Тайная вечеря

Мф. 26, 17–20; Мк. 14, 12–17; Лк. 22, 7–18

Наступала Пасха, величайший праздник Израиля, установленный в память чудного изведения еврейского народа из египетского рабства. С ним соединялось также воспоминание об избавлении от погибели первенцев еврейских кровью Пасхального агнца (Исх. 12, 17–27). Эти радостные события, положившие начало самостоятельности народа, делали праздник Пасхи особенно дорогим и вожделенным сердцу каждого израильтянина. Знаменательный обряд заклания и снедения агнца, заповеданный Моисеем (Исх. 12, 3–11), придавал Пасхальной вечери исключительную торжественность. Для обозначения поспешного выхода из Египта, евреи присутствовали за этой вечерей одетые по-дорожному, с жезлами в руках (12, 11). Празднество начиналось чашей вина, которая символизировала физическое освобождение из рабства. Отец семейства или старший в доме брал в правую руку эту чашу с красным вином, разбавленным водою. Вино непременно употреблялось красное, в вспоминание агничей крови, спасшей первенцев израильских от погубления, и разведенное водою, потому что пить его должны были все, и женщины, и дети. Держа чашу, глава семейства произносил благословение в таких словах: «Нынешний день был временем нашего исшествия из Египта. Да будет благословен Господь!» – и, отведав из чаши, передавал ее домочадцам. По умовении рук в пиршественную комнату вносили по-праздничному убранный стол с горькими травами, напоминавшими потомкам Израиля горькую жизнь предков их в Египте (1, 14). Затем на стол полагали хлеб, Пасхального агнца, испеченного на огне без преломления костей (12, 8, 46), особо приготовленное мясо, и также жидкое блюдо из разных плодов, для обмакивания в нем трав и кусков снедаемого. Глава семейства брал со стола горькие травы и в воспоминание горечи рабства в Египте съедал их и раздавал вкушать другим.

Далее следовала вторая общая чаша, символизирующая духовное освобождение. Прежде чем ее выпить, читали: «Рабами были мы у фараона в Египта». Старший изъяснял значение Пасхи и приглашал присутствовавших воспеть хвалу Богу; тогда все собрание пело 113 и 114-й псалмы. После сего, по омовении рук, старший преломлял пресный хлеб в воспоминание поспешного бегства из Египта; опресноки – хлеб бедствия, не настоящий хлеб. Произнесши благословения, глава вечери вкушал горьких трав, мяса и агнца; примеру его следовали все присутствующие. Вечеря продолжалась, и среди беседы предлагалась третья чаша, выпиваемая за спасение евреев от войска египетского. Присутствующие благословляли имя Господне и выражали надежду на будущую жизнь.

Наконец, выпивали четвертую чашу в память дарования Торы на Синае.

Была еще пятая чаша – чаша Илии, пророческая. Из нее в этот день не пьют. Чаша Илии – самая красивая, часто сделана из драгоценных металлов; ее ставили на середину стола. Когда возглашали: «Излей гнев Свой…» – дети открывали входные двери, чтобы Илия мог войти, и следили, как будет убывать вино в пятой чаше, если Илия придет и невидимо будет пить из нее.

Чаша пророка Илии символизировала обещание Бога избранным: Я введу вас в ту землю о которой Я, подняв руку Мою, [клялся] дать ее Аврааму, Исааку и Иакову, и дам вам ее в наследие (Исх. 6, 8). Чаша пророка Илии – знак того, что кроме тех четырех раз, когда Господь избавлял Свой народ во время исхода из Египта и жизни в земле обетованной, будет еще избавление – в будущем. Избавление это связано именно с пророком Илией потому, что именно он возвестит о пришествии Мессии: Вот, Я пошлю к вам Илию пророка пред наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их (Мал. 4, 5–6).

Празднество оканчивалось пением аллилуиа – пением псалмов 115–118. Ветхозаветная Пасха начинала совершаться таким образом за 1609 лет до Рождества Христова. И Господь Иисус Христос с учениками совершил эту Пасху.

Но если для простого израильтянина праздник Пасхи соединял в себе радостные воспоминания о древних благодеяниях Божиих народу, то для Богочеловека, и особенно в наступающее время великих событий, он имел глубокий таинственный смысл. Пасхальный агнец служил прообразом Агнца непорочна и пречиста Христа (1 Пет. 1, 19), вземлющего на Себя грехи мира (Ин. 1, 29); заклание сего агнца со всеми обрядами, предписанными законом преди зображало крестную смерть Искупителя (19, 36), а выход израильтян из Египта предвещал избавление рода человеческого Кровью Ходатая Новаго Завета (Евр. 9, 15) от рабства мысленному фараону, имущему державу смерти, сиречь диаволу (2, 14). Господь знал, что каждый раз, празднуя Пасху, Он предпраздновал Свои страдания и смерть, а теперь приближался час, когда прообразование должно было уступить место самой истине. Всеведущий видел, что завтра, перед тем временем, как иудеи соберутся на Пасхальную вечерю для вкушения прообразовательного агнца, Он, истинная Пасха, уже будет заклан за грешное человечество (1 Кор. 5, 7) и Своею смертью запечатлеет и совершит весь сеновный закон, все прообразования и пророчества. Последняя Пасхальная вечеря, естественно, должна была принять вид прощальной вечери небесного Учителя с учениками.

Преднамереваясь на последней вечери передать ученикам Свои чувства, ясно и прямо возвестить недосказанное прежде (Ин. 16, 25, 29) и преподать им Страшные Тайны Тела и Крови Своей, Господь наш Иисус Христос восхотел окружить святое собрание таинственностью. Эта таинственность была тем необходимее, что, как известно было Всеведущему, не только состоялось определение синедриона взять Его хитростью и убить (Мф. 26, 4), но что даже между избранными учениками скрывался предатель, условившийся в цене с врагами Господа и искавший лишь удобного случая для приведения в исполнение своего намерения (ст. 15, 16). Внезапное нападение могло бы нарушить тишину святых минут и прекратить прощальную беседу в самый важный момент, что было бы для учеников потерей невознаградимой. Но предусмотрительная таинственность, укрыв святое общество от внимания злобствовавших, сделала прощальную вечерю для самого погибающего предателя трогательным предостережением, последним решительным призывом к покаянию. И вот, когда настал предпоследний день земной жизни Спасителя, приступили к Нему ученики и спросили: где хощеши, шедше, уготоваем да яси Пасху. Обратившись к апостолам Петру и Иоанну, Господь сказал: шедша, уготовайта нам Пасху, да ямы. Выполнение этого поручения ввиду опасности, грозившей святому обществу, требовало крайней осмотрительности и совершенного соблюдения тайны, а посему для приготовления последней вечери были избраны Господом из числа двенадцати два довереннейшие ученика, которые и впоследствии представляются действующими в полном согласии (Ин. 13, 23–24; 18, 15–16; Деян. 1, 8, 14). Жители Иерусалима, следуя древнему обычаю, охотно и даже бесплатно давали иногородним комнату для совершения Пасхальных обрядов. Таким образом, на обязанности Петра и Иоанна лежало найти такую комнату, приготовить столы, ложа, а также и все принадлежности Пасхальной вечери – вино, агнца, горькие травы, и на этот раз, без сомнения, простой хлеб, потому что законом Моисея дозволено было вкушать опресноки не прежде как вечером 14-го нисана (Исх. 12, 8; Втор. 16, 3) и все квасное было устраняемо из дома лишь утром того дня.

Необычное поручение, предупреждавшее Пасху иудейскую, давало понять ученикам, что предстоит вечеря необычно торжественная и знаменательная. Петр и Иоанн обратились к Божественному Учителю с новым вопросом: где хощеши, уготоваем? Они знали, что Пасху должно было совершать не иначе как в Иерусалиме, вблизи храма, и так как, по выражению блаженного Феофилакта, «ни они сами, ни Христос не имели собственного дома», то и спрашивали, в каком доме и у кого именно приготовить вечерю. Господь отвечал: идита во град, – се восходящема вама во град срящет вы человек в скудельнице воду нося; по нем идета в дом, в оньже входит, и рцета дому владыце: глаголет тебе Учитель, – время Мое близ есть, у тебе сотворю Пасху со ученики Моими, – где есть обитель, идеже Пасху со ученики Моими снем? – Своим временем Он назвал «Свое заклание», по изъяснению того же толковника, и этим намеком желал, с одной стороны, показать, что «Он закалается не без ведома о том и не против воли Своей», а с другой – изъяснить причину, почему Он намеревается совершить Пасху днем ранее времени, указанного законом. Домохозяин, к которому Иисус Христос послал учеников, вероятно, был тайным последователем Его, потому что, как замечает отечественный писатель, «дом для вечери должен быть избран самый безопасный, у человека верного и надежного: другой почел бы за долг дать знать синедриону о Том, Кто в доме его совершает теперь Пасху».

Петр и Иоанн отправились в Иерусалим, при входе в город нашли все, как наперед было сказано им, и приготовили Пасху. С наступлением сумерек, около того времени, когда по закону (Втор. 16, 6) должно было совершать Пасху, Иисус Христос, окруженный учениками, пришел в Иерусалим. Тихо и незаметно, среди праздничного движения города, наполненного богомольцами, святое общество достигло того дома, где была приготовлена для него комната, убранная по-праздничному. Здесь когда настал час вечери, Господь возлег и двенадцать апостолов с Ним.

Тайная вечеря началась с ветхозаветной Пасхи, которую Господь совершил на день раньше, как полагалось путешествующим, по закону. Это было 13 ни сана, а поскольку отсчет дней шел с вечера – и бысть вечер, и бысть утро, день един (Быт. 1, 5), – то уже начинался Пасхальный день 14 нисана. (То есть после захода солнца конец четверга, 13 нисана, был самым началом пятницы, 14 нисана.)

По обычаю, были приготовлены четыре чаши вина. Поставили и пятую чашу, предназначенную пророку Илии. Но в горницу Сионскую пришел не пророк Илия, а Духоносный Гость, Сам Господь.

Это была последняя Пасха, которую Иисус Христос праздновал с данными Ему и возлюбленными Им до конца (Ин. 13, 1; 17, 6). Раскрывая Свое сердце настолько, насколько ученики могли понять превыспренние чувства души Богочеловека, Иисус Христос предначал вечерю многознаменательными словами: желанием возжелех сию Пасху ясти с вами, прежде, даже не прииму мук: глаголю бо вам, яко отселе не имам ясти от нея, дондеже скончаются во Царствии Божии. Он желал ее, потому что пришел не нарушить закон, но исполнить (Мф. 5, 17) и указать высший смысл его. Он желал Пасхи ветхозаветной, потому что знал ее образное и сеновное значение (Евр. 8, 5) и намеревался заменить образ и сень самою истиною. Он желал этой Пасхи именно ввиду приближающихся страданий, потому что Сам был и Агнцем непорочным и пречистым, предуведеным к закланию прежде сложения мира (1 Пет. 1, 19, 20), и великим Первосвященником, священнодействующим Себя Самого в умилостивительную и очистительную за грехи мира жертву (Евр. 9, 11, 28). И после прообразовательной Он желал также «Пасхи истинной, новозаветной, не только осязаемой, но и созерцаемой, не только вещественной, но и духовной, и Божественной, не только закланной, но и живой, и животворящей, начинаемой прежде мук, дабы она была всегдашней свидетельницей предуведения и свободного приятия мук, но уже заключающей в себе спасительное действие креста для всех времен, как свойственно действовать вечному началу» (святитель Филарет Московский).

Ветхозаветная Пасхальная вечеря шла далее с некоторыми особенностями. Господь взял чашу, произнес над нею благословение и, подавая ученикам, сказал: приимите сию и разделите себе: глаголю бо вам, яко не имам пити от плода лознаго, дондеже Царствие Божие приидет. Эта первая чаша, которою обыкновенно начиналась Пасхальная вечеря, а также некоторые другие признаки, как то: обмакивание пищи в блюдо (Мф. 26, 23; Мк. 14, 20; Ин. 13, 26), заключительное пение (Мф. 26, 30), показывают, что Господь наш Иисус Христос, оканчивая Ветхий Завет и утверждая Новый, благоволил вкусить, по выражению церковных песнопений, «Пасху древнюю, сеновную и законную». С этим предположением вполне согласны мнения святых отцов и учителей Православной Церкви. Святитель Иоанн Златоуст, спрашивая: почему Христос совершил тогда Пасху? – отвечает: «потому что древняя Пасха была образом имеющей быть и надлежало истине заступить место образа; прежде показал Он тень, потом предложил истину на трапезе». Также выражается святой отец во многих других местах своих творений, и толкованию его следовали позднейшие святые отцы и учители Православной Церкви. Преподобный Иоанн Дамаскин говорит: «в горнице святого и славного Сиона, Христос, вкусив с учениками Своими ветхозаветной Пасхи и исполнив Ветхий Завет, умыл ноги ученикам», а блаженный Феофилакт прямо замечает: «наперед Он совершил прообразовательную Пасху, а потом совершил и Пасху истинную». Впрочем, допуская, что Спаситель на последней вечери совершил ветхозаветную Пасху, нельзя думать, что Он совершил ее вполне так, как требовал обычай, установившийся в то время не без влияния толкований книжников и фарисеев. Обрядность Пасхи, заповеданная законом Моисея (Исх. 12, 3–11), была не так сложна, как расширенная позднейшими дополнениями ревнителей преданий старец (Мк. 7, 3). При совершении последней Пасхи при конце Ветхого и начале Нового Заветов, Сыну Человеческому подобало показать, что Он не только отвергает человеческие дополнения к закону Божию, но и для самой законной Пасхи, так же как и для субботы (Мф. 12, 8), есть воистину полновластный Господь и Владыка. Предварение иудейской Пасхи целыми сутками, отсутствие опресноков, для которых не наступило еще время, заклание агнца не во дворе святилища, где агнцы были закалаемы лишь 14-го нисана после полудня, беседы с учениками, составлявшие как бы отступление от иудейской обрядности, – все эти обстоятельства достаточно показывают, что последняя Пасхальная вечеря, оставаясь по намерению Господа закона вполне законною, и походила, и не походила на законные иудейские вечери. Она служила как бы преддверием и приготовлением к той истинной Пасхальной вечери, на которой Богочеловек принес Самого Себя в Таинственную жертву за грехи всего мира.

 

Омовение ног

Ин. 13, 1–20

Господь Иисус Христос был окружен двоими учениками, между которыми находился также предатель Иуда Симонов Искариотский, уже таивший в себе ужасный замысел. Богочеловек ясно зрел будущее, видел своего предателя, знал, что наступает время земной разлуки с теми, которых Он приготовлял для продолжения Своего дела в мире. Дальнейшие действия и слова Его запечатлены тем величием Сына Божия, которое ясно давало разуметь, что, по выражению святого евангелиста, Отец вся даде Ему в руце, и яко от Бога изыде и к Богу грядет (13, 3). Он, возлюбль Своя сущия в мире, до конца возлюби их (ст. 1) и в последние часы пребывания с ними «не упустил ничего, что следовало сделать тому, кто сильно любит» (святитель Иоанн Златоуст), в трогательной беседе открыл им все, что они могли вместить (16, 12) и что должно было «усилить их привязанность к Нему и приготовить им великое утешение в наступающих бедствиях».

Божественный Учитель знал, что ученики Его особенно нуждаются в уроке смиренномудрия, чтобы быть истинными учениками Того, Кто кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29), а посему решился преподать им наставление в трогательном и знаменательном примере, который оставил бы в них неизгладимое впечатление.

На Востоке был обычай омывать ноги гостей при входе их в дом, или же перед вечерей и во время вечери (Лк. 7, 44). Это омовение, составлявшее обязанность слуг (1 Цар. 25, 41), было не только знаком внимания и гостеприимства к посетителям дома, но и вызывалось необходимостью, потому что употребление сандалий вместо обуви не защищало ног от пыли при хождении по дорогам и тропинкам Палестины. В тот Пасхальный вечер никого из слуг в доме не оказалось, а из учеников Христовых никто не желал исполнить того, что почиталось делом рабов – и все общество возлежало за вечерию с неумытыми ногами. Между апостолами даже произошел спор, кто из них должен считаться бо льшим, следовательно, свободным от такой унизительной работы (Лк. 22, 24–30).

Тогда Господь, приготовляя святых апостолов к наступающей новозаветной вечери истинной Пасхи (1 Кор. 5, 7) и, по выражению преподобного Нила, желая «укрепить прикосновением Своим земные и слабые ноги, имеющие пройти всю подсолнечную», встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Так обыкновенно делали рабы, когда служили своим господам (Лк. 17, 8). Потом влил воду в умывальницу и начал омывать ноги учеников и отирать полотенцем, которым был препоясан. «Мне кажется, что Своему предателю, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – Он умыл ноги первому, а потом приступил к Петру».

Крайнее смирение Господа, выразившееся перед вечерявшими неожиданно и вместе с тем так наглядно, привело в смущение пламенного Петра, не могшего примирить видимого им с тою верою в величие Христа, Сына Бога живаго, которую он некогда исповедал от лица всех апостолов (Мф. 16, 16). Подобно прочим ученикам, Петр еще не возвышался до постижения всей тайны самоуничижения Господа, в которой проявилась слава Божества Его (Ин. 17, 1). Когда Иисус Христос подошел к нему, то Петр с удивлением воскликнул: Господи, Ты ли мои умыеши нози? т. е. теми ли самыми руками, которыми Ты отверзал очи слепым, очищал прокаженных и воскрешал мертвых? Давно, при Самом призвании к апостольству, после чудной ловитвы рыб, Петр сознавал себя перед Господом человеком грешным (Лк. 5, 8); все виденное и слышанное им в течение трехлетнего сопутствования Спасителю еще более утвердило и развило это чувство собственного недостоинства. Устами Петра говорило истинное смирение, хотя не ко времени и не к месту, а посему Господь ответил ему кротким вразумлением: еже Аз творю, ты не веси ныне, уразумееши же по сих, – при объяснении смысла и цели этого действия, особенно же по сошествии Утешителя Духа Святаго, Который научит всему и напомнит все (Ин. 14, 26). Но апостол упорствовал: не умыеши ногу моею во веки. «Петр поступал таким образом по великой любви, – выражается святитель Иоанн Златоуст, – а посему и Христос уловляет его тою же любовью»: аще не умыю тебе, не имаши части со Мною; из этих слов Господа не только Петр, но и все апостолы должны были понять, что в совершающемся действии скрывается особый глубокий смысл и что оно не есть простое омовение, а нечто высшее, таинственное. Теперь лишь, прозрев сердцем, Петр увидел, как неуместно прекословие Учителю, и с глубоким чувством сказал Ему: Господи, не нозе мои токмо, но и руце и главу. «Горяч в сопротивлении, но еще горячее в изъявлении согласия, а то и другое от любви». Очевидно, апостол желал иметь самую большую часть со Христом, а посему и предлагал более, чем требовал Учитель. Но общее омовение тела не было необходимо тому, у кого нечисты одни ноги: измовенный не требует, токмо нозе умыти, есть бо весь чист. Под омовением Иисус Христос здесь разумеет, по толкованию святого отца, «не иудейское омовение водою, но очищение совести: так как апостолы отвергли от души своей всякое лукавство и обращались со Христом с чистою совестью, то Он и говорит, сообразно с словами пророка (Ис. 1, 16), что омытый уже чист». Кто достиг известной степени нравственной чистоты, тому требуется очищение лишь неизбежных для человеческой немощи греховных приражений, – тех пятен, от которых никто не свободен на земле (1 Ин. 1, 8), точно так же, как для очистившего тело свое омовением нужно только омовение той части тела, например, ног, которая случайно утратила свою чистоту. И вы чисти, – присовокупил Господь, обратившись к ученикам, – но не вcu. Bедяше бо предающего Его, – замечает св. евангелист Иоанн, – сего ради рече, яко не вcu чисти есте (Ин. 13, 11). Он знал, что в святом лике нравственно чистых апостолов скрывается Иуда, замысливший ужасное дело, но, ожидая раскаяния его, не спешил указанием предателя и ограничился пока неопределенным намеком на него.

