На следующее утро, пока ещё было сумрачно и тихо, и между деревьев плыли обрывки тумана, Анабель, крадучись, вышла из дома. По узким тропкам, щедро посыпанным листьями и иглами, она углубилась в лесную чащу, куда утро ещё не проникло. В глухом месте, известном только животным и гномам, она отыскала глубокую чистую реку. Ледяная вода гулко и мерно гудела, струясь между крутых берегов, по которым карабкались корни деревьев, похожие на грязные длинные волосы.

Анабель скинула платье и, не разбегаясь, кинулась в самое сердце речного кипения. Тут же вода обхватила её, смяла в железных скользящих объятиях, разбила на бесчисленное множество кусочков и тут же, забавляясь, вылепила вновь — смеющуюся, мокрую — и такую же холодную, как тайные подводные течения.

Холодную, как всегда. Холодную — как в её мире.

Она возвращалась — задумчивая, тихая. Мокрые волосы падали ей на лицо тёмно-рыжей вуалью.

Солнце уже открыто светило. Деревья качали ветвями от лёгкого ветра. Клубнично-розовые облака румянили небо. Пахло хвоёй и влажной корой деревьев. Воздух казался хрустальным и чуть не звенел.

Позади своего молчаливо ждущего дома Анабель обнаружила куст малины. Не долго думая, она набрала самых крупных и сочных ягод и отправила прямо в рот. Упоительно сладко. И вдруг она услышала совсем близко чей-то звонкий возбуждённый голос. Знакомый голос. Голос Поросёнка.

Она вышла из-за дома и увидела, что Марта и Поросёнок идут по тропинке прямо к её дверям. Поросёнок то и дело вырывал свою ладошку из руки матери и вприпрыжку бежал вперёд, что-то приговаривая и распевая. Только строгий окрик заставлял его остановиться и, насупившись, вернуться.

Конечно, он первый заметил тёмную фигуру Анабель.

— А мы к тебе, а мы к тебе! — заверещал он, бросаясь к ней и скача козлёнком вокруг. — Мы — пришли — к тебе — в гости! Да — да — да! Ля- ля — ля!

— Доброе утро, — Март сдержанно кивнула Анабель, — Поросенок, как только проснулся, так, не умолкая, о тебе и говорит. Рвался посмотреть, как ты тут живёшь.

— Мам, пойдём! Ну, пойдём! — Поросёнок, сгорая от нетерпения, потянул мать за платье. — Пойдём, ты посмотришь, как там внутри!

— Можно? — Подчёркнуто вежливо обратилась Марта к Анабель.

— О… конечно…

Они вошли внутрь. Марта ахнула.

— Но… боже мой. Тут даже ужаснее, чем я думала! Как тут можно провести хотя бы одну ночь? Где ты спала?!

— На… полу, — честно призналась Анабель.

— Но, господи, ты же так заболеешь! Девочка! Ты просто сумасшедшая!

Анабель стояла молча, не зная, куда деваться. Марта, осуждающе сжав губы, качала головой. Поросёнок тем временем вскарабкался на лестницу.

— Мам, мам, смотри! — крикнул он. — Я сейчас залезу на чердак! Там ужасно темно, а я не боюсь!

— Осторожно! — крикнула Марта. И в ту же секунду послышался скрип и оглушительный грохот. Лестница рухнула — гнилые щепки и вековая пыль усыпали всё вокруг.

Поросёнок лежал на полу.

Сначала он был неподвижен; затем дёрнулся отчаянно всем телом и издал дикий исступлённый крик.

— Мама, мама, больно! — завизжал он, подвывая. — Ой, как больно! Мама!

Его круглое личико взмокло и побагровело. Он трясся всем телом, как в лихорадке. Марта бросилась к нему, опустилась рядом на пол.

— Где больно? Где? — торопливо спросила она.

— Нога! О-о-о! Больно! — рыдал Поросёнок.

Марта осторожно приподняла штанину (Поросёнок при этом завопил ещё громче), и увидела уродливый отёк… и неестественный угол, под которым лежала нога.

— О, нет. Господи, — прошептала она, серея. — Он сломал ногу. Что же теперь делать?!

Анабель стояла всё это время, не в силах даже вздохнуть. Её всю сковало неведомое прежде мучительное чувство. Никогда, никогда она не видела такого, не слышала таких чудовищных криков. Что это, ну что это? Боль? Она не понимала, её всю колотило. Каждый крик Поросёнка резал её, точно бритва. Внутри всё горело и обливалось кровью. Хороший, хороший, мой маленький. Я не хочу! Не надо, пусть ему не будет так больно! Больше всего на свете она хотела, чтобы боль Поросёнка прошла, прекратилась, исчезла. Довольно, довольно!

Анабель не заметила, как её зелёные глаза наполнились белым яростным светом. Она напряглась, как пантера перед прыжком.

— Больно! Мама, мне больно! — захлёбывался криком и слезами Поросёнок.

— Нет, — проговорила Анабель, — Нет! — Она и сама не вполне понимала, что говорит. — Хватит! Тебе сейчас не будет больно, не будет! Ты слышишь?! Это пройдёт, пройдёт. Сейчас это кончится. Тебе не будет больно.

Последние слова она уже прокричала. Лицо её потемнело, губы были закушены в кровь.

Поросёнок умолк. Несколько секунд он лежал, глотая слёзы и растерянно моргая. Затем встрепенулся, встал. Потопал ногой о землю.

— Не больно! Мне не больно, мамочка, — сообщил он Марте, уже улыбаясь.

Марта коснулась ноги, не веря своим глазам. С её лица сошли все краски, рот приоткрылся.

— Целая, — прошептала она, — Нога цела. Не может быть. Она же была… была сломана. Была! О, господи, это чудо.

Она медленно встала, прижимая к себе Поросёнка.

— Это чудо, чудо, — повторяла она. — И это сделала ты… ты… — Она замолчала и только смотрела на Анабель с безграничным благоговением.

* * *

— Белинда, это было так прекрасно. Не знаю, смогу ли я объяснить. Я исцелила его. Он кричал, ему было так больно. А мне было его так жалко. И тогда это случилось, Белинда, случилось! Я исцелила его, исцелила своим состраданием!

— Нет, Анабель. Сострадание тут не при чём. Ты исцелила его своей силой. Ты сделала это, потому что захотела. Захотела, чтобы он исцелился. А мы всегда получаем то, что хотим. Вот и всё.

— Нет, не говори так, Белинда. Это звучит так… грубо.

— Это звучит правдиво, Анабель.

— Неужели желание, воля… сильнее сострадания, Белинда?

— Воля сильнее всего, Анабель. Сострадание — это слабость. А воля, желание — это сила. Сила получать то, что ты хочешь.

— Я не хочу это слушать, Белинда! Это жестоко, жестоко, жестоко!