Пролог

In Perator

Март 1604 г. Краков

Папский нунций Александр Рангони, еще не старый и довольно привлекательный для женщин мужчина с посеребренными сединой висками, в задумчивости прошелся по кабинету. Небольшой, с полом, устланным ворсистым персидским ковром, с резным столом и тремя креслами, кабинет, как и все прочие помещения трехэтажного дома на тихой Дубовой улице, были предоставлены посланцу местным отделением ордена иезуитов в Кракове, столице Речи Посполитой, государства, являющегося, пожалуй, единственным восточным оплотом католической веры, а потому — крайне важного для Ватикана особенно сейчас…

Нунций уселся в кресло, в который раз уже пробегая глазами секретные донесения одного из краковских иезуитов, Лавицкого — человека, несомненно, умного, но явно себе на уме. Впрочем, эти поляки все были себе на уме, и доверять им без особой нужды не стоило. Вот и Лавицкий — вроде бы на первый взгляд предан ордену и Папе, но… Кто знает, что он там думает о происходящих сейчас событиях? Событиях, крайне важных для Речи Посполитой, Швеции, России… и для самого Папы.

— «Некий молодой человек… при загадочных обстоятельствах объявился в имении князя Андрея Вишневецкого, — шепотом перечитал Рангони. — Затем по прошествии некоторого времени открылся князю в том, что является не кем иным, как Димитрием Иоанновичем — чудесно спасшимся сыном московского государя Иоанна, прозванного Грозным». М-да-а…

Честно сказать, нунций не очень-то верил всем этим сказкам — мало ли бывало самозванцев, достаточно вспомнить Жоана и Мануэля Португальских. Однако… Однако все же что-то его зацепило. Нунций был неглуп, очень неглуп, да Папа Климент Восьмой и не послал бы в Польшу глупца, тем более со столь деликатным поручением.

Колокола Мариацкого костела пробили полдень. Рангони вздрогнул и, встав с кресла, подошел к окну, вглядываясь сквозь тонкое венецианское стекло в весеннюю синь неба. Ничего себе — весна! Промозгло, холодно и сыро. Иное дело — в благословенной Италии. Нунций вздохнул. Лавицкий… Он вскоре должен прийти. Пусть разъяснит, расскажет. Что-то задерживается этот хитрый иезуит, подвизающийся при королевском дворе под видом врачевателя-бенедиктинца. Придет ли? Должен, ведь вчера обещал. И — тем более — обещал устроить встречу. Очень важную встречу.

В дверь чуть слышно постучали. Ну, наконец-то! Рангони поспешно спрятал довольную улыбку:

— Войдите, сын мой.

— Здравствуйте, монсеньор! — Вошедший — юркий мужчина лет тридцати пяти, с узким лицом и плутоватым взглядом — поклонился и, поцеловав руку нунция, растянул тонкие губы в улыбке. — Как вы узнали, что это я?

— А я сегодня не жду никого, — усмехнулся Рангони и, подумав, уточнил: — Никого, кроме вас, синьор Лавицкий и… еще одного человека. Вы понимаете, о ком я?

— О да.

— Он придет?

— Да, ближе к вечеру. Такова договоренность.

— Что ж. — Нунций милостиво кивнул. — Посмотрим, посмотрим… Знаете, Лавицкий, я бы хотел задать вам несколько вопросов относительно донесения. Не совсем понятно, что означает фраза «объявился при загадочных обстоятельствах». Как это понимать?

— А так и понимать, монсеньор. — Усаживаясь в предложенное кресло, Лавицкий пожал плечами. — Никто ничего точно не знает. Ну, объявился в работниках у князя Вишневецкого какой-то там парень, да и ладно. Мало ли работников у такого магната, как князь Андрей?

— Вишневецкие, кажется, не католики?

— Нет. — Иезуит покачал головой. — Схизматики. Сами себя они называют православными. Впрочем, думаю, вы об этом осведомлены.

— Схизматики — богатейшие люди католического королевства! — Рангони вздохнул. — О времена, о нравы! Король Сигизмунд что, ничего не может с этим поделать?

Лавицкий с сожалением причмокнул губами, но тут же улыбнулся:

— Вы же знаете, у нас короля выбирают. Да и не так быстро делаются дела, монсеньор. Личное войско Вишневецких раз в пять больше королевского. И это я еще не говорю о таком православном магнате, как киевский князь Константин Острожский. Схизматики сильны… но, к счастью, не вечны. Их дети, внуки… О, эти смотрят на королевский двор — балы, развлечения, женщины, знаете ли! Наконец, университет, ученость! И все это, заметьте, связано именно с католичеством — все передовое, красивое, веселое. К тому же католики имеют большие привилегии, очень большие, монсеньор. И, не забывайте, схизматики не одни в Речи Посполитой, есть еще и сторонники Лютера и ариане. Их довольно много.

— Знаю. — Рангони кивнул и цепко взглянул на собеседника. — А что король? Двор? Как там отношение к этому… Дмитрию?

Лавицкий ухмыльнулся:

— Сказать по правде — не очень. Его величество что-то не очень хочет влезать в столь сомнительное предприятие. Ведь признание Дмитрия означает войну с Россией, а ее далеко не все хотят.

— К тому же наследник Иоанна Грозного, Рюрикович, будет иметь права и на корону Польши, — вскользь заметил нунций.

Иезуит хмуро кивнул:

— Вы, как всегда, проницательны, монсеньор.

— А это открывает большие возможности для интриги, о-очень большие, — не слушая Лавицкого, продолжал посланец. — Как там ваш виднейший интриган, пан Юрий Мнишек? Небось, уже начал обхаживать новоявленного русского государя?

Лавицкий дернул шеей — поистине, очень похоже на то, что папский легат имеет при дворе и других информаторов, кроме иезуитов. Больно уж четко представляет себе расстановку сил. С тем же Мнишеком, к примеру…

— Да, пан Мнишек поддерживает Дмитрия. А его красавица дочь без труда вскружила молодому человеку голову.

— Мнишек богат?

— Был. Но все промотал и даже должен королю деньги… которые его величество милостиво разрешил потратить на военную помощь самозванцу.

— Вот как? — Нунций прикусил губу. — Значит, все ж таки король поддержал его?

— Не совсем. Дмитрия поддерживают крупнейшие магнаты и Мнишек, а также множество всякого сброда, вроде приговоренного к казни разбойника Лисовского с его бандой и казаков.

— Вероятно, война с Московией может даже оказаться выгодной королю Сигизмунду, — усмехнулся нунций. — По крайней мере, будет куда сплавить весь этот ненадежный сброд — казаков, мелкую шляхту, разбойников. Ну а в случае победы… — Рангони вопросительно взглянул на Лавицкого.

— В случае победы Дмитрий обещал королю Смоленск и иные земли, а также войну со Швецией, гнусным врагом Польши и всей католической веры, — четко доложил иезуит. — Мнишеку и его семье обещаны большие деньги, а также Новгород и Псков.

— У старого авантюриста губа не дура! — искренне восхитился Рангони. — Надо же! Новгород и Псков. А королю Сигизмунду — Смоленск и наступление на Швецию! Думаю, на таких условиях король согласится оказать поддержку Дмитрию.

— По крайней мере, не будет мешать…

— Угу, как Понтий Пилат. — Папский посланец расхохотался.

— Вы меня восхищаете, монсеньор. Однако не все так просто. При дворе имеются влиятельные силы, настроенные против войны. К примеру — коронный гетман Ян Замойский, сравнивший сие смутное предприятие с игрой в кости — может и повезти, а может и нет. Как выразился гетман, «обычно не советуют ставить на кон дорогие и важные вещи».

— И все же король поддержит?

— Не будет мешать. И в случае успеха…

— Ясно…

Встав с кресла, нунций подошел к окну и некоторое время в задумчивости смотрел на небо. Потом вдруг резко обернулся:

— Так вы сказали — самозванец?

Лавицкий хохотнул:

— Ждал этого вопроса, монсеньор. Вот…

Он достал из-за пазухи кипу бумаг и протянул их Рангони:

— Здесь опросы свидетелей рождения и воспитания Дмитрия. Листы из церковных книг… Его нашли младенцем возле мертвой женщины…

— Значит, все же — самозванец…

— Это единственные документы, больше нет.

— Но — очень удобный самозванец… Удобный для магнатов, для шляхты, для короля… Почему б ему не стать удобным и для Святого престола, а, Лавицкий?

Иезуит хитро прищурился:

— Думаю, об этом и пойдет речь во время сегодняшней встречи, монсеньор?

Явившийся ближе к вечеру «царевич Димитрий» — пусть даже и самозванец — произвел на Рангони какое-то двойственное впечатление. С одной стороны, обаятельный молодой человек лет двадцати двух — двадцати пяти, аккуратно подстриженный, с тщательно выбритым подбородком, глубоко посаженными глазами и большой бородавкой у самого носа. Впрочем, бородавка отнюдь не портила общего впечатления, наоборот, добавляла шарма… А с другой стороны, Дмитрий, несомненно, был весьма хитроумен. Нунцию не очень-то понравились его слова, вроде бы самые благоприятные для Ватикана.

Крестить Русь по католическому обряду? Да пожалуйста, экая безделица! Вот стану царем, так сразу всех и покрещу. Костелов понастрою, монастырей — францисканцев, бенедиктинцев, цисцерианцев… Кажется, всех перечислил.

Хорошие вроде бы слова, приятные… Однако слишком уж легко произнесены. Сказал — словно бы отмахнулся — и тут же попросил денег.

Присутствовавший при встрече Лавицкий даже поперхнулся от такой наглости, но все добросовестно перевел — самозванец хорошо говорил по-польски и по-немецки, а вот ни латыни, ни итальянского не знал.

— Денег? — Рангони с улыбкой почесал затылок. — Хорошо, вы получите деньги. Но — только после благословления Папы. Если позволите, я напишу грамоту с ваших слов. Относительно утверждения в Московии католической веры. Думаю, дело не ограничится одними аббатствами и церквями, со временем в Русии можно будет открыть университет, и даже не один.

— Насчет университетов — очень хорошая идея, — неожиданно улыбнулся Дмитрий. — Русский народ от природы умен, но ему так не хватает просвещения!

— Вот. — Рангони тщательно присыпал песком чернила, чтобы скорей высохли, и, подув на грамоту, протянул ее самозванцу. — Прошу поставить подпись… ваше величество.

Дмитрий кивнул с таким истинно царским достоинством, что у нунция вдруг ни с того ни с сего закралось подозрение: а что, если этот приятный молодой человек и в самом деле истинный русский государь, чудесно спасшийся сын Иоанна Грозного?

«In Perator Demeustri», — коряво вывел гость вместо правильного написания — Imperator Dimitrius.

Рангони подавил ухмылку — в конце концов, какая разница, как именно подписывается само… нет, будем считать — царевич? Главное, чтобы потом выполнил обещанное. Если ему повезет, если все сложится, если… Дева Мария, как много «если»!

— Я буду молиться за вас, друг мой, — сворачивая грамоту, вполне искренне пообещал нунций. — За вас и за успех вашего предприятия.

— Молитвы — хорошо, — немного цинично улыбнулся Дмитрий. — Но хотелось бы получить и деньги.

Рангони кивнул:

— Часть дукатов я смогу выдать вам уже сейчас.

— И вы не прогадаете, сеньор! — с непоколебимой уверенностью в успехе воскликнул самозванец.

Гм-гм… самозванец ли? Хотя документы свидетельствовали…

Нунций лично проводил гостя до самого порога и, вернувшись, подозвал Лавицкого:

— Кажется, вы еще что-то нашли? Больно уж довольный у вас вид.

Иезуит поклонился:

— Вы, как всегда, правы, монсеньор. Верные люди доставили мне одну вещь.

Лавицкий расстегнул висевший на поясе кошель:

— Это список с грамоты князя Адама Вишневецкого, год назад записанной им со слов самозванца. Вам перевести?

— Да, пожалуйста…

Иезуит принялся негромко читать список, временами запинаясь, уж больно неразборчиво было написано, видать, тот, кто копировал грамоту, очень спешил, опасаясь вызвать гнев всемогущего магната.

— Так-так. — Внимательно выслушав, Рангони сложил на груди руки. — Занятное чтение. Обратите внимание, Лавицкий, как подробно Дмитрий описывает жизнь царского двора в Угличе, однако, как только речь заходит о конкретных обстоятельствах его чудесного спасения, больше никаких подробностей, все размыто, расплывчато, туманно. Вот Дмитрий говорит о том, что его спас какой-то воспитатель — какой? Как его звали? Как звали того мальчика, на которого якобы подменили царевича? Нет ответа! Никаких имен. Ничего конкретного. Пожалуй, этот список работает на версию о том, что Дмитрий никакой не царский сын, а все же самозванец. Дайте-ка его сюда, Лавицкий. Приложу к тем вашим грамотам, что уже имеются. Ума только не приложу, что с ними делать? Отправить в Ватикан вместе с подписанной самозванцем грамотой и подробнейшим донесением? Впрочем, к чему плодить лишние сущности? Его святейшество Папа Климент вовсе не глуп и весьма, весьма подозрителен. Боюсь, его подозрительность только усилится после прочтения собранных вами доказательств самозванства. И никакой помощи Дмитрию Папа не окажет, ни материальной, ни — что не менее важно — моральной. А выгодно ли это святому престолу, а?

— Думаю, что нет, монсеньор, — усмехнулся Лавицкий. — Самозванец наш юный друг или нет — дело десятое. Особенно если он добьется успеха.

— А вот в этом случае, сын мой, эти документы станут опасны, очень опасны! — Нунций возбужденно всплеснул руками, так, что тени от рукавов его сутаны дернулись на стене, словно крылья исполинской птицы. — Опасны — но необходимы. В том случае, если новый русский государь вдруг попытается забыть все свои обещания. Впрочем, усесться на московский трон — дело далеко не быстрое, даже при поддержке магнатов, а до тех пор компрометирующие Дмитрия документы нам вряд ли понадобятся. Куда же их деть — вот вопрос! В Ватикан? Нет. Усиливать подозрительность Папы нет никакой необходимости, так?

— Все так, монсеньор. — Лавицкий неожиданно улыбнулся. — К тому же у меня появилась вдруг одна мысль… Мы ведь давно с вами дружим, не так ли?

— Ну-ну? Говорите, к чему вы там клоните?

— Да ни к чему, собственно, не клоню, — хитро прищурился иезуит. — Просто хочу напомнить очевидный факт: в случае успеха… гм… предприятия какие-то там Мнишеки получат Новгород, Псков, деньги… А ведь мы с вами ничем не хуже Мнишеков, монсеньор! По крайней мере, уж куда как честней и порядочней.

— Совершенно с вами согласен, сын мой! Так вы думаете, стоит…

— Стоит, монсеньор. Но не сейчас, после.

Рангони вновь задумался. Лежащие на столе документы — доказательства самозванческой интриги — вдруг показались нунцию свернувшимся клубком ядовитых змей. Могут ужалить врага, а могут — и своего хозяина. Держать их при себе опасно, очень опасно — кто знает, не дошли ли уже слухи о них до Мнишека или Вишневецких? Кто сможет поручиться?

— Никто, — хмуро признал Лавицкий. — В имении Адама Вишневецкого совсем недавно без вести пропал слуга. Тот самый, что переписал для нас свиток… Если он был подвергнут пыткам по приказу князя… Я не поручусь за нашу безопасность, монсеньор, тем более — за безопасность принадлежащих нам вещей. У Вишневецких много денег, очень много, вполне хватит, чтобы подкупить всех наших слуг. И ведь не узнаешь, кто именно подкуплен. С виду — вполне предан, а на самом деле только и ждет, чтобы вонзить кинжал в спину.

Нунций непроизвольно поежился — слишком уж эмоционально говорил Лавицкий. Кинжал в спину — ну, надо же выдумать! Кто о чем думает, тот и… Впрочем, этому хитрому иезуиту можно доверять, с оглядкой, правда. Уж слишком многое их теперь связывает! И сильнее всего — общая тайна. Бумаги, грамоты! Куда б их только деть, разрази дьявол?

Мысленно помянув дьявола, Рангони тут же перекрестился на висевшее над камином распятие:

— Предчувствую, за бумагами наверняка скоро начнется охота. Больно уж многим они нужны: Вишневецким, Острожским, Мнишекам — чтобы уничтожить, шведам и русским — чтобы предать огласке. Таким образом, мы с вами меж двух огней, сын мой.

— Грамоты надо немедленно спрятать!

— Так-так…

— В каком-нибудь отдаленном аббатстве, не в Польше… и не в Ватикане.

— Ну-ну, продолжайте, Лавицкий! Вижу, у вас что-то есть на примете.

— Есть, монсеньор. — Иезуит с улыбкой развел руками. — Признаюсь, я уже думал над этой проблемой. Преданный мне человек давно собирается совершить паломничество в один из нормандских монастырей…

— Нормандия? — удивленно перебил нунций. — Почему именно Нормандия?

— Он там родился, монсеньор.

— Но ведь это же почти край света! И как мы, в случае необходимости…

— Нормандия вовсе не так далеко, — на этот раз перебил Рангони Лавицкий. — И если плыть по морю… Неделя! Всего неделя, а при благоприятных погодных условиях и того меньше. Правда, мой человек, чтобы не привлекать внимания, отправится в паломничество пешком. Не один. С верными людьми.

Нунций недоверчиво хохотнул:

— Я смотрю, у вас все люди — верные, а, Лавицкий?

— Брату Гилберту — так его зовут — я вполне доверяю. И мое доверие он уже не раз оправдывал.

— Я должен говорить с ним!

— Да, монсеньор. — Лавицкий встал с кресла и поклонился. — Я представлю вам брата Гилберта сегодня же. Но… лучше не здесь.

— Естественно, не здесь! — Рангони взмахнул рукой. — Сейчас наброшу плащ, и отправимся — ведь уже темнеет.

— Как вам будет угодно, монсеньор.

Встреча произошла на постоялом дворе, близ небольшой деревянной церквушки Святой Инессы, что располагалась почти на самой окраине города. Впрочем, и отсюда был виден Мариацкий костел и здания коллегий университета. Рангони непроизвольно улыбнулся — свет католической учености имел прочные позиции в Польше.

— Прошу сюда, монсеньор. — Лавицкий жестом показал путь.

Задний двор, заставленный возами с рыбой и кожами, большая куча навоза, около которой, чертыхаясь, возились бородатые мужики с вилами. Узенькая, с резными перильцами лестница, ведущая на галерею. Такая же узкая дверь.

— Входите… Сейчас я зажгу свечи.

Послышался стук кресала — Лавицкий высекал огнивом искру. Наконец потянуло паленым… Зажглись три свечи в бронзовом подсвечнике, стоявшем на небольшом столе. Ярко, нестерпимо ярко, так, что на миг стало больно глазам! Или — это просто с непривычки, с темноты?

— Ну, и где ваш брат Гилберт? — недовольно осведомился нунций.

— Ожидает за дверью, монсеньор.

— За дверью? Ну так пусть войдет!

— Войди, брат!

Скрипнула дверь, и на пороге возникла высокая фигура в коричневатой рясе бенедиктинца с накинутым на голову капюшоном.

— В помощь вам святая дева Мария, — откинув капюшон, низко поклонился монах. Высокий, мускулистый, сильный. Молодой — вряд ли старше тридцати. Рангони с любопытством всмотрелся в угрюмое, даже несколько фанатичное лицо. Квадратный волевой подбородок; крупный, с горбинкой нос; кустистые, нависшие над глубоко запавшими глазами брови. Тонкие, пожалуй, слишком тонкие для столь широкого лица, губы усиливали впечатление мрачной силы, чему способствовала и прическа монаха — тот был абсолютно лыс.

— Ты звал меня, брат, — посмотрев на Лавицкого, негромко промолвил монах. — Я пришел.

— Я хочу разрешить тебе паломничество, брат Гилберт, — улыбнулся иезуит. — То самое, о котором ты очень просил.

В глубоко запавших глазах монаха промелькнула на миг бурная радость. Промелькнула и тут же погасла — брат Гилберт, несомненно, умел владеть собой.

— Да благословит тебя Господь, брат! — Монах поклонился. — Я готов отправиться в путь хоть сейчас.

— Отправишься, — усмехнулся Лавицкий. — Заодно — выполнишь мое поручение.

— Приказывай. И не сомневайся в успехе!

Иезуит перевел взгляд на нунция, и тот поставил на стол небольшую шкатулку:

— Эту вещь надо надежно спрятать в одном из аббатств Нормандии. И оставаться рядом, присматривать, ожидая посланца.

— Не такая уж и трудная задача, брат… э…

— Можешь называть меня — монсеньор.

— Монсеньор?!

— Именно. — Лавицкий строго взглянул на монаха. — Подробные инструкции получишь от меня позже. Помни — за то, что находится там, — он кивнул на ларец, — ты отвечаешь даже не головой — душою!

— Я исполню все! И так, как будет приказано. — Монах снова поклонился.

— Ты француз? — неожиданно спросил Рангони по-французски.

— Да, француз.

— Тогда почему — Гилберт? Лучше зваться — Жильбер!

— Именно так меня и зовут братья, монсеньор.

— Ты бенедиктинец?

— Я служу ордену Иисуса! — с затаенной гордостью ответил монах.

— И, видит Бог, служит неплохо, — с улыбкой пояснил Лавицкий.

— Что ж. — Рангони тоже улыбнулся. — Ты произвел на меня неплохое впечатление, брат Жильбер. Ступай же и исполни все в точности. Знай, ты получишь за это сторицей не только на том свете, но и на этом. Думаю, несомненно найдется монастырь, которому потребуется именно такой аббат, как ты, брат!

Монах с достоинством поклонился и, испросив разрешения, поцеловал руку нунция.

— Благословляю тебя, брат! — на прощанье перекрестил его Рангони. — И да поможет тебе Святая Дева.

Шаги удаляющегося монаха застучали по лестнице.

— Я передам ему ларец утром, вместе с инструкциями, — тихо пояснил иезуит. — Брат Жильбер — верный человек и исполнит все в точности.

— Не сомневаюсь, брат. А что за аббатство ты подобрал?

Оглянувшись на дверь, Лавицкий нагнулся к самому уху нунция, прошептал.

— Ого! — изумился Рангони. — Поистине, этот монастырь — самая неприступная крепость из тех, что я знаю! Да благословит нас Иисус, аминь!

— Аминь, — негромко повторил Лавицкий.

Грузно спрыгнув с лестницы, брат Жильбер накинул на голову капюшон и быстро пошел к воротам. Какой-то бородач, из тех, что возились с навозной кучей, метнул ему вслед быстрый взгляд и, что-то бросив напарникам, крадучись зашагал следом…

А папский посол, монсеньор Александр Рангони, вернулся домой в приподнятом настроении. Слава Пресвятой Деве, дело, кажется, сладилось — компрометирующие «ин ператора» документы будут находиться в столь хорошо укрепленном месте, что лучше и желать нечего! И, в общем-то, не столь уж далеко. Нунций закрыл глаза, представив себе неприступные скалы, беснующиеся волны и ветер, пронизывающий и злой. Да-да, именно так: скалы, волны и ветер. Волны и ветер.

 

Глава 1

Дружеские предложения

Май 1604 г. Париж

Иван сдвинул шляпу на затылок, а затем, подумав, кинул ее в траву. Крупные капли пота тараканами сползали по лбу, текли по щекам и шее. Совсем по-летнему, немилосердно палило солнце, на блекло-синем небе ни облачка, ветки вязов, росших у самых стен аббатства, застыли недвижно в знойном полуденном мареве — ни ветерка, ни малейшего дуновения, даже листья — и те не шевелятся. Жарко.

— Оп! — Жан-Поль играючи подбросил вверх шпагу и, ловко поймав ее за эфес, шутливо поклонился Ивану. — Продолжим, месье?

Иван стиснул зубы и улыбнулся:

— Продолжим!

Кажется, ни жара, ни сам черт не брали этого хитрого нормандца — Жан-Поля д’Эвре — потомка измельчавшего и обедневшего дворянского рода. Жилистый, худой и верткий, Жан-Поль не очень-то походил на потомков викингов — нормандцев, скорее являл собой тот чистый тип француза, что так любят описывать путешественники. А вот волосы его — белые, словно выгоревший на солнце лен, — вот они-то как раз и были вполне нормандскими, северными, чем Жан-Поль очень гордился.

— Ну, Жан? — Нормандец улыбнулся, выписал в воздухе свое имя кончиком шпаги. — Хочу показать тебе еще пару приемов. Хотя ты недурно фехтуешь, недурно для поляка или русского… Но — не для француза, мой друг! А ну, готовься к атаке! Оп-ля!

Молнией сверкнул клинок. Раз-два… Чуть подавшись назад, Иван едва успел отразить натиск и тут же сам ринулся в атаку, стараясь выбить оружие из рук насмешливого соперника. Смейся, смейся, Жан-Поль! Не так-то легко вывести из равновесия русского служилого человека, с детства знакомого с оружным боем.

Раз! Длинный выпад…

Два! Укол…

Нет, мимо! Увернулся-таки чертов нормандец.

— Стоп, Жан!

Д’Эвре опустил шпагу и покачал головой:

— Ты хорошо бьешься, но почему-то забываешь о кинжале в своей левой руке! Отбивай удары не только шпагой… Тут целый простор для разного рода комбинаций, сказать честно, даже я знаю далеко не все, хотя и посещал фехтовальную школу, да и мой покойный батюшка тоже кое-чему меня научил.

— Plus lentement, s’il tu plait. — Помотав головой, Иван выдавил из себя французскую фразу. — Помедленнее, Жан-Поль. Все ж таки я еще не настолько хорошо знаю французский, чтобы понимать все, что ты только что протрещал.

— Ага, понял. — Нормандец кивнул. — Я говорю — почему ты не пользуешься кинжалом?

— Забываю, — честно признался Иван. — Знаешь, у себя на родине я привык действовать палашом, саблей… шпагой как-то не приходилось, лишь чуть-чуть пробовал. И вот эта пара, «шпага — кинжал», пока вызывает у меня затруднения.

Жан-Поль расхохотался и хлопнул приятеля по плечу:

— Не переживай, Ив-ван, ты очень понятливый ученик. К тому же и учитель у тебя — хоть куда!

Нормандец с притворной гордостью выпятил грудь:

— Сказать по секрету, ты бьешься куда лучше своих друзей — Ми-ти и Про-хо-ра… О, у вас, русских, такие трудные имена!

Иван утер пот рукавом рубахи.

— О! — Жан-Поль отбросил в сторону шпагу и вытянулся на траве, раскинув в стороны руки. — И в самом деле — жарко. Вот что, Ив-ван… А давай не пойдем сегодня на лекцию! Ну его к черту, этого занудливого богослова Мелье! От его муторных речей мне почему-то всегда хочется спать.

— Мне тоже, — улыбнулся Иван.

— Вот видишь! — обрадованно встрепенулся нормандец. — Так прогуляем?

— Хм… — Иван задумался.

Прогуливать лекции в университете, конечно же, не хотелось, не для того их послал во Францию государь Борис Федорович… Впрочем, не их послал, а совсем других юношей, вместо которых — так уж вышло — уехали Иван с друзьями. Волею обстоятельств, спасаясь от страшного предательства и смерти. Французский посланник Андрэ де ля Вер был очень доволен юношами и честно доставил их в Париж, пред очи короля Генриха — Анри, как называли своего властелина французы. Бородатый и волосатый Генрих оказался весьма смешливым и склонным к решительным действиям, враз определив ребят в Сорбонну, как и просил царь Борис в сопроводительной грамоте. И вот уже с осени Иван, Прохор и Митрий — студенты юридического факультета Сорбонны. Владевший французским языком Митрий еще в пути обучал говорить сотоварищей, в чем преуспел, по крайней мере, в отношении Ивана. Что же касается Прохора — бывшего молотобойца и знатного кулачного бойца, — то тому иностранная речь давалась с большим трудом, что, впрочем, отнюдь не мешало ему подмигивать зеленщицам, цветочницам и прочим парижским «les femmes», добиваясь вполне определенных успехов.

Предательство, страшное предательство собственного начальника — дьяка разбойного приказа Тимофея Соли — вынудило Ивана и верстанных им же на службу Прохора с Митрей бежать из Москвы, воспользовавшись сложившейся ситуацией: царь Борис хотел отправить на учебу в дальние страны нескольких отроков, а вот те никуда отправляться не хотели. Иван предложил поменяться — что и сделали. Путь до Парижа оказался неблизким, а впечатлений было столько, что дух захватывало! Польша, германские земли: небольшие уютные городки, таверны, незнакомый уклад жизни — все это сильно интересовало Ивана и Митрия. Что же касается Прохора, то тот сразу же предложил поскорее бежать — податься на юг, к казакам.

— Если они нас там примут, эти казаки, — насмешливо откликнулся Иван. — К тому же не забывайте — мы с вами на государевой службе. И пусть сейчас мы оболганы и вынуждены бежать, но настанет день возвращения — ведь предательство должно быть раскрыто! Полгода-год — и можно будет вернуться в Москву. Враги забудут о нас, а мы возникнем, словно из небытия — явимся пред очи государя, как вернувшиеся из обучения!

— Полгода? Год? — в ужасе воскликнул Прохор. — Что же мы будем делать все это время здесь, на чужбине?

— А то же, что должны были делать те парни, место которых заняли мы, — учиться! Да-да, учиться и перенимать новое. Не зря же их посылал государь! Значит, и мы должны оправдать доверие…

— Но нас же считают разбойниками, лиходеями, ворами!

— Так говорит Тимофей Соль, купец Акинфий и их подручные — но не Россия, которой мы служим… вернее — служили. Так послужим же и здесь, благо есть возможность кой-чему поучиться. Поучиться тому, чему мы никогда бы не научились дома!

Так вот решили в пути. И стали учиться. Не только для себя, но в первую голову — для-ради Отечества.

И вот теперь… Прогулять лекцию? Так богослов Мелье и в самом деле зануден, а от лекций его не больно-то много пользы… Впрочем, Митьке нравится… Вот пусть и сидит, слушает.

— Эй, Иван, ты там не заснул часом? — въедливо осведомился Жан-Поль.

— Да не заснул — думаю.

— Ну, и чего надумал?

— Черт с ним, с этим занудой Мелье.

— Правильно! Пошли-ка лучше пройдемся.

— Пошли. А куда пойдем?

— Для начала — в таверну, что на улице Зеленщиков, ну, в ту, что принадлежит хромому Ферни.

— Знаю! Но это ж не близко — почти у Гревской площади.

— Да, далековато, — согласился Жан-Поль. — Зато вино там хорошее и, что самое главное, недорогое. У тебя найдется несколько су?

— Да пожалуй, найдется.

— Во! И у меня звенит в кошеле кое-что. Погуляем!

Иван быстро натянул на рубаху узкий камзол из тонкого синего сукна с длинными — по новой моде — разрезными рукавами и воротником-жерновом.

Нахлобучив на голову берет, Жан-Поль скептически осмотрел приятеля.

— Что? — озаботился тот. — Шпага топорщится? Или гульфик не завязан?

— Нет, с гульфиком все в порядке. А вот твой воротник — другое дело.

— А что с моим воротником? — удивился Иван. — Очень даже красивый воротничок, неудобный, правда.

— Красивым он был лет двадцать назад, — насмешливо поведал нормандец. — Не обижайся, Жан, но сейчас такие только старики носят да всякие там торговцы рыбой и прочие недостойные уважения личности. Брабантские кружева — вот что теперь на острие моды! Знаю по пути одну лавку, зайдем.

— Кружева? — подозрительно переспросил Иван. — Их ведь только женщины носят.

— А теперь — и мужчины, — расхохотался Жан-Поль. — Из тех, что не хотят прослыть деревенщиной. Потратишь несколько су — пока еще кружева дешевы, — не обеднеешь!

— Ну ладно, — махнул рукой Иван. — Идем, показывай свою лавку.

От Сен-Жерменского аббатства, у стен которого друзья упражнялись в фехтовании, до Нотр-Дама, рядом с которым располагалась упомянутая Жан-Полем лавка, идти оказалось далеко — почти через полгорода. Извилистые мощеные улочки, трех— и четырехэтажные дома, высокие и узкие, лавки, мастерские, закусочные — приятели, конечно же, не удержались, пропустив по пути по стаканчику красного бордосского вина, которое, увы, оказалось кислым, зато дешевым. Девчонки‑цветочницы, поставив на мостовую корзины со своим товаром, призывно поглядывали на проходивших мимо людей, особенно — на молодых. Увидев вышедших из таверны приятелей — заулыбались.

— Купите цветы, господа! Подарите вашим дамам.

— Обязательно купим, — поклонился Жан-Поль. — Только на обратном пути.

— А ваш братец, наверное, другого мнения?

— Братец? — Нормандец расхохотался, кивнув на Ивана. — А, вы про моего кузена! Он от природы неразговорчив. Но его молчание вовсе не означает его согласия.

Иван ухмыльнулся — тоже еще, братец нашелся. Вообще-то да, они с Жан-Полем были похожи, и даже очень. Оба высокие, стройные, Иван, правда, чуть выше нормандца, оба блондины, только Жан-Поль чуть посветлее, ну и глаза у обоих разные, у Ивана — карие, а у нормандца — синие, словно море, вернее, как пролив Манш, на берегу которого Жан-Поль и родился. Да и по возрасту парни почти одинаковы — Ивану семнадцать, а нормандец на год старше.

Невдалеке от Нотр-Дама приятели перешли по мостику на остров Сите, в старый город, шли с опаской, оглядывались — не встретить бы кого из знакомых профессоров: Латинский квартал, где университеты, вот он, за спиной, рядом. Ну, Бог милостив, пронесло — никого не встретили, так и добрались почти до самого собора, то ли еще недостроенного, то ли постоянно перестраиваемого — но, в общем, ничего, красиво, Иван даже засмотрелся, пытаясь разглядеть сидевших на фронтоне химер.

— Ну, что уставился, будто в первый раз Нотр-Дам увидел? — Жан-Поль невежливо схватил приятеля за рукав. — Вон она, лавка-то, — там!

Кружевная лавка — впрочем, в ней продавались и перевязи, и плащи, и пуговицы, и еще какие-то галантерейные мелочи — и в самом деле располагалась недалеко от собора, на одной из многочисленных улочек, стиснутых домами так, что едва можно было разойтись двум встречным прохожим. Вот и Иван, уже на выходе из лавки, чуть было не столкнулся с какой-то знатной дамой в бирюзовом нарядном платье и желтой шелковой накидке на плечах. Естественно, дама была не одна, со служанками — видать, кружевная лавка и впрямь начинала пользоваться популярностью.

— Excusez-moi, madame, — едва не наступив даме на ногу, сконфуженно извинился юноша.

— О, non! — Дама, оказавшаяся совсем еще молоденькой девушкой с милым приятным лицом и большими серыми глазами, засмеялась, шутливо нахмурив брови. — Non madame! Mademoiselle!

— Pardont-moi, mademoiselle.

Иван приложил руку к сердцу, а прекрасная незнакомка, фыркнув, прошла мимо, едва не задев парня грудью. И, вдруг задержавшись на пороге лавки, чихнула… уронив на мостовую платок.

— Что ты стоишь, как пень, Жан? — тут же зашептал на ухо нормандец. — Видишь — платок! Подбери и галантно верни хозяйке. Какая симпатичная у нее мордашка! Эх, и повезло же тебе, парень!

— В чем же это повезло?

— А в том, что платки по Парижу просто так никто не разбрасывает! Иди, давай быстрей поднимай.

Иван так и сделал, правда сомневаясь — а правильно ли он поступает? От насмешника Жан-Поля можно было ожидать любой шутки. Впрочем, сейчас он, кажется, не шутил…

— Мадам… ой… Мадемуазель, вы, кажется, потеряли одну вещь… — Иван вошел в лавку и покраснел.

— Что? — Девушка в бирюзовом платье обернулась. Действительно — красавица! И очень юна. — Ах, это…

Взяв платок двумя пальцами, как показалось Ивану, небрежно, кивнула и отвернулась. Юноша постоял еще немного, переминаясь с ноги на ногу, но, больше ничего не дождавшись, вышел из лавки на улицу.

— Ну, как? — нетерпеливо осведомился Жан-Поль.

Иван лишь пожал плечами.

— Так она тебе понравилась? А?

— Гм… Скорее всего — да.

— Ну и наверняка ты ей.

— А вот в этом я совсем не уверен…

— Слушай, Иван! Не будь деревенщиной — платки даром не падают.

— Так, может, стоит подождать?

— О, нет! Как раз ждать и не следует — слишком уж это будет невежливо. Просто не торопясь пройдемся до Нотр-Дама.

— И что?

— Увидишь. Поверь, я в таких делах человек опытный.

Они уже подходили к площади, когда позади раздался вдруг нежный голосок. Иван обернулся — служанка. Черноглазая, в белом чепце, с остренькой хитрой мордочкой.

— Месье дворянин?

— Да. — Иван улыбнулся.

— А где месье проживает?

Юноша назвал адрес.

— Цветочная улица? — уточнила служанка. — Та, что между Латинским кварталом и аббатством Святой Женевьевы?

— Да, именно там. Доходный дом господина Будена. Каменный, четырехэтажный — он там один такой.

— Знаю. Спасибо, месье.

Поклонившись, служанка убежала… И, кажется, где-то позади мелькнуло бирюзовое платье.

— Тебе следует ждать визита, — хохотнул нормандец.

— Визита? — Иван неожиданно ощутил испуг. — Неужели эта девушка — явно не из простых — явится в наши апартаменты? Нет, они, конечно, неплохи, но…

— Ох, Жан, друг мой. — Жан-Поль притворно вздохнул. — Не обижайся, но видно, что ты из глубокой провинции и рассуждаешь как замшелый провинциал! Скажи на милость, с чего ты взял, что прекрасная незнакомка нанесет тебе визит? Конечно же, она пошлет за тобой служанку! Как вовремя мы купили тебе кружевной воротник — сразу видно столичного человека. Гм… — Нормандец вдруг замолчал, задумался, искоса посматривая на приятеля. — Плащик у тебя, конечно, тот еще… но покупать новый и дорогой ни к чему, плащ попросим у Мелиссье, ну, ты его знаешь, ларошелец, что снимает комнату этажом ниже.

— А, Рене! — кивнул Иван. — Приятель нашего Митрия.

— Да-да, Рене Мелиссье дружит с Мити. — Как и все студенты, Жан-Поль довольно смешно называл Митьку — Мити, с ударением на последний слог. — Тем более — не откажет! Этот Мелиссье — хороший парень, несмотря на то что гугенот.

— Ты не любишь гугенотов, Жан-Поль, — негромко констатировал факт Иван. — А ведь ваш король Анри еще лет шесть назад подписал эдикт в Нанте…

— Да-да, — недовольно прервал нормандец. — Подписал. Так было нужно ради единства страны и прекращения гражданских войн. И какое же единство он получил?! — По всему чувствовалось, что своими словами Иван задел приятеля за живое. — У гугенотов осталось двести крепостей! Двести! Они пользуются привилегиями, налоговыми льготами и у себя на юге и юго-западе, по сути, творят, что хотят. Так что у нас теперь две Франции, Иван. Одна — добрых католиков и другая — гугенотская.

Жан-Поль немного помолчал и продолжил:

— Я, конечно, не истовый католик… грешен. Но что касается любви или нелюбви к гугенотам… Знаешь, Иван, мне было десять лет, когда гугеноты ворвались в наш городок. Осквернили и разрушили церковь, убили кюре… да много чего творили… До сих пор в дрожь бросает от всех этих мерзостей.

— Понимаю, — тихо отозвался Иван. — Но ведь ты сам только что сказал, что Рене — неплохой парень. А ведь он гугенот!

— Да — Рене неплохой парень. — Жан-Поль согласно кивнул и — уже шепотом — добавил: — Только он был бы еще лучше, если б сменил гугенотскую веру на католическую.

Таверна хромого Ферми, что на улице Зеленщиков, неподалеку от моста Шанж, и впрямь оказалась на удивление уютной и недорогой. Заказав под вино парочку жирных каплунов, друзья уселись за стол и в ожидании заказа неспешно потягивали сидр из больших деревянных кружек.

— Как Париж? — неожиданно поинтересовался Жан-Поль. — Нравится?

— Красивый город. Особенно — Нотр-Дам, Сите, Ратуша.

— О! Видел бы ты Нормандию! Море, рыбацкие лодки, вечнозеленые поля с пасущимися тучными стадами, вязовые и буковые рощицы, желтые гнезда омелы.

— Ну, омелы везде у вас много. И вот насчет красоты…

— Постой-ка, Иван. Можно тебя кое о чем попросить?

По тому, как нормандец прикусил губу, по прищуру глаз Иван понял, что просьба окажется непростой. Тем не менее готов был выслушать.

— Видишь ли, Жан… — Жан — так обычно здесь называли Ивана, и только близкие друзья правильно выговаривали имя. — Что ты делаешь в субботу, в день святого Матиаса?

— В субботу? — Иван почесал затылок. — Еще не знаю. А что?

— Не согласился бы ты вместе со своим другом Прохором постоять некоторое время у дверей одного дома в Сите близ Нотр-Дама. Видишь ли, я хотел бы проучить одного наглеца…

— И ты просишь в этом о помощи?!

— О, нет, нет: если б можно было проткнуть его шпагой — я бы вас ни о чем не просил. — Жан-Поль натянуто улыбнулся. — Сей наглец — подлого звания, но он оскорбил меня… А я ведь неплохо дерусь… Но боюсь, как бы не помешали стражники.

— Стражники?

— Да, вот бы вы с Прохором устроили там, у дома, хорошую свалку сразу же после мессы. Недолго, но мне бы вполне хватило этого времени. А?

— Ну и просьба у тебя! — Иван покачал головой. — Драку какую-то устроить. Что ж, дело нехитрое. Поговорю с Прохором — уж тот согласится поразмять кулаки, тут и думать нечего.

— Да, Прохор отличный боец! Как-то показал мне пару ударов.

— Нас с Митькой тоже учил. Одно слово — кулачник.

— Так, значит, поможете?

— Да поможем, чего там…

— Эй, трактирщик! Как там наши каплуны?

Каплун оказался вкусным, как и вино, и Иван отдал должное местной кухне. Жан-Поль что-то говорил, смеялся, махал рукой знакомым; Иван его не особо слушал, жевал молча — думал. Вообще, кажется, нормандцу можно было доверять. Они все подружились за зиму: те, кто квартировал в доме господина Будена. А все началось еще в октябре, когда приехали и королевской волею определились в университет. В университет-то определились, а вот с жильем оказалось хуже. Можно было бы, конечно, снять недорогой пансион, но все упиралось в деньги — а их приходилось экономить, ведь было неизвестно, как долго ребятам придется прожить во Франции. Кто-то из братьев-студентов посоветовал поискать небольшие апартаменты в доходных домах, и тут нарисовался Жан-Поль, у которого как раз имелся на примете подобный домишко, вернее — апартаменты. Господин Буден с охотой сдавал студентам комнаты на двух верхних этажах, правда, на одного цена — полсу в день — выходила все ж таки дороговатой, а вот если поделить на двоих…

В общем, Жан-Поль уговорил. И ребята о том не пожалели — апартаменты у господина Будена в самом деле оказались славными. Уютные комнатки с цветами, ширмами и двумя деревянными кроватями — почти совсем без клопов! — а после полудня в распахнутые ставни вовсю светило солнце.

Одну комнатку заняли Прохор с Митькой, другую, соседнюю, — Иван и Жан-Поль. Столовались все вчетвером, ну и языковая практика была богатой. Нормандец поначалу смеялся над выговором новых друзей, но потом ничего, привык и даже похваливал иногда Ивана, приговаривая: «bien», «bien», «tres bien».

Вообще, занятный оказался тип, этот Жан-Поль д’Эвре. Потомок разорившегося дворянского рода — из так называемых «людей шпаги», — он, будучи парнем храбрым, оказался к тому же и весьма неглуп, здраво рассудив, что искать богатств на королевской службе без покровителей — дело долгое и, можно даже сказать, гиблое. От махания шпагой на поле брани богаче не станешь — да и крупных войн король Генрих сейчас не вел, так, одни мелкие стычки, в которых не добудешь ни богатства, ни особой славы. Другое дело — взять в свои руки какую-нибудь государственную должность, скажем, прокурора или начальника канцелярии провинции. Уж тут и почет, и деньги. Превратиться, так сказать, из «дворянина шпаги» в «дворянина мантии», как называли богатых буржуа, покупавших придворные должности, земли, дворянство. Правда, таких «выскочек» истинные аристократы презирали… что ничуть не трогало хитрого нормандца. Как он любил говорить:

— Из окон собственного особняка легко плевать на любое презрение!

Такой вот не совсем типичный был дворянин. Денег на покупку любой, даже самой маленькой должности у Жан-Поля, естественно, не было — приходилось искать обходные пути. И такой путь он нашел — учеба на юридическом факультете Сорбонны. Надо сказать, это был неплохой выбор. Правда, каким образом он скопил на учебу деньги — нормандец умалчивал, впрочем, на эту тему его особо и не расспрашивали. Не хочет человек говорить — не надо, мало ли у кого какие тайны имеются? Вон, хоть те же Прохор с Митькой — по сути, беглые тяглые людишки Тихвинского Богородичного монастыря!

— Ну, так не забудешь про день святого Матиаса? — еще раз спросил Жан-Поль, заедая вино овечьим сыром. — Ведь скоро уже.

— Да не забуду, — хохотнул Иван. — Правда, надо еще с Прохором поговорить. Ну, уж тот не откажет. Ему драку устроить — в радость. Поди, соскучился по кулачным боям. В Тихвине-то частенько стенка на стенку сходился.

— Тик-вин? — переспросил нормандец.

— Это его родной… эээ… не вилль — город… посад… Как же по-вашему — посад? А, пусть будет — «город». Послушай-ка, Жан-Поль, а ты бывал в Алансоне?

— Бывал, конечно. Ведь это очень близко от моих родных мест.

— Там есть королевские оружейные мануфактуры, хотелось бы их посмотреть. Так, из чистого любопытства.

Жан-Поль хохотнул:

— Хочешь — посмотришь! Съездим в июле. Мне и самому хочется, давненько уже не был на родине.

— Ну и славно, — подвел итог Иван. — А Прохора я уговорю, ты не сомневайся.

На том и порешили. Просидели в таверне почти до самого вечера, а едва солнце склонилось где-то над воротами Сен-Мишель, поспешили домой — улицы Парижа с наступлением темноты были небезопасны, а понапрасну рисковать не хотелось.

Дома Иван не удержался, похвастал нежданным знакомством, вернее, начал-то тему Жан-Поль, едва уселся за стол немного перекусить перед сном. На этот раз всех угощал Митрий — сумел заработать переводами с латыни, которую деятельно изучал наравне с французским.

— Этот увалень Робер такой забавный, — рассказывая, потешался Митрий. — В латыни — ни в зуб ногой, а ведь уже третий год учит.

— Он и в других науках так же, — засмеялся Жан-Поль. — Пикардийцы — они ж тупые, все равно как валлоны. Рассказывают, даже время по часам определять не умеют — придут к Часовой башне и у прохожих спрашивают. Потеха!

— Неужто такие тупые? — изумился Иван. — Болтовня все это.

— Не скажи — зря-то болтать не будут.

Митрий, улыбаясь, откупорил небольшой бочонок вина, с важностью разлил по кружкам — еще бы, он ведь угощал-то, на собственные, заработанные на чужбине деньги. Своим умом заработанные, не чем-нибудь, недаром ведь с детства прозвали — Митька Умник. Худой, темно-русый, с серыми большими глазами, Митрий был самым младшим из русской троицы — не так давно ему едва миновало пятнадцать. Тем не менее с ним все считались — ум, он и в Африке ум, тем более такой въедливый, как у Митьки. Сестра еще была у Митрия, Василиска, а кроме сестры, никого и ничего не было. Хотя нет — домик-то сестрице все же купили. Эх, и красива была дева — статная, синеокая, с толстою темно-русой косою. Иван, взглянув на Митьку, вспомнил вдруг Василиску, взгрустнул, искоса посмотрев на только что вошедшего Прохора. Прохор был старше его на целый год, высоченный, крепкий, кулаки что пушечные ядра, косая сажень в плечах, кулачные бойцы его так и прозвали — Пронька Сажень, дрался Прохор знатно, да и не дурак был, только вот не очень-то глянулась ему всякого рода ученость. Чем книжицы-то читать, так лучше лишний раз кулаком помахать — все веселее!

Прохору тоже нравилась Василиска, сильно нравилась. Однако девчонка избрала Ивана, а Проню, при расставании, нарекла братом, так вот…

— Садись, братец Проша! — приветствовал друга Митька. — Поведай, где бродил, что поделывал?

— Старине Пьеру ворота чинить помогал, — потеребив окладистую рыжеватую бородку, довольно отозвался Прохор. — Он, Пьер-то, хоть и знатный кузнец, а все ж не молод уже — сила в руках не та.

Все это, естественно, Прохор произнес по-русски, ибо французскую речь меж своими не жаловал, поскольку плохо ее знал, а узнать лучше ничуть не стремился, не было у него такого желания — иное дело кулаками помахать или, вот, помочь кому по кузнечной части — Прохор ведь в прежней своей, тихвинской жизни молотобойцем служил у Платона Акимыча Узкоглазова, кузнеца, спору нет, знатного, правда, как оказалось, страшного интригана, ну, да это уж другая история. Короче, свое ремесло парень туго знал, чем, не без основания, и гордился.

Любопытный Жан-Поль хотел было попросить Митрия или Ивана перевести Прохоровы слова, да не успел — в дверь как раз постучали.

— Все свои давно дома сидят, — пошутил Иван. — Ну, заходи, кто там…

— Не помешаю? — в приоткрывшейся двери показалась круглая физиономия ларошельца Рене Мелиссье. Иссиня-черные кудри, темные глаза, крупный породистый нос, небольшие усики — Рене был парнем видным и нравился девушкам, в особенности — цветочницам и служанкам, и даже небольшой рост его не был в этом помехой.

— Ого, вижу, все в сборе, даже Жан-Поль здесь, — войдя, поклонился Рене. — Что-то не видал сегодня на лекции ни тебя, ни Жана. Небось, решили предпочесть общество веселых девиц скучнейшим словесам старого черта Мелье?! Я бы тоже так сделал, только вот не с кем было, а одному — скучно. Жаль, вас не встретил.

— Мы у Сен-Жермена фехтовали, Рене.

— Ах, вы еще и фехтовали? Ну, молодцы, ничего не скажешь.

— Да ты садись, садись, — пригласил Митька. — Выпей вот с нами вина.

— Вкушать вино — грех. — Рене резко посерьезнел, потом не выдержал, фыркнул. — Впрочем, в хорошей компании — можно. Собственно, я зашел переговорить с Прохором…

Нормандец открыл было рот — наверняка сказать что-нибудь обидное, нет, не лично про Рене, а про гугенотов вообще, — но Иван быстро пресек подобную опасность, заговорив о парижских лавках. Заодно похвастался обновкой — воротником брабантского кружева.

— Ну, — поцокал языком Рене. — Теперь все аристократки в Париже — твои! Можешь даже иногда этак прогуливаться около Лувра, главное, чтоб воротник был издалека виден.

— К такому б воротнику еще и плащ, и шитую серебром перевязь, — поддакнул хитрый нормандец. — Не знаешь, где все это взять, хотя бы на время?

— Плащ могу одолжить. — Рене усмехнулся. — А вот перевязь… О! Спросите-ка у Робера Перме, он живет на…

— Знаю я, где он живет, — махнул рукой Митька. — Этот Робер Перме — потешный такой увалень, так?

— Так, так, правильно ты сказал — увалень.

— Ну, стало быть, перевязь раздобудем.

Раздобыли и перевязь, и плащ, и даже новые перья на шляпу — всем этим охотно занимался Жан-Поль, поставивший дело так, что его русский друг быстро приобрел весь внешний лоск молодого парижского аристократа из довольно небедной семьи. Парень стал — хоть куда, вот только «belle inconnu» — прекрасная незнакомка — что-то не давала о себе знать до самого четверга. Но вот в четверг, в день поминовения Орлеанской девственницы Жанны…

Вообще-то был уже не день, но и не совсем вечер, а то, что французы называют «de l’apres midi» — после полудня. Иван как раз вернулся из университета, вернулся быстрее всех — Прохор остался помогать кузнецу Пьеру, Митрий задержался по пути в книжной лавке, а Жан-Поль, по своему обыкновению, торчал в какой-то таверне. Звал и Ивана, да тот отказался в тайной надежде — а вдруг прекрасная мадемуазель подаст хоть какую-то весточку? Вдруг?

И в дверь постучали. Легко так, даже, можно сказать, пикантно. Иван давно уже научился определять, кто как стучит: Митька — сухо, сдержанно, Жан-Поль, наоборот, трескуче-эмоционально, Рене — четко разделяя удары: тук-тук-тук, ну а Прохор — громко и неудержимо, словно кулаком в лоб. Ну а сейчас все было иначе, совсем иначе…

— Кто там?

Сердце юноши дрогнуло.

— Не здесь ли проживает месье Иван из Русии?

— Да, это я. — Иван рывком подскочил к двери.

Служанка! Та самая! С хитрой лисьей мордашкой.

— Моя госпожа хочет вас видеть, молодой господин, чтобы лично выразить свою признательность и благодарность! Конечно, если это возможно и если у вас нет более неотложных дел.

— Дел? Нет-нет. — Иван вдруг ощутил, как пересохло в горле. — Я… готов. Куда прикажете идти?

Служанка улыбнулась:

— Идите за мной месье. Это не так далеко.

Не забыв накинуть на плечи роскошный, голубой, затканный золотом плащ гугенота Рене, Иван вслед за служанкой спустился по скрипучей лестнице доходного дома и растворился в сгущающейся полутьме узеньких улиц Латинского квартала. Шли и правда недолго — миновав Старый город, прошли рядом с часовней Сен-Шапель, затем по мосту Шанж перебрались на правую сторону Сены, где селились в основном богатые аристократы и приобретшие дворянство и должности буржуа — «люди мантии». Там и остановились, где-то между Гревской площадью и Шатле, остановились у богато украшенного входа в один из особняков с резным фронтоном и большими застекленными окнами.

— Прошу вас, мой господин, пройдите во-он по той улочке. — Служанка кивнула куда-то вбок. — Немного подождите там.

Иван пожал плечами: подождать так подождать — даже интересно. Долго ждать не пришлось — в увитой плющом стене вдруг распахнулась небольшая дверца.

— Сюда, месье Иван!

Юноша не заставил себя долго упрашивать, оказавшись вдруг в небольшом прелестном саду с тщательно подстриженными кустами, беседками и бегущим неизвестно куда ручьем.

— За мной, месье.

Пройдя сад, Иван поднялся по неширокой лестнице на галерею, потом, войдя в высокие резные двери, оказался перед целой анфиладой роскошно обставленных комнат, обитых разноцветным шелком — голубым, розовым, желтым.

— Ты привела его, Аннет? — внезапно послышался нежный голос.

— О да, госпожа.

— Так пусть войдет!

Обернувшись, служанка откинула портьеру, за которой виднелся уютный альков с парой резных полукресел и широким турецким диваном. На диване, опираясь на левую руку, возлежала «belle inconnu» в переливающемся муаровом платье с обширнейшим декольте, почти не скрывавшем изящную грудь. Золотистые волосы красавицы ниспадали на плечи, серые искрящиеся глаза излучали смешанную с любопытством признательность.

«Ну, надо же! — непроизвольно подумал Иван. — Всего-то навсего платок поднял».

— Входите же, славный юноша. — Девушка сделала широкий жест рукой. — Садитесь и будьте как дома. Признаюсь, как только услышала на улице ваш акцент, так сразу же захотела познакомиться с вами. Простите мне мое любопытство, надеюсь, оно не оторвало вас от важных дел?

— О, что вы, что вы…

— Служанка сказала — вы русский?

— Да, из России.

— О, как это интересно! Скажите что-нибудь по-русски.

— Вы — очень красивая!

— Кра-си-ва… А что это значит?

— Tres belle… — Иван покраснел.

— О! — Незнакомка шутливо погрозила ему пальцем. — Давайте выпьем вина. За наше знакомство. Вас зовут Иван, так?

— Так. Иван, Леонтьев сын. Служилый человек.

— Да-да, я знаю со слов Аннет. Вы дворянин.

— Из детей боярских. У нас это чуть выше, чем просто дворянин.

— Интересно. Пейте, пейте же… Расскажите мне о России.

Иван стал рассказывать. Сначала немного, потом, увлекаясь, все больше и больше. О золотых куполах церквей, о Красной площади, о Преображенском соборе и Грановитой палате, о многих деревянных церквях, настоящем резном чуде, которые пришлось повидать. Девушка слушала с интересом, иногда с восхищением хлопала в ладоши, по всему видно было — рассказ гостя ее занимал, вызывая иногда весьма непосредственную реакцию, чересчур непосредственную для знатной дамы, коей, несомненно, являлась «бель анконю». Впрочем, почему — незнакомка?

— А вас как зовут? — решился наконец Иван. — Позволено ли мне будет узнать?

— Камилла, мадам де… Впрочем, лучше называйте меня мадемуазель, я ведь еще не очень стара, не правда ли?

— О…

— А мой муж… поверьте, вам совсем ни к чему знать его имя… Он совсем чужой для меня человек. Я здесь как птица в золотой клетке. Не улетишь, и не только потому, что — клетка, но во многом — потому, что из золота. О, из золота куются самые крепкие цепи! Впрочем, что об этом? Чему вы учитесь?

Иван улыбнулся:

— Можно сказать — всему. Всему, что может быть полезно моей родине. Юриспруденция, финансы, мануфактуры, добыча угля и металлов, корабельное дело — все. Конечно, я понимаю, что не получится охватить все, поэтому больше времени уделяю юриспруденции, экономике и финансам.

— Да, это все так сложно! Вы надолго у нас?

— Думаю, еще полгода, год.

— Что ж, не сомневаюсь, что за это время вы многому сможете научиться. — Камилла моргнула и улыбнулась настолько очаровательно, что у юноши заныло сердце.

— Вы умеете танцевать?

— К сожалению, еще не успел овладеть сим тонким искусством, — честно признался гость.

— О, это просто, я вас сейчас научу. Вставайте же!

— Почту за честь…

Камилла подошла к небольшому столику, раскрыв стоявшую на нем небольшую шкатулку — тут же послышалась нежная музыка: динь-динь-динь, динь-динь-динь…

— Дайте мне вашу руку, — шепотом попросила красавица. — Нет, не ту, левую. Правой обнимите за талию. Крепче… И — раз… И — два… Левая нога вперед… Теперь правая… Теперь все вместе — налево… ап! Ой!

— Прошу извинить. — Иван покраснел — все ж таки наступил девчонке на ногу.

— Нестрашно, — засмеялась та. — А вы способный ученик, Иван! Еще пара-тройка занятий — и будете блистать на балах. У вас в Русии есть балы?

— К большому сожалению, нет.

— Ах, как это грустно! И-и — раз, два, три… Раз, два, три… Хорошо-хорошо, молодец… Не стесняйтесь, держите меня крепче.

Ох, куда уж было крепче — Иван чувствовал под тонкой тканью жар трепетного молодого тела и краснел. А Камилла смеялась, видать, ей доставляло несказанное удовольствие вводить молодого человека в краску. С юноши градом катился пот.

— Жарко, — улыбнулась красавица.

Взяла со стола веер, обмахнулась, потом повернулась к гостю спиной:

— Знаете, Иван, лиф такой тугой… Немножко ослабьте завязки… Видите их?

— О, да…

Дрожащими руками Иван развязал шелковые шнурки, прикоснувшись пальцами к шелковистой коже.

— Еще, еще… Смелее!

Юноша оголил всю спину красавицы, и лиф теперь держался лишь чудом… Впрочем, уже не держался — резко обернувшись, Камилла явила пылкому взору гостя все свои стати — налитую любовным соком грудь, тонкую талию, плоский живот с темной ямочкой пупка.

— Целуй меня… — облизав губы кончиком языка, прошептала молодая женщина. — Нет, не сюда. Сначала — в грудь… Так…

Она застонала, ловко освобождаясь от корсета; миг — и туда же, на пол, полетела одежда Ивана…

Камилла оказалась настоящим фонтаном страсти, то ревущим, как водопад, то нежным, как мягкий апрельский дождик. Стеная и изгибаясь, красавица, казалось, воплощала в жизнь все свои тайные желания и греховные мечты, причем ничуть не стесняясь, так что и Иван скоро перестал стесняться тоже.

— О, ты хороший любовник, Иван, — улыбаясь, похвалила Камилла. — Лишь кое-чему тебя подучить… А ну, хватит спать! Иди-ка ко мне, милый…

Уже под утро женщина подошла к окну — обворожительно нагая и совершенная, словно статуя греческой богини.

— Солнце встает, — обернувшись, улыбнулась она. — Тебе пора.

— Я… я еще увижу тебя?

— Быть может… Да, чуть не забыла, у меня есть к тебе одна просьба…

— Я исполню любую!

— Ничуть не сомневаюсь. Знаешь дом Равильяка на площади у Нотр-Дама? Впрочем, не важно, знаешь ли… Аннет тебе покажет. В субботу, сразу после обедни, устрой там хорошую потасовку!

— Чего? — Ивану показалось, что он ослышался.

— Ну, драку или как там у вас это называется? Так, чтобы стражники некоторое время не смогли бы подняться в дом, понимаешь? Это нужно мне… и моей доброй подруге.

— Хорошо. — Иван кивнул. — Просишь — сделаю. А теперь, похоже, мне пора уходить?

— Да… Впрочем, нет… Что бы ты хотел от меня на память?

— Только один поцелуй!

— Так иди же сюда, милый!

А потом Камилла долго смотрела в окно, наблюдая, как, выйдя из переулка, ее ночной гость пошел вдоль по улице, направляясь к мосту Шанж. Оглянется — или нет? Оглянулся! Камилла поспешно задернула штору и вздохнула. Славный мальчик… Жаль, что придется его… Жаль…

Целый день Иван не мог прийти в себя, все вспоминал, думал. Отошел лишь к вечеру, когда явились друзья. Митька, как всегда, принялся рассказывать очередную парижскую байку, которые во множестве собирал на городском рынке, Жан-Поль поошивался немного, а потом, заняв у Митьки несколько су, ушел, наверняка в какую-нибудь таверну или лупанарий — веселый дом. Прохор отсутствовал — верно, все еще чинил ворота вместе с кузнецом Пьером.

— А история ух и страшенная, — наливая вино, увлеченно повествовал Митрий. — Лет полтораста, а то и двести назад жил да был некий барон Жиль де Рэ по прозвищу Синяя Борода, сподвижник Орлеанской девы Жанны. После того как Жанну сожгли, барон отошел от дел и заперся у себя в замке. Жил себе да поживал, только вот местный люд начал вдруг примечать, что в окрестностях замка де Рэ начали ни с того ни с сего пропадать дети. Ну, когда цыганские ребятишки пропадали или там у кого из бедняков, тогда, конечно, никто ничего не замечал, а вот когда пропали детки богатых купцов… вот тогда зачесались! А тут вдруг слухи прошли, что этот самый барон де Рэ занялся, пес, черной магией. Не знаю уж, философский ли камень он там искал, иль чего похуже, а только заинтересовалась им инквизиция. Сильно заинтересовалась, особенно когда купцы хорошо заплатить пообещали. Ну, раз обещали — вот вам и расследование. Оцепили замок… надо сказать, барон и не сопротивлялся, то ли не хотел, а скорее всего, чувствовал, что зажился он на этом свете, тем более в таких жутких руках — у самого дьявола.

— Ну, ты дьявола-то не приплетай, — глотнув вина, заметил Иван. — Рассказывай, как дальше было.

— Да как дальше… Нашли у этого барона сотню, а то и больше детских костей да маринованные сердца, желудки, головы…

— Тьфу ты, Господи!

— Вот и я говорю — не к столу будь сказано.

— И что с бароном?

— Да ничего. Сожгли, не говоря худого слова. Говорят, барон перед смертью очень доволен был, радовался.

— Радовался? Чему?