По омовении ног учеников Иисус Христос, наложив на Себя верхнюю одежду, возлег и сказал апостолам: весте ли, что сотворих вам? Вы глашаете Мя Учителя и Господа: и добре глаголете, есмь бо. Аще убо Аз умых ваши нозе, Господь и Учитель, и вы должны есте друг другу умывати нозе, образ бо дах вам, да, якоже Аз сотворих вам, и вы творите. Омовение ног, совершенное Господом, имело особый высший смысл смиренного служения благу ближних, особенно же нравственному очищению и освящению их, а посему Спаситель, внушая подражать Своему примеру, как замечает один толковник, «узаконяет не самое внешнее действие – омовение ног, но все те нравственные действия, какие обозначаются этим внешним действием». Искренняя самоотверженная любовь друг к другу, готовая на все самые тяжкие жертвы, – вот та общая и обязательная заповедь, которую Господь неоднократно преподавал апостолам и всем верующим и в примере, и в устном наставлении (Ин. 15, 12–13). Что же касается омовения ног, то оно составляло один из частных видов выражения христианской любви, – трогательный в тех обстоятельствах, в каких Господь совершил его, – и в апостольских посланиях упоминается о нем при исчислении качеств доброй вдовицы (1 Тим. 5, 10). Побуждения, которые должны были расположить учеников к последованию данному им примеру, Иисус Христос указывает в значении этого примера для них, в блаженстве исполнения Своей заповеди и высоте призвания их которое, впрочем, не распространяется на одного из них, замыслившего предательство. Аминь, аминь глаголю вам: несть раб болий господа своего, ни посланник болий пославшаго его. Аще сия весте, блажени есте, аще творите я. Не о всех вас глаголю, Аз бо вем, ихже избрах. По объяснению Самого Господа, это – те, которых Отец, Единосущный Ему, дал Ему от мира и которых Он сохранил и никтоже от них погибе, токмо сын погибельный (Ин. 17, 6, 12). Погибельного сына, предателя Своего, Господь, по выражению святителя Иоанна Златоуста «и открывает, и не открывает, опять подавая ему случай к покаянию». Он говорит об Иуде пророческими словами псалма (Псал. 40, 10), дающими понять коварство, лукавство и скрытность его замысла: ядый со Мною хлеб, воздвиже на Мя пяту свою. Предречением о предателе Спаситель хотел не только предохранить учеников от соблазна, но еще более укрепить веpy их в то, что Он есть воистину Мессия, Сын Божий: отселе, глаголю вам, прежде даже не будет, да егда будет, веру имете, яко Аз есмь. Высота апостольства видна из той тесной духовной связи, какая соединяет учеников с Учителем и через Него с Самим Отцом Небесным: аминь, аминь глаголю вам: приемляй, аще кого послю, Мене приемлет, а приемляй Мене npиемлет пославшаго Мя. Это изречение Господь произнес апостолам еще при Самом послании их на проповедь (Мф. 10, 40, 41) и теперь, ввиду приближающегося конца Своей земной жизни, повторил его, без сомнения, для лучшего напечатления в памяти Своих учеников.

 

Указание предателя и наставление о смирении

Мф. 26, 21–25; Мк. 14, 18–21; Лк. 22, 21–30; Ин. 13, 21–30

Вечеря продолжалась, обряд следовал за обрядом: присутствующие вкушали горькие травы, Пасхальные яства, пили вино из четырех ветхозаветных чаш.

И в то время, когда, по выражению церковной песни, «славные ученики на умовении вечери просвещались, злочестивый Иуда, страдая сребролюбием, более и более омрачался». Он обдумывал и соображал, когда и как привести в исполнение свой предательский замысел, рассчитывая обмануть присутствующих наружным видом лицемерной дружбы и искренности. К намекам Господа он относился с холодным равнодушием, давая понять, что не принимает их на свой счет. Такое упорство в зле, соединенное с крайним бесстыдством и коварной дерзостью, привело в смущение святейшую душу Богочеловека: она страдала от присутствия предателя среди святого общества в такие великие минуты, вызывавшие на последнюю беседу, в которой должна была излиться вся полнота любви Учителя к ученикам Его. Святой евангелист Иоанн Богослов замечает, что Иисус Христос возмутися духом (13, 21) и, удостоверяя собеседников в горестной истине, сказал им: аминь, аминь глаголю вам, яко един от вас ядый со Мною, предаст Мя, и желая еще более объяснить слова Свои, присовокупил: обаче се рука предающаго Мя со Мною есть на трапезе. Святые апостолы весьма опечалились, услышав эти страшные слова: в недоумении, о ком Господь говорит, они озирались друг на друга, надеясь открыть предателя по выражению лица. Но предатель, прикрываясь личиною невинности, сам искал глазами предателя. Настала минута тяжкого раздумья. Веря Учителю более, нежели себе, каждый с беспокойством стал испытывать себя. В скорбных душах явилось смиренное чувство самоосуждения при воспоминании о грехах вольных и невольных, о недостатке веры и любви, о желаниях своекорыстных и честолюбивых, которых не чужды были первейшие из апостолов (Мк. 10, 35). Опечаленные ученики, не находя прямого ответа в своей совести, обратились к Господу и стали спрашивать Его один за другим: еда аз Господи? еда аз? При этом некоторые могли утешать себя предположением, что, быть может, предатель не принадлежит к избранному обществу двенадцати. Каково же было удивление присутствовавших на вечери, каков ужас, когда они узнали, что предатель близко, очень близко, здесь же за столом! Един от обоюнадесяте, – рек им Господь, – омочивши со Мною в солило руку, той Мя предаст. Такое блюдо, приготовленное в полужидком виде, служило как бы приправою, и в него обыкновенно обмакивали куски пищи рукою, следуя простоте восточных нравов. Слова Гос пода приблизительно указывали предателя, хотя и не для всех приметным образом. Впрочем, – продолжал Спаситель, желая подействовать на Иуду страхом осуждения, – Сын Человеческий идет на смерть по реченному, якоже писано о Нем; горе же человеку тому, имже Сын Человеческий предается: добро бы было ему, аще не бы родился человек той, т. е., как изъясняет блаженный Феофилакт, «хотя Христу и предопределено пострадать для спасения человеческого рода, однако поэтому отнюдь не следует чтить Иуду; напротив, горе ему потому что он сделал это не с тем, чтобы содействовать воле Божией, но чтобы исполнить свою злую волю». Тогда Иуда, продолжая притворство и рассчитывая отклонить от себя всякие подозрения со стороны других учеников, с бесстыдством и наглостью, свойственными закоснелому злоумышленнику, также обратился к Иисусу Христу с вопросом: еда аз есмь, Равви? «Хотя, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – и можно было бы сказать: о, скверный и всескверный, гнусный и нечистый человек, столько времени готовясь произвести зло, удалившись и сделав сатанинские совещания, согласившись взять сребро и быв обличен женою, ты дерзаешь еще спрашивать, – но Христос не сказал ничего такого». Тихо и кротко, внятно лишь для самого предателя, Господь отвечал ему: ты рекл ecu. Между тем прочие ученики, в крайнем смущении, спрашивали друг друга, кто из них мог бы отважиться на такое ужасное дело, и все старания их открыть истину оставались безуспешными: предатель не выдавал себя, а остальные собеседники, при Самом строгом испытании своей совести, должны были признать, что они неповинны в замышляемой измене Учителю. Святой апостол Петр, постоянно заботившийся о безопасности Господа (Мф. 16, 22; 26, 35; Ин. 18, 10), в недоумении решился испытать последнее средство к открытию предателя, быть может, с целью предупредить злой умысел. Из всего сонма двенадцати апостолов Христос Спаситель особенно любил одного ученика, который теперь возлежал у груди Его. Святой евангелист Иоанн не называет имени этого ученика, но древнее предание всей христианской Церкви свидетельствует, что ученик, любимый Иисусом Христом, есть сам писатель Евангелия (Ин. 19, 26; 20, 2; 21, 7, 20). Святой Иоанн был близок и апостолу Петру по тому доверию, которое Господь оказывал им обоим (Лк. 22, 8). Не будучи видим Иисусом, возлежавшим к нему спиною, Петр сделал знак Иоанну, чтобы он спросил у Господа, кто это, о котором говорит? Ученик, припадши к груди Иисуса, тихо спросил: Господи, кто есть? – и Господь так же тихо отвечал ему: той есть, ему же Аз, омочив хлеб, подам. Обмакнув кусок в блюдо, подал его Иуде Симонову Искариотскому. Это действие могло пройти незамеченным прочими апостолами, потому что для указания предателя Господь воспользовался обычаем, по которому глава дома на Пасхальной вечери раздавал возлежащим куски пищи, обмоченные в полужидком блюде. Но для Петра и Иоанна поданный предателю кусок служил решительным указанием его, для самого же погибающего – последним зовом к покаянию. Иуда был среди ближайших учеников Господа и так же, как и другие ученики Христовы, без сомнения, изгонял бесов, исцелял болезни, проповедовал. Тогда сатана нападал на него, но не имел над ним власти. Однако страсть сребролюбия, как некогда Гиезием, овладела Иудой – он был вор (Ин. 12, 6) и решился на предательство своего Учителя ради вознаграждения от синедриона. Господь отводил Иуду от предательства, но тот отверг этот решительный зов любви Божией. Впрочем, так и должно быть, ибо все в жизни Сына Человеческого происходит так, как предсказано о Нем. И крест, и смерть Его определены по воле Отца. Итак, Иуда не раскаялся и вполне отдался сатане: и по хлебе тогда вниде в онь сатана. В самом деле, только сатана мог сделать из апостола предателя и сына погибели. Тогда Сердцеведец сказал ему: еже твориши, сотвори скоро, и этими словами как бы изверг его из лика апостольского. Выражение: сотвори скоро, по толкованию святого отца, «не означает ни повеления, ни совета: Христос хотел, чтобы предатель исправился, и оставляет его только потому, что он был неисправим». Теперь Иуда сделался чужим для святого общества верных учеников; он не должен был слышать тех великих обетований об Утешителе Духе Святом, которые к нему не относились, – тех умилительных слов прощальной беседы, в которых Богочеловек раскрывал Свое сердце перед возлюбленными учениками. Влекомый злой силой, предатель тотчас вышел вон. Бе же нощь, замечает святой евангелист, егда изыде: эта тьма последней ночи вполне соответствовала той духовной тьме, безрассветной, непроглядной, которая наполнила душу Иуды Искариотского.

Только Иоанн познал предателя, ибо слова сотвори скоро явно говорили о коварстве, так как сатана вошел уже в самое сердце Иуды. Остальные же из возлежащих не поняли, что значили слова Господа, сказанные ему, или зачем он, оставив собрание, вышел. У Иуды был денежный ящик для сбора подаяний от доброхотных жертвователей (Ин. 12, 6), а посему некоторые думали, что Иисус говорит ему: купи, что нужно к празднику, или дай что-нибудь нищим. Не зная ужасной истины, ученики терялись в предположениях, более или менее правдоподобных. И тогда как святые соучастники Тайной вечери, осияваемые Божественным светом, внимали прощальным словам своего Учителя и Господа, недостойный причастник, мрачный Иуда, под покровом ночи, спешил устроить свое богоубийственное дело. В эти великие минуты, когда Христос Спаситель предуказывал наступающие события, ученики Его опять обратились к тому вопросу о старейшинстве, который не раз занимал их прежде (Мф. 18, 1; 20, 21), и спорили между собою, кто из них должен почитаться большим. В успокоение мятущегося чувства учеников Господь не только повторил им урок смирения, преподанный прежде (20, 25–27), но и открыл, что величие и слава уготованы им за терпение не здесь – на земле, а в Царстве Небесном. Царие язык господствуют ими и обладающии ими благодателе нарицаются; вы же не mакo: но болий в вас да будет яко мний и старей яко служай. Кто бо болий, возлежай ли или служай? не возлежай ли? Аз же посреде вас есмь яко служай. Вы же есте пребывше со Мною в напастех Моих, и Аз завещаваю вам, якоже завеща Мне Отец Мой, Царство, да ясте и пиете на трапезе Моей во Царствии Моем и сядете на престолех, судяще обоимнадесяте коленом Израилевым. Небесное блаженство, уготованное верным ученикам, Господь представляет под обычным образом вечери (Мф. 22, 2; Лк. 13, 29; 14, 16), а небесную славу, соединенную с соучастием в суде Его над миром (1 Кор. 6, 2), – под образом сидения на двенадцати престолах (Мф. 19, 28), окружающих престол Судии, Сына Божия (Ин. 5, 22).

 

Установление Таинства святого Причащения

Мф. 26, 26–29; Мк. 14, 22–25; Лк. 22, 19, 20; 1 Кор. 11, 23–25

Искупитель, заключая Ветхий Завет, восхотел предначать Новый не кровью прообразовательных жертв, теряющих значение в присутствии Первообраза, но Своей Кровью и Своим Телом (Евр. 9, 12). Еще прежде, в Капернаумской синагоге, Иисус Христос преподал слушателям, между которыми были и двенадцать апостолов, возвышенное учение о Таинстве святого Причащения (Ин. 6, 48–58). Теперь настала торжественная минута совершения сего Таинства самим Богочеловеком. Являя в Себе Архиерея велика, прошедшаго небеса (Евр. 4, 14). Первосвященника не по левитскому чину Аарона, но по чину Мелхиседека (Евр. 7, 11), по выражению церковной песни, Он «священнодействовал Сам Себя», и, как истинная Пасха для верующих, за которых хотел умереть, Сам Себя приносил в жертву, предваряя событие. Когда вечеря продолжалась, Иисус Христос взял один из лежавших на столе хлебов (погречески «артос», т. е. хлеб квасный, а не опресночный), благословил его, преломил, и, раздавая ученикам, оказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, – еже за вы даемо; сие творите в Мое воспоминание; а по окончании вечери взял пятую благодарственную чашу с вином, растворенным водою, и со словами благодарения подал им, говоря: пийте от нея вcu, сия бо есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многи изливаема во оставление грехов, – сие творите, елижды аще пиете, в Мое воспоминание. Побуждая учеников, по толкованию святителя Иоанна Златоуста, «Он Сам первый совершил сие и пил собственную Кровь»; за Ним уже и все пили из чаши. Эта чаша была уже евхаристическая – чаша Крови Нового Завета. И она была преподана уже после вечери (Лк. 22, 20), когда в горнице не было Иуды-предателя, который поэтому не мог удостоиться завета искупительной Крови Христовой.

Выражение после вечери совпадает с указанием времени установления Таинства апостолом Павлом и свидетельством святого Иоанна об уходе Иуды с вечери. Апостол Павел говорит, что Христос установил Таинство в ту ночь, в которую предан был, и момент его установления определяет согласно со свидетельством евангелиста Луки после вечери. Верность и точность передачи факта апостолом Павлом определяется тем, что сведения об этом он принял от Самого Господа (1 Кор. 11, 23–25). А этот момент установления Таинства совпадает с моментом удаления Иуды с вечери, по свидетельству Иоанна: Он (Иуда), приняв кусок тотчас вышел; а была ночь (Ин. 13, 30).

Два евангелиста и апостол Павел, можно сказать, точно указывают время установления Евхаристии. Это было после Пасхальной вечери ветхозаветной и после предательства Иуды, а не до предательства.

Ветхозаветную Пасху Христос совершил, по точному указанию евангелистов, когда настал вечер (Мф. 26, 20; Мк. 14, 17). Это была последняя ветхозаветная Пасха для Израиля, ею завершается весь Ветхий Завет. Далее уже наступает Таинство Нового Завета – Таинство Тела и Крови Христовых – Таинство святой Евхаристии. Установление Евхаристии было после вечери, ночью (Лк. 22, 20; 1 Кор. 11, 23, 25; Ин. 13, 30). Отсюда начинается Новый Завет – истинный, основанный не на прообразовательной крови ветхозаветного агнца, а на истинной Крови Христовой.

Апостолы, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «довольно слышав о сем Таинстве прежде, с благоговением и верою приступили к священной трапезе. Не было и тени того смущения какое выказали многие во время Капернаумской беседы (Ин. 6, 60). Теперь ученики Господа знали, что Плоть Его истинно есть брашно и Кровь Его есть питие, и что все слова Его, а тем более Таинственное священнодействие, суть дух и живот (ст. 55, 63)! Выражения, в каких Спаситель установил Таинство, так ясны и решительны, что не допускали никаких недоразумений: «если Сам Господь определенно сказал о хлебе: сие есть Тело Мое, кто осмелится после того сомневаться в этом? и если Сам подтвердил и изрек: сия есть Кровь Моя, кто усомнится и скажет: это не кровь Его?» (святитель Кирилл Иерусалимский). Притом, по изъяснению святителя Филарета Московского, «Господь не сказал о Таинственном хлебе: приимите ядите все, и праведно, ибо некоторые не могут ясти, например, младенцы; но о Таинственной чаше сказал: пийте от нея вcu, и таким образом устранил всякое исключение, разумеется, для пребывающих в вере и единении церковном». Завещание Спасителя о совершении сего Таинства в воспоминание Его было исполнено святыми апостолами во всей точности и передано христианской Церкви, как это видно из книги Деяний Апостольских, где говорится, что первенствующие христиане бяху терпяще во учении Апостол и во общении и преломлении хлеба и в молитвах (Деян. 2, 42), имея обыкновение собираться для преломления хлеба в первый день недели (Деян. 20, 7). Святой апостол Павел, призванный к апостольству впоследствии и не присутствовавший на Тайной вечери, по особенному откровению свыше, в одном из своих посланий, вместе с повествованием об установлении Таинства, преподал подробное наставление, как достойно приступать к Господней вечери, и при этом выразил непоколебимую уверенность о совершении Таинства Евхаристии в христианской Церкви до самого второго пришествия Господня (1 Кор. 11, 20–30).

Священная, таинственная вечеря была уже последней в земной жизни Господа: глаголю же вам, яко не имам пити отныне от сего плода лознаго, до дне того, егда е пию с вами ново во Царствии Отца Моего. Это – таинственная речь о Таинстве Евхаристии, которое служит воспоминанием искупительной жертвы, принесенной Иисусом Христом за грехи человечества.

Иуда не раскаялся и оказался недостойным приступить к этому великому Таинству Тела и Крови Христовой. Господь его удалил, не допустил до Таинства. Поэтому Святая Церковь постановила, чтобы принятию Святых Таин обязательно предшествовало Таинство покаяния. И если человек не отнесся с должным вниманием к исповеди, то он приступает к Телу и Крови Христовым недостаточно подготовленным. Об этом святой Амвросий Оптинский пишет: «Есть и такие христиане, которые приносят покаяние, но не все высказывают на исповеди, а некоторые грехи скрывают и утаивают стыда ради. Таковые, по слову апостольскому, недостойно причащаются Святых Таин и за недостойное причащение подвергаются различным немощам и болезням, а немало и умирают. Сказано апостолом: Ядый бо и пияй недостойно, суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня (1 Кор. 11, 29)». Утаенный грех влечет за собой смерть души и страдание тела, «так как наказание бывает человеку не только за грехи, но больше за недостойное причащение Святых Таин» (он же).

Одно время приступать к Тайнам – когда чиста совесть (святитель Иоанн Златоуст).

Преподобный Симеон Новый Богослов предупреждает: «Тело и Кровь – Таинства, принятые недостойной душой, принимаются только по видимости, а не ощутительно». Ангел Божий стоит у Чаши, и кто недостоин, не причащается у Бога. Ангел уносит Святые Дары в алтарь. Когда же недостойно причастившийся (т. е. нераскаянный, некрещеный, имеющий злые помыслы в душе) отходит от Чаши его сопровождает не добрый Ангел, а бес, и такое причастие ему будет в осуждение. Ответственность несет и священник, так как он должным образом не исповедовал, не подсказал, не наставил. А ведь он причащает видимым образом за Ангела.

К Святому Таинству Причащения надо подготовить себя покаянием, а также постом и молитвой. Три-четыре дня попоститься. Накануне Причащения надо быть на вечернем богослужении и прочитать дома, кроме вечерних молитв на сон грядущим, канон покаянный, канон Богородице и канон Ангелу Хранителю. Читается также канон ко Причащению и молитвы, составляющие Последование ко Святому Причащению. В них испрашивают, чтобы Господь сподобил «неосужденно к страшным Тайнам приступити», «имиже оживляется и обожается всяк идый же и пияй чистым сердцем».

 

Прощальная беседа

Ин. 13, 13–14, 31; Мф. 26, 30–35; Мк. 14, 26–31; Лк. 22, 31–39

Впрощальной беседе с учениками, по совершении Тайной вечери и перед началом страданий, Господь наш является не только нежно любящим Отцом и Учителем, но и с особенною торжественностью, в последние часы Своей земной жизни, открывает им все Свое величие, как Сына Божия и Искупителя мира. Ясно видя перед Собою наступающий конец Своего земного дела, Он указывает в предстоящих страданиях и кресте обнаружение славы Божества, постигаемой верою, и затем с определенностью, не допускающей ни малейшего сомнения, говорит о скором отшествии Своем из мира. Не прежде, а лишь теперь, когда умы и сердца святых апостолов преисполнились Божественной благодатью в причащении Тела и Крови Его, Спаситель возводит Своя сущия в мире, которых до конца возлюби (Ин. 13, 1), к глубинным тайнам богословия, беседует с ними о превечном Отце и Своем единосущии с Ним, обещает иного Утешителя, Который научит их всему и напомнит забытое или не вполне понятое, поучает вере и упованию на Бога, внушает взаимную любовь, как отличительный признак Своих учеников, и наконец изображает будущую судьбу верующих и Церкви Своей в мире среди неверия и ненависти врагов святой истины. В предсмертной беседе Господа выражена вся сущность святого учения Его, изложены все основные догматы христианства, так что она представляла как бы заключение и восполнение всего, что доселе было возвещено ученикам и частью народу, и вместе с тем служила предуведомлением о том, что должно было открыться миру через страдания и смерть Его (Ин. 8, 28).

