочь!»).

Чема тем временем продолжает щелкать фотовспышкой, а сеньорита Агустина Рамос предпринимает очередное усилие загнать Тельди в угол коварными вопросами,

– Ну хорошо, положим, доказательства вашей связи с военными найти трудно, что говорит в вашу пользу, иначе бы вы просто не заслуживали прощения. Обратимся к искусству, и только искусству. Как ни прискорбно, существует несколько легенд по поводу того, как вы сколотили состояние. Говорят, например, вы приобрели у некоего человека, который позже покончил жизнь самоубийством из-за непосильных долгов, превосходную картину Моне за ничтожную сумму, а потом перепродали по цене, в двадцать раз превышающую первоначальную. Правда ли это?

– Да. – Тельди очаровательно улыбается. – Факты изложены верно, однако истолкование далеко от истины. Бывший владелец Моне не только жив, но и является моим большим другом, он один из богатейших людей Южной Америки. Да, я всегда стремился помогать людям, зная, что они воздадут сторицей, но разве это заслуживает порицания, Агустина?

По мнению сеньориты Рамос, господин Тельди все менее заслуживает порицания. Особенно когда смотрит на нее; это происходит редко, но достаточно для того, чтобы ей захотелось вновь почувствовать на себе его взгляд. Она гордится своей проницательностью, поэтому все больше восхищается обаятельным собеседником, который, несмотря на колкие вопросы, постоянно улыбается. Однажды он даже протянул к ней руку («Всего лишь однажды, Бог мой!»), но так и не коснулся ее колена; настоящий кабальеро, вне всякого сомнения. Вот он снова смотрит на нее. Сеньорите Рамос кажется, что она тает, что от нее сейчас ничего не останется, кроме пятна на красной софе: «Бог мой, да ни один аппарат не способен уловить ауру этого мецената, этого восхитительного филантропа». «Опять же, – мысленно добавляет сеньорита, пытаясь сохранить объективность, – факты говорят сами за себя: Тельди подробно и откровенно объясняет, куда он вложил деньги, полученные честным путем благодаря своему увлечению искусством.

– В две школы для детей, брошенных родителями, ты понимаешь, о чем я говорю, дорогая…

Как приятно, что он обращается к ней на ты, и эта «дорогая» звучит чудесно!

– …в стипендии для талантливых студентов, не только художников, но и музыкантов, писателей; не следует скупиться, когда речь идет об искусстве, тем более что мы должны возвращать то, что дарит нам жизнь, как тебе кажется?

И сеньорита верит всему, что ни скажет этот мужчина обладающий необыкновенным даром сопереживать. Какая искренняя щедрая душа, сколько правды в его словах!

– Вспомнила! – сообщает мужу дама через два столика от них. – Этот тип не Агнелли, а актер. Как же его зовут… Энтони Хопкинс? Шон Коннери? Нет, кажется по-другому, у этого усы и волосы седые. Хотя подожди-ка, ну конечно, снимается кино, и так нужно по сценарию. Все ясно, это артист, он должен все время вживаться в роль, чтобы выглядеть естественно на экране Ты меня слышишь, Альфредо?

Но Альфредо не слышит и слушать не хочет Конечно, солидные, седовласые мужчины нравятся женщинам, зато вызывают ненависть у их мужей, особенно лысых. Кроме того, хотя Альфредо не слышит о чем идет разговор за соседним столиком, он уверен– этот тип – не Шон Коннери, напрасно несчастная журналистка, совсем девочка, балдеет от него, как и жена «По-моему, он просто плут и бездельник», – думает Альфредо, а произносит:

– Пойдем, Матильда.

В это время Тельди говорит сеньорите Рамос:

– Мы вот все рассуждаем об искусстве с большой буквы. Конечно, приятно побеседовать о Моне и порадоваться тому, что владеешь многими чудесными произедениями. Однако есть вещи, которые доставляют мне гораздо большее удовольствие, и я мог бы рассказать тебе о них. Во-первых, хочу признаться, дорогая. Только выключи магнитофон: то, что я скажу, не представляет интереса для такого журнала, как «Меценат», с его тиражом в триста пятьдесят тысяч экземпляров, распространяемых среди… Меценатов? Нет, мерзавцев от искусства, ты согласна?