— Так ведь из диавольских лап вырвался — мученическую смерть принял.

— Ох, и расскажешь же ты, Митрий! И обязательно на ночь надо, чтоб, значит, этот самый де Рэ приснился.

— Ну уж. — Митрий развел руками. — За что купил, за то и продаю. Вино еще будешь?

— Давай… Слушай, давно спросить хочу: Рене о чем с Прохором гутарил?

— Да помочь просил. Обидчики у него, вишь, есть — так попросил отколошматить. А нашего Проню, сам знаешь, хлебом не корми, но подраться дай. Согласился, конечно…

— Так-так! — насторожился Иван. — Переговоры через тебя велись?

— А то через кого же?

— Тогда скажи-ка: где и когда будет драка?

— Хм… — Митька ненадолго задумался. — Когда — помню. В день святого Матиаса, сразу после обедни, а вот где…

— Случайно, не у Нотр-Дама?

— Ну да, там! А что?

— Да так, ничего… — Иван задумчиво покачал головой и лишь шепнул сам себе: — День святого Матиаса, Нотр-Дам… Чудны дела твои, Господи!

 

Глава 2

День святого Матиаса

14 мая 1604 г., Париж

Дом оказался угловым, над дверьми Иван разглядел маленькие баронские короны, впрочем, весьма тусклые. Вероятно, не так давно здание принадлежало разорившемуся аристократу, а вот теперь, судя по всему, было выкуплено кем-то из нуворишей. Хотя за окнами виднелись портьеры, общее впечатление говорило о том, что дом, скорее всего, пока еще нежилой.

Славная погодка выдалась в этот праздничный день. Хотя с утра небо хмурилось и, казалось, вот-вот разразится дождь, но часам к одиннадцати налетевший ветер разогнал облака и тучи и, расчистив лазурь небес, утих, словно бы прилег отдохнуть после тяжелой работы. Яркое, палящее от Нотр-Дама солнце слепило глаза, и Иван приложил ладонь козырьком ко лбу, силясь разглядеть: что за толпа собралась на площади у собора? Богато одетые люди, дамы и господа, в шляпах с пышными плюмажами и разноцветных плащах, солдаты в блестящих кирасах — это все в центре, у входа в собор, по краям же собрался народец попроще — мелкие торговцы, ремесленники, небогатые буржуа.

— Чего они там собрались-то? — потирая руки, весело поинтересовался Прохор. Парня можно было понять — опытный кулачный боец, он давно томился без любимой забавы — мелкие драки в тавернах не в счет — и теперь рад был показать все свое умение. Митрий с Иваном вовсе не разделяли его веселья, Митька вообще бы не пошел сюда и не пустил бы друзей — уж больно подозрительным казалось ему затеянное предприятие. И, главное, затеянное-то — кем? Католиком Жан-Полем д’Эвре и — независимо от него — гугенотом Рене Мелиссье. Вот уж поистине странная парочка! Хотя, похоже, они вовсе не догадывались о том, что попросили друзей об одном и том же. Ну, конечно же, не догадывались, ведь Жан-Поль просил устроить потасовку Ивана, а Рене — Прохора. О том, что имелась еще одна заинтересованная в этом деле особа, Иван, подумав, никому не сказал. Зачем? Однако сам, как и Митрий, считал все обстоятельства крайне подозрительными. И тоже не пошел бы, и отговорил бы Прохора, если бы не данное слово. Ведь обещал! И не только Жан-Полю, но и «бель анконю» Камилле. О Камилла! При одном воспоминании о проведенной с красавицей ночи юношу до сих пор бросало в дрожь.

— Эвон, кажись, заходят, — поглядев в сторону Нотр-Дама, негромко заметил Митрий. — Не пора нам начинать?

— Пожалуй, рановато.

Иван задумчиво поправил на плечах плащ — тот самый, голубой, с затейливым золотым шитьем, который так и не успел еще вернуть Рене — пытался, но ларошельца в последнее время трудно было застать дома. И где его носило? Наверное, там же, где и Жан-Поля.

Стоявший чуть в стороне Прохор небрежно оттеснил плечом парочку прохожих, едва не наступивших ему на ногу, — у дома постепенно собиралась толпа из тех, кто не смог попасть в Нотр-Дам на мессу. Рылом не вышел или еще по каким причинам… Судя по одежке собравшихся — скорее первое. Не полные клошары, конечно, но и не очень-то приличные люди, так, серединка на половинку. Уж, конечно, было с кем подраться! Прохор скосил глаза на друзей. Те выглядели как истинно благородные шевальёе, особенно Иван в щегольском плаще, со сверкающей на груди перевязью, в широкополой шляпе с плюмажем. Впрочем, и Митрий старался не отставать от него — такого шикарного плаща у отрока, конечно, не было, как и перевязи, и шляпы, зато имелся ярко-голубой берет, украшенный длинным павлиньим пером, и короткий камзольчик дивного ядовито-желтого цвета, от которого у неподготовленного человека запросто могло свести скулы. Где он раздобыл этот камзол — Митька не рассказывал. Но смотрелся неплохо, этаким провинциальным дворянчиком с юга — гасконцем или беарнцем.

А публика вокруг одевалась куда как проще. И уже не раз и не два толпившиеся у дома люди — не клошары, но что-то вроде — кидали на всю компанию весьма недоброжелательные взгляды.

А и хорошо! А того и надо!

Прохор снова потер руки и нетерпеливо взглянул на Ивана — пора?

Иван хотел было кивнуть, что — пожалуй, но не успел: какие-то оборванцы вдруг ни с того ни с сего привязались к Митьке — один схватил его за руки, другой сбил наземь берет.

Не говоря ни слова, Прохор вмиг оказался рядом с парнем и, схватив обоих забияк за шиворот, ударил лбами. Те в изумлении завалились на мостовую. Кто-то из толпы попытался протестовать… только попытался… Вернее — попытались немного, так, человек пять, шесть…

Эх, как разошелся Прохор! Любо-дорого смотреть! Первого, кто выскочил, встретил смачным ударом слева, следующего угостил правой — да так, что бедняга, пролетев саженей пять, прямо-таки впечатался в стену.

Тут уж налетели остальные — пошла потеха! Прохор постепенно входил в раж, но бился с умом, постоянно контролируя, что делается сзади. А там кто-то пытался наскочить с кинжалом — Иван быстро просек это и выхватил шпагу. Звякнув, выбитый из руки клошара кинжал полетел на мостовую. Толпа быстро сгущалась, привлеченная азартом хорошей драки, и вот уже стало не пошевелить рукой, хотя Прохор все еще пытался действовать…

— Иванко, берегись! — вдруг завопил Митрий и, осклабясь, вцепился зубами в руку человека в сером плаще. Тот ударил отрока кулаком в лицо. Иван рассвирепел, пытаясь в свою очередь достать «серого», что, однако, было весьма затруднительно сделать. Толпа шумела, кричала, дралась… Отпустив Митьку, «серый» вдруг неожиданно возник рядом с Иваном. Ловкий малый. И ему определенно что-то надо. Ага, вон что-то блеснуло в руке. Кинжал? Кистень?

Собрав силы, Иван рванулся в сторону, ощутив, как острое лезвие вспороло одежду. Ах ты, гад! Юноша попытался перехватить шпагу, словно копье — иначе ею невозможно было сейчас действовать…Но «серый» ужом ввинтился в толпу… оп… и возник уже в другом месте. Что-то поднял… Арбалет! Небольшой, со стальным луком, такой удобно прятать под одеждой. Иван резко пригнулся. И вовремя! Над головой его со свистом пролетела стрела, насквозь пронзив какого-то уличного мальчишку — торговца водой или разносчика. Парень закричал, задергался, на губах его появилась кровавая пена…

И тут вдруг громыхнул выстрел!

Потом — еще один!

Толпа затихла на миг, чтоб разразиться громом.

— Король! — закричали рядом. — Кто-то стрелял в короля!

— Во-он с этого дома палили. Я сам слышал!

— Нет, вон с того!

— Смотрите-ка — стражники!

— Сматывайся, ребята! Эти уж, кто прав, кто виноват, разбирать не будут, похватают всех.

Толпа враз пришла в движение, повинуясь каким-то своим особым законам. Иван ощутил вдруг, что он сам никоим образом не может противостоять взорвавшемуся инстинкту толпы, словно бы она была сейчас огромным живым существом, а он, Иван, как и Прохор, и Митька, как и все здесь, являлся лишь частью этого существа — мускулами, ушами, ногами и, может быть, кровью. Толпа несла своих членов, как освободившаяся от зимнего панциря река несет льдины. И неизвестно — куда.

Иван помотал головой, силясь освободиться от навалившейся власти исполинского, состоявшего из множества людей существа. Высвободив руки, оперся на плечи соседей, подпрыгнул, оглядывая узкую, запруженную народом улицу. Ага! И в конце, и в начале ее сверкали панцири стражников. Окружили! Заперли! Теперь либо перебьют всех, либо… либо будут искать зачинщиков. Стреляли в короля?! Иван закусил губу. Боже! Если так, то в какую же гнусь они вляпались! Вернее, не вляпались — их втянули. Жан-Поль, Рене и… «бель анконю» Камилла! Так вот в чем… Впрочем, сейчас не время для размышлений — выбраться бы, унести ноги!

Иван внимательно осмотрелся по сторонам, к вящей радости своей обнаружив не столь уж и далеко от себя Прохора с Митькой.

— Эй, парни! — громко закричал он по-русски. — Давайте вон к той стене. Проша, помоги Митьке.

Прохор кивнул, зацепил отрока рукою, потащил, раздвигая плечом мятущийся люд. Иван, чувствуя, как рвется на плечах плащ, поспешно пристроился друзьям в кильватер. Не так уж и далеко казался дом — но как трудно было до него добраться, пронзить, проникнуть, проскользнуть сквозь толпу. Где-то внизу раздались крики ужаса и боли — видать, кого-то затоптали, — а солдаты в блестящих панцирях, захватив всех в ловушку, остановились, выставив вперед алебарды.

— Проходи по одному!

Оп! Трое друзей наконец оказались у стен дома, вдоль нее и пошли… пока вдруг кто-то не схватил Ивана за руку.

— За мной, быстрее…

— Я не один…

Незнакомец — кряжистый, в черном плаще — не оглядываясь, расталкивал плечом попадавшихся на пути людей. Иван кивнул своим — чем черт не шутит? И все трое быстро — насколько это было возможно — зашагали вслед за неведомым проводником. Шли недолго — в стене вдруг обнаружилась дверца, на миг распахнувшаяся, как раз успевая пропустить всех, кого надо. Впрочем, провожатый тут же захлопнул ее и наконец обернулся.

— Господи! Ты не Рене?! — с досадой воскликнул он.

— Мы его друзья, — быстро сообщил Иван. — Видишь, на мне его плащ.

— Он-то меня и спутал…

Лицо у незнакомца оказалось неприятное, скуластое, с широким носом и маленькими, подозрительно смотревшими глазками.

— Мы помогали Рене, — негромко произнес Митрий. — Он нас просил.

— Ладно. — Немного подумав, незнакомец кивнул. — Видите, там, за кустами, дверь?

— Ну да.

— Это черный ход. Идите в дом, а уж там попытайтесь выбраться сами. Я бы посоветовал вам уйти через крышу. Да побыстрее, здесь, в саду, очень скоро будет королевская гвардия.

— А вы, месье?

Незнакомец не ответил, лишь ухмыльнулся и, распахнув дверцу, нырнул обратно в толпу.

— Что-то не нравится мне все это, — задвигая засов, угрюмо пробормотал Прохор.

— Драться зато, верно, нравилось, — потирая разбитую скулу, съязвил Митрий. — Ну, что делать будем? Пойдем в дом?

— А похоже, тут больше и некуда, — вздохнул Иван и, решительно махнув рукой, добавил: — Идем! Помоги нам, Богородица Тихвинская!

Все трое перекрестились и быстро направились к двери черного хода.

В доме, как Иван уже догадался раньше, как раз производился ремонт. Повсюду стояли деревянные леса, какие-то корыта с известкой и глиной, валялись малярные кисти, лопаты, ветошь — запросто можно было споткнуться, что и проделал Митька, едва не угодив в какую-то бочку.

— Осторожней! — обернувшись, предупредил Иван и вздрогнул, услыхав глухой удар в дверь. Хорошо — успели закрыть на крюк!

— Именем короля, открывайте!

— Наверх! — увидев широкую лестницу, крикнул Иван.

Впрочем, уговаривать никого не пришлось — вся троица вмиг оказалась на последнем этаже. Внизу послышались крики и топот — гвардейцы все же ворвались в дом. Быстро, ничего не скажешь!

Вот и четвертый этаж, последний. Анфилада комнат. В одной — распахнутое настежь окно… и запах пороха, и небрежно брошенный мушкет. Так вот, значит, откуда стреляли!

А шаги королевских солдат приближались!

— Туда! — Митька первый углядел ведущую на чердак приставную лестницу, и вся троица немедленно полезла наверх.

Оказавшийся последним Прохор чуть задержался и, нагнувшись, втянул лестницу в потолочный проем.

Иван чихнул — пыльно. И тут же внизу громыхнул выстрел!

Пуля попала в балку рядом с головой Митьки.

— Бежим, — махнул рукой Иван.

Понеслись, не разбирая дороги, ориентируясь на видневшийся где-то впереди свет. Там, через мансарду, выбрались наконец на крышу. Боже, какая вокруг открывалась красота! Впереди — Дворец Правосудия с часовней Сен-Шапель, Часовая башня, слева — Латинский квартал, позади — Нотр-Дам, за которым в синеватой дымке угадывалась крепость Бастилия — восточный рубеж столицы.

Некогда было любоваться всем этим, некогда. Загромыхала под ногами скользкая черепица — вперед, с разбега — ап! — на следующую крышу, затем на другую, потом, может быть, дальше…

Ап! — и снова прыжок через узкую улицу — так, что на миг захватило дух!

Иван обернулся, дожидаясь своих: Прохор — этакий верзила — перепрыгивал с крыши на крышу с неожиданной удалью и проворством. Судя по безмятежной улыбке, ему даже нравилось это приключение, чего уж никак нельзя было сказать о Митрии, у которого перед каждым прыжком холодом сжимало сердце.

— Господи! — мысленно крестился отрок. — Помоги! Помоги, Пресвятая Богородица Тихвинская! Да когда же уже кончатся эти проклятые крыши!

Позади громыхнул выстрел. Противно просвистела пуля. Ага — преследователи наконец выбрались на крышу. Впрочем, они были еще далеко. И тем не менее, пожалуй, нужно было уже спускаться.

— Проверь ту мансарду, Прохор, — распорядился Иван. — А я эту… Митрий… Черт! Митька где?

А Митька в это время болтал ногами над узким ущельем улицы, силясь зацепиться за черепицу. Стиснул зубы, прищурил глаза — только не волноваться, не волноваться… потихоньку… так, так… А руки противно скользили, и внизу поджидала смерть. А сзади, громыхая по крышам, приближались гвардейцы.

— Господи…

Иван и Прохор, не сговариваясь, метнулись к Митрию.

— Митька, держись!

Митька и рад бы — да вот черепица слишком уж скользкая, слишком… Эх, Господи, неужели…

— Митька-а-а-а!

Иван в ужасе понял, что ни он, ни Прошка уже ничем больше не помогут отроку, просто не успеют.

И тут…

Чья-то ловкая фигура выскочила из-за ближайшей трубы, изогнулась, бросилась животом на черепицу — оп! Ухватила Митьку в последний момент! Но и сама заскользила, заскользила…

Ага! Иван ухватил незнакомца за ноги. Тот обернулся…

Жан-Поль!

Как оказался здесь этот хитрый нормандец?!

— Что ты остановился, Жан? Тащи, только осторожно…

Иван и подбежавший Прохор живо подтащили к трубе обоих — Жан-Поля и Митрия. Едва отдышались… Бабах! Очередной выстрел разлетелся осколками кирпичей.

— Видите ту мансарду? — Нормандец показал рукой. — Быстрее туда.

Парни проворно бросились в указанном направлении. Лишь Иван на полпути обернулся:

— А ты, Жан-Поль?

— А я позже.

— Хотелось бы получить объяснения!

— Получите…

Добравшись до мансарды, Иван молча полез в окно.

— …если останусь жив, — вытаскивая из трубы пистоль, грустно закончил нормандец.

Прицелился.

— Бах!

Да, не очень-то попадешь в бегущих людей из кавалерийского пистолета, по правде сказать, Жан-Поль на это и не надеялся, а лишь пытался несколько задержать погоню, в чем и преуспел — преследователи попрятались за трубами.

Нормандец улыбнулся:

— Вот теперь, пожалуй, можно и уходить.

Он добрался до самой мансарды, когда меткая пуля ожгла злым свинцом бедро.

— Черт!

Не так опасна была сама рана — навылет, — как потеря крови. А перевязывать некогда, да и несподручно одному. Что ж… Жан-Поль закусил губу. Видно, пришла пора умирать…

— Эй, парень! Ты скоро?

— Иван?! Ты еще здесь?

— Ого! Вижу, ты ранен… Эй, Прохор!

Через пару минут вся процессия оказалась в безлюдном переулке. Иван в разодранном камзоле — плащ юноша давно потерял, Митька с разбитой скулой и Прохор со стонущим Жан-Полем на плече.

— Ну? — Иван почесал голову. — И куда теперь?

— К Сене, парни, к Сене! — простонал нормандец. — Пешком не уйдем.

— Да, — согласился Иван. — Видимо, нам лучше побыстрее спуститься к реке.

Так и сделали, и со всей возможной скоростью. Выскочили прямо под мост. Повезло — обнаружили невдалеке рыбачью лодку.

— Эй, рыбачок! Подкинь до Сен-Жермена!

— Ась? — Рыбак — смуглый черноволосый мальчишка в коротких штанах и накинутой на голое тело жилетке — приложил ладонь к уху.

— Куда-куда?

— В Сен-Жермен!

— Нон проблем! Десять денье!

— Да хоть двадцать. Только быстрей подгребай, парень.

Ой, как медленно двигалось время! Казалось, прошли часы, пока утлый рыбачий челн наконец ткнулся носом в прибрежный песок.

— Ложитесь на дно, — оглядываясь на удалявшийся берег, приказал Иван. — Мало ли…

Но нет, берег по-прежнему оставался пуст. Лишь когда лодка уже выплывала к излучине, за мостом появились люди в сверкающих панцирях. Гвардейцы…

— Слава те, Господи! — перекрестился Иван. — Помогла Пресвятая Богородица Тихвинская.

— Скорее уж — святой Матиас, — с усмешкой возразил Жан-Поль.

 

Глава 3

Дуэль

Май 1604 г. Париж

Камилла! Да, похоже, эта юная красавица оказалась для Ивана роковой. То есть почти роковой, если бы не внезапная помощь неизвестного гугенота и Жан-Поля. Все трое — Камилла, Жан-Поль и куда-то запропастившийся после всех произошедших событий Рене — при всей их несхожести преследовали общую цель: убийство короля! Страшно подумать. Лучше спросить, тем более что нормандец быстро приходил в себя и уже имел вполне веселый и даже довольный вид. Лекаря не приглашали, просто промыли рану да наложили повязку — все исполнял Митрий, вполне добросовестно и вдумчиво, как и положено прилежному студенту медицинского факультета Сорбонны. К тому же, в отличие от многих, отрок хорошо помнил добро — если б не помощь Жан-Поля, уж точно загремел бы с крыши на мостовую. Насмерть, может, и не убился бы, но кости бы поломал, да еще бы наверняка попал в лапы преследователям. А дальше… Дальше и представлять не хотелось — пытки и медленная мучительная смерть. А как же иначе? Заговор против короля — это вам не шутки!

Ребят так никто и не трогал, хотя по всему городу, включая Латинский квартал, естественно, ходили слухи о неудавшемся покушении. Король Генрих — Генрих Наваррский, Генрих Бурбон — казалось, не придал сему происшествию особого резонанса: ну, подумаешь, покушение — одним больше, одним меньше, что же теперь — затаиться, укрыться в Лувре, словно рак-отшельник, и сидеть там до конца своих дней, отказавшись от всех радостей жизни? Но ведь это — та же смерть, только не от пули и кинжала, а от скуки. Потому в Париже по-прежнему гремели балы.

— Ну, как? — Войдя в комнату, Иван взглянул на лежащего в постели Жан-Поля.

— Замечательно, — улыбнулся тот. — Все благодаря стараниям Мити. Вот уж из кого получится прекрасный врач! Даже целый профессор.

— Ну, уж ты скажешь! — засмущался Митрий.

Нормандец состроил уморительную рожу:

— Уважаемый господин профессор, как скоро я смогу танцевать?

— Танцевать? — Митька ухмыльнулся. — Думаю, через неделю-другую — вполне.

— О, я вам крайне признателен, уважаемый доктор.

Иван присел на край кровати и пристально взглянул в хитрые глаза раненого:

— Танцевать тебе и впрямь еще рано, Жан-Поль. А вот поговорить — в самый раз.

— Признаться, давно ждал ваших расспросов. — Нормандец сразу стал серьезным. — Давайте так — сначала я расскажу все, что знаю, а затем уж вы зададите вопросы, буде таковые возникнут. Идет?

— Идет, — кивнул Иван. — Давай рассказывай.

Жан-Поль снова улыбнулся и пожал плечами…

Его эмоциональный рассказ оказался весьма познавательным и интересным, и оба — Иван и Митрий (Прохор еще с утра ушел к кузнецу Пьеру) — слушали нормандца затаив дыхание.

Внешнее спокойствие французского государства было обманчивым — король Генрих хоть и примирил враждующие стороны — католиков и гугенотов, — тем не менее по-прежнему вызывал недовольство и тех, и других. Гугеноты были недовольны недостаточными уступками, которые католики, наоборот, считали чрезмерными. Вражда между двумя конфессиями отнюдь не закончилась королевским эдиктом в Нанте, слишком уж долгим и кровавым было противостояние. Гугеноты так и не простили католикам ночь святого Варфоломея, преследования за веру, пытки и костры инквизиции. Католикам тоже было чем посчитаться — поруганные церкви, издевательства, вырезанные от мала до велика городки и деревни. Кровь, с обеих сторон была кровь — и еще неизвестно, с какой стороны ее пролили больше. Наверное, все — одинаково много. Кроме простых католиков и гугенотов имелась и третья сила — аристократия, пытавшаяся влиять на короля в своих интересах. «Дворянство шпаги» частенько бунтовало, желая выжать у власти максимум подачек и привилегий, и не прочь было напугать монарха. Именно это и попросили сделать Жан-Поля некие люди, имена которых он не назвал, будучи связанным данным словом. Верный человек должен был выстрелить из мушкета по окончании мессы, выстрелить вовсе не в короля, и затем скрыться, бросив на видном месте мушкет с еще дымящимся фитилем и распятие, — это должно было послужить хорошим предупреждением Генриху, предостеречь его от слишком больших уступок гугенотам.

— Так значит, просто напугать? — хмуро переспросил Иван.

— Да-да, — закивал нормандец. — Именно так! Иначе б я не втянул в настоящий заговор случайных людей — слишком многое было бы поставлено на кон.

— А так, значит, можно? — Иван постепенно накалялся. — А мы-то считали тебя другом, Жан-Поль! А ты так подло подставил нас под пули гвардейцев, под пытки и смерть!

— Да никто б на вас не подумал! — приподнявшись, яростно возразил Жан-Поль. — Вы же иностранцы! С чего вам лезть в чужие дела? Тем более я был рядом, в толпе, и вывел бы вас прочь потайным ходом… Нет-нет, не возражайте, вывел бы, клянусь святым Дионисием! Я уже пробирался к вам, когда вы вдруг так внезапно исчезли… Я уж не знал, что и думать. Полез на крыши и вот…

Иван с сомнением покачал головой:

— Не знаю, можно ли тебе теперь верить. Кто знает, где бы мы все сейчас были, если б не плащ Рене!

— Рене? — удивился нормандец. — А он-то тут при чем?

Русские переглянулись:

— Сказать ему?

— Умоляю, говорите по-французски! — взмолился Жан-Поль.

Иван еле заметно кивнул.

— Вот что, Жан-Поль, — негромко произнес Митрий. — Хочу тебе сказать, что незадолго до произошедших событий месье Рене Мелиссье обратился к Прохору с точно такой же просьбой, что и ты — к Ивану! Затеять свалку у определенного дома.

— Что?! — вскинулся нормандец и тут же, скривившись от боли, осел. — Значит, и гугеноты тоже… Что ж, следовало ожидать — случай удобный. Так вот кто чуть не попал в короля!

— Ага, так Генриха чуть было не пристрелили?! — Митрий всплеснул руками. — Вот так попугали! Ты, кстати, это откуда знаешь, Жан-Поль?

— Заглядывал толстый Робер, я ему сказал, что пострадал на дуэли.

— Робер?! — не на шутку озаботился Иван. — А он не донесет?

— Не донесет. — Нормандец усмехнулся. — Ничего необычного — не впервой мне случается пострадать на дуэли.

— Ну, ты прямо этот… забияка, бретер! — покачал головой Митрий.

— Благодарю за лестные слова, — как мог, приосанился раненый. — Однако что касается гугенотов… им нет никакого смысла убивать короля. Напугать — да, но не убивать. Клан Медичи — католический клан, и вместо малолетнего наследника страной бы стали править католики, да еще самые упертые! Нет, убить хотели не гугеноты…

— Тогда, значит, ваши, католики.

— Католики, — серьезно кивнул Жан-Поль. — Но — не наши.

— Как это — не ваши? — удивился Иван. — А какие же?

— Аристократы! — негромко пояснил нормандец. — Потомки и родичи самых известных родов — Конде, Гизов. О, это та еще клоака! Вот они-то как раз и могли рассчитывать усадить регентом своего человека. Постойте-ка… — Жан-Поль внезапно осекся. — Значит, кроме нас и гугенотов в засаде был и кто-то третий. Он и стрелял на поражение. Не попал — спугнули. Третий… Да, этот дом — больно уж удобное место… Вас больше никто ни о чем не просил?

— Нет, никто! — поспешно — слишком поспешно — откликнулся Иван. А у самого уже давно засело в голове: Камилла! «Бель анконю». Так вот зачем все, оказывается… У юноши было такое чувство, будто его использовали, как губку — вытереть кровь. Использовали — и выкинули. Верней — не успели. Вспомнился вдруг тот человек в сером плаще, с холодными глазами убийцы. Ох, не зря он так сноровисто махал кинжалом… И если б не плащ…

— Вот что, парни, считайте, что мы счастливо отделались, — откинув со лба волосы, заключил Жан-Поль. — Я вас втянул — тебя, Иван, — и в этом признаюсь, виноват. Но Мити и Прохора втянул ларошелец Рене. Вы с ним говорили?

— С тех пор — даже не видели, — признался Митрий. — Ни на лекциях нет, ни дома. Его сосед по апартаментам, толстый Робер, ничего не знает.

— Это плохо, что не знает, плохо. — Нормандец поджал губы. — Эх, скорее бы выздороветь! У меня много друзей в Латинском квартале — если кто-то будет про нас выспрашивать, узнаю сразу.

— Будем надеяться, — усмехнулся Иван.

Он хотел было еще раз напомнить, что это именно Жан-Поль втянул его в чужие опасные игры… Но осекся. Ведь выходило — не только Жан-Поль. Да и вообще, нормандец сыграл во всем случившемся отнюдь не главную роль, отнюдь…

Камилла! Использовала — во всех смыслах использовала — и за ненадобностью выкинула. Вот змея! И все же Иван не чувствовал к ней такой ненависти, какую, наверное, должен был ощущать, ведь воспоминания о встрече с «бель анконю» были окрашены в столь романтические тона… Сказать по чести, юноша не отказался бы и от еще одной встречи… И даже — не от одной. Пусть это опасно, пусть грозит смертью, но ведь Камилла настолько… Иван покраснел вдруг, устыдившись собственных мыслей, — а не слишком ли быстро он забыл Василису?! Синеглазую девушку с толстой темно-русой косою, что ждала его в далеком Тихвинском посаде… О нет, не забыл, как можно было такое подумать! Василиса — это то, настоящее, ради чего стоит жить, а вот… а вот Камилла… Да, красивая, интересная… Но чужая! Увлечение — ничуть не более… как и он для нее. Впрочем, нет, он для Камиллы оказался отнюдь не простым увлечением… Был использован! Ловко и цинично использован. Так же, как и Жан-Полем. Или Прохор с Митькой — гугенотом Рене. Господи, как же надоело играть в чужие игры!

В университете, на лекциях, было довольно спокойно. Нет, конечно же, слухи о покушении на короля вовсю обсуждались, но без особого остервенения, на обычном, так сказать, эмоциональном уровне. Незаметно пролетела неделя — и ничего. Правда, так и не объявился Рене Мелиссье — и вот это тревожило. А что, если он схвачен? Подвергнут пыткам? Тогда следующие — Митька с Прохором. Впрочем, пока их никто не трогал. Значит, Рене бежал или убит… Или — еще не пойман, скрывается. А вдруг попадется, и что тогда? Весьма, весьма неприятное чувство. Теперь получалось, что именно Рене по-настоящему подставил ребят, ведь от исполнения просьбы Жан-Поля сейчас больше не было никаких хлопот, все они остались в недавнем прошлом — потасовка, беготня по крышам, мужик в сером плаще. Впрочем, «серый», по всему видно, не от Жан-Поля, нормандец божится, что не от него, и, похоже, вполне искренен. Значит…

Значит, это привет от Камиллы! Привет, который мог бы стать для Ивана последним. Если б не плащ, если б не неизвестный гугенот, если б не неожиданная помощь Жан-Поля. Эх, Камилла, Камилла, «бель анконю»… И все же — как ты обаятельна, обворожительна, красива! И именно от тебя — или от тех, кто за тобой стоит, — нужно в любой момент ожидать удара! Выследить, отыскать, устранить нежелательного свидетеля — что может быть необходимей? За Камиллой наверняка стоит третья сила — аристократия, весьма неразборчивая в средствах. Впрочем, здесь в средствах все неразборчивы.

Итак, две линии опасности. Рене и Камилла. Еще оставался Жан-Поль, но тому, кажется, сейчас можно было верить. И вообще, если бы не он, где бы сейчас был Митька? А может, хитрый нормандец таким изощренным образом просто-напросто втирается в доверие? Хотя — зачем? Что толку ему от пришлых людей — иностранцев? Сегодня они здесь, в Париже, а завтра возьмут да уедут. Уехать… А не настал ли этот момент — вернуться? Ведь почти год прошел с тех самых пор, как случились те странные и страшные события, в эпицентре которых оказались ребята. Дьяк разбойного приказа Тимофей Соль, пославший Ивана расследовать злоупотребления в хлебной торговле, сам оказался причастным к этим самым злоупотреблениям! А Ивана послал для отвода глаз, выбрав самого неопытного и молодого. И, как оказалось, на свою голову выбрал: несмотря на молодость, Иван-то оказался весьма даже толков и сноровист, с помощью Митрия и Проши едва не выведя на чистую воду многих московских бояр и богатых купцов. Но слишком уж высокого полета оказались птицы — потому и пришлось Ивану сотоварищи поспешно отправиться в изгнание. А вот теперь, похоже, наступала пора вернуться. Может быть… Вот еще бы посмотреть, как устроены оружейные мануфактуры в Алансоне, и как с помощью вязальных машин делают шелковые штаны в Кане, и как… В общем, много всего можно было бы вызнать. Так, может, и не стоит пока торопиться? В конце концов, похоже, что непосредственной опасности нет. Хотя, конечно, нужно быть осторожным, очень осторожным, очень…

— Уехать? — Митька хлопнул глазами. — Вот так, бросить все и уехать? А может, все же лучше немного подождать? К примеру, я скоро получу степень бакалавра медицины! Ты представляешь, что это такое, Иван? Ведь у нас, в России, я смогу не только лечить, но и учить! Основать медицинскую школу. Да и ты много бы поспособствовал отечеству, преуспев в изучении экономики, юриспруденции, финансов! Ведь именно за этим нас и послал сюда государь… вернее, не нас, а тех, вместо которых мы поехали. Но ведь поехали же! И ты сам говорил, что должны послужить родине. Не боярам, не монастырям, не государю даже — родине. Всему народу русскому! Иль ты считаешь — ему не нужны врачи, учителя, финансисты?

— Ну-ну, разошелся, — улыбнулся Иван. — Я и сам думаю так же, как ты. И самое главное, что так же мыслит государь Борис Федорович!

— Да уж… — согласился Митрий. — Не повезло ему только с погодой, а еще больше — с боярами, больно уж вороватые да гнусные попались.

— Ой, Митька, — Иван хохотнул, — отрежут тебе когда-нибудь язык за твои речи.

Они сидели вдвоем в небольшом кабачке на улице Белых Плащей, что на левом берегу Сены, и, потихоньку потягивая вино, беседовали, время от времени исподволь оглядывая входящих. Дожидались Прохора — удобное было местечко для откровенного разговора, в конце концов, молотобойца давно уже было пора ввести в курс дела, а то ведь он вполне искренне считал именно себя виноватым в том, что случилось. Ну, как же — ведь кто дал себя уговорить неизвестно куда теперь сгинувшему гугеноту Рене Мелиссье? Вот потому-то, наверное, Прохор и сторонился сейчас друзей — стыдно было смотреть им в глаза.

— Разрешите присесть за ваш столик, господа? — Невысокого роста мужчина с незапоминающимся простоватым лицом вопросительно остановился напротив русских.

Места, конечно, имелись и за другими столами, но этот практически был пуст. Что же…

— S’il vous plait, monsieur, pour sure.

— Спасибо…

Незнакомец уселся напротив Ивана и, улыбнувшись, представился:

— Ален Дюпре, свободный художник.

— Художник?!

— Ну, не такой, как, скажем, Тициан или Микеланджело. Так, рисую вывески.

— Тоже неплохое занятие. Верно, хорошо платят?

— Как когда… Могу угостить вас вином, молодые люди?

— Конечно.

Дюпре жестом подозвал слугу, проворно наполнившего бокалы красным тягучим вином.

— За знакомство! Вы, я смотрю, студенты?

— Вы не ошиблись, месье Дюпре.

— И, судя по выговору, иностранцы?

— Поляки, месье.

— О, Полонь! — одобрительно усмехнулся художник. — Добрая католическая страна. Никаких проблем с гугенотами, да?

— У нас есть и лютеране, и ариане, и ортодоксы, называющие себя православными. Но мы к ним не относимся!

— Рад, что вы оказались католиками! — Дюпре засмеялся, показав мелкие зубы. — Очень рад. Думаю, наша вера — самая радостная, веселая! Вы только посмотрите на этих гугенотов — ну до чего ж унылые рожи, смотреть тошно! Выпьем за Сен-Дени?!

Друзья тут же подняли бокалы.

А дальше художник спросил такое, от чего оба чуть не поперхнулись вином. Понизив голос, поинтересовался вдруг, не видели ли они среди студентов высокого сильного парня с рыжеватой бородкой и огромными кулаками.

— Весьма колоритная фигура, знаете ли, — пояснил Дюпре. — Раз увидишь — запомнишь. Говорят, он тоже студент.

— Верзила с рыжеватой бородкой? — задумчиво переспросил Иван. — Кажется, видел где-то. Да-да, определенно видел… Только вот не помню где. А зачем вам он?

— Он неплохо бьется, — с улыбкой поведал художник. — А я, знаете ли, занимаюсь иногда устройством боев. Нет-нет, все по-честному, этот парень смог бы заработать неплохие деньги. Если увидите, передайте ему, хорошо? Пусть заглянет… гм… ну, хотя бы в эту закусочную, я здесь бываю почти каждый вечер. Так передадите?

— Если увидим — обязательно, — клятвенно заверил Иван, наступив под столом Митьке на ногу. Вообще-то тот самый «рыжебородый верзила», о котором столь навязчиво расспрашивал художник, должен был вот-вот прийти.

Художник… Возможно, он и в самом деле устраивал кулачные бои. А возможно — и нет. Шпик?! Очень может быть. А может, и нет. Но лучше уж принять меры.

— Ой, — сжался вдруг Митька. — Пойду отолью — уж больно приспичило.

Он тут же ускакал, держась за живот, а Ивану пришлось извиняться:

— Увы, мой младший приятель еще недостаточно воспитан.

— Ничего-ничего, — благодушно хохотнул Дюпре.

Но взгляд его — Иван это хорошо заметил — вдруг на миг вильнул в сторону уходившего Митрия. С чего бы художнику так интересоваться отроком? Или он тайный содомит?

Иван украдкой осмотрел закусочную. За крайним столом собралась компания зеленщиков или мелких торговцев, где бурно обсуждались цены на овощи и сыр, рядом, за средним столиком, сидели какие-то старики, у стены — еще трое мужчин, которых уж никак нельзя было принять за студентов — явно возраст не тот. Значит, если это шпик, ищут среди студентов. Уже ищут. Рене признался под пытками? Но почему тогда спрашивают только Прохора? А потому что он самый заметный — эх, как махал кулачищами, слепой заметит! Вот и приметили. Значит, это не Рене, просто случай. Если этот Дюпре и в самом деле — соглядатай…

Радостный, за стол уселся Митька. Улыбнулся довольно:

— Фу-у, думал — лопну! Теперь можно и вина попить, а, месье художник? Вы какими красками пишете, масляными или, может быть, киноварью?

— Давайте-ка лучше выпьем. Вы мне очень понравились, парни!

Ага! Не ответил на вопрос о красках. Никакой это не художник — шпик! Интересно, Митрий предупредил Прохора? Судя по довольной физиономии — предупредил. Теперь бы и самим уходить, только как избавиться от соглядатая?

— Значит, вы каждый вечер здесь? — поднимая бокал, уточнил Иван.

— Да-да, пусть этот рыжий парень приходит. Он не пожалеет, клянусь Пресвятой Девой! Да и вам, — художник неожиданно подмигнул, — кое-что перепадет!

— Да, — алчно улыбнулся Митрий. — Десяток-другой су нам бы не помешали!

— Су?! — насмешливо ухмыльнулся Дюпре. — Речь идет о ливрах, мои юные господа!

— О ливрах?! Ну надо же!

— Да-да! Кулачные бои — очень выгодное дело, знаете ли. И за хорошего бойца не жалко никаких сумм.

— Ну и повезло же нам, а, Жан?! — Митька хищно потер руки. — Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Обязательно отыщем вашего рыжего, месье художник. Отыщем, чего бы нам это ни стоило. Только сразу предупреждаю — не забудьте об обещанных ливрах!

— Да-да, не забудьте, — озабоченно поддакнул Иван. — А то, знаете, есть такие, что поначалу обещают, а как доходит дело до расплаты…

— О, не беспокойтесь, я не из таких! — Художник горделиво выпятил грудь. — Если уж сказал — заплачу, так заплачу, можете не сомневаться! Только приведите мне кулачника.

— Уж постараемся… До скорой встречи, месье Дюпре. Было приятно познакомиться.

— До встречи… Вообще, мне очень нравится ваш настрой, парни!

Едва юноши вышли, как месье Дюпре пересел за столик к зеленщикам. Те сразу прекратили спор:

— Ну как? Что нового выведал?

— Этот рыжий верзила — точно студент. Парнишки обещали его сюда привести.

— Хм… Мало ли, чего они обещали. Ты сам-то как думаешь, приведут?

— Приведут, — осклабился Дюпре. — Или я плохо знаю людей. Видели бы вы их рожи, когда я упомянул о ливрах. Заметьте — только упомянул.

— Не знаешь, тот пойманный гугенот не заговорил?

— Нет. Умер под пытками.

— Жаль… Кто ж так пытал? Не иначе — братец Клотар?!

— Он… Что и говорить — перестарался. Уж останется теперь без половины жалованья, если вообще не выгонят.

— Не выгонят. Где еще такого палача найдут?

— Это верно…Эй, Ганье, кабатчик! А ну, тащи сюда вина. Да только не того пойла, что подавал студентам!

А парни — Иван, Митька и дожидавшийся их за углом Прохор — живо припустили домой. Было о чем подумать! Тем более что Прохор сообщил не очень-то радостную вещь — оказывается, на кафедрах интересовались сразу двое!

— Один, судя по одежке, гугенот, другой — аристократ, одетый как испанский гранд. Оба уже немолоды, с одинаковыми седыми бородками.

— Этого еще не хватало! — Иван с чувством сплюнул на мостовую. — Не понимаю только, с чего бы нами интересоваться гугенотам?

— Именно нами интересовались? — уточнил Митрий.

— Сказали — русскими. — Прохор скрипнул зубами. — Видать, Рене не выдержал, выдал.

— Так ты думаешь, его схватили?

— А иначе как объяснить?

— Да-а… дела…

— Бежать надо, ребята! Бежать! И так уже здесь засиделись.

Оба — и Иван, и Митрий — склонялись к тому, чтобы согласиться с Прохором. Бежать… Похоже, это оставалось теперь единственным выходом — ведь кольцо сжималось: фальшивый художник Дюпре интересовался Прохором, а двое — сразу двое незнакомцев — всеми тремя русскими. Значит, догадались… Значит, Рене… Или… Камилла? Нет, откуда она могла знать о Прохоре и Митьке? Ничего такого Иван ей не рассказывал.

Бежать! И — немедленно. Не хватало еще оказаться втянутыми в чужие дела — больно оно надо! Возвратиться на родину, коли уж на то пошло… Но — как? Не зная страны… Ведь Париж это еще не вся Франция. Жан-Поль! Вот кто должен помочь! В конце концов, и он приложил руку к этим событиям.

— Вернуться на свою родину? — почесав белесую шевелюру, переспросил нормандец. — Это не так просто устроить… понадобятся средства… Но — можно. А что случилось?

Друзья рассказали о встречах с Дюпре и о расспросах на кафедрах, чем вызвали озабоченность нормандца.

— Узнать о вас могли только через Рене! Значит, он схвачен. Черт… Ладно. — Жан-Поль улыбнулся. — Придумаем что-нибудь, главное, что вы все же не гугеноты. Однако меня очень тревожат эти расспросы на кафедрах. А ну, поподробнее — что за люди туда приходили?

— Прохор говорит — двое, — пояснил Митрий. — Оба с седыми бородками, только один гугенот, а другой вроде как из аристократов.

— С чего вы взяли, что один из них — гугенот?

— Одет как гугенот… А второй — как испанский гранд.

— Ах, одет… Одинаковый возраст, бородка… Гугеноты обычно одеваются в черное… как и испанские гранды. Это не один и тот же человек, часом, а?

— Не знаем, — честно признался Митька. — Сами-то мы их не видели, только со слов.

Иван в это время стоял у окна, с интересом рассматривая прохожих. Был тот самый восхитительный предвечерний час, «апре миди», когда еще не навалились сумерки, но полуденный зной уже спал и ласковое майское солнце спокойно улыбалось посреди мягкой лазури небес. Приятно было пройтись в такой час по узеньким парижским улицам, посидеть в многочисленных кабачках, выпив с друзьями пару-тройку бокалов вина, прогуляться по набережной, подставив лицо свежему ветерку, покормить птиц у Нотр-Дама. Сверху было хорошо видно, как Цветочная улица постепенно заполнялась народом — студентами, булочниками, зеленщиками, возвращающимися домой рыбаками. Кое-кто из кабатчиков уже выставил на небольшой площади столы и скамейки, тут же занятые гуляющими. Кто-то пел, кто-то кричал, размахивая шляпой, двое мальчишек, привлекая зевак, от души мутузили друг друга прямо посреди улицы.

— А ну, наддай ему, парень!

— Справа, справа заходи!

— Ставлю два су на того, что слева!

— Два су? Против моих трех, идет?

Иван и сам с интересом следил за драчунами, покуда вдруг не увидал рядом… человека в сером плаще! Тот самый? Или — нет? Показалось? Во всяком случае, стоило это проверить.

— Я сейчас, — бросил Иван друзьям и, схватив шляпу, бегом бросился к лестнице.

Когда он спустился на улицу, драчуны уже разошлись, к вящему огорчению столпившихся зрителей. «Серого» тоже нигде видно не было, может быть, и впрямь показалось.

Иван прошелся по улице, доброжелательно улыбаясь прохожим. Улочки кругом были старинные, узенькие, едва разойтись, в середине — глубокие, канавкой, по краям — выше. Когда-то ходить по высоким и сухим краям улиц считалось привилегией знатных и уважаемых людей, впрочем, и сейчас это правило исполнялось. Иван почтительно посторонился, сошел на середину, пропуская медленно бредущего старичка с палкой. Потом снова поднялся на край… И был нагло сбит каким-то нахалом.

— Позвольте, сударь! — Иван немедленно схватился за шпагу — иначе его просто сочли бы трусом.

Обидчик — высокий худощавый мужчина лет сорока пяти с узенькой седоватой бородкой — лишь ухмыльнулся в ответ.

— Ваш возраст, месье, вовсе не дает вам право вести себя вызывающе! — вполне вежливо заметил Иван. — Вы бы вполне могли попросить меня уступить дорогу, я б уступил… из уважения к вашим сединам.

— Не тебе, воробышек, щебетать о моем возрасте, — желчно отозвался незнакомец, явно напрашивающийся на скандал. Рука его, затянутая в тонкую коричневую перчатку, покоилась на эфесе внушительной шпаги; затянутая в черный бархат фигура, несмотря на возраст, дышала ловкостью и силой. Вообще, седобородый был явно не из простых — накрахмаленные брыжи, черный, усыпанный мелким жемчугом камзол, узкие вязаные штаны с панталонами-буфами, на ногах — изящные туфли. Гранд! Одет как испанский гранд! Или — если убрать жемчуг — как гугенот! Однако…

— О, птенчик совсем потерял дар речи! — откровенно потешался незнакомец. — Видать, сомлел.

— Сомлел, — сжав кулаки, отозвался Иван. — От удивления наглостью столь пожилого человека!

— Ах ты, щенок!

Седобородый не на шутку разозлился и, сняв перчатку, на глазах у многочисленных зевак бросил ее в лицо Ивана. Правда, не попал, но это не имело никакого значения — оскорбление было нанесено.

Юноша подбоченился:

— Вы ищете ссоры, сударь? Считайте, что уже нашли.

— Ого! Воробышек топорщит перья? Послезавтра в полдень, в воскресенье, жду тебя у тополей рядом с аббатством Сен-Жермен.

— У Сен-Жермена? Договорились. Всенепременно приду.

— Надеюсь, достойные секунданты найдутся?

— Найдутся. И вполне достойные, смею вас уверить. Да завтра, сударь.

— До завтра.

Обменявшись поклонами, оба разошлись в разные стороны.

— Напрасно ты с ним связался, парень, — предупредил один из знакомых студентов. — По всем повадкам это либо прожженный авантюрист, либо бывший пират, ускользнувший от виселицы неведомо каким чудом.

— Ну и что с того? — Иван пожал плечами. — Пират так пират. Нанижем на шпагу пирата.

Выпив вина в одной из закусочных, Иван просидел со студентами до самой ночи, и, когда вернулся домой, все уже спали. На душе было скверно.

Субботним утром Митрий проснулся рано и первым делом пересчитал деньги — от переводов и от помощи на кафедре скопилось уже не так мало — вполне хватало на какую-нибудь стоящую книгу по медицине, философии, истории, коими молодой человек частенько любовался в ближайшей книжной лавке, принадлежавшей веселому старичку Перинье. Вот и сейчас собрался туда, знал: месье Перинье пташка ранняя, лавка наверняка откроется с первыми лучами солнца — самое хорошее время для того, чтобы там вдумчиво покопаться, пока не стало слишком людно, в обычное-то время народу в лавке хватало, книжников в Париже имелось много. Поправив на голове берет, не тот, голубой, что потерялся во время известных событий у Нотр-Дама, а другой, малиновый, с двумя страусиными перьями, Митрий поправил желтый камзол, чтобы не очень топорщился, разгладил на шее воротник с кружевами, купленный по совету Ивана, и, набросив на плечи куцый ярко-голубой плащ, быстро спустился на улицу.

О утро! Чудесное парижское утро, еще прохладное, еще дышащее свежестью ночи и остатками снов. Первые прохожие — зеленщики и торговцы водой… первое щебетание птиц, первый солнечный лучик, золотивший фронтоны крыш. Славное утро! Солнечное, веселое, свежее — и таким же, скорее всего, будет и день.

Купив у разносчика пирожок, Митрий сжевал его на ходу — а кого тут стесняться? — напился воды из случившегося на пути фонтана и, дурашливо подмигнув собственному отражению в воде, насвистывая, зашагал дальше… вовсе не замечая, что за ним уже давно пристроился некий человек в черном испанском платье с крахмальными брыжами.

Над ущельями улиц голубело небо. На подоконниках и прямо на улицах, на цветочных клумбах и в кадках, радужным разноцветьем сияли цветы — ярко-желтые, оранжевые, карминно-красные, нежно-голубые. Митрий на миг даже позавидовал парижанам — и чего на Руси-матушке такого не встретишь? Нет, если выйти на луга, в поле — уж там-то подобной красоты полно, но вот в городе, на посаде — увы. Если и росли где цветы, так только дикие, полевые.

Так вот, любуясь парижскими улочками, юноша и сам не заметил, как чуть было не миновал лавку. Хорошо, остановился вовремя, повернул обратно, едва не столкнувшись с каким-то седобородым господином… А, кажется, он тоже направляется в лавку!

— Прошу вас, месье. — Митька галантно придержал дверь.

Незнакомец вежливо поблагодарил коротким кивком и вошел в лавку. Следом за ним в нетерпении проследовал и молодой человек.

— Доброе утро, месье Перинье!

— А, Ми-ти! — Хозяин лавки — бодренькой старичок, закутанный в бордовую шаль, — радостно закивал, увидав постоянного гостя. — Что-то давненько вы не захаживали, месье Ми-ти? Что-то конкретное ищете?

— Даже не знаю, — честно признался юноша. — Поначалу так посмотрю… Да, сочинения господина Парацельса у вас имеются?

— Парацельс? Гм-гм… — Старик Перинье поскреб подбородок. — Думаю, сейчас нет, месье Ми-ти. Но со временем можно будет поискать. А вы что хотели, месье? — Букинист обернулся к первому посетителю.

— Знаете, ищу Галена, — улыбнулся тот.

— Галена? Так вы — врач?

— В некотором роде… А вот с Парацельсом я бы мог помочь молодому человеку, у меня как раз имеется лишний экземпляр. Вам очень нужна эта книга?

— Ну… — Митрий замялся. Вообще-то Парацельс бы пригодился, особенно там, дома. — Если не очень дорого…

— Не очень, — как-то по-доброму засмеялся незнакомец. — Я бы даже сказал — очень и очень недорого. Всего двадцать су!

— Ого!

— Я же говорю — дешево. Просто хочется, чтобы книга досталась знающему и достойному человеку. А вы, я вижу, вполне достойный юноша. Наверняка студент-медик.

— Да… А как вы догадались?

— Опыт, мой юный друг, опыт. Так что приходите завтра ближе к полудню к Сен-Жерменскому аббатству, там, где тополя, знаете?

— Знаю. — Митька передернул плечами. — Сказать по правде, не очень-то приятное местечко.

— А мне нравится. Тихо там, спокойно. И живу я недалеко. Так приносить завтра книгу?

— О, месье! Всенепременно! Меня зовут Мити, а вас?

— Очень приятно, месье Мити. Я — Перишен. Огюст Перишен. Можно даже с приставкой «де».

— Так и знал, что вы дворянин, месье.

— Как, наверное, и вы, сударь?

— Гм… ну да, месье… Конечно. До встречи, до встречи, месье де Перишен.

— До встречи, друг мой. Рад буду оказать услугу столь вежливому юноше.

Митрий поклонился и, выпрямившись, отбросил с лица волосы — длинные, по молодежной моде. Люди постарше стриглись и носили короткие бородки — с испанскими воротниками длинные волосы не смотрелись, иное дело с новомодным кружевом. Вот уж тут — да. Не то чтобы Митрий был записным модником, но если выпадала возможность — почему бы не следовать моде? Тем более здесь, в Париже, все больше отбиравшем пальму первенства у Мадрида, Толедо или Кордовы.

В последнее время Прохор был очень зол на себя. Еще бы — так легко поддался на уговоры Рене Мелиссье и подставил друзей. Нечего сказать, развлекся, помахал кулаками — едва Митрия не угробил, старинного своего дружка. Эх, жизнь! Вообще-то не сказать, чтобы Прохору в Париже не нравилось: и улицы нравились, и забегаловки, и вино, и даже веселые парижские девки, среди которых молодой здоровяк пользовался неизменным успехом. Однако вот французская речь парню давалась с трудом, да и, честно говоря, к учебе прилежания не было. Ну их к ляду, эти лекции, все одно ни черта не понятно. Другое дело с какой-нибудь механикой повозиться — с пушками там или самозакрывающимися воротами, что как раз сейчас чинил кузнец, дядюшка Ремье. Он же был еще часовщиком и оружейником, да и бог знает кем еще! Один раз даже конструировал диво-машину — одно слово-то чего стоит — машина! — взял полый металлический шар, насадил на ось, наполнил через загнутые трубки водой, стал нагревать на горелке — опа! Под воздействием пара шар закрутился, да как быстро! Куда как быстрее, чем крутят мельничные колеса даже самые быстрые реки! Сказал наставительно:

— Вот она, Про-ша, великая сила пара! Когда-нибудь она закрутит мельничные жернова, будет поднимать многофунтовые молоты, гнать корабли по морям и океанам. Когда-нибудь… Верю, так будет.

Прохор лишь молча кивал. Много всяких механических диковин имелось в каморке Пьера Ремье.

Вот туда-то и поспешал Прохор солнечным субботним утром. Собственно, и не утро уже было, а самый настоящий день — солнце давно уже сверкало в самой середке неба. Прохор даже вспотел и, сняв плащ, повесил его на согнутую в локте руку.

Вот уже и знакомая мастерская, увитый зеленым плющом забор, ворота. Одна створка распахнута.

Прохор осторожно заглянул:

— Эй, дядюшка Пьер!

Никакого ответа. Лишь из-за распахнутых ставень высунулась кудрявая головенка малыша Антуана, внука старого мастера:

— А дедушка на рынок ушел. Сказал, что не скоро вернется.

— Да уж ладно! — Прохор подмигнул мальчонке, уселся у ворот на траву. — Я тут посижу, подожду.

— Напрасно сели, можете не дождаться, — вскользь заметил проходивший мимо прохожий — не старый, но и далеко не молодой мужчина в черном плаще и высоких ботфортах. Лицо волевое, с седой бородкой клинышком, тщательно накрахмаленные брыжи…

— Почему — не дождусь? — Уж самые-то простые фразы Прохор понимал, только произносил их коряво.

— А потому, что старик Ремье может пойти посмотреть на механическое судно.

— Что… что вы сказали, месье? Механическое судно? Когда? Где?

— Как, вы разве ничего не слышали? Его должны испытать на Сене у Сен-Жермена, как раз сегодня утром и еще завтра в полдень. Я бы и сам не прочь посмотреть, да сегодня уж не успеть. Пойду завтра.

— А там… — заволновался Прохор. — Там всех пускают смотреть?

— Да всех, — беспечно рассмеялся прохожий. — Только вот мало кто пока еще знает. Вы тоже языком не болтайте, молодой человек, иначе точно сквозь толпу не пробьемся.

— Я — молчок, — клятвенно заверил Прохор. — Так, значит, завтра в полдень у Сен-Жермена?

— Да, там. Думаю, увидимся.

— Обязательно, сударь!

Прощаясь, молодой человек вежливо приподнял шляпу.

Назавтра вся троица отправилась к Сен-Жермену. Вышли загодя, еще поутру, больно уж боялись опоздать, особенно — Иван. Прохор с Митькой посматривали на него искоса, но расспрашивать о будущей дуэли не решались, справедливо полагая, что если приятель захочет, так сам расскажет, а не захочет — так нечего и в душу лезть, спрашивать. Так и прошагали молча почти до самого аббатства. Лишь, завидев тополя, Прохор забеспокоился:

— У тебя когда дуэль, Иване?

— В полдень.

— Ну, ты уж это, постарайся укокошить своего старичка побыстрее. Мне тут нужно кое-что посмотреть.

— Да и у меня важная встреча, — поддакнул Митрий.

— Ага! — Иван только руками развел. — Так вот почему вы оба так сюда рвались. А я-то думал — лишь мне помочь.

— Ну и тебе помочь, а как же?! — рассмеялся Прохор. — Ты, главное, не беспокойся, ежели что… — Он решительно сжал кулаки. — Так твоего задиру отметелим, никакой шпаги не нужно!

— Ну вот. — Иван остановился у зарослей. — Кажется, пришли… Что-то мой старец задерживается. Ага… Вон, кажется, он.

Все разом обернулись.

По тополиной аллее, в сопровождении двух дюжих слуг, не спеша шествовал седобородый человек в черном испанском платье, усыпанном мелким жемчугом и при шпаге. Завидев компанию русских, он радостно улыбнулся и помахал рукою.

— Господи! — удивленно воскликнул Митрий. — Это ж месье Перишен, книжник! Обещал сегодня принести мне Парацельса.

— А мне сказал, что здесь, на реке, пройдут испытания механического судна! Хочется посмотреть на такое диво.

— Так ты, Иван, значит, с ним дерешься?!

— Здравствуйте, господа! — подойдя ближе, церемонно поклонился седобородый. — Думаю, вопросы с книгой и механическим судном мы обсудим чуть позже. Сейчас же — дуэль. Готов дать удовлетворение, правда, не здесь… Неподалеку имеется более уединенное место. Пройдем?

— Извольте, — коротко кивнул Иван. Седобородый почему-то сейчас не вызвал в нем никакой ненависти, да и особого желания драться не было. А все же придется — к тому все идет. Что ж… Пусть будет как будет!

— Ваша шпага чуть длиннее моей, — с улыбкой заметил соперник. — Но меня это не смущает. Если не против — начнем?

Острый клинок просвистел в воздухе.

— Начнем, — согласно кивнул Иван.

— Да, я бы попросил господ секундантов расположиться во-он у той клумбы… Там бывают прохожие. Редко, но бывают.

Все четверо — Митрий с Прохором и секунданты седобородого — послушно отошли к клумбе, усаженной красивыми желтыми и ярко-красными цветами.

Оба бойца приняли боевые позы — встали друг к другу грудью, в правой руке — шпага, в левой — кинжал.

Начали!

Оп!

Иван атаковал первым. Нанес удар непростой, с выпадом, так, чтобы поскорей со всем этим покончить. Соперник ловко отскочил в сторону, уклонился, в свою очередь нанес удар, который юноша тут же парировал, надо сказать, довольно изящно. Ап! Удар — налево — а гош! Затем сразу — а друат — направо, потом — ту друа — прямо в грудь! Отбивка! Скрежещущий звук стали. Снова удар… И еще, и еще… Седобородый вроде бы только защищался, и Иван, обрадованный, решил взять его на измор, измотать, довести до усталости. Однако соперник, такое впечатление, оказался из стали! И словно бы играл с юношей, нанося то один удар, то другой. Опытный человек, сразу видно. И опыт этот явно был приобретен не в фехтовальных салонах, а в боевых стычках, в войнах или на палубе пиратского корабля.

Оп!

Иван внезапно пропустил особо хитрый выпад… Странно, но соперник его не заколол, хотя мог бы. Просто остановил атаку и посоветовал в подобных случаях опустить клинок чуть ниже. Учитель нашелся!

Обозленный, Иван снова кинулся в атаку.

— А вот это ты зря, — без труда отбивая наскок, промолвил седобородый. — Никогда не маши шпагой, как мельница крыльями. Это только со стороны смотрится эффектно, на самом же деле клинок в руке неустойчив… его легко выбить… Оп!

Иван и сам не заметил, в какой именно момент его шпага птицей упорхнула в небо, выбитая хитрым ударом соперника. Что ж… Если так…

Седобородый вдруг воткнул клинок в землю. Надо же, какое благородство!

— Ну, не дуйся, фехтуешь ты неплохо, — улыбнулся враг. — Иван, Леонтьев сын, разбойного приказу служилый человек!

 

Глава 4

Задание думного дворянина

Май 1604 г. Париж

— Ну, что выпялился, Иван, Леонтьев сын? Зови своих людей — дела решать будем.

Седобородый подбоченился и неожиданно весело подмигнул опешившему от такого поворота Ивану.

— Эй. — Юноша растерянно обернулся к секундантам. — Митька, Прохор… Зовут!

— Ага, ну, конечно! Митька и Прохор, кто же еще-то? — с усмешкой промолвил недавний вражина. — Оба, я так понимаю, Тихвинского Богородичного монастыря тяглые люди?

Услыхав русскую речь, подошедшие парни насторожились.

— Мы-то из Тихвина и того не скрываем, — негромко промолвил Митрий. — А вот ты, мил человек, кто таков?

— Ах, ну да, совсем забыл представиться… Думный дворянин Андрей Петрович Ртищев, боярскому роду Ртищевых дальний родич и доверенный человек государя Бориса Феодоровича!

Услыхав имя царя, парни, не раздумывая, поклонились.

— Вот моя грамота. — Ртищев жестом подозвал слугу и, взяв у того свернутый пергаментный лист, протянул Ивану. — Читай, знаю — грамотен. Понимаю — в такое можно и не поверить, потому кое-что сейчас расскажу. Место удобное, глухое — никто не подслушает.

— Так за вами следят?!

Думный дворянин кивнул:

— Еще с Польши. Едва сумел оторваться от соглядатаев, выйти на вас… Ох, и нелегко было! Присядем вон тут, под кусточком.

Парни покорно опустились на траву. Ртищев окинул их жестким взглядом и улыбнулся:

— Смотритесь орлами. Вижу, даром времени не теряли. Постой, Митрий, все ваши вопросы — чуть погодя. Во-первых, хочу вам сообщить одну вещь — в марте, в Москве, приказом царя Бориса Феодоровича схвачен и брошен в темницу Тимофей Соль, дьяк разбойного приказу, теперь уже — бывший.

— Что?! — округлив глаза, воскликнул Иван. — Тимофей Соль схвачен?!

— Да. Идет следствие. За что — говорить надо?

— Да нет. — Юноша покачал головой. — Чай, сами догадываемся… Но как…

— Как я вышел на вас? — Думный дворянин хитро прищурился. — И главное — зачем? Это ведь вас сейчас волнует?

Все трое разом кивнули.

— Как вышли, дело не столь уж хитрое. Когда зачали пытать Тимофея, заодно спросили — куда верстанные в приказ людишки делись, вы то есть. Списки, вишь ли, в приказе имеются, а вот вас, увы, не нашли. Копнули дальше, узнали — оказывается, дьяк Тимофей Соль и его сообщники пытались от вас избавиться, как раз после возвращения из Тихвинского посада… Пытались, но не сумели. Больно хитро вы извернулись, уж пришлось поломать голову, пока на Париж вышли.

Митька восхищенно присвистнул:

— И как же, интересно, догадались, Андрей Петрович?

— Хороший вопрос, вьюнош, — хохотнул Ртищев. — Вы ведь по осени сгинули… Вот и опросили стражников, что в то время караулы несли. Один и припомнил французского посланца… с которым этак ловко балаболил кто-то из отроков. Французской речи стражник не знал, но что не по-русски балаболили — усек точно. А ведь никто из отобранных для учебы в иных державах отроков чужих языков, увы, не знал. Давай сличать, кого послали… Глянь — а все посланцы-то — дома! Проверили на заставах списные книжицы — опа, — а по книжицам-то все верно выходит! Уехали вместе с посланцем французским Андре де ля Веером трое наших отроков, на учебу царским велением отправленные. Справились у тех французов, что недавно в Москву приехали, — те подтвердили: да, мол, учатся в Сорбонне русские, о том много слухов ходило — лично король Генрих их принимал и милость оказывал. Было дело?

— Было, — скромно отозвался Иван. — Выходит, нашли…

— Эй, чего пригорюнились?! — Ртищев неожиданно расхохотался. — Думаете, царю-государю и мне больше заняться нечем, как вас изобличать да наказывать? Нет, парни, тут дело сложней будет, куда как сложней! Ты, Ваня, сейчас в каких чинах ходишь? Ну, что смотришь? Ходишь, ходишь, никто тебя со службы государевой не изгонял, как и вас всех. Предатель и вор Тимофей Соль — не в счет. Ну?