Все, что доселе видели и слышали святые апостолы на Тайной вечери, не могло не произвести на них подавляющего впечатления. Омовение ног, необычайное смущение Господа, когда настало время указать предателя, указание предателя в среде их самих, урок смирения, преподанный им, установление Таинства святого Причащения и соединение с Господом в сем Таинстве наконец предчувствие того, что пришел час разлуки с своим Учителем, – все это дало понять ученикам, что наступают последние часы и минуты пребывания с Господом. Сердцеведец проникал Своим взором душевные расположения святых апостолов и не возмущаемый более присутствием предателя, извергшего себя из святого общества, раскрыл пред Своими собеседниками, так сказать, самое сердце Божественной любви. Там, где они могли видеть для себя источник горести – в приближающихся событиях, с которыми не мирились земные чаяния, Господь в утешение им указал иной высший смысл – победное торжество Своего искупительного дела. Ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем: еще Бог прославися о Нем, и Бог прославит Его в Себе, и абие прославит Его. Такими словами, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «Он ободряет поверженные в уныние души учеников и убеждает не только не сетовать, но даже радоваться, ибо быть преданным смерти и победить смерть – это, действительно, великая слава». Эта слава Богочеловека есть слава всего Триипостасного Божества, потому что в страданиях и спасительной смерти Искупителя является слава любви Отца Небесного, предавшего Сына Своего в жертву за грехи мира (Ин. 3, 16), слава вечной премудрости, дивно устроившей спасение людей, слава всемогущества, победившего крестом смерть и разрушившего силу диавола наконец слава Утешителя Духа, Который послан от Отца во имя Христа Спасителя (14, 26) и не прежде прославления Его (7, 39). Слава Божия, воссияв на кресте Христовом, долженствовала озарить весь мир и привести к той славе, которая в невечернем дне вечного Царства будет уделом всех искупленных и освященных Кровью заколенаго Агнца (Откр. 5, 9, 12). Откровение о славе креста возбуждало и укрепляло дух учеников, смятенный скорбью о предстоящих страданиях Учителя, но, читая в сердцах их, Господь видел, что нужно было приблизить утешение к состоянию святых апостолов и изъяснить им то, что ожидало их в будущем. Он не скрыл от них, что вскоре, по отшествии Его из мира, придется им испытать горькое чувство одиночества и много скорбей, чтобы опять достигнуть вожделенного единения с Ним в небесной славе. Чадца, еще с вами мало есмь, взыщете Мене, и якоже рех иудеом, яко аможе Аз иду, вы не можете npиumu, так и вам глаголю ныне. Он говорил это иудеям (Ин. 7, 34; 8, 21) с тем, чтобы «устрашить их, а апостолам – чтобы воспламенить в них любовь» и предсказанием о разлуке ободрить их, дабы нечаянно пришедшие бедствия не смутили их. Он знал, что иудеи никогда не придут к Нему и умрут в грехе неверия (8, 21), а ученикам Своим возвещал, что, приготовив им место, со временем возьмет их к Себе (14, 3). Но, оставляя апостолов в мире враждебном проповеди Евангелия, Спаситель преподал им правило поведения, которое должно было служить отличительным признаком их и соединять их в одно святое общество учеников Христовых: заповедь новую даю вам, да любите друг друга; якоже возлюбих вы, да и вы любите друг друга. О сем разумеют вcu, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою. Заповедь о любви к ближнему дана была еще в Ветхом Завете (Лев. 19, 18); она внушается и естественным законом совести.

Но Господь называет ее новою не только потому, что – как выражается святитель Филарет Московский, – «обрел ее совсем забытою», но и потому, что указал ей в Своем примере новые, чистые и святые побуждения. «Как Он Сам взирал не на собственную высоту, но на полезное для людей, и, уничижив Себя, соблаговолил принять зрак раба, чтобы рабов ввести в сыноположение, так и каждому из нас повелел не на собственную свою выгоду взирать, но иметь ввиду пользу ближних» (предобный Исидор Пелусиот). Взаимная любовь, заповеданная Господом апостолам и в лице их всем последователям, есть вполне бескорыстная любовь друг к другу членов одного и того же духовного тела Христова, т. е. святой Церкви. Христиане первых веков так глубоко и верно поняли эту заповедь Христову, что язычники, видя самоотверженную любовь их друг к другу, с удивлением говорили: «как они любят друг друга!» Предречение Господа о близкой разлуке с учениками произвело на пламенного и решительного Петра необыкновенно сильное впечатление. Мысль его невольно обращалась к словам Учителя, казавшимся непонятными и как бы загадочными. Желая уяснить неясное и решить недоумение, которое, как вскоре оказалось, разделяли и другие апостолы, Петр спросил Иисуса Христа:

Господи, камо идеши? Господь отвечал, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «не на слова его, а на мысль», и в Своем ответе не только повторил то же, что было сказано незадолго перед сим всем ученикам (Ин. 13, 33), но и открыл будущую судьбу самого Петра: аможе Аз иду, не можеши ныне, по Мне идти, последи же по Мне идеши. Сердце апостола смутно чувствовало, какой это путь, и решимость, пылкая решимость заговорила устами его: Господи, почто не могу ныне по Тебе идти? Ныне душу мою за Тя положу. Увлекаемый пламенным чувством любви к Господу Иисусу Христу ученик не давал себе ясного отчета в том, что говорил, но Сердцеведец лучше его самого знал душевное состояние его и видел, что искушение предстояло далеко превышавшее слабые силы самонадеянного. На поспешное заявление Петра о готовности пострадать и умереть за своего Учителя, Господь дал ему понять, что «любовь его без помощи свыше – ничто». Скоро, не далее как через несколько часов, апостол должен был убедиться горьким опытом в немощи своей, – в немощи человеческого естества, оставленного себе Самому. Взглянув на ученика вопросительно, Господь сказал: душу ли твою за Мя положиши? Аминь, аминь глаголю тебе, не возгласит алектор, дондеже отвержешися Мене трищи. Это обличение Господом Петра увеличило смущение учеников. Спаситель, читая тайные мысли их, ясно видел, что апостолы нуждаются в утешении и укреплении не только ввиду наступающих событий, но и в дальнейшей судьбе своей, по отшествии Его из мира. Обильный источник духовного утешения и ободрения Он указывает им в вере в Бога Отца Небесного и Себя: да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Мя веруйте, – «вера в Меня и в Отца сильнее угрожающих вам бедствий; она не допустит, чтобы какое-либо несчастие одолело вас». Святые апостолы должны были укрепляться в предстоящих им испытаниях верою в спасительный Промысл Божий, который не оставит их без помощи и поддержки на трудном жизненном пути, и особенно в подвигах великого призвания их. Как искусный Kopмчий, Господь утешает Своих учеников среди ожидающих их бурь и волнений житейского моря надеждою на тихую пристань в доме Отца Небесного. Замечание Господа о том, что ученики не могут придти туда, куда Он идет (Ин. 13, 33) и что пойдет за Ним после Петр (ст. 36), могло, по выражению святителя Иоанна Златоуста, возбудить мысль, будто «ему одному, Петру, дано обещание» сопребывания с Учителем. Отвечая на скорбные мысли и чувства Своих присных, Спаситель успокаивает их утешительным откровением: в дому Отца Моего обители многи суть: аще ли же ни, рекл бых вам, – иду уготовати место вам. И аще уготовлю место вам, паки nрииду и пойму вы к Себе, да идеже есмь Аз, и вы будете. Небесных обителей много, как бы так говорит Господь, – Я, Учитель ваш и Искупитель, иду открыть вам путь к ним, – туда, куда еще никто из людей не достигал. Для того Я и пришел на землю, за тем иду теперь к пославшему Меня Отцу Небесному, чтобы ходатайствовать за вас, и привести вас в вечные обители. И вот, когда, совершив дело искупления, приготовлю вас для этих обителей, тогда возьму вас к Себе и вы будете там, где Я, – в блаженном созерцании превечной славы Моей, славы, как Единородного Сына, сущаго в лоне Отчи (Ин. 1, 18).

После этих слов Господа, казалось, ясно было, куда Он идет и каким путем приведет с Собою верующих. И аможе Аз иду, весте и путь весте, – продолжал Спаситель. Прежде в беседах Своих Он неоднократно открывал, что идет к Отцу Своему путем страданий и смерти (Мф. 16, 21; 17, 22, 23), но мечты о земном Царстве Мессии еще так были сильны, по крайней мере, в некоторых апостолах (Мф. 20, 20, 21; Деян. 1, 6), что они никак не могли примириться с мыслью о кресте как заключении земной жизни Учителя (Мф. 16, 22). Пытливый Фома, без сомнения, от лица недоумевающих учеников, решился высказать Господу, как трудно для них проникнуть в истинный смысл слов Его: Господи, не вемы, камо идеши и како можем путь ведети? Думая не о том, яже Божия, но человеческая (Мф. 16, 23), Фома с другими учениками, еще не постигавшими совершавшейся тайны искупления, готов был предположить, что Учитель, для избежания опасности со стороны врагов, намеревается отойти на некоторое время в какое-либо уединенное место, подобно тому, как Он сделал незадолго перед сим (Ин. 11, 54). Но Господь, с обычным долготерпением встретив в среде ближайших учеников неведение о том, что нужно было знать именно теперь, дал мыслям недоумевающих иное, высшее направление: Аз есмь путь и истина и живот: никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною. «Правда, – как бы так говорил Спаситель ученикам, – вы неясно понимаете, какой путь предлежит Мне и вам, но это путь в обители Отца Небесного, о которых вы слышали от Меня. Без Моей благодатной помощи вы не можете идти этим путем; без света Моей истины вы не обретете того, к чему будете идти: без животворящего духа жизни, одушевляющего верующих в Меня, вы не достигнете страны света и блаженства. Для всех желающих придти к Отцу Моему, Я – путь, истина и жизнь». Это шествование по примеру и вслед Господа есть, по замечанию святителя Василия Великого, «преуспеяние в совершенстве, последовательно и в порядке достигаемое делами правды и просвещением разума, когда непрестанно желаем преднего и простираемся к тому, чего еще недостает у нас, пока не достигнем блаженного конца, т. е. познания Божия, какое Господь уверовавшим в Него дарует Собою». Для самих учеников Иисуса Христа постоянное обращение с Ним, воплотившимся Сыном Божиим, служило средством к познанию Отца, которым они пользовались по мере приемлемости: аще Мя бысте знали, – продолжал Спаситель, – и Отца Моего знали бысте убо, и отселе познасте Его и видесте Его. Мысль Господа, по изъяснению святителя Иоанна Златоуста, – та, что «ученики, хотя и знали Его, но не так, как следовало: Бога они знали, а Отца еще не знали; уже впоследствии Дух, нисшедший на них, сообщил им совершенное ведение». Впрочем, не имея еще совершенного ведения, они знали о Боге Отце из бесед Господа, и зрели Его, невидимого, во Христе, в Котором обитало всяко исполнение Божества телесне (Кол. 2, 9). Слова Иисуса Христа о способе познания Отца через Сына привели учеников в недоумение: они не могли понять, о каком видении говорит им Учитель, и думали, что уже довольно знают Сына, но все еще не знают Отца. Для решения возникающих сомнений и недоразумений, Филипп, имевший некоторое дерзновение перед Учителем (Ин. 6, 5–7), обратился к Нему с просьбою: Господи, покажи нам Отца, и довлеет нам, – «мы ничего более не ищем». Разумел ли Филипп откровение Божества, подобно тем, какие бывали во времена Ветхого Завета праотцам и пророкам (Быт. 3, 8; 18, 1; 32, 29; Исх. 33, 13; Ис. 6, 1), или, быть может, созерцание духовное, подобное тому, как Авраам видел день Христов и возрадовался (Ин. 8, 56), или наконец особенное некое проявление Божества в самом Богочеловеке, чтобы в этом проявлении вполне узреть силу и славу Отца, но то несомненно, что просьба ученика проистекала из глубины любящего сердца, ищущего окончательного успокоения. Впрочем, после того, что апостолы сейчас слышали, она была неуместна, а посему Спаситель в Своем ответе Филиппу выразил удивление и как бы сожаление о непонимании только лишь сказанных Им слов, и опять возвратился к прежней мысли о познании Отца через Сына: толико время с вами есмь и не познал ecu Мене, Филиппе? Видевый Мене виде Отца, и како ты, глаголеши: покажи нам Отца? «Ты пользовался столько времени учением, видел чудеса, совершенные со властью, видел все, что свойственно Божеству и что творит один только Отец, как-то: отпущение грехов, обнаружение сокровенных таин, прогнание смерти, создание из земли, – и ты не познал Меня», – и какое откровение могло бы лучше и совершеннее явить тебе Отца, если не откровение Его в Сыне, Который есть сияние и образ ипостаси Его (Евр. 1, 3), – а ты говоришь: покажи нам Отца? Познание Отца через воплотившегося Сына вполне согласовалось с состоянием учеников, которые, будучи облечены плотью, по немощи человеческого естества не могли созерцать Того, Кто во свете живет неприступнем, Егоже никтоже видел есть от человек, ниже видети может (1 Тим. 6, 16). И между тем, такое познание не есть только познание образное, потому что и Сын не есть только видимый образ Отца; напротив, оно есть познание существенное, потому что Сын и Отец единосущны: в Них одна природа, и как Сын от века пребывает в лоне Отчи (Ин. 1, 18), так и Отец от века являет Себя в Сыне. Изрекаемые Сыном слова и совершаемые дела столько же принадлежат Отцу, как и Сыну, при единосущии Их природы. Не веруеши ли, – продолжал Спаситель вразумлять в лице Филиппа Своих учеников, – яко Аз во Отце и Отец во Мне есть? глаголы, яже Аз глаголю вам, о Себе не глаголю; Отец же, во Мне пребываяй, Той творит дела. Господь говорил это не к умалению Своего Божественного величия, а для выражения совершеннейшего единения Лиц в единстве Божеского существа, и убеждал Своих учеников воспринять великую тайну Божества твердою и несомненною верою: веруйте Мне, яко Аз во Отце и Отец во Мне, аще ли же ни, – «если вы не столько возвышены духом и тверды в вере, чтобы созерцать истину чистым умом, и нуждаетесь в наглядных, осязательных доказательствах, за та дела веру имите Ми: эти необычайные и чудные дела приведут вас к убеждению в истине». Господь Иисус Христос, в утешение ученикам, которых, отходя к Отцу, оставлял в мире, обещал, что чудодейственная сила, проявлявшаяся в делах Его и доказывавшая Божество Его, по особому устроению Промысла, будет преподана и всем верующим, которые совершат такие же, и даже бо льшие дела для того, чтобы преодолеть упорство врагов христианства. Это обетование Он повторил еще раз по Воскресении Своем (Мк. 16, 17–18). Аминь, аминь глаголю вам: веруяй в Мя дела, яже Аз творю, и той сотворит, и больша сих сотворит, яко Аз ко Отцу Моему гряду. Хотя по видимому в этих словах Богочеловека дела Его уравниваются с делами верующих в Него, но, по толкованию святителя Иоанна Златоуста, в этих же словах сокрыта мысль и о несравненном превосходстве Лица и дел Господа над делами человеческими: «не говорит: Я могу совершить дела и больше этих, но, что гораздо удивительнее, могу, говорит, и другим дать власть совершать дела больше этих дел». «По делам Моим веруйте в Меня, – как бы так сказал Господь, – сила, действующая в них, есть собственно Мне принадлежащая, Божественная сила, независимая и ни от кого не заимствуемая, и от Меня только сообщаемая людям, которые могут иногда те же (по внешнему образу) дела творить; но не иначе, как силою от Меня дарованною, и по вере в Меня, как истинного Сына Божия». Если же, по обетованию Господа, дела, совершаемые верующими, будут больше дел Его, то это должно отнести к особому смотрение Божию, ввиду настоявшей нужды, но и в них действовала та же всемогущая сила Господа, верою привлекаемая (Мф. 21, 21), которою и Он творил Свои дела. «Что же большего сделали апостолы? – спрашивает святитель Иоанн Златоуст и отвечает: больше и по существу, ибо тень Христова не воскрешала мертвых, а тень апостолов могла это сделать (Деян. 5, 15); больше и по образу, ибо Христос Сам, как владыка, творил чудеса, а после Него слуги Его святым именем Его (Деян. 3, 6; 5, 12) творили чудеса еще обширнейшие и важнейшие, дабы тем с большею славою явилось Его всемогущество. Когда другой именем Его совершает чудеса, то это гораздо важнее, нежели то, что Он Сам Своею силою творит их». Напоминанием об отшествии к Отцу Спаситель изъясняет причину, почему Он дает верующим такую необычайную чудодейственную силу, указывает и самое время, когда раскроется эта сила во всем поразительном могуществе. «Сила веры, – как бы так говорил Господь, – о которой Я вам возвещаю, и чудеса, которые она произведет на земле, послужат сильнейшим доказательством того, что Я нисшел от Отца, что Я – истинный Сын Его; и Я потому имею власть дать такую силу верующим в Меня, что Я – ходатай за них перед Отцом, и посему, когда Я взыду к Отцу, совершив дело искупления, для которого пришел в мир, тогда именно вера во имя Мое окажет на земле все чудеса».

Господь, направляя Свою речь к утешению учеников, опечаленных приближавшейся разлукой с Ним, возвестил, что отшествие к Отцу, необходимое заключительное действие спасительного служения Его на земле (Ин. 16, 7), не прервет тесной взаимной связи Искупителя с искупленными Им. Кроме чрезвычайных даров веры, не всегда и не всякому благопотребных, есть для верующих неисчерпаемый источник благодатных даров в молитве. И еже аще что просите от Отца во имя Мое, – говорил Господь, – то сотворю, да прославится Отец в Сыне, и, усиливая речь, повторил: аще чесо просите во имя Мое, Аз сотворю. Святое имя Спасителя, произносимое с верою, дает силу молитве, которая низведет просящим от Отца светов всякое даяние благо и всяк дар совершен (Иак. 1, 17) и тем самым послужит к большему прославлению Отца через Сына, всегда желавшего славы Отца (Ин. 12, 28). Но эта всесильная вера, чудодействующая, проникающая небеса, должна оживляться тою деятельною любовью, которая выражается в соблюдении заповедей Господних: аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите. Все великое дело искупления есть выражение неизреченной любви Божией к падшему человечеству (Ин. 3, 16; 1 Ин. 4, 9, 10), требующее со стороны человека посильного соответствия в делах любви к Богу и ближнему (1 Ин. 4, 11, 19). Все заповеди Христовы сосредоточиваются в одной главной – любви, которая есть исполнение закона (Рим. 13, 10). А посему и для Своих последователей Господь указал единственное побуждение, из которого только и может проистекать деятельность, истинно угодная Богу, чуждая своекорыстия и расчета. Он не желал, чтобы заповеди Его служили какимилибо стеснительными узами или тяжелым, неудобоносимым бременем, побуждали страхом наказания или же привлекали надеждою на земную выгоду. Чистая святая любовь к Искупителю и как необходимое выражение ее – взаимная любовь друг к другу (1 Ин. 4, 12, 20), – вот то основное правило, которое должно проникать жизнь Христовых учеников.

Между тем последние часы земной жизни Господа текли быстро. Наступало время окончания искупительного служения Его – и теперь, ввиду Голгофы и креста, необходимо было преподать самое сильное и действительное утешение ученикам, скорбевшим о предстоящей разлуке с возлюбленным Учителем. Открывая перед очами их будущее, Спаситель возвестил, что с отшествием Его из мира настает просвещающее и освещающее действие третьего Лица Пресвятой Троицы – Святаго Духа, Который, в силу заслуг Его, довершит дело спасения искупленного человечества: Аз умолю Отца и иного Утешителя даст вам, да будет с вами в век, Дух истины, Егоже мир не может прияти яко не видит Его, ниже знает Его; вы же знаете Его, яко в вас пребывает и в вас будет. Божественный Дух есть Лицо, отличное от Бога Отца и Сына Божия, хотя и единое с Ними по существу, так что, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, Христос, «сказав: иного, указывает на различие Его ипостаси, а сказав: Утешителя, – на единство существа». Сей Дух есть Дух истины, Который наставит верующих на всякую душеспасительную истину (Ин. 16, 13), – Утешитель, Который невидимым сопребыванием с ними заменит для них личное присутствие Утешителя Христа, – заменит и в учении, и в делах веры, и в чудесных проявлениях Божественной силы. Он неведом миру, т. е. «злым людям», потому что есть Дух истины, чистоты, святости: кое общение свету ко тме (2 Кор. 6, 14)? Мир, весь во зле лежащий (1 Ин. 5, 19), погруженный в греховной нечистоте, не только не может принять и вместить Его, но даже не способен видеть и знать Его. Христовы ученики, избранные от мира (Ин. 15, 19), также не видели Духа Святаго в личном откровении Его, яко Иисус не у бе прославлен (7, 39), но уже знали по тем благодатным действиям, которыми Святый Дух предуготовлял их в жилище Себе. Радостное обетование о Духе Утешителе окончательно исполнилось в сошествии Его на апостолов в день Пятидесятницы, а доселе исполняется и будет исполняться до конца мира в пребывании Его в святой Христовой Церкви. Не слабыми руками человеческими, но всемогущей силою Духа Божия апостолы воздвигли здание Церкви на краеугольном камне Христе (Деян. 4, 11; 1 Кор. 3, 11); полное устройство ее, раскрытие в ней благодатных средств к освящению и спасению людей, есть действие того же Духа Божия, поставляющего в Церкви пастырей для продолжения дела апостольского (Деян. 20, 28). Дух Утешитель, по обетованию Господню, обитает в Церкви, как душа в теле, и будет обитать вечно, как вечно это самое тело.