Сеньорита Агустина более чем согласна, она выключает диктофон и смотрит на Чему, опасаясь, как бы нахал не помешал предстоящему признанию. Фотограф, закончив работу, сидит поодаль метрах в десяти, жует резинку и изучает экспонометр.

– То, что я собираюсь предложить тебе, является моей маленькой слабостью, но приносит огромное счастье. Увидишь, ты тоже получишь удовольствие. Полагаю, крупный филантроп на моем месте поведал бы тебе о своих отношениях с другими меценатами: как он приглашает их к себе, показывает новые, на зависть друзьям и конкурентам, приобретения, предлагает обмыть наиболее удачное, например, какое-нибудь изображение Божьей Матери из Византии, которое купил у торговца, специализирующегося на вывозе предметов искусства с Востока. Короче, описал бы тебе сборище мошенников, как это бывает, сама знаешь. Не отрицаю, мне тоже периодически приходится участвовать в подобных спектаклях, да, я присутствую на их коктейлях и заключаю с ними сделки. Однако истинную радость общения, дорогая, я получаю от любителей искусства с большой буквы, причем «с большой буквы» означает не приоритетные цены, а раритетные ценности.

«Будь у меня возможность поближе узнать тебя, Эрнесто Тельди, я позабыла бы и о продажном «Меценате», и о разоблачительном интервью, и о слухах насчет твоего сомнительного прошлого. Всегда и везде по-настоящему великие личности становились жертвами клеветы со стороны бесцеремонной публики. Ах, если бы это было возможно, если бы…» Так думает Рамос, а внутренний голос профессиональной журналистки талдычит: «Не сдавайся, Агустина, ни за что не сдавайся, хотя бы внешне оставайся неприступной, как стены Сарагосы в 1808 году». Но у воинственной Агустины порох уже отсырел.

– Послушай, через несколько дней я организую вечеринку, ты должна на ней присутствовать, – говорит Тельди, прикидываясь, будто его только что осенило, хотя на самом деле заранее продумал способ нейтрализовать тщеславную щелкоперку, раскрашенного попугая, задающего опасные вопросы. – Я вышел из народа и не хочу от него отрываться. Видишь ли, у меня возникла идея позвать в мой загородный дом группу коллекционеров, но не тех, что скупают Пикассо по всему миру или помешаны на ранних изданиях «Гамлета», не прочитали ни одной строчки, а цитируют на каждом шагу: «То be or not to be?», не имея понятия, что дальше. Но мы с тобой помним этот чудесный пассаж: «…Кто бы плелся с ношей, чтоб охать и потеть под нудной жизнью…» и так далее. Короче, все эти «выдающиеся» коллекционеры и тупоголовые богачи любят не искусство, а владение предметами искусства. Мои же гости далеко не такие.

Тут Эрнесто Тельди начинает соблазнять оригинальным предложением сеньориту Рамос, а заодно и триста пятьдесят тысяч торговцев произведениями живописи.

– Это, конечно, между нами. Для подписчиков журнала «Меценат» мы оставим первую часть нашей беседы, ты расскажешь им, как развивается моя деятельность в качестве филантропа, об усилиях, предпринимаемых мной по продвижению искусства в массы, о моих стипендиях для молодых талантов, и – точка. Наемники от искусства не умеют чувствовать тонко, поэтому не заслуживают глубокого анализа моей личности. Мы же, ты и я, совсем другие.

В качестве иллюстрации к вышеизложенному Тель-ди объясняет, почему ему столь важно познакомить Агусту на следующей неделе с необыкновенными коллекционерами; любителями оловянных солдатиков, охотниками за экзотическими кинжалами, саблями и ножами, собирателями пивных банок и чучел животных, специалистами по фарфоровым куклам, книгам о призраках и котелкам для приготовления пищи.

– Для нас, – подчеркивает он в заключение пламенной тирады, – эти безделушки священны; они являются примером того, что я называю истинной любовью к искусству.