— В городовых чинах был, — тихо пояснил Иван. — Язм из детей боярских.

— Знаю, знаю. — Думный дворянин отмахнулся и перевел взгляд на Прохора с Митькой. — Ну а вас и спрашивать не буду — не о чем.

Оба парня поежились под пристальным взглядом. Почему-то показалось, что Ртищев знал о них все, а ведь ребята-то, по сути, считались беглыми, Иван поверстал их на службу в приказ на свой страх и риск.

— Скажу так, — снова улыбнулся Ртищев. — Тебе, Иван, — чин дворянина московского глянется, а то и бери выше — стряпчего! Вам же, парни, придется в городовых дворянах походить, насчет землицы не сомневайтесь — испоместим за службишку, и не самыми захудалыми деревеньками. Ну, что уставились? Спросите, с чего бы такие милости?

— Спросим, батюшка.

— А вот с чего… — Посланец с далекой родины вновь стал серьезным. — Сказать по правде, нам очень повезло, что здесь, во Франции, оказался хоть кто-то… Впрочем, не «кто-то», а вон какие орлы! А коль вы со службы не изгнаны, так и должны будете послужить.

— Послужим, Андрей Петрович! — Все трое разом вскочили на ноги. — Животы свои положим за-ради Отечества нашего!

Ртищев покивал:

— Рад таковы речи слышать. А насчет животов… уж их щадить не придется — задание, не скрою, опасное. А ну-ка садитесь… Так… Так вот, вам надлежит как можно скорее — хотя бы за год — отыскать в одном из французских монастырей несколько грамот, хранящихся в вырезанном из рыбьего зуба ларце. Обращаю внимание — искать нужно грамоты, а не ларец, мало ли, в чем они теперь хранятся. Грамоты написаны по-польски… сию речь кто-нибудь из вас понимает?

— Нет, — покачал головой Иван.

— Но, если надо, я могу выучить! — тут же добавил Митька.

— Молодец, вьюнош, — посмотрев на него, одобрительно отозвался посланец. — Однако некогда уже учить. Будете смотреть на подпись, по-латыни, «In Perator Demeustri» — запомнили?

— Странная какая-то надпись. — Митрий пожал плечами. — Может быть, не «ин ператор», а «император»?

— Верно, так и должно было быть. Просто подписывающий грамоты человек плохо знал латынь. Так запомнили?

— Да чего уж проще, — улыбнулся Иван. — «Ин ператор Демеустри». Так в каком монастыре грамота?

— А вот тут, вьюноши, я вам не очень хороший помощник. — Ртищев поморщился. — Ведомо только одно, монастырь тот — в Нормандии или где-то с ней рядом, скажем, в Пикардии или Бретани. Знаете такие волости?

— Да знаем, у нас даже приятель есть — нормандец! — не выдержав, похвалился Митрий. — Уж разыщем вашу грамоту, Андрей Петрович, и не сомневайтесь.

Думный дворянин покачал головой:

— Хочу сразу предупредить, о грамоте — никому ни слова. Молчать даже под пытками — а их могут к вам применить. Все, что в грамоте этой записано, для России, для Отечества нашего, важно настолько, что даже не знаю, как и сказать. Верьте на слово. Клясться в соблюдении тайны не нужно — не дети малые, понимаете, ради пустячных дел я бы сюда не приехал.

— Да мы выполним все, не сомневайтесь…

— Василиса-дева, что на Тихвинском посаде живет, передавала вам всем поклон, — неожиданно сообщил Ртищев.

— Василиска! Так вы и ее знаете? Видали? Как она там?

— Сам не видал, врать не буду, — улыбнулся посланник. — Говорю со слов Паисия, Богородичной обители старца.

— Паисий! А он…

— Был в Москве. Правда, недолго.

Думный дворянин поднялся на ноги и неспешно зашагал по узкой дорожке, идущей вдоль стен аббатства к Сене.

— Пообедаете с нами? — предложил Иван. — Знаю одно неплохое местечко.

— Нет, парни. — Ртищев невесело улыбнулся. — Мы сюда явились порознь, порознь и уйдем. Уйдем и больше не свидимся… Ну, разве что — дома, в России. Грамоту, буде удастся, доставите лично в канцелярию Посольского приказа — мне либо дьяку Филофею Арцыбашеву. Запомнили?

— Да. А если…

— А если что с нами случится… лично государю!

— Господи…

— Доложитесь челобитчиками с французских земель. Он поймет. Ну… — Ртищев внезапно остановился. — Прощайте. Мне пора уезжать и как можно быстрее — больно уж приметен. И все же… — Он вдруг усмехнулся. — Все же ловко я выскочил из Кракова! Теперь бы так же ловко заскочить обратно. Вы тоже не сидите долго в Париже, могут дознаться, с кем вы встречались.

— Кто? — тут же переспросил Иван. — Кто именно может дознаться?

— Иезуиты, — тихо уточнил Ртищев. — Опасайтесь папского нунция Александра Рангони… Впрочем, вы с ним вряд ли столкнетесь, разве что на обратном пути. Пуще же берегитесь некоего брата Гилберта — высок, мосласт, лыс, лицо угрюмое, словно у лесного татя. Если случайно увидите его — то для вас знак: грамота где-то неподалеку. И еще… Монастырь вы должны искать большой, старинный. Скорее всего — бенедиктинский, хотя — не уверен.

— Большой старинный монастырь, — смешно наморщив лоб, шепотом повторил Митрий. — В Нормандии или рядом — в Пикардии, Бретани… Есть у меня на примете один пикардиец, Робер. Толстый такой, не особо умный…

— Рангони. — Иван, запоминая, наморщил лоб. — Монах Гилберт.

— Ну, все… — подойдя берегу реки, резко остановился Ртищев. — Во-он моя лодка. Сегодня же покину Париж и — как можно быстрее — Францию. Хотя… — Он вдруг улыбнулся. — По пути не буду особо торопиться, пусть иезуиты побегают… Ну, вьюноши, храни вас Господь и Богородица Тихвинская!

Думный дворянин перекрестил ребят и, махнув на прощанье, с неожиданной прытью спустился к реке. Молчаливые слуги его, кивнув парням, последовали за своим хозяином. На мачте вместительного челна затрепетал парус.

— Наверное, в Гавр поплывут, — глядя вслед удаляющейся лодке, негромко заметил Митрий. — Там порт, корабли, море.

— Интересно, — подал голос до того молчавший Прохор, — откуда он про Василиску прознал?

— Откуда? — Иван почему-то вздохнул. — Служба у них такая — все про всех знать. Ну, — он вдруг улыбнулся, — идем домой, господа городовые дворяне?

Митька расхохотался:

— Идем, господин стряпчий!

Смеялся, а самому приятно было — не каждый день бывших тяглых людей во дворянство верстают! Правда, пока еще не поверстали, но… Но все равно — было приятно.

Повернувшись, Митрий с Иваном быстро зашагали назад. Уже когда дошли почти до самого аббатства, обернулись: Прохор все так же стоял у реки, словно не в силах отвести взгляд от ее бирюзовых, с белыми барашками волн.

— Эгей, ты чего там застрял?

— Да так… — Прохор нагнал друзей в три прыжка. — Смотрю, может, и впрямь покажется механическое судно?

Митька с Иваном переглянулись и, громко захохотав, повалились в траву.

Когда они явились домой, уже темнело, и в синеющем небе зажигались первые звезды. Где-то на крышах, мяукая, дрались коты, в тавернах веселились и пели, а на втором этаже дома напротив кто-то играл на лютне. Приятно так играл, с душевностью.

— Завтра хорошо бы расспросить знакомых про монастыри, — поднимаясь по лестнице, обернулся Иван.

— Завтра? — Митька улыбнулся. — А чего до завтра-то ждать? У нас ведь в доме и нормандец имеется и пикардиец. Вы поговорите с Жан-Полем, а я спущусь к Роберу. Встретимся у нас с Прохором.

— Молодец, Митрий, — одобрительно отозвался Иван. — Так и поступим.

Сосед, Жан-Поль д’Эвре, встретил их удивленно-весело. Он уже почти совсем выздоровел, лишь немного прихрамывал — все-таки рана еще давала о себе знать.

— Вон!

Едва парни успели войти, Жан-Поль кивнул на небольшой сундучок, стоявший на полу посередине комнаты. Интересный такой сундучок — раньше Иван его что-то не видел.

— Какие-то люди оставили его для тебя, Иван!

— Для меня? — Юноша несказанно удивился.

— Да-да, для тебя! Так и сказали — для месье Ивана, студента из Русии!

— Однако… А что за люди?

— Дюжие такие парни. Не очень разговорчивые. Сказали только, что от какого-то Ры…Ри-сче-ва…

— Может, от Ртищева?

— О-ля-ля! Именно так и сказали. Ну и язык у вас… Не обижайтесь.

— Ну, что, Прохор? — присев у сундучка, обернулся Иван. — Посмотрим, чем нас порадовал Андрей Петрович? Кажется, тут замков нет… А не открывается!

— Там, сбоку, должна быть особая кнопка, — подсказал Жан-Поль. — Я не открывал, не думайте. Но, честно сказать, любопытством терзался!

— Что ж…

Ивану, конечно, хотелось открыть сундук без лишних глаз, но… потом пришлось бы что-то придумывать для Жан-Поля, а насчет него имелись теперь кое-какие планы. К тому же, если бы в сундуке имелось нечто такое этакое, люди Ртищева уж никак не оставили бы его нормандцу.

— Опа!

Сбоку и в самом деле оказалась кнопка. Чуть слышно щелкнула пружина, крышка откинулась…

— Ну, ничего себе! — ахнул Жан-Поль, увидев золотые и серебряные монеты. — Тут по крайней мере на пару десятков ливров!

— Это очень много?

— Для кого как. — Нормандец усмехнулся. — Но для вас, наверное, много. Неплохой сундучок. Его прислал ваш покровитель?

— Земляк.

— Ага, понятно. Мне б таких земляков.

Иван поднял глаза:

— Знаешь, Жан-Поль, я бы хотел поговорить с тобой о нормандских монастырях.

— О чем, о чем? — Нормандец удивленно хлопнул ресницами и признался: — Уж от кого-кого, а от тебя, Иван, я никак не ожидал такого вопроса!

— И тем не менее…

— Что ж. — Жан-Поль развел руками. — Изволь.

Митрий явился в свои апартаменты раньше ребят и, запалив свечу, утомленно растянулся на узкой кровати с подложенным вместо одной из ножек камнем. Разговаривать с пикардийцем Робером — все равно что таскать камни на крутую горку — семь потов сойдет! Робер и говорить-то толком не умел, щедро перемежая и без того не очень-то внятную речь целым потоком «как бы», «короче», «это самое» и прочих слов-паразитов, служивших тупым невеждам для облегчения коммуникации, которую они вовсе не облегчали а, наоборот, делали весьма затруднительной. Митрий едва пробился через частокол подобных фраз и междометий. А как пикардиец отвечал на вопросы! «Да нет», «ну, это самое, может быть», «как бы есть».

— Господи! Да объясни ж ты мне наконец, что значит «как бы есть»? — не выдержав, кричал Митька. — Так имеется у вас большое старинное аббатство или нет?

— Да, как бы сказать, наверное, это самое, короче, что-то такое есть. В Амьене точно есть — собор, такая громадина…

— Так аббатство или собор?

— Короче, собор. И как бы аббатство.

Тьфу! Вот и попробуй пойми!

Хорошо хоть Иван с Прохором добились от Жан-Поля куда большего! Короче, это самое, как бы узнали. Лягушки в прудах этак вот «как-бы-квакают», а не люди!

— В общем, так, — выслушав Митьку, кивнул Иван. — Давай-ка, запиши все, что вызнали. Посидим, подумаем. После запись сожжем.

А получилось следующее: крупных старинных монастырей — аббатств — на севере насчитывалось вовсе не много, гораздо больше было мелких или больших, но не таких уж старинных. Самого пристального внимания были, несомненно, достойны аббатство Фонтенель, аббатство Савиньи, мужской и женский монастыри в Кане, аббатство Гингам в Бретани и аббатство на горе Сен-Мишель.

Расположенный в дельте Сены монастырь Фонтенель принадлежал монахам-бенедиктинцам, как и Сен-Мишель, Савиньи относился к цистерианским обителям, а в Гингаме всем заправляли августинцы. Кому же принадлежали аббатства в древней столице Нормандии — Кане, — Жан-Поль, увы, не помнил. Кажется, бернардинцам.

Иван обхватил голову руками:

— Теперь бы еще узнать, чем они друг от друга отличаются, эти бернардирцы, августинцы и прочие.

— О! — Митька на французский манер закинул ногу на ногу. — Тут и знать нечего. Начнем по порядку. Августинцы — монашеский орден, приписывающий свое основание блаженному Августину. Очень древний орден, нищенствующий, там есть черные монахи, белые монахи, какие-то босоногие братья-отшельники… В общем, нестяжатели — так получается… Францисканцы. Созданы святым Франциском Ассизским, тоже бедные, бедность — одно из их основных правил. Участвуют в инквизиции, преподают в университетах, странствуют, проповедуя слово Божье. Монастырей у них мало. Теперь цистерцианцы — эти богаты, влиятельны, многочисленны… Из них как раз и выделились бернардинцы… есть еще доминиканцы… но в Северной Франции у них монастырей нет. И, наконец, бенедиктинцы. Тоже древний орден. Много монастырей, послушание, воздержанность. Пожалуй, все. Не знаю, правда, чем все эти сведения могут нам помочь?

— Может, и не помогут, — усмехнулся Иван. — Но и не будут лишними. Ты же сам все время твердишь, что лишних знаний не бывает.

— Это верно! — улыбнулся Митрий. — Я спущусь к булочнику? А то что-то так есть хочется, аж просто выпить нечего!

— Ну, вино мы найдем! — расхохотался Иван. — У Жан-Поля был где-то заныкан кувшинчик. А за едой, изволь, сходи… Вот тебе деньги.

— Ого! — Отрок подкинул на ладони большую серебряную монету. — Откель серебришко?

— Ртищева подарок. Не на баловство — на дело.

— Оно понятно, что на дело, — несколько обиделся Митька. — Спаси Бог Андрея Петровича. Так я пошел?

— Давай. Смотри только, недолго.

Махнув рукой, Митрий умчался. Слетел по лестнице чуть ли не вниз головой и, выскочив на улицу, едва не сбил с ног человека с неприметным лицом и пристальным взглядом. На ходу извинившись, бросился к булочнику, рядом, через улицу. Подбежав, заколотил кулаками в ставни:

— Месье Периго, месье Периго!

— Кого там черти принесли?

— Это я — Ми-ти, дядюшка Периго! Хочу вернуть вам вчерашний долг и еще кой-чего прикупить.

— Ми-ти? Долг, говоришь, отдать?

Ставни вдруг резко распахнулись, едва не зашибив отрока, хорошо — тот вовремя отскочил в сторону.

— Ну? — высунулся на улицу вислоусый булочник Периго, торговавший кроме булок еще и всякой прочей снедью. — А, вот он ты, Мити. Ну, иди к дверям, открою.

Митрий послушно подошел к обитой железными полосками двери.

— Заходи, Мити! — Булочник тут же захлопнул дверь, едва посетитель успел войти.

— Шляется тут какой-то черт целый вечер, — пояснил месье Периго. — Все выглядывает, вынюхивает, выспрашивает чего-то.

— А, — отсчитывая долг, безразлично промолвил Митрий. — И про кого выспрашивает?

— Да не бойся, не про тебя, — хрипло расхохотался булочник. — Вынюхивал тут про одного молодого нормандского дворянина, дескать, не живет ли такой где-нибудь поблизости?

— Вот как? — насторожился отрок. — И что, вызнал? Вы-то ему что сказали, дядюшка Периго?

— А ничего не сказал, — буркнул булочник. — Отмахнулся и все… Ветчины взвесить?

— Угу… И еще творогу!

— Творогу ему на ночь глядя… Я-то знаю, кем тот хлыщ интересовался — каким-то раненым. А кто у нас ранен? Жан-Поль! Кто Жан-Поля не знает? Какого-нибудь важного черта пришиб на дуэли — вот и ищут теперь. Сказать по правде, — месье Периго наклонился к самому уху Митьки, — я бы на месте Жан-Поля сбежал от греха куда-нибудь к аббатству Святой Женевьевы, там бы и поснимал жилье некоторое время, пока все уляжется. Ты-то его увидишь?

— Кого, Жан-Поля?

— Ну да, его.

— Увижу, как не увидеть? — задумчиво протянул Митрий. — И обязательно все ему передам. Вот вам денье за сведения, дядюшка Периго!

Хлопнув дверью, юноша выскочил на улицу и осмотрелся. Неприметного незнакомца поблизости не было.

— Ну, Жан-Поль, — на ходу прошептал Митька, — видать, и ты наследил где-то, видать, и ты…

 

Глава 5

Тетушка

Май-июнь 1604 г. Нормандия

Иван проснулся от щебетания птиц. Поморщился — сквозь приоткрытые ставни прямо в глаза било солнце. Который сейчас час?! Может, уже дело к полудню?

— Эй. — Он потряс за плечо Митрия. — Просыпайтесь! Уже день!

— Не день, а всего-навсего раннее утро, — лениво отозвался Жан-Поль. — Слышите колокольчики? Гонят на пастбище стадо.

Иван прислушался — и впрямь…

Все четверо, включая Жан-Поля, находились сейчас на втором этаже небольшого постоялого двора, располагавшегося в деревушке Монфор-сюр-Рисль, что на полпути из Руана в Лизье. Славный город Руан друзья облазили весь, но никаких неприступных аббатств, увы, не обнаружили, те, что имелись, выглядели вполне мирно, можно даже сказать — тривиально, и зубчатые стены имели скорее для красоты, нежели для обороны. Распахнутые настежь ворота, обширные цветники — красиво, конечно, жили руанские монахи, да и сам город путникам показался красивым, только вот задерживаться в нем лишний день времени не было.

Митька, правда, как раз предложил задержаться и «все тщательно обследовать» — а вдруг повезет? Вдруг грамоты спрятаны именно здесь? Иван лишь покачал головой, напомнив, что Ртищев говорил о каком-то весьма отдаленном аббатстве, а вовсе не о тех, что располагались почти посреди крупного города. Рассудив таким образом, решили больше не задерживаться и ехать до Кана, тоже крупного города, правда, по словам Жан-Поля, гораздо меньшего, чем Руан.

Естественно, нормандца в тайну поисков не посвящали, использовали «втемную», тем более к этому имелся хороший повод — получилось, что именно Жан-Полю нужно было срочно убираться из Парижа. А куда? Конечно, на малую родину. Ну и Иван с компанией, конечно же, напросились в спутники — мол, им так удобней добираться в Россию: сесть в каком-нибудь маленьком порту на корабль и… Хиленькая, конечно, версия, но нормандец в подробности не вдавался вообще, наоборот, ужасно обрадовался неожиданным спутникам.

— Только мы бы хотели осмотреть по пути некоторые монастыри, — заранее предупредил Иван. — Видишь ли, Жан-Поль, по возвращению нам нужно будет написать подробный отчет о какой-нибудь из французских провинций. Думаю, Нормандия с ее древними городами и храмами как раз подойдет.

Нормандец аж подскочил:

— Это просто здорово, парни! Вы сделали верный выбор, о котором не пожалеете, клянусь святым Клером!

— Кем-кем клянешься? — не удержавшись, переспросил дотошный Митрий. — Что-то не слыхал я про такого святого.

— Потому и не слыхал, что святой Клер — это наш, нормандский святой, местный. Неподалеку от Кана есть старинная церковь, куда, по преданию, явился святой, неся под мышкой собственную отрубленную голову.

— Свят-свят-свят, страсти-то какие. — Митька мелко перекрестился. — А что, в самом Кане монастыри есть?

Жан-Поль улыбнулся:

— Есть, как не быть! Целых два аббатства — мужское и женское.

— А они хорошо укреплены?

— Хм… Думаю, достаточно хорошо, по крайней мере стены там толстые, почти такие ж, как и у крепости.

— А можно ли считать, что Кан — весьма отдаленное место?

Нормандец почесал затылок:

— Отдаленное? Ну, наверное, да. Кан — почти на самом берегу моря, вернее, пролива — Манша, — и до Англии от него куда ближе, нежели до Парижа. Именно в Кане похоронен Гийом Ле Конкеран — нормандский герцог, правивший Англией под именем Вильгельма Завоевателя!

— Славно, вот славно, — потер руки Митрий. — Верно, Иване?

Вот так, вчетвером, и поехали в этот самый Кан. Сначала плыли на барке до Руана, а уж потом, по совету Жан-Поля, приобрели лошадей и отправились в Кан посуху.

— Конечно, морем было бы быстрее, — садясь в седло, задумчиво пробормотал нормандец. — Но сушей — куда безопаснее.

— Безопаснее? — хохотнул Иван. — Что, лихие людишки в лесах повывелись?

— Лесов мало, — серьезно ответил Жан-Поль. — И места кругом людные. Иное дело — море. Да, мы могли бы спуститься на барке по Сене вниз, до Онфлера, а там сесть на какой-нибудь корабль — добраться до Уистреама, городка, деревушки даже, откуда до Кана рукой подать. Но… Слишком уж разбойничий городок этот Онфлер, и про тамошних морячков разные нехорошие слухи ходят не зря. Так что лучше по суше. Смотрите: верхом день пути до Лизье — ну, пусть полтора, — и от Лизье до Кана — еще столько же, ну, чуть больше. За три дня уж всяко будем!

— Значит, в Кане точно имеется укрепленное и отдаленное аббатство?

— Да имеется, говорю вам. Аж целых два.

Жан-Поль сел на ложе, стряхивая прилипшую к волосам и одежде солому. На ней, на соломе, и спали — чай, не Париж, белья с пуховыми перинами нет. И тем не менее хорошо выспались, может, потому, что устали за день, а может, как раз в соломе дело — уж больно духовитая попалась, видать, нового укоса.

Иван понюхал соломину — ну да, мятой пахнет. А вот та — чабрецом.

— Ты прям как лошадь, Иван, — засмеялся нормандец. — Может, еще на вкус попробуешь?

— Все хочу спросить тебя, Жан-Поль. — Юноша улыбнулся. — Что ты собираешься делать в Кане? Ведь, насколько мне известно, близких родичей у тебя там нет, а дальние явно не обрадуются бедному родственнику.

— Это уж точно, не обрадуются, — зло ухмыльнулся нормандец. — Да я к ним и не пойду… Так, есть одна задумка. Поможете?

— Деньгами или чем еще?

— Деньгами, конечно, да… Нужно не так уж и много. Главное — все рассчитать. Мы ведь с тобой, дружище Иван, не зря штудировали экономику и финансы! Мозгами поможешь?

Иван расхохотался:

— Вот мозгами — точно! Нет, определенно их пора будить. Эй, Прохор, Митря! Кончай ночевать, в дорогу пора!

Неохотно заворочавшись, парни продрали глаза:

— Что, уже утро?

— Утро, утро, вставайте… День уже!

Расплатившись с хозяином, путники попили вчерашнего молока и, оседлав лошадей, продолжили свой вояж. Утро выдалось славное — теплое, солнечное, пахнущее клевером и иван-чаем. По обеим сторонам неширокой дороги тянулись засеянные пшеницей поля, то и дело перемежаемые ярко-зелеными лугами с пасущимися овцами и коровами. Частенько попадались деревни в пять, шесть, а то и десяток домов, по русским меркам — большие. Беленые, крытые красной черепицей дома, церковь с остроконечным шпилем, ближе к околице — какие-то чумазые, совсем уж бедняцкие хижины, в которых, кажется, и не зайти-то никак, а если уж зашел, то не выпрямишься.

— Как же они там живут? — вдруг озаботился Митрий. — Словно кроты в норах. Неужели боярину за своих людишек не стыдно?

— О. — Махнув рукой, Жан-Поль усмехнулся. — Все эти крестьяне — свободные люди, сами по себе, ничьи. А вот земля принадлежит господину — извольте платить оброк!

— Как у нас, — с грустью покачал головой Митрий.

— Нет, Митя, — повернувшись в седле, вмешался в беседу Иван. — У нас беглецам ноздри рвут, а здесь… иди куда хочешь. Так, Жан-Поль?

— Так… Только вот идти-то чаще всего некуда. Закон о бродягах весьма жесток. Но для нас это как раз неплохо.

— Для нас? — Иван удивленно моргнул.

— Ну да, для нас. — Как ни в чем не бывало нормандец пожал плечами. — Я же говорил — есть у меня одна задумка. Приедем в Кан — обмозгуем. Небось, деньжат у вас мало осталось?

— Да уж меньше, чем хотелось бы. Лошади, корм, дорога…

— Вот и заработаете! Вернее, заработаем.

— Надеюсь, не с кистенем на большой дорожке?

— С кистенем? Ха-ха! Нет, дело исключительно честное.

Иван покивал. Хотя поначалу подкинутых Ртищевым денег и казалось много, но таяли они словно залежавшийся снег жарким майским днем. Интересно, что там придумал Жан-Поль? Спросить? Впрочем, торопить нечего, придет время — расскажет.

Змейкой сбежав с холма, дорога пошла перелесками — высокие пирамидальные тополя и ивы сменились рощицами дубов и вязов. В небольших дубравах во множестве паслись свиньи. Ух, и матерые: не свиньи — вепри!

— Эх, сейчас бы поросеночка да на вертеле! — сглотнул слюну Жан-Поль.

— Верно говоришь, парень, — обрадованно поддакнул Прохор. — Давно пора бы чего-нибудь перекусить, а то аж кишки сводит. Интересно, дорогие у них поросята?

— Пастухи точно не продадут — свиньи-то не их, деревенские, — задумчиво пояснил Жан-Поль, намекнув, что в какой-нибудь ближайшей деревне они, наверное, смогли бы разжиться окороком и куда дешевле, нежели в городе.

— А давайте, спросим у пастушонка! — тут же предложил Митрий, углядев на небольшом лужке босоногого мальчишку с длинной, вырезанной из орешника палкой. Палкой этой паренек деловито подгонял свиней, видать, решил перегнать их куда-то в другое место.

— Эй, парень, как называется ближайшая деревня? — подъехав ближе, надменно — как и положено дворянину — осведомился Жан-Поль.

Резко обернувшись, пастушок поклонился:

— Что вы спросили, ваша милость? Ах, про деревню… А вы куда едете?

— Не твое дело. Отвечай на вопрос, пока не заслужил хорошей трепки!

Мальчишка, казалось, ничуть не испугался угрозы — лишь шмыгнул носом и подтянул дырявые и в заплатках штаны. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать; темноволосый, вихрастый, смуглый, с черными, как маслины, глазами и круглым лицом, он скорее напоминал южанина, беарнца, провансальца или гасконца, нежели потомка некогда основавших Нормандию викингов.

— Деревня тут недалеко, господа, во-он по той дорожке. — Парень махнул палкой куда-то влево. — Два с половиной лье, живо доскачете.

— А окорок там можно купить?

— Окорок?! О, конечно… И очень дешево, всего за несколько су.

— Видали? — обернувшись, весело подмигнул Жан-Поль. — Всего за несколько су! Едем!

— Постойте, постойте, господа, — внезапно озаботился пастушонок. — Сейчас я вам точно объясню, у кого покупать. Там, на самой окраине, есть один домик, небольшой такой, с зелеными ставнями… Запомнили?

— Запомнили — дом с зелеными ставнями. Кого там спросить?

— Э-э… я бы вам не посоветовал заявиться в дом всей толпой, господа! — предупредил мальчишка. — Там живет одна старушка, тетушка Мари-Анж, так вот, она очень пуглива… Если будете стучать, может и не открыть — живет ведь одна, а домашней прислуги у нее нет, одни пастухи, это ведь ее свиньи.

— О, так она богата, эта твоя Мари-Анж?!

— Да, что и говорить, не бедная. Окороки коптит самолично, да так, что во рту тают! Из самого Кана к ней приезжают. А какой она делает сыр! И тоже недорого.

— Я смотрю, она прямо добрая волшебница, эта твоя хозяйка!

— О да, тетушка очень добра… И очень, очень пуглива. Старый человек, сами понимаете… Лучше бы, чтоб к ней пошел вот он. — Пастушонок кивнул на Митьку. — Он молод и не внушает страха.

— А мы, значит, внушаем?! Ах ты, плут!

— Нет, нет, господа. Я вовсе не то хотел сказать. — Мальчишка на всякий случай отпрыгнул в сторону. — Да, как войдете в дом тетушки, скажете, что от Жака. Жак — это я.

— Скажем… Как деревня-то называется?

— Пласне. Запомните?

— Да уж не дурни.

— Вон по этой дорожке. Всего два лье.

— Ну, уж удружил, вот тебе…

Жан-Поль швырнул мальчишке мелкую монетку.

— О, благодарю, месье, — изогнулся в поклоне тот. — Удачного вам пути.

Ивану вдруг показалось… только показалось… что хитрые глаза пастушонка как-то уж слишком задорно блеснули. Мелкая монета — повод для такой радости? Или тут дело в чем-то другом? И свиньи… Как-то странно они себя вели: паслись себе спокойненько компактной кучкой — такое впечатление, что им совсем и не нужен был пастух. Странно… А впрочем, что им за дело до какого-то нищего нормандского пастуха?

Иван пришпорил коня, нагоняя своих.

Надо сказать, вряд ли до деревни было два или даже два с половиной лье, как сказал пастушонок, скорее — все пять. Дорога петляла, сужаясь порой до размеров звериной тропы, да и вообще вся заросла густой высокой травою, как будто этим путем никто и не пользовался вовсе! Иван пристально вглядывался в придорожные кусты, почему-то ожидая какой-нибудь пакости. Почему? А просто предчувствие было такое, нехорошее, и, когда впереди, за деревьями, показался острый шпиль колокольни, Иван обрадовался даже больше других. Ну наконец-то приехали. А вон и дом с зелеными ставнями — не обманул пастушонок!

Небольшой домик с соломенной крышей располагался у самой околицы, рядом с липовой рощицей и, честно сказать, не производил впечатления жилища весьма обеспеченной женщины. Ну, разве что та была скуповата… Впрочем, тогда бы она не продавала окороки и сыр по дешевке. Невысокая ограда, сад — яблони, сливы, вишни — напротив двери, у самого входа — клумба с цветами, ярко-желтыми, словно жаркое майское солнышко. Вообще, довольно уютно, это со стороны рощицы — неприглядно, но с той стороны, похоже, в деревню мало кто и ходил.

— Ну, Мити, — Жан-Поль спешился, — иди, да смотри, не обижай старушку.

— Да уж не обижу! — Митрий отмахнулся и, вручив поводья Прохору, направился к дому. С полдороги вернулся, попросил у Ивана денег — вдруг да не хватит тех, что есть.

— Смотри, долго там не задерживайся, — бросил вдогонку нормандец. — И про сыр не забудь спросить.

Митрий лишь махнул рукой и, подойдя ближе, постучал в дверь:

— Есть кто-нибудь?

Показалось, что из-за двери откликнулся приглушенный женский голос.

— Тетушка Мари-Анж, меня прислал Жак, пастушонок. Сказал, что у вас можно недорого купить окорок и сыр. Эй, тетушка? Ты меня слышишь?

Некоторое время стояла полная тишина, даже слышно было, как рядом, в птичнике, кудахтали куры. И словно бы кто-то приглушенно выругался, причем — басом. Именно там, в птичнике! Интересно… Впрочем, наверное, показалось…

Юноша поправил на голове берет и тщательно разгладил ворот. Страусиное перо, брабантские кружева, длинные вьющиеся волосы — этакий парижский щеголь. Вот только камзол слегка подкачал — уж больно потертый. Зато цвета красивого, желтого, как вот эта вот клумба.

— Эй, тетушка Мари-Анж! — снова закричал Митрий.

И на этот раз — о, чудо! — его потуги были вознаграждены — дверь открылась! Осторожненько, не настежь, так, еле-еле протиснуться, что Митька и сделал.

— Идите за мной, месье.

Какая-то женщина в накинутом на голову платке или шали вдруг сразу от порога бросилась к очагу — закипая, выплеснулось на огонь варево. Верно, хозяйка варила кашу.

— Ох ты, святой Клер! Чуть молоко не убежало!

Сняв платок, женщина проворно накинула его на руки и уже таким образом сняла кипящий горшок с очага. В помещении было темновато — оба окна прикрывали зеленые ставни.

— Вы ко мне, месье? — Управившись с молоком, хозяйка наконец обернулась.

— К вам, тетушка… Ой! — Митька ахнул, разглядев хозяйку дома поближе.

Какая там тетушка! Перед ним в клетчатой длинной юбке и расшитой жилетке поверх белой рубахи стояла девчонка на вид лет шестнадцати — двадцати. Уж это-то можно было определить и в полутьме.

— Э… — Митька слегка замялся. — Мне сказали, здесь живет тетушка Мари-Анж. Жак сказал, пастушонок.

— Я и есть Мари-Анж, — неожиданно улыбнулась девушка. — А Жаку обязательно надеру уши. Вы, месье, ведь не из наших мест будете?

— Нет, не из ваших.

— Верно, южанин, из Лангедока? Говорите как-то не так.

— Не так? — Юноша даже обиделся. — А я считал, что хорошо говорю…

— Нет-нет, хорошо, конечно. Только временами, знаете, проскальзывает что-то такое… этакое… Слушайте, месье, вы мне не поможете? Я тут с утра еще пыталась открыть ставни… Что-то заело. И сразу оба окна, как назло. Там надо во-он те болты посмотреть…

— Посмотрим! — Потерев руки, Митрий резво подошел к окну.

— Ой, нет, месье. Там так пыльно. Снимите перевязь и камзол… Да не бойтесь, снимайте же — я дам вам накидку. Давайте сюда вашу шпагу. Так… Вы здесь покрутите, а я пойду помогу с улицы…

Конечно же, Митрий разбирался в механике слабо. Но и имевшихся познаний хватило, чтобы легко починить ставни — просто чуть-чуть подправил петли. Оп — и открылись! Было темно, стало светло! Ого… Юноша быстро обвел взглядом комнату, обратив внимание на огромную, с накрахмаленными подушками кровать — целое ложе.

— Ой, я вам так благодарна, месье, так благодарна! — Мари-Анж вбежала с улицы. — Прямо не знаю, что бы без вас и делала. Ох, аж употела вся…

Расстегнув жилетку, она небрежно бросила ее на кровать. Ничего оказалась девчонка! «Тетушка», прости Господи. Светлорусая, курносенькая, с милым приветливым личиком и наивными голубыми глазами. Этакая простоватая деревенская девушка. И все щебетала, щебетала, не умолкая:

— Вы спрашивали про окорок, месье? О, у меня найдутся для вас и окороки и кое-что еще, ведь вы мне так помогли, так помогли… А хотите сидру? Он, правда, из прошлогодних яблок, забористый, но вкусный, прохладный. Вот…

Взяв с полки кувшин, Мари-Анж проворно плеснула сидр в деревянную кружку и с улыбкой подала гостю.

— Пейте… Да вот, садитесь прямо на кровать, по-простому, мы ж не в Париже с вами, где все фу-ты, ну-ты…

Митрий, ничуть не смущаясь, на кровать и уселся. Сидр оказался вкусным, прохладным.

— Мерси, — напившись, поблагодарил юноша. — Мерси боку, мадемуазель.

— Ой… Вы такой галантный кавалер…

Мари-Анж уселась на кровати рядом, повернулась… И вдруг ни с того ни с сего рванула свою рубашку, да так сильно, что обнажилась не только грудь, но и пупок!

Митька даже удивиться не успел, как девчонка прижалась к нему голой грудью, рванула рубаху, теперь уже его, Митькину, прошлась острыми ногтями по спине… и пронзительно заверещала! Слыхал Митька, как свиней резали — вот, примерно так…

И тут же распахнулась дверь…

И ворвалось человек пять: трое дюжих парней, кюре и еще какой-то пожилой человек в синем камзоле, наверное староста.

— Помогите! — Толкнув Митрия на подушки, бросилась к ним Мари-Анж. — Помогите! Ой, как хорошо, что вы зашли, ой, как хорошо, слава святому Клеру!

— Не трещи ты как сорока, Мари-Анж. Толком говори, что да как. Да наготой не сверкай, прикройся чем-нибудь, вон хоть покрывалом. Ну? Что тут у тебя случилось?

— Что-что… Этот вот хлюст меня чуть было не изнасиловал!

Мари-Анж с размаху закатила Митьке звонкую, оглушительную пощечину.

За яблонями, взлетев на забор, закукарекал петух.

 

Глава 6

Как Митьку выручали

Июнь 1604 г. Нормандия

Иван вздрогнул от петушиного крика. Ишь, раскукарекался тут. Хотя он-то, петух, у себя дома, можно и покричать. А вот Митрий что-то долгонько не возвращается, неужели в цене не сошлись? Ага, вот вроде как свинка взвизгнула… И снова тишина.

Щурясь от солнца, Иван сделал несколько шагов к дому.

— Напрасно ты смотришь на эту дверь. — Подойдя, Жан-Поль положил руку юноше на плечо. — Это черный ход. Мити наверняка выйдет с той стороны.

— Так лучше там его и встретить.

— И то правда, — согласился нормандец. — Чего тут по кустам сидеть?

Сказано — сделано. Все трое, подхватив под уздцы коней, обошли дом, остановившись у парадной его стороны, смотревшей в сторону церкви. Жан-Полю все вокруг казалось привычным, а вот Иван с Прохором с любопытством глазели на засеянные люцерной поля и цветники, разбитые перед каждым домом. Красная и коричневая черепица, яблони, остроконечная церковь. Перед церковью, на небольшой площади, валялись в пыли свиньи, а рядом, на лужайке, паслась парочка белых коров, наверняка принадлежавших местному кюре или кому-нибудь из церковного клира. Изумрудная зелень полей и лугов простиралась до самого горизонта, лишь изредка прерываясь тонкими линиями пирамидальных тополей и раскидистых вязов. Кое-где поблескивали озерки, а в нескольких лье к югу серебрилась река с верхнебойной мельницей. К мельнице вела довольно широкая дорога, по которой неспешно двигались тяжелые крестьянские телеги. В синем, чуть тронутом небольшой облачностью небе весело сияло солнце.

— Уж пора бы и в путь, — взглянув на солнце, пробурчал Прохор. — И чего там Митька задерживается? Нашли кого послать, прости Господи! Он и торговаться-то не умеет.

— Верно, потому и долго, — согласно кивнул Иван.

И в этот момент распахнулась парадная дверь. И на улицу наконец вышел… нет, не Митрий, сначала какой-то важный сгорбленный старичок с небольшой бородкой, одетый в фиолетовый испанский костюм с большим воротником фасона «мельничий жернов», испанского же покроя шляпу с узенькими полями и тупоносые туфли, бывшие в моде, наверное, еще во времена правления доброго короля Франциска. За старичком показался румяный толстячок в рясе — кюре, а за ними уже шествовал Митька — красный, в разодранной рубахе и с заложенными за спину руками. За Митькой, крича, выскочила какая-то юная девица, тоже в рваной рубахе, а уж за ней — трое дюжих парней с угрюмо-непроницаемыми лицами.

— Ого, — негромко присвистнул Прохор. — Чую — нечистое тут дело. А не выручить ли нам Митьку? Сейчас, враз всех по мордасам…

— Подожди. — Иван поморщился. — Морды будем после бить, сперва выясним — что тут да как?

— Верно, выясним, — закивал Жан-Поль и, сдвинув шляпу набекрень, направился наперерез процессии.

— Бог в помощь, добрые люди. Боюсь показаться навязчивым, но хочу спросить: чем вам не угодил наш друг?

— Ах, это ваш друг, месье? — как показалось Ивану, довольно осклабился старичок. — А позвольте узнать ваше славное имя?

— Шевалье Антуан Мария Жан-Поль д’Эвре! — положив руку на эфес шпаги, с гордостью произнес нормандец. — А это мои друзья, дворяне и студенты Сорбонны. Так что там с нашим другом?

— Так вы, говорите, дворяне? — закивал старичок. — Это очень хорошо, очень… Всегда приятно иметь дело с благородными людьми, знаете ли. А я — Анри Батисьен, местный прево…

— Прево?! — Жан-Поль и Иван озабоченно переглянулись. — Может, поясните все-таки — при чем здесь вы, судейские?

— Пояснить? Охотно. Прошу за мной, господа. Только прошу вас пока не разговаривать с арестованным.

— Вот как?! Наш друг арестован? Интересно, в чем же его обвиняют?

— Вы все узнаете в доме старосты. Как раз туда мы и идем, — с улыбкой пояснил кюре.

— Ой, не нравятся они мне, — по-русски произнес Прохор. — Ой, кулаки чешутся… Эх, сейчас бы…

— Нет, Проша, никаких мордобоев! — резко осадил его Иван. — Не хватало нам еще затеять драку с представителями местного правосудия — этак ни до какого Кана не доберемся, а сгнием в какой-нибудь тюрьме. Здесь тебе не Русь-матушка, спрятаться негде. Придется играть по их правилам… по крайней мере пока не разберемся, в чем тут дело. А там — посмотрим.

Трое оглоедов — у каждого, оказывается, за поясом торчал пистолет! — отвели несчастного Митьку в амбар, расположенный около добротного дома, окруженного цветами, яблонями и шиповником. Похоже, здесь и проживал староста деревни.

— Прошу вас, господа, — обернувшись, учтиво пригласил прево.

— Что ж… — Жан-Поль обернулся и ободряюще подмигнул друзьям. — Зайдем.

Войдя в дом, прево кивнул хозяину — длинному сутулому мужику в черном камзоле и белых полотняных чулках — и незамедлительно уселся в предложенное кресло.

— Господин прево… — вбежав в комнату, неожиданно заголосила юница в изодранной рубашке, однако судейский чиновник осадил ее строгим взглядом:

— Подожди пока во дворе, Мари-Анж.

— Но, господин…

— Я сказал — подожди! Да не вздумай опять голосить.

Девчонка, видать не на шутку испугавшись старичка, проворно выбежала прочь.

— Понадобишься — позовем, — сварливо прокричал ей вослед прево и, повернувшись к приглашенным, пояснил: — Это Мари-Анж, потерпевшая.

— Потерпевшая?!

— Увы, господа… Да вы не стойте, присаживайтесь на скамью… Может быть, стаканчик вина?

— Охотно, но чуть позже. В чем именно обвиняется наш друг?

— В изнасиловании, господа, в изнасиловании!

— Что-о?!

Иван дернулся к шпаге, а Прохор, с угрозой сжав кулаки, шагнул к судейскому…

— Хочу вас предупредить, господа, что всего в трех лье отсюда находится сам господин губернатор с военным отрядом, — ядовито-насмешливо произнес старичок. — Не советую вам нарушать законы! Особенно вам, сударь. — Он посмотрел на Ивана, а затем перевел взгляд на Прохора. — И вам. Судя по выговору, вы ведь из Лангедока? А у нас здесь, на севере, не любят чужаков. Очень не любят. Так что не советую хвататься за шпаги и сжимать кулаки — потом горя не оберетесь. Думаете, зря угрожаю? А гляньте-ка в окно!

За окном из-за церкви показался небольшой отряд солдат — в кирасах и железных шлемах-морионах, с мушкетами и алебардами в руках.

— Это солдаты господина де Намюра, капитана ордонансной роты, — охотно пояснил кюре. — Остановятся на ночлег в нашей деревне.

— Ах, значит, так? — Жан-Поль закусил губу. — Вы, значит, посмели обвинить нашего друга, молодого дворянина, черт знает в чем? А не боитесь апелляции в Генеральные штаты?

— Апелляция — есть неотъемлемое право обвиняемого, — желчно проскрипел прево. — А чем выше суд, тем больше мороки. Сами знаете, дела иногда могут длиться годами. Даже в бальяже — уже не те сроки, что у нас.

— Что такое бальяж? — дернув Ивана за рукав, шепотом поинтересовался Прохор.

Юноша обернулся:

— Судебный округ. Включает несколько превотств.

— Да и наш бальи, господин Аршамбо, — невозмутимо продолжал старичок, — любит расследовать дела со всей тщательностью, вовсе не считаясь со временем. Так что лучше уж договариваться с нами…

— Как же с вами — если это не ваша подследственность?! — Иван показал все свое знакомство с законами Франции. — Насколько я знаю, изнасилование, в чем вы, я думаю, без достаточных оснований обвиняете нашего друга, есть не что иное, как самый прямой «королевский случай», сиречь — тяжкое, особой опасности преступление, вовсе не подвластное решениям суда превотства, да даже и бальяжа.

— Ого! — усмехнулся прево. — Вижу, вы разбираетесь в праве! Тогда должны знать и наказания. Ваш друг дворянин?

— Вне всяких сомнений!

— Тогда его ожидает солидный штраф и конфискация имущества. Как вы думаете, где штраф будет большим — у нас или в королевском суде? А, догадываетесь?! То-то… Ну, так что? — Судейский красноречиво пошевелил пальцами. — Будем договариваться или как?

— Что ж, — вмешался в беседу Жан-Поль. — Попробуем договориться. Но для начала хотелось бы выслушать потерпевшую и свидетелей.

— А вот в этом я охотно пойду вам навстречу, сударь! Эй, парни… — Прево высунулся в окно. — Давайте сюда потерпевшую.

В дом снова вошла давешняя растрепанная девчонка — светленькая, курносая, с заплаканными голубыми глазками. Этакая «мадемуазель невинность».

— Ну, Мари-Анж, — улыбнулся прево. — Рассказывай, как все было. Да сперва поклянись на Библии, что не будешь врать.

— А чего мне врать-то? Да разве ж я когда врала? Да никогда! Сами ведь знаете, господин прево, что такой честной девушки, как я, и нет-то нигде во всей округе аж до самого Лизье, а в Лизье, не знаю, может, и есть такие, а может, и нету, а…

— Помолчи ты, Мари-Анж! — заругался судейский. — Говори по существу дела… Отец Далазье, дайте ей Библию, пусть поклянется.

— Клянусь… — Положив руки на Священное Писание, девчонка затараторила слова клятвы. — Ну, слушайте, как дело было. Правда, я все это уже рассказывала и господину прево, и господину кюре, и всем другим господам, и…

— Мари-Анж!!!

— Ой, молчу, молчу… То есть говорю, как вы изволили выразиться, господин прево, по существу дела. С самого утра сегодня сидела я себе дома… Потом слышу — стучит кто-то в заднюю дверь, и уж так настойчиво барабанит, так настойчиво, господин прево, что ведь пришлось пойти посмотреть — кто.

— Так. И кто же?

— Это был молодой парень, господин прево. Совсем молодой, темноволосый, в желтом таком камзоле. Попросил меня продать ему окорока, а потом — ни с того ни с сего — как набросится на меня, как набросится — едва вырвалась! Если бы не господин кюре… И не вы, господин прево, он, наверное, меня бы убил — до того оказался страстный. Слава святому Клеру, вы вовремя появились, небось, услышали, как я кричала. Вон и сорочка вся на мне разорвана…

Девчонка распахнула рубаху.

— Цыц, Мари-Анж! — тут же шуганул ее судейский. — Не бесстыдствуй. Пойди-ка лучше домой, переоденься — а разорванную сорочку принесешь нам в качестве вещественного доказательства.

— Да какие тут еще нужны доказательства? Ежели он налетел, схватил, завалил на ложе…

— Цыц! Иди, говорю, переоденься. Да, насильник таки успел совершить свое черное дело?

— А как же, господин прево? Как же ему было не успеть, когда вы там по двору тащились, прошу прощения, словно беременные улитки — нога за ногу, сопля за щеку…

— Ты уймешься наконец, Мари-Анж?! Иди живо, переодевайся. Да позови там, во дворе, свидетелей.

— Кого-кого позвать, господин прево?

— Сви… Мишеля с Кловисом.

— Ах, этих…

Мари-Анж наконец ушла, а вместо нее появились свидетели — простоватые деревенские парни, похоже вообще не обладающие способностью к связной и членораздельной речи, в большей степени полагаясь на глаголы и междометия.

— Ну, мы это… шли на покос… или с покоса… Да, это, с покоса. Коса сломалась, так мы и… И вот слышим — верещит кто-то, будто подсвинка режут. Так ведь рано еще резать-то! Заглянули, а там — Мари-Анж верещит. Лежит на кровати, заголившись, а рядом какой-то хлыщ.

— Тот самый, что сейчас сидит в амбаре?

— Точно тот самый, господин прево.

— Что ж, дошла очередь и до него. Идите, парни. Скажите, чтобы привели.

Войдя, Митька хмуро обвел глазами помещение, вздохнул, но, увидев своих, несколько воспрянул духом.

— Ваше имя и общественное положение, месье? — осведомился прево.

— Я уже говорил — это наш друг, дворянин из Лангедока. — Жан-Поль возмущенно фыркнул.

— Я помню, господин д’Эвре, — холодно кивнул судейский. — Но все же хочу сейчас говорить лично с обвиняемым. Итак. Вы, месье, — приезжий. Как ваше имя?

— Димитри… Димитри Тере.

— Странное имя… Впрочем, понятно — южанин. Каким ветром занесло в наши края?

— Я учусь… учился в Сорбонне.

— Ах, вот как? В Сорбонне. Ученый, значит, человек. Извольте ответить на несколько моих вопросов.

Юноша пожал плечами:

— Задавайте.

— Вопрос первый: вашу сорочку разорвала Мари-Анж? Ну, та девушка…

— Да… именно она и разорвала, я даже сам не…

— Достаточно, месье. Вопрос второй: вы лежали на кровати вдвоем?

— Вначале сидели. А потом она вдруг резко набросилась на меня и…

— Так лежали?

— Потом — лежали. Но…

— Благодарю, вполне достаточно. Уведите обвиняемого!

— То есть как это — уведите? — опешил Иван. — Он же еще ничего толком не рассказал?

— А вы полагаете, он такой дурак, что сознается? О-хо-хо… Поверьте моему жизненному опыту, господа, — такое случается редко, крайне редко. А ваш друг вовсе не производит впечатления глупца.

— И все же мы намерены подать апелляцию!

— Ой! — Прево поморщился, словно от зубной боли. — Я ж вам уже говорил… Итак, подведем итоги?

Приятели переглянулись:

— Попробуем. Интересно, что из всего этого выйдет?

— Как видите, господа, кроме вас и меня с господином кюре, здесь больше никого нет, — вкрадчиво произнес судейский. — Потому можно быть откровенными, а?

— Можно, — неожиданно усмехнулся Иван. — Разрешите, я выдвину свою версию?

Прево развел руками:

— Пожалуйста! Только, если можно, кратко.

— Хорошо, — согласился Иван. — Кратко так кратко. Как мне кажется, дело обстоит так: имеется подставной человечек, некий пастушонок Жак, который почему-то не был допрошен…

— Не понимаю, при чем тут Жак? — Прево и кюре переглянулись.

— Ах, не понимаете? — Иван издевательски покачал головой. — Позвольте продолжить?

— Ну, конечно…

— Так вот, этот самый пастушонок Жак, сказав, что у некой Мари-Анж можно недорого приобрести съестные припасы, нарочно указал нам окружную дорогу, которой мало кто пользуется, специально, чтобы у этой якобы потерпевшей девицы по имени Мари-Анж и ее сообщников было время подготовиться. Далее, когда наш друг вошел в дом, Мари-Анж набросилась на него, разорвав и свою сорочку, и сорочку нашего друга, потом закричала… как раз вовремя, для того, чтобы подошли сообщники, явно допрошенные недостаточно подробно. Я полагаю, это не первый такой случай в вашей деревне, и если поднять все прошлые дела…

— А может, не стоит с этим спешить? — нехорошо ухмыльнулся прево. — Посмотрите, что мы имеем по этому делу. Со стороны вашего друга — только его собственные показания. Со стороны обвинения: показания потерпевшей — раз, показания свидетелей, пусть даже косвенных, но тем не менее — два, вещественные доказательства — разорванные сорочки, измятая постель, царапины — три. Догадываетесь, какая чаша весов перевесит?

— Догадываемся, — посмотрев в окно на маячивших во дворе солдат, хмуро кивнул Жан-Поль. — Похоже, нам остается решить лишь один вопрос: сколько?!

— Вот! — Прево с нескрываемой радостью всплеснул руками. — Вот с этого и надо было начинать. Шестьсот су, думаю, хватит для утешения несчастной малышки Мари-Анж.

— Шестьсот су? — Жан-Поль покачал головой. — Это же получается — тридцать ливров. Дороговато будет!

— Хорошо. Ваша цена?

— Пятнадцать ливров и ни денье больше!

— Пятнадцать?! Да побойтесь Бога! Давайте хотя бы двадцать пять.

После бурной торговли сошлись на двадцати двух ливрах. Привели из амбара Митьку, усадили за стол, распили кувшинчик вина. Странно, но у Ивана не было никакого предубеждения ни к кюре, ни к лжесвидетелям, ни к «потерпевшей» — больно уж ловко они все проделали. Мораль — не будьте наивными дурачками и не ищите дешевых окороков там, где их нет. И в самом деле, надобно признать, парни еще дешево отделались, если б в деле был замешан бальи — уже попахивало бы не двумя десятками ливров. Так что, все, что ни делается, — к лучшему.

— Может, заночуете у нас? — после второго бочонка предложил прево. — Дорого не возьмем — больно уж симпатичные вы люди.

— Нет уж, спасибо, — дружно отказались друзья. — Мы лучше поедем и без того сколько времени здесь потеряли.

— Ну, тогда — бон вояж, счастливого путешествия!

Солнце уже стояло в зените, когда путники наконец тронулись в дальнейший путь. Парило, и по краям неба ходили сизые тучи, грозившие скорым дождем. Однако нет, дождь так и не собрался — тучи разнес вдруг налетевший ветер.

— Да, Митрий, дорогонько ты нам обошелся, — усаживаясь на небольшой полянке на перекус, хохотнул Иван. — Двадцать два ливра, однако.

— Надо было по мордасам им, по мордасам! — заерепенился Прохор. — Я уж едва сдержался.

— Вот и молодец, вот и правильно. Ну, побили бы их всех, освободили б Митрия — а дальше куда? Прево ведь не врал про ордонансную роту. — Иван покачал головой. — Попали бы в розыск — тогда уж точно дела бы не сладили.

— Ой, умный ты стал, Ваня! — Прохор, хмыкнув, почесал бородку. — Раньше бы ведь силой Митьку освобождать бросился, так?

— Может, и так, — улыбнулся Иван. — И сейчас бы бросился, коли б иного решения не было. Эй, Митрий, чего пригорюнился, денег жалко?

— Нечего их жалеть, — вдруг улыбнулся Жан-Поль. — Приедем в Кан, лошадей продадим, амуницию… Заработаем!

— Вообще, правильно, — поняв нормандца, одобрительно кивнул Прохор. — Главное — живы все и вместе. Руки, ноги, головы есть — чего еще надо?

— Золотые слова, Проша, золотые! Эй, Митька, ты, вместо того чтобы грустить-кукситься, за водичкой б на озерко сбегал… А как придешь, нам про девку расскажешь! Пощупал хоть? Успел?

— Да ну вас, чертей, — улыбнувшись, отмахнулся Митрий и, подхватив котелок, побежал к поблескивающему за кустами озеру.

Озерко оказалось мелкое, пришлось снять башмаки. Юноша с удовольствием прошелся по песчаному дну — хороший оказался песочек, мягкий, теплый. И вода — на загляденье, было бы время — искупался бы…

— Эй, месье!

Митька оглянулся и вздрогнул, увидев на берегу… ту самую разбитную девицу — «потерпевшую» Мари-Анж.

— Чего пришла? А ну, иди отсюда, змея!

Ругательства, казалось, девчонку вовсе не трогали. Улыбаясь, она вдруг сняла юбку… затем сорочку и — обнаженная — неспешно пошла в воду.

— А это мое место, — обернувшись, лукаво подмигнула она. — Я здесь всегда купаюсь.

— Ну и купайся себе, — буркнул Митька. — А я пойду…

— Так давай вместе поплаваем!

— Ага, поплаваешь тут с тобой. Спасибо, наплавался. На двадцать два ливра!

— Так то работа была… А сейчас… — Девчонка нырнула и подплыла прямо к Митьке, уцепилась за ногу. — А здесь я — на отдыхе. Ты мне очень понравился, честное слово… Ну — поплыли вон до того островка!

Юноша лишь вздохнул и отвернулся: несмотря ни на что, больно уж хороша была дева — курносенькая такая, ладная, голубоглазая.

— Ну, не стой же! Сейчас вот возьму и прямо в одежде завалю в озеро! Оп!

Мари-Анж вдруг обняла юношу, с жаром поцеловав в губы…

— Подожди… — оглядываясь, прошептал он, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Сейчас… разденусь… Сплаваем на островок, сплаваем…

Миг — и оба наперегонки поплыли к острову. Выбравшись на плоский берег, завалились в траву…

— А где-то наш Митрий? — вдруг забеспокоился Прохор. — Что-то уж больно долго он за водой ходит, не утонул бы!

 

Глава 7

Коммерческое предприятие г-на д’Эвре

Июнь 1604 г. Кан

Когда путники добрались до Кана, денег оставалось так мало, что, казалось, их и не было никогда. Продав лошадей, ведомые Жан-Полем приятели направились на постоялый двор, располагавшийся около большой площади напротив собора. За собором, на зеленом холме, возвышались зубчатые башни и стены — то был замок, выстроенный еще Вильгельмом Завоевателем, Гийомом Ле Конкераном, как его здесь величали и очень им гордились. Собственно, как пояснил Жан-Поль, если бы не Вильгельм и его жена, Матильда Фландрская, то не было бы ни крепости, ни собора, ни двух аббатств — вообще не было бы самого Кана.

Город Ивану понравился — узорчатое кружево собора, аббатства, небольшие опрятные домики, тут же — у крепости — небольшой луг с ромашками, клевером и васильками, а чуть позади — раскидистые деревья с сорочьими гнездами омелы. На рыночной площади близ собора торговали всякой всячиной — конской упряжью, галантереей, привезенной из соседнего Уистреама рыбой, еще какими-то украшениями, бочонками, посудой, ну и, конечно, солью. Сукна на рынке было мало — его продавали в лавках, куда путники и пошли, слегка перекусив на постоялом дворе. Лавки располагались тут же, на площади, либо совсем рядом, впрочем, тут все находилось рядом — Кан был небольшим городом с центром на укрепленном островке у слияния двух нешироких речек — Орна с Одоном.

— И зачем нам эти суконные лавки? — шепотом возмущался Прохор. — Лучше б занялись делом — монастырями.

— Делом, говоришь? — обернувшись, улыбнулся Иван. — Для любого дела, Проша, деньги нужны. А где их взять? Неужто на большой дороге грабить?

— Некоторые здесь так и делают, — отозвался Митрий. — Взять хоть тех деревенских — прево, кюре, Мари-Анж…

— Ну, ты и вспомнил. — Прохор хохотнул. — Ничего, будет и на старуху проруха — нарвутся когда-нибудь… Э-эй, Митрий. Ты чего притих? Вспомнил что?

— Да нет, — поспешно отозвался Митька. — Так просто, задумался.

До вечера успели обойти шесть суконных лавок — переговорили с торговцами, прикинули цены. Вот здесь-то Жан-Поль показал всю свою хитрость — в той лавке, где явно находились хозяева, он задерживался недолго, а вот там, где за прилавком стоял приказчик, — уж давал волю языку, выспрашивая буквально каждую мелочь, даже то, какой цвет популярен в этом сезоне. Правда, на этот вопрос нормандец конкретного ответа так и не получил — может, приказчики не очень заботились цветом, а может, дело было в чем-то другом.

— Ничего, — успокоил приятеля Иван. — Завтра утром еще раз пройдемся, уже четко посмотрим, какие цвета покупают, а какие нет. Сукно-то добротное, ничего не скажешь, ничем не хуже английского.

— Да уж, не хуже, — согласно кивнул Жан-Поль.

Пока дошли до постоялого двора, измотались — это на первый взгляд в городе было все близко, а походи-ка ногами, попробуй!

— Эх, надо было оставить пару лошадок, — усаживаясь за стол в общей трапезной, вздохнул Митрий. — Чай, пригодились бы.

— Да, лошадь нам понадобится, — неожиданно поддержал его нормандец. — Только лошадь не скаковая, а тяжеловес — запрягать в телегу.

— И что же ты собрался возить, Жан-Поль?

— А ты еще не догадался?

Митрий покачал головой:

— Неужели сукно?

— Сукно для начала выткать надобно, — рассмеялся Жан-Поль. — Вот мы сегодня посидим ночку, прикинем.

Иван одобрительно кивнул и тут же не преминул напомнить, что им еще обязательно нужно осмотреть оба аббатства: Аббе-оз-Ом — мужское, и Аббе-о-Дам — женское. Собственно, за тем в Кан и явились.

— Осмотрите, — разливая вино, заверил нормандец. — Мужское — запросто, сведу вас с одним монахом, старым своим знакомцем… А вот с женским потруднее будет — знакомых монашек у меня, увы, нет. Но вы не переживайте, придумаем что-нибудь. Сейчас главное — деньги сделать. Завтра же этим и займемся…

Иван вдруг засмеялся:

— А, похоже, мы уже этим занялись. И еще ночь впереди!

— Да, это верно, ночь.

Расплатившись с трактирщиком, друзья направились к дубовой, с резными перилами лестнице, что вела на второй этаж, в опочивальни. Митрий с Прохором уже поднялись, а вот Иван не успел — шагавший сзади нормандец ухватил его за перевязь:

— Постой-ка! Видишь, там, за угловым столом, молодежь?

— Ну?

Иван, присмотревшись, увидел четверых молодых людей лет по восемнадцати-двадцати на вид. Двое — явно дворяне, в потертых колетах, при шпагах, с лихо закрученными усами, а вот двое других, судя по богатому платью, скорее относились к «людям мантии», если не чистым буржуа. Платьишко, конечно, богатое. С жемчугом и цветами, но какого-то старинного покроя, что, наверное, больше пошло бы солидным пожилым людям, но уж никак не молодым. Иван усмехнулся, глядя на подобный союз, — у него почему-то не было никаких сомнений относительно того, кто здесь кого угощал.

— Позвольте представиться, господа, — шевалье Жан-Поль д’Эвре. — Нормандец запросто подошел к столу и, сняв шляпу, галантно поклонился. — А это, — он обернулся, — мой друг, шевалье Жан, студент Сорбонны. Можем ли мы отвлечь ненадолго ваше внимание?

— А в чем, собственно, дело, господа? — удивленно осведомился один из дворян.

Иван окинул его внимательным взглядом — одет бедновато, но с претензией: на бедрах широченные буфы, брыжи, перевязь расшита шелковой нитью… грубой, правда, но все же шелковой. Не то чтобы модник, но очень старается им быть и, кажется, очень ревниво относится к тем взглядам, что бросают на его одежонку. Что ж, в чем-то он прав — по одежке встречают.

Жан-Поль тоже обратил внимание на примоднившегося шевалье:

— Мы с другом совсем недавно приехали из Па… С юга… И совсем отвыкли от светской жизни. Даже не знаем, что и одеть. Вы нам поможете, месье? Просто несколько советов относительно того, что сейчас носят.

— Несколько советов? — По всему было видно, что парень польщен. — Господа, вы обратились по адресу! Меня зовут Анри Аршан, маркиз де Полиньяк, и… прошу вас присесть за наш столик.

— А ваши друзья, месье?

— О, нет-нет, мы совсем не будем против.

— Тогда позвольте заказать на всех вина?

Сели. Выпили. Заговорили. Вернее, больше говорил новый знакомец, де Полиньяк, — чувствовалось, что именно он являлся в этой компании заводилой.

— Я вам так скажу, господа, хорошо одеваться — это большое искусство! Да-да, искусство. И, как всякое искусство, красота требует жертв. Вот вы думаете, мне очень удобно таскать на шее такой воротник или ходить в этих широченных буфах? Ничего подобного! Но — вынужден, ибо — дворянин! Извините меня, господа, но вы явно поизносились в дороге. Знаете, для начала я бы вам порекомендовал плащ. Да, именно плащ — из хорошего голубого сукна.