Но, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, несмотря на все это, несмотря на торжественное обетование Духа Утешителя, сердца апостолов продолжали волноваться скорбными чувствами. Господь «не уничтожил в учениках печали: они хотели видеть Его, желали, чтобы Он был с ними». Успокаивая их с нежностью отца, искренне любящего своих детей, Спаситель возвестил им, что не только придет к ним другой Утешитель, но и Он Сам не оставит их Своим невидимым, духовным сопребыванием: не оставлю вас сиры: прииду к вам. По Воскресении Своем Господь многократно являлся ученикам, удостоверяя их в том, что Он жив (Деян. 1, 3), и, заповедуя им продолжать дело Евангельской проповеди, обещал Свое соприсутствие с ними и преемниками их во вся дни до скончания века (Мф. 28, 20). Это общение с верующими в Духе Святом, Который восприимет совершенное Богочеловеком дело спасения людей для освящения их Своим благодатным действием (Ин. 16, 14), Господь назвал пришествием к ним, и чтобы они «не ожидали такого же самого пришествия, какое было прежде, дал это разуметь» в следующих словах: еще мало, и мир ктому не увидит Мене, вы же увидите Мя, яко Аз живу и вы живи будете, – «как бы так говорил: крест не разлучит нас навсегда, но только на самое малое время сокроет Меня; Я приду к вам, но не так, как прежде, когда Я каждый день непрестанно был с вами». В единении с Господом, источником жизни, верующие обретут для себя залог истинной жизни (Ин. 6, 54) и, как живые, будут зреть Его просвещенными очесами сердца (Еф. 1, 18), т. е. очами веры. Такое видение невозможно для людей мира, произвольно удаляющихся от света истины и пребывающих во тьме неверия (Ин. 3, 19), но для людей верующих, истинных последователей Господа, оно, начинаясь в этой жизни, продолжится в будущей: «под жизнью, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – Он разумеет, как мне кажется, жизнь не только настоящую, но и будущую». к вящему утешению скорбящих учеников Спаситель открыл им будущее теснейшее Таинственное единение их с Собою и Своим Отцом: в той день уразумеете вы, яко Аз во Отце Моем, и вы во Мне, и Аз в вас. Настанет день славного Воскресения Господня, настанет день сошествия Святаго Духа, – апостолы тогда опытно уразумеют и внутренне восчувствуют благодатное единение с Господом, которое обнаружится в непреоборимой силе проповеди их. «Когда Я воскресну, тогда вы узнаете, что Я не отделен от Отца, но имею то же могущество, и что Я всегда пребываю с вами, так как в то время самые события будут возвещать о подаваемой от Меня помощи». Но такое единение с Господом, нравственное и благодатное, достигается верными последователями Его не иначе, как неуклонным исполнением заповедей Его, осуществлением святого учения Его в жизни своей, в поступках, мыслях и желаниях. В последние часы Своей прощальной беседы с учениками Господь неоднократно повторял им, с целью тверже напечатлеть в памяти их, ту истину, что соблюдение заповедей Его есть единственное, несомненное, наглядное свидетельство и выражение истинной и нелицемерной любви к Нему (Ин. 14, 15, 23; 15, 10). И впоследствии апостол любви, святой Иоанн Богослов, помня завет Учителя, внушал верующим ту же самую истину (1 Ин. 2, 4–5; 3, 24; 5, 3; 2 Ин. 1, 6).

Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, – говорил Господь, – той есть любяй Мя, а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам. Это обетование о явлении, весьма утешительное для апостолов, опечаленных предстоявшей разлукой с Господом, ближайшим образом исполнилось в явлениях Его ученикам по Воскреceнии. Оно и до сего времени исполняется в отношении к верующим, по замечанию святителя Филарета Московского, различным образом: «опыты любящих Господа показывают, что Он является им, смотря по их потребности и способности, иногда образно и лицезрительно, в своем обоженном человечестве, а иногда неизобразительно, однако, тем не менее, существенно и действительно, подавая им Свой мир, превосходящий всяк ум, Свою радость, неизглаголанную и прославленную, Свой внутренний благодатный свет, зарю дня невечернего, отсвет славы вечной».

Чаяние земного Царства Мессии не оставляло учеников далее ввиду страданий и креста Божественного Учителя. Один из числа двенадцати апостолов, Иуда, сын Иакова, иначе называемый Левеем, или Фаддеем (Мф. 10, 3; Лк. 6, 16), понял обетование Господа о явлении в смысле славного открытия давно ожидаемого земного, мирского владычества Его, и высказал Ему свое недоумение: Господи, и что бысть, яко нам хощеши явитися, а не мирови? Представляя будущему просветительному действию Духа истины очистить мысль ученика (Ин. 14, 26; 16, 12–13), коснеющую в земных понятиях, Господь не отвечал на предложенный вопрос прямо, а повторил сказанное прежде с таким видоизменением речи, которое не допускало никакого произвольного толкования: еще кто любит Мя, слово Мое соблюдет, и Отец Мои возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим. Это образное выражение означает духовное, Таинственное общение человека верующего и веру оправдывающего делами любви, в каком он находится с Трипостасным Богом – Христом Спасителем и Отцом Небесным во Святом Духе. Но человек от мира сего, не верующий откровению Отца через Сына, не любящий Сына и не соблюдающий заповедей Его, не может быть участником того Таинственного откровения Божества, о котором Господь возвестил: не любяй Мя словес Моих не соблюдает, и слово, еже слышасте, несть Мое, но пославшаго Мя Отца. После сего ученики должны были понять, что не только не могло быть речи о чувственном Царстве Спасителя, но что и самое духовное, благодатное откровение Божества будет доступно лишь душам избранным.

Богочеловек знал, что немного времени остается Ему быть в святом обществе Своих возлюбленных учеников, а посему беседа Его делается еще сердечнее. Желая успокоить мятущееся чувство их и приготовить их к грядущим событиям, Он открывает перед ними будущее, настолько, насколько это было необходимо в тогдашнем положении их. Все недоумения, какие могут возникать в умах их, по причине забвения или непонимания слов Учителя, объяснятся и разрешатся с пришествием нового Утешителя, Которого пошлет им Отец во имя и по заслугам Христа Спасителя, совершившего искупление человеческого рода. Сия глаголах вам, в вас сии: Утешитель же, Дух Святый, Егоже послет Отец во имя Мое, Той вы научит всему, и воспомянет вам вся, яже рех вам. – Какое радостное обетование для учеников, опечаленных близкою разлукою! «Это Он говорит, – по замечанию святителя Иоанна Златоуста, – с тем, чтобы приготовить их к мужественному перенесению Его отшествия, так как оно будет для них источником великих благ, а беспрестанно упоминает об Утешителе потому, что они тогда были одержимы скорбью». Для окончательного успокоения тех, которых Господь, избрав от мира, до конца возлюбил (Ин. 13, 1), Он, Своим животворным и действенным словом изгоняя всякий страх и смущение из сердец их, вселяет в них Свой мир, – плод благодатного озарения верующей души Божественным светом: мир оставляю вам, мир Мой даю вам, не якоже мир дает, Аз даю вам. Да не смущается сердце ваше, ни устрашает. Благожелания мира, расточаемые миром, не имея внутренней силы обыкновенно остаются без действия и бесследно исчезают, да и «внешний мир часто бывает и вреден, и бесплоден, и бесполезен для тех, которые имеют его»; но благодатный мир Христов, вселяясь в душу человека, ищущего успокоения в Боге, приносит с собою вожделенный покой, которого не могут нарушить никакие скорби и страдания, никакие враждебные приражения и усилия. И этот мир, подаваемый Тем, Который Сам есть мир наш (Еф. 2, 14), не только успокаивает колеблемый сомнениями дух человека, но, выражаясь вовне, связует учеников Его в одно духовное общество, где каждый отдельный член находит себе потребную помощь и опору. С даром благодатного мира, как наиболее необходимым и полезным, Гос подь обращается к святым апостолам и по Своем Воскресении (Ин. 20, 19, 21). Да и теперь, если бы они уразумели все необъятное значение отшествие от них Учителя, то не страх и скорбь наполнили бы сердца их, а радость и веселие об исполнении домостроительного смотрения Божия о спасении человеческого рода. Слышасте, – продолжал Господь, – яко Аз рех вам: иду и прииду к вам; аще бысте любили Мя так, как должны бы любить, возрадовалися бысте убо, яко рех: иду ко Отцу, яко Отец Мой болий Мене есть. По изъяснению святителя Афанасия Александрийского, Он назвал Отца большим, с одной стороны, «по причине рождения Своего от Отца»: «поелику начало Сына от Отца, – говорит святитель Василий Великий, – посему Отец и более, как виновник и начало», а с другой – по причине соединения «с удобостраждущим телом, которое понес на Себе Сын», сделавшись человеком (святитель Афанасий Александрийский). Спаситель утешал учеников Своих, указывая им на ту славу и честь, равную Богу Отцу, какую имел от вечности по Божеству (Ин. 17, 5) и скоро восприимет по человечеству: «доколе Я здесь, вам естественно думать, что мы находимся в опасности: если же Я отойду туда, верьте, что мы вне опасности» (святитель Иоанн Златоуст). Все сказанное Господом ученикам в эти последние часы пребывания с ними, открывая перед духовными взорами их приближающиеся великие события, должно было служить для них спасительным предупреждением и по мере исполнения предречений – наилучшим укреплением веры: ныне рех вам о том, прежде даже не будет: да егда будет, веру имете. Но Господь ясно видел, как еще слабы и немощны души учеников, не укрепленные благодатью Святаго Духа. Самонадеянные и горделивые помыслы их легко могли открыть доступ в малое стадо Христово врагу Божию – духу тьмы, который, похитив Иуду предателя, искал себе новой добычи. Нужно было теперь, в прощальной беседе, предостеречь учеников от грозящей опасности, и в особенности пламенного и более других самонадеянного Петра. Симоне, Симоне, – произнес Господь, читая мысль его, – се, сатана просит вас, дабы сеял, яко пшеницу, Аз же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя, и ты некогда обращся утверди братию твою. Зерна просеваемой пшеницы приходят в сильное движение, сталкиваются и даже выбрасываются вон: какое выразительное подобие того волнения и беспокойства, той нравственной бури, какие сатана хотел навести на мирное общество учеников Христовых! Исконный враг человеческого рода намеревался поразить их различными бедствиями для того, чтобы подвергнуть испытанию веру их, подобно тому, как он поразил Иова лишением детей, имущества и лютой болезнью. Такое испытание грозило величайшей опасностью совершенного падения. Богочеловек Своею молитвою к Отцу Небесному предотвратил эту опасность и вместе с тем открыл Петру о временном падении его и скором восстании и раскаянии, заповедав ему воспользоваться горьким опытом для большего утверждения в вере своих собратий.

Ночь, единственная в летописях человечества, покрывала мраком и храм, и город Иерусалим, и все его окрестности. Благочестивые ревнители закона, утомленные праздничными приготовлениями, искали отдохновения, чтобы на следующее утро продолжить священные обряды, для которых они пришли издалека. Но враги Христовы не спали: движимые духом тьмы, они замыслили привести в исполнение богоубийственный план и схватить Иисуса. Бодрствовал и предатель Господа и в последний раз совещался с теми, которым продал своего Учителя: эта ночь представлялась для них временем самым удобным для темного дела. Но Всеведущий видел и знал все, и, обращаясь к ученикам, сказал: ктому не много глаголю с вами, грядет бо сего мира князь, и во Мне не имать ничесоже. Князь, владычествующий над миром, погруженным во зле (1 Ин. 5, 19), т. е. диавол, в безгрешном Богочеловеке не имеет ничего, над чем бы мог господствовать, или, по выражению святителя Афанасия Александрийского, «во втором Адаме» не обрел ничего такого, что сам произвел в первом Адаме. И затем, желая снова ободрить учеников и показать им, что Он не против воли, но и добровольно идет на смерть» (святитель Иоанн Златоуст), Господь присовокупил: но да разумеет мир, яко люблю Отца и якоже заповеда Мне Отец, тако творю. – Востаните, идем отсюду. «Я, говорит, не подвластен смерти и не подлежу ей, но переношу ее из любви к Отцу: умертвят Меня, потому что Я так хочу и да познает мир, что Я люблю Отца». Сказав это, Спаситель пригласил учеников идти вместе с Ним навстречу приближающемуся врагу.

Bсе встали, и, собираясь в ночной путь и, как можно было понять из слов Учителя, путь небезопасный, начали забирать свои вещи, а некоторые запасались даже оружием (Лк. 22, 38; Ин. 18, 10). Ученики смутно чувствовали, что наступает для них другое время, полное бед и скорбей, когда не будет с ними Божественного Друга и Защитника и когда они должны, ввиду грозящих опасностей, опереться на самих себя. Приготовляя учеников к новому положению, Господь в образной речи возбуждал к особой бдительности и самостоятельному подвигу. При этом Он напомнил им о том времени, когда посылал их на проповедь (Мф. 10, 10), и указал на разность тогдашнего и настоящего положения: егда послах вы без влагалища, и без меха, и без сапог, еда чесого лишени бысте? Ученики отвечали: ничесоже. Но ныне, – сказал Господь, – иже имать влагалище, да возмет, такожде и мех, а иже не имать, да продаст ризу свою и купит нож. Теперь ученики останутся одни, без видимой защиты и руководства Своего Учителя, и, исходя на проповедь Евангелия, должны приготовиться к борьбе с опасностями и мужественному перенесению разнообразных бедствий и гонений. Позволяя им взять мех и суму, Господь прикровенно давал понять, что скоро предстоит им испытать голод и различные лишения (2 Кор. 6, 4–5). «Вначале и при первых шагах, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – Он не попустил им потерпеть чего-либо, но везде был присущ им, ограждая и охраняя их и все предоставляя им в изобилии, а когда надлежало им показать и собственное мужество, то Он несколько сократил Свою благодать, заповедав им совершать многое и собственными силами; посему, когда они не имели ни сапог, ни пояса, ни посоха, ни меди, то не терпели ни в чем недостатка, а когда Он заповедал им и влагалище, и мех, и сапоги, то они оказались и алчущими, и жаждущими, и наготующими». Слыша о мече, – продолжает святой отец, – мы будем разуметь не то, будто Он повелел приобрести мечи, но то, что мечами Он выражает угрожающие козни и что Ему предстоит потерпеть от иудеев то, что Он потерпел, – это видно из дальнейших слов Его: глаголю бо вам, яко еще писаное се, подобает да скончается о Мне, еже: и со беззаконными вменися, ибо еже о Мне, кончину имать. Слова, заимствованные из пророчества Исаии о страданиях Мессии (53, 12), буквально исполнились, когда Христос был распят между двумя разбойниками (Мк. 15, 27–28). Смущенные ученики, не проникая в истинный смысл речи Господа, подумали, что Он говорит о необходимости защищаться мечами в случае опасности, и поспешили похвалиться: Господи, се ножа зде два. Один из этих ножей был у Петра (Ин. 18, 10), который, без сомнения, особенно радовался такой предусмотрительности и впоследствии воспользовался своим оружием, за что и получил тогда же кроткий упрек Учителя. Если бы ученики спокойно размыслили о своем ответе, то могли бы заметить, как эти два ножа мало значили в сравнении с темными силами ада, сатаны и всех пособников их, искавших смерти Божественного Учителя! Господь видел, что ученики не понимают Его и, предоставляя будущему времени вразумить их, прервал речь кратким словом: довольно об этом.

Пасхальная вечеря обыкновенно оканчивалась пением хвалебных псалмов. В этих псалмах (110–118) вдохновенным языком древних священных песнопений прославлялись чудные благодеяния Божии ветхому Израилю, явленные в избавлении его из страны рабства. Но в устах сынов нового Израиля, святых апостолов, эти песнопения получали иной смысл, были новою песнью (Пс. 95, 1), в которой возносилась хвала Богу Спасителю о спасении всего рода человеческого от духовного рабства греху и диаволу. По окончании пения Господь в сопровождении учеников пошел к горе Елеонской и, желая предупредить апостолов о том, что вскоре совершится с ними, сказал им: вcu соблазнитеся о Мне в нощь сию, писано бо есть: поражу пастыря и разыдутся овцы.

Это пророчество находится у Захарии (13, 7) и, по толкованию блаженного Феофилакта, «поражение Сына приписывается Отцу в том смысле, что иудеи распяли Господа по изволению, т. е. по допущению Отца», а овцами называются апостолы, «как люди незлобивые». Господь указал на древнее пророчество для того, чтобы «ученики не соблазнились и не вменили (предречение Его) себе в укор». С этой же целью Он поспешил утешить их радостною вестью: по Воскресении Моем, варяю ей в Галилеи, где и произошло одно из явлений воскресшего Господа (Мф. 28, 16). Тогда Петр с самонадеянностью сказал Ему в ответ: аще и вcu соблазнятся о Тебе, аз никогдаже соблажнюся. В такой самоуверенной речи, по изъяснению святителя Иоанна Златоуста, были «два преступления: первое – то, что он противоречил, а второе – что предпочитал себя другим, или, лучше сказать, было и третье преступление – то, что все приписывал Самому себе». Для уврачевания недугующего гордостью ученика Господь предсказал ему падение: аминь глаголю тебе, яко ты днесь в нощь сию, прежде даже вторицею петель не возгласит, трикраты отвержешися Мене. И как точно исполнилось это предречение! Но ослепленный самомнением Петр еще с большим усилием продолжал уверять: аще же ми есть с Тобою и умрети, не отвергуся Тебе. Прочие ученики, не испытав искушения и, по замечанию блаженного Феофилакта, «выражая тщетную горячность», обещали то, чего, по немощи своей, не могли исполнить, и говорили, что подобно Петру, не оставят своего Учителя ввиду грозящей Ему опасности.

 

Продолжение прощальной беседы

Ин. Гл. 15 и 16

Путь к горе Елеонской пролегал между виноградниками, расположенными по склонам возвышенностей на восточной стороне города. Как прежде неоднократно, так и теперь Господь наш Иисус Христос воспользовался тем, что представляла окружающая Его природа для разъяснения ученикам теснейшего единения, в каком они должны находиться с Ним. Еще древние пророки уподобляли народ Израильский винограду, к которому приложены все попечения небесного Домовладыки (Ис. 5, 1; Иер. 2, 21; Иез. 15, 2). Живописным образом виноградной лозы с ее разветвлениями, знакомым и из обыденной жизни, и из ветхозаветных писаний, Спаситель делал понятною апостолам ту тесную связь, какою соединены они между собою и с Ним. Аз есмь лоза истинная и Отец Мой делатель есть. Всяку розгу о Мне, не творящую плода, измет ю, и всяку творящую плод, отребит ю, да множайший плод принесет. Уже вы чисти есте за слово, еже глаголах вам. Будите во Мне, и Аз в вас: якоже розга не может плода сотворити о себе, аще не будет на лозе, тако и вы, аще во Мне не пребудете. Аз есть лоза, вы же рождие, и иже будет во Мне и Аз в нем, той сотворит плод мног, яко без Мене не можете творити ничесоже. Аще кто во Мне не пребудет, извержется вон, якоже розга, и изсышет, и собирают ю и во огнь влагают, и сгарает. Ветви вырастают и развиваются из лозы, от нее получают свои соки и жизнь, и лишь в соединении с нею приносят плод: так и ученики Христовы, находясь в благодатном общении с своим Учителем и Господом, духовно живы и от Него питаются «плодоношениями добрых дел» (святитель Василий Великий). Если же это общение прервано, происходит то же, что и с ветвями, отделенными от лозы: они теряют жизнь, засыхают и ввергаются в огонь. Без оживляющей, просвещающей и укрепляющей благодати Божией, получаемой верующей душою во имя Христово, все мы, по выражению святителя Григория Богослова, «живые мертвецы». Для пребывающего в общении со Христом сила Его то же, что воздух для птицы и вода для рыбы, а отделившийся от Христа и лишившийся благодатной помощи Его впадает в нравственное бессилие и умирает для жизни христианской. Утешая учеников, Господь указывал им на благодатную помощь свыше, потому что единение с Ним и хранение в сердце святого учения Его придает молитве веры особую силу, достигающую исполнения просимого во имя Христово (Ин. 14, 13–14): аще пребудете во Мне, и глаголи Мои, в вас пребудут; егоже аще хощете, просите и будет вам. Ученики Христовы докажут, что они не напрасно носят это имя, если подвигами ревностной проповеди и распространения на земле дела своего Учителя будут содействовать славе Отца Небесного: о сем прославися Отец Мой, да плод мног сотворите и будете Мои ученицы. Вся деятельность их должна быть одушевлена высшим началом христианской нравственности – святою любовью: якоже возлюби Мя Отец и Аз возлюбих вас, будите в любви Моей, – и cия любовь выражается деятельным последованием учению Его: аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей, якоже Аз заповеди Отца Моего соблюдох и пребываю в Его любви. И при таком единении нет места смущению и печали: сия глаголах вам, да радость Моя в вас будет, и радость ваша исполнится. «Я уничтожаю печаль, показывая вам, что о настоящих событиях нужно не печалиться, а радоваться» (святитель Иоанн Златоуст). Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы: больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. Такую любовь явил Сам Господь, пострадавший и распятый за спасение мира; такую же любовь между собою должны иметь и ученики Его, потому что, жертвуя друг за друга жизнью, они докажут, что любят друг друга, как и Христос возлюбил их. Исполнением заповедей Учителя, особенно же главнейшей – о самоотверженной любви, ученики делаются не только близкими между собою, но и близкими к своему Господу, доверенными друзьями Его, которым Он открывает всю волю Божию о спасении рода человеческого настолько, насколько они могут вместить (Ин. 16, 12): вы друзи Мои есте, аще творите, елика Аз заповедаю вам; не ктому вас глаголю рабы, яко раб не весте, что творит господь его, вас же рекох други, яко вся, яже слышах от Отца Моего сказах вам. Но при этом союзе дружества и любви они не должны забывать, что Господь есть Учитель их, избравший и уполномочивший их на великое дело проповеди и распространения на земле благодатного Царства Его: не вы Мене избрасте, но Аз избрах вас и положих вас, да вы идете и плод принесете, и плод ваш пребудет, да егоже аще просите от Отца во имя Мое, даст вам. Это радостное обетование о силе молитвы, как действительного средства общения с Отцом Небесным, Господь не раз уже дает ученикам в предсмертной беседе с ними (Ин. 14, 13–14; 15, 7).

