На сей раз он её ждал.

Он не спал, а сидел, скрючившись в углу, опутанный цепями ночных теней. Тех самых теней, что давали ей силу, как солнце и дождь дают силу цветам и деревьям. Только ядовитые чёрные цветы — такие, как она, — чахнут от солнца и насыщаются лунной отравой.

Он даже не вздрогнул, когда она появилась. Только испуганно вскинул глаза — круглые, как у совёнка, — и натянул поближе к подбородку какую-то тряпку.

— Ты снова здесь, — сказал он негодующе, но в то же время почти жалобно.

Она не ответила. Она мягко опустилась на пол в другом углу, подобрав под себя нескладные тонкие ноги. Она молчала. Он тоже молчал, следя за тем, как даже в темноте её волосы горят, бросая тревожные отсветы на полузакрытое ими лицо.

— Зачем ты приходишь? — спросил он почему-то шёпотом.

Она резко повернулась всем телом; на секунду ему показалось, что она прыгнет, на него, как дикая рысь — такой напряжённой была её поза, так яростно взметнулись зелёные глаза.

— Затем, что я так хочу, — глухо сказала она. — Я всегда делаю то, что хочу.

Он посмотрел на неё изумлённо.

— Ты словно повторяешь чужие слова.

— Может быть. — Она стиснула коленями ладони, как будто хотела их раздавить.

Он не сводил с неё глаз.

— Ты страдаешь, — сказал он, наконец.

— Какое тебе до этого дело? — прошептала она.

— Но ты же приходишь ко мне. — Он решительно откинул ветошь, служившую ему постелью, встал и подошёл поближе. — Я не понимаю. Ты говоришь, что ты нечистая сила, но ты приходишь сюда, в святое место, и не причиняешь мне никакого зла. Может быть, это всё шутка? Может быть ты, обычная девушка?

— Что? — она вскочила. — Замолчи! Меня уже принимали за обычную девушку! С меня довольно! Пойдём!

— Куда?!

Но она, не слушая, содрогаясь, как от рыданий, схватила его за плечи. Даже сквозь ткань он ощутил, как холодны и тверды её руки. И в тот же миг они оказались в церкви, внизу. Он рухнул на пол, держась руками за голову. Купол завертелся у него перед глазами. А она возвышалась над ним, стройная и тонкая, как шпага, с искажённым болью лицом.

— Смотри!

Рыжая грива взвилась, точно её подхватил ураган. И в тот же миг полопались все витражи. Стёкла с отчаянным звоном брызнули на пол. Мириады разноцветных осколков — прозрачных и тёмных, ярких и тусклых — усыпали всё, запутались даже её в волосах, и там запылали, как драгоценные камни.

— Хочешь ещё?! Смотри!

Она стиснула зубы и вскинула ввысь бешено горящие, полные жгучих непролитых слёз глаза.

— Смотри!

Статуи святых, безмолвно взиравшие на них из поднебесья, вдруг закачались, словно это были не каменные глыбы, пережившие века, а фигурки из папиросной бумаги. И затем они тоже посыпались вниз — бесшумно, на лету превращаясь в мягкую белую пыль. Эта труха засыпала их, как манна небесная.

Она опустилась на пол — прямо на груду осколков, — и откинула голову — так, что волосы коснулись каменных плит. Рыжие змеи, ползущие по серому праху. Она огляделась. Глаза её сами были как два осколка стекла. Тусклые. Холодные.

— Довольно? Или, может, мне разрушить стены? Или поджечь весь монастырь, чтобы вся эта грязь и рухлядь запылала до самого неба? — Она провела ладонью по лицу, затем закрыла его руками.

Он подошёл — как будто ступая по углям.

— Кто ты? — прошептал он. — Что ты такое?

Она оторвала безжизненные руки, подняла лицо, посмотрела на него в упор.

— Я не знаю. У меня есть сила — и это всё. Это всё что я знаю.

— Нечистая сила… — прошептал он.

— Нечистая? — она устало усмехнулась. — Чистая, нечистая — кто это может знать? Да что это вообще такое? Вот тебя, скажем, тоже, трудно назвать очень чистым.

— Не кощунствуй! — вскричал он, побагровев. — Твоя сила… она…

— От нечистого. Знаю. — Она с готовностью кивнула. — Можешь поверить, я это слышала. Правда, вот незадача — я даже не знаю, кто это такой. — Она повела плечами. Её плечи были широкими и угловатыми, но один из коронных жестов Белинды и Люция всё равно получился весьма изящным.

Он смотрел, и его лицо бледнело на глазах. Губы несколько раз хватали воздух, прежде чем выдавить звук.

— Ты… не знаешь…

— Нет. — Она яростно взметнулась всем телом, как рыба о лёд, ударилась о камни, усыпанные битым стеклом.

— Говорю тебе, я ничего не знаю. Ничего. Ничего, ничего! Но я так больше не могу. Я не выдержу. — Она повернулась и прижалась лицом к стене. Её волосы горели ржавым цветом запёкшейся крови. Крови её истомившегося сердца.

Она не плакала — просто замерла; неподвижно, как надгробное изваяние.

Он подошёл, опустился рядом на колени и обнял её за плечи.