— Почему именно из голубого? — удивленно переспросил Иван. — Мне кажется, красный куда как красивее. Ну или там зеленый.

— А вот здесь вы не правы, господа! — Де Полиньяк аж прихлопнул ладонью по столу — до того разошелся. — И, смею вас уверить, в корне не правы. Верно, парни?

Его приятели дружно кивнули.

— Ну, скажете тоже — красный, — забыв про вино, продолжал свою речь маркиз. — Вот вы пройдитесь по улицам и что увидите?

— Что же?

— А полгорода ходит в красных плащах, вот что! И знаете почему? Потому, что местные сукновалы как-то по дешевке закупили множество бочонков красной краски…

— Ну, нельзя сказать, что закупили, — неожиданно подал голос один из буржуа, этакий стриженный в кружок здоровяк, очень похожий на гугенота. Ну да, убери с камзола жемчуг — чистый гугенот.

— Ну, не закупили, да. — Де Полиньяк заговорщически подмигнул. — Просто вблизи Уистреама сел на мель английский торговый корабль… Вернее даже — ему помогли сесть. Вот все сейчас и ходят в красном.

— Ясно, — кивнул Жан-Поль. — А зеленый чем плох?

— Слишком уж неприметен… В лесу там или на лугах. Отправитесь с дамами на природу, так они вас потом не найдут! К тому же ливреи у слуг почти все — зеленые. Не знаем, как у вас, на Юге, а в Нормандии — точно.

— Ну, спасибо. А камзол? Камзол лучше из какой ткани пошить?

— Конечно из серой! Серый переливающийся шелк с голубыми либо синими вставками — это сейчас очень модно. Да… — Маркиз подозрительно оглядел новых знакомцев. — Воротники у вас… как у каких-нибудь свинопасов или судейских. Извините за прямоту!

— Ничего себе — как у свинопасов! — несколько обиделся Жан-Поль. — С чего вы взяли?

— А с того, что в дворянских кругах принято носить брыжи! Конечно, не «мельничий жернов», поменьше, но все-таки.

— Учтем, всенепременно учтем. — Жан-Поль незаметно, под столом, наступил Ивану на ногу. — А теперь, извините, нам пора. Большое спасибо за ценные сведения!

— Всегда к вашим услугам, господа!

Придя в опочивальню, приятели зажгли свечи и попросили хозяина принести перо, чернильницу и бумагу. Уселись и, разбудив Митрия — может, и поможет чем, — стали долго переговариваться, что-то чертить, рисовать, записывать.

— Вот — сукно, — негромко пояснял Жан-Поль. — Для его производства требуется: первое — шерсть, то есть овцы; второе — пряжа; третье — ткацкий станок; четвертое — сушка и окраска; пятое — сбыт. И все это нам предстоит найти и организовать! Мити, пряжу и шерсть кидаем на вас с Прохором, остальным займемся мы. Сейчас вот только рассчитаем затраты и цену, а уж завтра с утра — начнем…

Жюль Ферье пригнал овец на поляну и, удостоверившись, что все животные принялись дружно жевать траву, завалился под тенистое дерево с явным намерением немного поспать. Не то чтобы очень устал, просто вчера поздно лег, а вставать пришлось рано, и вот теперь клонило в сон. Сняв с себя безрукавку, Жюль подстелил ее под себя, улегся… И тут же вскочил! Эх, черт — и росы же кругом, не оберешься! Этак весь мокрый будешь. Делать нечего, придется подождать, когда росу высушит солнце, — денек-то вроде бы неплохой выдался, только бы ветер не пригнал с моря тучи, так ведь бывает, и часто, когда с раннего утра вовсю светит солнце, а потом — глянь-поглянь — откуда ни возьмись наползут тучи да зарядит ливень или — что еще хуже — мелкий нудный дождик.

— Святой Клер, не допусти дождика! — на всякий случай перекрестился Жюль. — Ну, к вечеру уж ладно, пусть пойдет, а днем не надо бы, а, святой Клер?

Поглядев на небо, Жюль улыбнулся — вроде бы никаких туч не видать. Значит, роса скоро высохнет, и уж тогда можно будет поспать… если не придет кто-нибудь из приятелей — Жан-Пьер, Рене, Жорж… С ними вчера и засиделись — именины праздновали — его, Жюля, именины, — целых тринадцать лет стукнуло. Матушка Агнесса уж расщедрилась, накрыла стол — сыр, выпечка, сидр. Хоть и не богато жила семья Ферье, а и не сказать, чтобы бедно: и отара овец имелась немаленькая, и коровы, и свиньи. Было с чего праздники отмечать. Многие, правда, завидовали, особенно те, кто победнее, хотя, если разобраться, чему завидовать-то? Все в семье — матушка Агнесс, Жюль, его старшие братья и сестры — в трудах с раннего утра и до позднего вечера. За коровами присмотри, подои, почисти, за свиньями тоже глаз да глаз — того и гляди, уйдут в господскую рощу, одни овцы вот поспокойнее, потому Жюль за ними и приглядывал, младшенький. Да и полянка недалеко от дома — мало ли, забредет кто чужой, за овцами-то немало охотников, так всегда можно собаку кликнуть. Молодой-то кобель, Ашур, коров да свиней охраняет, а старый пес Моиск — тот у самого дома ошивается, не любит уже далеко ходить. Но что случись — прибежит, полает. Вообще-то надо бы еще одну собаку завести, об том и матушка давно уже поговаривала. С собакой-то вообще хорошо будет овец пасти — улегся себе под куст да дрыхни без просыпу.

Жюль еще раз потрогал траву — нет, покуда не высохла, рано — и вдруг услыхал голоса. Насторожился, прислушался… Ну да, кто-то разговаривал там, за деревьями. Ага! Вот показались двое! Чужие, не деревенские… Жюль уже совсем намылился закричать — известное дело, от чужаков один вред, да не успел — те уж совсем рядом были. Один — здоровенный такой, с рыжеватой бородкой, а кулачищи — с овечью голову, второй — помладше, в желтом камзоле, при кружевном воротнике, волоса длинные, темные, завитые — ишь, модник! Поди, из господ… Он и заговорил первым:

— Бог в помощь, молодой человек. Твои овцы?

— Не мои. — Жюль повертел головой. — Матушкины.

— Стрижете часто?

— Да как когда.

— А шерсть кому сдаете?

— Шерсть? — Парнишка задумался, зачесал голову. — Приезжает тут один, из Руана.

— Из Руана? — Незнакомцы переглянулись. — И не лень же ездить! А сколько платит?

— Да не знаю, — прищурился Жюль. — Вы лучше у матушки спросите. Пойдемте, я вас провожу.

— Что ж, спасибо, идем. Постой! А овцы как же?

— Да куда они денутся?

С матушкой Агнессой договорились быстро — не только пообещав на несколько су больше, но и предварительно заплатив. Увидев перед собой деньги, матушка Агнесса резко подобрела и даже послала Жюля в погреб за сидром:

— Испейте с дороги.

— Вот спасибо, с удовольствием. А что, кроме вас в округе еще кто-нибудь овец держит?

— Да держат… Сейчас вот только вспомню — кто.

Три девушки, три сестрицы — Алисон, Агнет, Альма — сидели во дворе перед домом и деловито сучили пряжу. Каждая — на своей скамейке, у каждой — прялка с особым узором, не дай боже, какая не свою возьмет — скандалу не оберешься. Хотя, в общем-то, промеж собой дружно жили — после смерти родителей-то никого не осталось, вот и приходилось самим крутиться. Конечно, хорошо бы замуж за справных мужиков, да где их только найдешь, справных-то? Все какие-то никудышные попадаются, взять хоть Мишеля Боди, жестянщика…

— Кажется, неплохой парень этот Мишель Боди, — задумчиво пробасила Агнет — сестрица младшая, коей не так давно исполнилось тридцать. Средняя сестра, Альма, была старше ее ровно на три года, а Алисон — на все пять. Все трое дородные, мосластые, сильные — и сена накосить, и с хозяйством управиться — все сами, работников не нанимали — это ж этим бездельникам да объедалам еще и платить надо! Всем удались сестры — и дородством, и статью, вот только на лицо… Глазки маленькие, щеки толстые, подбородки квадратом. Ну да с лица воды не пить — в женихах-то и по сю пору отбою не было — больно уж справное хозяйство сестрицы вели. Овец, правда, мало держали, больше коров, но и прядильщицами слыли знатными. Сядут, бывало, за прялки — никто не угонится, уж напрядут, так напрядут! Вот как сейчас… Заодно и женихов обсудят, косточки перемелют, нрава-то сестрицы были недоброго, про то вся округа знала.

— Мишель Боди — неплохой парень? — с усмешкой переспросила Алисон, старшая.

Средняя сестрица, Альма, тоже поддержала ее, правда, много не говорила, лишь только произнесла:

— Ха!

— Ты что, Агнет, с крыши упала? — продолжала старшая. — Мишель Боди, все знают, бездельник из бездельников.

Агнет задумалась:

— А говорят, у него свой дом в Кане.

— Дом? Да это кто говорит-то? Наверняка его дружки — Ансельм и Поль.

— Ну да, они.

— Врут!

— Врут, врут, Агнет, и не думай!

— Да я и не думаю, — отмахнулась Агнет. — Просто так сказала, на язык этот Мишель Боди подвернулся. А подумала-то я не о нем, об Эжене, ткаче.

— А, вон о ком ты подумала!

— Да, о нем.

— Нечего и говорить, Эжен — мужик работящий, — одобрительно отозвалась Алисон. — И ткацкий станок у него не простаивает, и хозяйство большое держит — два десятка дойных коров, да еще бычки!

— И как только все успевает?

— Да успевает… А семья-то у них небольшая — он сам, да две дочки, да жена. Работают — аж кости скрипят!

— А жена-то его, Эжена, говорят, хворая, — вскользь заметила Агнет.

— Хворая?! — Старшие сестрицы даже на миг перестали прясть, до того заинтересовало их это известие. — Это с каких же пор она хворая? Неделю назад в церкви была — хоть куда.

— А третьего дня! — Агнет усмехнулась и потерла руки. — На сенокосе копны кидала — вот и надорвалася. Мальчишка Жюль, тетки Агнессы сын, вчера рассказал соседскому мальчишке, Рене, что сам лично слыхал, как старуха Клотильда говаривала, что уж долго теперь Марго не протянет. Что там такое у ней в утробе лопнуло.

— У кого лопнуло — у Клотильды?

— Да не у Клотильды, дурища, у Марго, Эжена-ткача супружницы.

— Это кого ты дурищей обозвала, козища непотребная?

— Козища? Это я-то?! А ну-ка…

Агнет сноровисто подобрала валявшуюся рядом палку.

— Эй, эй, — замахали руками сестры. — Ты не очень-то.

— Здравствуйте, красавицы!

Бросив ссору, сестрицы разом обернулись к воротам, за которыми стояли двое — один так себе, малолетний, тощий, в желтом щегольском камзольчике, а вот второй, сразу видать, справный парень — осанистый, сильный.

— Чего надо? — оглядев незнакомцев, неласково осведомилась Алисон.

— Так, мимо шли, — отозвался тот, что в желтом камзоле.

— Ну и идите себе, чего встали? У нас тут чужаков не любят, смотрите, как бы палок не огребли!

— Что-то не очень-то вы любезны, девушки! Однако я смотрю: работящи — эвон пряжи-то! Успеете ли спрясть к вечеру?

— Не твое дело, парень.

— Как раз — мое, красавицы! Вернее, наше.

Сестры переглянулись:

— Как это — ваше?

— А так, хотим вам кое-что предложить… У нас предприятие имеется в Кане. Скупаем пряжу — вот бы и вы на нас поработали! О плате договоримся — уж не обидим.

— Да мы и сами пряжу в Кан отвозим, сдаем в одну лавку.

— Заплатим на пять су больше. Лавочник-то наверняка вас обманывает — эти городские, они ведь такие прохвосты! К тому же и ездить вам никуда ненадобно будет. Ну как, договорились? Шерсть мы подвезем.

— А много ли будет шерсти?

— Прясть — не перепрясть!

— Вон как… А ведь у нас еще и коровы.

— А с коровами скоро совсем плохо будет, девицы! Эдикт короля и главного контролера финансов — каждую вторую корову забрать, на мясо в войска, собранные для войны с Англией.

— Ох, ты, святой Клер! Так война-то все ж таки будет?!

— Да будет, как не быть?

— И коров заберут?

— А как же! Так что забейте-ка вы их лучше сами да займитесь пряжей. Да, кстати, вы тут поблизости никого из ткачей не знаете?

— Ткачей? Да есть тут один в соседней деревне — Эжен Ру.

Жан-Клод, красильщик, вчера попал в очень неприятное положение, такое неприятное, что не знал теперь, как из него и выпутаться. А ведь всего-то навсего, будучи слегка навеселе, похвалил английскую шерсть — дескать, очень уж хороша, качественная. Трактирщик, собака, взял да донес в отделение торговой палаты — туда теперь Жан-Клода и вызывали на предмет обсуждений: где это он берет английскую контрабандную шерсть? Дело пахло долгим разбирательством, нешуточными расходами и — в самом нехорошем случае — тюрьмою. Конечно, все можно было уладить — месье Жанрико, недавно купивший должность председателя отделения торговой палаты, был человеком не злым и очень любил деньги. А это как раз и означало те самые нешуточные расходы, о которых бедняга красильщик начал уже подумывать. Вообще, он бы, конечно, заплатил, да вот как раз сейчас с деньгами оказалась некоторая проблема — короче говоря, совсем не было денег, поистратился на прошлой неделе, прикупил жене бархат на платье.

Теперь вот сидел, думал: у кого бы денег занять? Пойти к ростовщику Розенфельду? Так тот семь шкур сдерет и не поморщится. Потом как отдать? Куда лучше было бы попросить у шерстобита Мерсье предоплату — потом бы уж как-нибудь выкрутился. Или — новое супружнино платье продать? Нет, нельзя, ведь только что поженились — и двух месяцев не прошло. Красива Катерина, нет слов, и в постели справна — как не побаловать такую женушку? Да и тестю с тещей пыль в глаза пустить — первое дело! Чтоб не попрекали, что вышла за бедняка. Нет, платье никак нельзя продавать, никак…

Погруженный в невеселые мысли, красильщик и не слыхал, что в дверь его хижины давно уже колотили.

— Эй, есть кто дома?

— Кто там? — вздрогнул Жан-Клод.

— Нам сказали, что здесь проживает некий Жан-Клод Колье, красильщик шерсти!

— Да, это я. — Жан-Клод распахнул дверь и, увидев перед собой явных шевалье, при шпагах и в шляпах с перьями, учтиво поклонился. — Что привело вас, господа, в мой скромный дом?

— Дела, уважаемый месье Колье, дела! А вы, небось, думали — зашли выпить с вами вина? А мы по делу…

— По делу?

— Хотим дать вам денег!

Красильщик где стоял, там и сел — так удивился!

— Да-да, денег. Но — не за красивые глаза, а за работу. За большую работу.

— Я готов!

— Обычно вы красите в какой цвет?

— Красный, желтый, коричневый… иногда — зеленый.

— О! — Гости разочарованно переглянулись. — Это нам совсем не подойдет. Нам нужен голубой. И — немного — серый.

— С голубым будет труднее… — задумчиво почесал бородку Жан-Клод. — Не знаю даже, что и сказать.

— Ну, тогда до свидания, месье Колье! Поищем других красильщиков.

— Постойте! Я… Я выполню ваш заказ, господа, чего бы мне это ни стоило!

— Золотые слова — приятно слышать. Наверное, вы хотели бы получить предоплату?

— О, да… Если можно.

— Можно, можно, месье Колье!

Буквально через неделю коммерческое предприятие г-на д’Эвре принесло первую прибыль. Пусть не очень большую — накладные расходы были весьма велики — но вполне приличную для тихого провинциального городка, каким являлся Кан. Получив дивиденды, компаньоны съехали с постоялого двора, сняв недорогие апартаменты на рю Сен-Пьер, совсем недалеко от мужского аббатства. С аббатством пока никак не получалось, хотя Жан-Поль и обещал свести Ивана с неким монахом, своим давним знакомым, однако, весь погруженный в дела, нормандец, казалось, совсем забыл про свое обещание. Пришлось за обедом напомнить.

— Монах? Ах, да. — Жан-Поль качнул головой. — Ну, конечно, помню. Завтра вот заберем окрашенную шерсть и вечером, клянусь святым Николаем, обязательно отыщем брата Жерома.

— Смотри, — поднялся из-за стола Иван. — Аббатство нам обязательно надо осмотреть, иначе хоть домой не возвращайся.

— Домой? — Нормандец моргнул. — Ты имеешь в виду — в Россию?

— Ну да, чего же еще? Не в Польшу же, в самом-то деле!

Жан-Поль хитро прищурился:

— А зачем вам домой? Чем тут плохо? Тем более — дело налаживается. Подкопить деньжат, завести семью — что еще надо?

— Нет, Жан-Поль, — как-то устало отозвался Иван. — Хоть у вас тут и хорошо, а дома — лучше. Верно, Митрий?

Отрок молча мотнул головой. Сегодня друзья обедали втроем — Прохор как с утра привез на лошади пряжу бригаде красильщиков, так с тех пор где-то запропастился. Да и вечерами частенько не казал носа, приходил за полночь и очень довольный, из чего Жан-Поль с Иваном немедленно сделали сам собой напрашивающийся вывод. Где, говорите, Прохор? Шерше ля фам!

Вечером, покончив со всеми делами, Жан-Поль наконец-то приступил к выполнению своего обещания. По его просьбе друзья оделись поскромнее и, прихватив специально купленные молитвенники, направились к воротам аббатства. Пока шли, стемнело, в узеньких городских улочках фиолетились сумерки, а вот небо по-прежнему, как и днем, сияло яркой лазурью. Правда, недолго: когда подходили к монастырю, на небосклоне уже вспыхнули первые звезды.

— Брата Жерома? — выслушав Жан-Поля, кивнул послушник в длинной коричневой рясе. — Сейчас доложу. Вы-то кто будете?

— Я — Жан-Поль д’Эвре, брат Жером знает, а со мной — паломники из Лангедока.

— Ого, Лангедок! Они, чай, не гугеноты?

— Что ты, что ты, брат! Добрые католики, да такие истовые — всю дорогу псалмы читали.

— Ладно, сейчас доложу отцу настоятелю, может, и выпустит к вам брата Жерома. Только, предупреждаю, ненадолго!

— Само собой. — Жан-Поль, а следом за ним и Иван с Митрием приложили руку к сердцу.

Небо между тем уже сделалось темно-синим, ночным, и узкий золотистый месяц закачался над шпилем собора, отражаясь в черных водах Орна. Легкий ветерок раскачивал ветви шиповника и акаций, пахло цветами и яблоками, а над стенами аббатства порхали какие-то птицы.

Ждать пришлось недолго, ворота монастыря открылись, пропуская к гостям невысокого крепенького монашка с круглой кудрявой физиономией записного пройдохи.

— А! Жан-Поль! — Увидав старого друга, монах распахнул объятия. — Ну, здравствуй, дружище! Небось, в своем Париже ты совсем позабыл старых приятелей?

— Да не позабыл! — Обняв, нормандец похлопал монашка по спине. — Видишь вот, вспомнил. Ну, как жизнь, Анри… тьфу-ты… брат Жером?

— Все в постах да в молитвах, благодаренье Иисусу. — Брат Жером состроил настолько постную рожу, что сам же и не выдержал — расхохотался, после чего, словно бы между прочим, поинтересовался, верны ли слухи о том, что Жан-Поль открыл свое дело.

— Открыл, открыл — ничего от тебя не скроешь, — пожал плечами Жан-Поль и наконец представил своих спутников, отрекомендовав их как компаньонов.

— Компаньоны, говоришь? — Монах потер руки. — Это хорошо, хорошо… Смею спросить — а прибыльное ли дело?

— Да пока — тьфу, тьфу, тьфу! — перекрестился д’Эвре и тут же прищурился. — А ты ведь не зря спрашиваешь, а, брат Жером? Признавайся — что-то задумал?

— Да так… — ухмыльнулся монах. — Не скрою, есть одна мыслишка. Если время есть, так пошли, обмозгуем?

— Где обмозгуем? — не понял Жан-Поль. — У тебя в обители?

— Да нет, не в обители. Есть тут поблизости один кабачок.

— Ну, ты даешь, монах! По кабакам шляешься!

— Вот только умоляю: не прикидывайся ханжой, Жан-Поль!

Кабачок, куда отправились ведомые монахом приятели, находился не так уж и далеко от монастыря, на набережной Орна, в тени высоких тополей и лип. Неприметное заведение сие совсем не бросалось в глаза, и, если бы не провожатый, путники вряд ли отыскали бы его среди мрачных темных домов.

Особым образом постучав — ого, сюда, оказывается, еще и не всех пускали! — монах обернулся и призывно махнул рукою. Сквозь приоткрывшуюся дверь упал в темноту узенький лучик света.

— Входите, — гостеприимно кивнул брат Жером. — Я сказал хозяину, что вы — верные люди и мои старинные друзья. Чужих сюда не пускают.

Спустившись по невысокой лестнице в уютный полуподвальчик, друзья с интересом осмотрелись. Исходя из всего, Иван, грешным делом, ожидал увидеть какой-нибудь непотребный вертеп с разудалыми посетителями и полуголыми веселыми девками, однако ничего подобного вовсе не наблюдалось. Наоборот, все вокруг было чинно, пристойно. Сводчатый потолок, обитые синим бархатом стены, серебряные подсвечники с ярко горящими восковыми свечами, позолоченное распятие в углу. Посередине — большой круглый стол, а вдоль стен, в альковах, столы поменьше — и все полные посетителей, в отличие от того, что посередине — пустого. Шитые золотом камзолы, шелковые рясы, негромкие разговоры… Ничего не скажешь, вполне уютное местечко.

Хозяин — кругленький толстячок с длинным несколько унылым лицом, украшенным куцей бородкой, — лично проводил только что пришедших гостей в один из альковов, приветливо указав на небольшой столик. Дождался, пока все усядутся, и, наклонившись к монаху, что-то негромко спросил.

— Да-да, все — как всегда, месье Вернье, — лучезарно улыбнулся брат Жером. — Все, как всегда.

Уже не хозяин — слуга принес кувшинчик вина и закуски: жареных в шафранном соусе перепелов, мясной бульон, рыбу.

— Что-то здесь как-то необычно тихо, — заметил Иван.

Брат Жером усмехнулся:

— А здесь никогда и не бывает шумно. Сюда приходят не веселиться — делать дела. Не только местные, приезжают и из Руана, Ренна, Сен-Мало. Ну, дружище, — монах перевел взгляд на Жан-Поля, — рассказывай про свое предприятие. Да имей в виду, есть у меня насчет него одна задумка… Келарь в аббатстве уж очень плох, не сегодня-завтра предстанет перед Всевышним.

— Ага, — понятливо ухмыльнулся Жан-Поль. — И новым келарем станешь ты, друг мой!

— Ну-ну, не будем пока подгонять события… Итак, что за предприятие? Каков оборот? Проблемы?

Вообще, у Ивана складывалось такое впечатление, что хитрые нормандцы — Жан-Поль и его дружок-монах — встретились лишь для обоюдной выгоды, а вовсе не для того, чтобы оказать услугу каким-то там русским. Жан-Поль кратко, но вполне толково изложил суть своей коммерции, монах внимательно выслушал, задав пару вопросов относительно сбыта, улыбнулся, услыхав о модной голубой краске, а потом, хлебнув вина, откинулся к стенке и весело подмигнул компаньонам:

— Вижу, вы с нетерпением ожидаете моего предложения? Спору нет, дело у вас хорошее… Но вскоре могут появиться и конкуренты. А также возникнут обиженные — ведь все эти красильщики, ткачи, шерстобиты когда-то работали на кого-то другого, у которого — так уж получается — вы их переманили.

— Ты это к чему клонишь, братец?

— А к тому, что вам нужны покровители, — заметил монах. — Всенепременно нужны покровители, и очень влиятельные… к примеру, такие, как наше аббатство! Что ты так сверкаешь глазами, дружище Жан-Поль? Или я не прав? Да не думай, делиться доходами, конечно, придется, но не так, как, скажем, с кем-нибудь из аристократов или «людей мантии». К тому же я открою для вас большой рынок сбыта, просто огромный!

— Неужели — в монастыре? — скептически ухмыльнулся Жан-Поль.

Монах кивнул со всей возможной серьезностью:

— Да, именно там. Ты знаешь, сколько доброго сукна идет на рясы, сутаны, праздничное и обычное облачение и прочее? Ну-ка, прикинь на всю братию? Плюс еще имеется и священнический клир, и женское аббатство! Ну, что смеетесь? Золотое дно я вам всем открыл, господа новоявленные буржуа, — вот что!

— Ну, допустим, не только нам, но и себе, — покачал головою Жан-Поль.

— И себе, а как же! Но — вместе с вами. Вы что же, не возьмете меня в компаньоны?

— Тебя? — Жан-Поль обвел взглядом друзей. — Ну, как полагаете, господа, — возьмем?

Вопрос оказался риторическим.

Вообще-то за «буржуа» полагалось бы возмутиться… но Жан-Поль был не совсем обычный дворянин. Гораздо, гораздо умнее! И очень хорошо знал, чего ему в жизни надобно, а чего — нет. Приобрести солидный капитал — это да, а вот проливать кровь за короля в какой-нибудь заварушке — извините, подвиньтесь. Мало его подставили совсем недавно у того особнячка напротив Нотр-Дама? Уж второй раз не выйдет! Если с кем и сражаться, то исключительно за собственные интересы.

— Брат Жером, можно тебя спросить кой о чем? — улучив момент, поинтересовался Иван.

Монах улыбнулся:

— Конечно, спрашивай, дружище. Чем смогу — помогу.

Иван тут же задал вопрос об аббатстве. Дескать, ищет одного знакомого монаха по имени брат Гилберт, высокого, лысого, с крупным носом.

— Брат Жильбер? — задумчиво переспросил монах. — Нет. Ни имени такого не знаю, ни людей с подобными приметами. Впрочем… постой-постой… Говоришь, лысый, высокий?

— Да, да, именно так! — Иван с Митрием переглянулись.

— Наверное, около месяца тому назад или еще раньше про подобного типа как-то рассказывала матушка Женевьева, настоятельница женского аббатства.

— Вот как?! И что рассказывала? Он, этот брат Гилберт-Жильбер, о чем-то просил?

— Не знаю… — Монах почмокал губами. — Матушка не рассказывала. Говорила только, что имела с гостем долгую беседу… а потом его выпроводила.

— А куда выпроводила?

— Вы меня спрашиваете? — расхохотался брат Жером. — Я и эти-то ее слова услышал случайно. Да и забыл бы, кабы не ваши расспросы.

— Как бы с ней переговорить, с этой аббатисой?

— А никак, — подумав, промолвил монах. — Со светскими лицами она вообще никогда не разговаривает, да и с нами-то — не особо. Так что дело это трудное.

— А может быть, есть в женском монастыре еще кто-нибудь, кто знаком со всеми делами матушки настоятельницы? — предположил Иван. — Какая-нибудь ключница или что-нибудь в этом духе?

— Боюсь тебя огорчить, дружище, но матушка Женевьева руководит аббатством сама, безо всяких помощниц! В ежовых рукавицах всех держит.

— А что она за человек? — быстро поинтересовался Митрий. — Что любит, чем увлекается… ну, кроме молитв, понятно.

— Что любит? — Брат Жером вздохнул. — Не знает никто, что она любит. А увлекается… Как-то еще по осени целую стопку книг из нашей библиотеки выпросила — «Молот ведьм», «Экзорцист»… все — посвященные изгнанию вселившегося в человека диавола. Не на ночь чтиво, опасное. Да матушка Женевьева храбра и верует настолько истово, что, пожалуй, смогла бы и потягаться с врагом рода человеческого! Вот вам и увлечение!

— Да-а. — Иван поскреб затылок. — И что мы со всем этим делать будем, Митя?

— Да разберемся завтра — утро вечера мудренее!

А назавтра неожиданно исчез Жан-Поль. То есть с утра он еще был, ушел договариваться со сбытчиками, но к обеду не вернулся. Не пришел и вечером, когда Митька с Иваном ездили по окрестным хуторам — забрать сделанную работу, ну и заодно расплатиться. Вернулись, думали — уж теперь-то компаньон, ясное дело, на месте. А ничего подобного! Еще и Прохор, как назло, куда-то запропастился. Но насчет Прохора Митька хоть знал — куда.

— Появилась у него одна зазноба, Иване, — доверительно поведал отрок за ужином. — Я, правда, ее не видал, да и Прохора не расспрашивал — но догадался.

— Догадался? Интересно, каким образом?

— А носовые платки у нашего Прохора появились. Да не простые, шелковые, с такой, знаешь ли, вышивкой. Такие сам себе покупать не будешь — явный подарок. А чей? Ну, ясно, женский. Ну и — иногда замечаю — не очень-то охотно Проня кушает. Иногда и нос воротит — с чего бы? Значит, кормит кто-то. И еще — неожиданно франтом заделался, у меня все выспрашивал, что да с чем носят, да где перевязь помоднее купить. Гребень приобрел, усы стал закручивать — все один к одному. Правда, что у него за зазноба — не знаю, пока не спрашивал.

— Ну, сегодня вернется — спросим. Однако где же Жан-Поль шляется? Тоже загулял? Не похоже, для него сейчас дело — главное. Ладно, будем надеяться — явится завтра. Ну, или к ночи.

К ночи не явился никто, ни Жан-Поль, ни Прохор. Последний, правда, объявился утром, весь такой загадочный и довольный.

— Богатая у тебя перевязь, Проня, — завел разговор Иван. — Небось, немаленьких денег стоит?

— Да уж, недешевая!

— Подарил кто?

— Сам купил.

— А платочек шелковый? Ладно, ладно, не ерепенься. Дама?

Прохор улыбнулся:

— Она.

— Добрая хоть девушка-то?

— Добра… Вдовица, две лавки у нее своих — зеленщица, овощами торгует. И дом справный.

— Вон оно что! А ты-то как с ней зацепился?

— Да как. — Прохор чуть смущенно пожал плечами. — Обыкновенно. Возвращался как-то с рынка, с тех рядков, куда мы обычно товар сгружаем, слышу: из подворотни крик женский. А темновато уже было — я и заглянул в подворотню-то. Ну, не подворотня то оказалась, улочка узенькая, мне прямо не пройти — дома плечами задену. Присмотрелся — а там три каких-то хмыря деву зажали. Двое уже охальничают, под юбку лезут, третий — на стреме. Меня увидал, игранул ножичком, глазами зыркнул — иди, мол, куда шел. Вот я и удумал — путь спрямить. Протиснулся этак бочком — шпыня этого отодвинул тихонечко — тот так в стенку и впечатался. Двое других обернулись враз, тоже повытаскивали ножички, целые сабли… Да что мне их ножички? Сунул по разу обоим в рыло — так и закувыркались, собаки, любо-дорого смотреть. Ну а даму пришлось проводить.

— А дальше? — заинтересованно вытянул шею Митрий.

— А дальше — известно дело. Встречаться стали. Женщину, вдовицу эту, Жерменой зовут. Хорошая баба, справная и не старая совсем — тридцати нет. Мужик ее, плотник, лет семь назад умер — в лихоманке сгорел. Жермена погоревала-погоревала — нечего делать, троих детей кормить-выращивать надо, — пошла работать. Смастерила, как смогла, тележку — утром засветло шасть по деревням — накупит овощей, редиски там, огурцов, репы, днем на рынке продаст — тем и жила. Не ленилась, вот и выбилась в люди — и лавки приобрела, и дом починила. Теперь уж, слава богу, сама по деревням не ездит — работник нанят, да скоро и детишки совсем подрастут, два парня у нее и девчонка. Добра женщина… И не то чтобы я ей очень нужен, а так, привечает.

— Ясно. Ты, чай, жениться-то не надумал?

— Говорю ж, не нужен ей никто. Вот, сказывала, детей вырастит, уж тогда можно и жениха выбрать. Какого-нибудь солидного человека, желательно пожилого, небедного.

— Да, — покачал головой Иван. — Что и говорить, умная женщина. Ну, хоть ты нашелся…

— А я и не пропадал… Что, еще кого потеряли? Жан-Поля?

— Его… Может быть, оно и ничего, а может… Вот что, парни, вы поработайте сегодня одни — лавки проверьте, за шерстью съездите, а я все ж таки Жан-Поля поищу. Похожу по рынку, по закусочным, поспрошаю — мало ли?

— И то дело, — согласно кивнул Прохор. — Жан-Поль ведь нам не чужой — так получается. Значит, все верно, искать надо.

Проводив друзей, Иван мысленно составил план и приступил к поискам. Поначалу прошелся по рынку, поговорил с торговцами — и с теми, что работали на новоявленных коммерсантов, и со всеми прочими. Никто ничего толком сказать не мог — ну, не видели они Жан-Поля, что с того? Мало ли где тот шатается?

Пройдясь по рю Сен-Пьер, юноша дошел до аббатства, попросив послушника позвать брата Жерома. Слава богу, тот оказался на месте, вышел, выслушал и, покачав головой, улыбнулся — ничего страшного не произошло, Жан-Поль и раньше зависал по нескольку дней у какой-нибудь симпатичной девицы, так что пока искать его нечего — объявится сам. Вот если через пару дней не объявится — тогда другое дело.

Иван и сам думал так же, однако нельзя сказать, что слова монаха его успокоили. Да, конечно, спору нет, любой молодой человек может на какое-то время увлечься особой женского пола, но… Но все же что-то неспокойно было у Ивана на сердце, очень неспокойно.

В тот же самый день, едва не столкнувшись с Иваном, быстро шагал по рю Сен-Пьер человек с неприметным лицом. Остановившись, спросил у прохожих дом господина прокурора и, получив ответ, постучал в дверь.

— Здесь проживает господин королевский прокурор?

— Да, именно здесь, — отозвался из-за двери слуга.

— Мне нужно срочно видеть его.

— Как доложить, месье?

— Скажите, помощник королевского лейтенанта господин Дюпре явился по важному делу.

 

Глава 8

Парижский куафер

Июнь 1604 г. Кан

Жан-Поль все не объявлялся, и друзья немедленно приступили к его активным поискам, включив в орбиту своих расследований всех, кого знали, — брата Жерома, торговцев, трактирщиков и собственных наемных работников.

Куда делся нормандец — сказать было трудно. Мог и в самом деле зависнуть у какой-нибудь дамы, мог стать жертвой недобросовестных конкурентов, да на худой конец ввязаться в какую-нибудь глупую дуэль, где и погибнуть. Все нужно было проверять, все. Прохор больше склонялся к первой версии — о любовнице, а Иван и примкнувший к нему Митрий — ко второй, о происках недобросовестных конкурентов. Вот их-то они и пытались вычислить и разработать.

Собственно, вычислить их особого труда не составило — всего-то и нужно было, что сходить на рынок да составить список оптовых покупателей шерсти. Таковых набралось аж целых три человека: г-н Жали, г-н Мердо и г-жа Экюлье, тоже, кстати, вдовица. Вот с ними и предстояло поработать — как можно скорее выяснить, не имели ли они отношения к таинственному исчезновению новоявленного предпринимателя г-на д’Эвре. Иван с Митькой почему-то были уверены, что имели. Ну, понятно, не все, а кто-то из этой троицы — точно. Иван и раньше-то удивлялся — уж больно гладко протекало становление их предприятия, словно бы и не было в Кане никаких других суконников. Расследование расследованием, но, кроме того, приходилось думать и о женском аббатстве — как влезть в доверие к матушке-настоятельнице и вызнать все, что можно, о ее недавнем посетителе, странствующем монахе Гилберте, о котором еще в Париже особо предупреждал Ртищев.

Да и о деле не нужно было забывать — развивать производство, изучать рынок, давать взятки королевским чиновникам, платить рабочим, закупать сырье и краску, организовывать продажи — в общем, забот хватало. Еще бы, в конец обнищать уж никак не хотелось — с деньгами-то любые дела куда как легче делаются, что дома, в России, что здесь, во Франции! Вот и крутились как белки в колесе. Доставку продукции и оплату Иван с Митрием пока переложили на Прохора, сами же все силы бросили на поиски пропавшего приятеля. А как же! Ведь не чужой человек, хоть и, честно говоря, своеобразный — одна парижская подстава чего стоит! Не забывали и о женском аббатстве, поручив брату Жерому собрать как можно больше сведений о настоятельнице, матушке Женевьеве.

Ну а пока занялись конкурентами. Первым по списку стоял г-н Жали — потому как жил ближе всех, здесь же, на рю Сен-Пьер, буквально через три дома.

— Вот и славно, — потер руки Иван. — Там как раз напротив корчма — посидим, послушаем, понаблюдаем. Правда, одеться надо будет попроще…

Так и сделали. Располагавшаяся на первом этаже доходного дома корчма оказалась небольшой и нельзя сказать что уютной — больно уж в ней было тесно, особенно сейчас, ближе к вечеру. Что и сказать, народу набилось изрядно — мастеровые, какие-то моряки в широких коротких штанах, зажиточные крестьяне из ближних деревень, торговцы скотом и прочие. Иван с Митрием едва отыскали свободное местечко и, взяв по кружечке сидра, навострили уши. Приятелям повезло — за столом, рядом с ними, сидели местные завсегдатаи, с неподдельным интересом смаковавшие подробности утренней драмы — опрокидывания телеги с рыбой.

— А коты-то, коты! Со всех сторон слетелись!

— Не слетелись, а сбежались, Жак-Ив, разве ж коты с крыльями?

— Да, Жак-Ив, и где ж ты видал котов с крыльями? Может, расскажешь, а?

— Да ну вас! — Жак-Ив, плотненький парень лет двадцати пяти с простоватым крестьянским лицом и кудрявой бородкой, постучал по столу костяшками пальцев. — Я ж не к тому говорю, что коты летают, а к тому, что больно уж много их собралось.

— Что и говорить, Жак-Ив. — Один из собеседников парня, маленький худой мужичок с редкими седоватыми волосами, налил приятелям из большого кувшина. — Если б кто из вас был котом, неужели к рыбе бы не прибежал?

— Да уж, прибежали бы! Еще б и подрались.

— Вот и я о том же.

— А котов господина Жали там не было? — улыбнувшись, скромно поинтересовался Митрий.

Все разом обернулись к нему.

— Как же не было, парень?! — усмехнулся седой. — Ведь этот Жали такой скряга, что вообще своих кошек не кормит — они у него постоянно что-нибудь воруют. То курицу чужую сцапают, то еще что-нибудь, а тут вот вдруг так повезло — рыба!

— Так господин Жали — скупой? Вот не знал. — Митрий разочарованно покачал головой. — А мы-то с приятелем собрались наняться к нему в работники.

— В работники?! К этому скупердяю? Сразу видно, что вы не местный. Впрочем, и слышно, по говору.

— Что, непонятно говорим?

— Да нет, понятно. Просто немного чудно2.

— А к кому бы вы посоветовали наняться? — форсировал тему Иван. — Может быть, к господину Мердо? К госпоже Экюлье? Или, к кому-нибудь еще? Кстати, я слыхал, эти господа меж собой не дружат.

— Еще бы! — хохотнул Жак-Ив. — С чего им дружить-то? Соперники! — Он вновь повернулся к седому. — Как думаешь, дядюшка Люка, куда ребятам пойти?

— Не к Жали — точно, — махнул рукой тот. — От этого скупердяя все люди ушли, один старый слуга остался — так что никакой работы для вас у Жали не будет, он уж давно ничем не занимается — деньги жалеет. Но их, денег-то, говорят, у него много. Правда, лежат они в кубышке безо всякого толку.

— Ага, — живо сообразил Митрий, — значит, господин Жали нам не подходит. А что скажете о господине Мердо?

— О Мердо? — Дядюшка Люка покачал головой. — Тот еще франт. Пыжится, словно жаба, пытается казаться благородным, будто никто не знает, кто он на самом деле.

— Да его папаша навозом торговал! — воскликнул Жак-Ив. — Так его и звали — Жан-Навозник. А сынок, вишь, чуть ли не благородным сделался. Все деньги на развлечения да на тряпки тратит, да на причуды — скоро совсем разорится, дурень. Нет, Мердо — это тоже не для вас. К тому же — и семейка у него та еще! Явно с приветом!

— Ну, Жак-Ив, тут ты не совсем прав, — улыбнулся дядюшка Люка. — Если б Мердо был вертопрахом — давно б разорился. Хотя да, многие считают его сумасшедшим. Но то, как он ведет дела, скорее говорит о недюжинной смекалке. Я как-то сталкивался с его людьми… К тому же Мердо после смерти жены один воспитывает сына. Вообще, он себе на уме.

— Значит, вполне способен устранить соперника, — шепотом резюмировал Митрий.

А Иван громко поинтересовался, где им этого господина Мердо отыскать.

— На Одоне он живет, — махнул рукою Жак-Ив. — Прямо на набережной, двухэтажный такой дом, с колоннами.

— А госпожа Экюлье? — вспомнил Митрий. — Может, нам лучше сразу к ней пойти?

Кто-то из компании засмеялся:

— Зря только время потратите. Без рекомендации Элен Экюлье никого не возьмет. Да и условия у нее те еще.

— Это как понимать?

— Сами увидите.

Поблагодарив завсегдатаев корчмы за ценные сведения — и в самом деле ценные! — друзья покинули питейное заведение и — благо было еще не так уж и поздно — направились на набережную реки Одон.

Еще совсем недавно, днем, в блекло-голубом небе жарко палило солнышко, но к вечеру погода испортилась — ветер принес с моря низкие серые тучи, полил дождь, по-осеннему нудный и мелкий, но вовсе не холодный, а теплый, приятный, «грибной», как пошутил Митрий.

Дом господина Мердо заметили еще издали, он тут один был с колоннами. Перед самым домом был разбит сад — сливы, смородина, яблони, — вокруг которого тянулась изящная кованая ограда, ценой, как быстро определил Иван, не менее пяти су за один фут. Впрочем, кованой ограда была лишь в том месте, в котором выходила на улицу, ближе к дому, по бокам же и вовсе маячил какой-то покосившийся плетень.

— А этот господин Мердо и впрямь любит пустить пыль в глаза, — усмехнулся Иван. — Ну что, Митя, так и будем мокнуть или все же попробуем зайти?

— Зайти? А что скажем?

— То же, что и недавно в корчме, — пришли наниматься на работу. Прямо сейчас и позвоним, вон, тут, на воротах, и колокольчик имеется! — Иван подергал за цепочку.

На мелодичный звон колокольчика из дому тут же выскочил несколько странноватый субъект — длинный, тощий, сутулый, с вытянутым, словно лошадиная морда, лицом, — одетый в яркий красно-желтый камзол с пышными буфами и почему-то босой.

— Ах, ах! — Отворяя ворота, странный тип буквально затащил во двор несколько опешивших от подобной встречи посетителей. — Наконец-то, господа, вы явились! Скорей, скорей, господин Мердо уже давно ждет.

— Э, постойте, месье… — Иван безуспешно попытался отцепиться от длинного. — Вы, верно, приняли нас за кого-то другого?

— О! Как это чудесно! Сразу чувствуется столичный выговор. Вы ведь из Парижа, так?

— Ну, так, — разом кивнули друзья.

— Ага! Что я говорил!!!

— А что вы говорили, месье? — осторожно полюбопытствовал Митрий.

— А то, что по моему заказу сюда приедут лучшие парикмахеры из Парижа!

— Но мы вовсе не…

— Да, мой друг — знаменитый парижский куафер, — любезно осклабился Иван, незаметно толкнув локтем приятеля. — А я его сопровождаю. Сочиняю, знаете ли, книжку об искусстве причесок. Так мы не очень задержались?

— Нет, нет, не очень. В самый раз!

— Видите ли, наши костюмы еще не прибыли… Даже не знаю, удобно ли будет так, по-простому?

— О, бросьте, господа! Вот, входите в приемную, а я быстренько доложу.

Оставив гостей в узкой прихожей, обитой зеленым шелком, босоногий проворно взметнулся по лестнице на второй этаж, откуда тотчас же послышались возбужденные голоса.

— Митька, ты стричь умеешь? — тихо поинтересовался Иван.

— Нет.

— И я — нет. Это плохо.

— Да понимаю… Думаешь, побьют?

— Если смогут! — Иван горделиво подбоченился и зачем-то перешел на высокий штиль. — Не трепещи перед зигзагом судьбы, младой вьюнош, ибо все, что ни делается, — к лучшему.

— Хорошо тебе говорить, — вздохнул отрок. — Подстригать-то мне. Все ж таки это я — парижский куафер, а ты так, сочинитель.

— Ладно, прорвемся! — Иван хлопнул приятеля по плечу. — В крайнем случае, как говорит Прохор, — набьем всем морды да свалим.

— Да уж, — улыбнулся Митька. — Вот Прохора-то нам как раз сейчас и не хватает.

В этот момент вниз по лестнице сбежал сутулый — по-прежнему босиком — и, любезно улыбаясь, предложил:

— Поднимайтесь за мной, господа.

Приятели переглянулись и, усмехнувшись, направились вслед за провожатым. Надо сказать, изнутри дом производил какое-то двойственное впечатление — блеска и нищеты одновременно. Старая скрипучая лестница — и обитые дорогим шелком стены, украшенный лепниной потолок — и прогнившие доски пола, беломраморные статуэтки в нишах — и мышеловка почти у самой двери.

Открывшаяся их взору расположенная на втором этаже зала, однако, больше дышала богатством, нежели бедностью. Стены так же были обиты шелком, только уже не зеленым, а ярко-желтым, причем самого дорогого фасона — в мелкий карминно-красный цветочек. С потолка свисала люстра на двенадцать свечей, из которых все двенадцать и горели, как видно, хозяин не экономил на освещении. Напротив входного проема краснел угольками камин, хотя окна были распахнуты от жары. Мебель — два резных книжных шкафа, полочки, канапе, полукресла и овальный столик — казалась бы довольно милой, если б не топорщилась кое-где щепками. Было очень похоже на то, что проживающие здесь люди имели странную привычку метать в меблировку ножи, а то и топоры!

— Нет, это след алебарды, — поднявшись навстречу гостям, с улыбкой пояснил невысокий человек с приятным холеным лицом, обрамленным длинными темными локонами, и тоже — босой! Видимо, это и был сам хозяин. Красно-желтый — как у слуги, только из более дорогого сукна — костюм его являл собою столь же разительную двойственность, как и все жилище: с одной стороны, фасон камзола с многочисленными разрезами и буфами наводил на мысль об итальянских походах славного короля Франциска, управлявшего Францией лет сто назад, а с другой — воротник и манжеты бросались в глаза наимоднейшим кружевом, работы лучших кружевниц Брюсселя или Брабанта. В углу висело распятие, а в другом курился магометанский кальян.

— Мы имеем честь лицезреть господина Мердо? — так и не дождавшись, пока хозяин дома представится, осведомился Иван.

— Да, я — Ален Мердо, — кивнул хозяин. — А это — мой слуга Батистен. Видите, ходим по дому босыми — по новой методе парижского эскулапа Филиппа де Ло, утверждающего, что именно так в землю или в пол уйдут все болезни. Вы, кстати, его не знаете?

— Нет.

— Жаль, жаль… Ну что ж, я, со своей стороны, весьма рад видеть перед собой знаменитых куаферов! У нас тут хоть и не столица, но, знаете ли, имеется какое-никакое общество, приходится, так сказать, соответствовать… Вы нюхаете табак? Нет? Ну, тогда не стану и предлагать. Сам-то я больше предпочитаю кальян. Ну, будем делать прическу?

— Да, — хмуро отозвался Митрий. — Пожалуй. Присаживайтесь вот сюда, в полукресло, господин Мердо.

Мердо вдруг громко расхохотался, захихикал слуга, и вообще смеялись они довольно долго: едва унимал смех господин, как не мог себя сдерживать слуга, а когда он сдерживался, с новой силой хохотал хозяин.

— О, нет, нет, — наконец утихомирился господин Мердо. — Подстригать нужно отнюдь не меня.

— Слава богу, — искренне обрадовался Митрий.

Иван же быстро поинтересовался — кого же?

— Моего сына Оливье, — утерев набежавшие на глаза слезы, пояснил хозяин. — Сейчас Батисьен его приведет.

Вообще, господин Мердо в некоторые моменты казался явно умалишенным, а иногда же рассуждал вполне здраво. Вот и пойми…

— Звали, отец? — Из смежной комнаты в залу вошел подросток лет четырнадцати или около того, по крайней мере на вид он был чуть младше Митрия. В какой-то серой хламиде, естественно, босой, с рассеянным взглядом, он напоминал сумасшедшего куда больше, нежели его родитель. Бледное, такое же красивое, как и у отца, лицо, большие темные глаза, длинные белокурые волосы — и какой-то туманный непонятный лепет. Первые слова его, наверно, были единственными, из которых можно было хоть что-то понять.

— Это парикмахеры, Оливье, — пояснил господин Мердо. — Лучшие парикмахеры, из самого Парижа. Садись, они тебя подстригут.

— Собака, — послушно усаживаясь в кресло, ни с того ни с сего вдруг произнес мальчик. — Она бегает вокруг, лает, кусает… А корабли плывут.

— Да, корабли плывут, — улыбнулся хозяин. — И луна светит.

— Солнце так палит. Душно, душно! — Оливье вдруг рванулся из кресла, словно бы хотел выскочить из окна… но тут же осел и вяло махнул рукою. — Луна светит.

— Несчастный отрок, — чуть слышно шепнул Иван. — Вообще, думаю, мы зря подозревали этого Мердо. Ему уж точно не до Жан-Поля — тут совсем другие проблемы. Ну, что встал, Митька? Стриги да пойдем отсюда.

Подойдя к сидящему в кресле мальчику, Митрий задумчиво поклацал ножницами… Потом взял гребень, расчесал Оливье волосы. Снова немного постоял и, обернувшись к хозяину, спросил, нет ли поблизости какого-нибудь подходящего для парикмахерского искусства предмета, к примеру ночного горшка.

— Горшок? — Господин Мердо повернулся к слуге. — Конечно есть. Принеси, Батисьен.

Поклонившись, слуга тут же исполнил приказ, торжественно вручив Митрию позолоченную посудину, которую лжекуафер, недолго думая, нахлобучил мальчишке на голову.

— Ну, вот, — довольно сказал Митрий, быстро обрезая ножницами торчащие из-под горшка пряди. — Самая новейшая прическа! В Париже вся королевская семья стрижется именно так.

Иван еле сдержал подступивший к самому горлу хохот. Хорошо хоть Митька делал свое дело, как мог, быстро.

«Клац-клац, клац-клац, — стучали ножницы. Клац-клац…»

Господин Мердо и его слуга Батисьен синхронно кивали головами. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх…

— Все! — Отхватив наконец последний клок, Митрий снял со своей жертвы (иного слова не подберешь) ночную посудину и, зажав ее под мышкой, небрежно взмахнул рукой. — Вуаля!

Нельзя сказать, чтобы подстриженный под горшок Оливье вдруг резко подурнел, но что стал смотреться куда как смешнее — факт.

— С вас два с половиной ливра, господин Мердо, — вконец обнаглел Митька.

К вящему удивлению Ивана, хозяин дома беспрекословно отсчитал деньги и горячо поблагодарил «парижского куафера». А несчастный, только что подстриженный — вернее, обкорнанный — сын его лишь тупо смотрел вперед да все поминал какую-то собаку — лает, мол. Да, жаль парня…

— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — светски улыбнулся Иван. — Дела, знаете ли.

— Рады будем видеть вас еще раз, — учтиво поклонился хозяин и, зачем-то подпрыгнув, велел слуге проводить гостей. Ну да те и сами рады были поскорее убраться — жалко вот только было напрасно потраченного времени. Хотя… два с половиной ливра за полчаса — весьма недурно, господа, весьма!

Попрощавшись, приятели вышли из дома и едва не столкнулись в воротах с каким-то верзилой в ботфортах и с окладистой бородой. Резко пахнуло табаком и ромом. Сгустившуюся темноту разгонял льющийся из окон дома свет, но в саду было где спрятаться, а неожиданный визитер показался Ивану столь подозрительным, что он придержал за рукав Митрия:

— Постой-ка… Поглядим, раз уж пришли.

Спрятавшись за акацией, друзья наблюдали, как верзила что-то пробурчал слуге и, когда тот скрылся в доме, по-хозяйски распахнул ворота, заведя в них запряженную парой лошадей повозку, вернее крытый рогожей фургон.

Из дома навстречу бородачу метнулась быстрая фигура.

— Ты с ума сошел, Расилье! — прозвучал нервный, ломающийся, как у всех подростков, голос. Весьма решительно прозвучал, совсем не похоже на бред сумасшедшего!

— Вот так вот, Митрий, — прошептал Иван. — А мы думали — парень-то дурачок!

— Здравствуйте, господин Оливье, — басом отозвался бородач. — Понимаю, что чуть было вас не подвел, но… — Он развел руками. — Этот новый королевский лейтенант такой дотошный… Все ж не поверил, выслал наперерез баркас. Едва ушли.

— А товар? — перебил мальчишка. — Товар — цел?

— Да вот же он, господин, в телеге.

— В телеге, — насмешливо передразнил Оливье. — Хорошо, не попались страже.

— Так ведь не зря сгрузили весь товар в Уистреаме. Пришлось. Зато успели до темноты.

— За вами никто не следил?

— Нет, клянусь святым Николаем!

— Нет, значит… Так… А вот сейчас, прямо перед домом, вам никто не встретился?

— Нет, — отрицательно мотнул головой бородач. — А что, кто-то должен был?

Иван с Митрием затаили дыхание.

— Двое, — пояснил отрок. — Один чуть старше меня, темноволосый, другой лет восемнадцати, светлый… Впрочем, в темноте не особо-то разберешь. Так не проходили?

— Да нет, никого не видели. Хотя, сейчас спрошу у ребят…

— Постой. — Оливье по-хозяйски остановил бородатого. — Кто там с тобой?

— Как и всегда. Жан Кривой Глаз и Венсан Душитель. Так позвать их?

— Не надо, я сам к ним подойду. Ты пока подведи лошадей к складу.

— Слушаюсь, месье Оливье.

Бесшумно — оси были хорошо смазаны — фургон проехал мимо притаившихся за акациями парней и резко повернул влево. Чуть скрипнув, закрылись ворота. В доме хлопнула дверь — видно, поднялся к себе Оливье. Свет наверху вдруг внезапно погас, сделалось темно — как раз очень удобно для того, чтобы незаметно выскользнуть, что Иван с Митрием немедленно и проделали, вернее, попытались проделать… У самых ворот вдруг резко вспыхнули факелы! Вынырнувший из темноты бородач схватил за шею Митрия, Иван же вдруг почувствовал между лопатками холодный ствол аркебузы.

— А, господа парикмахеры! — выйдя из-за яблони, нехорошо усмехнулся Оливье Мердо. — Страсть как не терпится узнать — какого черта вы заявились в наш дом?

 

Глава 9

Песня Прохора

Июнь-июль 1604 г. Кан

— Так вы так и не смогли достать для меня эту книгу, брат Жером? — Аскетического вида монахиня в темно-коричневой рясе пронзила собеседника пристальным тяжким взглядом, словно бы подозревала его во всех семи смертных грехах.

Монах поежился — вот ведь, никогда б не стал лишний раз встречаться с этой стервой, кабы не просьба приятеля… кстати неизвестно куда сгинувшего.

— Попробую еще поискать в библиотеке замка, — пробубнил брат Жером. — Кстати, матушка Женевьева, не встречали ли вы некого брата Гилберта, бенедиктинца? Сей паломник должен нашему монастырю кое-что…

— Брат Гилберт? — Аббатиса зло поджала тонкие сухие губы. — Нет, не знаю такого. Не видела.

«Врет, — подумал монах, опытным, привыкшим ко всякой лжи взглядом наблюдая, как ноздри матушки-настоятельницы раздуваются гневом. — Определенно врет. По словам послушницы Марго, встречалась она с этим Гилбертом, встречалась».

— Как я могла принимать в аббатстве мужчину, пусть даже монаха? — Настоятельница резко повысила голос и без того неприятный, скрипучий — словно гвоздем по стеклу. — Да и вам, брат Жером, нечего делать у нас без особой на то нужды!

Последние слова аббатиса произнесла таким ледяным тоном, как будто брат Жером пришел в женское аббатство не для разговора с матушкой-настоятельницей, а исключительно в гнусных, развратных целях — задумав склонить к прелюбодеянию какую-нибудь миловидную монашенку. Черт, и угораздило же! И ведь не скажешь, будто заглянул по пути — женский и мужской монастыри располагались в противоположных концах города.

Поспешно простившись, брат Жером покинул «abbaye aux dames» и, мысленно крестясь, быстро зашагал по Нижней улице. От хмурого лица его, казалось, шарахались даже встречные кошки. Еще бы не хмуриться! Такая вот она и была, матушка Женевьева, — легко могла испортить настроение любому.

Навалившаяся на город ночь пахла смородиной и малиной. Ветер разогнал тучи, кончился надоедливый дождь, и в темном глубоком небе засияли звезды. Тонкий серп месяца повис, закачался над шпилем собора, отражаясь в сливающихся водах Одона и Орна.

— Ну? — Оливье Мердо пристально посмотрел на схваченных в саду «куаферов». — Так кто вас послал? Председатель торговой палаты? Или месье королевский прокурор? Молчать не советую — мои люди неплохо умеют развязывать языки.

Маячившие позади рожи — другого слова не подберешь — гнусно осклабились.

Пленники, как и те, кто их только что прихватил, с относительным комфортом расположились на заднем дворе в старом сарае. Оливье Мердо — а все говорило о том, что именно он и был здесь главным, — уселся на копну соломы, пленники со связанными за спиной руками стояли посередине, остальные — вдоль стен. Потрескивая, горели в воткнутом в землю подсвечнике недешевые восковые свечи, освещая кучу тряпья в дальнем углу — какие-то обрывки одежды, старые прохудившиеся башмаки, сломанную удочку с леской из конского волоса… Хлам.

— Прежде можно один вопрос, господа? — вполне учтиво поинтересовался Иван.

Оливье вскинул глаза:

— Смотря какой… Впрочем, извольте. Спрашивайте — я отвечу. Право, надеюсь, что и вы поступите так же. Оно вам же и лучше будет. Ну?

— Как вы узнали, месье, что мы вовсе не парикмахеры?

— Как? — Подросток хохотнул и зябко потер руки. — Ну, вы уж совсем меня за идиота приняли. Да проще простого! Во-первых, ваш выговор вовсе не парижский, видал я парижан, скорее так говорят южане; во-вторых, вы, молодой человек, — Оливье перевел взгляд на Митьку, — похоже, первый раз взяли в руки ножницы — честно говоря, иногда было так больно, что я еле терпел…

— Извините, — обиженно просил Митрий.

— И наконец, в-третьих, — продолжал юный хозяин. — Вы задавали множество излишних вопросов и слишком пристально осматривали дом. Теперь мой вопрос — кто вы такие?

Иван пожал плечами, прикидывая, сможет ли он резким движением ноги достать подсвечник. Выходило, что сможет… особенно если подвинуться, ну, хотя бы на совсем маленький шажок, такой, еле заметный… вот…

— Думаю, вам не стоит пытаться бежать. — Оливье с ухмылкой поднялся и переставил подсвечник поближе к двери. Могу вас заверить, наши пистолеты заряжены и — еще раз напоминаю — все мы довольно метко стреляем.

— Хорошо, — кивнул Иван. — Думаю, мы расскажем вам всю правду, но предупреждаю — вам вряд ли удастся извлечь из нее выгоду.

— Ну, это уж не вам решать, — резонно заметил подросток. — Рассказывайте!

— Начнем с того, что мы, как вы догадались, не парижане…

— Ну, это мы давно поняли!

— … и даже не французы… а русские!

— Русские?! — Удивлению собравшихся не было предела. — И можете это доказать?

— Можем… У нас здесь друзья, которым прекрасно известна наша история.

— Хорошо. — Оливье погрыз ногти. — К доказательствам перейдем позже, а сейчас поясните — каким ветром вас сюда занесло?

— Мы учились в Сорбонне…

— Ого!

— И недавно приехали в гости в Кан, к… одному нашему другу.

— Имя! — повелительно бросил Оливье. — Имя вашего друга! Имейте в виду, не скажете, так мы у вас его вырвем. Верно, Венсан?

— Да уж, ваша милость, обязательно вырвем!

Иван прищурил глаза:

— Думаю, обойдемся и без угроз. Нашего друга зовут Жан-Поль д’Эвре.

— Ах вот оно что! Слыхал про такого.

— Именно из-за него мы и проникли в ваш дом, месье Мердо. Жан-Поль, видите ли, пропал. Исчез, и мы подумали…

— А с какого боку здесь я? — неподдельно изумился юный хозяин. — Мне-то какое дело до вашего пропавшего дружка?

— Так ведь он — суконник. А таковых в городе еще трое: господин Жали, госпожа Экюлье и вы.

— А, — понятливо кивнул Оливье. — Вы полагали, что я пришил конкурента! Напрасно, смею вас уверить. Я давно уже не занимаюсь сукном… А мой бедный отец только… Впрочем, вам это знать ни к чему. — Поднявшись на ноги, подросток прошелся вдоль дальней стены. — Допустим, я вам поверил, — резко обернулся он. — Но из сарая не выпущу! По крайней мере недели две-три. Вы, господа, увидели здесь кое-что лишнее…

— Это телегу-то неизвестно с чем?

— И потому задержитесь… гм… ненадолго.

— Но как мы тогда отыщем нашего друга?

— Ваши дела.

— Тогда еще один вопрос — госпожа Экюлье, она…

— Нет, — юный Мердо ухмыльнулся. — Элен Экюлье тоже ни к чему никого убирать — предприятие у нее неплохое, все под одной крышей, как в Голландии или Англии. Сбыт давно налажен… Нет, ваш Жан-Поль ей не соперник, даже не думайте.

— Тогда где же он? — вскрикнул Митрий.

— Это вы меня спрашиваете?

Оливье рассмеялся — громко, беззаботно, совсем по-детски, после чего приказал:

— Уходим. Ты, Венсан, покуда останешься здесь — сторожить.

Кивнув пленникам, молодой господин покинул сарай вместе со своими весьма подозрительными компаньонами. Скрипнув, ударилась о косяк дверь. За ней кто-то завозился, видать, припирал бревном.

— Эко… — начал было Митрий, но Иван тут же на него цыкнул: — Тсс! Может, еще чего услышим?

Не услышали, как ни старались, слишком уж далеко отошли пленители, слишком уж тихо говорили. А интересно было бы послушать: и вопрос бородача Расилье, и — особенно — ответ юного господина Мердо.

— Они и вправду русские? Ты веришь?

— Не знаю. Да и какая разница? Все равно к утру их необходимо того… — Оливье чиркнул по шее большим пальцем. — Русские — не русские, все равно они видели и фургон, и вас. Могли слышать наш разговор, могли догадаться. Не мне вам говорить, контрабанда — дело королевского суда, а он редко выносит оправдательные приговоры. Вам очень хочется обвенчаться с петлей, господа? Вот и мне не очень. А потому эта ночь должна стать последней для русских, или кто там они есть еще.

— Как думаешь, Иван, они нас отпустят? — тихо спросил Митрий.

— Думаю, нет. Скорее всего вряд ли мы доживем до утра.

— Но почему?! Мы ж им не соперники и не враги!

— А потому, что это для них самое простое, Митька. Прирежут да кинут в реку — плывите до самого моря, или что там у них?

— Пролив Манш.

— Вот-вот — до Манша. Это контрабандисты, Митрий, целая шайка. Возят из Англии запрещенный к прямой продаже товар — ирландскую водку, виски… да хоть ту же шерсть. Дело подсудное. На плаху вполне можно отправиться.

— Я понимаю.

— Так что и насчет нас тоже пойми — зачем им рисковать?

— Тогда что же мы сидим, Иван? Надо ведь что-то делать!