Всеведущий ясно зрел, что час разлуки с учениками приближается, и, желая укрепить их среди наступающих искушений, опять подтвердил заповедь о взаимной любви: сия заповедаю вам, да любите друг друга. Такая любовь, соединив верующих в одно святое общество, даст им возможность победно выдержать борьбу с враждебным миром, который устремится против них. Впрочем, для учеников должна была служить ободрением также и та мысль, что ненависть, с какою отнесется к ним погрязший в зле мир, собственно направлена против Самого Христа, а посему и страдания их будут страданиями за Христа, за которые ожидает их мзда многа на небесех (Мф. 5, 12). Аще мир вас ненавидит, ведите, яко Мене прежде вас возненавиде. И «скорбеть не следует о том, что вас будут теперь ненавидеть, а напротив нужно было бы скорбеть тогда, когда бы вас стали любить, – это было бы явным знаком вашей порочности» (святитель Иоанн Златоуст); аще от мира бысте были, т. е. были бы проникнуты правилами и стремлениями людей века сего, своекорыстных, самолюбивых, мир убо свое любил бы, якоже от мира несте, но Аз избрах вы от мира, отделил от него, чтобы сделать провозвестниками новой жизни, сего ради ненавидит вас мир. И может ли быть иначе? Поминайте слово, еже Аз рех вам: несть раб болий господа своего, аще Мене изгнаша, и вас изженут, аще слово Мое соблюдоша, и ваше соблюдут. Спаситель говорил святым апостолам об этом еще при отправлении их на проповедь (Мф. 10, 24), говорил и в прощальной беседе во время Тайной вечери (Ин. 13, 16). Он напоминает сказанное прежде, потому что соучастие в страданиях с Ним должно было служить для учеников немалым утешением и ободрением. Новое утешение – в том, что эти страдания будут неповинные, единственно за веру, за исповедание имени Христова: сия вся творят вам за имя Мое, яко не ведят Пославшаго Мя. Такое неведение гонителей, проистекая от ожесточенного неверия, есть непростительный грех, в котором выражается ненависть ко Христу и Небесному Отцу Его: аще не бых пришел и глаголал им, греха не быша имели, – ныне же извинения не имут о гресе своем. Хотя и были даны избранному народу пророчества, предвозвещавшие Христа, но до пришествия Его, речения пророков, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «не были ясными и понятными для иудеев: притом, от них не требовалась вера во Христа» – такая, как по пришествии Его. А теперь, по совершении пророчеств, после ясного откровения воплощенного Слова Божия (Ин. 17, 6–8), неверующие виновны в сознательном и упорном противлении истине. Они не имеют извинения и в том случае, когда стали бы вооружаться на защиту Отца против Сына (Ин. 10, 31–33), потому что ненависть к Сыну, при единосущии Отца с Сыном, есть ненависть также и к Отцу: ненавидяй Мене и Отца Моего ненавидит. Грех неверия учению Господа иудеи отягчили еще более грехом неверия тем необычайным делам всемогущества, которыми Он доказывал Божество Свое (Ин. 5, 36; 10, 25, 37–38): еще дел не бых сотворил в них, ихже ин никтоже сотвори, греха не быша имели – ныне же и видеша, и возненавидеша Мене и Отца Моего. Впрочем, в этой слепой ненависти, не имеющей причины и основания, исполняется древнее пророчественное слово (Пс. 34, 19; 68, 5), в котором изображается невинно страждущий праведник, как прообраз Мессии: да сбудется слово, писанное в законе их, яко возненавидеша Мя туне.

Ввиду приближающейся разлуки с учениками Господь раскрыл им со всею ясностью те гонения и бедствия, какие ожидают их в мире, среди развращенных и неверующих сынов века сего, а вместе с тем утешил обетованием Святого Духа, Который запечатлел убеждение их в истине Христовой Своими неизглаголанными вещаниями внутреннему чувству их, или же чрезвычайными знамениями и чудесами: егда приидет Утешитель Егоже Аз послю вам от Отца, Дух истины, Иже от Отца исходит, Той свидетельствует о Мне, и вы же свидетельствуете, яко искони со Мною есте. «Свидетельство его будет достоверно, ибо Он Дух истины: как Дух истины, Он будет свидетельствовать об истине; как исходящий от Отца, Он знает все в точности, ибо Он от Того, от Кого всякое познание». В словах Спасителя сообщается святым апостолам, между прочим, глубочайшая тайна Божества, потому что, по толкованию святых отцов, выражением: Егоже Аз послю вам от Отца, указывается на временное послание в мир Духа Святаго, в силу заслуг Искупителя (Ин. 7, 39; 16, 7), а другим выражением: Иже от Отца исходит, – на вечное исхождение от Бога Отца. Ясное предсказание Господа о том, что вскоре совершится, должно было служить для учеников предостережением среди грозящих им опасностей и соблазнов: сия глаголах вам, да не соблазнитеся. Настанут тяжкие испытания: от сонмищ ижденут вы, но приидет час, да всяк, иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу. Это время наступило вскоре по вознесении Господа, когда сначала иудеи, а потом и язычники, воздвигли жестокое гонение на христиан, и, проливая неповинную кровь, в крайнем ослеплении мнили, что совершают дело богоугодное.

Причину такого ослепления Спаситель указывает опять (Ин. 15, 21) в упорном неверии, отвергающем все предложенные средства спасения: сия сотворят, яко не познаша ни Отца, ни Мене. Господь и прежде неоднократно предвозвещал ученикам о той вражде, с какою встретит их неверующий и развращенный мир, о тех гонениях и бедствиях, которые ожидают их на поприще Евангельской проповеди (Мф. 5, 10; 10, 16–22; 24, 9; Лк. 6, 22; 12, 4), но никогда Он не говорил о предстоящих ученикам страданиях так ясно и определенно, как теперь, в эти последние часы пребывания с ними. Предречение Господа впоследствии должно было служить для апостолов ободрением и утешением в трудном подвиге, который предстоял им: сия глаголах вам, да егда приидет час, воспомянете сия, яко Аз рех вам, сих же вам исперва не рех, яко с вами бех.

Ученики молчали, но Сердцеведец Господь зрел, что мысль об отшествии Его продолжает смущать их. Смущение их увеличивалось еще представлением тех бедствий, которые они должны будут испытать по разлуке с Божественным Учителем. Незадолго перед сим ученики обращались к Нему с разными вопросами; Петр говорил: камо идеши (Ин. 13, 36)? и Фома: не вемы, камо идеши, и како можем путь ведети (14, 5)? А теперь после прощальной беседы Господа, в которой преподано им столько откровений о будущей судьбе их и столько утешительных обетований, сердечная тоска связывала их уста. Ученики скорбели, не проникая в тайну домостроительства спасения, как «люди еще несовершенные», по выражению святителя Иоанна Златоуста, еще не просвещенные наитием Святаго Духа. Отшествие Господа представлялось им в виде печальной разлуки с единственным Другом, Покровителем и Наставником. В утешение смущенных учеников Спаситель снова указывает им на великие плоды Своего отшествия, снова возвещает им о ниспослании иного Утешителя, и притом не иначе, как именно вследствие отшествия Своего. На эту-то радостную сторону разлуки с Учителем никто из учеников не обращал внимания, несмотря на предупреждение Господа (Ин. 14, 28). Прерывая общее молчание, как бы с кротким упреком, Спаситель сказал им: ныне иду к Пославшему Мя и никтоже от вас вопрошает Мене: камо идеши? Но яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша. «Вместо того, чтобы стараться узнать, зачем и с какою целью Я отхожу от вас, вы только скорбите и смущаетесь, а между тем отшествие Мое от вас к Отцу Небесному необходимо для истинной вашей пользы». Аз истину вам глаголю: уне есть вам, да Аз иду, аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам, аще ли же иду, послю Его к вам. И это пришествие Святаго Духа, утешительное для учеников, будет обличительным для мира, враждебного Христовой истине. Оно будет как бы завершением спасительного дела Христова, победным торжеством над князем зла и всеми слугами его: пришед Он обличит мир о гресе и о правде и о суде, – о гресе убо, яко не веруют в Мя; о правде же, яко ко Отцу Моему иду и ктому не видите Мене, – о суде же, яко князь мира сего осужден бысть. Так как пришествие Святаго Духа обетовано, прежде всего, апостолам, то и обличительное действие Его должно было совершиться через них же, а именно посредством чудодейственной проповеди их, которая была явлением Духа и силы (1 Кор. 2, 4). Три предмета обличения – грех, правда и суд обнимают собою всю сущность Христовой истины и разнообразные уклонения от нее. Святый Дух обличит мир проповедью апостолов о тяжком грехе неверия в Спасителя Господа Иисуса Христа и в совершенное Им дело искупления, вследствие сего одни покаются и обратятся ко Христу (Деян. 2, 41), а другие ожесточатся еще более (5, 33). Он обличит мир также и о правде, засвидетельствовав устами провозвестников Евангелия что Христом явилась правда Божия (Рим. 3, 22) и верующие получают оправдание туне, в силу искупительных заслуг Того, Которого предположи Бог очищение верою в крови Его, в явление правды Его (Рим. 3, 24, 25). Тогда-то мир восчувствует неправду, оказанную Святейшему Праведнику (1 Пет. 3, 18), отверженному и умерщвленному им, но путем страданий и смерти вошедшему в предвечную славу (Ин. 17, 5). Святой Дух обличит мир и о суде, возвестив через апостолов, что власть духа тьмы, разрушенная крестом Христовым, не простирается более на искупленных (Кол. 2, 14–15) и что князь мира сего, т. е. диавол и сатана, действием суда Божия, как предрекал Сам Господь, изгнан (Ин. 12, 31) и, как зрел Тайновидец, низвержен в бездну и заключен (Откр. 20, 3). Но этот властный обличитель мира для св. апостолов явится не только Утешителем, а также Просветителем и Наставником, объясняющим и восполняющим вещания самого Господа: еще много имам глаголати вам, но, – продолжал Спаситель, – не можете носити ныне; егда же npиидет Он, Дух истины, наставит вы на всяку истину, не от Себе бо глаголати имать, но елика аще услышит, глаголати имать и грядущая возвестит вам. Это слышание есть образное представление того непосредственного ведения Божественных таин, которое принадлежит Святому Духу совокупно с Отцом и Сыном. И как Отец прославился в Сыне учением и делами Его (14, 13; 17, 4), так и Сын прославится в Святом Духе: Он Мя прославит, яко от Моего приимет и возвестит вам, – «прославит Меня, как Дух премудрости, в величии Своем открывающий Христа, Божию силу и Божию премудрость» (святитель Василий Великий); «Мое и Его учение одно и то же: откуда Я должен был заимствовать Свое учение, из того же источника и Он будет говорить; не думайте же, что Его учение иное: и оно Мое и увеличивает Мою славу, ибо одна воля Отца и Сына и Святаго Духа» (святитель Иоанн Златоуст). Источник новозаветного откровения есть Триипостасный Бог, а посему учение Святаго Духа – то же Божественное учение, которое проповедано Господом Иисусом Христом, по заповеди Отца Небесного (Ин. 14, 10), так что, как замечает святитель Кирилл Иерусалимский, «Отец все дарствует через Сына и Духа Святаго: Отец дает Сыну, а Сын передает Духу Святому». Вся, елика имать Отец, Моя суть: сего ради рех, яко от Моего приимет и возвестит вам. В пришествии Утешителя Духа ученики найдут для себя замену отходящего от них Господа, так что, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «разлука с ними будет кратковременная, а пребывание – постоянное». Вмале, и ктому не видите Мене, и, паки вмале, и узрите Мя, яко иду ко Отцу. После скорбных дней разлуки настанет радостное свидание, когда ученики опять узрят воскресшего Господа, а по отшествии Его к Отцу и исполнении обетований об Утешителе Духе насладятся духовным видением Его в благодатном единении (Ин. 16, 22–23). Это Таинственное видение, которому не послужит препятствием отшествие к Отцу Небесному, будет состоять в радостном, живом чувстве невидимого соприсутствия, обещанного Господом ученикам по Воскресении (Мф. 28, 20).

Последние слова Господа привели некоторых из апостолов в недоумение: им казалось, что Он утверждает два противоречия. Ученики, еще не просвещенные наитием Святаго Духа, не могли возвыситься до разумения Таинственного смысла речи Учителя, а мечтательные ожидания мирского Царства Спасителя не оставляли их даже в эти последние часы земной жизни Его. Незадолго перед сим, в прощальной беседе на Тайной вечери, Господь говорил и об отшествии Своем к Отцу, и о видении Себя учениками (Ин. 14, 19–22), но, как видно, и тогда, и теперь, слова Его не были поняты. Пользуясь минутою остановки речи Учителя некоторые, наиболее пытливые, ученики начали спрашивать один другого: что есть сие, еже глаголет нам: вмале, и не видите Мене, и паки вмале, и узрите Мя, и яко Аз иду ко Отцу? Что сие есть, еже глаголет: вмале? Не вемы, что глаголет. Но Сердцеведец уразумев, что ученики хотят обратиться к Нему за разъяснением своего недоумения, предупредил их вопросом: о сем ли стязаетеся между собою, яко рех: вмале, и не видите Мене, и паки вмале, и узрите Мя? и затем, представляя будущему времени решить им неясное, восполнить недостающее, Господь воодушевил их надеждою на радостное свидание после кратковременной печали: аминь, аминь глаголю вам, яко восплачетеся и возрыдаете вы, а мир возрадуется, вы же печальни будете, но печаль ваша в радость будет. Мало того, эта печаль будет заключать в себе залог непрестающей радости, обильной великими духовными утешениями. Для объяснения этой мысли Господь употребил выразительный образ, которым весьма нередко пользовались ветхозаветные пророки (Ис. 21, 3; 26, 17; 37, 3; 66, 7; Ос. 13, 13): жена, егда рождает, скорбь имать, яко прииде год ея, егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир. Печаль учеников о разлуке с Учителем уподобляется мукам рождения, потому что после скорби этих дней Гос подь, разрушив державу греха и смерти, явится для них в неизреченной славе СпасителяЖизнодавца. «В одно и то же время, – по толкованию святителя Иоанна Златоуста, – Он и уверяет в истине Воскресения, и показывает, что отшествие отсюда подобно исшествию на свет из утробы матерней». После Воскресения Господа и по сошествии Святаго Духа апостолы ясно поняли спасительное дело искупления и, преисполнившись радостным дерзновением, велиею силою воздаяху свидетельство Воскресению Господа Иисуса Христа (Деян. 4, 31, 33). И если печаль учеников в скорбные дни страданий, смерти и погребения Спасителя будет велика, то тем более – и глубже, и сильнее будет радость их о прославлении Его и исполнении утешительных обетований Его. И вы же, – говорил Он ученикам, – печаль убо имать ныне, паки же узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возмет от вас. Настанет блаженное время, когда просвещенные Духом Утешителем ученики не будут нуждаться в особом наставлении и в восполнении своей радости, по молитве во имя Христово получат все, о чем ни попросят Отца Небесного: и в той день Мене не воспросите ничесоже; аминь, аминь глаголю вам: елика аще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам. Это радостное обетование, данное молитве веры еще прежде (Мф. 21, 22; Мк. 11, 24), теперь повторено (Ин. 14, 13–14; 15, 7), без сомнения, для лучшего напечатления в памяти учеников. Но Иисус не у бе прославлен (7, 39), апостолы, по выражению святителя Филарета Московского, «видели в Нем более Учителя и Благодетеля человечества, нежели Ходатая Бога и человеков, ибо в сем последнем качестве открылся Он наипаче Своими страданиями, смертью и Воскресением», а посему не дерзали призывать имя Его в своих молитвах: по отшествии же своего Учителя они получат и право, и обязанность искать в молитве во имя Его наилучшего для себя утешения: доселе не просисте ничесоже во имя Мое, просите, и приимете, да радость ваша исполнена будет. Тогда-то, по Своем прославлении, Божественный Учитель будет вещать ученикам прямо, без образов и иносказаний, так что ведение их таин Царства Божия будет полнее, яснее, точнее и определительнее: сия в притчах глаголах вам, но приидет час, егда ктому в притчах не глаголю вам, но яве о Отце возвещу вам. По толкованию святителя Иоанна Златоуста, «это Он говорит о времени Воскресения, и действительно, в течение сорока дней Он был и беседовал с учениками, вместе вкушая пищу и говоря о Царствии Божии (Деян. 1, 3). И эти наставления были потом приведены им на память и продолжены Утешителем Духом (Ин. 14, 26; 15, 26; 16, 13). Тогда и Сам Отец Небесный станет к ученикам в непосредственно близкие отношения, и, по совершении искупительной жертвы на Голгофе, не встретится надобности при каждой частной молитве их в новом ходатайстве единого Посредника и Ходатая Господа Иисуса Христа (1 Ин. 2, 1; Рим. 8, 34; 1 Тим. 2, 5; Евр. 7, 25). В той день во имя Мое воспросите, – и не глаголю вам, яко Аз умолю Отца о вас; сам бо Отец любит вы, яко вы Мене возлюбисте и веровасте, яко Аз от Бога изыдох. И затем Господь, в ясных и кратких словах изображая «весь путь Свой от начала до конца» (святитель Филарет Московский), изрекает сущность Евангельского учения, проповеданного Им в мире: изыдох от Отца и приидох в мир, и паки оставляю мир и иду ко Отцу. Лучи истины о Лице Богочеловека, рассеянные в беседах Его, как бы сосредоточиваются в этом изречении в один поразительно яркий луч. Он исшел от Отца, как Единородный Свет Божий, и пришел в мир, как Спаситель, а по совершении дела искупления опять отыдет к Отцу, в предвечную славу.

При таких ясных и определенных словах Господа ученикам показалось, что уже наступило то блаженное время, когда они узрели истину Христову во всей полноте, не прикрытой иносказанием. Они думали также, что и самая вера их, именно теперь после опыта всеведения, обнаруженного Господом, стала непоколебимо твердою и способною выдержать всевозможные испытания. Се, – сказали они, – ныне не обинуяся глаголеши, а притчи никоеяже не глаголеши; ныне вемы, яко веси вся и не требуеши, да кто Тя вопрошает. О сем веруем, яко от Бога исшел ecu. «Видишь, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – как они были еще несовершенны». Ныне ли веруете? – с удивлением спросил Господь, и тотчас же разъяснил ученикам Своим, что им «еще многое нужно, чтобы придти к совершенству», что вера их не выдержит первого же испытания, которому скоро подвергнется, и что для достижения совершенства им предстоит перенести много скорбей: се грядет час, и ныне прииде, да разыдетеся кийждо во своя и Мене единого оставите, и несмь един, яко Отец со Мною есть. Сия глаголах вам, да во Мне мир имате. В мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир. О скорби, какую враждебный мир причинит верующим, Спаситель подробно говорил в этой же беседе (Ин. 15, 18–21; 16, 1–8); теперь Он обращает внимание их на то, что, при всем мужестве, необходимом для перенесения грядущей скорби, они должны искать ceбе помощи и опоры в Нем, – Начальнике и Совершителе веры (Евр. 12, 2), Который, прежде нежели победил мир, Сам был искушен по всяческим, разве греха (4, 15). Победа над миром, а следовательно и над князем мира, представляется здесь уже совершившейся, по несомненной истине грядущего события (Ин. 12, 31; 13, 31; 16, 11). Приближались страдания и смерть Господа, но в этом самоуничижении просиявала превечная слава Его, и крест, воздвигаемый на Голгофе, являлся очам веры победным знамением.

Торжественным возгласом: дерзайте, яко Аз победих мир, – Господь окончил прощальную беседу с учениками, предначатую победными словами: ныне прославися Сын Человеческий и Бог прославися о Нем (Ин. 13, 31). Между этим началом и концом, перед глазами св. апостолов разверзлось необъятное море любви Божией, открылись судьбы всего человечества, обнаружилась в тайне сокровенная премудрость Божия в совершении спасения рода человеческого (1 Кор. 2, 7).

 

Заключение прощальной беседы – молитва Богу Отцу

Ин. Гл. 17

Окончив беседу с учениками, Господь возвел очи к небу и, как Первосвященник по чину Мелхиседекову, грядущий принести в жертву Себя Самого (Евр. 7, 17, 27), произнес трогательную молитву Отцу Небесному. Ученики были уже предупреждены, что, по отшествии Учителя, настанет для них скорбное время бедствий и гонений со стороны врагов Евангелия. Оставляя их в мире как продолжателей Своего дела и видя в них начатки Своей святой Церкви, Спаситель в пламенной молитве передает их и всех верующих промыслительному попечению Отца Небесного. И при этом с какой теплотой чувства, с какой глубокой искренностью вернейшего друга Он говорит о Своих отношениях к ним во все время, пока находился с ними! С каким величием Богочеловека изъясняется о деле, совершенном Им на земле! С какой силой ходатайствует о преподании им высших духовных благ – единения между собою и с Богом, сохранения от зла, освящения истиною, приведения в вечное Царство Свое! Пред концом Своей земной жизни, ввиду Голгофы и креста, сооружаемого руками врагов, Господь молился о Своих учениках и о всех верующих, и эта молитва Его так всеобъемлюща, что простирается на все времена существования на земле Церкви Его, на верующих всех веков, прошедших и будущих, и всех стран и народов. Величественные слова Спасителя, произнесенные в ночной тишине к Отцу Небесному, в присутствии учеников, окружавших Своего Учителя, должны были напечатлеться в сердцах их неизгладимыми чертами и, по выражению святителя Иоанна Златоуста, послужить к большему утверждению и ободрению их. Применяя речь Свою к мере понятий человеческих, Господь наш, второе Лице Пресвятой Троицы, все возводит к Первопричине и Первоисточнику – Отцу Своему.