Из присущей осторожности Эрнесто Тельди не упоминает о том, что во время «вечеринок», устраиваемых им для разношерстной компании экстравагантных коллекционеров, нередко удается (не без помощи алкогольных напитков) приобрести задешево раритеты, которые в иной ситуации вряд ли бы продали. Не стоит ранить чувствительную сеньориту незначительными подробностями. А в остальном пусть журналистка будет в курсе: великодушный меценат организует встречу настоящих знатоков, в высшей степени оригинальных людей в обстановке, далекой от снобизма и меркантильности.

– При желании ты бы тоже могла присутствовать, – настойчиво внушает Тельди.

«Жизнь очень несправедлива», – думает сеньорита Агустина, обласканная теплом диванных подушек.

Она представляет, каково это – оказаться среди людей, непохожих на признанных и невыносимых живописцев, на вульгарных богачей, путающих Моне с Мане, и на бездарных плебеев, формирующих редакционную политику «Мецената». Мягкая белая рука Эрнесто Тельди приближается к ней в очередной раз и опускается на подлокотник софы.

«Вот настоящая артистичность», – восхищается журналистка.

Тельди вопросительно смотрит на нее: – Ну так что, Агустина? Ваше решение, дорогая сеньорита Рамос?

Жизнь и в самом деле несправедлива. Агустина, дорогая сеньорита Рамос, была бы счастлива ответить утвердительно, да, увы, в эти дни ей суждено на другом краю света брать интервью у японского коллекционера, обладателя картины Ван Гога, которую многие считают подделкой. (Уж этому-то мошеннику достанется от неподкупной журналистки!) Итак, вместо праздника в доме Тельди – скучная встреча в Японии. «Мне просто не везет и никогда в жизни не везло», – с грустью констатирует сеньорита.

– Ах, как жаль, как жаль, – сокрушается Тельди и пользуется случаем завершить беседу. – Я буду скучать без вас, дорогая. Не забудьте: ни слова о нашем секрете. Люди такие мелочные: вы не поверите, единственное, что их интересует, это сколько денег я уделяю молодым талантам и сколько расходую на филантропию. Голый расчет и ничего более, бросим же им эту кость, не так ли, дорогая?

Агустина прощается. Он целует ей руку, ту самую, которая напишет для «Мецената» скучнейшую традиционно хвалебную статью об Эрнесто Тельди, человеке, который всего лишь за несколько лет сумел стать филантропом международного значения.

– Вы необыкновенная личность, господин Тельди, – говорит сеньорита.

Он в ответ подмигивает ей так ласково, что это почти похоже на поцелуй:

– Адьос, Агустина, мы обязательно увидимся. «Когда?! Когда?!» – мысленно стонет сеньорита Рамос, направляясь к выходу, а Эрнесто Тельди садится в кресло и с облегчением переводит дух, словно только что пробежал стометровку с препятствиями.

В это время почти разом происходят два события.

– Теперь я точно вспомнила, кто этот тип. Он играл людоеда в фильме «Молчание ягнят»! – восклицает дама на соседней софе. – Как думаешь, Альфредо, он согласится дать мне автограф?

– Господин Тельди, – раздается голос гостиничного посыльного, неизвестно откуда взявшегося, как и полагается настоящему профессионалу в его деле, – вам письмо.

Жена Альфредо приближается к Тельди, сейчас она услышит его голос. И муж тоже.

– Carajo! – Тельди стремительно встает с кресла, увидев конверт; это второе письмо за последние сутки, одинаково плохой почерк и зеленые чернила, строчки похожи на провода, облепленные попугайчиками,

– Ты слышала, что он сказал, Матильда? – спрашивает жену Альфредо. – Теперь убедилась, что это не актер из Голливуда?

Эрнесто Тельди не в силах разобрать ни имя под текстом, ни сам текст, кроме нескольких слов, написанных печатными буквами; они присутствовали и в предыдущем послании: «лейтенант Минелли…», «аэродром дона Торкуато». Далее строчка скакнула вверх, словно ее автор усмехнулся: «Ты помнишь, Тельди?»