— Умные слова приятно слышать. — Иван ободряюще улыбнулся, правда, улыбки его в темноте было не видно. — Делать! Делать, дружище! Только не «что-нибудь», а вполне конкретные вещи. Я, к примеру, приглядывался во-он к тому хламу…

— К какому еще хламу? Тут ведь хоть глаз коли.

— Вот потому и приглядывался, пока свет был. Ну-ка, пошли, пошарим…

— А руки? Попробуем развязать?

— Конечно попробуем… Только сдается мне, они нас так связали, что не развяжешься. Какими-нибудь особыми морскими узлами. Впрочем, это покуда не важно…

— То есть как не важно?

— Позже объясню… Пошли к куче…

Венсан Душитель посмотрел на свои огромные заскорузлые ладони и усмехнулся:

— Нет, братец Жан, мне вовсе не понадобится ни нож, ни веревка. А ты можешь даже не напрягаться — успокою обоих.

— Нет уж! — Жан Кривой Глаз — высокий бельмастый парень с длинным мосластым лицом — почесал кадык. — Я уж на всякий случай ножичком. Милое дело — чик, и готово.

— Ладно, — хохотнул Венсан. — Пошли, а то скоро утро.

Тихо было кругом, тихо и благостно. Ни кошки не мяукали, не лаяли городские псы — спали. Позднее было время, точнее сказать — уже раннее, вот-вот должны были прокукарекать первые утренние петухи.

Контрабандисты подошли к сараю и остановились, прислушиваясь. Из-за тщательно припертой тяжелым бревном двери раздавался мерный умиротворенный храп. Душитель и Кривой Глаз довольно переглянулись и подступили к бревну. Поднатужились — оп! — и тяжелая деревина мягко легла в жирную черную грязь. Душитель взялся за дверь своей огромной лапой…

— Постой-ка! — прошептал его напарник. — Может, свечку зажечь? Там же темно, не увидим!

— Да увидим! — Душитель отмахнулся и, бесшумно открыв дверь, шагнул в темноту сарая. Следом за ним, тут же, зашел и Жак Кривой Глаз…

Услыхал чей-то предсмертный хрип, кивнул — все правильно, так оно и должно быть… И с размаху полетел на пол, споткнувшись о прочную нить! Получил по шее чем-то тяжелым и какое-то время больше уже ничего не чувствовал…

Как и Венсан Душитель, упавший лицом в земляной пол…

— Ну, помоги, Богородица Тихвинская! — выбираясь наружу, перекрестился Иван. — Давай-ка, Митрий, дверь бревнышком припрем.

Оба подошли к валявшемуся в грязи бревну, поднатужились…

— Ох, ничего себе, бревнище! Тяжелое.

Ну, да ничего, справились.

Оглядевшись по сторонам, парни ловко перебрались через ограду в том ее месте, где изящная чугунная вязь заменялась плетнем, и, оказавшись на набережной, на миг замерли.

— И куда теперь? Так, связанными, по улице и пойдем?

— Нет, так негоже… Давай-ка к реке.

Они спустились к Одону — от реки поднимался густой туман, что было беглецам на руку.

— Кажись, нам направо…

— Угу…

А позади, на набережной, вдруг послышался шум. Явно кто-то бежал, ругался… Кто-то? Легко было догадаться — кто.

— Хорошо, по улице не пошли, Иване! Не ушли б далече.

— Тсс! Давай-ко пока тут посидим.

Чу! Из тумана донесся вдруг скрип уключин. Погоня? Или — обычная лодка? Какой-нибудь рыбачок или перевозчик… Это было бы здорово, да вот как ее захватить? Поискать бы какую-нибудь железяку, разрезать стягивающие запястья веревки. Да как назло ничего подходящего нет. А, вон, кажется, что-то блестит в траве… Нет, не то. Что ж, придется так…

Лодка, судя по скрипу уключин, шла рядом с берегом, то приближаясь, то удаляясь. Зигзаги какие-то выписывала.

— Пьяный, что ли? — удивился Иван. — Нет, похоже, — погоня! С обеих сторон обложили, сволочи. Ну…

И тут вдруг посередине реки зазвучала песня!

Ну, кто еще здесь мог такое петь?

— Проша! — позабыв про осторожность, закричали беглецы. — Прошенька!

— Ого! — кончив петь, произнесли в тумане. — Эй, робяты, это вы, что ли?

— Да мы!

— И где ж вы?

— Здесь, на бережку сидим. А ты-то хоть как здесь?

— Как-как… Цельну ноченьку вас ищу!

Разогнанная веслами лодка с ходу приткнулась носом к низкому бережку Одона.

 

Глава 10

Вирлуве

Июль 1604 г. Кан

Благополучно добравшись домой, друзья переоделись и через некоторое время уже обсуждали дела. Ивана с Митрием, конечно, интересовало, каким образом Прохор так удачно оказался в нужном месте. Откуда узнал?

— Да легче легкого, — парень усмехнулся. — Вы ж с утра уже твердили, что срочно необходимо зайти к некоему Жали, потом — к Мердо, затем — к какой-то мадам Эсилье.

— Экюлье.

— Ну, не важно, как там ее зовут. Вот я вас пождал до вечера, а потом беспокоиться начал. Вы, ребята, конечно, людишки ушлые и наверняка сами бы выкрутились из любой гнуси, однако ж у меня сердце не на месте было, мысли разные нехорошие в голову лезли. Вот, думаю, сначала Жан-Поль пропал, теперь — вы. Спать и не ложился — все одно не уснул бы. Походил-походил по горнице, на улицу вышел, думаю, дай-ка за вами пройдусь, по всем людишкам, по очереди. Первым вы, кажись, Жали называли, я и спросил у прохожих, где этакий живет. Рядом с его домом корчма оказалась, в ней мужики сидели, уже веселые. Поспрошал их про вас — вспомнили, сказали, мол, заходили такие, про господина Мердо спрашивали, наверное, к нему и пошли, на набережную. Один из мужичков, Ксавье, лодочник, меня даже проводить вызвался, ежели я ему помогу лодку с мели спихнуть. А чего ж не помочь хорошему человеку? Спихнул ему лодку, чего уж. Правда, уж повозиться пришлось, не без этого. А потом я его, Ксавье этого, лодочника, про дом Мердо спросил. Как, мол, быстрее добраться? Тот и объяснил, что на лодке — куда как удобно. Да‑а, хороший человек Ксавье-лодочник: и дом показал, и меня подождал в лодке, покуда я там все осматривал — двор да сараи. Поначалу осторожничал — думал, собака, а потом… В общем, поошивался по двору, вижу — вас нет. Нет, думаю, пора к мадам… тьфу ты, как ее?

— Экюлье.

— Да, к ней. Спустился к лодке — поплыли. Туман на реку лег, едва не заплутали, причалили к каким-то мосткам, там много лодок было. А эта Эти… Эку…

— Экюлье.

— Экулье, да. Она тоже где-то рядом с рекой проживала. Вот думаю, чего пешком идти, да еще ночью? Возьму-ка у Ксавье лодку… Не, просить не стал, чего человека тревожить? Так взял — ведь ненадолго. Колышек вместе с замком и цепью выдернул и…

— Ну, это мы видели. А песни зачем пел?

Прохор расхохотался:

— Нет, братцы, не пел!

— Да как же не пел?!!

— Не пел. Горланил! Что есть мочи горланил — разве ж это пение? Думаю: а вдруг вы по набережной навстречу пойдете? Ведь туман кругом, ничего не видно — а ну как разминемся? Потом так и будем всю ночь друг за дружкой бегать.

Иван весело улыбнулся:

— Ох, и умен же ты, Проша.

— Да ну вас…

— Умен, умен… Правда, ум свой не показываешь, за кулаками прячешь. Но мы-то с Митькой знаем, правда, Митрий?

— Конечно! Ой, Прохор, как ты нам попался вовремя! Едва ведь не сгинули… И, главное, зря все — о Жан-Поле так ведь ничего и не узнали.

— Зато я кое-что вызнал, — негромко промолвил Прохор.

Митька с Иваном вздрогнули:

— Что?

— Не про Жан-Поля, про настоятельницу. Жером заходил, монах. Посидели с ним, вина выпили, он все на настоятельницу злился, словами нехорошими обзывал. Возомнила, говорит, о себе больно много. Книжек начиталась, теперь хвастает — могу, говорит, изгонять бесов. Запросто — такое дело. Очень Жером таким ее поведением недоволен, да и не только он, но и игумен ихний.

— Аббат, Проша.

— Ну да, аббат… Она, настоятельница-то, всем своим монашкам да послушницам велела — ежели кто прознает об одержимом бесами человеке, чтоб сразу ей докладали.

— Да-а… — задумчиво протянул Иван. — Значит, говоришь, совсем возгордилась матушка-аббатиса? Одержимых ищет? Ай, нехорошо, ай, нехорошо. Духовное лицо, а туда же — суетной славы алчет.

— Скорее — власти и денег, — заметил Митрий. — Ежели слава о ней пойдет как о бесогонительнице, сколь многих примет в свое лоно обитель! Сколь много пожалований будет!

— Ой, нет. — Иван покачал головой. — Думаю, ты не прав, Митя. Настоятельница — из таких людей, которым деньги и не нужны вовсе — лишь бы возвыситься верой! Опа! — Юноша вдруг просиял. — Вот мы-то с вами ее и возвысим!

— Это как же?

— А слушайте!

Предложение Ивана было со вниманием выслушано и принято с некоторыми дополнениями и поправками. Ничего себе было предложение, вполне даже толковое, только авантюрное малость. К тому же все необходимое для его претворения в жизнь имелось — сажа в очаге была, перья достать — тоже не проблема, осталось лишь подобрать кандидата на роль одержимого бесами. Ну и самого беса — тоже.

— Вирлуве, — выслушав, вдруг произнес Прохор.

— Что — Вирлуве? — заинтересовался Иван.

— Да сказочка такая есть, Жермена-зеленщица детям рассказывала. Про то, как мачеха над падчерицей измывалась, задавала ей немеряно пряжи прясть, а тут — оп, диавол! Давай, говорит, помогу, дева. И помог! Да не запросто так, а хотел уж было забрать падчерицу к себе, ежели б она не узнала его имя — так и договаривались. А девчонка не дурой оказалась, проследила, подслушала — Вирлуве диавола звали, Вирлуве.

— Вирлуве, — повторил Иван. — Страшноватая сказочка… Да! И она нам тоже поможет!

Прохор на роль одержимого бесами не подошел. Не подошел и Иван, да и вообще, как пояснил заглянувший к приятелям брат Жером, связываться с мужчиной матушка-настоятельница не будет, ибо считает их недостойными никаких милостей.

— Так что ищите женщину, друзья мои. Шерше ля фам!

Легко сказать — шерше ля фам! Где ж ее найдешь-то? Тут не всякая женщина годится, а только та, на которую положиться можно, ну и чтоб сыграть, словно роль в театре, смогла.

— Не, Жермена-вдовица не сможет, — перехватив вопрошающий взгляд друзей, замахал руками Прохор. — Она не такая! Да и, сами посудите, какие слухи пойдут об этой честной женщине? Дескать, Жермена-зеленщица путалась с самим дьяволом! А ей, между прочим, еще детей растить.

Иван согласно кивнул. Нет, Жермена на столь ответственную роль явно не подходила — слишком уж она дорожила своим добрым именем, слишком уж была многим известной и слишком уж честной. Нет, это не для честной женщины дело. А где искать нечестных?

Да ясно где — в лупанаре, пристанище веселых продажных девиц! Туда-то, в лупанар, Иван с Митрием и отправились, ну а Прохор, наотрез отказавшись, занялся коммерческими делами — пряжей, краской, сбытом, что тоже было важным.

Ярко светило солнце, и друзья пожалели, что прихватили с собой плащи. Дойдя до собора Святого Петра (Сен-Пьер), повернули к Шато, а уж от него — к рынку. Ни Иван, ни Митрий вовсе не хотели бросать на себя тень, выспрашивая о лупанарах у хозяина дома или соседей, куда как лучше было бы поинтересоваться злачными местами в толчее, на рынке.

Для виду пошатавшись между рядков, Иван огляделся — нет ли поблизости знакомых? — тут же осведомился насчет лупанара у одного из торговцев рыбой.

— Не знаю, — неприветливо буркнул тот. — На Иль-Сен-Жан, кажется, есть такой.

И повернулся к покупателям.

Иль-Сен-Жан — остров Святого Иоанна — так называлось довольно обширное, в несколько кварталов, местечко, окруженное водами Орна, Одона и прорытых меж ними каналов. И в самом деле — остров. С главной частью города островок соединялся довольно широким мостом, названным без особых затей Понт де Кан, Канский мост, по которому почти строго на юг проходила одна из главных городских улиц — рю Эзмуазин, за рекою переходившая в пригородную рю де Вукель. Где-то в тех местах, на острове Святого Иоанна, кстати, проживала и пассия Прохора, зеленщица Жермена.

Прикинув, что к чему, Иван оглянулся узнать, как там дела у Митрия. Однако отрока позади не было, как видно, уже успел затеряться в толпе. Ладно, найдется…

Иван снова оглянулся… и вдруг нос к носу столкнулся с толпой молодых нахалов во главе с записным модником маркизом де Полиньяком.

— Ого! Какая встреча! — радостно кивнул маркиз. — Не забываем старых друзей? Как Жан-Поль?

— Плохо Жан-Поль, — невесело отозвался юноша. — Вернее, не знаю — как. Уж несколько дней как пропал, сгинул куда-то.

— Ну, не беда, найдется! — Де Полиньяк расхохотался и, подмигнув, понизил голос. — Бьюсь об заклад, наш приятель Жан-Поль сейчас наверняка неплохо проводит время у какой-нибудь дамы либо у веселых девиц.

— Вот-вот! — встрепенулся Иван. — Как раз о девицах… Не подскажешь, где в городе самые шикарные девки?

— Ого! — Маркиз весело хлопнул юношу по плечу. — Конечно подскажу! Запоминай адреса лупанаров…

Де Полиньяк с ходу назвал целых три публичных дома и две бани, в которых вместе мылись и мужчины и женщины таким образом, что эти бани мало чем отличались от лупанаров.

— Самое шикарное — это, конечно, заведение барона де Руэ! — мечтательно прикрыл глаза маркиз. — Ох, какие там девки! Все на подбор красавицы, каждая умеет поддержать светскую беседу. Правда, дороговато.

— Что, прямо этому барону лупанар и принадлежит? — не поверил Иван.

— Принадлежал раньше, лет двести назад, а может, и триста. Сейчас-то уж давно владелец не тот, а вот в те далекие времена поговаривали, что король Луи Сварливый лично пожаловал барону Альфонсу де Руэ этот вот лупанар. А с полученных за счет лупанара доходов барон должен был в случае войны выставлять в королевское войско трех конных воинов. Представляешь, какие доходы были?!

Иван качнул головой:

— Да уж.

Конечно, его не очень интересовали чересчур шикарные заведения. Хватило бы и чего попроще. Да и Жан-Поля там искать, увы, нечего. Был бы там — дал бы знать. Обязательно дал бы…

Вежливо поблагодарив маркиза за сведения, Иван не спеша направился по Гран-рю к собору Сен-Пьер — именно там в случае чего и должен был дожидаться Митрий. Он и дожидался, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, — желтый камзол был хорошо заметен издалека. Завидев Ивана, замахал рукой, закричал… Ну неужели эдак вот соскучился?

Нет, не соскучился, тут другое…

— Ну, Иване, знаешь, кого я только что видел?

— И кого же? Хорошо б, конечно, Жан-Поля.

— Увы, не его. Мари-Анж! Ну, помнишь ту самую девку, что так ловко нас окрутила почти на полсотни ливров?

— И не на полсотни, а что-то около двадцати, — усмехнулся Иван. — Ну да, помню. Хитренькая такая девица.

— Вот-вот, и я о том же — хитрая!

— Постой… — Иван напрягся. — Уж не хочешь ли ты сказать…

— Именно! — радостно воскликнул отрок. — Мари-Анж — это именно та, кто нам нужна! И нечего искать всяких там веселых девиц — тот еще вопрос, справятся ли. А эта уж точно — справится!

— Да, но захочет ли? И наверняка ей придется заплатить…

— Думаю, что не очень много. Так привести ее? Во-он она, на углу, в красной юбке.

— Веди!

Иван присмотрелся и в самом деле увидал на углу Гран-рю и небольшого проулка стройную девушку в длинной красной юбке с рюшами, кружевной белой рубашке с расписным жилетом и деревянных сабо. Увидев подбежавшего Митьку, девчонка дернулась, но не убежала, а вроде бы стала довольно мирно беседовать… Ну, надо же — засмеялась. Ага, идут…

— Добрый день, месье Иван, — с улыбкой приветствовала девушка. Светлые волосы, голубые глаза, приветливое симпатичное личико, носик такой… как на Руси — курносенький. И не скажешь, что аферистка!

Иван слегка поклонился:

— Бон жур, Мари-Анж.

— Ой, вы меня тоже помните, месье?!

Забудешь тебя, как же! Именно так и хотел ответить Иван, но сдержался — вообще, никогда не следовало обижаться на девушек, тем более — на таких миленьких.

— Рады, очень рады встретить тебя.

— В самом деле? — Девчонка вздернула носик. — С чего бы это? Уж не хотите ли сдать меня господину королевскому прокурору?

— Конечно же нет, Мари-Анж. Просто у нас к тебе есть одно важное дело.

— Дело? Ах, да, Ми-ти тоже что-то такое толковал, верно, Ми-ти?

Митька кивнул. А улыбался-то — словно маму родную встретил! Ой, нечистое дело…

Иван оглянулся по сторонам и заговорщически подмигнул:

— Не найдется ли у тебя для нас дней трех-пяти?

Мари-Анж задумалась:

— Ну, не знаю… А зачем?

— Кое в чем помочь. Проучить одну дурную старуху.

— Вон оно что…

— Разумеется, не бесплатно.

Девчонка неожиданно расхохоталась:

— Вот те раз! А я-то думала — где раздобыть хотя бы пару су? Вовремя мы с вами встретились.

Быстро спрятав улыбку, Мари-Анж перешла на деловой тон:

— Может, лучше пойдем куда-нибудь? Обсудим и дело, и размер оплаты. А то торчим здесь, у всех на виду, словно копна навоза.

— Верно, нечего тут стоять! Идем.

— Только подождите малость — сбегаю, предупрежу своих.

Выслушав пришедшую в головы друзей идею, Мари-Анж пришла в полный восторг и хохотала так, что у Ивана возникли нешуточные опасения о ее здоровье.

— Нечего сказать, здорово придумали! — сквозь смех восторженно кричала девчонка. — Черти вы, настоящие черти. Как там в сказке-то? Вирлуве!

— Ну вот, — переглянувшись с Митрием, Иван довольно потер руки. — Теперь переговорим с Прохором насчет его пассии — она в нашем деле тоже потребуется, — и все, можно действовать.

— Золотые слова, Иване!

Следующий день — день святого Бенуа — неожиданно выдался дождливым. Затянутое низкими серыми тучами небо истекало мелким дождем, холодным и мерзким, над реками — Орном, Одоном и Одоньком — клубился туман. Редкие прохожие старались побыстрее закончить свои дела и оказаться дома, а еще лучше — в какой-нибудь веселой таверне, со стаканчиком подогретого вина в компании добрых друзей. Даже рынок — и тот был полупуст, а уж про западную окраину города — у церкви Святого Гийома, что рядом с женским аббатством, — и говорить нечего. Пусто, как в кружке у запойного пьяницы!

— Ох-хо-хо, — откашлявшись, протянула настоятельница аббатства матушка Женевьева. — Грехи наши тяжкие, помоги, Пресвятая Дева и святой Бенуа.

Поднявшись с неудобного высокого кресла, она поправила сутану и подошла к окну, за тусклыми стеклами которого уныло лил дождь. Вообще-то погода ее обычно не трогала, но только не в такой день. Особый был сегодня денек, специально выделенный для мирян, которые раз в месяц, одиннадцатого июля, в день святого Бенуа, могли приходить к матушке-настоятельнице с различного рода просьбами. Естественно, речь шла только о женщинах, добрых прихожанках церкви Святого Гийома или соседней церкви Святой Троицы. Иногда кто-то приходил с просьбами, в общем-то, дурацкими — помолиться за здоровье мужа или еще с чем-нибудь подобным. Настоящего дела не было! А ведь именно к нему, к настоящему делу, аббатиса давно уже была готова, так сказать, морально и теоретически — прочитав уйму книг по изгнанию из людей дьявола. Она знала, конечно, что многие над ней почти открыто насмехаются, но терпела, свято веря, что наконец настанет когда-нибудь день… И каждый месяц — в день святого Бенуа, да и не только в этот — ждала.

Дождь расстроил настоятельницу, она по опыту знала — в такую погоду мало кто явится, скорее всего — вообще никто.

Приоткрылась дверь, сырым сквозняком обдуло ноги. Аббатиса обернулась. Лидия. Так, кажется, зовут эту послушницу. Ишь, стоит, глаз поднять не смея. Еще бы, уж, поди, рассказали про крутой характер настоятельницы.

Матушка Женевьева хорошо знала, что в обители ее недолюбливают, а многие так и откровенно боятся. И правильно! Коль пришли в монастырь — так жить должны по его уставу, а нет — так вон Бог, а вон — порог. Строга была настоятельница, строга аж до злости и далеко не всегда справедлива. Бог не дал ей особой красоты, но то и к лучшему — высокая, худая, с длинным, высохшим, словно череп, лицом и крючковатым носом, матушка аббатиса, конечно, производила впечатление. Как поведет носом, как зыркнет! Недаром Орлицей прозвали!

— Что стоишь, сестра? Входи.

Гулкий голос настоятельницы угас под высокими сводами.

Послушница вошла, поклонилась:

— К вам посетительница, матушка.

— Посетительница? — Матушка Женевьева поспешила скрыть радость, не к лицу ей радоваться, не кто-нибудь — аббатиса! — И кто она?

— Говорит — Жермена, зеленщица с рю Нев.

— Рю Нев? Это, кажется, на Иль-Сен-Жан, не так ли?

— Так, матушка.

— Зеленщица… ты ее знаешь, сестра?

— Знаю. Добрая христианка.

— Что же ее сюда привело? — Аббатиса на миг задумалась, потом резко махнула рукой. — Ну да не будем гадать. Зови!

Посетительница оказалась довольно молодой миловидной женщиной с синими большими глазами. Впрочем, она прятала взгляд, что и понятно — в таком-то месте. Жермена Салье, вдова. Зеленщица. Что ж, не всем же быть клириками и дворянами, не всем воевать и молиться, надо кому-то и торговать, и работать.

— Что у тебя случилось, сестра во Христе?

— Не знаю, как и сказать…

— Говори, сестра, не бойся. Для того ведь и пришла.

— Не со мной… С моей дальней родственницей. Она недавно приехала к моему… к моему кузену из деревни. Падает, заговаривается, иногда бросается на людей — потом сама ничего не помнит.

— Так-так, — задумчиво промолвила аббатиса. — Она что-нибудь выкрикивает, когда… ну, когда буйствует?

— Ох, выкрикивает, матушка. Одно только слово и кричит: Вирлуве!

— Как ты сказала, сестра? — Настоятельница подалась вперед.

— Вирлуве, матушка.

— Вирлуве… — Аббатиса тихо ликовала в душе. — А знаешь ли ты, сестра, что означает это слово?

— Догадываюсь… Боюсь признаться, матушка. В одной детской сказке…

— Ты правильно догадалась, сестра! Вирлуве — одно из имен дьявола!

— О, святой Николай! — Посетительница мелко перекрестилась.

— Не печалься, сестра, — как можно любезнее улыбнулась настоятельница. — Я помогу тебе в твоем горе!

— Да хранит тебя Иисус, матушка.

В помещении было довольно темно, лишь, чуть разгоняя ночь, теплились по углам свечи, расставленные именно так, как указала матушка Женевьева. На узком ложе, посередине комнаты, связанная шелковыми веревками, лежала страждущая — одержимая бесом девушка. Да, похоже, именно одним бесом — ибо уже выкрикнула одно только имя: Вирлуве. И тем не менее все равно, лучше считать, что бесов в ней несколько. Лучше ошибиться в эту сторону, чем в иную.

И без того небольшая комната казалась еще меньше из-за каких-то ширм, кресел и прочего ненужного мирского хлама. В закрытых ставнях колотился ветер. Словно бы кто-то жуткий стоял там, за окном, посмеивался — мол, ничего-то у тебя не выйдет.

Матушка Женевьева перекрестилась. Что ж, посмотрим — кто кого!

— Пусть все уйдут! — обернувшись, попросила она.

Поклонившись, оба молодых человека — вполне приятные и богобоязненные юноши — без лишних слов покинули помещение, оставив настоятельницу наедине… нет, не с несчастной девушкой — с тем, кто сидел в ней, пытаясь погубить душу!

С холодной улыбкой хирурга аббатиса разложила на небольшом столике священные книги, взяла в руки распятие…

— О, меус Деус…

Слова молитвы лились из уст монахини легко и свободно, распятие казалось незыблемым в твердой руке. Нет, вот рука чуть дрогнула… И лежавшая на ложе девушка вдруг изогнулась, сбросила одеяло и, страшно сверкая глазами, забилась в конвульсиях, выкрикивая самые гнусные ругательства и лишь одно имя — Вирлуве!

— Изыди, князь тьмы!

Подойдя ближе, монахиня с силой положила распятие на голый живот несчастной. Та снова выгнулась, закричала, смуглое обнаженное тело ее покрылось потом.

— Изыди, сатана! — ничуть не испугавшись, продолжала настоятельница. — Прочь, прочь, Люцифер! Вельзевул, изгоняю тебя…

Так и перечислила все имена нечистого, присовокупив к ним еще и Лютера с Кальвином, — а девчонка все изгибалась, визжала, рычала, плевалась слюною… Свечка, упав, подожгла какую-то тряпку. Дым и зловоние быстро распространились по комнате. Аббатиса хорошо знала, что это было за зловоние и что это был за дым!

Подойдя к окну, она распахнула ставни… Чтобы было куда уйти изгнанным. Подойдя к одержимой, снова прочла молитву… Вроде никого не забыла… А девчонка между тем успокоилась, хоть еще и хрипела… Это было обманчивое спокойствие, ведь главного-то имени настоятельница еще не назвала! Хитер враг рода людского, затаился, притих в девичьем теле… Что ж — тем сильнее будет последний удар!

Прочитав до конца молитву, монахиня с улыбкой возложила распятие девушке на грудь и громко, с неописуемым торжеством воскликнула:

— Вирлуве! Вирлуве! Уходи, именем Святого Духа, изыди.

И только она произнесла эти слова, как вдруг случилось чудо! Откуда ни возьмись, вдруг выскочило мерзкое рогатое существо, черное и омерзительно голое, заскакало по комнате, закружилось, завыло, зашипело и, страшно вращая глазами, выпрыгнуло в окно.

— Вирлуве… — устало улыбнувшись, прошептала монахиня. — Так вот ты какой, господин дьявол!

 

Глава 11

Палач, падшие женщины и козел

Июль 1604. Нижняя Нормандия

Авторитет матушки Женевьевы после изгнания беса из Мари-Анж укрепился настолько, что настоятельница даже согласилась на встречу с «обрадованными родственниками» избавленной от нечисти девы, сиречь, с Иваном и Прохором. Митрий ей и раньше не был представлен, да и вообще, во всей этой операции выступал в роли самого Вирлуве, а потому имелась вероятность — пусть даже малая, — что аббатиса его узнает. Так что Митрий сидел себе спокойно дома, смывая с себя сажу с помощью Мари-Анж. Уж что они там делали кроме омовений, наверное, можно было догадаться, но Иван с Прохором подобными догадками себя не утруждали, не до того было. Недаром говорится: куй железо, пока горячо. Вот друзья и спешили воспользоваться моментом и надавить на настоятельницу. Сперва пришли с подарками, среди которых была и кой-какая книжица, разысканная Иваном в книжной лавке на рю Экуйер, — естественно, в книжке говорилось о борьбе с дьявольскими происками. Увидев вспыхнувшие неподдельной радостью глаза аббатисы, Иван понял, что своим подарком попал в самую точку. И тут же не замедлил поинтересоваться неким странствующим монахом, братом Гилбертом.

— Да что вы все про него расспрашиваете? — Настоятельница удивилась, но книгу из рук не выпустила — и это, несомненно, значило, что ее расположение к мнимым родственникам мнимой одержимой никуда, слава святому Клеру, не улетучилось.

— Брат Гилберт нам кое-что обещал, — уклончиво отозвался Иван и тут же вновь рассыпался в благодарностях. — О, матушка Женевьева, если бы не вы, если бы не ваши познания и неустрашимость, если бы…

— Ой, бросьте! На все воля Иисуса, — засмеялась монахиня, однако по чуть покрасневшим щекам ее было видно, что похвала пришлась ей по душе. — А про брата Жильбера так скажу — можете его здесь не искать, он давно уже отправился на гору Святого Михаила.

— Куда-куда?

— В монастырь Мон-Сен-Мишель. О, это очень красивое и великолепно укрепленное аббатство, на небольшом островке меж Нормандией и Бретанью. Брат Жильбер как-то поминал, что хочет именно туда отправиться, а вот когда вернется — не сказывал. В нашу-то обитель он заглянул по пути — передать поклон от одного старого знакомца…

Матушка Женевьева поджала губы, глаза ее затуманились, и перед глазами возник облик молодого и красивого прелата. Отец Александр. Александр Рангони… Да, тогда, в Риме, они были так молоды…

Мон-Сен-Мишель. Замок и монастырь на крутой скалистой горе посреди серо-голубых волн. Именно туда и лежал теперь путь трех друзей. Но прежде нужно было отыскать Жан-Поля д’Эвре, ведь своих не бросают, а нормандца все они давно уже считали своим — так уж вышло. И значит, нужно было выручать.

Иван, Прохор и Митрий уселись втроем вокруг небольшого стола у себя в комнате. Мари-Анж, получив оговоренный расчет и поцеловав на прощание всех троих, отправилась обратно в родные места, так что друзьям никто не мешал. Тем лучше думалось…

Рассуждать начали по новой, с того, о чем уже не раз думали. Куда мог запропаститься Жан-Поль? Происки конкурентов, слава Господу, можно было спокойно отбросить как версию, не выдержавшую проверки. Значит, оставались неудачная дуэль, дама и лупанар. Последние два места, впрочем, сразу отбросили — уж оттуда-то Жан-Поль мог бы подать весточку. Оставалась дуэль… Если так, то, конечно, жаль. Хотя нормандец ведь мог и не погибнуть, а просто получить тяжелое ранение.

— Лежит сейчас где-нибудь, — грустно предположил Прохор. — Чахнет.

— Придется искать. — Иван кивнул.

— Поначалу хорошо бы спросить того модника, маркиза де Полиньяка, — подумав, напомнил Митрий. — Хотя…

— Хотя… — повторил Иван. — Хотя в этом сейчас нет никакого смысла, ведь мы разговаривали с ним совсем недавно, как раз о Жан-Поле и спрашивали. Уж если была бы какая дуэль, не может того быть, чтоб такой человек, как маркиз, ничего бы о ней не знал. Город-то маленький!

— Да, значит, не дуэль. Тогда что же? — Митрий почесал за ухом. — Предположим, Жан-Поль не убит, но не может ни дать о себе знать, ни выбраться. Тогда где он, спрашивается?

— Ну, конечно же в тюрьме! — обрадованно воскликнул Иван. — Молодец, Митька! И как это мы раньше об этом не подумали?

Вот в этом направлении и стали теперь размышлять. Естественно, для начала нужно было собрать подробные сведения обо всех имеющихся в Кане узилищах, на что и ушел почти весь день. Собственно, тюрем-то в городе имелось немного, всего три, но ведь каждую нужно было осмотреть, хотя бы издали, составить, так сказать, общее представление.

Немного подумав, Прохор выбрал для себя небольшую каторжную тюрьму на Иль-Сен-Жан, расположенную совсем недалеко от дома зеленщицы Жермен, Митрию досталось узилище для городских недоимщиков, что напротив церкви Сен-Этьен-ле-Вье, ну а Ивану — самое трудное — замок, шато.

Вечером встретились, обменялись впечатлениями. Первым выслушали Прохора, описавшего каторжную тюрьму с ухмылками и частым пожиманием плеч. Было от чего и пожимать, и ухмыляться — по мнению молотобойца, тюрьма для каторжников даже названия-то такого не стоила, «тюрьма», и представляла собой обычный амбар, правда, с крепкой дубовой дверью, охраняемый добродушным пожилым стражником самого мирного вида. Узников Прохору тоже удалось рассмотреть — их как раз к вечеру привели из каменоломни, всего-то пять человек, правда — все в кандалах. Как пояснил охотно распивший с Прохором кувшинчик вина тюремщик, кандалы предназначались вовсе не для предотвращения побега, а служили в целях лучшего собирания милостыни, являющейся, пожалуй, основной составляющей тюремного бюджета. Закованных в кандалы узников жалели больше, соответственно и подавали.

— В общем, не тюрьма, а богадельня, — с усмешкой заключил Прохор. — Оттуда только ленивый не сбежит.

Нечто подобное сквозило и в рассказе Митрия, с той лишь разницей, что недоимщики кормились не только подаянием сердобольных горожан, но и передачами родственников. А так — все один к одному: и ветхое помещение, и ленивая стража, которую с узниками связывали — даже можно сказать — вполне приятельские отношения. Ну, правильно, и те и другие ведь были горожанами Кана, соседями.

— Да. — Выслушав друзей, Иван покачал головой. — Похоже, что только мне повезло, если это можно назвать везением. В замок я не попал, но где расположена тюрьма, узнал. Место неприступное, охраняется строго — кроме тюремных стражей еще и солдатами замка, а уж те службу свою туго знают — мышь не проскользнет. Даже мост подвесной, и тот на ночь поднимают.

— Что ж, совсем нет никакого слабого места?

— Не знаю.

— А Жан-Поль? Он там?

— Тоже пока не вызнал. Но если он в узилище, то точно в шато! Интересно, кто только его туда закинул? Ведь эта тюрьма — для особо опасных государственных преступников.

— Значит, наверное, в ней. Ты придумал, как вызнать?

Иван пожал плечами:

— Так, есть кое-какие мысли. Караул сменяется раз в сутки, вечером, после чего часть отстоявших смену стражников идет в ближайшую корчму. Но гуляют своим кругом — никого чужого за стол не пускают. Видели бы вы их жуткие рожи! Настоящие висельники! — Юноша поежился и вдруг улыбнулся. — Хотя нет, был среди них один вполне приятный и веселый человек, да и тот — палач.

— Палач?!

— Ну да. Завтра вот с ним и встречаюсь. Я ведь там, в корчме-то, громко себя вел: кричал, что студент, вагантов читал… Думаю, раз самому к стражам не подойти, так пусть хоть ко мне кто-нибудь интерес проявит.

— Ну и что, проявили?

— Да проявили… Я ж вам и говорю — палач, — усмехнулся Иван. — Зовут — мэтр Огюстен мне представился как стихотворец, это уж потом, как уходил, кто-то шепнул — палач, мол, это палач. Вот с этим Огюстеном и встречаемся завтра в таверне на рю Эзмуазин, прямо рядом с мостом — вина попьем, стихи почитаем. Как сказал мэтр — очень ему приятно будет пообщаться с ученым человеком.

Выслушав, Прохор покачал головой:

— Ой, боюсь я за тебя, Иване. Не с простым человеком встречаешься — с палачом!

— Ничего, — расхохотался Иван. — Чай, на виселицу он меня сразу-то не потащит!

Таверна называлась незатейливо — «У моста». Небольшое, но вполне уютное заведение: три стола, прилавок, на стенах — золоченые канделябры меж расписных тарелок. Когда Иван заглянул туда, мэтр Огюстен уже сидел за дальним столом и, увидав вчерашнего знакомца, приветливо помахал рукой. Канский палач казался человеком приятным — не высокий, но и не низкий, не худой, но и не сказать чтобы толстый, лицо красивое, круглое, тщательно, до синевы, выбритое, нос слегка вздернут. Высокий чистый лоб с тонкою ниточкою бровей, густые черные кудри — что характерно, ни единого седого волоска, несмотря на возраст: лет тридцать пять — сорок. Блестящие тепло-карие глаза смотрят открыто и прямо, улыбка прямо-таки дышит обаянием. Что еще? Одет добротно, даже с некоторой изысканной небрежностью: камзол темно-синего бархата, крахмальный отложной воротник, расстегнутые на груди — чтобы было видно кружевную сорочку — пуговицы. Нет, определенно — приятнейший человек, весьма и весьма приятнейший.

— Рад с вами встретиться, господин студент! — с искренней радостью приветствовал мэтр. — Мне очень и очень приятно, что вы пришли, клянусь святым Николаем. Садитесь же, выпьем вина, оно здесь очень недурное, смею вас уверить. Сейчас закажу кувшинчик. Эй, Николя! Трактирщик!

Заказ был выполнен очень быстро, причем лично самим хозяином — сухоньким, чрезвычайно подвижным старичком с молодо блестевшими глазами.

— Пейте на здоровье, почтеннейший мэтр Огюстен, угощайтесь. Осмелюсь рекомендовать к вину тушеное с шафраном мясо с овощами.

— Что ж. — Месье Огюстен добродушно усмехнулся. — Неси, дядюшка Николя, попробуем, что у тебя за мясо.

— Рекомендую к мясу чесночную подливку.

— Подливку, говоришь? Так-так… А к подливке наверняка посоветуешь еще что-нибудь недешевое, уж я тебя знаю. Ладно, не обижайся, неси.

В таверне было довольно людно, но Иван для себя отметил тот факт, что к их столу никто не подсаживался. Входившие посетители, заметив мэтра, раскланивались с ним весьма почтительно, однако близко не подходили, видать, все ж таки брезговали или боялись.

— Не меня они боятся, друг мой, — перехватив взгляд Ивана, усмехнулся палач. — А того, что называют общественным мнением. Уважают — да, но ни за что не подойдут, не сядут за один стол — зазорно.

В словах мэтра юноше почудилась тщательно скрываемая горечь.

И как раз в этот момент в таверну заглянул еще один посетитель — здоровенный бородатый малый, судя по походке — моряк. Увидав его, посетители тут же притихли, как показалось Ивану — испуганно. Лишь один мэтр Огюстен как ни в чем не бывало продолжал есть мясо. То же самое делал и Иван, лишь иногда кидая кругом любопытные взгляды.

А верзила, подозрительно оглядев зал, направился именно к ним. Среди посетителей пролетел испуганный шепот.

— Здравствуйте, мэтр. — Остановившись перед палачом, здоровяк почтительно поклонился.

— А, это ты, Жак, — подняв глаза, улыбнулся мэтр. — Садись, выпей.

Верзила покачал головой:

— Не имею времени, месье Огюстен, спешу. Вот услыхал, что вы здесь, и зашел поблагодарить… Вы знаете за кого.

Палач молча кивнул.

— Разрешите пожать вашу руку, мэтр! — с неожиданным чувством произнес Жак и протянул свою широкую ладонь, больше похожую на огромную клешню краба. Пожав палачу руку, он еще раз поклонился и тихо сказал: — Если у вас когда-либо будут проблемы, мэтр… просто шепните Черному Жаку. И я приду.

Мэтр Огюстен улыбнулся, а Черный Жак, быстро повернувшись, вышел, окинув на прощание сидящих в таверне людей быстрым подозрительным взглядом. В дверях его поджидал такой же верзила с жутким рваным шрамом через все лицо. Неприятный тип. Вернее, типы. Те еще…

— Занятный господин, — глотнув вина, улыбнулся Иван. — И его, кажется, не остановило никакое общественное мнение.

— Еще бы. — Мэтр подвинул бокал поближе. — Что бывшему пирату до общества?

— Пирату?!

— Тише, тише, мой друг. Я же сказал — бывшему. Он давно раскаялся.

Иван ухмыльнулся — уж кем-кем, а раскаявшимся Черный Жак вовсе не выглядел, скорее наоборот.

— Интересно, за что он вас благодарил?

— Вам действительно интересно? — поднял глаза палач. — Что ж, извольте. Примерно месяц назад я по приговору королевского суда казнил одного из их шайки. Отрубил голову.

— И за это он вас благодарил?!

— Именно. — Мэтр Огюстен плеснул из кувшина вина в оба бокала.

Выпили.

— Знаете, как приятно сидеть за столиком не одному, а с кем-нибудь, — неожиданно признался палач. — Особенно со студентом Сорбонны.

— О, вы делаете мне честь, мэтр.

— Ничуть… Вы тоже не боитесь чужого мнения?

Иван философски пожал плечами:

— Я гость в вашем городе. Всего лишь гость.

— И тем не менее приятно… — Палач посмаковал вино и прищурился. — Вы полагаете, отрубить человеку голову так уж легко?

— Кх-х. — Юноша едва не поперхнулся. — Н‑нет, наверное, не так уж.

— Оно, конечно. Со стороны кажется — махнул топором или, там, двуручным мечом, всего-то и делов. А на самом-то деле… Неопытный палач человека мучает, совершенно без нужды мучает, ведь несчастный чаще всего уже подвергался пыткам в ходе следствия — зачем же добавлять ему еще и мучительную смерть? Нет, надо ударить так, чтобы приговоренный не испытал напоследок никаких мучений. Чтоб — раз! — и все… Не у всех так получается, далеко не у всех, друг мой.

— А у вас, значит, получается? — шепотом осведомился Иван.

Палач усмехнулся:

— Недаром же меня называют — мэтр! Впрочем, что мы о грустном? Давайте-ка почитаем стихи. Вот вы вчера, кажется, читали Вийона? Сейчас… ммм… вспомню… Ага, вот.

с выражением продекламировал мэтр.

Иван тут же продолжил, хотя вообще-то к стихам относился равнодушно, но вот Вийона знал:

— Замечательные стихи, — одобрительно кивнул месье Огюстен. — Люблю Вийона и вообще вагантов, хотя дочери мои говорят, что они уже давным-давно устарели и… Как это они выразились-то? Ага, «не отражают современного мира», вот!

— У вас есть дочери? — осведомился юноша.

— Да, целых три, — с гордостью промолвил мэтр. — Старшая, Колетт, правда, уже замужем. Осталось еще двух выдать. Вы давно учитесь?

— В общем-то, да.

— И, верно, посещаете поэтические салоны? Ах, как я мечтаю об этом!

— А вы, мэтр Огюстен, наверное, и сами пишете? — с улыбкой поинтересовался Иван. — Прочли бы хоть что-нибудь, а?

— Гм… — Мэтр несколько сконфузился. — Видите ли, я ведь только еще начинающий поэт… Впрочем, если хотите…

Иван не очень-то прислушивался к чтению мэтра, все думал, как бы половчей перевести разговор на темницу и узников. И в этом ему неожиданно помогли появившиеся в таверне девицы, судя по манерам и одежде — с обширными декольте блузам, — явно из какого-нибудь лупанара.

К удивлению юноши, девицы первым делом подошли к палачу, разом поклонились, а уж потом, дождавшись милостивого кивка, подсели за соседний столик, где уже порывались петь песни.

— У них вы тоже казнили родственников? — полюбопытствовал Иван.

Мэтр улыбнулся:

— Как раз нет. Эти девушки были приговорены к битью кнутом. Знаете, друг мой, можно ведь ударить по-разному — перешибить позвоночник или так, слегка погладить. Ну, разве ж я могу причинить боль столь юным созданиям, пусть даже и не очень порядочным?

— А часто… — Иван откашлялся, взглянув прямо в глаза палача. — Часто вам приходится… перебивать позвоночник?

— Один раз пришлось, — тихо отозвался мэтр. — Когда злодея, насиловавшего и убивавшего детей, приговорили лишь к битью кнутом. Всего лишь…

— И много в замковой тюрьме подобных злодеев? — еще тише поинтересовался Иван.

— Сейчас — нет.

— А кто же там сидит?

— Государственные преступники, друг мой! — Палач хохотнул.

— Преступники? — нарочито недоверчиво хмыкнул юноша. — Да какие у вас, в Кане, могут быть преступники? Украл кто-нибудь пару куриц — вот и весь злодей.

— Не скажи… — Палач огляделся. — Сейчас вот сидит один. Совсем молодой парень, из местных, кстати, — тоже студент. Говорят, он участвовал в покушении на короля!

— Да вы что!

— То-то!

Иван заволновался, даже, неловко потянувшись за бокалом, опрокинул, разлив вино по столу:

— И что, его скоро казнят?

— Нет, — помотал головой мэтр. — Повезут в Париж для дальнейшего следствия. Кто его знает, может, парень-то и не виноват вовсе? У нас там многие так считают. Все же свой, местный, нормандец, не какой-нибудь там бретонец или пикардиец.

— Вы говорите — студент… — Не замечая того, юноша поставил локти в вино. — Так, может, я его знаю?

— Может, и знаешь. — Месье Огюстен пожал плечами. — Вроде бы парня зовут Жан. Или — Поль. Или — Жан-Поль.

— Жан-Поль… — шепотом повторил Иван.

Мэтр Огюстен проводил своего слегка опьяневшего собутыльника почти до самого дома, где и откланялся, уговорившись встретиться завтра, только уже не в таверне, а на свежем воздухе — прогуляться вдоль реки, мэтр обещал потрясающий по красоте закат.

— Ну, как? — Митрий с Прохором еле дождались, когда их припозднившийся приятель поднимется по лестнице. — Узнал что-нибудь?

— Да, узнал, — устало улыбнулся Иван. — Вы что, уже спать собрались?

— Так время-то…

— Ну, уж нет, не спать — поработать нужно. Впрочем, это касается только тебя, Митрий.

— А чего сделать-то?

— Да пустяк — всего-то к завтрашнему дню стихи сочинить.

Митькины стихи — которые, Иван, естественно, выдал за свои собственные — мэтру Огюстену понравились, особенно строчки про «сорочьи гнезда омелы» и люцерну, зреющую на «изумрудноглазых полях». В свою очередь, и сам господин палач не преминул прочесть парочку собственных творений, конечно же удостоившихся весьма лестных эпитетов со стороны «восторженного парижского сочинителя». Вообще-то если честно — то половину того, что с таким вдохновением читал мэтр, Иван просто не понял — не настолько хорошо еще знал язык, — что отнюдь не мешало ему бурно восхищаться красотой рифмы и слога.

Обещанный мэтром Огюстеном закат и в самом деле оказался изумительным по своей красоте. Оранжевое, купающееся в золотисто-палевых облаках солнце, как в зеркале, отражалось в спокойных водах реки, средь черного кружева акаций и ивы. И облака, и небо, и солнце, и росший у противоположного берега камыш удивительно спокойно гармонировали друг с другом, создавая впечатление легкости, надежности и покоя.

— Очень, очень красиво, — улыбаясь, кивал головою Иван. — Нет, не зря вы меня сюда привели! Вы случайно не пишете картины, месье Огюстен? Нет? Напрасно… А то запечатлели бы всю эту красоту. Клянусь, она этого достойна.

— Картины? — На лице мэтра появился легкий налет задумчивости. — А что? Может, и вправду стоит попробовать? В конце концов, не так уж и дорого стоят краски и кисти.

— Вот-вот, — одобрил Иван. — Попробуйте. У нас в Сорбонне, кстати, многие рисуют, очень многие…

Иван специально завел разговор об университете: поговорил о науках, о профессорах, о студентах… и тут же, словно бы невзначай, вскользь поинтересовался тем самым студентом, что томится сейчас в замковой тюрьме.

— Как бишь его? — Юноша щелкнул пальцами. — Жан-Пьер, кажется.

— Жан-Поль, — поправил мэтр. — Недолго уж ему осталось томиться — в пятницу повезут в Париж. Да не как-нибудь, а в карете, под особой охраной, словно какого-нибудь пэра! Весь замок об этом судачит.

— Неужто — в карете? — похлопал глазами Иван. — Ну и ну! И не боятся где-нибудь застрять? Ведь карета-то далеко не везде проедет.

— Да не застрянут, не впервой. — Палач улыбнулся. — Почтовым трактом поедут, через Лизье. Там дорога хорошая. А стража будет не наша — парижская.

— Ага… — прошептал юноша. — Через Лизье, значит… В пятницу…

Осталось три дня.

Всего три дня.

Целых три дня!

Весь следующий день друзья посвятили разработке нового плана. Думали долго, до хрипоты спорили и даже ругались. Прохор с ходу предложил, не мудрствуя лукаво, просто-напросто подстеречь тюремную карету где-нибудь в тихом и безлюдном месте да, разогнав стражу, освободить пленника.

— Ага, разгоним мы стражу, как же! — тут же засомневался Митрий. — Мы ведь даже не знаем, сколько их там будет, стражников. Наверняка где-то около десятка, а может, и побольше. Все на сытых конях, с оружием. А нас всего трое… К тому же стражники могут иметь приказ стрелять без предупреждения во всякого, кто подойдет слишком близко.

— Очень даже может быть, — поддержал Иван. — Нет, с наскоку тут ничего не выйдет, и говорить нечего. Посмотрим-ка еще раз: что мы имеем? Карета — раз, стража — два… Стражники. Между прочим, не местные, из Парижа прибыли, так что в случае осложнения обстановки палить будут в каждого встречного-поперечного — ни родственников, ни друзей у них здесь нет.

— Как и у нас, — нахмурился Прохор.

Митрий тут же насмешливо вскинул глаза:

— Кто бы говорил! Ладно…

— Между прочим, Прохор совершенно прав. — Иван задумчиво покачал головой. — Таких друзей, кому бы можно было довериться без оглядки, у нас здесь и в самом деле нет, ну, не считая самого Жан-Поля. А люди нам понадобятся, причем именно местные, хорошо знающие округу.

— Откуда ж мы их возьмем?

— Возьмем, — неожиданно улыбнулся Иван. — Есть одна мыслишка.

— Ну-ка, ну-ка! — разом посмотрели на него Прохор и Митрий.

— Для начала нам понадобится хорошая дорогая бумага, ну, знаете, на которой принято писать официальные отчеты, жалобы и все такое прочее.

— Бумага?!

— Ну да… Митя, ты ведь умеешь красиво выписывать буквы?

Отрок кивнул:

— Не беспокойся, напишем. Изобразим в лучшем виде. Только вот что писать-то?

— Что — это как раз понятно. Не понятно только, куда потом отсылать. Это-то как раз и нужно вызнать. Адресок одного человечка… — Иван неожиданно усмехнулся. — Думаю, это не столь и сложно — его здесь каждая собака знает. Ну, почти каждая…

Записной модник и бретер Анри Жан Антуан Мари-Жо д’Эстрем, маркиз де Полиньяк поднялся в этот день поздно и долго никак не мог сообразить — где он? Какая-то комната, обитая голубыми шелковыми обоями, портрет пожилой дамы в узорчатой рамке, цветущая герань в распахнутых окнах. Кровать широкая… О-ба! Это кто еще здесь? Девчонка! Грудастая, толстопопая, ух — кровь с молоком! А, да это же Жаннет! Ничего не скажешь, хорошо вчера погуляли.

Сев на кровати, Анри потеребил спящую девушку за плечо:

— Эй, Жаннет, просыпайся.

— А что такое? — бесстыдно перевернувшись на спину, улыбнулась девчонка. — Что, уже вечер?

— Да нет. — Накинув на плечи батистовую рубаху, маркиз подошел к окну. — Судя по всему — день. Солнце-то — ишь, сверкает.

— Лучше уж солнышко, чем дождь.

Жаннет в чем мать родила встала рядом и, ничуть не стесняясь, выглянула из окна. Даже показала язык проходившим мимо прохожим, после чего обернулась и, обняв молодого человека, с нешуточной страстью поцеловала в губы. Затем усмехнулась:

— Ну, так и будем стоять?

Подхватив девушку на руки, маркиз де Полиньяк проворно унес ее в постель…

Домой он явился уже к обеду. Еще издалека увидев хозяина, по дому забегали слуги: кто принялся рьяно драить медные ручки дверей, кто — выбивать матрас, кто — чистить кастрюли. Впрочем, большинство слуг лишь имитировало бурную деятельность, бестолково суетясь и размахивая руками.

— Бездельники! — поднимаясь по лестнице, вполне справедливо обозвал их маркиз и, погрозив кулаком, добавил: — Вот, погодите, скоро всех вас повыгоняю! Найму других. Эй, кто-нибудь! Скажите, чтоб накрывали на стол, я сейчас спущусь… Да, и покличьте Симона, пусть подойдет в столовую залу.

Быстро переодевшись, Анри де Полиньяк с удовольствием посмотрел в большое зеркало — ярко-желтый камзол с красными шелковыми лентами (желтый и красный были родовыми цветами Полиньяков), накрахмаленный воротник, манжеты, голубые подвязки, рейтузы цвета первой весенней травы — да, было на что посмотреть, было чем гордиться — немалых денег стоило это убранство. Хотя, конечно, — пыль в глаза. Восемь — десять тысяч ливров годового дохода, получаемого в основном за счет сдачи в аренду земель, — не так уж и много, есть люди и побогаче, куда как богаче! В Париже, уж конечно, умер бы с голоду, но здесь, в провинции, этих денег вполне хватало на жизнь и удовольствия. Даже более того: позволяло содержать уйму друзей-приятелей — мелких нетитулованных дворянчиков — экюйе, — чей годовой доход вряд ли превышал тысячу ливров. Вот эти-то точно ходили бы голодными, если б не маркиз Анри де Полиньяк!

— Здравствуйте, господин маркиз. Звали?

Секретарь, Симон Сарди, пожилой, седовласый, с длинным худым лицом и уныло повисшим носом, поклонился, прижимая к груди какие-то бумаги.

— Что это у тебя там, Симон? — небрежно кивнул на бумаги маркиз. — Опять какая-нибудь муть?

— Да как сказать…

— Ладно, ладно, заходи, посмотрим. Надеюсь, они уже успели накрыть на стол?

В столовой зале вовсю шла суета — туда-сюда, от стола на кухню — сновали с подносами слуги. Анри покрутил носом, уловив запах мясного бульона и жареной на вертеле курицы. Неплохо будет пообедать, совсем неплохо!

— Ну, давай, Симон, докладывай. — Отхлебнув налитое в высокий бокал вино, маркиз махнул рукой.

Подойдя ближе, секретарь почтительно остановился, не доходя трех шагов до стола.

— Напоминание от фискальных служб, список тех арендаторов, что еще не уплатили налоги в королевскую казну…

— И какого черта они мне его присылают? — возмутился де Полиньяк. — Уж лет триста как крепостных нет! Я за своих арендаторов не ответчик — все они свободные люди, сами себе головы. Вечером кинешь это письмишко в камин, Симон.

— Так и поступлю, сударь. — Секретарь вновь поклонился и продолжил: — Уведомление из торговой палаты — по поводу закупок вина.

— Тоже туда же!

— Письмо от сельского кюре, месье Лакруа. Просит помочь с ремонтом колокольни.

— В камин… Впрочем, постой. Поможем. Сотни ливров, думаю, ему вполне хватит. Завтра же отправь с нарочным. Следующее!

— А тут и вовсе странное послание, — неожиданно улыбнулся Симон. — Написано — от помощника парижского бальи. Я не стал распечатывать.

— Правильно. — Маркиз снял с серебряной супницы крышку и с наслаждением вдохнул горячий бульонный пар. — Ах, нектар, нектар… Так что там с письмом? Давай его сюда… Нет, прежде распечатай.

Сломав восковую печать с тремя королевскими лилиями, секретарь с почтением протянул письмо господину.

— Бумага хорошая, дорогая, — вскользь заметил тот. — Ну, что пишут? «Вам надлежит немедленно явиться…» Совсем с ума сошли судейские! Мне?! Надлежит?! Да еще и немедленно! Нет, ты слышал, Симон?

Секретарь кивнул:

— Согласен — беспрецедентная наглость. Но, думаю, она неспроста.

— Ты полагаешь, выплыли дела с английской шерстью? Этот сопляк Мердо проболтался? Хм, не должен бы, он производит впечатление вполне сообразительного и весьма предусмотрительного типа, несмотря на свой юный возраст. Ведь так, Симон?

— О, да. Молодой Мердо — человек серьезный. С ним можно иметь дело.

— В отличие от его идиота папаши! Нет, Мердо не должен ни проболтаться, ни донести — ему же самому потом хуже будет. Я все же — дворянин, а он — внук торговца навозом. Кому, в случае чего, петля светит? Ну, ясно, не мне. Однако ж, что с письмишком делать? Каков наглец этот помощник парижского бальи! Ну, попадись он мне где-нибудь в безлюдном местечке… Ох, ну и соус! Нектар, нектар! Умм…

— Так что с письмом?

— В камин! В камин! Куда же еще-то? Нет, ну это оскорбление — всякому судейскому выскочке разговаривать со мной в таком тоне!

Вечером все трое друзей — Иван, Митрий и Прохор — вышли прогуляться. Ласковое солнышко заливало лучами широкую площадь у собора Сен-Пьер, было многолюдно — горожане прогуливались после напряженного трудового дня.

— Эй, месье Мериго, вас ли вижу? Купили новый камзол? Вам очень идет.

— Как торговлишка, Рене-Жак? Матиас-плотник передавал тебе поклон.

— Куда так спешишь, Жан-Клод?

— Да так, дела. Не видал нигде этого прощелыгу Жака Мериго?

— О, правильно ты его назвал — прощелыга! Видал, проходил только что. Новый камзол себе купил — вот умора! Он ему идет, как курице лошадиный хвост.

Анри де Полиньяка приятели углядели еще издали. Тот, в окружении прихлебателей, стоял у моста, заигрывая с проходившими мимо дамами.

— Добрый вечер, господин маркиз! — раскланялся Иван. — Шел мимо, смотрю — вы. Как поживаете?

— О, месье Жан? Как там Жан-Поль, не объявился еще?

— Да нет, знаете ли.

— Объявится, всенепременно объявится.

— Ваши бы слова… Может, пропустим по бокалу вина?

— Хорошая мысль! Мы как раз тоже собрались. Идемте же, Жан. Ваши друзья — с нами?

— А как же, а как же, маркиз! Провести вечер в обществе веселого и остроумного человека — что может быть лучше?

Всей компанией — шумной, молодой и задиристой — завалили в расположенный неподалеку кабачок «У моста».

— Вина! — едва войдя, закричал маркиз. — На всех! И — самого лучшего.

— Есть красное бордосское, принести?

— Тащи, тащи, трактирщик! Да не забудь про закуску — спаржу, сыр, салат!

Выпили, пошла беседа — если было можно так назвать поднявшийся всеобщий гвалт, впрочем частенько прерываемый тостами за здоровье маркиза.

Улучив момент, Иван подсел к нему ближе и завел разговор о судейских чиновниках, пожаловавшись на произвол, который они творят, не считаясь ни с титулом, ни с древностью рода.

— Вот-вот, совсем обнаглели! — с азартом поддержал тему де Полиньяк. — Совсем краев не видят, сволочи. Так они и тебя успели достать, дружище?

— Ничего. — Иван сжал кулаки. — Я тоже их скоро достану, есть одна задумка.

— Ну-ка, ну-ка? — Маркиз явно заинтересовался. — Признаться, и я всю жизнь мечтал насолить судейским.

Ага, мечтал, как же! — про себя усмехнулся Иван. Говори, говори… Судя по содержанию письма, ты сейчас еще и не такие песни петь будешь!

— Вот что. — Он со всей серьезностью посмотрел на маркиза. — Послезавтра, в пятницу, насоливший мне помощник парижского бальи уезжает восвояси. Не один — везет преступника, какую-то важную птицу. Вот бы устроить так, чтоб эта птичка вылетела из клетки! Тогда уж судейскому — полный каюк! Не будет больше ни наглеть, ни допекать солидных людей разными гнусными вопросами.

— Хорошая идея, клянусь святым Николаем! — с жаром поддержал де Полиньяк. — Только вот как ее выполнить? Не хотелось бы стрелять в стражников — это уже чистым разбоем попахивает.

— А стрелять ни в кого и не надо! Слушай сюда… Есть у тебя знакомые продажные девки?

Судейский чиновник месье Ален Дюпре, сидя на облучке рядом с возницей, предвкушал будущую победу. Да-да, победу, ибо только он один — один! — смог ухватить ниточку заговора, ведущего страшно подумать куда! Тюремная карета — вполне надежный приземистый экипаж на стальных осях — неторопливо переваливалась на ухабах. Впереди скакали шестеро всадников из ордонансной королевской роты и столько же ехало позади, вдыхая поднимавшуюся из-под колес и копыт дорожную пыль. Жарко. Проклятое солнце. И проклятая пыль.

— Н-но, милые. — Возница подогнал лошадей.

— Быстрее, — приказал Дюпре. — Мы должны быть в Лизье затемно.

— Будем, господин помощник лейтенанта. Н‑но!

Скакавшие впереди всадники удалились от кареты на вполне приличное расстояние, но командовавший ими капрал, оглянувшись, велел придержать коней.

— Чего встали? — когда карета подъехала ближе, недовольно осведомился судейский.

Капрал весело блеснул зубами:

— Думаю, не слишком ли быстро едут мои парни?

— Нет, не быстро, — отмахнулся Дюпре. — Держитесь лишь на дистанции видимости. И повнимательней поглядывайте по сторонам. От местных уродов можно всего ожидать.

— Слушаюсь, господин помощник.

Почтительно кивнув, капрал махнул своим, и охранники быстро умчались вперед, подняв тучу пыли. Собственно, пыль-то и являлась основной причиной недовольства Дюпре — что за радость скрипеть ею на зубах? Поехал бы впереди, да вот беда, не слишком-то умело судейский держался в седле — боялся насмешек. Потому и притулился тут, на облучке вместе с возницей, якобы в целях наилучшей охраны преступника. Не простой был преступник — ниточка! Обращаться с ним следовало вежливо, во-первых — дворянин, а во-вторых — кто знает, как оно еще все там, в Париже, обернется? Разрешит ли государь подвергнуть преступника пыткам? Или просто сгноит в казематах какой‑нибудь крепости от греха подальше, а то и вообще отпустит, решив проявить показную милость. С таким государем, как славный король Анри, всего можно ожидать. Говорят, этот бывший гугенот несколько раз менял веру! «Париж стоит мессы!» — не зря ведь приписывают ему эти слова. О, святой Николай! Устрашившись собственных мыслей, чиновник перекрестился на шпиль деревенской колокольни.

Дорога тянулась посреди ровной изумрудно-зеленой равнины, с тучными пастбищами и полями, засеянными пшеницей и люцерной. Повсюду, насколько хватало глаз, виднелись разноцветные цветы — нежно-синие колокольчики, васильки, фиалки и — почти повсеместно — желтые одуванчики и пылающе-красные маки. Пейзаж успокаивал — уж в этой-то пасторали трудно было себе представить таящихся в засаде разбойников. Да и негде им таиться было — кругом поля, луга да резкие полоски вязов. Правда, впереди, примерно в двух лье, синел небольшой лесок — как раз в нем-то и скрылись передовые всадники охраны. Ну и правильно, нечего тут пылить перед самым носом!

Капрал — дядюшка Оноре, как звали его солдаты, — несколько приотстал по причине насквозь житейского свойства: заворотив в подходящие кусты коня, спешился, развязал гульфик…

И тут же услышал нарастающий топот копыт — видать, возвращался кто-то из своих. Тьфу ты, черт! Неужто случилось что?

— Ну? — Застегнув штаны, капрал хмуро взглянул на солдата. — Что там у вас, Франсуа?

— Осмелюсь доложить — девки, господин капрал.

— Девки? — Капрал распушил усы. — И чего они делают?

— Осмелюсь доложить, косят сено. Наши там все стоят.

— А чего стоят, девок не видели?

— Так они того, господин капрал. Осмелюсь доложить — голые.

Дядюшка Оноре удивленно вскинул глаза:

— То есть как — голые?

— Да так, как есть, безо всякой одежки. Там, рядом с лугом, река, девки-то, видать, в ней и купаются — жарко ведь. Ну и чтоб по сто раз на день одежку на себя не натягивать…

Капрал уже не слушал, вмиг вскочив в седло.