Отче, прииде час: прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тя. По согласному толкованию святых отцов, Господь называет славою Крест, потому что в искупительной смерти Спасителя на Кресте яснейшим образом проявились свойства Божии – бесконечная премудрость и любовь к падшему человеку. Когда наступил этот час прославления, в который Он предопределил пострадать за всех людей, то, по замечанию святителя Кирилла Александрийского, «более не старался укрыться от ищущих Его», не уклонялся от козней и не исчезал из виду врагов, но Сам шел навстречу и молил Отца Небесного о совершении домостроительства спасения людей. В следующих словах молитвы Господь частнее определяет, в чем именно состоит прославление Сына Отцом и Отца Сыном: якоже дал еси Ему власть всякия плоти, да всяко еже дал еси Ему, даст им живот вечный. Се же есть живот вечный, да знают Тебе единаго истиннаго Бога и Егоже послал еси Иисус Христа. Аз прославих Тя на земли, дело соверших, еже дал еси Мне, да сотворю. И ныне прослави Мя Ты, Отче, у Тебе самого славою, юже имех у Тебе, прежде мир не бысть. Как Единородный Сын Божий, Единосущный Отцу и Святому Духу, Он имел велелепную славу Божества от вечности (Ин. 1, 14), и теперь, по мысли святителя Афанасия Александрийского, «не лишившись славы, но явившись в неславном теле», «просит не приумножения славы, но явления домостроительства» (святитель Василий Великий), по которому подобаше Ему пострадати и внити в славу Свою (Лк. 24, 26), т. е. ввести туда и воспринятое Им «естество плоти, еще не прославленное, не сподобившееся нетления, не приобщившееся царского престола» (святитель Иоанн Златоуст). Этими словами Господь заканчивает молитву о Себе и затем молится о соблюдении и освящении тех, которые, отделившись от неверую щего мира, сделались ближайшими последователями Его (Ин. 15, 19): явих имя Твое человеком, ихже дал еси Мне от мира; Твои беша и Мне их дал еси, и слово Твое сохраниша. Откровение, данное Господом, полнее, чем откровение ветхозаветное (Евр. 1, 1, 2), потому что лишь в Новом Завете верующие, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «познали Бога как Отца»; это – те простые и чистые сердцем люди, которых Сам Отец Небесный предрасположил и привлек к вере в Спасителя особым благодатным озарением (Ин. 6, 37, 44, 45, 65). Ныне разумеша, яко вся, елика дал еси Мне, от Тебе суть, уразумели, изъясняет святитель Иоанн Златоуст, что «нет у Меня ничего чуждого, ничего особенного от Тебя, уразумели, что все, чему Я учил, Твое – и наставления, и догматы». Ученики уверовали и в лице Петра исповедали некогда пред Самим Господом, что Он – Христос, Сын Бог живаго (Мф. 16, 16), и что совершаемое Им дело спасения людей есть дело Божественное, предопределенное Отцом Небесным, а посему Спаситель снова и с особенным разъяснением повторяет только лишь высказанную мысль: глаголы, ихже дал еси Мне, дах им, и тии прияша и разумеша воистинну, яко от Тебе изыдох, и вероваша, яко Ты Мя послал еси. Хотя Промысл Божий объемлет весь мир, простираясь на самых неверующих и ожесточенных врагов Евангелия и употребляя многоразличные средства к обращению их, но ученики Господа, слуги и самовидцы воплощенного Слова (1 Ин. 1, 1) приобрели себе право на особенное попечение Божие, особенную помощь и защиту: Аз о сих молю, не о всем мире молю, но о тех, ихже дал еси Мне, яко Твои суть, – потом, чтобы кто, слыша слова: дал еси Мне, не подумал, по изъяснению святителя Иоанна Златоуста, что они отчуждаются теперь от власти Отца или что прежде были чужды власти Сына, Он уничтожил и то, и другое предположение, сказав с соответственным дополнением те же слова, которые были произнесены незадолго перед сим (Ин. 16, 15): Моя вся Твоя суть и Твоя Моя, и прославихся в них. «Здесь Он не разделяет общего господства, и не то хочет сказать, что иное принадлежит Ему, а иное Отцу, но показывает о Себе, что имеет равное господство с Отцом всяческих, научая, что в господстве Их нет разделения и господство у Них общее» (святитель Кирилл Александрийский). Оставляя учеников Своих на земле для продолжения Евангельской проповеди, Спаситель созерцает в духе дело служения их как бы совершающимся или даже оконченным во славу Божию. В отшествии Своем к Отцу Он указывает причину, почему ученики заслуживают особенного покровительства Отца Небесного: ктому несмь в мире, – «Ты призываешь Меня к Себе» (святитель Иоанн Златоуст) и скоро Меня не будет здесь видимым образом, – и сии в мире суть, и Аз к Тебе гряду, – Мое дело на земле окончено. Отче святый, соблюди их во имя Твое, тех, ихже дал еси Мне, да будут едино, якоже и Мы. В сих словах Спаситель молитвенно желает, чтобы ученики составили одно общество, тесно соединенное узами взаимной любви – такое общество, у которого было бы сердце и душа едина (Деян. 4, 32). Такое нравственное единение было бы подобием и отражением того существенного единения, которое соединяет Отца с Сыном Божиим. Егда бях с ними в мире, Аз соблюдах их во имя Твое, ихже дал еси Мне, сохраних, и никтоже от них погибе, токмо сын погибелный, да сбудется Писание. В молитве, выраженной, по замечанию святителя Иоанн Златоуста, «человекообразно и применительно к немощи учеников», Господь, как Сын в дому Божием (Евр. 3, 6), отдает отчет небесному Домовладыке в том, что Ему было поручено. Пророчество о погибельном предателе, содержащееся в псалме 40 (ст. 10) уже указано Спасителем ученикам по омовении ног (Ин. 13, 18). Ныне же к Тебе гряду, – повторяет Господь только лишь сказанное (ст. 11) и присовокупляет: – и сия глаголю в мире, да имут радость Мою исполнену в себе, т. е. «Я приношу эту молитву о соблюдении учеников в имени Твоем, еще находясь с ними в мире, для того, чтобы они, будучи свидетелями молитвы Моей, утешались и радовались, зная, что Ты исполнишь то, о чем Я прошу». Затем, переходя к другому предмету молитвы – об освящении учеников, Спаситель указывает на то исключительное положение, которое они займут в мире по отшествии Его. Приняв возвещенное Господом слово новозаветного откровения, они возбудили против себя ненависть мира – всех людей враждебных истине Христовой, а между тем скоро, очень скоро они выйдут в этот мир с проповедью Евангелия. Тогда-то особенно нужна будет им благодатная помощь в освящении на такое великое служение. Аз дах им слово Твое и мир возненавиде их, яко не суть от мира, якоже и Аз от мира несмь. Об этой ненависти мира Господь говорил незадолго перед сим (15, 18–25). Не молю, да возмеши тех от мира, но да соблюдеши их от неприязни, какую может причинить им мир, лежащий весь во зле (1 Ин. 5, 19). От мира не суть, якоже и Аз от мира несмь, т. е. «Я пришел с неба, а они Мною избраны и отделены от мира (Ин. 15, 19), чтобы быть служителями Божественной истины». Святи их во истину Твою: слово Твое истина есть, – «отдели их для слова и проповеди и сделай святыми преподанием Святаго Духа и правых догматов» (святитель Иоанн Златоуст). Для распространения и утверждения в мире истины Христовой апостолы будут нуждаться в особенных дарах благодати Божией, которые и получат при сошествии обетованного Духа Утешителя (Ин. 14, 17; 15, 26; 16, 7, 13). И как Отец Небесный, посылая в мир Сына Своего, освятил Его (Ин. 10, 36), так и для апостолов, посылаемых в мир Сыном для продолжения Евангельской проповеди, потребно освящение для того, чтобы они были готовы на подвиги самоотверженного служения святому делу – до пожертвования даже жизнью. Якоже Мене послал еси в мир, так и Аз послах их в мир. Но Христос, освященный от Отца еще до явления в мир, при конце Своего служения на земле, как «Архиерей и Жертва» (святитель Григорий Богослов), Сам посвящает Себя принесением в жертву за грехи мира (1 Ин. 2, 2; Еф. 5, 2; Евр. 9, 14); апостолы же, как жертвы за истину Христову, будут освящены Утешителем Духом: и за них Аз свящу Себе, да и тии будут священи воистинну, – «Я приношу Себя в жертву за них, чтобы и они сделались истинной жертвой, проповедниками истины, готовыми претерпеть страдания и смерть за святое дело». За сим, как жертвенный Агнец Божий, вземляй на Себя грехи не только учеников и ближайших последователей Своих, но всего мира (Ин. 1, 29; 1 Ин. 2, 2), Спаситель возносит Отцу Небесному молитву о всех верующих, о всей Церкви, которая будет утверждена и распространена на земле трудами святых апостолов.

В сей молитве испрашивается верующим теснейшее единение между собою и с Богом, в благодатном общении здесь, на земле, и затем соединение всех в вечных обителях славы, там, где Христос (Ин. 12, 26; 14, 3): не о сих молю токмо, но и о верующих словесе их ради в Мя, да вси едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут, да и мир веру имет, яко Ты Мя послал еси. «Говоря: якоже, – по толкованию святителя Афанасия Александрийского, – Господь показывает, что далеко людям быть в Отце, как Он в Отце, и далеко не по месту, но по естеству; мы не соделываемся тем же, что Сын в Отце и Отец в Сыне, но как Отец и Сын, так и мы соделываемся едино, по образу мыслей и по согласию духа». При таком единодушии (Деян. 4, 32) первое общество верующих возрастало необычайно быстро, действуя на неверующих нравственным влиянием, подкрепляемым чудными проявлениями силы Божией (5, 12–14). Это неотразимое нравственное влияние впоследствии сопутствовало христианству везде, во всех странах мира, и весьма много содействовало распространению его. Единение верующих между собою и Богом Отцом со Христом во Святом Духе в следующих словах молитвы представляется продолжающимся и в небесной славе, где оно даже достигнет полноты и совершенства. Созерцая будущее сопрославление Своих последователей как бы совершившимся, Спаситель продолжает: и Аз славу, юже дал еси Мне, дах им, да будут едино якоже Мы едино есмы. Аз в них, и Ты во Мне, да будут совершени во едино и да разумеет мир, яко Ты Мя послал еси, и возлюбил еси их, якоже Мене возлюбил еси. Так все верующие составят единое тело Церкви небесной с вечным Главою Христом в единении с Отцом во Святом Духе! При таком зрелище прославленной Церкви враждебный мир признает, что Христос есть Мессия Искупитель и что верующие находятся под особой охраной Промысла Божия. Апостол Павел, раскрывая ту же самую мысль о прославлении Господа, говорит, что Бог превознесе Иисуса, да о имени Его всяко колено поклонится небесных, земных и преисподних, и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос в славу Бога Отца (Флп. 2, 9–11). Соединение верующих в небесных обителях, о котором Спаситель предупреждал учеников (Ин. 12, 26; 14, 3), есть, можно сказать, последняя воля Искупителя, идущего на смерть, предсмертное завещание Его, высказанное с несомненной уверенностью, что оно будет исполнено Отцом, при единомыслии Его с Сыном. Отче, ихже дал еси Мне, хощу, яко, да, идеже есмь Аз, и тии будут со Мною, да видят славу Мою, юже дал еси Мне, яко возлюбил Мя еси прежде сложения мира. По изъяснению святителя Иоанна Златоуста, Господь показывает, что «все (будущее) блаженство состоит именно в созерцании Сына Божия, а отсюда происходит уже и слава, и что предметом созерцания будет не то, что подлежит обыкновенному зрению, но некая страшная сущность». В заключительных словах Своей молитвы Господь соединяет все, что было сказано Им апостолам в прощальной беседе – о неверующем мире, верующих учениках, будущем откровении Духа Утешителя и о любви, всепроникающем и всесовершающем начале христианства. Отче праведный, и мир Тебе не позна, Аз же Тя познах и сии познаша, яко Ты Мя послал еси, и сказах им имя Твое, и скажу, – т. е. через Утешителя Духа, ибо «что принадлежит Духу, то Мое», – да любы, еюже Мя еси возлюбил, в них будет, и Аз в них. Вот конечная цель всего, что было совершено Господом до сего времени и что еще предлежало совершить для спасения человеческого рода; теснейшее единение верующих между собою и со Спасителем, а по заслугам Его – с Богом Отцом и Святым Духом, и, как непременное следствие такого единения, вечно блаженное пребывание в славе небесной.

Перед выходом из Пасхальной горницы Господь сказал Петру: Симоне, Симоне, се, сатана просит вас, дабы сеял, яко пшеницу. Аз же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя, и ты некогда обращся утверди братию твою. Петр отвечал Ему: Господи, с Тобою готов есмь и в темницу и на смерть ити. Но Господь предостерегает его от самоуверенности: глаголю ти, Петр: не возгласит петель днесь, дондеже трикраты отвержешися Мене не ведети (Лк. 22, 31–34).

Потом и всем им сказал Господь: егда послах вы без влагалища, и без меха, и без сапог, еда чесого лишени бысте? Они отвечали: ничесоже. Тогда Он сказал им: но ныне иже имать влагалище, да возмет, такожде и мех, а иже не имать, да продаст ризу свою, и купит нож (Лк. 22, 35–36) – стяжи бодрость духа для предстоящей борьбы с духовным врагом, опасностями и лишениями. Мужество в отстаивании веры среди всех испытаний и гонений можно сравнить только с крепостью меча.

Апостолы думали, что Иисус повелевает им вооружиться мечами, и с наивностью ответили:

Господи, се ножа зде два. Он же рече им: довольно. Господь прервал беседу, видя, что ученики Его не поняли.

Сказав сие, Господь еще повторил: востаните, идем отсюду (Ин. 14, 31; 18, 1).

Так окончилась вечеря.

 

Страдания Господа. Моление о чаше

Мф. 26, 36–46; Мк. 14, 32–42; Лк. 22, 40–46; Ин. 18, 1–2

По окончании молитвы, в которой Господь наш Иисус Христос предал учеников Своих и всех верующих всеблагому промышлению Отца Небесного, Он перешел, в сопровождении св. апостолов, на восточную сторону потока Кедронского, на западный склон горы Елеонской. Здесь находилось селение, носившее название Гефсимании, с большим тенистым садом оливковых деревьев. Но Всеведущий знал, что Он пришел теперь в обычное место уединения не для отдохновения (Ин. 18, 2), а для нового тягчайшего подвига.

Здесь, в ночной тишине, пред очами Отца Небесного, началось то беспримерное, единственное поприще страданий нашего Искупителя, которое завершилось на Голгофе, пред лицом неба и земли. Прежде внешнего креста, со всеми ужасами его, в Гефсиманском уединении сретил Богочеловека крест внутренний, который, отяготев над душою Его, привел в крайнее изнеможение плоть Его. Начальнику нашего спасения (Евр. 2, 10), Совершителю нашей веры (12, 2), надлежало быть искушенным во всем, кроме греха (4, 15), принять на Себя ту клятву, которая, со времени преслушания прародителей, лежала на потомстве их (Гал. 3, 13). Вторый Адам (1 Кор. 15, 45), пришедший удовлетворить правде Божией за грех первого, должен был один истоптать точило гнева Божия (Ис. 63, 3), пройти искушение все, до последней крайности, – страданиями и внутренними, и внешними. Пребывая бесстрастным по Божеству, Искупитель наш в Гефсиманском саду, по человечеству, испытал всю немощь нашего естества. И этот подвиг крайнего истощения не был ли отягчен еще более тем князем мира, о котором говорил Господь в прощальной беседе с учениками (Ин. 14, 30)? И не здесь ли, в Гефсимании, Спаситель предначал окончательное поражение этого таинственного врага – змия древнего, иже есть диавол и сатана (Откр. 20, 2)? Святой апостол Павел, изъясняя глубокий смысл Гефсиманского подвига Господа, называет его совершением всех подвигов Богочеловека и замечает, что, когда Он во днех плоти Своея, моления же и молитвы к могущему спасти Его от смерти с воплем крепким и со слезами принес, то и был услышан за Свое благоговение (Евр. 5, 7, 9), «услышан, по толкованию святителя Филарета Московского, тем образом, что Ему предоставлено Своей крестной смертью и Воскресением избавить нас от владычества греха и смерти вечныя». Гефсиманские страдания были приготовлением к великому Голгофскому жертвоприношению.

Господь знал, что наступает час страданий Его, на который Он неоднократно указывал, как на самый решительный в домостроительстве спасения рода человеческого (Ин. 2, 4, 7; 6, 8, 30). Но Он видел также, что ученики, по душевному настроению своему, не все могли быть ближайшими свидетелями молитвенного Гефсиманского подвига. Посему, пришедши на место, Иисус Христос сказал апостолам: седите ту, дондеже шед помолюся тамо: молитеся, да не внидете в напасть. В глубину сада Он взял трех довереннейших учеников – Петра, Иакова и Иоанна: эти очевидцы славы Его на Фаворе (Мф. 17, 1) менее прочих учеников могли соблазниться видом уничижения Его в Гефсимании. С другой стороны, подвигом Божественного Учителя полезно было убедиться Петру – в крайнем вреде самонадеянности, обнаруженной этим учеником незадолго перед сим (Ин. 13, 37), Иакову и Иоанну – в тяжести той чаши, которую они вызывались разделить с Господом (Мк. 10, 39). Пред этими тремя учениками Спаситель начал скорбеть, ужасаться и тосковать, не по предусмотрению приближающихся страданий в Иерусалиме и на Голгофе и не потому, чтобы истощалось терпение Его, но «потому, что Своими внутренними страданиями очищал Он наши внутренние нечистоты, заглаждал нашу виновность, удовлетворял раздраженному на нас правосудию Божию: эта была горечь наших грехов, тягость нашей виновности пред Богом и заслуженных нами казней» (святитель Филарет Московский). Чистая и святая душа Богочеловека в Гефсиманском преддверии креста зрит грехи всего человечества во всем ужасном виде, со всеми горестными последствиями; умственному взору Искупителя, ввиду Голгофы, как бы представляются все века жизни человечества, прошедшие и будущие, с теми злодеяниями и преступлениями, которые совершены или еще будут совершены грешными потомками древнего Адама от крове Авеля праведного (Мф. 23, 35) до последнего богохульства антихриста и последователей его. И если для первого Адама Едемский сад был местом дерзостного нарушения воли Божией и греховного услаждения, то для нового Адама, пришедшего загладить преступление древнего, Гефсиманский сад сделался местом, где Он томился смертной скорбью о грехах падшего человечества и, удовлетворяя за преслушание прародителей, предавал Себя воле Отца Небесного. Скорбь Искупителя была так всеобъемлюща и неизмеримо глубока, что ее не могли постигнуть и вместить даже довереннейшие ученики; оставалось излить ее в молитвенной беседе с Отцом Небесным, в полном уединении, так чтобы таинственная и недомыслимая глубина страданий Гефсиманских была ведомой Ему единому. Прискорбна есть душа Моя до смерти, – пождите зде и бдите со Мною, – сказал Господь трем ученикам и, видя, как сии избранные были малоспособны принять участие в подвиге Его, отошел от них немного, на такое расстояние, на какое можно бросить камень. Человеческое естество Господа Иисуса Христа страшилось предстоящего креста со всеми его ужасами, и это обстоятельство служило к уверению, что «Он истинный человек, ибо человеческой природе свойственно бояться смерти» (блаженный Феофилакт). Великий Гефсиманский Подвигоположник преклонил колена, пал лицом на землю и молился, дабы, если возможно, миновал Его час сей. Доказывая, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «истину благодатного строительства и словом, и страданием», Он к умиленным действиям присовокупил смиренную молитву: Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия, обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты. – Авва Отче, вся возможна Тебе: мимо неси от Мене чашу сию, но не еже Аз хощу, но еже Ты. – Отче, аще волиши мимонести чашу сию от Мене, обаче не Моя воля, но Твоя да будет! Образ чаши, наполненной вином, очень нередко употребляется в Святом Писании для обозначения бедствий и страданий, доводящих несчастного до крайнего изнеможения (Пс. 74, 9; Ис. 51, 17, 22). Сам Господь еще прежде – в беседе с сынами Зеведеевыми – под этим же образом указывал на страдания, предстоящие Ему и ученикам (Мф. 20, 22, 23; Мк. 10, 38, 39). Гефсиманская чаша, которую подает Ему Отец, так же неизмеримо глубока, как и скорбь, объявшая чистейшую душу Его в навечерии Голгофского жертвоприношения: это, по выражению святителя Филарета Московского, «чаша всех беззаконий, нами содеянных, и всех казней, нам уготованных, которая потопила бы весь мир, если бы Он един не восприял, удержал, иссушил ее; все потоки человеческих беззаконий сливались для Иисуса в единую чашу скорби и страдания». Объясняя слова Господа, святые отцы замечают, что они сказаны «по домостроительству» (святитель Василий Великий), «со стороны плоти, а не со стороны Божества» (святитель Иоанн Златоуст), показывая «немощь человеческой природы, не хотящей просто отрешиться от настоящей жизни», страх, свойственный человеческому естеству, и что вообще в них обнаруживается в лице Богочеловека две воли – человеческая и Божеская, «человеческая, свойственная плоти, и Божеская, свойственная Богу: человеческая, по немощи плоти, отрекается от страдания, а Божеская Его воля готова на оное; в подобии человечестем быв (Флп. 2, 7), – продолжает святитель Афанасий Александрийский, – отрекается от страдания, как человек, но как Бог, непричастный страданию, по Божеской сущности, с готовностью приемлет страдание и смерть». Кроме сего, слова, сказанные Господом по человечеству, имеют высокий нравственный смысл для всех страдальцев, научая их, по выражению преподобного Исидора Пелусиота, «не вдаваться самим в опасности, но когда настали они, встречать их терпеливо, ибо и Христос отрекался от креста, еще уготовляемого, но осужденный на крест, подъяв его на рамена, восшел на него, как победитель».

Иисус молился, но Отец безмолвствовал, и ответа свыше не было, без сомнения, потому что человечество Христа Господа имело ответ в Божестве Его: Божественная воля Его была та же самая, что и воля Отца Небесного. Молитвенный подвиг усиливался и достигал крайней степени томительного изнеможения, похожего на состояние человека, находящегося в борьбе со смертью. Чрезвычайные душевные и телесные страдания сопровождались необычайным явлением: пот Его был, как капли крови, падающие на землю. И вот в самую тяжкую минуту, вместо ответа на молитву, явился Ему Ангел с небес для укрепления, в котором нуждалось человеческое естество великого Гефсиманского Молитвенника, для того, чтобы перенести наступающие страдания с подобающим Ему величием. Как и после первого подвига в пустыне, когда Господь отразил искушение диавола, Ангелы приступили и служили Ему (Мф. 4, 11). Возможно ли, чтобы эти чистые и святые служебные духи (Евр. 1, 14) не проявили своего благотворного служения при Гефсиманском подвиге своего Господа? Укрепление, принесенное Ангелом, могло состоять в умиротворении смятенной и скорбящей души, оживлении и возвышении ослабших сил телесных. Присутствие светлого духа восполнило для Господа то утешение, какое Он мог бы иметь в молитвенном сочувствии довереннейших учеников, если бы они исполнили слово Учителя, призывавшего их к бодрственному вниманию. Но, еще несовершенные и не очищенные наитием Духа Утешителя, они не могли возвыситься до ясного понимания совершающихся событий, а посему, отягченные немощью плоти, не соблюли вверенной им Божественной стражбы. Пустынное место, глубокое безмолвие ночи, разнообразные впечатления предшествовавшего дня и особенно печаль и тоска о будущем расположили их к дремоте и сну там, где они не раз уже ночевали (Лк. 21, 37; Ин. 18, 2). После тяжкого молитвенного подвига, укрепленный явлением Ангела, Богочеловек пошел к ученикам, чтобы ободрить скорбный дух их, и нашел их спящими. Симоне, спиши ли? – сказал Господь Петру, который еще недавно похвалялся положить за Него душу свою (Ин. 13, 37), не возмогл еси единаго часа побдети? «Не ты ли обещался умереть со Мною, а и одного часа не мог побдеть?» (блаженный Феофилакт). И затем, с таким же упреком обратился к другим апостолам: тако ли не возмогосте единаго часа побдети со Мною? и научая их «не гордиться, но смирить мысль свою и сердце и предать все Богу» (святитель Иоанн Златоуст), присовокупил: что спите? воставше бдите и молитеся, да не внидите в напасть, дух убо бодр, плоть же немощна. Ученикам предстояло великое испытание веры во Христа Спасителя, и предсказанное отречение Петра давало предчувствовать, что дух их, при всей твердости, может быть увлечен к падению немощью плоти. Посему Господь как бы так говорил им: «Я извиняю вас, потому что воздремали не по невниманию ко Мне, а по немощи; итак, если вы видите немощь свою, то не будьте так смелы, но молитесь, дабы не впасть вам в искушение» (блаженный Феофилакт). Удалившись от учеников, Господь опять молился Отцу Небесному, и хотя предмет молитвы был тот же, но в словах молитвы уже слышится, что человеческая воля, отвращавшаяся от страданий и смерти, разрешается в совершенное послушание воле Божественной: Отче Мой, аще не может сия чаша мимоити от Мене, аще не пию ея, буди воля Твоя! По окончании второго моления Спаситель возвратился к апостолам и застал их в глубоком сне: бяху бо очеса их тягостна, по замечанию святых евангелистов, и не ведяху, что быша Ему отвечали. Господь не стал их возбуждать или обличать, потому что, по выражению святителя Иоанна Златоуста, не желал, по Своей кротости и смирению, «поразить еще более уже пораженных» людей, которых делала безответными собственная слабость. Отошедши на прежнее место, великий Гефсиманский Подвигоположник совершил третье моление и произнес то же слово. После сего молитвенный подвиг был окончен, желания и стремления человеческого естества смолкли и заменились совершенной преданностью воле Божией, облако скорби и печали пронеслось мимо, настало мирное и спокойное состояние души и тела – и внутренний Гефсиманский крест завершился незримой, таинственной победой!

Богочеловек, желая еще раз показать, что происходящее есть дело «не необходимости или немощи, но высочайшего промышления» (святитель Иоанн Златоуст), пришел к ученикам и с спокойствием, свойственным всеведению, сказал им: спите прочее и почивайте, приспе конец, се приближися и прииде час, и Сын Человеческий предается в руки грешников: востаните, идем, се приближися предаяй Мя.

Бог не причастен страданию – страдает человек. Из житий святых известно, как Бог укреплял мучеников, и они шли на смерть с радостью. Ангел с небес укреплял Господа во время сорокадневного пребывания в пустыне, и здесь, в Гефсимании, Ангел укреплял Господа и служил Ему. Диавол, искушая Господа на горе, не знал тайны – он видел Человека, но не ведал, что этот Человек был Бог. И в молении о чаше князь мира сего тоже не знал о тайне Божества Иисуса, в великом Его уничижении в саду Гефсиманском. («гефсимания» значит дом или место выжимания масла из оливок.) Сатана так до конца и не уразумел, что на вольные страдания предается Сам Богочеловек. Недоумевали и фарисеи: не Сей ли есть тектонов сын? (Мф. 13, 55).

Тайна сия велика. Желания и стремления человеческого естества смолкли, и прииде час, и Сын Человеческий предается в руки грешников (Мк. 14, 41). И народ, совсем еще недавно желавший провозгласить Его царем, теперь будет требовать распятия, дабы кровь Его была ни них и на их детях (Мф. 27, 25). Скорбь о зле людском – вот горчайшая чаша для Спасителя.

Господь видел грехи всего человечества и страшный грех Богоубийства. Еще ранее Он плакал об Иерусалиме, Своем любимом городе, плакал о смердящем четырехдневном Лазаре, о Кресте сокрушался и жаждал претерпеть его, дабы даровать всем спасение. Но Он видел также, что многие не обратятся ко спасению. Есть воля человеческая, и есть воля Божия. Господь возгласил: Лазаре, гряди вон! – и было явление великой силы Божества: мертвый подчинился повелению и воскрес. А слово: будьте святы, яко Аз, Господь Бог ваш Свят, – не соделовало сынов человеческих святыми, ибо здесь нужно проявление воли человеческой, нужно обратиться к добру, истине, любви к Богу. Грех неверия во Христа есть преступление. И за это преступление последовало наказание и избранного народа, и разрушение любимого града Великого Царя. Какой катастрофой обернулись для еврейского народа и первая иудейская война в 70 году, и вторая иудейская война в 132 году!

Все эти страшные бедствия предвидел Господь и плакал. Прискорбна была душа Христа даже до смерти (Мк. 14, 34). И Он молился: Авва Отче, мимо неси о Мене чашу сию (Мк. 14, 36). Но как мимоидет чаша злодеяния – смерти? Это было совмещение всех страданий и всех смертей всех людей. Отец не может силой Божества обратить людей к святости без участия их воли. Господь, по словам преподобного Нила Мироточивого, когда взывал на кресте: «Жажду» – видел, как Иуда бросил тридцать сребреников, сказав: Согреших, предав кровь неповинную. И шед удавися (Мф. 27, 4, 6). Но Господь трижды наклонял дерево в долине геенской (по преданию, там будет вход в ад) и жаждал, чтобы Иуда пришел ко кресту и покаялся, Господь хотел и готов был простить его. В житии святого Антония (см. 17 января) указывается, что Господь готов даже демону вернуть светлость и вчинить его в лик Ангелов, если тот покается.

Господь жаждал спасения всем. Люди и демоны злодеяниями своими навлекают на себя огромные бедствия. Примеры тому: Содом и Гоморра, Великий потоп, разрушение Иерусалима, войны и многие другие беды.

 

Взятие Господа стражей

Мф. 20, 47–56; Мк. 14, 43–52; Лк. 22, 47–53; Ин. 18, 3–12

Вто время как Богочеловек страдал в предсмертном борении в саду Гефсиманском и утомленные апостолы спали тревожным сном, враги Христовы были в большом беспокойстве: именно теперь они решились привести в исполнение определение синедриона взять под стражу ненавистного им Пророка галилейского (Ин. 11, 53, 57). Один из числа двенадцати апостолов, Иуда, пришедшей с вечери, был готов осуществить свой ужасный замысел: он знал, где собирался Иисус с учениками (18, 2) и где Он в последнее время проводил ночи (Лк. 21, 37). Мрак и тишина ночи могли служить надежным покровом для темного дела, особенно в то время, когда мысли народа были заняты праздничными приготовлениями. Впрочем, на всякий случай были приняты такие меры предосторожности, как будто грозила опасность ожесточенного сопротивления (Мф. 26, 55). Предателю был дан значительный вооруженный отряд римских воинов под предводительством тысяченачальника. К этому отряду присоединилась толпа служителей храма и синедриона (Ин. 7, 32, 45), а к ней примешались рабы первосвященнические (18, 10) и некоторые из начальников (Лк. 22, 52). Для освещения пути в ночной темноте, а также, быть может, и для поисков в чаще сада, в случае нужды, были взяты светильники и фонари. Эту силу, которая шла как бы на лютого разбойника и возмутителя общественного покоя (Лк. 22, 52), Иуда вел в Гефсиманию, наверное, рассчитывая найти там Господа. Дорогой, желая, с одной стороны, ясно указать Божественного Учителя даже и тем своим спутникам, которые не видели и не знали Его лично, а с другой – перед самим Учителем и апостолами прикрыть злое дело лицемерием и лестью, предатель обещал дать им условленный знак лобзанием. Не опасался ли Иуда, что Господь и в этот раз удалится от толпы, как это Он делал прежде, когда еще не пришел час Его (Лк. 4, 30; Ин. 6, 15; 7, 30, 44; 8, 20, 59)? Но Всеведущий знал, что час Его настал и что для совершения правды Божией, по предвечному определению Божественному, теперь наступило время темной власти князя мира сего (Ин. 14, 30) и служителей его, а посему «как не позволил взять Себя, пока не пришло время, так не стал укрываться по наступлении времени, и Сам Себя предал злоумышляющим» (святитель Афанасий Александрийский).

Пробудив спавших учеников и предупредив их об опасности, Спаситель пошел навстречу приближавшейся толпе. Иуда, шедший впереди, лишь только увидел Учителя, поспешил к Нему и со словами лицемерного приветствия поцеловал Его. Ужасный поцелуй! «О, какое злодеяние взял на душу свою Иуда! – скажем словами святителя Иоанна Златоуста, – какими глазами он смотрел тогда на Учителя, какими устами лобызал Его? Преступная душа! О чем он рассуждал, на что отваживался?» Присутствие ученика в толпе, присланной врагами Христовыми, и предательский поцелуй болезненно отозвались в сердце Богочеловека. Как бы вызывая падшего ученика еще раз зрело обдумать свое положение, Господь с кротким укором сказал ему: друже, на сие ли пришел еси? Подумай, «с каким расположением пришел ты сюда? Пришел ли ты как друг? Но в таком случае не следовало приходить с оружием и дреколием. Или ты пришел как враг? Но для чего целуешь Меня?» (блаженный Феофилакт). И засим, в обличение коварного умысла, продолжал: Иудо, лобзанием ли Сына Человеческаго предаеши? Последствия скоро показали, что эти слова глубоко запали в преступную душу предателя, который, впрочем, воспользовался ими не во благо, а во вред себе (Мф. 27, 3–5). Но теперь – что мог отвечать несчастный своему Учителю и Господу? Он молчал, потому что злое дело говорило само за себя, молчал, потому что был вполне безответен пред своим Благодетелем, как это выражает Святая Церковь в песнопении: «кий тя образ, Иуда, предателя Спасу содела? Еда от лика тя апостольска разлучи? Еда дарования исцелений лиши? Еда со онеми вечеряв, тебе от трапезы отрину? Еда иных ноги умыв, твои же презре? О, коликих благ непамятлив был еси!»

Преданный льстивым лобзанием ученика, Спаситель желал показать ему и приведенной им толпе что все усилия врагов остались бы безуспешными, если бы на то не было собственного изволения Его. Вооруженная толпа приблизилась к месту предания и тотчас же убедилась, что Он предает Себя, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «не по необходимости, или принуждению, или насилию приступивших, но добровольно, по собственному предызбранию и желанию, и по давнему приготовлению к этому».

Был какой-то особенный страх на всех пришедших взять Иисуса, ибо знали они, что перед ними Великий Чудотворец. Помнили они, как огонь с неба пожег тысяченачальников с отрядами, посланных взять пророка Илию, – поэтому никто первый не хотел подвергнуться небесному гневу и все стояли неподвижно.

Иисус Христос подошел к толпе и спросил: кого ищете? – Иисуса Назорея, – послышались голоса из толпы. Так, приведенные Иудою воины и служители не узнали Господа, хотя и могли бы узнать Его по виду, по голосу, или же по знаку, данному предателем: очи их были ослеплены и сознание неясно: «это сделал Иисус, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – для того, дабы показать, что без Его соизволения они не только не могли бы взять Его, но не могли и увидеть Его, хотя Он находился среди них». Господь наш стоял пред врагами Своими во всем величии всемирной Искупительной Жертвы, как Агнец, предопределенный на заклание (Исх. 53, 7). Аз есмь, – кротко сказал Он ищущим, и в этих спокойных словах выразилась необычайная, непреоборимая, всемогущая сила: воины, служители и самые руководители их – первосвященники, начальники храма и старейшины, бывшие здесь, отступили назад и пали на землю. И когда первый страх прошел и толпа успокоилась, Господь опять спросил: кого ищете? – Иисуса Назорея, – опять отве чали из толпы. Спаситель, показав Свою Божественную власть, теперь теми же словами, которыми поверг Своих врагов на землю, допустил взять Себя: рех вам, яко Аз есмь, и указывая на учеников, присовокупил: аще убо Мене ищете, оставите сих идти, – сказал это, по выражению св. евангелиста, да сбудется слово, еже рече, яко ихже дал еси Мне, не погубих от них никогоже. «Христос, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – сначала сделал все, что могло отклонить врагов от предприятия, и уже тогда, как они остались упорными в злобе и не имели никакого оправдания, предал им Себя».

Ученики, вероятно, припомнив наставление Господа о мужестве в опасностях (Лк. 22, 36), думали, что уже наступило предсказанное Учителем время, и обратились к Нему с вопросом: Господи, аще ударим ножем? Но когда одни спрашивали и другие не знали, на что решиться, стремительный Петр действовал: имея при себе меч, он извлек его и одним ударом отсек правое ухо первосвященническому рабу Малху. Пример Петра подействовал на учеников: они стали готовиться отразить силу силой. Оставите до сего, – сказал им Господь и, обратившись к Петру, обличил безвременное усердие его: – возврати нож твой в место его – в ножницу, вси бо приемшии нож ножем погибнут. Чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити ея? Или мнится ти, яко не могу ныне умолити Отца Моего, и представит Ми вящше неже дванадесяте легиона Ангел. Како убо сбудутся писания, яко тако подобает быти? Таким образом двумя причинами Он хотел успокоить учеников: во-первых, угрозою наказания тем, которые начинают нападение, во-вторых, тем, что Он терпит сие добровольно и в полном соответствии с древними предсказаниями. Господь прикоснулся к уху Малха и исцелил его, так что последнее дело милосердия, совершенное Спасителем во время земной жизни, было исцеление врага, т. е. исполнение той заповеди о любви к врагам, которую Он дал Своим последователям (Мф. 5, 44).

Чудное проявление Божественной силы в повержении на землю приведенных Иудой воинов и служителей и исцеление раба, а также воспрещение ученикам всяких мер обороны против нападавшей толпы, ясно показали присутствовавшим здесь первосвященникам, начальникам храма и старейшинам, что Господь Сам предает Себя во власть их и что без воли Его никакие враждебные усилия не могли бы достигнуть цели. Много раз во время общественного служения Его враги старались схватить Его – и не могли, потому что время Его еще не настало (Ин. 7, 6), не пришел час Его (7, 30, 44; 8, 20), а теперь – время это наступило и час пришел, а посему Он допустил их взять Его и при этом дал им понять, что «если и прежде, имея Его в своих руках, всегда посреди себя, не могли взять Его, то и ныне также не могли бы сделать сего, если бы Сам не захотел» (святитель Иоанн Златоуст). Все меры предосторожности, принятые опасливыми врагами, были излишни и заслужили лишь горький упрек: яко на разбойника ли изыдосте со оружием и дреколми яти Мя? По вся дни бех при вас в церкви – при вас седех уча, не простросте руки на Мя и не ясте Мене, но се есть ваша година и область темная. После сего, Господь дал связать Свои пречистые руки, те руки, которыми Он столько благотворил, исцеляя всех (Деян. 10, 38), отверзал очи слепым, слух глухим, воскрешал мертвых. Все благодеяния были забыты, и власть тьмы торжествовала.

Ученики, видя, что Учитель не употребляет ни сверхъестественных, ни естественных средств к Своей защите и Сам Себя предает в руки врагов, искали спасения в поспешном бегстве: они справедливо могли опасаться, что стража, оправившаяся от страха и взявшая Господа, обратится теперь против них для того, чтобы вместе с Учителем представить на суд и учеников Его. Таким образом исполнились последние слова прощальной беседы Господа, сказанные ученикам за несколько часов пред сим (Ин. 16, 32). Когда уводили Божественного Узника, за Ним следовал один юноша, завернувшийся в покрывало: это был, по всей вероятности, случайный свидетель взятия Господа, вышедший на шум толпы прямо с места ночного покоя. Из простого любопытства юноша шел за толпою, но невинный поступок его казался воинам весьма подозрительным, – быть может, даже уликой в сообщничестве, а посему они схватили его. Тогда юноша, подвергшийся неожиданной опасности, оставил покрывало в руках их, вырвался и нагой убежал от них. И из учеников два – Петр и Иоанн – решились проследить дальнейшую судьбу Учителя и шли за толпою в некотором расстоянии, достаточном для того, чтобы не быть узнанными и схваченными стражей. Иоанн, сокрывший свое имя под общим названием ученика, иже бе знаем архиереови (Ин. 18, 16), рассчитывал, что именно это знакомство даст ему возможность знать и видеть все, что произойдет, а Петр, бывший в особенном дружестве с Иоанном (Деян. 3, 1; 8, 14), желал воспользоваться покровительством его. Одного влекла за Господом любовь, которая привела его потом и к подножию креста на Голгофу, а другого – вера, которой вскоре предстояло великое испытание.

 

Суд синедриона

Мф. 26, 57; 59–68; Мк. 14, 53; 55–65; Лк. 22, 54, 63–65; Ин. 18, 13, 14; 19–24

Вто время, когда израильтяне, приготовив Пасхальных агнцев к великому празднику, как установил Моисеев закон (Исх. 12, 3–6), спали глубоким сном в предпраздничную ночь, неведомо для избранного народа, под покровом ночной тьмы, отделялся от общества людей и приготовлялся тот единственный непорочный и пречистый Агнец (1 Пет. 1, 19), в Котором ветхозаветные агнцы и жертвы находили свой истинный смысл (Евр. 10, 1; 10–12). Около полуночи повели связанного Спасителя из Гефсимании к дому первосвященников Анны, или Анана, и зятя его Иосифа Каиафы. Пока собирались члены высшего судилища – синедриона, у действительного первосвященника, на тот год Каиафы, стража представила Господа на предварительный допрос Анны. Этот хитрый и бессердечный саддукей семь лет был действительным первосвященником (7–14 г. по Р. X.), а теперь, лишенный должности римским прокуратором Валерием Гратом, больше двадцати лет пользовался почетным званием и, благодаря родству своему и связям, огромным влиянием на дела своей страны. Он был чужеземец, вывезенный Иродом из Александрии, дожил до преклонных лет и около полувека видел первосвященническое достоинство в своем роде: пять сыновей его и зять, один за другим, были первосвященниками. При таком значении Анны и дружеских отношениях его к семейству Ирода и римским правителям, фарисеи могли лишь радоваться, что дело ненавистного им разорителя субботы и преданий старцев перешло в руки самого важного представителя саддукеев а посему, оставив священнической партии саддукеев доканчивать это дело, отстранились от видимого участия в нем. Они знали, что саддукеи, подобно им самим, имели свои причины ненавидеть Пророка галилейского. Слова и действия Господа, в которых Он показал Себя Владыкою храма, были поняты священниками, считавшими дом Божий как бы своею собственностью, не иначе как нарушением стародавних прав их, вторжением в круг материаль ных выгод, которыми саддукеи дорожили более всего. Первое очищение храма было памятно, потому что обличало одно из крайних злоупотреблений, приютившихся в святом месте (Ин. 2, 18), но очищение в последнюю седмицу произвело еще большее впечатление, так что негодующими на этот поступок являются именно первосвященники, книжники и старейшины (Мк. 11, 18; Лк. 19, 47). Это обстоятельство послужило ближайшим поводом, по которому они искали, как бы погубить Его (Мк. 11, 18). Саддукеи-священники, привыкшие к роскоши, могли справедливо опасаться, что вмешательство Пророка из Галилеи, чтимого народом, в их распоряжения в храме сократит или даже совсем прекратит источник богатства их. Это влиятельное сословие, занимавшее в синедрионе первое место (Мк. 15, 1) и принимавшее руководящее участие в важнейших делах (Ин. 7, 32, 55; 11, 47; Деян. 4, 6), имело в своем распоряжении все средства устранить грозившую опасность, предав своего Обличителя суду и осуждению. Так, соплетение страстей человеческих и совпадение обстоятельств, развивавшихся вполне естественно, – все это вело к исполнению предвечного совета Божия о спасении людей искупительной жертвой Сына Божия.