И в самом деле на лугу оказались девки. Правда, в одежде — рубахах да подоткнутых юбках, обманул Франсуа, стервец! Девки уже не косили траву, а, похоже, любезничали с солдатами. Нет, это безобразие, по уставу надо было срочно прекращать!

— А ну, разойтись! Немедленно по коням, мать вашу!

— Ого! — Девчонки дружно засмеялись. — Это и есть ваш строгий капрал? Не поможете ли нам вытащить из болотца телегу? Застряла, и ни туда, ни сюда.

— Мы при исполнении!

— Да это ж быстро! Во-он телега-то, рядом, — показала одна из девчонок — а все они, как на подбор, были красивыми, аппетитными и такими… разбитными, что ли. В груди капрала приятно колыхнулось какое-то чувство. Вообще-то карета сюда доберется не так уж и быстро. Так что время есть…

— Гм… — Капрал подкрутил усы. — Ладно, разрешаю помочь! Но только быстро.

— Вот спасибо! — обрадованно загалдели девушки — одна другой краше. Особенно одна — объемистая, дородная, с необъятной грудью. — А мы вас за это угостим сидром.

— А вот за сидр спасибо. — Дядюшка Оноре улыбнулся, глядя, как его солдаты споро вытаскивают застрявшую в болотной жиже телегу. — В самый раз по такой-то жаре.

— Пейте, господин военный! — Та самая, большегрудая, протянула капралу кувшин.

Дядюшка Оноре спешился; не торопясь, напился:

— Вкусный у тебя сидр, красавица! Жаль, быстро кончился.

— Хотите еще, господин военный? — улыбнулась девица. Ух, и грудь же у нее! Так и выпирает из-под рубахи! — Пойдемте, у нас там, за кустами, — бочка.

— Пойдем…

Покрутив усы, дядюшка Оноре направился вслед за грудастой красоткой. Впрочем, у нее не только грудь, у нее и все прочие стати были ничуть не хуже. Так и тянуло ущипнуть! Особенно когда дева нагнулась.

Капрал с шумом выдохнул.

— Ого, — обернувшись, лукаво подмигнула красотка. — Какой вы мужичина!

— Какой же?

— Прямо ох! А у нас в деревне, как назло, и мужиков-то почти нет. Тем более таких…

Дядюшка Оноре и не вспомнил, кто из них первым полез с поцелуями — он или девица? Да и некогда было вспоминать — уж больно место оказалось удобным: тихо, укромно, вокруг зеленые такие кусточки…

— Тебя как звать-то? — с придыханием спросил капрал, задирая красотке юбку.

Та не ответила, лишь призывно подалась всем горячим телом…

Тем временем, пока капрал обнимался в кустах с грудастой, его подчиненные мигом вытащили телегу.

— Ой, — дружно захохотали девчонки. — Какие вы теперь грязные! Вот что — а пошли на речку, вымоетесь?

— Пожалуй, пойдем! — подмигнул Франсуа. — Только — чур, и вы с нами.

— А запросто!

И все со смехом понеслись по поляне, на ходу сбрасывая одежду…

Примерно то же самое произошло и с арьергардом, мигом ставшим добровольным пленником девиц, ну а с главным персонажами — месье Дюпре и Жан-Полем — картина была несколько иная, хотя и все равно подобная.

Просто, внезапно выскочив из кустов, набросились на карету красивые голые девки! Задастые, грудастые, с пухлыми от поцелуев губами. Месье Дюпре даже вскрикнуть не успел, как — оп! — оказался без штанов на траве, за кустами. И — сразу с тремя девицами! А две — прямо на козлах ублажали возницу. И никто не кричал, лишь сладострастно постанывал. Всем бы сдаваться такому врагу — давно бы все войны кончились и наступил бы тот самый золотой век, о котором говорят люди, именующие себя придворными историками.

Под весом вспрыгнувшего на подножку человека в маске колыхнулась карета. Распахнув дверцу, он заглянул внутрь.

— Жан-Поль! Ну, что ты сидишь, вылезай!

— Не могу, цепь…

— Цепь? Ах, ну да… Сейчас. Эй, Прохор!

Р-раз! Один рывок — и нет никакой цепи!

— Слава святому Николаю! Господи… Иван! Анри! Мить-ка! О, святой Клер…

— Благодари лучше Богородицу Тихвинскую! Где козел? Давайте побыстрее козла.

— Да он упирается.

— А вы его по рогам, по рогам…

Девы исчезли так же внезапно, как и появились. Дюпре, правда, попытался было задержать хоть одну — допросить, выяснить, для чего все. Но куда там. Пока надевал штаны… Эх… Все равно не успеть.

Охваченный нехорошим предчувствием, судейский бросился к карете. Слава святителю Николаю — в карете явно кто-то ворочался. Слава Иисусу, не сбег!

— Эй, парень, ты там как, не спарился? — Дюпре рванул дверцу… и отпрянул, увидев вытаращившуюся на него рогатую козлиную морду.

— Мме-е-е!!!

 

Глава 12

Паломники

Июль 1604 г. Мон-Сен-Мишель

Она была видна еще за десяток лье, гордо возвышающаяся над плоской изумрудно-голубоватой равниной, — скалистая, рвущаяся к небу гора, сотворенная человеческим гением и природой. Гора Святого Михаила — так называли ее по именованию аббатства, воздвигнутого в темные времена епископом Авранша Обером. Монастырь, и окруживший его город, и крепостные стены с мощными бастионами — все это некогда принадлежало общине бенедиктинцев, а ныне — королю Франции, ведь именно он назначал аббата.

— Долго еще? — утирая рукавом выступивший на лбу пот, осведомился Митрий. — Что-то жарковато.

— Подожди, — улыбнулся Жан-Поль. — Сейчас налетит ветер — живо остудит. А спешить нам нечего — все равно не успеть до прилива. Уж тогда вода поднимется на добрую сотню локтей — а зачем нам зря платить лодочникам, когда можно подождать отлива и — как все делают — пройти посуху. Правда, нужно быть осторожным — там иногда встречаются зыбучие пески.

— Ничего, дружище! — Иван махнул рукой и засмеялся. — Не страшны нам никакие зыбучие пески! Осмотрим аббатство, город и — в обратный путь.

Освобожденный из лап судейских, Жан-Поль сразу же изъявил желание сопровождать приятелей до самой горы, даже купил за свой счет лошадей. Нормандец хорошо понимал, что ни в Кане, ни в Париже ему какое-то время показываться нельзя, и решил податься на юг — в Прованс или Лангедок, переждать некоторое время.

— А может, и там удастся неплохо устроиться, — улыбнулся Жан-Поль. — Жаль, вы со мной не поедете.

— Не, мы, скорее всего, к себе. — Митрий покачал головой и вздохнул. — Жаль только, не удалось доучиться.

— Да, жаль, — вполне искренне поддержал парня Иван. — Но… — Он придержал коня, дожидаясь, пока нормандец отъедет вперед, и, перейдя на русский, добавил: — И все же радостно, что уже совсем скоро мы вернемся домой! И не изгоями, а вполне достойными награды людьми, исполнившими труднейшее дело!

— Остается только найти ларец с грамотами, — скептически ухмыльнулся Прохор. — Сдается мне — не такое это простое дело.

— Да как же! — не согласился Митрий. — Мы же его уже почти нашли! Монаха Гилберта — Жильбера — отыскали. Сейчас вот приедем в монастырь, расспросим… глядишь, как раз на него и выйдем, ну а дальше… — Отрок замолк.

— А дальше — придумаем что-нибудь, не впервой! — весело подмигнул Иван. — Эко дело!

Прохор лишь головой покачал, глядя на своих веселящихся спутников. Похоже, эти двое ничуть не сомневались в успехе. А вот у него, Прохора, что-то неспокойно было на душе, больно уж мудреные дела разворачивались — с какими-то аферами, переодеваниями, загадками. Нет, уж лучше бы попроще — бац в морду — и все дела! Кстати, вот и с этим братом Жильбером можно будет поступить по-простому, ежели вдруг говорить не захочет…

— Кто знает, может, именно так и сделаем? — Иван согласно кивнул и подогнал коня. — Н-но…

Лошадки под ними были, конечно, не рыцарские, и даже не иноходцы, но все же — довольно приличные, выносливые и резвые, да и с виду не какие-нибудь деревенские клячи.

Ускакавший вперед Жан-Поль обернулся и, дожидаясь друзей, придержал коня. Конечно, нормандца во все тонкости не посвящали, сказали лишь о том, что им необходимо хорошенько осмотреть все укрепления замка и даже переговорить с кем-нибудь из монахов, буде представится такая возможность. Жан-Поль, услыхав эту просьбу, лишь хохотнул да обозвал ребят шпионами. Впрочем, сам же и рассмеялся — ну, какие, к чертям собачьим, шпионы? Где Франция, а где Россия? Как им меж собой воевать и, главное, из-за чего? То-то же.

Пару раз друзья останавливались у живописных домиков — покупали сидр и сыр у местных крестьян. Немного передохнули, подкрепились — и поехали дальше, двигаясь по плоской, как стол, равнине в междуречье Селуна и Сэ. Зеленая трава, пастбища с тучными стадами коров и овцами, на горизонте — белые паруса рыбацких челнов. И — гора! Грандиозное творение человеческих рук, Мон-Сен-Мишель, приблизилась уже настолько, что в какой-то момент всадники придержали коней, благоговейно замерев перед таким чудом. Монастырь и окружавший его город вставали из воды сказочным островом. Мощные круглые башни, стены, здания аббатства — все было сложено на века, но вовсе не казалось грузным, а, наоборот, словно бы парило над голубеющей морской гладью. Над крепостной стеною торчали коричневые треугольники крыш, виднелись многочисленные лестницы, башни и зеленые кроны деревьев, и над всем этим рвалось к самому небу каменное пламя собора.

— Боже мой, — восхищенно шепнул Митрий. — Какая величественная красота!

Жан-Поль приосанился, словно бы похвалили его лично, словно это он, шевалье Жан-Поль д’Эвре, и был архитектором и строителем всего этого чуда. Впрочем, конечно, нормандец имел к нему самое непосредственное отношение, ведь Мон-Сен-Мишель принадлежал Франции, а Жан-Поль, как ни крути, все-таки был французом.

Дождавшись отлива, друзья перебрались на чудесный остров по обнажившемуся морскому дну. Они отнюдь не были единственными паломниками — туда же, в аббатство, направлялись еще человек тридцать. Всего тридцать, а ведь были когда-то времена, когда число паломников исчислялось сотнями. Но, увы… Лет тридцать назад, как пояснил Жан-Поль, аббатство Святого Михаила явилось горячим сторонником Католической лиги, его несколько раз безуспешно штурмовали англичане и гугеноты, кое-что разрушили, а что-то рухнуло само, да вот еще насчет доходов аббатства — не вполне было ясно, куда все девалось? Многие грешили на аббата — и эти дрязги дошли уже и до мирян, совершенно не способствуя повышению их набожности.

Войдя в призывно распахнутые ворота, окруженные мощными бастионами, паломники оказались на небольшой площади, заканчивающейся у еще одних ворот, еще более старинных, с гербами короля, аббата и города Сен-Мишель. Вообще, весь город представлял собой лишь одну улицу, она так и называлась — Большая, — пологой дугой поднимавшуюся к широким лестничным маршам аббатства. Сдавленная крепостными стенами, скалой и домами, узенькая улочка почти не получала солнечного света, ну, разве что когда светило поднималось высоко в небо или, наоборот, на закате зависало в районе передних ворот. Каменные и дощатые домишки горожан — мастеровых, рыбаков, строителей — соседствовали с двух— и трехэтажными зданиями постоялых дворов, на первых этажах которых гостеприимно распахнули двери таверны. В одну из них — «Ла Ликорне», «Единорог», — и зашли несколько подуставшие путники.

Узенькая, но довольно длинная зала, освещенная горящими в бронзовых канделябрах свечами, длинный дощатый стол, расплывшаяся в улыбке физиономия хозяина — патлатого круглолицего толстяка лет сорока пяти.

— Желаете снять уютную комнату, господа? Нет-нет, что вы, сорок су — вовсе не дорого, вряд ли вы здесь найдете дешевле, разве что в гостевой зале, но там ведь никаких условий, а вы, я вижу, люди молодые, веселые… Понимаете, да?

— И все же, мы хотели бы побывать в аббатстве.

— Конечно, конечно — ведь за этим вы сюда и пришли. Завтра обязательно побываете, а сейчас — прошу отдохнуть. Добро пожаловать в «Единорог»! Вкусная еда, отличный сидр, мягкие, набитые свежей соломой постели — что еще надо усталому путнику? Ваших лошадей, я надеюсь, уже принял слуга? Как — нет? Сейчас… Катерина, моя племянница и здешняя домоправительница, проводит вас на второй этаж, в комнату… Что? Вы хотите снять две комнаты? Прекрасное решение! Катерина, проводи дорогих гостей и на второй этаж, и на третий.

Домоправительница Катерина оказалась стройной смешливой девицей лет двадцати, темноволосой, черноглазой, со смуглым приятным лицом. Вообще, как заметил Жан-Поль, она сильно походила на испанку.

— Поднимайтесь за мной, господа. — Поддернув юбку, она бесстрашно ступила на узенькую ступеньку крутой лестницы. — Второй этаж. — Распахнув дверь, она показала рукой — комната на шестерых, на третьем — более просторная, на двоих, правда, она и дороже.

Собственно, по своим размерам комнаты ничем друг от друга не отличались, только что верхняя казалась несколько просторней за счет того, что в ней имелись две широкие кровати, а не шесть узких. Застекленные окна, обитые добротной тканью стены, небольшой круглый столик в углу — вполне уютно.

— И сколько мы будем должны? — еще раз уточнил Жан-Поль.

— Ой. — Катерина наморщила лоб. — Вам бы лучше переговорить с дядюшкой Шарлем. Сейчас я его позову, месье. Позвольте пройти?

Иван посторонился, пропуская девушку, и та вдруг на миг прижалась к нему всем телом, лукаво улыбнулась, спросив, из каких краев месье.

— Из дальних, мадемуазель, из очень и очень дальних.

— Ой, как здорово! — обрадованно воскликнула девушка. — Обожаю слушать о дальних краях! Вы мне расскажете, месье… к сожалению, не знаю вашего имени…

— Жан. Зовите меня месье Жан.

— А я, как вы, наверное, уже изволили заметить, — Катерина. Вот и познакомились. Помните, месье Жан, вы обещали мне рассказать.

Иван прижал руку к груди:

— Всенепременно, мадемуазель Катерина, всенепременно.

Она ушла, покачивая стройными бедрами, а Иван еще долго задумчиво смотрел прямо перед собой рассеянным затуманенным взором.

— Эй, дружище! — прямо перед его глазами помахал рукой Жан-Поль. — О чем ты шептался со служанкой? Нет-нет, можешь не говорить, только учти — здесь не только бенедиктинцы, но и иезуиты, так что лучше придержи язык, парень.

— Иезуиты? — Иван вскинул глаза. — Что ж ты раньше не предупредил?

— А ты и не спрашивал.

Расположившись, спустились вниз, в гостевую залу, где и сговорились с хозяином насчет комнат, вернее — насчет комнаты: попросту заплатили за шестерых, но поселились лишь вчетвером, предупредив дядюшку Шарля о том, чтобы больше никого к ним не подселял. Итак, самый простой вопрос — с жильем — был счастливо разрешен. Теперь нужно было заводить связи в аббатстве, что, естественно, требовало и времени, и расчета.

Жан-Поль предложил для начала, по примеру паломников, завтра подняться в аббатство, как раз к обедне. Помолиться, ну и заодно посмотреть да прикинуть, что тут к чему.

Так и порешили — ничего другого пока и невозможно было придумать, ну, разве что подробнейшим образом поговорить с трактирщиком и его племянницей Катериной, которая, кстати, так больше в этот день и не зашла — наверное, дядюшка загрузил работой.

Утро выдалось ненастным, дождливым. В закрытые ставни всю ночь колотил дождь, и неясно было — откуда же взялись тучи, ведь не далее как вчерашним вечером все было солнечно? Впрочем, здесь и море, и влага, и ветер — тучам собраться раз плюнуть. Вот как сейчас.

Накинув на плечи плащи, четверо друзей покинули постоялый двор и зашагали по скользким от влаги булыжникам. С обеих сторон улицы, в лавках, торговали иконами, крестиками и чем-то съестным, судя по запаху — пирожками с жареной рыбой по два денье за штуку. Прельстившись дешевизной, Митрий купил один — на двоих с Прохором, разломил пополам, протянул кулачнику:

— Кушай, Проша.

— А ничего! — пожевав, одобрительно кивнул тот. — Рыба вроде как на нашего леща или сазана похожа.

— Да, — согласился Митрий. — Что-то вроде.

— Вот проглоты! — обернувшись, нарочито укоризненно произнес Иван. — Вместо того чтоб проникнуться святостью, им жратву подавай.

Оба парня громко расхохотались, вызвав неодобрительные взгляды идущих следом паломников.

Улица неожиданно уперлась в длинную каменную лестницу, поворачивающую вверх и направо почти под прямым углом. Дальше, у башни, лестница делала еще один крутой поворот и, таким образом, шла дальше параллельно Большой улице — и все вверх, вверх, вверх…

— Ху-у-у, — утер пот Митрий. — Теперь понятно, почему до монастыря не добрались враги! Тут и паломникам-то… Покуда дойдешь, не одни лапти сносишь.

Остановившись перед воротами аббатства, подождали, пока угрюмые стражники их откроют, и уже после этого прошли внутрь караульного помещения — просторного, с гулким сводчатым потолком и трехуровневым полом. Стражников было не так уж много, человек шесть, вооруженных какими-то ржавыми алебардами и парой кавалерийских пистолетов с колесцовыми замками. К дальней стене были небрежно прислонены три мушкета… нет, судя по небольшим размерам, это были аркебузы, да еще и фитильные — экое старье! Да, похоже, аббатство переживало далеко не лучшие времена. Что же король Генрих Бурбон? После Нантского эдикта о веротерпимости уже не опасается больше ни гугенотов, ни англичан? Или больше надеется на неприступность крепостных стен, нежели на мастерство и боеспособность ее гарнизона?

— Э-э, — выслушав Ивана, усмехнулся Жан-Поль. — Ты не путай Божий дар с яичницей, а охрану аббатства — с крепостным гарнизоном. Это только формально все здесь принадлежит монастырю, на самом-то деле аббат давно назначается королем, так вот. Даже преступников здесь содержат важных… как, к примеру, я…

Нормандец вздохнул — грустная получилась шутка.

Покинув караульное помещение, друзья снова поднялись по лестнице и оказались на широкой открытой площадке — террасе Со-Готье, как пояснил Жан-Поль.

— А ты нам не рассказывал, что здесь уже был, — попенял ему Митрий.

— Да когда это было? — Нормандец отмахнулся. — Лет шесть назад, а то и все восемь. С покойной матушкой, помнится, приезжали… — Он перекрестился на аббатскую церковь, у которой на паперти уже толпился народ в ожидании мессы.

— Ого! — Митрий подбежал к каменному парапету террасы и, присвистнув, подозвал друзей. — Боже ж ты мой!

И впрямь посмотреть было на что: с террасы открывался поистине изумительный вид на залив. Зеленовато-лазурные, с золотыми проблесками вышедшего из-за туч солнца волны бились о скалы внизу, исходя ослепительно белой пеной. Поднявшийся ветер гнал по небу серые, белые, желтые облака, освобождая от их власти нежную голубизну небосклона. Острая тень горы Сен-Мишель четкой синевой проступала на морских водах.

На колокольне забил, затрезвонил колокол, из распахнутых дверей церкви донесся утробный звук органа.

— Идем? — позвал нормандец.

— Идем.

Друзья еще вчера успели обсудить между собой этот вопрос: стоит ли православному христианину входить в католический храм? И, более того, принимать участие в мессе! Подумав, решили, что если надо, то стоит.

— Иезуиты вон, все делают, что им выгодно, — вспомнил вдруг Митрий. — А мы чем их хуже?

— Ладно. — Иван согласно кивнул. — Выполним приказ, вернемся домой, а там к отцу Паисию подадимся, в обитель Богородичную Тихвинскую. Ужо отпустит грехи.

— Да, — с ним согласился и Прохор. — Отец Паисий точно отпустит. Особенно как узнает, что мы тут, в сторонушке чужедальней, делали.

И тут вдруг оба — Иван и Прохор — вспомнили об одном человеке, очень дорогом для них человеке, оставшемся в далеком Тихвинском посаде. О Василиске, синеокой красавице деве с толстой темно-русой косою.

Иван вздохнул… Ах, когда еще придется свидеться? Да что там свидеться — обвенчаться да вместе жить!

Вздохнул и Прохор… Эх, Василиска, Василисушка… Предпочла ты другого, а меня братом своим назвала. Братом…

— Ну, так вы чего там? — дойдя до паперти, обернулся Жан-Поль.

И все четверо зашли в церковь.

Зал… Огромный, сводчатый, улетающий в небеса. Узкие окна, низенькие скамеечки, по правую руку — орган. А по обеим сторонам — мощные колонны и арки. И словно бы давило вокруг — слишком уж толстые стены, слишком уж узкие окна. Хотя высокий потолок со сходившимися наверху сводами вообще-то создавал впечатление определенной легкости. Только для этого нужно было задрать голову.

Повсюду толпились монахи, паломники, вот к алтарю прошел священник в парадных одеждах, вероятно, сам аббат. В белой кружевной рубахе — стихаре, в шитой серебром и золотом накидке — ризе, с перекрещенной на груди богато украшенной лентой — епитрахилью, на голове — четырехугольный берет черного бархата. Лицо довольно молодое, бритое, вполне приятное с виду, вот только взгляд… Черные бегающие глазки никак не гармонировали со всем остальным благонравным обликом аббата.

Жан-Поль, как добрый католик, молился, а вот его русские приятели слушали латинские слова молитв и песнопений вполуха, более поглощенные рассматриванием внутреннего убранства церкви и органа.

— Гляди-ко, — тихо шепнул Прохору Митрий. — Экая диковина!

— Тю, — отмахнулся кулачник. — У нас-то колокольный звон уж куда как благостнее!

— Да уж. — Митрий кивнул. — Это уж точно.

Едва дождавшись окончания мессы, друзья незаметно проскользнули в давно присмотренную Иваном дверь. Не в ту, что вела обратно на террасу. Взорам их внезапно открылся залитый солнцем дворик с зеленой, тщательно подстриженной травкой и двумя розовыми кустами. Друзья даже ахнули, не думая обнаружить подобное на такой высоте. И вот, поди ж ты… Со всех четырех сторон дворик окружала изящная галерея с тоненькими рядами колонн, выстроенная в каком-то мавританском стиле. Наверное, из галереи можно было попасть и во внутренние покои аббатства, правда, проверить это друзья не успели — к ним почти сразу же подошел какой-то монах или послушник— смуглолицый и очень молодой, вряд ли намного старше Митрия:

— Вы заблудились, господа?

— Нет, мы ищем гостевой зал, — тут же соврал Жан-Поль.

— А вам назначена аудиенция настоятелем? Если нет, то можете записаться на завтра, сегодня же, увы, отец Раймонд вас принять не сможет — дела. — Монах развел руками и напряженно ждал. Было хорошо заметно, что присутствие посторонних во внутреннем дворике аббатства ему не очень приятно. Впрочем, кому бы понравилось, если бы в его дом явились незваные гости?

— Что ж, мы, пожалуй, запишемся на завтра. Как это сделать?

— А вот здесь же, в церкви, у брата-секретаря. Пойдемте, я вас провожу.

Монах… или послушник?.. нет, судя по рясе, все-таки монах — положил на дорожку большие ножницы, которые до того держал за спиной.

Так он садовник! — догадался Иван. Теперь понятно, почему недоволен — бережет сад. Однако мы вовсе не похожи на садовых воров! И зачем же прятать сад от чужих глаз? Наоборот, надобно всем показывать, чтобы восхищались! А этот, вишь, явно недоволен, что мы сюда зашли. Странно.

Записавшись на прием к настоятелю, отцу Раймонду, друзья покинули аббатство точно таким же путем, как и пришли, — через террасу, лестницу, караульную.

— Наверное, у них здесь есть и более короткий путь вниз, — шагая позади всех, задумчиво пробормотал Митрий. — Не может того быть, чтобы не было.

Вернувшись в «Единорог», приятели первым делом хорошенько перекусили — жареная рыба, мясной бульон, пшеничные лепешки и — во множестве сыр, сыр, сыр, — после чего отправились в свою комнату — спать, больно уж утомились.

— Ну, что скажете? — растянувшись на узкой кровати, осведомился Митрий. — Я пока что-то никакого просвета не вижу. Садовник вот только какой-то слегка подозрительный…

— Ты тоже заметил? — Иван присел на край столика. — Ладно, пока бог с ним, с садовником, посмотрим других. Завтра мы с Жан-Полем отправимся на встречу с аббатом, вы же… вы же пошатайтесь по городку, посидите в тавернах, пообщайтесь с рыбаками, в общем, смотрите сами. Мы сейчас как рыбаки с сетью — что туда попадет, бог знает. Однако что-нибудь ведь попадет! Должно!

Друзья и сами не заметили, как уснули. Собственно, Жан-Поль давно уже храпел, пропустив всю беседу… которая все равно велась по-русски.

 

Глава 13

Забавы привратника

Июль 1604 г. Мон-Сен-Мишель

Иван и сам незаметно задремал вместе со всеми и вздрогнул лишь от легкого прикосновения чьей-то руки.

— Кто здесь? — Резко открыв глаза, он потянулся к висевшей на стене шпаге… и тут же тихонько рассмеялся. — А, это вы, мадемуазель Катерина!

Девушка зарделась:

— Прошу прощения, я вовсе не собиралась вас разбудить, хотела лишь отогнать муху, клянусь святой Катериной, моей покровительницей.

— Ну, не стоит предавать такое значение этому пустяку, мадемуазель, — широко улыбнулся Иван. — Право же, не стоит. К тому же я как раз намеревался вечером спуститься вниз — обещал ведь рассказать вам про дальние страны! А вы, небось, думали — забыл?

— Ой, что вы, что вы, милостивый государь, ничего я подобного и не думала. А рассказы ваши и впрямь послушаю с удовольствием. Дядюшка Шарль говорит — я от рождения такая любопытная!

— Так и я любопытен! — оглядываясь на спящих, шепнул юноша. — Давайте уж баш на баш, мадемуазель, — я вам расскажу про дальние страны, а вы мне — про все местные дела. Страсть как любопытно будет послушать. Лады?

— Лады! — усмехнулась девчонка. — Можно прямо сейчас и начать, пока посетителей мало… Тсс! Не здесь. Не будем мешать вашим друзьям, сударь. Лучше пойдемте… тут, рядом.

— С большим удовольствием, мадемуазель! — приложив руку к сердцу, галантно поклонился Иван.

Они спустились по лестнице вниз и, миновав общую залу, прошли черным ходом на задний двор — очень небольшой такой дворик, притулившийся к крепостной стене. Тем не менее в нем имелись уютная скамеечка, клумба с цветами и даже кусты сирени.

— Чудесное местечко! — Юноша всей грудью вдохнул аромат цветов. — Поистине маленький рай.

— Вам понравилось? Я очень рада.

Улыбнувшись, Катерина поправила на голове крахмальный чепец и, между прочим, пояснила, что это она самолично разбивала клумбы и садила цветы, только вот скамейку дядюшка Шарль сделал.

— Чудесно, чудесно, мадемуазель Катерина, — поклонился Иван. — Да и наряд ваш так соответствует всему этому — иве, сирени, цветам.

— Я сама шила… — скромно призналась девушка и, стрельнув взглядом, попыталась уловить произведенное впечатление.

И в самом деле, впечатление она, конечно же, производила, если не сказать большего: длинная бордовая юбка с желтым шелковым поясом, кожаные башмаки с блестящими пряжками, ослепительно белая кружевная сорочка, выгодно оттенявшая смуглый оттенок кожи. Поверх сорочки была накинута короткая суконная курточка без воротника — синяя, с затейливой вышивкой, застегивающаяся на три овальные пуговицы. Верхняя пуговица была нарочно расстегнута, открывая шею и низкий вырез сорочки, где в аппетитной ложбинке поблескивал серебряный крестик.

— Что вы так смотрите, сударь? — неожиданно шепотом осведомилась Катерина. — Пойдемте-ка лучше присядем.

Иван еще сильней покраснел и, кивнув, присел на самый краешек скамейки.

— Ну? — Девушка придвинулась к нему ближе. — Рассказывайте же!

— А вы хорошо понимаете меня, мадемуазель? Ведь я южанин, и моя речь оставляет желать лучшего.

— О, вы хорошо говорите, месье! Правда, иногда путаете слова, но все равно понятно.

— Рассказать вам про Париж?

— О, да, да! Про Париж! Знаете, я никогда там не была, никогда… А ведь так хочется.

Взгляд девушки затуманился, на чуть припухлых губах появилась мечтательная улыбка.

— О, Париж, Париж… — с неожиданной грустью протянул Иван. — Нотр-Дам, Сен-Шапель, Сорбонна… А есть еще аббатство Сен-Жермен — там так красиво! А Сена? Мне всегда казалось, что ее волны имеют разный цвет, в зависимости от места: у Нотр-Дама, вообще у острова — голубые, у Бастилии — фиолетовые, напротив Сен-Жермена — бархатно-синие. Ну, знаете, есть такая ткань…

— Вот, кстати, о тканях… — Катерина шмыгнула носом. — Расскажите мне о модных лавках, о том, что носят, как одеваются.

— Конечно, конечно…

Битый час, пока совсем не стемнело, Иван рассказывал Катерине о нарядах парижских модниц. Девушка слушала внимательно, частенько переспрашивая, как именно выглядит то или иное платье и из какой ткани шьется. Видать, хотела соорудить что-нибудь подобное и здесь, для себя, представляя, какой фурор произведет в здешних уединенных местах скроенное по последней парижской моде платье.

— Знаете что, месье Жан? — вдруг встрепенулась Катерина. — А давайте-ка поднимемся ко мне в каморку. Я живу высоко, в мансарде, — там у меня имеются кое-какие ткани, хотелось бы прикинуть с вашей помощью — как их скроить? Поможете?

— Почту за честь, мадемуазель!

В таверне на первом этаже уже собирался народ, правда, не в таком множестве, как бывает осенью, после сбора урожая. Судя по умиротворенному виду трактирщика, тот вполне управлялся с посетителями и сам, без помощи племянницы.

Та, подбежав, обняла его за плечи, что-то шепнула. Дядюшка Шарль ухмыльнулся и с чувством отвесил шлепка по заднему месту девушки. Иван даже застыл от зависти — он был бы весьма не прочь очутиться сейчас на месте трактирщика.

Обернувшись к Ивану, Катерина предостерегающе скосила глаза на дядюшку и приложила палец к губам — не спеши, мол. Молодой человек улыбнулся и весело подмигнул в ответ — понял. Остановился у входа, делая вид, что раздумывает, куда бы пойти.

— Э, месье Жан! — тут же окликнул его трактирщик. — Будете ужинать?

— Гм… Думаю, чуть попозже.

Взобравшаяся на лестницу Катерина призывно кивнула.

— Да-да, чуть попозже, — озаботился Иван. — Побегу-ка, разбужу друзей.

— Вам подать в комнату?

— Спасибо, месье, мы спустимся сами.

Кивнув дядюшке Шарлю, молодой человек со всех ног бросился по лестнице за мадемуазель Катериной. Первый этаж, второй, третий… Вот и чердак, вернее — мансарда. Небольшая, уютная, чистенькая, с узкой кроватью, сундуком и резным шкафчиком.

— Отвернитесь, месье. — Девушка зажгла свечи. — Я наброшу ткань на себя, а уж потом посмотрим, прикинем… Заодно — прикройте-ка дверь на щеколду… Вот так…

Иван послушно отвернулся к стене, впившись взглядом в соблазнительно изгибавшиеся тени. Угадывал… да что там угадывал — видел: вот красавица сняла куртку… вот — юбку… вот сбросила на пол сорочку… Нагнулась к сундуку… Боже!

— Можете повернуться, месье.

Юноша молча выполнил просьбу… и восхищенно вздохнул, увидев перед собой Катерину, задрапированную в отрезы разноцветных тканей. Зеленая шелковая ткань, низко опоясывая бедра, оставляла обнаженным соблазнительный плоский живот с темной ямочкой пупка, грудь же была прикрыта падающим с левого плеча полупрозрачным палевым покрывалом, правое же плечо и руку девушки вообще ничего не прикрывало, кроме водопада вьющихся темных волос, да на запястье тускло серебрился браслет.

— Ну, как? — Катерина приняла грациозную позу.

— Нимфа! — шепотом отозвался Иван. — Греческая нимфа, про которых еще писал Гомер.

— Не знаю такого… Так красиво?

— Очень!

— А так?

Загадочно улыбаясь, девушка сделала изящный пируэт и одним движением сбросила на пол покрывало, явив восхищенному взгляду Ивана налитую соком грудь с темными торчащими сосками.

— О, богиня! — простонал Иван и, рванувшись, заключил девчонку в объятия, страстно целуя ее в шею и грудь. Полетели на кровать перевязь, камзол, сорочка… С бедер красавицы мягко соскользнул шелк…

— О, месье Жан! — задыхаясь от поцелуев, томно выдохнула Катерина. — Целуйте же меня, целуйте… Так… Так… Так…

Они угомонились нескоро, со всем пылом отдавшись вспыхнувшему жару плотской любви, и не обращали никакого внимания ни на скрипучую кровать, ни на духоту, ни на свалившуюся на пол свечку.

Яркое пламя вмиг объяло портьеру…

— Однако горим! — Схватив камзол, Иван быстрыми ударами принялся сбивать пламя, и это ему в конце концов удалось.

— О, мой отважный рыцарь! — Катерина обняла его сзади за плечи, крепко поцеловав в шею. — Твой камзол! — с тревогой произнесла она. — Боюсь, он теперь испорчен.

— Да и черт с ним, — улыбнулся молодой человек. — Надеюсь, ты подскажешь мне, где пошить новый? Кстати, ты ведь до сих пор так и не рассказала мне ни о городке, ни об аббатстве.

— Ты и в самом деле желаешь послушать?

— Просто локти себе кусаю от нетерпения! — вполне искренне признался Иван.

— Что ж. — Девчонка пожала плечами. — Слушай… Только не сейчас, чуть позже… Сейчас же… иди сюда… Обними меня… Погладь мне грудь… живот… ниже…

И только потом, после очередного прилива страсти, Катерина наконец принялась рассказывать. Оказавшись девушкой довольно остроумной, она так преподносила все городские сплетни, что Иван громко хохотал почти после каждой ее реплики.

— У нас ведь здесь городок маленький, не Париж. — Катерина вытянулась на кровати. — Человек сто всего и живет, ну и в аббатстве монахов — десятка три, включая послушников.

— Всего-то? — удивился Иван.

— А ты, видать, думал — у нас тут вавилонское столпотворение? Все про всех все знают, а если чего и не знают точно, так представят, домыслят, придумают, чего и не было. Вот, к примеру, мы с тобой случайно подожгли портьеру — бывает, — а скажут, будто на постоялом дворе дядюшки Шарля случился пожар, да такой страшный, что сгорело пять постояльцев, и останки несчастных были с прискорбием преданы морю, потому как в земле-то уже хоронить было нечего. А еще скажут… Впрочем, это — пусть… Пусть завидуют. Теперь об аббатстве. Как ты, верно, уже слыхал, в незапамятные времена оно заложено епископом Обером, а точнее сказать, самим архангелом Михаилом…

— Вот даже как!

— Да, так. Короче, этот Михаил-архангел все являлся Оберу да твердил — построй да построй аббатство на горе, построй да построй. Обер наказы слушал, да ни черта не делал, ленив, видать, был изрядно. В конце концов архангелу надоело уговаривать, и он ка-ак треснет епископа кулаком по башке — тот и с копыт долой! Испугался — чем, говорит, прогневил тебя, святой Михаил? А тот ему — чем, чем? Будто не знаешь? Аббатство когда построишь, пес худой?! Сколько раз уже обещал? Ну, Обер, конечно, испугался — святой Михаил вообще архангел воинственный, а тут еще и рассердился! Стал канючить: дескать, денег нет ни на песок, ни на камень, ни на рабочих, ни — уж тем более — на архитектора, ведь гора же, скалы — абы как не построишь, рассыплется все как карточный домик.

— Не было тогда карт, — вскользь заметил Иван. — Они гораздо позжей появились.

— Чего-чего?

— Да так… Рассказывай дальше, Катюша, больно уж интересно у тебя выходит — заслушаешься!

— Да ну уж! — Девушка хмыкнула, но видно было, что похвала ей приятна. — Ну, что сказать? Выстроил-таки Обер аббатство, а куда ему было деться, коли сам архангел Михаил приказал? Монахи появились, затем церкви выстроили, домишки — это уж те, кто к аббатству прилип: всякие там торговцы да трактирщики, как дядюшка Шарль. С тех пор и пошел Мон-Сен-Мишель — аббатство и город. Самый знаменитый аббат был Робер де Ториньи, про то все знают. Много чего построил и про себя не забыл — апартаменты выстроил: стены — во! В три локтя — я как-то видала.

— И кто же это тебя пускал?

— Да так. — Катерина неожиданно покраснела. — Один человек… Ну, это к делу не относится.

Ивану, конечно, очень не хотелось смущать рассказчицу, однако этот ее знакомец, «один человек» — может быть, даже сам аббат, прости, Господи, за греховную мысль, — явно имел доступ ко многим тайнам аббатства, коли уж показывал какой-то там девчонке-трактирщице комнату настоятеля.

— Ой! — Хитро прищурившись, юноша полез с поцелуями. — Ох, и красива же ты, Катерина! Еще и умна — а такое сочетание уж очень большая редкость, можешь мне поверить…

— Ой, отстань… Отстань, щекотно…

Иван улыбнулся: ага, говорит — отстань, а тем не менее шею обхватила крепко — не вырвешься! Ну и не стоит вырываться… Зачем? Когда тут… Обняв девчонку за талию, Иван крепко прижал ее к себе и перевернул на спину…

— Ой, какой ты… — придя в себя, тихо промолвила девушка. — Приставучий!

— Так что там у нас с жилищем монаха? — живо поинтересовался молодой человек. — Говоришь, сама лично его апартаменты видала?

— Да видала… — Катерина вдруг усмехнулась. — Ой, ну и хитер же ты, Жан! Просто — сама хитрость! — Показав язык, передразнила: — «Апартаменты», «апартаменты»… Просто скажи, хочется спросить, с кем я еще дружила. А я ведь отвечу! Нам с тобой воды вместе не пить… жаль, конечно, но что поделать? Я ведь не дура, понимаю, что ты здесь ни за что не останешься, ни за что… И не только ты! О святой Михаил, как уже надоело прозябать в этой дыре! Скучища — страшная, собеседника приличного — и то днем с огнем не найдешь. Хотя, конечно, встречаются иногда вполне занятные типы. Вот как ты, например… Что и говорить — грешница я, прости уж, Пресвятая Дева.

— Так ты, значит, с аббатом?! — присвистнул Иван. И тут же получил шлепок по лбу.

— Ага, с аббатом, как же… Конечно, мне, может, и хотелось бы… так, из чистого интереса… Постояльцы про них иногда такое рассказывают… аж завидки берут. Но дружок-то мой бывший не аббат, нет… Бери уж ниже — привратник. Но мужчина хоть куда — видный! Кулачищи как у архангела Михаила и подраться страсть любит. Ты чего смеешься? Не веришь?

— Да нет, верю… — Юноша подавил смех. — У меня вот точно такой же дружок имеется — хлебом не корми, дай кулаками помахать.

— Зря смеешься, — покачала головой Катерина. — Говорю же, Юбер-привратник — мужчина серьезный. Врагов за десять лье носом чует, словно сторожевой пес!

— Вот бы с ним пообщаться!

— И не мечтай — с чужаком Юбер уж ни за что говорить не будет. Жаль, конечно, что у нас так все с ним…

— А что так? — осторожно поинтересовался Иван.

— Да я ж говорю — городок у нас больно маленький: и чиха не утаишь. А я мужчин уж больно люблю грешным делом. Ненавижу, когда долго одна. И, если уж покажется кто симпатичным — вот как ты, например, — ничего не могу с собою поделать… Что замолк? Осуждаешь?

— Наоборот — приветствую! Думаю, и у твоего бывшего дружка проблем немало, коли он так подраться любит.

— Ой, тоже мне, проблема — подраться! — Катерина громко расхохоталась. — В корчме Хромого Мориса постоянно какие-нибудь драки случаются. Юбер там завсегдатай.

— И как он выглядит, твой Юбер? Небось, угрюмый такой громила?

— А вот и нет! Юбер — очень красивый мужчина. Высок, строен, силен… И с черными таким усами…

— А лет, лет-то ему сколько?

— Гм… ну, лет тридцать, наверное. А что это ты про него выспрашиваешь? — Девушка подозрительно прищурилась.

Иван улыбнулся, как мог, широко и тут же пояснил:

— Не выспрашиваю — удивляюсь! Такое святое место — аббатство Мон-Сен-Мишель — и вдруг драки?

— Э, ты не путай, Жан! Аббатство аббатством — а город городом. А Юбер, привратник, он ведь даже не послушник еще — мирянин. Но собирается… Ой, Господи, какой же он дуралей!

Катерина опустила голову и вдруг зарыдала.

— Ну, ну, не плачь, — гладя по спине, утешал ее Иван. — Уймись, говорю! Разве ж можно так плакать?

А сам ведь подумал, что вовсе не зря плакала сейчас Катерина и что все рассказы ее о многих мужчинах — так, показная дребедень, как и вот эти отношения с ним, с Иваном. Прихоть, внезапно нахлынувшая страсть — и никакое не чувство. Чувство эта девушка испытывала лишь к одному человеку — Юберу! Интересно, что там меж ними произошло, почему расстались? Впрочем, можно себе представить…

А в дверь, между прочим, давно уже стучали, и рассерженный голос дядюшки Шарля требовал от племянницы скорее спуститься вниз, в таверну.

— Да не плачь ты, Катюша. Собирайся — пора.

Успокоив наконец девушку, Иван помог ей одеться и даже вытер слезы батистовым носовым платком.

Девчонка чмокнула его на прощание в щеку и поблагодарила:

— Спасибо.

— И тебе также! — эхом отозвался Иван.

Войдя в свои апартаменты, он услыхал лишь мерный храп.

— Эй, парни! — негромко промолвил юноша. — А ужинать что, не будем?

— Как это не будем? — тут же проснулся Прохор. — А ну-ка, пошли! Эй…

Быстрыми движениями он тут же растолкал Жан-Поля и Митрия. Те проснулись нехотя, но собрались быстро — натянули башмаки, камзолы — видать, проголодались.

— Вот что, Прохор, — позвал Иван, спускаясь по лестнице. — Завтра пойдешь в корчму Хромого Мориса, где такая — спросишь.

— И чего я там забыл? — придержал шаг парень.

— Будешь искать встречи с неким Юбером, привратником. Лет тридцати, высокий, сильный, красивый, с длинными такими усами. Особая примета — любит подраться.

— Подраться? — оживился Прохор. — Ну, тогда мы с ним сладим.

— Да, — вдруг озаботился Иван. — Ты ж язык не очень хорошо знаешь… Вот что, возьмешь с собой Митьку — вдвоем и пойдете. Вечером подробно вам обскажу — что к чему… Мы же с Жан-Полем отправимся на аудиенцию к аббату. Может, и там с чем повезет?

— Дай-то Бог! — Молотобоец улыбнулся и потер кулаки. — Помоги, Пресвятая Богородица Тихвинская.

Настоятель монастыря отец Раймонд принял посетителей неожиданно быстро. Впрочем, их у него оказалось совсем немного, этих самых посетителей. Очень и очень немного. Честно сказать, окромя Ивана с Жан-Полем, и вообще никого не было. Под сводчатым потолком гостевой залы гулко отдавалось эхо. Длинный стол перед отцом настоятелем был застелен темно-зеленым сукном, позади, на стене, висело распятие, а чуть в стороне от него — большая подзорная труба. Иван не удержался, хмыкнул — ну надо же, сочетание!

— Мы — парижские студенты, — без обиняков начал нормандец. — И хотели бы, если это возможно, познакомиться с открытыми архивами аббатства в целях подготовки к ученому диспуту.

— Ах, к диспуту?! — воскликнул отец Раймонд — здесь он почему-то показался Ивану куда как доброжелательнее, нежели во время вчерашней мессы. — Что ж, не вижу смысла препятствовать. А знаете ли вы, молодые люди, как я сам люблю участвовать в диспутах! Боэций, блаженный Августин, Фома Аквинский — это же не имена — эпохи! Да-да, самые настоящие эпохи в виденье Божественного устройства мира! Увы, в последнее время я поглощен чисто мирскими проблемами… финансы, знаете ли. Требуется кое-что построить, кое-что подправить, чтобы не развалилось… да вы и сами видели… Эх…

— Что ж, — улыбнулся Иван. — Находите утешение в «Утешении философией», святой отец. Или в сравнениях «Града земного» и «Града Божьего».

— О, дети мои! Если б вы знали, как приятно беседовать с образованными людьми. Боже! Ведь некоторые невежды — их, увы, хватает и здесь, в аббатстве, — обвиняют наши университеты в распространении ересей и пороков. Вижу, что это не так. С каким бы удовольствием я побеседовал с вами и о двух градах, и о царстве Божием, и еще о чем-нибудь из блаженного Августина. Но, видит Бог, мешают дела. — Аббат с искренним огорчением развел руками.

— Так как насчет архива? — напомнил Жан-Поль.

— Насчет архива? Ммм… Ах, ну да, вы же хотите готовиться… А на какую тему диспут?

— На тему паломничества, — быстро ответил Иван. — Хотим посмотреть, сколько паломников посетило в последнее время обитель, из каких мест.

— Ну, мы далеко не всех регистрируем, — засмеялся отец Раймонд. — Только самых знатных… или вот — как вы — самых ученых. Я скажу брату Николя, нашему архивариусу, он вас проводит… А сейчас не соблаговолите ли немного подождать… Ой, чуть было не сказал — во внутреннем дворике. Знаете, наш садовник так не любит пускать туда чужих! Прихоть… Но все же он, несмотря на молодость, — мастер своего дела, и великолепные сады аббатства — его заслуга. Даже во дворике — земля да чахлая травка — умудрился посадить пару розовых кустов, и цветут там не иначе, как Божественным чудом. Это на такой-то высоте!

— Мы подождем на террасе, напротив церкви.

— А, на Со-Готье? Хорошо, я велю брату архивариусу прийти за вами туда.

Друзья встали и низко поклонились настоятелю:

— Благословите, святой отец!

Аббат с улыбкой перекрестил посетителей и, дождавшись, когда за ними захлопнется тяжелая дверь, негромко позвал послушника:

— Пусть брат Николя зайдет ко мне.

Послушник исчез бесшумно, словно бесплотная тень. И так же бесшумно явился на зов архивариус.

— Вот что, брат Николя… — Благостная улыбка давно сошла с тонких губ настоятеля. — У нас появились гости. Интересуются архивом, а именно — паломниками… Кто когда приехал, откуда…

— Вот как? — Монах усмехнулся. — Вы полагаете, они…

— Да, они, иезуиты! Иезуиты, вне всяких сомнений. О, я сразу их опознал — уж слишком блещут познаниями: рассуждают о граде земном, о граде Божьем… ну, помните, наверное, у Августина? Учились в университетах. А кто открывает лучшие университеты? Ясно кто — отцы-иезуиты. Нет, я против них ничего не имею, но… Не слишком ли настойчиво они вмешиваются в дела нашей обители?

Архивариус кивнул. Длинный, сутулый, худой, с изможденным, истинно монашеским лицом, брат Николя, как никто другой, хорошо понимал аббата.

— Вы думаете, отец Раймонд, они посланы разыскать своего… пропавшего…

— Думаю, да. И не столько паломники их интересуют, сколько финансовые отчеты. Вы, брат Николя, спрячьте их куда подальше!

— Уже спрятал, отец Раймонд. А насчет этих «студентов»… — Отец Николя поднял глаза к небу. — Может, их лучше того…

— О, нет, нет, брат! Не так радикально. Ссориться с иезуитами нам не с руки, хотя, скажу без ложной скромности, мы, бенедиктинцы общины Святого Мавра, уже и так добились многого. А ведь еще лет десять назад иезуиты считали себя здесь главными!

— Слава Иисусу, те времена давно прошли.

— Слава, во веки веков, аминь!

— Аминь.

Монахи немного посидели, молитвенно сложив руки. Первым подал голос отец Николя:

— Может, нам стоит усилить охрану нашего пленника?

— Не думаю, зачем привлекать внимание? Вот вы, к примеру, уверены во всех наших братьях? Кто из них тайный иезуит?

— Любой может быть, — пожал плечами архивариус. — Их сложно вычислить.

— Вот и я о том же, брат Николя, вот и я о том же. — Аббат деловито потер руки. — И все же одного нам уже удалось обезвредить!

Архивариус вдруг передернул плечами:

— На время, святой отец, всего лишь на время. Как вы думаете от него избавиться?

— А никак! Пусть пока посидит, быть может, мы выйдем на его сообщников?

— Так уже вышли, сами говорите — «студенты».

— Это пришлые. — Аббат с досадою покачал головой. — А нужно искать своих. И очень осторожно искать — нам совсем ни к чему ссориться с руководством их ордена и с самим Папой.

— И все же, я бы хотел заранее проработать вопрос о пленнике…

— О, не волнуйтесь так, брат Николя! — Настоятель неожиданно расхохотался. — Может быть, мы даже устроим ему фиктивный побег — пусть катится! А начнет жаловаться, скажем — ошиблись!

— Как ошиблись?

— А так… Приняли за гугенота!

— За гугенота? — Брат Николя удивленно вздернул брови. — Католика-иезуита — за гугенота?

— А что такого? Не ошибается лишь один Господь Бог, верно?

Архивариус только покачал головой.

— Ну, полноте, — усмехнулся отец Раймонд. — Не такой уж я и авантюрист, как вы сейчас думаете. Пленник обязательно должен подать весточку кому-то из наших… вернее — из своих. А этого «своего» — или своих — обязательно нужно вычислить, иначе нам, скорее всего, придется отвечать на нелицеприятные вопросы, типа того, почему мы заказали камень для строительных нужд в Кане, а не привезли с соседнего островка? Да, наш добрый король Генрих, хвала Святой Деве, не жалует иезуитов… но кто помешает ему поверить их гнусным доносам? И что я буду отвечать? Что мадам… э-э… одна добрая женщина продает нам камень гораздо дешевле, чем это записано в отчетах? И что половина материала оседает в других местах? Да, мы с вами занимаемся финансовыми махинациями, брат Николя. Но ведь не для себя же, а для вящей славы аббатства! И не надо, чтобы в наши внутренние дела нагло лезли иезуиты. Совсем это нам ни к чему.

— Ясно, ни к чему, святой отец, — согласно кивнул архивариус. — А что со студентами делать?

— Дайте им какие-нибудь безопасные бумаги — пусть роются. Может, мне показалось, может, это и не иезуиты вовсе.

— Да, может случиться и так.

— Но. — Отец Раймонд наставительно поднял указательный палец. — Лучше уж перекипятить воду, чем не докипятить. В общем, присмотрите за ними, брат Николя. Поговорите, вдруг да они чем-нибудь себя выдадут?

— Исполню, святой отец! — Встав, монах поклонился и быстро покинул келью.

Отец Раймонд с усмешкой посмотрел ему вслед. Верен, трудолюбив, усерден. Но — дура-а-ак! Наивный, уповающий на Бога дурак! В век рационализма и научных открытий нельзя быть таким наивным идиотом. Впрочем, то, что он верен, — уже хорошо. Хоть есть на кого положиться!

Настоятель неспешно прошелся по келье, вертя в руках изящные жемчужные четки, подарок некой особы… Отец Раймонд улыбнулся и томно закатил глаза. Спору нет, он, конечно, многое делал для восстановления былой славы аббатства… но и себя, надо сказать, тоже не забывал. А, собственно, почему должен был забывать? Ох уж эти проклятые иезуиты!

С террасы открывался потрясающий вид на залив. Ярко-синее, залитое солнцем небо, черные точки островов, бирюзовые волны, выглядевшие с высоты словно исполинская вогнутая линза. Белые и палевые облака у самого горизонта сливались с парусами рыбачьих баркасов.

— Любуетесь? — подошел сзади длинный и сутулый монах. Представился: — Я — брат Николя, архивариус. Отец настоятель просил меня показать вам архив.

— О, да, да, — закивал Иван. — Это очень любезно со стороны господина аббата и с вашей, брат Николя.

Они прошли в архив через внутренний дворик с двумя розовыми кустами, нельзя сказать, что здесь чувствовалась высота, скорее наоборот — закрытый с четырех сторон изящной галереей, дворик направлял взгляды вверх, в небо, заставляя отрешиться от земной суеты и поразмышлять о вечном.

Помещение архива располагалось в узенькой пристройке, примыкавшей к рыцарскому залу, откуда, чуть вверх, вела извилистая каменная лестница, настолько крутая, что Жан-Поль даже пошутил вполголоса насчет того, что после бутылки хорошего вина здесь лучше не ходить.

— Да уж. — Согласно кивнув, Иван вслед за архивариусом вошел в невысокую дверь.

Пока друзья сидели в архиве — надо сказать, безо всякого для себя толку, — Прохор с Митрием зашли в корчму Хромого Мориса, выстроенную между одним из бастионов и приходской церковью. Денек выдался солнечный, славный, и в городке было полно людей — пользуясь случаем, жители окрестных городков спешили посетить аббатство.

Отыскав корчму, приятели заняли угловой столик, откуда прекрасно просматривалась вся зала, и, заказав кувшинчик вина, принялись ждать. Пока никого похожего на описанного Иваном привратника — высокий, красивый, черноусый — не наблюдалось. За соседним столиком пили сидр двое селян в праздничных нарядных одеждах — короткие, чуть ниже колен, штаны черного бархата, такие же камзолы, белые чулки, шляпы. У самого входа какой-то малолетний оборванец лениво переругивался с хозяином — Хромым Морисом, унылого вида мужичком с вислым носом и длинными седыми усами.

— Да верну я тебе твои три денье, дядюшка Морис, — божился гаврош. — Сегодня же и верну — вот как только выиграю…

— А если опять проиграешь? — сквозь зубы буркнул корчмарь. — Тогда переколешь мне все дрова.

Подобному предложению оборванец, казалось, только обрадовался — заулыбался во весь щербатый рот, почесал грязную шею:

— Согласен, дядюшка Морис. Только я сегодня не проиграю — поставлю на Юбера-привратника и обязательно выиграю.

— Если тот победит. — Хромой Морис меланхолично потеребил усы.

— Победит, обязательно победит! — громко воскликнул гаврош. — Так что придется тебе самому колоть свои дрова, дядюшка!

Трактирщик усмехнулся в усы:

— Уж не беспокойся, найду, кто поколет.

Он окинул зал быстрым взглядом и тихо предупредил:

— А ты прикрой рот, Жано, больно уж у тебя голосок громкий. Смотри, как бы язык не отрезали!

— А я что? Я ничего! — Оборванец испуганно заморгал глазами. — Чего я такого сказал-то?

— Не болтай, говорю, почем зря, — снова предупредил Хромой Морис. — Особенно о привратнике Юбере.

— Ха! Да про него уж наверняка все знают. Еще бы — такой боец! — Жано восхищенно присвистнул.

— Все — да не все, — угрюмо заметил корчмарь. — Не дай боже, дойдет до аббата.

— И что тогда — выгонит?

— Со свистом!

— Не сомневаюсь, что такой человек, как привратник Юбер, найдет себе более достойное место! — напыщенно заверил Жано.

Митрий внимательно слушал весь разговор. Точнее сказать — пытался слушать, все ж было далековато, однако отдельные реплики до него долетали.

— Похоже, мы с тобой не зря сюда пришли, Проша, — наполнив бокал красным вином, негромко сказал отрок. — Этот привратник Юбер здесь точно сегодня будет.

— Главное — его узнать. — Прохор почесал бородку и усмехнулся.

Митрий в ответ лишь тряхнул головой:

— Узнаем. Видишь во-он того оборванца?

— Ну.

— Вот как он куда засобирается — так и мы за ним. Прямо к Юберу нас и приведет, верней — к драке.

— К драке? — мечтательно улыбнулся Прохор. — Драка — это хорошее дело. Эх, с удовольствием бы размялся!

Митька укоризненно хмыкнул. Нет, Проша неисправим! Как был кулачным бойцом, так и остался.

Между тем ближе к вечеру в корчме становилось все более многолюдно. Паломники — крестьяне, мелкие торговцы, мастеровые, — помолившись в древних стенах аббатства, считали свой духовный долг выполненным и на обратном пути были вовсе не прочь чуток расслабиться — выпить вина, посудачить… или посмотреть нешуточную кулачную драку. И первый боец, похоже, здесь уже появился — здоровенный малый с круглым красным лицом и светлыми, реденькими, чем-то похожими на паклю волосами. Окруженный приятелями — судя по одежке, простыми деревенскими парнями, — он вовсе не притрагивался к вину, видать, не хотел расслабляться. Даже, наоборот, хорохорился:

— Ну, и где этот знаменитый Юбер? Клянусь святым Михаилом, я разделаюсь с ним одним пальцем!

Митрий навострил уши, то и дело кидая взгляды на широко распахнутую входную дверь. И все же, как ни старался, появления привратника он не заметил, отвлекся на спросившего что-то Прохора. И только по тому, как стих приглушенный гул, как в пьяном воздухе корчмы повисло вдруг какое-то благоговейное молчание, отрок понял — тот, кого они так ждали, пришел.

Высокий, красивый, черноусый, Юбер вовсе не походил на привратника, каким их рисовало богатое воображение Митрия. Скорее он напоминал рыцаря, одного из паладинов святой Орлеанской девственницы Жанны. Широкое волевое лицо, прямой нос, умные, чуть прищуренные с этакой еле заметной насмешкой глаза, упрямый чисто выбритый подбородок с ямочкой. Приятный тип. И сильный — вон как перекатываются мускулы под короткой кожаной курткой.

— Да, — уважительно прошептал Прохор. — Этот — боец, видать сразу.

Большая часть собравшихся вдруг как-то незаметно переместилась на задний дворик, туда же прошли и деревенские во главе со своим силачом, и вовсе не отказавшийся от предложенного корчмарем бокала вина привратник.

А вот приятелям оказалось труднее — у двери черного входа их задержал сам хозяин, Хромой Морис:

— Куда вы, господа? Выход — там! — Он кивнул в противоположную сторону.

Митрий улыбнулся как можно шире:

— А мы не собираемся уходить. Наоборот, хотим кое-что увидеть.

— Не понимаю вас, господа. — Трактирщик был непреклонен.

— Видите ли, нам сказал Жано…

— Ах, этот болтливый сопленосый щенок!

— С условием, что мы заплатим за него долги.

При этих словах угрюмое лицо хозяина корчмы вдруг резко подобрело, даже, казалось, морщины разгладились.

— Долги? — быстро переспросил он. — А вы хоть знаете, сколько у этого мальчишки долгов?

— Да, он что-то такое говорил. Правда, не очень внятно…

— Ровно два ливра, шесть су и восемь денье! — торжественно провозгласил Хромой Морис. — Будете платить, господа?

Митрий уже отсчитывал деньги.

— Что ж. — Тщательно пересчитав серебро, трактирщик улыбнулся. — Идите за мной… Да, на кого будете ставить?

— Конечно на Юбера! А кто принимает ставки?

— Давайте мне. Обычно ставят один к десяти.

— Что ж, не будем нарушать традиции.

Трактирщик обернулся в дверях:

— Хочу только предупредить, господа. Ксавье Оглобля, соперник Юбера, очень силен, очень. В своей деревне, говорят, чуть ли не быка поднимал!

— Неужели быка? — засомневался Митрий. — Врут, наверное.

Хромой Морис лишь пожал плечами и гостеприимно распахнул дверь черного хода.

Весь внутренний дворик был полон народа. Вдоль стен, переговариваясь, стояло человек двадцать, вроде бы не очень солидно, однако для столь небольшого пространства и того казалось слишком уж много.

Ксавье-Оглобля уже скинул рубаху и, поигрывая мускулами, прохаживался посередине двора, горделиво поглядывая по сторонам. Его соперник, привратник Юбер, тоже обнажился до пояса и, размяв кисти, галантно поклонился зрителям.

— Давай, Юбер, покажи этой деревенщине!

— Эй, Оглобля, намни-ка ему бока!

Оба бойца, чуть наклонившись, встали друг перед другом. Крики болельщиков стихли, и во дворе установилась та самая благоговейно-напряженная тишина, какая бывает, пожалуй, лишь во время казней.

Р-раз! Оглобля рванулся первым — прыгнул вперед, на лету нанося удар… Привратник быстро уклонился и в свою очередь перешел в атаку, быстро нанеся сопернику несколько ударов в грудь. Тот даже не поежился, похоже, все эти удары были для деревенского силача не существенны. Да и вообще, он выглядел гораздо сильнее своего соперника — этакая гора мускулов и мяса. Ухмыльнувшись, Оглобля снова ринулся в атаку… И, пропустив сильный удар в скулу, замотал головой, что позволило привратнику нанести ему еще целый ряд ударов, один из которых расквасил деревенскому силачу нос. Красные капли крови упали на каменистую землю, Оглобля что-то пробурчал и, свирепо сопя, принялся махать кулачищами. Надо сказать, он проделывал это настолько быстро, что у Митрия сложилось стойкое впечатление ветряной мельницы. Бам! Бам! Бам!

Юберу пришлось несладко — он уклонялся, парировал, но все же схлопотал пару ударов и держался теперь куда как осторожнее, чего уж никак нельзя было сказать о его сопернике.

— Дурак, — негромко резюмировал Прохор.

— Кто дурак? — Митрий скосил глаза. — Привратник?

— Нет, этот как раз молодец. Деревенщина! Он что, не понимает, что его специально злят?

Похоже, что Оглобля как раз этого и не понимал либо не хотел понимать, яростно молотя кулаками.

Оп! Он пропустил еще один удар по носу и заревел словно разъяренный бык! Чуть наклонился, выкатив налитые кровью глаза, рванулся… казалось, это сама гора Сен-Мишель пришла в движение! Ничто и никто не мог бы сейчас остановить Оглоблю. А Юбер и не пытался это проделать. Просто сделал шаг в сторону, пропустив мимо себя разошедшуюся не на шутку мельницу, и быстрым, словно молния, движением ударил в шею.

Оглобля на миг застыл… и грузно повалился наземь. Правда, почти сразу же сел, тупо вращая головой.

— По условиям поединка победа присуждается привратнику Юберу! — выйдя к обоим бойцам, торжественно провозгласил Хромой Морис. — Благодарю всех, кто сделал ставки. Бойцам от меня — по бочонку вина.

Разочарованно гудя, люди начали расходиться…

— Эй! — Прохор проворно расстегнул камзол и бросил его на землю. Затем стянул и сорочку. — Я хочу сразиться! Же… Же вудре…

Оп! Трактирщик тут же просек тему — Митька даже вмешаться не успел, не ожидал такого финта от приятеля, хотя, сказать по правде, можно было ожидать.

— Господа, попрошу не расходиться! — громко возопил Морис. — Наш молодой друг желает попробовать себя в поединке с самим Юбером! Ты как, Юбер, не устал?

— Не устал. — Привратник с презрительной ухмылкой оглядел нового соперника. — Думаю, и не устану.

Он слегка поклонился и жестом показал Прохору на середину двора:

— Прошу вас, месье. Ничего не могу поделать, коли уж вам в голову взбрело расквасить себе лицо.

Бойцы сошлись… Юбер лениво махнул правой рукой. Прохор усмехнулся, он хорошо знал этот трюк — отвлечь внимание противника и тут же нанести сокрушительный удар правой. Прямо в подбородок. Привратник и в самом деле произвел молниеносный выпад справа… увы, не достигший цели! Наоборот, промахнувшись — Прохор, улучив момент, просто отпрыгнул в сторону, — Юбер получил увесистый удар по хребту и кувырком полетел на землю, неловко приземлившись на правую руку. Митрию показалось, что что-то хрустнуло. Тем не менее побледневший привратник тут же вскочил на ноги и с удвоенной яростью бросился в бой. Бац! Бац! Бац!