Престарелый саддукей с живейшим чувством удовольствия увидел пред собою связанным и окруженным стражей того Пророка галилейского, Которого еще так недавно страшился синедрион, не зная, что с Ним делать (Ин. 11, 47). Хитрый первосвященник, без всякого сомнения, много слышал и о учении Господа Спасителя, и об учениках Его, но теперь притворился, что ему ничего неизвестно, и стал расспрашивать Иисуса Христа об учениках Его и учении. Из ответа Господа видно, что вопрос, предложенный Анною, не был вопросом любопытства, но относился к Нему, как главе и руководителю обширного заговора, преследующего тайные цели, вредные для общества, и имеющего многих соучастников. Спаситель объяснил первосвященнику, что Он проповедовал Свое учение открыто, в местах многолюдных собраний, пред многочисленными слушателями, и что в учении Его не было ничего тайного, что нужно было бы скрывать: Аз не обинуяся глаголах миру; Аз всегда учах на сонмищах и в церкви, идеже всегда иудее снемлются, и тай не глаголах ничесоже. Что Мя вопрошаеши? вопроси слышавших, что глаголах им: се сии ведят, яже рех Аз. Если Господь беседовал с Никодимом ночью (Ин. 3, 2), то предметом беседы были пути ко спасению, которым Он научал и народ; если апостолам Он открывал иногда более, нежели другим слушателям, то для того только, чтобы они со временем слышанное на ухо проповедали на кровлях (Мф. 10, 27). Проповедь Его была не о земном царстве и не о делах мира сего, а исключительно о царстве благодатном, которое Он пришел основать на земле. Перед саддукеем Он не изъяснял Своего учения, потому что знал, что ослепленный злобою первосвященник искал не назидания, а лишь повода к обвинению. Притом, если бы Господь Сам о Себе свидетельствовал, то разве не сказал бы Ему неправедный судья того же, что говорили прежде фарисеи: Ты о Себе сам свидетельствуеши: свидетельство Твое несть истинно (Ин. 8, 13)? Между присутствовавшими, очевидно, было немало слушателей проповеди Господа, даже из числа первосвященнических служителей, которые когда-то, будучи посланы схватить Его, не исполнили этого поручения, потому что, как они доносили пославшим их, николиже тако есть глаголал человек, яко Сей Человек (7, 46). Ссылкою на сих свидетелей Господь показал в Себе, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «человека, твердо уверенного в истине Своих слов, ибо несомненное доказательство истины, когда кто призывает врагов в свидетели своих слов». Саддукей молчал, но смущение, быть может, в первый раз овладевшее человеком, не знавшим пределов своему властолюбию, было замечено приверженцами его. Тако ли отвещаваеши архиереови? – вскричал один из служителей, стоявший близко, и, желая выказать особенное усердие в присутствии своего господина, нанес первый постыдный удар в ланиту Спасителя. «Ужаснись небо, – восклицает святитель Иоанн Златоуст, – вострепещи земля при таком долготерпении Владыки и при такой несправедливости рабов! – И между тем, как ударили Его в ланиту, Он, несмотря на то, что мог все поколебать, истребить и ниспровергнуть, ничего такого не делает, а напротив, произносит слова, могущие укротить всякое зверство». Обратив на ударившего спокойный взор, Господь отдал наглый и дерзкий поступок на беспристрастное рассмотрение самого обидчика: аще зле глаголах, свидетельствуй о зле, аще ли добре, что Мя биеши? Какой убедительный пример терпения для всех последователей Божественного Узника! «Представляй, кто сказал, кому сказано, для чего сказано, – и сии слова будут для тебя некоторым божественным и непрестанным припевом, который возможет низложить всякую гордыню. Представляй достоинство Бесчестимого, ничтожество бесчестящего, тяжесть бесчестия; ибо не только оскорбил, но и ударил, и не просто ударил, но в ланиту: нет ничего бесчестнее сего удара; однако же Он все перенес, чтобы ты вполне научился поступать кротко» (святитель Иоанн Златоуст).

Анна, не желая входить в подробнейшее рассмотрение дела Христова и предоставляя дальнейшее расследование власти действительного первосвященника и главного судилища – синедриона, отослал связанного Иисуса к Каиафе. Была глубокая ночь, и хотя, по обычаю иудеев, имевшему силу закона, нельзя было разбирать и судить важных дел ночью, но враги Христовы, спешившие ввиду приближающегося праздника окончить начатое судопроизводство как можно скорее, отступили от принятого порядка. В силу того же обычая, в крайнем случае, для законности приговора требовалось присутствие лишь одной трети состава верховного судилища, т. е. не менее 23 членов.

Несмотря на ночное время, члены суда не пожелали воспользоваться такой льготой, и весь синедрион, с нетерпением ожидавший задержания ненавистного Пророка галилейского, собрался в помещении Каиафы. Поистине это было сборище злонамеренных, о котором предрекал Псалмопевец (Псал. 25, 5), или, выражаясь языком церковных песней, «беззаконное сонмище и собор лукавнующих богоубийц». Председатель этого собрания, зять Анны, Иосиф Каиафа с лицемерием, лестью и бессердечием саддукея соединял быстроту решений и неразборчивость в выборе средств для достижения намеченной цели. Несмотря на постоянное вмешательство в церковные дела римских правителей, часто сменявших первосвященников, Каиафа сумел удержать за собою достоинство первосвященника во все девять лет прокуратуры Понтия Пилата (Лк. 3, 2; Деян. 4, 6) и был низложен лишь по удалении его из Палестины при проконсуле Вителлии (в 36 г. по Р. X.). Теперь этому верховному судье предстояло решить дело, уже предрешенное им незадолго пред сим на совещании синедриона, бывшем по воскрешении Господом Лазаря (Ин. 11, 50). Оставалось придать уже готовому решению наружный законный вид, подыскав вину, заслуживающую уголовного осуждения, которую можно было бы приписать Господу. Моисеев закон требовал в важном обвинении показания трех или, по крайней мере, двух свидетелей (Втор. 17, 6; Чис. 35, 30). Члены синедриона, ослепленные ненавистью к Узнику, решились для приличия соблюсти порядок судопроизводства, указанный в законе, и стали искать свидетельства на Иисуса, чтобы предать Его смерти. «Люди, сами достойные осуждения, – замечает блаженный Феофилакт, – составляют вид судилища, чтобы показать, будто умертвили Его по суду». Скоро явились лжесвидетели, привлеченные, быть может, приманкою мзды или же советами, убеждениями и приказаниями начальников, находившихся в заседании синедриона. Но все показания этих людей, усердствовавших не по разуму (Рим. 10, 2), оказались недостаточными для уголовного обвинения: они были так сбивчивы, заведомо ложны и противоречивы, или касались таких мелочей, что далее озлобленные враги Спасителя не считали возможным воспользоваться ими для своей цели. Наконец выступили два лжесвидетеля, привлекшие особенное внимание судей: показания их казались правдоподобнее и подавали членам синедриона некоторую надежду на желательный исход дела. При начале Своего открытого служения, во время первой Пасхи, Господь, изгнав торжников из храма, сказал иудеям, требовавшим у Него знамения: разорите церковь сию и треми денми воздвигну ю. Св. евангелист замечает, что Он глаголаше о церкви тела Своего и что, по Воскресении Его, ученики вспомнили эти слова и поняли смысл их (Ин. 2, 19, 21, 22). Но лжесвидетели или не могли припомнить точных слов Господа, или, что вероятнее, замечая желание судей, намеренно извратили их, придав особый смысл к обвинению Узника. Они говорили: мы слышахом Его глаголюща: могу разорити церковь Божию и треми денми создати ю, – Аз разорю церковь сию рукотворенную и треми денми ину нерукотворену созижду. В сих словах можно было усмотреть явное пренебрежение к святыне храма и намек на какой-то замысел о ниспровержении существующего храма, как бы не соответствующего своему назначению, и о замене его каким-то другим. Все это отзывалось хулою на Бога, а за такое преступление в законе Моисея была положена смертная казнь (Лев. 24, 15, 16). Впрочем, по некотором размышлении, эти лжесвидетельства не были признаны удовлетворительными: смысл их не был вполне ясен. Судьи ожидали, что Господь, отвечая на ложные показания, даст повод уловить Его в слове. Но Он, по предречению древнего пророка, не отверзал уст Своих и был безгласен, яко овча, ведомое на заколение, и яко агнец пред стригущим его (Ис. 53, 7). И что мог бы сказать Своим врагам Божественный Узник? Время обличений прошло; оправдания не могли убедить тех, для коих неубедительны были знамения, а изъяснение таинственного смысла слов о Воскресении, искаженных лжесвидетелями, было бы встречено неверием.

Молчание Божественного Узника смутило неправедных судей: они чувствовали всю несостоятельность показаний, сделанных против Него, и между тем от самого Обвиняемого не слышали ничего такого, на чем можно было бы основать обвинение. Тогда Каиафа встал, и, вышедши на средину, где стоял Иисус, сказал Ему: ничесоже ли отвещаваеши, что сии на Тя свидетельствуют? Иисус Христос продолжал молчать и не отвечал ничего: «ответ был бесполезен, когда никто не слушал и когда суд их имел только наружный вид суда, в самом же деле был не что иное, как нападение разбойников» (святитель Иоанн Златоуст). Первосвященник был поставлен в крайнее затруднение, но тотчас нашел верное средство, устранив затруднение, привести дело к желаемому концу: в присутствии высшего судилища Каиафа решился употребить способ допроса, на который нельзя было не отвечать, не преступив должного уважения к закону. Заклинаю Тя Богом живым, – сказал он, обращаясь к Узнику, – да речеши нам, аще Ты еси Христос, Сын Божий, Сын Бога благословеннаго? Вопрос поставлен прямо, без всяких околичностей, и так хитро, что в случае утвердительного ответа можно было бы осудить Узника как богохульника, а в случае отрицательного ответа – поставить Его свидетелем против Себя самого и обвинить как обольстителя народа; в том и другому случае – смертный приговор (Лев. 24, 15, 16; Втор. 18, 20). Но Уловляяй премудрых в мудрости их (Иов. 5, 13) ответил так: ты рекл еси, – Аз есмь, т. е. твои уста исповедали, что Я Сын Божий. Подтверждая и усиливая сказанное, Господь присовокупил: обаче глаголю вам: отселе узрите Сына Человеческаго, седяща одесную силы и грядуща на облацех небесных. Этими указаниями на пророчество Давида (Пс. 109, 1), где Мессия представляется седящим одесную Бога, и Даниила (7, 13), где Он изображается шествующим на облаках небесных, Господь наш Иисус Христос торжественно, пред лицом врагов, исповедал Свое Божественное достоинство. Он знал, что они не уверуют, но, по замечанию блаженного Феофилакта, возвестил им истину с целью лишить их всякого извинения «дабы впоследствии они не могли сказать, что, если бы мы слышали от Него прямое свидетельство о Себе Самом, мы уверовали бы».

Такое признание представилось Каиафе решительным самообвинением, не требующим никаких других разъяснений и доказательств. Саддукей, привыкший лицемерить, притворился крайне пораженным словами, которые сейчас слышал от Узника, и в знак глубокого огорчения разодрал одежды свои. Первосвященнику законом было воспрещено раздирать свои одежды (Лев. 10, 6; 21, 10), но Каиафа последовал народному обычаю выражения скорби (Быт. 37, 29; 44, 13; Суд. 11, 35; 1 Цар. 4, 12; 2 Цар. 1, 2, 11; 3, 31; 3 Цар. 21, 27; 4 Цар. 5, 8, 6, 30 и др.), чтобы сильнее подействовать на присутствовавших. Это раздрание, по выражению блаженного Феофилакта, было вместе и «образом раздрания и упразднения иудейского первосвященства, хотя первосвященник и не сознавал сего». В притворном ужасе, обращаясь к собранию, Каиафа воскликнул: хулу глагола: что еще требуем свидетелей? се ныне слышасте хулу Его. Что вам мнится? – Повинен есть смерти, – отвечали злейшие враги Христовы. Какой неправедный суд! Какое странное смешение судебных действий! «Сами обвиняют, сами судят сами произносят приговор, сами все делают» (святитель Иоанн Златоуст).

Ночное заседание окончилось. До утра оставалось несколько часов, и члены суда спешили разойтись по домам, чтобы, отдохнув после бессонной ночи, снова собраться для произнесения окончательного приговора. Между тем Божественный Узник из того помещения первосвященнического дома, где происходил суд, был выведен на двор (Мк. 14, 66) и предан на посмеяние грубой и буйной толпы. Воины и служители, привлекшие Иисуса Христа из Гефсиманского сада и все время, пока длился допрос, выжидавшие на дворе у разведенного огня (Мк. 14, 54; Лк. 22, 55), воспользовались случаем выместить на Узнике свою досаду за ночное беспокойство. Некоторые, в знак крайнего презрения (Чис. 12, 14), плевали Ему в лицо и зауша ли, другие били по ланитам, а иные закрывая Ему лицо, ударяли Его и спрашивали: прорцы нам, Христе, кто есть ударей Тя? Но Господь, уничиживший Себя до зрака раба, смиривший Себя даже до смерти (Флп. 2, 7–8), все это перенес долготерпеливо, чтобы быть искушенным во всем, кроме греха (Евр. 4, 15).

 

Отречение и раскаяние Петра

Мф. 26, 58, 69–75; Мк. 14, 54, 66–72; Лк. 22, 54–62; Ин. 18, 15–18, 25–27

Вто время, когда происходил допрос Божественного Узника у первосвященников Анны и Каиафы и предварительный суд синедриона, во дворе первосвященнического дома совершилось знаменательное событие, предсказанное Господом вечером, в конце прощальной беседы с учениками (Мф. 26, 34; Лк. 22, 34; Ин. 13, 38). Это событие, смирив горделивую самонадеянность одного из довереннейших учеников Спасителя, должно было послужить и для него самого, и для других апостолов незабвенным уроком, ясно показавшим, как, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «велика слабость нашей природы, когда ее оставит Бог, и как худо не возлагать всего упования на Бога, а надеяться на себя».

Один из следовавших за Господом учеников был знаком первосвященнику и беспрепятственно вошел вслед за Учителем и стражей во внутренний двор, а другой – Петр – остался вне и должен был терпеливо ждать, пока ходатайство спутника, который, по свидетельству предания был Иоанн, откроет ему вход. По обычаю того времени (Деян. 12, 13) присмотр за входной дверью был поручен придвернице; Иоанн переговорил с нею и ввел Петра внутрь, во двор первосвященнического дома. Служанка, удивленная домогательством Петра проникнуть внутрь двора, туда, куда привели Иисуса Христа, открывая дверь, спросила: еда и ты ученик еси Человека сего? Петр отвечал: несмь. Уверенный в себе, твердый и решительный, как и всегда, этот избранный ученик нимало не предчувствовал, что короткий ответ его был началом того глубокого падения, о котором он был, незадолго перед сим, предупрежден. Войдя внутрь, Петр вмешался в толпу рабов и служителей, которые, во время допроса Узника, развели на дворе огонь и грелись. Он думал, что, оставаясь незамеченным, из толков стражи узнает все, что нужно. Но подозрение, раз возбужденное, росло и распространялось; как любопытная новость, оно передавалось между служанками. Одна из них, видя Петра, сидящего у огня, подошла к нему и, пристально всмотревшись, сказала присутствующим: и сей с Ним бе, и вслед за сим Петру: и ты был еси с Назарянином Иисусом Галилейским. И этот горячий и пламенный ученик, еще недавно изъявлявший решимость положить за Учителя душу свою (Ин. 13, 37), пытавшийся защищать Его мечом (18, 10), теперь, как бы омертвев от страха забыл о своих обещаниях и покорился человеческой немощи. Слова служанки привлекли общее внимание. Петр поспешил отстранить опасность так, как казалось ему наиболее благоразумным в его положении: он перед всеми отрекся от Христа Господа и сказал женщине: жено, не вем, ниже знаю, что ты глаголеши. Когда присутствовавшие успокоились этим объяснением и первая опасность миновала, апостол, избегая новых вопросов, незаметно отделился от толпы и вышел на передний двор. Здесь ожидало его предсказанное Господом предостережение, на которое, впрочем, Петр в смущении и страхе не обратил внимания: в первый раз запел петух. Впрочем, хотя уста апостола и отрекались от Учителя, но сердце влекло к Нему: дав пройти первому впечатлению, Петр через несколько времени опять вмешался в толпу, стоявшую у огня. Хотя он и старался казаться простым зрителем, совершенно неприкосновенным к делу, но смущенный вид, живое участие в судьбе Узника, особенности речи и другие обстоятельства, заметные для служителей суда, привыкших обращаться с людьми подозрительными, все это как-то невольно выдавало его, возбуждало сомнения и служило поводом к разным догадкам и соображениям. Настало новое испытание. Другая служанка, увидев Петра, начала говорить стоявшим тут: и сей бе с Иисусом Назореом, – сей от них есть. Все стали наблюдать за ним с особенным вниманием. Еда и ты от ученик Его еси? – последовал естественный после слов служанки вопрос окружающих слуг. А кто-то, присмотревшись, прямо сказал: и ты от них еси! Преследуемый подозрениями, не зная на что решиться, Петр охотно бежал бы из этого места, сделавшегося западнею, где терялось лучшее сокровище души его – вера, но бегство было уже невозможно, потому что, не сохранив от опасности, оправдало бы подозрения. Нужно было отвечать. Простое слово отречения: человече, несмь! казалось уже неубедительным: малодушный ученик с клятвою начал утверждать, что не знает сего человека. Так, увлекаемый тяжестью греха, он неудержимо скользил по склону бездны и падал глубже и глубже. Близкая опасность была предотвращена тяжкой жертвой клятвенного отречения: толпа, оставив Петра, обратила внимание на то, что происходило в заседании суда. Прошел еще один ужасный час. Божественный Узник быть выведен на двор и отдан страже на поругание. Петру казалось, что теперь, когда все были заняты Божественным Страдальцем, он может быть вполне безопас ным свидетелем происходящего и еще раз, хотя издали, желал посмотреть на Учителя. Но разговор в который он вступил со стоявшими вблизи слугами, снова возбудил улегшиеся подозрения. Началось последнее и самое жестокое испытание. Один из слуг, слыша в выговоре Петра звуки и даже целые слова галилейского наречия, настойчиво стал уверять: воистинну и сей с Ним бе, ибо галилеанин есть. Петр отвечал: человече, не вем, еже глаголеши, – между тем живо чувствовал, что положение его опять сделалось крайне опасным, потому что враги, не щадя Учителя, без сомнения, не пощадили бы и ученика, попавшегося в их руки. Смущение апостола еще более усилилось, когда и другие, стоявшие там, подошли к нему и сказали: воистинну и ты от них еси, ибо галилеанин еси и беседа твоя яве тя творит. Являлась также и улика, которую нелегко было оспорить: родственник тому первосвященническому рабу Малху, у которого Петр отсек ухо, хорошо запомнивший приметы виновника нападения на близкого ему человека, приступил с вопросом: не аз ли тя видех в вертограде с Ним? Тогда апостол, объятый страхом, начал кляться и божиться: не вем человека сего, егоже вы глаголете. Не успел еще Петр кончить этих слов, как петух запел в другой раз. Такое малодушие ученика, некогда выражавшего от лица всех апостолов твердую, как камень, веру в Сына Божия (Мф. 16, 16), увеличило страдания Божественного Узника, терпевшего от бессердечных слуг неправедных судей поругание, биение, оплевание, заушение. Спаситель знал, что совершилось то, что было предсказано, и, обратившись, взглянул на Петра тем проницающим сердце взором, который, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «послужил ему вместо голоса». Этот взор, полный укора и сострадания, указал апостолу всю глубину его падения, и вместе с тем был действием великого промышления о нем, располагавшим его к покаянию. Петр вспомнил слово Господа, предсказавшего ему измену: прежде даже алектор не возгласит – двакраты, трикраты отвержешися Мене (Мф. 26, 31); стыд и раскаяние овладели им, но, не смея плакать явно, чтобы по слезам не быть обвиненным, вышел вон и горько заплакал. Это покаяние глубокое и искреннее, эти горькие слезы, по замечанию блаженного толковника, опять возвратили его Христу.