Отбив пару ударов и невзначай пропустив один — а ничего бьет привратник, солидно, — Прохор вдруг отчетливо осознал, что правая рука соперника не работает! Правда, тот здорово управлялся и левой, но все же… все же…

Бах, бах, бах!!! — бывший молотобоец тоже не худо бил слева, в чем и имел сомнительное удовольствие убедиться привратник. И все же противник оказался куда более ловким! И знал некоторые финты, которые были неведомы Прохору. Один из таких хитрых закрученных ударов и достиг цели — молотобоец закачал головой и под дикий рев зрителей тяжело опустился на землю.

— Прошенька, Проша! — Ошалевший от всего случившегося Митрий со слезами на глазах бросился к парню. — Что ж ты ввязался-то, что ж ты…

— Ничего, Митька! — внезапно улыбнувшись, подмигнул Прохор. — Зато уж отвел душу. Давно с таким хорошим бойцом не дрался!

— Ваш проигрыш, месье, — подойдя, сообщил трактирщик. — И все же вы замечательно бились. Прошу в корчму.

— А привратник Юбер уже там?

— О, нет. — Хромой Морис улыбнулся. — Юбер никогда не остается — не любит лишних сплетен.

— Жаль, — с искренним сожалением качнул головой Прохор. — Очень жаль. Тогда и мы, пожалуй, пойдем. Верно, Митька?

— Да уж. — Отрок махнул рукой.

Хромой Морис лично проводил их до дверей заведения:

— В следующий раз обязательно приходите. Надолго у нас?

— Скоро уедем, — быстро ответил Митрий. — Совсем скоро. Но если будет время, зайдем.

— Буду рад, — изогнулся в поклоне хозяин корчмы.

Покинув питейное заведение, друзья направились по Большой улице вверх — Прохору захотелось вдруг прогуляться, подышать свежим воздухом — и Митрий это желание понимал.

— Загляните в лавку, месье! — чуть ли не силком затаскивали торговцы. — Самые лучшие распятия! Самые красивые обереги!

— Ах, отстаньте, парни, — за двоих отбивался Митрий. — Мы уже не первый день здесь и все давно купили.

— Давай-ка постоим где-нибудь на башне, — попросил Прохор. — Воздухом подышим, на море полюбуемся.

— Ого! — радостно удивился Митька. — А ты стал большим эстетом, друг мой!

Он произнес эту фразу по-французски, но Прохор вполне уловил смысл и шутя треснул приятеля по шее.

— Вот-вот, — притворно скукожился отрок. — Только и знаешь, как обижать старых друзей.

Улица уже перешла в лестницу, по которой приятели поднялись до открытой площадки меж Малым замком аббатства и Северной башней. Оперлись на каменный парапет и долго смотрели вдаль на окрашенное оранжевым светом заката море, на возвращающиеся в бухту рыбацкие суда с золотисто-красными от солнца парусами, на таких же золотистых чаек, во множестве круживших над пенным прибоем.

— Красиво как! — Прохор подставил лицо налетевшему ветру. — Как говорят французы — tres beao!

— Я всегда подозревал, что ты знаешь французский куда лучше, чем кажется, — усмехнувшись, произнес Митрий.

— Господа, можно вас? — послышался за спиной звонкий голос.

Приятели разом обернулись, с удивлением обнаружив на площадке того самого оборванца, Жано.

— Чего тебе, парень?

Жано огляделся по сторонам и пристально посмотрел на Прохора:

— Господин Юбер очень хотел бы встретиться с вами, месье.

 

Глава 14

Тридцать три

Июль-август 1604 г. Мон-Сен-Мишель

Отпустив Жан-Поля, Иван просидел в архиве почти целый день, до самого вечера. Чихал от пыли, таскал толстенные фолианты, в общем, мучился как истинный книжный червь и не раз уже пожалел, что не отправил вместо себя Митрия, уж тот-то был бы весьма рад углубиться в чтение документов, которыми архивариус буквально завалил стол. Чего тут только не было! Разнообразные справки, отчеты, договора с подрядчиками о поставке камня — почти все грамоты почему-то датировались временами аббата Робера де Ториньи, впрочем, именно он, наверное, больше всего здесь и строил. Но это, извините, был двенадцатый век, а Ивана интересовали времена куда как более близкие.

Подвинув очередную кипу пергамента, молодой человек вздохнул и, бросив быстрый взгляд на появившегося архивариуса, попросил чего-нибудь более современного.

— Видите ли, брат Николя, меня как исследователя больше интересует сегодняшний день, нежели столь глубокая старина, коей вы меня от щедрот своих одарили.

— Сегодняшний день? — Монах задумчиво поскреб подбородок. — А вот, посмотрите-ка во-он в той пачке.

Он кивнул на стеллаж, и пытливый юноша живенько притащил оттуда тяжеленную кипу бумаг. Именно бумаг, а не пергаментов, что, несомненно, вселяло надежды. Поглядев на Ивана, брат Николя скривил тонкие губы в улыбке — читай-читай, студент, авось и вычитаешь что-то интересное в продуктовых отчетах отца-келаря, отличавшегося, надо сказать, изрядной аккуратностью и предусмотрительностью — комар носа не подточит.

— А эту старину я отнесу в скрипторий, некоторые братья решили взяться за историю нашей обители.

— Вот как? — удивился Иван. — Похвальное и, несомненно, угодное Господу дело!

— И мы думаем точно так же.

Довольно кивнув, архивариус живенько забрал с полки те бумаги, которые еще не успел припрятать и обнаружил только сейчас. Переписка с канскими коммерсантами. Не бог весть что, конечно, но все-таки лучше и ее убрать с глаз подальше. Пусть студиозус копает в продуктовых ведомостях, их ему как раз до самого вечера хватит и еще на завтра останется, если придет.

— Не темно? — подхватив под мышку увесистую подшивку, участливо осведомился монах. — Может быть, зажечь еще одну свечу?

— Нет-нет, спасибо, брат Николя. — Молодой человек с улыбкой оторвал глаза от ведомостей. — Достаточно и той свечки, что уже горит.

— Ну, смотрите! — Архивариус вдруг озабоченно нахмурился и, обернувшись уже в дверях, предупредил, что посторонние могут находиться в аббатстве лишь до вечерни. — Я за вами зайду, проводить.

Он вышел, и Иван с усердием погрузился в чтение. Честно сказать, сие занятие давно уже стало казаться юноше унылым и скучным. Никаких интересных документов, проливающих свет на постояльцев и паломников, в архиве аббатства не оказалось. То ли монахи не вели подобные записи, то ли сочли нужным спрятать. А почему? Об этом тоже следовало подумать. Может, сейчас плюнуть на все да идти домой? Юноша посмотрел в распахнутое окно, где виднелся изрядный кусок моря и плоский серо-желтый, как плохо пропеченный блин, песчаный берег. Интересно, долго еще до вечера? Судя по всему, не очень. Тогда чего уж… можно и досидеть, все равно зря день пропал.

Вздохнув, Иван сдул пыль с очередного листа и, конечно, тут же чихнул.

— Думаю, вы уже достаточно надышались пылью? — войдя, поинтересовался брат Николя. — Придете еще и завтра?

— Думаю, нет. — Юноша улыбнулся. — Не вижу необходимости.

Ему вдруг показалось — всего лишь показалось, — что монах как-то уж слишком пристально взглянул на тот листок, что лежал сейчас на столе перед молодым человеком. Взглянул — и с явным облегчением отвел глаза. Ну, ясно, подумаешь — структура питания.

— К сожалению, отец Раймонд не может сегодня встретиться с вами. — Архивариус с искренним сожалением приложил руки к груди. — Однако по его совету… — Он с улыбкой вытащил из складок сутаны какой-то небольшой предмет, протянул. — Возьмите на память о нашей обители. Пусть это принесет вам счастье.

— Премного благодарен, святой отец! — встав, с чувством поблагодарил Иван, с нескрываемым восхищением рассматривая маленькое, покрытое темным лаком распятие, с большим мастерством вырезанное из самшита. — Замечательная вещь!

— И к тому же духовная, — вскользь заметил монах. — Берите, берите!

— Еще раз благодарю… — Юноша расстегнул висевший на поясе кошель и задумчиво наморщил лоб.

— Боитесь поцарапать? — Брат Николя небрежно кивнул на валявшийся на столе листок. — Можете завернуть. Заворачивайте, заворачивайте, не стесняйтесь — аббатство не обеднеет, слава Иисусу.

— Аминь, — молитвенно сложив руки, промолвил Иван.

Привратник Юбер с улыбкой посмотрел на вошедших и, поправив висевшую на перевязи правую руку, доброжелательно пригласил к столу:

— Присаживайтесь… Спасибо, Жано, можешь идти.

— А… — Юный оборванец озадаченно застыл на пороге.

— Да не забыл, не забыл, — усмехнулся Юбер. — С меня причитается… Получишь чуть позже.

Гаврош кивнул и, изобразив церемонный поклон, покинул таверну. Небольшое, а пожалуй, даже лучше сказать, маленькое заведение прилепилось к крепостной стене неподалеку от Королевских ворот. Два небольших столика, увитые плющом стены, резная дверь, гостеприимно распахнутая наружу. Посетителей, кроме самого Юбера и Митрия с Прохором, в заведении не наблюдалось, что и понятно — таверна располагалась у самого выхода с горы, а к вечеру количество паломников падало. В темном углу, за деревянным прилавком, хлопотал низенький сгорбленный старичок с белой, как лунь, бородой, вероятно — хозяин.

— Подать еще вина, Юбер? — улыбнувшись гостям, осведомился он.

Привратник отрицательно покачал головой — вина пока хватало. Три кувшина, бокалы из толстого цветного стекла, на серебряном блюде — несколько сортов сыра, лук, устрицы.

Юбер поднял бокал:

— За знакомство!

— Или — за вашу победу? — улыбнулся Митрий.

— Можно и так сказать. — Привратник кивнул и, единым махом опростав бокал, посмотрел на Прохора.

— Почему ты ни разу не ударил правой? — негромко спросил он.

Прохор усмехнулся, судя по всему, он прекрасно понял вопрос, даже ожидал его.

— Видишь ли… — Парень почесал бородку. — Упав, ты повредил руку, правую руку, я это сразу заметил… Воспользоваться этим было бы нечестно, а я не люблю нечестных побед. Митька, перетолмачь!

— Угу. — Выслушав отрока, Юбер улыбнулся. — Рад видеть перед собой смелого и благородного человека, рад. Надолго к нам?

— Нет, — быстро ответил Митрий. — Мы студенты и очень скоро уедем.

Привратник снова кивнул и тут же вскинул глаза:

— Вы ведь не французы?

— Нет… Полония.

— А, Полонь, — понимающе хохотнул Юбер. — Когда-то там был королем наш принц Генрих Анжуйский… Правда, почему-то быстро сбежал, видать, не очень понравился трон.

— Вот тот удар, которым ты меня ошарашил, он как идет — с оттяжкой или без? — После третьего бокала Прохор свел едва начавшийся разговор к кулачным боям.

Митька озадаченно почесал затылок — никак не мог сразу сообразить, как же перевести слово — «оттяжка». Немного помолчал, подумал, потом вспомнил, сказал.

— С оттяжкой, — улыбаясь, отозвался привратник.

— С оттяжкой, — перевел Митрий.

— С оттяжкой? — Прохор пригладил растрепавшиеся волосы. — Я так и думал. А вот еще скажи-ка, Юбер, как у вас обычно бьются…

И пошло-поехало: удары, отскоки, уловки — Митька еле успевал переводить. Завязавшаяся беседа, естественно, была интересна обоим — и Прохору, и Юберу, — а вот что касается Митрия, то тот явно предпочел бы что-нибудь интеллектуальное, вроде философского анализа педагогических воззрений Монтеня или обсуждения гелиоцентрической системы мироустройства.

— А вот когда бьешь в грудь, главное — ударить на выдохе…

— Ах, вот оно что!

— Да-да, на выдохе, а потом…

Митрий закатил глаза — боже, как ему все это надоело! Все эти — «бум», «бац», «бах». Вот тоже нашли о чем разговаривать — как людям ловчее физиономии бить. Улучив момент, отрок предпринял отчаянную попытку перевести разговор в более приличное русло:

— Следует заметить, друзья, ваша жизненная философия — вот эти все драки и прочее — чрезвычайно напоминает эгоизм, выражаемый у Монтеня как одна из главных причин всех человеческих действий.

Но больше всего Митрия поразил ответ.

— Не столько эгоизм, — вскользь, как само собой разумеющееся, заметил Юбер. — Сколько — стремление к счастью. Ведь человек, как написано у Монтеня, живет вовсе не для нравственных идеалов, а для того, чтобы быть счастливым.

— И вы с этим согласны, месье?

Привратник усмехнулся:

— Отчасти. И хотя у меня еще нет семьи… пока нет — я вполне разделяю его идеи о воспитании.

— О, да-да, — закивал Митька. — Делать из ребенка не юриста, врача, дворянина — а прежде всего умного, духовно развитого человека. Кстати, а как вы относитесь к взглядам Монтеня на государство? Ведь он утверждает, что существующее правительство — всегда самое лучшее…

— Ибо кто знает, каким будет следующее? — с хохотом продолжил привратник.

Ничего себе, привратник! С этакими-то познаниями!

Почувствовав перед собой достойного собеседника, Митрий выплеснул на него все, над чем не так давно размышлял, спорил: идеи монархиста Жана Бодена и «евангелиста» Лефевра д’Этапля, поэтическое своеобразие «плеяды» — Ронсара и Дю Белле — и безымянные трактаты о фехтовании. Даже живописцев, и тех припомнил, поинтересовавшись, кто больше нравится собеседнику — Жан Кузен Старший или Франсуа Клуэ?

— Скорее Клуэ. — Юбер улыбнулся. — «Ева — первая Пандора» Кузена меня вообще не трогает. Слишком уж равнодушная, холодная, гордая, не женщина, а мертвое изваяние, кусок камня. Другое дело — Клуэ, портрет Елизаветы Австрийской. Вы видели?

— К сожалению, нет…

— Жаль. Понимаете, перед вами юная девушка с явной печатью нежной задумчивости, словно бы не от мира сего.

Наверное, привратник, к удовольствию Митьки, сейчас пустился бы в длинные философские рассуждения о живописи вообще и «школе Фонтебло» в частности, а может, и о чем другом, но пустился бы, вне всяких сомнений, если бы не вмешался Прохор.

— А вот тот удар слева… Ты мне можешь его показать?

— Ну, конечно! — с хохотом воскликнул Юбер. — И не только его. Вы когда уезжаете?

— К сожалению, уже очень скоро. — Митрий покачал головой. — Думаю, дня через три-четыре, когда дождемся приличных попутчиков.

— Что ж. — Привратник развел руками. — Тогда давайте встретимся прямо завтра. Где бы вот только…

— На улице не хотелось бы, — тут же промолвил Митрий. — Много свидетелей, да и все же как-то странно это будет выглядеть — аббатство и приемы кулачного боя.

— Совершенно с тобою согласен, дружище, — Юбер наконец-то перешел с Митькой на «ты», что давно уже сделал в разговоре с Прохором.

— Вот что… — Привратник ненадолго задумался. — Давайте-ка, приходите прямо ко мне! Каморка у меня небольшая, но стены толстые… Да-да, там, у монастырских ворот, и встретимся. Жаль, конечно, что вы так скоро покинете наши места.

— И расскажем всем об их потрясающей красоте! — воскликнул отрок. — Она того стоит.

— Вне всяких сомнений, дружище, все всяких сомнений!

Едва Иван вошел в комнату, как сразу же почувствовал: что-то не то. Вот плащ — он вовсе не так висел… И шкаф для одежды — Иван точно помнил, что плотно закрывал дверцу, а сейчас она приоткрыта. А, наверное, заходил Жан-Поль! Ну, конечно! Интересно, где это сейчас нормандца носит? Как и Митьку с Прохором.

Спустившись вниз, в таверну, юноша перекинулся парой слов с хозяином, дядюшкой Шарлем.

Погода замечательная? О, да-да, чудесный вечер, месье! Нет, из ваших друзей никого не было. Нет, точно никого — ни Жан-Поля, ни остальных. Никто не заходил. Я, правда, вздремнул после обеда часок, но здесь была Катерина. Сейчас мы ее спросим!

— Да нет, месье Жан. — Девушка пожала плечами. — Никто из ваших не приходил, как вы ушли все с утра, так и не было.

— А больше никто не приходил? Ну, может, кто чужой или, там, новые постояльцы?

— Нет-нет! Новых постояльцев у нас пока нет, а чужие уж никак не пройдут мимо таверны. А что вы так беспокоитесь, месье? У вас что-то пропало?

«У вас что-то пропало?» — Иван хмыкнул: ну, Катерина, ну, хитра — ведет себя так, будто между ними ничего и не было. Совсем-совсем ничего. Впрочем, оно, конечно, так и надобно. Зачем зря нервировать дядюшку?

— Да нет, ничего не пропало, не беспокойтесь, — заулыбался молодой человек. — Просто волнуюсь за своих друзей — где-то они запропали?

— Да, — согласно кивнул трактирщик. — Пора бы уж им появиться.

И только он это произнес, как заявились Прохор и Митрий. Оба довольные, несмотря на растекающийся по скуле молотобойца синяк.

— Ну, наконец-то! — обрадованно воскликнул Иван. — Как успехи?

— Замечательно!

— Ладно, расскажете потом. Жан-Поля не видели?

— Нет. А он не с тобой разве?

Нормандец нарисовался лишь поздно вечером, хмельной и веселый.

— Ну, — с порога заявил он. — Если б вы только знали, с какой женщиной я сегодня познакомился!

Сказать по правде, Ивану не очень-то было интересно слушать сейчас хвастливый рассказ Жан-Поля, с куда большей радостью он бы еще раз подробно проанализировал все то, что только что поведали Прохор с Митрием… Впрочем, нет — Митрий с Прохором, именно в такой последовательности. Что ж, все подробные обсуждения пришлось отложить на утро, а пока все узкое пространство апартаментов заполонили слова нормандца.

Покинув аббатство, он, оказывается, решил прогуляться по Большой улице вниз, до самых ворот, благо чудесный солнечный день весьма способствовал прогулке. И вот там-то, у первых ворот, он и увидел паломницу — красивую молодую даму, к сожалению, не дворянку, но особу весьма богатую, про которую, наверное, лучше было бы сказать: «пока еще не дворянку» — ибо Жан-Поль вскоре не сомневался, что дворянство эта богатая и, надо сказать, на редкость красивая мадам приобретет очень и очень скоро. Просто-напросто купит землю и титул — всего-то делов! Мадам Кларисса — так ее звали — оказалась супругой оптового торговца рыбой, причем не из тех молодых безмозглых дурочек, кои ничего, кроме известных женских прелестей, из себя не представляют, о, нет, мадам Кларисса как раз была не из таких! Умная — пожалуй, даже слишком умная — полностью посвященная во все торговые дела супруга, более того — лично она их и вела, по крайней мере большую часть, затем и явилась в аббатство лично договориться о закупке, ну а заодно немного развлечься, мадам вовсе не собиралась отказывать себе в маленьких радостях жизни — и симпатичный повеса Жан-Поль д’Эвре, надо сказать, повстречался ей весьма кстати.

Ну а дальше — вполне банально и проверено временем. Дерзкий — из-под вуали — взгляд, всего лишь один, но какой! Упавший на мостовую шелковый платок… Вы уронили, мадам! Разве? Ах, да. Спасибо, любезный юноша. Прогуляться с вами по пляжу? Да, пожалуй, ведь здесь, в этих каменных стенах, так душно. О, какие прекрасные поля! А море? Вы не находите? Как там у одного поэта? Нет, не у дю Белле, у кого-то попроще… Ну, не суть. Ах, как жарко! Надо было захватить с собой веер. Искупаться? Что, прямо здесь? За теми камнями? Да, там безлюдно… Не знаю, стоит ли? Ох, какая холодная вода. Впрочем, нет, не холодная. Расстегните мне платье… А теперь — корсет, юбку… Нет, мне не шестнадцать лет, гораздо больше… нет — немного больше… О, какой вы льстец, Жан-Поль… Что вы делаете? Перестаньте… Вдруг кто увидит? О! Что же мы здесь будем… Прямо в песке? А я ведь порядочная женщина… Пойдемте-ка лучше вон на ту лужайку! Крестьяне? И что с того? Пусть смотрят, завидуют! Ну, это мы еще посмотрим, кто кого в краску введет!

— Волшебная женщина! — вздохнув, заключил Жан-Поль. — Очень красивая… и столь искушена в любви, что…

— Интересно, — заинтересовался вдруг Митрий. — Сколько же твоей красавице лет?

— О, сущая ерунда… Лет тридцать пять — сорок. Да какая разница? Дело ведь не в годах, отнюдь не в годах… Впрочем, Ми-ти, станешь постарше — поймешь. — Нормандец загадочно улыбнулся. — Она славная, эта мадам Кларисса, очень славная.

— Так ты говоришь, она — торговый партнер аббатства? — быстро спросил Иван.

— О, да. Давний партнер. Хвалила аббата, отца Раймонда, сказала — удачливый коммерсант.

— А что еще говорила про монастырь?

— Да так… Все сокрушалась о его былом величии. Жалела, что на острове мало людей — в городке около полусотни жителей и в монастыре — тридцать два, включая привратников.

Митька рассмеялся:

— Тридцать два! Надо же, какая точность.

— А она во всем точность любит, иначе б давно разорилась.

— Тридцать два, — задумчиво протянул Иван. — Тридцать два.

Наконец улеглись спать. Легкое дуновение ветерка, проникая сквозь щели в закрытых ставнях, приносило приятную прохладу в накалившийся за день дом. Где-то близко — на подоконнике или под кроватью — затрещал сверчок. Иван поворочался — что-то не спалось. То Прохор храпит, то Митька во сне ворочается, то вот сверчок этот. Тут, пожалуй, поспишь!

И Катерина, как назло, сегодня не позвала, вообще какая-то хмурая была, невеселая. Видать, грустит по своему привратнику, а уж тот, судя по рассказам парней, крайне подозрительный тип! Во-первых, умеет хорошо драться и не боится делать это, развлекая определенного пошиба публику — наверняка с ведома аббата, иначе давно вылетел бы со своего места. Во-вторых — а не слишком ли образован привратник Юбер? Монтень, Боден, «школа Фонтебло», дю Белле с Ронсаром! Ничего себе, интересы у простолюдина!

Да и сам по себе этот Юбер… Красив, силен, образован — с чего бы с такими талантами ошиваться в привратниках? Что это, несчастная любовь или что-то другое? И кто сам Юбер? Привратник, читающий наизусть философские стихи дю Белле и с охотой рассуждающий о космогонии. Нет, тут явно что-то нечисто! И, наверное, на этом можно попытаться сыграть. Как именно? Нужно подумать.

Может быть, просто спросить напрямик — не знает ли уважаемый мсье Юбер некоего брата Жильбера, паломника? И не оставлял ли вышеупомянутый паломник на хранение в аббатстве резной ларец с грамотами? Да-а… если бы так просто все было: спросил — ответил. Ответить-то привратник ответит, да вот только что? Нет, вот так, прямо в лоб, — нельзя, можно все испортить. Коль скоро уж завязались дружеские отношения, так их нужно постараться использовать. Ребята говорили, что завтра идут к привратнику в гости? Отлично, просто замечательно! Пусть сходят, заодно и расспросят кое о чем, так, невзначай…

Все равно не спалось. Подойдя к окну, Иван осторожно, чтобы не разбудить спящих, распахнул ставни. Пахнуло прохладной сыростью и горячим камнем. Обкусанный с краю месяц повис над шпилем аббатской церкви, в черном небе загадочно мерцали звезды. Надоедливый комар вдруг загудел перед самым носом. И откуда он взялся, ведь не было же! Оп!

Прихлопнув кровососа, Иван растянулся в кровати. И все равно сон не шел, в голове засела какая-то не дававшая покоя мысль. Поднявшись, юноша достал из кошеля завернутое в бумагу распятие — подарок архивариуса. Развернул, поднес к окну, любуясь изящной вещицей… Порыв ветра сдул со стола бумагу прямо на лицо спящему Митьке. Иван осторожно снял листок, намереваясь выбросить его в окно… Или — не выбрасывать, а лучше снова завернуть в него распятие? Хорошая бумага, плотная… Иван развернул листок — даже сейчас, в медном свете месяца, были хорошо различимы крупные буквы и цифры:

«…рыбы засоленной в бочках — 12, по два ливра и пять су за бочку, сукна английского — 3 штуки по одному ливру каждая, вина красного из Бордо — 33 малых бочонка, хлеба пшеничного — 16 с половиной краюх, сидра яблочного в малых бочонках — 33».

Тридцать три… Так-так…

Иван взволнованно опустился на кровать. Тридцать три… А та ушлая женщина, мадам Кларисса, с которой столь удачно познакомился Жан-Поль, кажется, говорила о тридцати двух обитателях аббатства? А здесь — тридцать три! И вина, и сидра… Впрочем, может, это аббат лично употребляет по два бочонка, а не по одному. Да — и хлеб! Шестнадцать с половиной краюх. Краюхи у них небольшие, как раз на двоих… Шестнадцать с половиной на два — тоже ведь получится тридцать три! Что это, обычное совпадение? Может быть… А может быть, в этом что-то есть. И тогда получается, что в аббатстве сейчас — ведь запись-то свежая — находятся не тридцать два человека, как официально считается, а тридцать три!

Тридцать три…

Было о чем подумать.

 

Глава 15

Привратник

Август 1604 г. Мон-Сен-Мишель

Ох, что ж ты такая зареванная-то, девочка? Щеки мокры, веки припухли — совсем никуда не годится, совсем. Иван не выдержал, улучив момент, подошел к Катерине, шепнул:

— Случилось что?

Девчонка отрицательно покачала головой и натужно улыбнулась:

— Будете завтракать, месье Жан?

Иван усмехнулся:

— Да, наверное… Знаете ли, мадемуазель, я не очень-то люблю есть в одиночестве, а мои друзья еще спят. Не составите компанию? Просто посидим во дворе, выпьем вина — ведь посетителей сейчас нет. Вон и дядюшка Шарль за прилавком дремлет. А день-то какой чудесный, вернее — утро. Так пойдем?

— Утро и впрямь чудесное, — шмыгнув носом, согласилась Катерина. — Но что-то не хочется мне сейчас пить вино. Нет настроения.

— Понятно. — Юноша грустно кивнул. — Что ж, нет так нет, не смею навязываться. Кстати, двое моих приятелей свели вчера знакомство с отличным кулачным бойцом!

— Что?! — Девушка явно вздрогнула, но тут же постаралась напустить на себя безразличный вид. — С кулачным бойцом? Надо же, тут даже такие имеются? Кто же это, интересно знать… так, из чистого любопытства.

— Представьте себе, его зовут Юбер, он служит привратником в аббатстве. — Иван специально опустил глаза, чтобы не смущать девчонку. — Кажется, вы мне про него что-то рассказывали.

— Рассказывала? Я? Что-то не припомню…

— Впрочем, это не важно, — вполне светски улыбнулся молодой человек. — День сегодня и впрямь хоть куда… да и вообще, вся неделя. Пойду, пожалуй, пройдусь.

Поправив на голове шляпу, он поклонился и, повернувшись на каблуках, направился к выходу… Ну? Останови же! Ну!

— Месье Жан!

— А? — Юноша тут же обернулся. — Мне показалось, будто вы меня звали?

— Вы очень сейчас торопитесь, месье Жан? — В голосе Катерины зазвучали просительные нотки. Ага…

Иван поспешно устремил взгляд в потолок:

— Ну, вообще-то тороплюсь…

— Жаль…

— Но не так чтобы уж очень.

— Да?

— Точнее сказать, вообще не тороплюсь. А что?

— Просто я… я могла бы… Вы ведь просили посидеть с вами во дворике, месье Жан?

— Ах, да-да! Так вы согласны?

— Вы идите, а я захвачу вино и бокалы.

Они уселись на скамеечке в небольшом садике, на той самой, что сидели во время первой встречи, закончившейся жаркими объятиями. Нельзя сказать, чтобы Ивану не хотелось повторить произошедшее, но куда важнее было сейчас расспросить девчонку, да и вообще побольше узнать о загадочном господине Юбере. О нем-то как раз и зашел разговор — о ком же еще? Катерина как раз и начала первой — устремив очи долу, спросила, словно бы невзначай:

— Значит, ваши друзья свели знакомство с Юбером-привратником?

Иван хохотнул:

— Да уж, свели. Хороший, говорят, боец, да еще и образован. Непонятно, с чего бы такому человеку прозябать в служках? Он ведь мог бы составить себе неплохую карьеру в государственных органах.

Юноше стоило, чуть скосив глаза, бросить самый мимолетный взгляд на прекрасную собеседницу, чтобы тут же стала понятна причина столь странного поведения Юбера. Вот она, причина, — сидит сейчас на скамейке, краснеет да кусает губы! Дураку ясно…

— Оба моих приятеля сегодня приглашены к привратнику в гости, — ничуть не кривя душою, продолжал Иван. — Кстати, они рассказали ему, где живут, и упомянули про вас…

— Что?! — Девчонка аж подпрыгнула. — Про меня? И что же они сказали?

— Сказали, что у хозяина постоялого двора есть очень красивая племянница, которую зовут Катерина.

Молодой человек, конечно, не знал точно, упоминали ли о девушке Прохор и Митрий, но… если и не упоминали, то ведь вполне могли упомянуть, и именно в таком вот контексте.

— А Юбер, что сказал Юбер?

— Юбер? А, привратник… Беседовал с ними о поэзии и искусстве.

— А…

— Ах, ну да. О вас тоже упоминал, причем с явным одобрением и — я бы сказал — с грустью.

— Что вы говорите, месье Жан!

— Да-да, — продолжал нагло врать Иван. — С грустью. Очень, говорит, хорошая девушка, эта Катерина, жаль только нечасто заходит.

— Нечасто захожу?! О! — Катерина вдруг обхватила голову руками с такой силой, что побелели пальцы, а у Ивана появились серьезные опасения за целостность ее черепа — как бы не раздавила. — Так он же сам, сам… Так, значит… И отец Урбан, он вчера заходил, сказал, чтоб я… О, Боже… — Девчонка уронила голову на руки и зарыдала.

— Ну, вот, — искренне огорчился ее собеседник. — Опять слезы! Ну что вы, девушки, за народ такой? Хлебом не корми — дай поплакать! Ну-ну, не печальтесь, Юбер о вас все время говорит, прямо не умолкая…

— А отец Урбан… — рыдая, простонала девушка. — Он вообще вчера сказал, чтобы я убиралась из городка — и чем скорее, тем лучше. А Юбер — он так сказал — вскоре станет послушником, а затем — и монахом. О, горе мне, горе!

— Да не реви ты! Ну! — Повернувшись, Иван сильно тряхнул девчонку за плечи. — Так этот отец Урбан, он, значит, вчера приходил?

— Угу. — Катерина кивнула, размазывая по щекам слезы.

— А что же ты про него не сказала, когда я спрашивал? Забыла?

— Да не забыла… Он ведь ко мне приходил, а не к вам.

— И что, сразу тебя отыскал? — настойчиво допытывался Иван.

— Ну, не сразу. — Девчонка постепенно успокаивалась. — Я как раз убирала в комнатах… Ну да, в вашей и была, когда туда заглянул отец Урбан. Он еще разрешил мне убрать четвертый этаж, а сам там сидел, у вас, ждал — в таверне-то невместно монаху.

— Ах, вот оно что, — нахмурился молодой человек. — Значит, отец Урбан. И он посоветовал тебе убираться?

— Он… именно это и посоветовал. И еще добавил, что привратник Юбер очень рад этому будет.

— Тихо, тихо! — Увидев, что девушка вновь собирается плакать, Иван шустро подал ее бокал вина. — На-ка вот, выпей… Во-от, молодец, так-то лучше. Слушай-ка, Катерина, а чего ты слушаешь разных уродов? Мои друзья о Юбере совсем другое рассказывали.

— Но ведь отец Урбан… Он ведь говорил правду. Что Юбер узнал, что я со многими уже переспала, что это ему, конечно же, не понравилось, что он видеть меня не хочет… Верно все, верно. Да, я была неверна…

— Но ведь Юбер тебе не муж!

— Но девушек осуждают за подобные вещи.

— А тогда почему за то же самое никто не осуждает мужчин?

— Ну… не знаю, — честно призналась девчонка. — Что же мне теперь делать? Уйти? — Она тяжко вздохнула. — А ведь, наверное, придется…

— А давно ты знакома с Юбером?

— Да, верно, года два. Ну да, он как раз появился в аббатстве два года назад. И мы… и мы познакомились… Да, я встречалась со многими… Но теперь поняла, что люблю только его! Только его… — Катерина вновь всхлипнула.

— Э-эй! Только не вздумай тут опять разводить сырость… Вот что! А напиши-ка ты письмо этому своему привратнику!

— Письмо? — В темных заплаканных глазах девушки вспыхнули искорки заинтересованности. — А что? Неплохая идея. И напишу! Сейчас вот пойду и напишу.

— Давай-давай, — подбодрил Иван. — Все напиши — и о том, что любишь и что жить без него не можешь, а главное, об этом поганце-монахе не забудь, как его?

— Отец Урбан.

— Во-во! Побыстрее пиши, Прохор с Митькой в гости к Юберу пойдут — передадут. Да и вообще, я бы вам, может быть, посоветовал свалить отсюда куда-нибудь подальше. Ну, скажем, в Испанию.

— В Испанию? Да ведь у меня там дальняя родня!

Каморка привратника Юбера располагалась в западной части монастыря, у ворот, прямо под тяжеловесными апартаментами, выстроенными когда-то знаменитым аббатом Робером де Ториньи, и представляла собой небольшую комнатку с полукруглой стрельчатой аркой и высоким сводом. Именно в ней, угощаясь свежим сидром, и сидели сейчас недавно пришедшие гости — Митька и Прохор.

— Ох и ядреный у тебя квасок, Юбер! — крякнув, похвалил Прохор и, повернувшись к дружку, добавил: — Смотри, Митька, много не пей, а то запьянеешь.

— Поучи тещу щи варить. — Митрий засмеялся, показав мелкие ровные зубы, и уже попытался было задать какой-нибудь очередной умный вопрос, да Прохор вовремя пихнул его локтем, попросив хозяина показать пару ударов.

— А вот, выйдем-ка из-за стола! — явно обрадовался привратник.

Прохор тоже был доволен, в конце концов, именно за этим он сюда и пришел. Оба бойца отошли к стенке, и Юбер продемонстрировал ряд ударов левой — правая рука его пока еще не очень слушалась.

— Вот — раз! А потом снизу вверх — опа! А дальше…

Митька заскучал, от нечего делать разглядывая каморку. Толстые голые стены, два небольших окна, арка. Отрок покрутил головой, силясь усмотреть что-нибудь этакое, необычное, что можно было бы, наверное, предположить, исходя из познаний хозяина, ну, например книги или чернильница с пером. Ан нет, ничего подобного не наблюдалось, ну, разве что на первом этаже, в спальне. Туда-то бы Митрий с любопытством заглянул незаметненько, да вот незадача — бойцы-то как раз и переместились к лестнице.

— Ну, вы тут занимайтесь, — выйдя из-за стола, разочарованно промолвил Митрий. — А я у ворот постою, подышу воздухом.

— Давай. — Прохор махнул рукой и улыбнулся. — Только недолго.

— Да уж не заблужусь, не переживай.

Поднявшись на террасу, отрок некоторое время любовался морской гладью, после чего спустился по лестнице обратно к воротам. Сквозь распахнутое окно на втором этаже отчетливо доносились все комментарии кулачников:

— А ты ему так — слева… А если он так… ты вот этак…

Ох, и не надоест же им!

Митрий вздохнул, потянулся, снова посмотрел на окна… и еще раз, уже более пристально. Нет, тут явно была какая-то несуразица, с этими окнами, вернее — с этажами. Внимательно всмотревшись в узкий фасад пристройки, юноша мысленно разделил ее на несколько примерно равных частей — получилось почему-то три. Верхний ярус занимали комнаты аббата, средний — с распахнутыми ставнями окон — каморка привратника. Однако оставался еще и третий ярус, самый нижний, вообще без окон… впрочем, нет, маленькое оконце имелось, скорее даже не оконце — вытяжка. И что там такое? Подвал? Склад?

Пока Митька разглядывал здание снаружи, внутри, в каморке, похоже, прекратили обсуждение приемов, притихли… и вдруг зачитали молитвы. Ну да, молитвы, Митька хорошо различил слова — «Мизерере меи, Деус», переводимые с латыни как «Помилуй меня, Господи». Судя по глуховатому голосу, молитву читал привратник… ну а кто же еще, Прохор, что ли?

Усмехнувшись, юноша поднялся по лестнице и заглянул в дверь:

— Молитесь?

— С чего ты взял?

Оба — Прохор и Юбер — с самым довольным видом, не торопясь, потягивали сидр из больших деревянных кружек. Однако ведь Митрий явственно слышал… Показалось? Да нет…

— Ну, чего встал? Проходи, пей.

— Спасибо. — Поблагодарив, юноша задумчиво выцедил кружку.

У привратника друзья просидели примерно до обеда и, уговорившись встретиться здесь же завтра, распрощались с гостеприимным хозяином.

Погода портилась прямо на глазах: небо быстро затягивали разноцветные тучи — изумрудно-зеленые, темно-фиолетовые, малиновые, — за которыми опасливо спряталось сиявшее с самого утра солнце. На камни мостовой упали первые капли, громыхнул гром, и тут же ударил ливень! Слава Богу, приятели успели вовремя укрыться под какой-то аркадой.

А дождь колотил все сильнее, разбиваясь о скользкие камни сверкающей радугой брызг. Блистала молния, раскатами прокатываясь по небу, грохотал гром; редкие прохожие торопливо крестились и спешили поскорее убраться с улицы. А по мостовой… по мостовой текла самая настоящая река — бурная, темно-коричневая, грязная.

— Ну и ну, — с опаской глядя на небо, посетовал Митрий. — Эх, и попали же мы с тобой, Проня!

— Это еще не попали, — усмехнулся тот. — Успели, вон, спрятаться… Э, смотри-ка, кто-то еще сюда бежит! Босиком! А вымок-то весь, бедолага…

— Да это же Жано! — присмотревшись, узнал Митька.

И в самом деле, юный оборванец со всех ног мчался под арку. Добежав, перевел дух, выругался и, увидев знакомые лица, радостно улыбнулся:

— Ну и дождина, клянусь Пресвятой Девой! Давненько такого не было.

Вода стекала с парня ручьем, начиная с черной, с оборванными опущенными полями шляпы и копны спутанных длинных волос, однако в серых глазах блестел задор, видать, не очень-то напугал Жано этот дождик.

— Ты бы снял одежку-то, выжал, — посоветовал Митрий, на что оборванец лишь покрутил головой:

— Зачем? Дождь-то теплый — заодно и помоюсь, а потом уж на солнышке высохну. А вы как здесь? Гуляли?

В ожидании окончания ливня Жано явно был настроен поболтать, чем тут же воспользовался хитрый Митька:

— Жано, а ты привратника Юбера давно знаешь?

— А что вам до него? — настороженно переспросил гаврош.

— Так он же теперь наш друг! Ты не знал?

— Н-нет. — Мальчишка быстро вскинул глаза. — А что, вы все-таки подружились?

— Как раз от него сейчас и идем, от Юбера, — подбоченился Митрий. — Были в гостях. Завтра снова пойдем… можешь и ты зайти, коль Юбер тебя жалует.

— Забавно, — неожиданно улыбнулся Жано. — Были вроде враги, бились друг с другом и вот — на тебе, подружились.

— Юбер — хороший человек, — одобрительно заметил Прохор. — Рад, что мы с ним познакомились.

— Вы иностранцы? — Юный клошар с любопытством прищурил глаза.

Митрий шмыгнул носом:

— А что, заметно?

— У тебя — нет. — Жано покачал головой, от чего во все стороны полетели брызги. — А вот он…

— Я — поляк, — усмехнулся Прохор.

— А вообще, мы учимся в университете. В Сорбонне. — Митрий горделиво приосанился.

— В университете?! — присвистнул Жано. — Ну, надо же! То-то я и смотрю — с чего б это вы с Юбером спелись? Он ведь тоже из бывших студентов, ученый. Иногда такое рассказывает… земля говорит — шар! Слыхали?!

— Само собой.

— А я его спрашиваю, ежели земля — шар, так отчего ж тогда люди с нее не сваливаются? А он только смеется.

— Что земля — шар, это еще полдела, — усмехнувшись, заявил Митрий. — А вот не рассказывал ли Юбер, что она вращается вокруг солнца, а не наоборот, как это многим кажется?

— Земля? Вокруг солнца? — Оборванец был поражен. — Да быть такого не может! Хотя, да, помнится, Юбер как раз что-то подобное и говорил. Неужто такому в университетах учат?

— Ну, не во всех. — Митрий передернул плечами. — И не всех, только особо одаренных, как вот мы с Прохором. Хороший парень Юбер, только вот почему-то слишком часто молится, грехи, что ли, замаливает?

— Часто молится? — Жано недоумевающе хлопнул ресницами. — Вот уж чего не замечал, того не замечал. Юбер и к мессе-то редко ходит, говорит, что некогда.

— А ты частенько к Юберу захаживаешь?

— Да так, иногда. — Мальчишка неожиданно вздохнул. — Обычно зимой. Он меня не гонит, подкармливает, когда паломников мало. Да и самому веселей, у нас ведь здесь очень скучно, особенно в холодные да дождливые времена.

— И давно ты здесь, на горе?

— Лет с пяти, — пожал плечами Жано. — Меня тетка сюда привела… тут и бросила. А раньше мой отец жил в Лионе, и дед там же жил. Они были нищими — отец и дед, и, говорят, прадед. Прадед просил милостыню у городского собора, выстроил хороший дом, дед потом пристроил к нему еще один этаж, а отец и все мои родичи умерли от чумы. Дом за долги забрали… Не повезло. А ведь как хорошо жили! Ничего, я здесь тоже деньги откладываю — когда-нибудь куплю дом.

— Дом? — удивился Митрий. — А что, так много подают?

— Как когда, — философски заметил оборванец. — В теплые времена — не жалуюсь.

— А что Юбер, он давно здесь?

— Да года два уже. Он очень хороший человек, очень.

— И — наш друг, — с улыбкой поспешил добавить Прохор.

Ливень между тем прекратился так же внезапно, как и начался, поднявшийся верховой ветер утащил за горизонт тучи — изумрудно-зеленые, темно-фиолетовые, малиновые, и на чисто вымытой сверкающей лазури неба вновь засияло солнце.

— Ну, вот и славно, — довольно улыбнулся Жано. — Пойду на террасу, обсохну.

— Придешь завтра к Юберу?

— Может быть, и приду.

Махнув рукою, гаврош, поднимая ногами брызги, пошлепал к лестнице прямо по лужам и мокрой от дождя мостовой. В лужах радостно отражалось солнце.

Иван был теперь рад, что не успел передать ребятам письмо, написанное Катериной для Юбера. Чем дальше, тем сильнее интересовал его этот странный привратник, особенно в свете новых, сообщенных Митрием сведений.

Оказывается, привратник Юбер хорошо знаком с гелиоцентрической системой мира. Это первое. И не очень-то часто посещает мессу. Это второе. Значит, он вовсе не является ревностным католиком — и это третье.

Тогда вопрос — кто читал молитву? А тот, кто содержится в подвале, под каморкой привратника! Узник! Вот он, тридцать третий обитатель аббатства! Ну, больше-то некому, если все это не почудилось Митьке. И — судя по молитве — этот томящийся в темнице узник как раз добрый католик, в отличие от того же Юбера.

Зачем католическому аббату держать в заключении доброго католика? За какие такие провинности? Юбер, привратник Юбер — вот ключ к этой тайне. И что про него известно? Появился в аббатстве два года назад. Отличный кулачный боец. Умен. Хорошо образован. Явно не фанатик католической веры. Гугенот? Вряд ли, слишком любит славу: не любил бы, не бился — это грех. И еще — Юбер явно неравнодушен к Катерине, чем можно — и нужно — воспользоваться.

— Да вообще-то с появлением Юбера здесь, в монастыре, думаю, тоже не все чисто, — положив на спинку кровати обутые в башмаки ноги, задумчиво заметил Митрий. — Он ведь явно учился в университете, может быть, даже в Париже — слишком уж жадно про него слушал. И что-то такое произошло два года назад, что-то такое случилось, что заставило Юбера бежать из столицы и скрываться теперь здесь. Полагаю, что Юбер — вовсе не настоящее его имя.

— Так ты думаешь, привратник — аристократ? — Иван повернулся к приятелю.

— Все говорит именно об этом! И его манеры, и образование, и… Ну, если Юбер и не из древнего аристократического рода, то точно уж — дворянин, какой-нибудь барон или шевалье.

— Или — полунищий экюйе.

— Может быть, и так.

— Однако — кулачные бои… Как-то это не очень-то вяжется с обликом дворянина. Вот если б фехтование… — Покачав головой, Иван посмотрел на свою шпагу, что висела на перевязи, небрежно переброшенной через высокую спинку кровати. — И все же ты во многом прав, Митрий. Интересно, что же такое случилось в Париже два года назад?

— А давай у Жан-Поля спросим! — тут же предложил Митька. — Он, кстати, где? Опять подался к своей мадам?

— А то к кому же? Но скоро должен прийти.

Нормандец вернулся к вечеру — как и в прошлый раз, довольный и сияющий, словно молодой месяц. Оказывается, из-за него мадам-коммерсантка изменила свои планы и задержалась в городке лишний день.

— Сняла целый этаж у Этьена, — радостно похвастал Жан-Поль. — Это шикарная такая гостиница у самых ворот.

— Что ж ты там не остался?

— Да дела… Не у меня, у нее. Но ближе к ночи пойду. Сейчас вот, только переодену рубаху.

Иван с Митькой переглянулись.

— Пока не ушел, скажи-ка — не произошло ли чего-нибудь необычного в Париже два года назад?

— Два года назад? — недоуменно переспросил нормандец. — В Париже? Необычное? Гм… Дайте-ка вспомнить…

Он так и не вспомнил ничего путного, и приятели разочарованно улеглись подремать до ужина. Жан-Поль надел новую кружевную сорочку, колет, прицепил на роскошной перевязи шпагу и, пристроив на правое плечо легкий щегольской плащ, вылетел из комнаты на крыльях любви.

— Ну, наконец-то ушел, — потянувшись, смачно зевнул Митрий. — Вертится тут, поет, свистит, спать мешает. Хорошо Прохору — дрыхнет себе, забот не зная, а я вот так не могу.

Поворочавшись, Митька поудобнее взбил подушку и только закрыл глаза, как внизу, с лестницы, вдруг послышался топот.

— Ну, кого еще черт несет? — страдальчески поморщился отрок.

Дверь распахнулась.

— Эй, парни!

На пороге стоял Жан-Поль.

— А ведь вспомнил, что такого необычного случилось два года назад в Париже. То же самое, что было чуть не произошло с нашей помощью, — покушение на короля! И как раз два года назад казнили главу заговорщиков — истового католика и блестящего аристократа Бирона, маршала Франции! Причем ходили упорные слухи, что кое-кому из его свиты удалось ускользнуть.

 

Глава 16

Часовня Святого Обера

Август 1604 г. Мон-Сен-Мишель

Маршал Бирон! Вот это была новость. Словно обухом по голове. Значит, привратник Юбер, как и следовало ожидать, никакой не привратник, а самый что ни на есть истовый заговорщик! Если это правда было так.

— А вдруг — нет? — засомневался Митрий. — Вдруг привратник тут ни при чем? Да и вообще, если даже он уцелевший заговорщик — нам-то что с этого? Сможем надавить? Сомнительно.

— Лишних знаний не бывает, Митя, — поднимаясь с кровати, наставительно заметил Иван. — И все же, думаю, мы сможем это как-то использовать… как, впрочем, и не только это.

— Как?

— Пока еще не придумал.

Иван не спал почти всю ночь, несколько раз будил Митьку — ум хорошо, а два лучше, — а к утру растормошил и Прохора, четко указав, что каждому из парней делать. Заверив, что все будет исполнено, как надо, Прохор снова повалился спать, да так и продрых почти до обеда — как раз до того времени, когда пришла пора идти в гости к привратнику.

Погода стояла солнечная, но по краям неба ходили грязно-белые перистые облака и небольшие зеленовато-голубые тучки, явно грозившие дождиком. Хотя, с другой стороны, их вполне мог разнести ветер. Несмотря на светившее в небе солнце, с моря тянуло прохладой, и Митрий поплотнее закутался в плащ — не хватало еще простудиться.

Юбер встретил друзей всегдашней своей улыбкой.

— Нет-нет, — с порога засмеялся Прохор. — Не надо нас угощать, сегодня наша очередь. — Он выставил на стол залитый сургучом кувшинчик.

— Из подвалов дядюшки Шарля, — довольно потерев руки, подмигнул Митрий. — Так сказать, на прощание.

— Уже уезжаете? — Привратник вскинул глаза. — Жаль. Нечасто приходится общаться с приличными и знающими людьми. Что же касается вина — с удовольствием с вами выпью. Особенно если оно и в самом деле из подвалов старины Шарля. Кстати, как он?

— Ничего, на жизнь не жалуется. — Прохор ловко откупорил сургуч.

— А его племянница, Катерина? — тихо поинтересовался Юбер. — Вы ее видели?

— Каждый день видим. — Митрий усмехнулся и вдруг хлопнул себя по лбу. — Ба! Ведь чуть было не забыл! Она тут передала для тебя кое-что… Узнала, что мы идем к тебе…

— Передала?!

— Вот! — Юноша протянул привратнику сложенный «ин кватро» листок, перевязанный желтой шелковой лентой.

Юбера охватило волнение, явно заметное гостям. Взяв послание дрожащими руками, он развязал ленту и, раскрыв листок, принялся быстро читать, то и дело сдувая падавшую на лоб прядь.

— Я сейчас вернусь, друзья мои! — Прочитав письмо, он сунул его за пазуху и быстро выбежал прочь.

— Ну, вот, — удовлетворенно кивнул Митрий. — А ты говорил — не сработает!

Опустившись на коленки, он проворно отвернул циновку, увидев под ней запертый на задвижку люк из крепких дубовых досок.

Ага!

Отодвинув запор, отрок заглянул в люк:

— Слава Иисусу!

— Слава, — послышался глуховатый отблеск. — Вас послал аббат?

— Нет, мы из ордена Иисуса. Читай!

С этими словами Митрий бросил в подвал вытащенный из кошеля свиток и, захлопнув люк, с помощью Прохора быстро накрыл его циновкой. И вовремя! Запыхавшийся, в каморку вбежал привратник.

— Я видел ее, видел! — взволнованно поведал он. — Она махала мне рукой. Стояла в красном плаще, как и написано… Ох, отец Урбан, какой же ты подлец! Боже, как долго я… Выпьем же, друзья, выпьем — есть повод!

— С удовольствием, — кивнул Митрий. — Затем и пришли.

Не успели они распить и половину кувшина, как в дверь каморки просунулась чумазая рожица юного оборванца:

— Можно к тебе, Юбер?

— А, — с улыбкой обернулся привратник. — Конечно заходи, Жано. Чего спрашиваешь? Хочешь вина?

— Хочу. — Мальчишка кивнул. — Но я не за этим. Вот! — Он протянул привратнику… очередное послание. — Один человек просил передать. Сказал, что это очень важно для тебя.

— Что за человек, когда?

— Только что, у Королевских ворот. Кто — не знаю, он прятал лицо.

— Боже! — Быстро прочитав письмо, Юбер потемнел лицом. — Они все узнали… Боюсь, друзья мои, мы не сможем с вами посидеть до вечера. Возможно, у меня будет важная встреча.

— Что-то случилось? — поинтересовался Митрий. — Может, мы чем-то можем помочь?

— Что? О, нет, нет… Спасибо.

— И все же, ты всегда можешь рассчитывать на нашу поддержку! Жаль, что мы завтра уедем.

— Уже завтра? Действительно жаль. Что ж, прощайте. Очень рад был знакомству.

— Мы тоже.

Вечер выдался тревожным — уже с полудня резко потемнело, и маленькие облака слетелись в большую тучу. Дождя, правда, не было, но на горизонте, меж небом и морем, уже полыхали зарницы.

Порыв ветра едва не сорвал плащ, когда Иван поднимался по лестнице к главным воротам аббатства. Оглянувшись на пустынную улицу, юноша улыбнулся собственным мыслям и, выдохнув, постучал.

— Вы Юбер, привратник?

— Да… Прошу вас…

Иван перевел дух. Слава Богу — письмо подействовало! Не зря они с Митькой предположили в привратнике дворянина, католика-заговорщика. Как говорится, не в бровь, а в глаз.

— Вы получили мое письмо, месье… не знаю, как вас лучше называть? — войдя в каморку, поклонился Иван.

Привратник усмехнулся:

— Называйте как прежде, месье Юбер.

— Как изволите.

— Почему вы решили предупредить меня о королевских шпионах? — тщательно прикрыв дверь, быстро спросил Юбер. — Я вижу вас в первый раз.

— Я вас тоже. — Иван улыбнулся. — Однако я хорошо знал господина Бирона. Этот достойный человек когда-то очень помог мне.

— Как вы узнали, что я здесь? — продолжал допытываться привратник.

— Аббатство. — Молодой человек меланхолично пожал плечами. — Клир маленький, ничего не скроешь.

Юбер задумчиво пощипал подбородок:

— Я так и предполагал. Наверняка отец Раймонд проговорился… Впрочем, не суть. Кстати, через достойных доверия лиц друзья предупреждали о том, что по всей Нормандии рыщет гнусная ищейка Дюпре. Я ждал его, но почему-то пока еще не дождался.

— Пожалуй, я оказался быстрее, — кивнул Иван. — Что ж, засим позвольте откланяться.

— Спасибо за предупреждение. Вы, вероятно, рисковали, предупреждая меня… — Привратник пристально посмотрел прямо в глаза гостю. — Может быть, я могу вам чем-то помочь?

— Можете. — Молодой человек не отвел взгляда. — Мне нужен брат Гилберт!

— Кто-о?!

— Или — брат Жильбер, безразлично, как называют того, кто спрятан прямо под вами.

— Этот иезуит? — Юбер казался не на шутку удивленным. — Но зачем он вам? Признаюсь, меня терзал тот же вопрос, когда отец Раймонд велел его задержать. Никак не могу понять — в чем смысл ссориться с иезуитами?

— Мне просто нужно его кое о чем расспросить, — признался Иван. — Что же до аббата, то, думаю, он просто не знал, что с этим пилигримом делать. Вот и велел придержать. Так, на всякий случай.

Искра подозрительности вдруг промелькнула в темных глазах привратника. Подойдя к двери, он немного постоял и мягко, по-кошачьи, повернувшись, быстро спросил, знает ли Иван некоего господина Равальяка.

— Франсуа? — тут же переспросил молодой человек. — Да, он был один из тех, кто просил меня предупредить вас.

Привратник облегченно рассмеялся:

— Рад, что вы, кажется, и впрямь тот, за кого себя выдаете.

— Гм, — хохотнул Иван. — Интересно, а за кого я себя выдаю?

Оба посмотрели друг другу в глаза и снова расхохотались, а Иван так еще и мысленно поблагодарил Бога за то, что вчера дотошно расспросил Жан-Поля обо всех его знакомых аристократах, известных своими радикально-католическими взглядами. Равальяк оказался одним из них.

— Что ж, если хотите переговорить, — извольте. — Откинув циновку, Юбер поднял в полу люк. — Только прошу вас, быстрее — мне еще нужно придумать, что делать.

— А что тут думать? — искренне удивился гость. — Садитесь на любое подвернувшееся судно да плывите себе в какой-нибудь испанский порт. Думаю, годик-другой вы там отсидитесь.

— В Испанию? — Привратник вздрогнул. Еще бы не вздрогнуть, ведь именно в эту страну, к дальним родственникам, и намеревалась уехать Катерина, о чем — по просьбе Ивана — и упомянула в письме.

— Ладно, об этом еще подумаю… — Юбер нагнулся к подвалу. — Эй, брат Жильбер! Не хотите ли немного размяться?

— Можно и размяться, — донесся из подвала глухой голос. — Если принесете лестницу.

— Помогите! — обернулся привратник и вместе с гостем опустил в узилище длинную деревянную лестницу, торчащие концы которой тут же задергались под тяжестью узника. Наконец над полом показалась лысая как колено голова. Бледное вытянутое лицо с квадратным подбородком, крупный, с горбинкой нос, тонкие, брезгливо поджатые губы… А этот монах — брат Жильбер — судя по всему, довольно силен! Ишь, как под рясой топорщатся мускулы!

— Спасибо за вино, брат Юбер, — выбравшись, первым делом поблагодарил узник. — Ну, и за то, что позволяли меня изредка навещать послушнику Грегуару.

— Полноте, — отмахнулся привратник. — Самому было интересно послушать, как вы с садовником обсуждаете преимущества разных сортов роз. Нет, в самом деле… Да, к вам тут гость…

— Вижу, — присаживаясь за стол, хмуро кивнул монах. — Кто вы, месье, и что хотите от бедного странника?

— Меня прислал синьор Рангони, — глядя ему прямо в глаза, тихо промолвил Иван. И дальше сказал уж совсем загадочно: — Вы должны вернуть то, что должны были хранить.

Впрочем, брат Жильбер его отлично понял.

— Что ж. — Встав, он развел руками. — Значит, уже пришло время. Э… эта вещь зарыта в отдаленном месте… Я мог бы показать, но…

— Идите, брат, — неожиданно заявил Юбер. — Только постарайтесь не привлекать излишнего внимания.

— Но…

— Идите и… прощайте. Я тоже решил уйти и не намерен терять ни минуты.

— Спасибо, брат! — взволнованно перекрестил привратника узник. — Я знал, что мы с тобой близки в вопросах веры. Слава Иисусу!

— Аминь.

Они вышли все трое, разом. Первым шагал монах, за ним — Иван, ну а привратник остановился на ступеньках, ему-то было надобно совсем в другую сторону.

— Прощайте! — Юбер помахал рукою. — И да хранит вас Святая Дева!

— И тебя, — обернувшись, прошептал Иван… и вздрогнул. Показалось, будто в окне комнаты настоятеля что-то блеснуло. Золотое распятие? Бокал? Или — подзорная труба?! Да нет, скорее уж просто блик от стекла.

— Побыстрее, месье, — оглянувшись, позвал бывший узник. — Хотелось бы добраться до места до темноты.

— Бегу, бегу, брат Жильбер! — Крикнув, Иван резко прибавил шаг.

Часовня Святого Обера, выстроенная на сколе в северной конечности острова, казалось, вырастала прямо из пенной туши прибоя. В небольшое, сложенное из плоских серых камней строение вела тропинка, идущая из монастырского сада. Место было безлюдное, удаленное, да и смотрелось вполне мрачно, особенно сейчас, на темно-зеленом фоне бушующего моря.

Закладывая уши, дул ветер, швыряя в лица путников холодные соленые брызги. Ни Иван, ни брат Жильбер не обращали никакого внимания на разбушевавшуюся природу. Монах шагал первым, и порывы ветра трепали его рясу, словно стараясь сорвать ее и унести далеко в море.

По узенькой лестнице Иван вслед за монахом поднялся на небольшую площадку перед часовней. Окруженная невысоким парапетом, площадка эта круто обрывалась в море. Да, и в самом деле неплохое местечко для того, чтобы что-нибудь спрятать.

— Здесь.

Остановившись у полукруглых дверей часовенки, брат Жильбер обернулся и, ухмыльнувшись, вскарабкался на парапет. Завозился — насколько смог определить Иван, пытаясь вытащить из кладки какой-то камень. Дело не ладилось, впрочем, монах, судя по всему, не собирался сдаваться, а действовал вполне уверенно, правда, скоро утомился, присел, свесив с парапета ноги. Улыбнулся, закричал, пересиливая вой ветра:

— Плохо идет. Замуровывал-то на совесть!

— А?! Что?! — Иван не расслышал и подошел ближе.

— Говорю, можешь помочь, если хочешь! — прямо в ухо заорал брат Жильбер. — Вообще-то лучше сходить за ломом.

— Шпага подойдет?

— Нет, лучше положи ее к порогу, чтоб не мешала.

— Какой камень? — Юноша вскочил на парапет.

— Седьмой от угла. На высоте вытянутой руки.

— И угораздило же! — пытаясь расшатать кладку, выругался Иван. — Вот уж действительно — на совесть.

— Старался…

Кругом стало темнее, и ветер завыл с новой силой. Иван старался не смотреть вниз, где прямо под ногами, средь острых черных камней, яростно бушевала стихия. Вытянув руку, он еще раз осторожно шатнул камень. Кажется, поддался… Ну да! Прямо над головой сверкнула молния.

Обрадованный, Иван обернулся… И резко прижался к стене, уклоняясь от длинного ножа в руке брата Жильбера!

— Ах, так…

— Проклятый еретик! — Монах отпрянул, но явно намеревался, повторив выпад, сбросить юношу с парапета. — На! Получай!

Острое лезвие ножа крест-накрест разорвало ткань камзола.

Не дожидаясь новой атаки, Иван ударил монаха ногой в лицо и спрыгнул на площадку перед часовней. Шпага! Вон она, успеть бы добраться… Не успел — враг оказался хитрее. И вот уже в его правой руке хищно дернулся тонкий блестящий клинок, в правой же по-прежнему находился нож. Лысое окровавленное лицо монаха с глумливым оскалом и горбатым носом показалось маской смерти!

Вжик!

Иван присел вниз, пропуская над собою клинок, и сразу же дернулся влево, ощутив, как острие шпаги задело кладку. Оп! Не дожидаясь, когда разъяренный монах повторит атаку, юноша рванулся в сторону. Жаль, что еще недостаточно стемнело и все его маневры были хорошо видны прямо как на ладони. Пока спасало лишь то, что враг недостаточно уверенно владел шпагой, вернее — тандемом шпага — кинжал.

Сорвав с себя плащ, Иван быстро обмотал им руку — хоть какая-то защита. По ней и пришелся быстрый вражеский выпад — монах ударил плашмя, словно саблей, а в данном случае лучше бы было колоть… Да и позабыл о ноже! А ведь им… Эх, вот незадача — вспомнил!

Словно сверкнула молния… так ведь и сверкнула — даже две: одна — в небе, другая — перед глазами Ивана. Выпад! Вспышка молнии… Расширенные от ненависти зрачки! Хриплое дыхание… Хрипишь? Значит, утомился. А что, если уйти влево? Оп! Иван резко бросился в сторону — и наткнулся на стену часовни. Не рассчитал. Снова сверкнул клинок! Отбивка — не зря намотал плащ. Однако… Ах ты ж, черт! Сквозь пробитый резким ударом плащ юноша ощутил укол в руку. Достал-таки, проклятый монах, достал! С яростным воплем Иван рванулся вправо и — тотчас же — влево, словно живой маятник. Выпад! Уход влево. Удар! Уход вправо. Еще выпад… Эх, а ведь чертов монах зажал-таки его в угол! Ух, и корявая же у него ухмылка, так бы и саданул по зубам! Так-так… Отличная мысль! Теперь бы только ее исполнить, похоже, это будет последний шанс — раненая рука явно кровила, и Иван чувствовал, что теряет силы.

Вжик! Лезвие едва не обожгло глаза… Совсем плохо… Впрочем…

Издав жуткий вопль, юноша схватился за лицо и ничком повалился наземь… И тут же выпрямился, словно сжатая пружина! И — как учил когда-то Прохор — нанес удар кулаком в подбородок… Вот именно так — снизу вверх… Бац!

А вражина никак не ожидал подобного! Только ноги сверкнули над парапетом… И донесся жуткий крик.

И всплеск.

И все.

Да, похоже, что все.

Пошатываясь, Иван подошел к парапету, наклонился — и, конечно, ничего уже не увидел. Проклятый монах, видимо, утонул либо разбился о камни. С одной стороны, это, конечно же, хорошо, однако как же теперь узнать, где ларец? Да, задача… Надо будет хорошенько подумать, где он может быть спрятан. Может, и впрямь — здесь, в часовне?

Юноша подергал дверь — заперта. А где же ключ? Вероятно, у отца Раймонда. Что ж, что-нибудь обязательно нужно придумать, обязательно нужно, обязательно…

Поддерживая раненую руку, освещаемый вспышками молний, Иван прошел по площадке и спустился по узенькой лестнице в монастырский сад. И снова сверкнула молния и ударил гром. А внизу, совсем рядом, бушевали волны.

— Хорошо, — убирая подзорную трубу, удовлетворенно кивнул стоящий на террасе аббат, отец Раймонд. — Очень хорошо, брат Николя! — Он обернулся к архивариусу. — Просто отлично. Чертов иезуит теперь кормит рыб и, заметьте, отнюдь не по нашей милости.

— Слава святому Оберу, — улыбнулся брат Николя. — А что делать с тем настырным парнем?

— А ничего. — Настоятель задумчиво посмотрел в небо. — Пока — ничего, просто посмотрим. В конце концов, этот прыткий молодой человек разом избавил нас от обеих проблем — и от иезуита, и от привратника.

— С Божьей помощью, святой отец, с Божьей помощью.

— И немножко — с нашей. — Отец Раймонд улыбнулся. — Хорошо, что я не внял твоему совету сразу же арестовать их всех. И что бы мы потом с ними делали? А так — все очень хорошо сложилось, и, главное, без всякого нашего участия. То есть я хотел сказать — почти без участия… — Аббат немного помолчал, а потом вдруг улыбнулся еще шире. — Да, брат Николя, передай поставщикам камня — пусть спокойно исполняют контракт. Уж, смею думать, сейчас нашим коммерческим отношениям ничего не угрожает. Славно, брат Николя, ах, как славно!

— Слава святому Михаилу!

— Аминь, брат, аминь… — Настоятель повернулся к церкви, но вдруг остановился, жестом подозвав отошедшего архивариуса. — Да, вот еще что, брат Николя. Этот прыткий молодой человек, который сейчас рыщет внизу по нашему саду. Он ведь наверняка возвратится к друзьям на постоялый двор. А у нас там есть кто-нибудь?

— У старика Шарля?

— Ну да, у него.

— Я совсем недавно на всякий случай отправил туда Жано.

— Ах, Жано! Занятный парнишка. И, я бы сказал, подающий большие надежды. Очень большие, любезнейший брат Николя!

Прямо над колокольней аббатской церкви снова сверкнула молния, ударил гром, и — наконец-то — из собравшихся туч с шумом обрушился ливень.

 

Глава 17

Bonne chance!

Август 1604 г. Мон-Сен-Мишель

— Уехала! Ушла! Уплыла! Покинула меня на старости лет!

Вопли дядюшки Шарля были слышны на весь постоялый двор. Сидевший на кровати Иван поморщился — Митька аккуратно перевязывал его руку чистой батистовой тряпицей.

— Терпи, терпи, — улыбнулся недоучившийся медик. — Еще повезло, что не задеты вены.

— Чего это там трактирщик разоряется? — зевнув, поинтересовался Жан-Поль.

— Так Катерина, племянница его, сбежала! — охотно пояснил Митрий.

— Сбежала? — Нормандец покачал головой. — Вот дура! Отказаться от такого наследства! Таверна, гостиница, сад — пусть даже и небольшой.

Иван ухмыльнулся:

— Не думаю, что Катерина покинула дядюшку безвозвратно. Любовь любовью, но она вовсе не так глупа, как ты думаешь. Красивые женщины вовсе не обязательно дуры, встречаются средь них и умные, и не так уж редко. Вообще, я давно заметил — женщины в большинстве своем намного умнее мужчин.

— Да уж, — грустно кивнул Прохор, видать, вспомнил свою зеленщицу… или кого другого? Честно говоря, и Ивану было кого вспоминать… Юная красавица Василиса ждала его в далеком далеке — на Тихвинском посаде. Молодой человек специально старался пореже вспоминать суженую, считая, что это непозволительно расслабляет сердце. Сегодня вот расслабился, обрадовался, что сейчас выполнит задание, — и на тебе, едва не погиб! Так что опасная эта штука — расслабленность.

Нерадостной была атмосфера в комнате, даже, можно сказать, грустной. Так, правда, и есть — досадно! Все уже считали, что грамоты вот-вот будут у Ивана, — а что получилось? Нечего и говорить, просчитались ребятки, просчитались. Ну да теперь чего горевать? Думать надо, что дальше делать.

— Садовник мне показался весьма подозрительным, — туго завязав бинт, почесал голову Митрий. — Ну, тот молодой послушник в аббатстве. Как он на нас смотрел! Прямо зыркал, словно мы сейчас украдем его любимый розовый куст!

— Садовник? — задумчиво переспросил Иван. — Садовник… Садовник… Садовник! Слушайте, а ведь о нем упоминал брат Жильбер, проклятый иезуит, надеюсь, покойный. Благодарил Юбера за то, что тот разрешал им изредка беседовать. Они, вишь, оба от роз без ума — садовник и иезуит.

Митрий неожиданно вздохнул:

— Роза — красивый цветок. А уж пахнет! Прямо, будто в раю.

— А ты где розы-то нюхал? — хохотнул Прохор.

— Да уж нюхал, — обиженно отмахнулся Митька. — Не о розах сейчас речь — о садовнике. Как бы его прищучить? Ведь грамоты явно спрятаны в монастыре и, я думаю, вовсе не в часовне Святого Обера… — Он посмотрел на Ивана. — Если бы там были грамоты, вряд ли б иезуит тебя туда повел.

— Все может быть…

— Да нет, вряд ли.

— Я, с вашего разрешения, посплю, — усмехнувшись, заявил Жан-Поль. — Вы все равно сейчас по-русски треплетесь, а я в нем ни бельмеса не понимаю.

— Ой, извини, Жан-Поль, — спохватился Иван. — Мы тут так, обсуждаем кое-какие свои делишки.

— Да уж вижу. — Нормандец кивнул на замотанную руку юноши. — Судя по ране — дуэль. А причина? Женщина?

— Она самая. — Иван рассмеялся.

— Жаль, меня в секунданты не взял!

— Так ты у своей мадам ошивался. Уж в следующий раз — обязательно.

Нормандец наконец отстал, завалившись спать; давно храпел и Прохор, лишь Митька не спал, верно, все думал, как ущучить садовника.

— Спи, Митрий. — Дунув, Иван затушил свечу. — Завтра будем думать — утро вечера мудренее.

Утром Иван проснулся от шума внизу. В таверне громко разговаривали, видно, что-то обсуждали — прислушавшись, юноша различил голос хозяина, дядюшки Шарля, и еще один незнакомый, женский.

Впрочем, не женский — спустившись, Иван увидел в таверне оборванца Жано.

— Добрый день, — приветствовал юноша. — Что случилось? Чего вы так орете?

— Жано вот пришел, рассказал последние новости, — обернувшись, пояснил трактирщик. — Ах, Катерина, девочка моя, с кем же ты связалась? — Он заломил руки. — Ну, сбежала, ладно, дело молодое, глупое. Но — хотя бы с дворянином или с каким-нибудь лавочником! А тут — с нищим привратником! О, горе мне, горе, на кого я теперь оставлю гостиницу и таверну? Она ведь мне как дочь была, Катерина. Думал — выдам замуж, зять при мне будет, внуки… Эх. — Дядюшка Шарль расстроенно махнул рукой.

— Так что, привратник тоже сбежал? — едва не зевнув, осведомился Иван.

Жано ухмыльнулся:

— Сбежал, и не только он.

— А кто еще-то?

— Да много.

— Много?!

— Значит — привратник Юбер, затем — один монах, тот, что томился за какие-то грехи в монастырском узилище, ну и еще садовник.

— Садовник?!

Иван медленно опустился на стул. Вот это была новость!

На шум явился и Митрий, и уж вдвоем они живо расспросили Жано, да мальчишка и сам не собирался молчать — его так и распирало от новостей. Оказывается, каждое утро садовник — молодой парень, послушник Грегуар — тщательно поливал розовые кусты, высаженные во внутреннем дворике, не ленясь таскать воду на этакую высотищу. Обычно с утра, после заутрени, его так и видели — на лестницах, с большим деревянным ведром. А вот сегодня — ни на утренней молитве его не было, ни в саду. Заглянули во дворик — мама родная, святой Михаил! Один из розовых кустов вывернут с корнем! А рядом с ним, на земле, валяется раскрытая шкатулка, красивая такая, резная — ну, естественно, пустая.

— Он, видать, прятал там какие-то сокровища, — почесав за ухом, азартно предположил оборванец. — Отец Раймонд приказал ревизию провести — хоть узнать, что этот негодяй послушник украл!

Выслушав мальчишку, Иван покачал головой:

— Ну и дела у вас в аббатстве творятся!

Довольный всеобщим вниманием, Жано горделиво выпятил грудь:

— И это еще не все!

— Не все?

— Монастырская лодка пропала! Ну, рыбацкий челн. Некоторые монахи вспомнили, что после всенощной садовник расспрашивал их о проходящих мимо острова судах.

— Ага! — прищурился Митрий. — Значит, на всенощной садовник был. Выспросил, что ему надо, да и был таков. Лодку-то наверняка он украл!

— Или — привратник Юбер. — Жано пожал плечами.

— Или — тот сбежавший монах, — как ни в чем не бывало промолвил Иван. — Ну, тут гадать нечего… Ты случайно не знаешь, Жано, что за корабли обычно проходят в заливе?

— А что тут знать-то? Из Сен-Мало в Шербур, разумеется. Или — в Гавр, в Антверпен, в Англию, но все равно через Шербур, его уж никак не миновать — по пути.

— И много здесь кораблей проходит? — быстро спросил Митрий.

— Как когда… — улыбнулся мальчишка. — Рыбаки про эти корабли все знают — какой да куда…

— Рыбаки… — задумчиво прошептал Иван. — Рыбаки…

— Ну, я пойду, пора, — вдруг засобирался Жано и, жадно выпив предложенный трактирщиком бокал вина, поспешно покинул таверну.

— О, Катерина, Катерина, — снова завел свою песню дядюшка Шарль. — И на кого ты…

— Что, даже письма не оставила? — хмуро поинтересовался Иван. — Не может такого быть, Катерина — добрая девушка.

— Письмо? — Трактирщик озадаченно почесал затылок. — А ведь об этом я не подумал! Ну-ка, поднимусь к себе, посмотрю…

Иван с Митрием переглянулись и тоже поднялись в свои апартаменты — будить приятелей. Впрочем, те уже встали.

— Чего там так орут-то? — натягивая камзол, буркнул Прохор. — Вот люди, прости Господи, — с утра уже скандалы устраивают.

— Дядюшка Шарль о племяннице своей кручинится — сбежала, дескать, не сказавши адреса.

И, словно бы в подтверждение этих слов, где-то совсем рядом, за дверью, послышался жуткий вопль.

— О боже! — покачал головой Иван. — Пойду, посмотрю — как бы наш хозяин с лестницы не свалился. А вы собирайтесь — сейчас идем на причал, к рыбакам.

Выйдя из комнаты, Иван едва не столкнулся с трактирщиком.

— О, месье Жан! — помахивая зажатым в руке листком, радостно завопил тот. — А вы ведь оказались правы насчет письма! Слава святому Михаилу — вот оно! Было приткнуто прямо над постелью, а я-то, старый дурень, и не заметил. Послушал, дурак, слуг, а те твердят в один голос — сбежала, мол, с монастырским привратником.

— Ну вот, видите! — Иван посторонился, пропуская хозяина вниз. — И что пишет?

— Пишет, что уехала ненадолго и вскоре обязательно вернется — чтоб я по этому поводу не печалился. А привратник, оказывается, вовсе и не привратник, а… Ой! — Трактирщик прикрыл рот ладонью. — О, Пресвятая Дева, хоть бы у них там все сладилось! Эх, хорошая новость, месье, очень хорошая!

— Сколько мы вам должны за постой, дядюшка Шарль? — вдогонку спускающемуся трактирщику закричал Иван.

— Да не так уж и много, — откликнулся тот. — А что, вы уже съезжаете?

— Да, пора и домой.

— Счастливого пути! А насчет оплаты — спускайтесь в таверну, разберемся.

Примерно через час постояльцы расплатились с трактирщиком и, ведя под уздцы лошадей, спустились по Большой улице вниз, к рыбацким причалам. Словно извиняясь за вчерашний ливень, нестерпимо сияло солнце. Отражаясь в оконных стеклах, оно растекалось по улице юркими желтыми зайчиками, забиралось на крыши домов и, спрыгнув в море, слепило глаза лодочникам.

Выглянув из-за угла, оборванец Жано проводил всю процессию до Королевских ворот и, шмыгнув носом, деловито побежал в аббатство. Бежал не по улице — коротким путем, узкими потайными лестницами. Миновав караульную, выбежал на террасу и рванул было к церкви, но увидал на пути отца Раймонда.

— О, святой отец…

— Тсс! — Аббат огляделся и негромко спросил: — Ну, как?

— Они забрали лошадей и пошли к причалу.

— Прекрасно! — перекрестился настоятель. — Как я и предполагал, как я и предполагал… — Он поднял глаза к небу. — О, святой Обер, спасибо, что избавил нас от слишком хлопотных гостей. И, главное, ото всех разом.

Темно-голубые волны с шумом разбивались о камни, остро пахло тухлой рыбой, морской капустой, еще какими-то водорослями. Митрий даже поморщил нос, отвернулся, дожидаясь, когда Иван закончит беседовать с рыбаками. Отрок прислушался — ветер приносил слова и отдельные фразы:

«Сен-Мало», «Шербур», «Святая Женевьева»…

Наконец Иван закончил разговор. Сунув руку в кошель, протянул рыбакам деньги. Те молча, с достоинством поклонились — бородатые, в коротких, по щиколотку, штанах из грубой некрашеной ткани.

— Нам повезло, — подойдя к друзьям, улыбнулся Иван. — Рыбаки говорят — с утра проходило лишь одно судно — торговый пинк «Святая Женевьева». Из Сен-Мало в Дувр.

— В Дувр?

— Да, в Англию. Но оно обязательно зайдет в Шербур, где простоит несколько дней, покуда возьмет попутный груз.

— Шербур, — тихо промолвил Митрий. — Это ведь не так далеко. Только как мы туда доберемся? Наймем рыбаков? Или будет еще одно попутное судно?

— Ни то ни другое. — Иван незаметно погладил раненую руку. — Поедем посуху — лошади у нас на что?

Он повернулся к нормандцу:

— Ты теперь куда, Жан-Поль? Может, поедешь с нами?

— Нет, парни. — Д’Эвре с улыбкой покачал головой. — Я — в Сен-Мало.

— В Сен-Мало?

— Да. Именно там живет мадам Кларисса. Она очень просила меня… — Нормандец махнул рукой. — Короче — я ей нужен. И не только для любовных утех.

— Что ж… Мы за тебя рады.

Жан-Поль почему-то вздохнул:

— Пойдемте, провожу.

Они пошли по песчаному, обнаженному отливом дну к берегу, изумрудно-зеленому и ровному, словно стол. В траве, средь разноцветья цветов, стрекотали кузнечики, сладко пахло клевером и мятой. Срезая путь, друзья прошагали через голубые заросли вереска и вышли к дороге, тянувшейся вдоль всего побережья.

— По ней доберетесь до самого Шербура, — показал рукой нормандец. — Лошади у вас есть, деньги тоже, да и сами вы — парни хоть куда, постоять за себя сможете. Так что — доберетесь. Удачи! — Вскочив на коня, Жан-Поль помахал шляпой.

— Bonne chance! — хором прокричали русские. — Ты много для нас сделал, спасибо!

— Прощайте! — Вздыбив коня, нормандец взял с места в галоп.

Оставшиеся приятели тоже долго не собирались, вмиг взметнулись на лошадей, пришпорили…

— Постойте! Эй, эй!

Жан-Поль нагнал их на повороте. Спрыгнув, отпустил коня… Парни тоже спешились. И зашагали навстречу нормандцу.

— Иван… — Жан-Поль распахнул объятия. — Ми-ти… Прохор…

Они обнялись, сразу все четверо, и некоторое время просто молча стояли. Не хотелось сейчас говорить. Плоская долина расстилалась вокруг, над головою ярко сверкало солнце и легкий ветерок приносил свежий запах моря.

— Ладно, — помолчав, улыбнулся Жан-Поль. — Рад, что вы встретились в моей жизни. Буду вас вспоминать. А вы… Если что — приезжайте! Нормандия или Бретань. Кан или Сен-Мало — какая разница? Отыщете меня, а там…

— И ты, если что, приезжай. — Митрий шмыгнул носом. — Правда, ехать к нам долго.

— Ага, — грустно покивал нормандец. — И как же вы доберетесь до родного дома?

— Да просто. — Иван кашлянул. — Сядем в Шербуре на корабль, ну, хотя бы до Антверпена или Амстердама. А оттуда — я знаю — ходят суда в Стокгольм, в Швецию.

— Но ведь Швеция не Россия!

— Нет, дружище, — негромко расхохотался Митрий. — Стокгольм — это уже почти дома.

— Bonne chance, ребята!

— Bonne chance!

И полетела из-под копыт желто-серая дорожная пыль. Скрипели седла, и солнце палило над головами всадников. Справа тянулась нескончаемая зеленая низменность, изредка разбавляемая буковыми рощицами и засеянными пшеницей и люцерной полями. А в остальном — ровно все, плоско. И справа виднелась точно такая же плоскость, правда, не зеленая, а голубая. Море! Вот оно, рядом.

— Смотрите-ка, парни! — оглянувшись, вдруг закричал Митька.

— Что такое? Ах, да…

Они уже проехали немало, но позади, стоило только повернуть голову, по-прежнему маячила жутко-прекрасная остроконечная громада Мон-Сен-Мишеля. Пусть уже далеко, пусть — у самого горизонта, но все же… Словно бы не желала расставаться.

— Красиво как… — тихо заметил Митрий. — Благостно.

— Ну, хватит смотреть. — Иван с улыбкой поправил на голове шляпу. — В путь, друзья, в путь! Уверен — все сладится. Да поможет нам святой Михаил!

— И — Богородица Тихвинская! — негромко добавил Прохор. — Bonne chance.

 

Глава 18

Девушки из Сен-Жермен-сюр-О

Август 1604 г. Западное побережье Нормандии

Местечко называлось Сен-Жермен-сюр-О и располагалось на берегу живописной бухточки, примерно на одинаковом расстоянии от Сен-Ло и Шербура. Путники добрались туда к концу второго дня пути и, подумав, решили заночевать — больно уж понравилась округа, да тем более куда на ночь глядя ехать? Можно и заплутать ненароком, поди потом отыщи в темноте дорогу, а берега частенько бывали обрывистыми — не дай бог, что случись — лошадей потом не удержишь. Да и вообще…

Пока поили лошадей в нешироком ручье, Митрий вызвался осмотреть местность. Убежал — и ни слуху ни духу.

— И куда его черти понесли? — погладив по холке коня, нахмурился Прохор. — Сказали же — далеко не уходить!

— А я и не далеко вовсе, — откуда-то из-за кустов нахально отозвался Митрий. — Тут, рядом.

— И что ты там делаешь?

— Смотрю.

— Смотришь? И на что же?

— А сами-то подойдите… Только осторожней. И коней лучше бы привязать.

— Что?

Иван с Прохором переглянулись и, быстро привязав коней, отправились на голос приятеля.

Долго шагать не пришлось — Митька находился сразу же за деревьями, в зарослях дрока. Вернее сказать, лежал в траве и что-то высматривал.

— Чего там?

— Тсс! — Парень, обернувшись, приложил палец к губам и задорно подмигнул приятелям. — Эвон, у моря-то, гляньте!

Молодые люди тут же последовали примеру своего младшего сотоварища: стараясь не шуметь, подобрались к кустам, отвели руками ветки… О святой Михаил! Вот уж и в самом деле было на что посмотреть, точнее сказать — на кого…

Ласковые золотисто-оранжевые лучи заходящего солнца освещали редкие зеленые кустики и белый песок пляжа, нежно омываемого палевым прибоем залива. На песке, вытянув ноги в море, отдыхая, лежали нагие купальщицы — четыре красавицы девы. Лиц девушек, правда, было не разглядеть из-за бившего прямо в глаза солнца, да и тела их казались черными, но тем не менее все почему-то решили, что перед ними — красавицы. А как же иначе?

— Ну, Митька, — прошептал Прохор. — Ну, срамник… Чего подглядываешь-то?

— А ты чего?

Прохор хохотнул:

— А я так, за компанию. Смотри-ка, вроде опять купаться идут…

— Да нет, уходят. — Митрий вздохнул. — Вон, одеваются.

— Что ж, — поднимаясь на ноги, усмехнулся Иван. — Ничего не скажешь, красивые девушки. Ну, хватит смотреть, нам еще ночлег искать надо.

— Так, может, прямо здесь и заночевать? — с ходу предложил Прохор. — Разведем костерок, наловим рыбы, эх, такую ушицу заделаем! Объедение!

— Ага, объедение, — с усмешкой обернулся Митька. — Ты сперва узнай — чья это земля и можно ли без разрешения хозяев ловить в бухте рыбу? Как бы потом самого не поймали!

— Ага, поймают, как же! Устанут ловить!

— Митрий прав. — Иван нетерпеливо прервал начинающийся спор. — Здесь, Проша, нет земли без господина. И эта бухточка, и пляж, и лужайка явно кому-то принадлежат, может быть — местному муниципалитету, а может — какому-нибудь маркизу или барону. Митька, не помнишь, как называется ближайший городок?

— Встречный козопас говорил — Сен-Жермен-сюр-О, по-нашему значит град Святого Германа на каком-то «О». «О» — верно, так ручей называется.

Прохор усмехнулся:

— У них любая вода — «о».

— Ну уж нет! — Митрию, видать, так и хотелось поспорить. — Вода у них — «л’о» называется. С артиклем.

— А я вот подумал…

— А ты не думай!

— …подумал — а не дать ли тебе по шее, Митька?

Прохор шутя накинулся на приятеля, этакая-то детинушка, Митька аж закричал, хохоча:

— Слезай, слезай, раздавишь!

— И впрямь раздавишь, — недовольно нахмурился Иван.

— Вот, вот, — смеясь, отозвался отрок. — Что, девчонки ушли уже?

— Ушли. Будут они нас дожидаться!

— А жаль! — Выпроставшись из-под грузного здоровяка Прохора, Митька бросился обратно к кустам. — И впрямь уходят. Во-он уже где идут. Опа! Обернулись… Точно обернулись! Помахать им рукой, что ли?

— Я те помашу! Иди лучше коня отвязывай, сейчас поедем.

Уже стемнело, когда путники достигли деревни или, лучше сказать, небольшого городка — десятка полтора каменных двух— и трехэтажных домов, мощеная улочка, площадь с нарядным зданием и церковью.

— Нет, это, скорее всего, город, — определенно высказался Митрий. — Вон и площадь, и ратуша, и колокольня… Где вот люди только?

Центральная — а впрочем, и единственная — площадь городка и в самом деле выглядела безлюдно. Хотя нет — возле церкви возился с клумбой служитель, а за ратушей слышались веселые детские голоса.

— Ужо сейчас их по домам-то загонят. — Прохор усмехнулся в усы.

И точно — словно услышав его слова, повысовывались из окон домов озабоченные мамаши, загоняя домой своих припозднившихся чад:

— Огюст, быстро домой!

— Мишель. Мишель, зайчик мой!

— Рене-Жан!

— Огюст, я кому сказала?

— Мишель, останешься без ужина!

— Рене-Жан!

— Огюст, сейчас отец розги возьмет!

Иван улыбнулся и осмотрелся вокруг — спросить, где тут постоялый двор. Позади как раз шла какая-то девушка в голубой бархатной шапочке и таком же переднике поверх полотняной рубашки и длинной юбки в крупную черно-желтую клетку. Симпатичная такая крестьяночка с милым приветливым личиком, вся аккуратненькая, на щечках ямочки и сабо этак по мостовой — цок-цок-цок.

— Вы что-то спросили, месье? Ах, постоялый двор? Конечно есть. Поезжайте за мной, господа, я покажу!

Приятели обрадованно переглянулись. Таким вот макаром и двинулись дальше: впереди — девушка (сабо — цок-цок-цок), а за нею, не торопясь, трое всадников на конях (тоже — цок-цок-цок, только уже не сабо, копыта!).

Солнце садилось, казалось, прямо в прибой, глубокий багрянец заката, отражаясь, горел в окнах домов, а улицы пересекали длинные аспидно-черные тени. Городские строения быстро закончились, а улица незаметно превратилась в немощеную дорогу, обычный сельский проселок.

— Далеко еще, мадемуазель? — догнав провожатую, поинтересовался Иван.

— О, нет-нет, месье. — Девушка обернулась. — Уже считайте, что пришли. Во-он он, постоялый двор, в рощице.

Посреди небольшой кленовой рощицы и впрямь виднелось какое-то приземистое строение… очень может быть, что и постоялый двор. Только вот странность — ни одно окно не горело. Ни свечечки, ни огонька!

— А там никого сейчас и нет, — с улыбкой пояснила провожатая. — Вы — первые гости.

— Как, вообще — первые? — подозрительно переспросил Митрий.

— Да нет. — Девчонка расхохоталась. — Всего лишь в этом месяце. Сбор урожая, знаете ли, потому и мало постояльцев. Ну вот и пришли.

Она остановилась перед высокими двухстворчатыми воротами, такое впечатление — запертыми. Ну да, конечно, запертыми — присмотревшись, Иван разглядел изрядный навесной замок.

— Сейчас откроем! — Девчонка проворно вытащила из-под передника ключ. — Помогите-ка…

Прохор и Митька быстро спешились и наперегонки бросились на помощь.

Иван, морщась, сидел в седле и осматривался — больно уж подозрительным выглядел этот постоялый двор. Какой-то захудалый, маленький. Не то что огней не было, так еще и съестным не пахло. Ну, ясно, какое съестное, когда на воротах — замок?

— Заходите, заходите. — Поднявшись на невысокое крыльцо, девушка гостеприимно отворила дверь. — Сейчас, только зажгу свечи.

Внутри неожиданно оказалось очень даже уютно — пусть и тесновато. Солидный овальный стол с кружевными накрахмаленными салфетками, бронзовые подсвечники, стулья, обитые мягкой струящейся тканью стены.

— Пожалуйста, немного подождите. Сейчас я разожгу очаг и что-нибудь вам приготовлю.

— Постойте-ка, мадемуазель! — Иван загородил девчонке проход. — А где, собственно, хозяин всего этого заведения, где слуги?

— Ох, не зовите меня мадемуазель, сударь! — Девушка неожиданно вздохнула. — Зовите мадам Бюссе… А лучше — просто Жаннет. Я, видите ли, уже год как вдова, и этот постоялый двор — все, что осталось от покойного мужа.

— Ах, вот оно что! — улыбнулся Иван. — Теперь понятно… Слуг, конечно, не держите? Дорого.

— Дорого, сударь.

— И все — сами, сами…

Жаннет опустила глаза.

— Тяжело вам приходится, мадемуа… э… Жаннет.

— Ничего, господа, я привыкла. Святая Катерина послала мне вас — хоть какая-то прибыль! Не беспокойтесь, господа, дорого я не возьму — всего-то десять су за ночь.

— С каждого? Однако.

— Со всех, господа.

Юная владелица постоялого двора действовала умело и быстро. Мигом запалив свечи, она разожгла очаг, и уже почти сразу с кухни донесся аппетитный запах жареной на сале яичницы.

— Мы, похоже, неплохо устроились! — шумно втянув ноздрями воздух, подмигнул Прохор. — Уж куда лучше, чем ночевать под открытым небом. А вдруг дождь? Да и так вымокли бы все от росы.

— Ой, Проша, — хитро прищурился Иван. — Чем хвалить сей постоялый двор, лучше признайся — тебе больше понравилась его хозяйка?

— Ну и понравилась. — Прохор чуть покраснел, впрочем, никто этого не заметил — все ж, хоть и горели свечи, а чай не день. — Справная девка — и на лицо приятная, и хозяйка… Жаль вот — похоже, не очень-то ей везет. Загнется здесь все без мужской-то руки, сейчас уже загибается — и дверь скрипит, и ворота скособочены, словно бы никогда и не открывались, да и конюшню давно подправить надо.

— Да, — согласился Иван. — Замуж бы этой вдовушке выйти, да поскорее! Она ведь не старая еще — на вид вряд ли больше двадцати.

— Замуж-то замуж, — негромко протянул Прохор. — Да ведь не за всякого и пойдешь. Надо, чтоб мужик рукастый попался, чтобы плотничать умел, сено косить, да мало ли еще чего по хозяйству!

Иван хохотнул:

— Можно и не за рукастого, за богатого выйти да слуг нанять.

— Спору нет, и так можно.

— А ну вас, — неожиданно буркнул Митька. — Сидят, за других решают. Тошно слушать!

— А ты уши закрой, — с хохотом посоветовал Прохор.

Жаннет — стройненькая, аккуратная, ловкая — принесла из кухни яичницу на большой сковородке, поставила на стол, да не просто так, а на специальную глиняную подставочку, поклонилась:

— Кушайте, господа.

— Вот спасибо, хозяюшка! — поблагодарил за всех Прохор. — А ты с нами?

— Ой, нет. — Жаннет улыбнулась. — Я, пока готовила, перекусила. Сейчас принесу вина.

— Нет, спасибо! У нас свое питье. Митрий, не в службу, а в дружбу, сходи принеси.

Еще в самом начале пути друзья уговорились не пить вина в подозрительных местах. А употреблять лишь воду, набранную по пути из родников или колодцев в большую плетеную флягу. Так оно безопаснее, мало ли…

Про вино-то уговорились, а вот почему-то про пищу никто и не подумал — в голову не пришло. Впрочем, от яичницы никому не поплохело и в сон не потянуло, так что, можно считать, обошлось.

— Господа, я еще и рыбу жарю, — заглянув, сообщила хозяйка. — Скоро принесу. А где ваш товарищ? Ой, я ведь не сказала, где отхожее место! Сейчас ему покажу.

— Да он не хочет! — с хохотом прокричал Прохор вдогонку выскочившей на улицу Жаннет.

А та не услышала и, подняв высоко свечку, чуть было не столкнулась с Митькой.

— Ой… Месье, не поможете мне получше закрыть ворота?

— Охотно, мадам!

— Просто — Жаннет. Я вам посвечу!

Пока Митрий возился с тугим засовом, юная вдовушка засыпала его немалым количеством вопросов. Ох, и любопытная же оказалась! Впрочем, в деревнях и маленьких городках до чужих все любопытные, хлебом не корми. Все-то повыспросила: и откуда, мол, и куда, и кто.

Митька головы не терял, отвечал расчетливо: мы студенты, совершали паломничество в Мон-Сен-Мишель, теперь вот возвращаемся домой через Шербур, морем.

— А, так вы валлоны! Из Нидерландов! То-то я и слышу — говор у вас…

— Неужели чувствуется? — несколько обиделся юноша.

Жаннет наморщила носик:

— Ну, так, не очень. Но, если хорошенько прислушаться… Ой, как я мечтаю, чтоб хоть кто-нибудь мне рассказал про Париж! Я ведь там ни разу не была.

— Про Париж? — Митрий выдохнул. — Это можно. Хоть прямо сейчас.

— Ой, нет-нет, не сейчас. Просто, когда ваши друзья уснут, поднимитесь ко мне в комнату, ненадолго. Я буду ждать.

— Обязательно приду, — сглотнув слюну, пообещал Митрий.

Жаннет улыбнулась:

— Вот и славно. Я буду ждать. Да, только не перепутайте. Как поднимитесь на второй этаж, так сразу заходите в правую дверь.

— Понял, — шепотом заверил Митька. — Не перепутаю.

Рыба пожарилась быстро. Правда, чуть засорился дымоход, пришлось Жаннет позвать Прохора — и тот поправил, правда, не сказать чтобы быстро — повозился на пару с хозяйкой.

Тем временем Иван с Митькой уже съели почти всю рыбу… нет, конечно, Прохору оставили пару кусков. А потом Митька, по просьбе хозяйки, отправился во двор, показывать Прохору отхожее место. Пока они ходили, Жаннет наклонилась к Ивану:

— Вы умеете фехтовать, сударь?

— О, могли бы не спрашивать! А что? Вы не чувствуете себя в безопасности?

— Сейчас — чувствую. А так… У меня ведь есть шпага, сударь! — не удержавшись, похвастала вдовица и тут же вздохнула. — Только вот беда, я совсем не умею ею пользоваться…

— Могу чуть-чуть обучить.

— Буду вам очень признательна, сударь. Как все заснут… Второй этаж, левая дверь.

— Запомнил.

Собственно, Иван очень хорошо понимал эту молодую, замученную хозяйством женщину, да какую там женщину — девчонку, даром что вдову. Конечно, встретить в этакой глуши молодых и красивых мужчин… Не каждой так повезет. И, наверное, Жаннет была бы большой дурой, если б не попыталась воспользоваться ситуацией. Почему бы и нет? В конце концов, она полностью свободная женщина, вдова.

Выполняя просьбу Жаннет и не желая расстраивать приятелей, Иван не обмолвился им ни единым словом. Да и те были какие-то загадочно молчаливые, даже Митька, и очень быстро завалились спать, что и понятно — устали. Хозяйка постелила им здесь же, внизу, прямо на полу, на свежем сене, пояснив, что наверху идет ремонт. Ну, оно и лучше — все вместе, да и внутренний запор выглядел очень надежно, да таким и являлся, Прохор специально проверил. Ну, и слава богу! Кажется, уж здесь-то не будет никаких досадных неожиданностей: ночуют вместе, запоры надежны — ну-ка кто, попробуй, ворвись! То-то! Нечего и пробовать. Полная безопасность. А вот что касается неожиданностей…

Иван прислушался. Слева раздавался громкий храп — это Прохор, справа — мерное дыхание Митьки. Осторожно поднявшись, молодой человек, стараясь двигаться бесшумно, на цыпочках пробрался к лестнице… Не перепутать — левая дверь.

Он едва успел подняться, как на сене, поворочавшись, привстал Митька. Прохор так и храпел, а вот Иван пока еще не вернулся, видать, приспичило. Ну и хорошо, что не вернулся, — не надо и ждать.

Оп! Мгновение, и Митрий птицей взлетел вверх по узенькой лестнице — ни одна ступенька не скрипнула! Ага, вроде здесь правая дверь…

— Эй, парни, спите? — перестав храпеть, тихонько спросил Прохор. Никто не отозвался. Тьма была кругом, лишь слева смутно угадывалась ведущая наверх лестница… Средняя дверь, отыскать бы… ничего, отыщется…

— Это вы, сударь? — тихо спросили из темноты.

— Да, — так же тихо отозвался Иван. — Показывайте, где ваша шпага.

— Сейчас…

Встав с кровати, девушка зажгла свечу. Боже, как обворожительно выглядела она в одной рубашке, длинной, стелящейся по полу, словно мантия королевы. А эти светлые локоны, милое застенчивое лицо, пушистые ресницы, ямочки на щеках…

— Вот она. — Жаннет осторожно сняла висевшую на стене перевязь.

Иван хмыкнул: ну, конечно, — это ржавое, давно не чищенное чудовище только имело название «шпага».

— Давайте, я покажу хват… Ой!

Молодой человек едва не выругался, невзначай наступив на подол рубашки. Треснула ткань.

— Ничего… — ободряюще шепнула вдова.

Иван улыбнулся:

— Случайно нет ли у вас более подходящего наряда?

— Случайно — есть. — Жаннет улыбнулась и… резко стащив с себя рубашку, бросила ее на кровать. — Так подойдет?

О, как она была хороша, чудо, как хороша! Плоский живот, широкие бедра, в меру объемная грудь, не большая, но и не слишком маленькая, в самый раз.

— О королева!

Шагнув вперед, Иван вдруг наткнулся на ржавое острие, смотрящее ему в грудь.

— Нет, — улыбнувшись, Жаннет чуть качнула локонами. — Ваш фехтовальный наряд, господин учитель, должен быть такой же, как мой.

Задыхаясь от нахлынувшего желания, юноша рванул на груди пуговицы камзола…

— Ну, кому тут рассказать про Па…

— Тсс! — Лежавшая в постели Жаннет натянула одеяло повыше. — Прикройте дверь, сударь. Ага… Теперь зажгите еще одну свечу. Садитесь… Да-да, прямо на постель, не стесняйтесь — кровать большая, поместимся.

— Ну… — Митрий осторожно присел на край одеяла. — Что же вам рассказать?

Он сглотнул слюну, увидев над одеялом голые плечи девчонки. Что же, она так и спит обнаженной?

— Расскажите мне о нарядах, мужских и женских. Очень интересно, в чем щеголяют столичные модники. В таком же камзоле, что и вы? — Девушка подалась вперед, села в постели, и пестрое одеяло, скользнув, обнажило грудь и живот, что, казалось, ничуть не обеспокоило юную вдовушку.

Митрий отвел глаза… И тут же взглянул снова. Сбросив одеяло, голая Жаннет подобралась к нему, словно рысь, и жарко поцеловала в губы…

— Не многовато ли света… — только и смог произнести Митька. — Может, потушить свечку?

— Не стоит…

А с Прохором вообще не разговаривали. Жаннет с ходу поцеловала его в губы. Даже юбку снять не успела — ну тут уж Прохор не растерялся…

— О! — очутившись в его крепких объятиях, томно простонала вдова. — Только не надо рвать на мне сорочку, милый, она так легко снимается…

Где-то рядом внезапно прокукарекал петух. Светало.

— Я сейчас, — выскользнула из постели Жаннет. — Жди.

Иван…

Прохор…

Митрий….

… лишь глупо улыбались. И ждали. Ждали, покуда совсем не рассвело.

Как выяснилось, больше всех терпел Митрий — он спустился последний. Внизу друзей не было.

— Эй, где вы?

Выйдя на улицу, юноша обнаружил обоих приятелей у распахнутых настежь ворот. Оба озадаченно чесали лохматые со сна головы.

— О, явился, не запылился! — хохотнул Прохор. — Ну, рассказывай, с кем провел ночь?

— А, вы уже знаете… — Митька усмехнулся с некоей затаенной гордостью — далеко не каждому так везет, как ему этой ночью. — Переспал вот с Жаннет, хозяйкой. Только вы не думайте, все по обоюдному было.

— Да мы и не думаем, — хмуро отозвался Иван. — Только ведь и мы с ней переспали.

Митрий только головой покачал:

— И когда только успели?

— С вечера и до утра.

— С вечера до утра?! — удивленно переспросил вьюнош. — Да идите вы! Это ж я с ей до утра был!

— И я… — вздохнул Иван. — И вот — Прохор.

— Да как же так может быть?

— Вот и мы думаем… Между прочим, лошадки наши пропали и часть деньжат.

— Так они ж в кошеле были!

— То-то что в кошеле, — сконфузился Прохор. — Снял вот, чтоб не гремел… Ух, разнесу счас тут все!

Он с досадой ударил кулаком в стену конюшни.

Иван ухмыльнулся:

— Бей не бей, а ничего не поделаешь!

— Да как же так получилось? — взъерепенился Митька. — Я-то думал: вы там, внизу, спите чутко, никто чужой не пройдет, не пролезет.

— Мы, Митька, точно так же думали. Ладно, пойдем пешком — не так тут и далеко до Шербура осталось.

— А может, с каким-нибудь рыбачком сговоримся?

— Тоже дело.

Сконфуженно посматривая друг на друга, незадачливые любовники покинули постоялый двор и, немного постояв на развилке, повернули к морю. И в самом деле, может, повезет с рыбачком?

Приятели уже прошагали около двух лье и как раз повернули к морю, как вдруг позади них, на проселке, послышался топот копыт. Четыре всадницы, вылетев из кленовой рощи, на рысях проскакали мимо, насмешливо помахав руками.

— Смотри-ка, впереди — Жаннет! — глухо выкрикнул Прохор.

— И в середине — она же!

— И следом!

Последней, правда, скакала четвертая, вовсе даже темноволосая. Она-то, верно, по кошелям и шарила, и петухом, когда надо, кричала.

— Тройняшки! — ахнули приятели разом. — Так вот оно в чем тут дело! А мы-то думали… Что смеетесь, разбойницы? Смотрите, догоним!

— Ага, догоните, как же! — Придержав коней, насмешницы высунули языки. — Давайте, попробуйте!

Иван вдруг сел в траву и принялся хохотать с такой силой, что громкий и даже какой-то дикий смех его передался друзьям — и вот уже хохотали все трое. Подъехав ближе, юные разбойницы удивленно переглянулись и тоже зашлись смехом.

— А вы молодцы! — сквозь смех прокричал Иван. — Здорово нас провели!

— Да ладно. Не так-то и много на вас, мужчин, ума надо.

— Если б еще подсказали, где нам рыбаков найти, совсем бы хороши были!

— Туда, к морю спускайтесь, — подсказала Жаннет… Или как там ее звали?

— Спросите дядюшку Пьера, лодочника, — продолжила другая Жаннет, средняя.

А дальняя Жаннет лишь улыбнулась да пожелала:

— Бон шанс!

Похоже, от всей души пожелала. Интересно, с кем она была ночью? А впрочем, какая разница?

— Значит, лодочника Пьера спросить?

— Его. Ну, прощайте, парни. Хорошие у вас лошадки!

— Прощайте! Скажите хоть, как вас звать на самом-то деле?

— Я — Катрин! — первая Жаннет поклонилась в седле.

— А я — Милена! — прокричала вторая.

Третья же махнула рукой:

— А меня с детства Мелиссой звали!

— Ладно, хватит кричать, поехали, — распорядилась темноволосая и, обернувшись к парням, добавила: — Жаннет-то на самом деле я.

Приложив ладони к губам, она прокричала по-петушиному и, стегнув коня, унеслась вместе с подружками прочь. Наверное, ловить очередных простаков.

— Вот это да, — очумело, но вовсе не безрадостно покрутил головой Митрий. — Вот это девчонки в Сен-Жермен-сюр-О!

 

Глава 19

Муленский ордонанс

Август 1604 г. Окрестности Шербура

Старый рыбак Пьер Мело, с которым удалось сговориться, привел свою лодку вовсе не в Шербурскую гавань, а высадил пассажиров неподалеку, в небольшой бухточке, — море с утра было волнистое, бурное, и старику очень уж не хотелось огибать мыс. Что ж, и на том спасибо. Расплатившись с рыбаком, как условились, друзья спросили у встречного крестьянина дорогу и — делать нечего — зашагали в Шербур пешком, благо идти оказалось не так уж и далеко, около полутора десятков лье, так что до наступления темноты путники уже должны были добраться до города.

— Добраться-то — доберемся, — рассуждал на ходу Митрий. — Только не ушла бы «Святая Женевьева».

— Не должна, — обернулся к нему Иван. — Рыбаки сказали — несколько дней будет грузиться.

— Ох, скорей бы дойти! — Прохор утер со лба пот и по привычке потянулся к обычно висевшей у него на поясе фляге, да той, конечно, на месте не оказалось — позаимствовали хитрые девчонки из Сен-Жермен-сюр-О.

Пекло солнце, и Прохор, сняв камзол, шел в одной рубахе, давно не стиранной и местами рваной. Впрочем, в те времена вообще одежду стирали довольно редко. Иван камзол снять опасался — не очень-то нравилось ему выглядеть неприлично, а ведь так и выглядел бы — сорочка юноши вряд ли находилась в лучшем, чем у приятеля, состоянии. Так и шел, парился, лишь расстегнул несколько пуговиц, да еще хорошо хоть в модные разрезы на рукавах задувал ветерок.

А вот Митьке было, похоже, все равно, как сейчас выглядеть. Бархатный голубой берет он давно потерял, камзол и шпагу украли. Длинные волосы отрока растрепались, изгрязнились и висели теперь сальные, словно старая пакля. В левой руке парень нес снятые чулки, а в правой — башмаки: что-то они ему все время натирали, так что лучше было босиком. Вообще, он здорово напоминал теперь оборванца Жано, ну а о Прохоре и говорить нечего. В общем — клошары. Иван искоса посмотрел на друзей и усмехнулся.

— Боишься, что нас не возьмут в таком виде на корабль? — повернул голову Митрий. — А что прикажешь делать? Другой-то одежки у нас нет… если только кого-то ограбить…

— Ограбил один такой. — Иван не поддержал шутку. — У вас, кстати, и шпаг-то теперь нету. Больше по девкам ходите! Хорошо хоть головы на плечах остались!

— Ой, кто бы говорил, Иване!

В самом деле, и с оружием, и с деньгами было туго, точнее говоря, ни того ни другого не было, если не считать шпаги Ивана. Как без денег пробраться на борт «Святой Женевьевы», никто из друзей пока не задумывался — сейчас главное было побыстрее прийти в Шербур, а уж там видно будет — может, нужного кораблика вообще нет в гавани. Ой, не дай бог! Митька размашисто перекрестился.

Узенькая дорожка, местами напоминавшая козью тропу, вилась меж полей и садов, одуряюще пахнувших яблоками. Митька уже не раз демонстративно поводил носом — дескать, неплохо бы было попробовать яблочек.

— Митрий, это чужая собственность! — строго предупредил Иван. — Ежели что, мало не покажется.

— Да знаю, — отмахнулся отрок. — Ну, пара денье-то у нас ведь осталась? Давайте купим десяток, вон как раз и мужик какой-то идет, похоже — сторож.

— Сторож? — Иван хмыкнул. — Что-то не очень похож.

— Добрый день, месье! — Путники вежливо поздоровались с тощим до невозможности мужиком, внешним видом больше напоминающим потерпевшего кораблекрушение моряка: грязная, засаленная рубаха с какими-то подозрительными пятнами, изодранные штаны, босые, с крупными синими венами ноги. Тощее морщинистое лицо незнакомца обрамляли спутавшиеся, давно нечесаные кудри, покрытые войлочной шляпой, давно утратившей всякое подобие какой-либо формы. Портрет довершала всклокоченная борода, вислый, огурцом, нос и ввалившиеся щеки. Маленькие, глубоко сидевшие глазки неопределенного цвета смотрели заискивающе и хитро.

— И вам добрый день! — Растянув губы в улыбке, сей колоритный субъект вежливо поклонился и представился: — Дэмьен Вальен к вашим услугам, господа! Позвольте спросить, куда держите путь?

— В Шербур. — Иван тоже улыбнулся.

— К сожалению, нам не совсем по пути, — искренне огорчился месье Вальен. — Жаль, очень жаль, господа!

— Скажите, а мы правильно идем? — осведомился Митрий.

Месье Вальен вдруг дико захохотал:

— Правильно? О, конечно же нет, господа!

— Как — нет? — В груди Ивана резко похолодело, да и остальные почувствовали себя не лучше. — Ведь Шербур — там?! — Он показал рукой на север, в сторону тополиной рощицы.

— Шербур — там, — неожиданно согласился субъект. — Но идете вы все равно неправильно.

— А, — догадался Митрий. — Наверное, где-то есть более короткий путь. Вы его нам покажете, месье Вальен?

— О, называйте меня просто — Дэмьен. Конечно покажу, идемте!

Пожав плечами, вся компания с новым знакомцем во главе резко повернула направо и, быстро миновав тополиную рощу, очутилась на краю обширного пшеничного поля. Порывы ветра колыхали золотые, налитые спелостью колосья, и трое друзей разом почувствовали грусть, словно бы пахнуло далекой родиной, домом.

Хлебный запах, однако, перебивался каким-то другим, весьма даже странным. Парни повернули головы, увидев в десятке шагов от себя, между усыпанных крупными плодами яблонь, какое-то непонятное сооружение — пара железных чанов, трубки, еще что-то диковинное. А пахло-то, между прочим, яблоками! Вернее, перебродившим яблочным сидром.

Около сооружения, подбрасывая хворост в горевший под одним из чанов костер, деловито суетился бородатый здоровяк лет тридцати, в длинных крестьянских штанах, черной бархатной куртке и такой же шляпе.

— Да поможет тебе святой Обер, Ален! — остановившись, месье Вальен громко приветствовал здоровяка и с силой втянул носом воздух. — Вот это да! Чувствую — уже почти готово!

— Готово, да не про твою честь, Дэмьен, — обернувшись, неприязненно отозвался здоровяк. — Ты еще с прошлого раза задолжал мне семь су! Когда думаешь отдавать?

— Побойся бога, Ален! — Месье Вальен возмущенно замахал руками. — Разве ж я не принес тебе целый мешок яблок?

— Ага, гнилых.

— Так для твоего-то дела как раз гнилые и лучше!

— Отойди! — Здоровяк угрожающе взял в правую руку увесистый сук. — И даже не вздумай приближаться!

— Ну, Ален, — плаксиво заканючил Дэмьен. — Ну, дорогой мой… Ну — хоть попробовать, хоть стаканчик… Не для себя прошу — для людей, я их специально привел, уж больно просили.

— Вижу, что привел. — Ален обвел парней подозрительным взглядом. — Только вот есть ли у них деньги?

— Есть, — ухмыльнувшись, заверил Иван. — Пожалуй, несколько денье найдется. Только мы вовсе не намерены их тратить.

— Кстати, вы, месье Вальен, обещали нам показать короткий путь до Шербура, — напомнил Митрий.

— А, так вы идете в Шербур? — Ален усмехнулся. — Не так-то до него и близко, тем более если идти кривыми путями.

— Вот мы и ищем прямой.

Здоровяк неожиданно задумался, почесал бороду и, зачем-то посмотрев в небо, изрек:

— Из замка Мартенваси скоро погонят в Шербур лошадей. Обычно они нанимают погонщиков…

— Лошадей?! В Шербур?! — Друзья обрадованно переглянулись. — А далеко этот Мартан… Мартин…

— До замка около пяти лье, — охотно пояснил Ален. — Думаю, Дэмьен не откажется проводить вас… если вы угостите его добрым стаканчиком кальвы, конечно!

— Ну, разумеется, угостим. — Иван полез в кошель. — Сколько?

— На денье, так и быть, налью всем четверым! — расщедрился здоровяк. — Вы у меня сегодня первые.

Сделав глоток, Митрий закашлялся и принялся ловить губами воздух:

— Ох, ну и гадость!

— А ты что хотел? — расхохотался Иван. — Это ж — кальва, кальвадос — яблочная водка! Его обычно в бочках выдерживают, для благородства — чем дольше, тем дороже. Ну а этот, невыдержанный, и в самом деле — гадость. Хотя… — он насмешливо посмотрел на явно довольного Прохора, — некоторым нравится.

— Ну? — закусив яблочком, улыбнулся Прохор. — Еще по стаканчику, да в замок.

— Не, мы больше не будем, — дружно отказались Иван и Митрий. — Да и ты завязывай пьянствовать, пойдем уже.

— Счастливого пути! — Самогонщик помахал шляпой.

Иван усмехнулся:

— Бон шанс.

И, ведомые повеселевшим Дэмьеном, друзья зашагали по пыльной дороге, вьющейся меж бескрайних пшеничных полей. В бледно-синем небе все так же неудержимо жарило солнце, спелые колосья перекатывались на ветру золотисто-рыжими волнами, а широкие нескончаемые поля казались морем.

Третий помощник королевского интенданта мэтр Окюлер с утра еще выехал из замка в скверном настроении. Еще бы не расстраиваться — уж осень на носу, скоро писать очередной отчет — а что писать? О чем докладывать-то? Никаких особых беспорядков в бальяже за все лето так и не случилось: ведьмы не колдовали, еретики не проповедовали, даже крестьяне не бунтовали — а с чего им, спрашивается, бунтовать-то, коли урожай ожидался чудесный?

— Эх, парни, — мэтр Окюлер со вздохом оглядел сопровождающий его отряд — дюжину рейтар на сытых конях, вооруженных пистолями и палашами, — сдается мне, нескоро получим мы жалованье! Совсем-совсем нескоро.

— Ничего, господин интендант, — ухмыльнулся в рыжие усы бравый шевалье Декри, командир швейцарец. — Если не обманул Ласьере, сегодня уж будем с уловом. А, Ласьере?

Ласьере, молодой некрасивый парень с большим прыщом на носу, обиженно дернул подбородком, да с такой силой, что с головы его едва не слетел железный открытый салад:

— Не обманул. В деревне все говорят, что старая Мелисса Куртэ по ночам колдует. А лавочник лично видел, как она обращалась в черную кошку!

— Лавочник, — презрительно хмыкнул мэтр Окюлер. — Этот пьяница хоть слова-то свои подтвердит?

— Подтвердит, — тут же уверил Декри. — А не подтвердит, так ему же хуже!

Помощник интенданта задумался. Свидетель, оно, конечно, свидетель, даже и один — его слов вполне хватит в качестве основания для следствия и пытки, но… лучше б еще кого отыскать.

— Да-а… — Мэтр — не старый еще, правда, быстро лысеющий мужчина с вполне моложавым лицом — покачал головой. — Боюсь, одной ведьмы нам для отчета маловато будет. Вот если б к ней да еще пару-тройку бродяг!

— А что, если завернуть к этому самогонщику, Алену?! — неожиданно предложил швейцарец. — У него там полно бродяг ошивается, да и патент наверняка не продлен.

— Ну, патентом пускай финансовое управление занимается, — брюзгливо заметил мэтр Окюлер. — А то его начальничек так растолстел, скоро ни в одни ворота не пролезет. Не стоит ему помогать, пусть сам поработает… Хотя патент у самогонщика все же проверим — если не продлен, пусть платит. Да-а, неплохая идея, Декри! Едем. Заодно и бродяг посмотрим.

Кивнув, швейцарец приподнялся в стременах:

— Поворачивай коней, парни!

Живо повернув лошадей, небольшой отряд приемистой рысью поскакал в сторону пшеничного поля.

Мэтр Окюлер вовсе не был плохим или вздорным человеком — иногда любил пошутить, да и на окружающий мир смотрел вполне здраво, за что его и ценили подчиненные. Однако вот должность его явно не способствовала кротости нрава. Третий помощник королевского интенданта… Королевский интендант в провинции — это фигура, особенно в последнее время! Куда там бальи или даже губернатору! У каждого интенданта — несколько помощников во главе бюро — канцелярий. Первый помощник — по судебным делам, второй — по финансовым, ну а третий — по всему остальному: качество дорог, общественный порядок, ведьмы, еретики, бродяги… И по каждому пункту — строгий отчет. Если в один год три ведьмы попались, попробуй-ка в следующий раз меньше доложи! И так во всем…

Выехав из-за поворота, мэтр насторожился — навстречу отряду, по узкой дорожке, двигались четверо. Рваные, грязные, некоторые вообще босиком. Бродяги! Ну, точно, бродяги, слава святому Клеру!

Декри тоже заметил путников и, подъехав ближе, вопросительно посмотрел на начальство.

— Берем! — кратко скомандовал мэтр, и кавалькада всадников, поднимая дорожную пыль, мигом окружила бродяг.

Они появились внезапно, вооруженные всадники на лихих конях — рейтары. Иван даже не смог ничего сообразить, как все четверо уже были окружены.

— Стоять! — наставив пистолеты, приказали всадники.

Иван пожал плечами — ну, ясное дело, стоять — куда уж бежать-то? Перестреляют, как куропаток.

— Добрый день, господа, — подъехав, благожелательно улыбнулся моложавый мужчина в черном камзоле с воротником «мельничный жернов». — Я — мэтр Анри Окюлер, помощник господина королевского интенданта Нормандии, хочу получить ответ на вопрос: кто вы такие и куда следуете?

— Мы дворяне. — Иван гордо положил руку на эфес шпаги. — Идем из Мон-Сен-Мишеля в Шербур.

— О, совершали паломничество? — Мэтр Окюлер одобрительно кивнул и прищурился. — Что, так и шли пешком?

— Наших лошадей украли, месье, — развел руками Митрий. — В этом, как его… Сен-Жермен-сюр-О! Вот бы чем вам заняться как помощнику королевского интенданта.

Мэтр бросил на отрока насмешливый взгляд, и тот поежился: босой, грязный, расхристанный. Стыдно стало!

— Этот — тоже дворянин? — Не удостаивая беседой Митьку, помощник интенданта снова обратился к Ивану. — И этот? — так же насмешливо мэтр кивнул на Дэмьена Вальена. — Да вы, кажется, еще и пьяны!

— Каждый человек волен выпить стаканчик кальвадоса, когда ему заблагорассудится! — гордо заявил Иван.

— О, конечно, конечно, — закивал чиновник. — Не соблаговолят ли столь благородные господа отправиться с нами в замок для выяснения всех обстоятельств? Даю слово, если вы и в самом деле дворяне, а не какие-нибудь беглые каторжники, мы тут же отпустим всех, и я лично принесу вам свои глубочайшие извинения!

— В замок? — переспросил Иван. — Что за замок?

— Мартенваси… Впрочем, замок — слишком уж громкое название. Увидите сами.

— Отлично, нам как раз по пути. — Иван ободряюще подмигнул друзьям. — Надеюсь, все это не займет много времени.

— Нет-нет, что вы!

— И, если можно, я бы просил вас помочь нам побыстрее добраться до Шербура…

— О чем речь? — обаятельно улыбнулся мэтр. — Конечно поможем, господа.

— Ох, не верю я этим судейским рожам, — прошептал Прохор. — Ох, не верю. Рвануть бы в поле!

— Догонят, на лошадях-то. — Митрий вздохнул. — Или пристрелят. Вон, пистоли почти у всех. Придется идти — тем более Иван прав: по пути нам.

— Позвольте вашу шпагу, месье! — протянул руку рыжеусый рейтар.

Мэтр Окюлер пожал плечами:

— Ничего не поделаешь, таков уж порядок.

Примерно через час все — и ордонансный отряд рейтар, и задержанные — оказались вблизи чудесного замка, точнее сказать — большого загородного дома, жемчужно-серого, трехэтажного, с белоснежными балюстрадами и маленькими острыми шпилями на фронтоне.

— Мартенваси! — с гордостью показал рукой мэтр.

Невдалеке от особняка, за яблонями, виднелись аккуратные домики, беленые и крытые коричневой черепицей. При каждом доме имелся небольшой сад, как везде в Нормандии, — яблоневый, — а за деревней, у тополиной рощи, на изумрудном лугу паслись коровы и овцы.

Подъехав к крыльцу, рейтары спешились и, наставив пистолеты на задержанных, ввели их в обширный холл, уставленный небольшими статуями.

— Прошу вас немного подождать, господа. — Чиновник сделал приглашающий жест. — Вас проводят…

Комната, куда поместили задержанных, оказалась небольшой, но чистой и даже уютной — две застеленные кровати, высокие, деревянные, резные; небольшой шкафчик для белья, длинный стол, скамеечка, несколько стульев. Правда, узкое окно было забрано толстой железной решеткой, да и дверь оказалась чрезвычайно надежной, дубовой и, естественно, запертой.

— Ну, влипли! — хмуро буркнул Прохор. — Говорил я, бежать было надо!

— Далеко бы не убежали…

На стене у двери висел рукомойник, и парни с удовольствием ополоснули запыленные лица. Почти сразу же снаружи лязгнул засов и — удивительное дело — в дверь вежливо постучали.

— Да-да, — усмехнувшись, откликнулся Митрий. — Войдите, не заперто.

— Осмелюсь вас побеспокоить, господа, — в сопровождении дюжих стражников в комнату вошел маленький плюгавенький человечек, кривоногий, в смешном черном камзоле, слишком уж для него длинном, и вытянутым хитрым лицом записного пройдохи. За левым ухом у вошедшего виднелось перо, в левой руке — чернильница, в правой — бумага.

— Секретарь господина помощника королевского интенданта Огюст Гарани, — поклонившись, представился плюгавец. — Если вы не против, я кое о чем вас спрошу, господа.

— Пожалуйста, спрашивайте!

Усевшись за стол, секретарь разложил перед собою бумаги и, обмакнув в чернильницу перо, взглянул на Ивана:

— Сначала — вы, месье. Итак, вы — дворянин?

— Несомненно!

— Из какого вы рода?

— Мы поляки! — решительно соврал молодой человек. — Род Валишевских очень известен в Речи Посполитой.

— Ого, — записывая, покивал плюгавец. — Поляки! То-то я и смотрю — вы как-то не так говорите. Как звали вашего батюшку?

Иван назвал первое пришедшее в голову имя.

— А дедушку? А прадедушку? Они тоже были дворяне?

Точно такие же вопросы секретарь задал и остальным. Прохор с Митькой, естественно, тоже прикинулись польскими дворянами, назвавшись, впрочем, собственными именами — вряд ли здесь имели достаточные сведения о Польше!

А вот месье Вальен, похоже, сказал все честно, да ведь он и не мог соврать, даже если б и очень хотел — в данной местности его наверняка многие хорошо знали.

— Отлично, господа, отлично. — Закончив, месье Гарани поклонился и, проворно собрав пожитки, удалился в сопровождении стражей.

— Ну, ни черта не понимаю, прости Господи! — по-русски выругался Прохор. — Ну и допрос! Зачем ему понадобились наши дедушки и прадедушки? Вот дурень!

— Нет, он как раз очень умен, — задумчиво перебил Митрий. — Для них сейчас главное — установить наше дворянское происхождение, в этом вся загвоздка. Если установят — точно извинятся, отпустят, а если нет… А, Иван?

— Надо вспомнить, кто может его подтвердить… Эх. — Иван с досадой махнул рукою. — Как же я не подумал об этом! Ведь точно — будут проверять, а это может затянуться надолго…

— Да зачем же?! — взорвался Прохор. — Какая им разница — дворяне мы или нет?

— Э, нет, братец! — тут же возразил Иван. — Очень многое от того зависит, это ведь не Русь-матушка. Здесь любой дворянин — даже самый нищий экюйе — человек благородный. Его нельзя подвергать телесным наказаниям, а нужно обращаться вежливо, и следствие вести честно.

— Следствие? Да что ж мы такого сделали-то?

— Если нас примут за бродяг — это уже преступление. — Иван хмуро почесал заросший щетиною подбородок. — Ну, не казнят, как, к примеру, в Англии, однако на галеры отправить могут.

— Да почему?!

— Отвечу, Проша, как студент-юрист: по Муленскому ордонансу одна тысяча пятьсот шестьдесят шестого года от Рождества Христова.

— Что еще за ордонанс такой?

— Против подозрительных бродяг, Прохор.

Друзья задумались. Правда, и на этот раз долго скучать им не дали. Лязгнул засов:

— Дэмьен Вальен, выходи!

— Я, да?

— Ты-ты! Да побыстрее давай!

Вздохнув, Дэмьен грустно кивнул и вышел вслед за стражей. Не прошло и пяти минут, как его счастливая физиономия заглянула в решетчатое окно:

— А меня ведь отпустили, парни! Честное слово, отпустили. И вас отпустят. Встретимся за деревней — этакое дело надобно хорошенько спрыснуть у Алена! Я буду вас ждать, лады?

— Лады. — Друзья несколько воспрянули духом. — Только не забывай, нам в Шербур надо!

— Не забуду! — Отцепившись от прутьев решетки, счастливый пропойца спрыгнул на траву вниз и скрылся за деревьями сада.

— Во! — покачал головой Митрий. — Может, и нам так вот свезет?

Прохор перекрестился:

— Помоги, Богородица Тихвинская!

Мэтр Окюлер задумчиво проводил взглядом убегающего бродягу. Этот был бы восемнадцатым. А в прошлом году было шестнадцать. Негоже прибавлять, даже на двух человек — где сразу два, там потом и требовать будут больше.

— Что такое? — Чиновник обернулся на слабый стук. — А, это ты, Гарани? Ну, чего-нибудь выслушал?

— Они говорили на каком-то странном языке, господин помощник. Может, и вправду — поляки?

— Поляки? — Экюлье усмехнулся. — А мне вот почему-то кажется, что это — еретики с юга! Говор у них — ну, точно как в Лангедоке, уж ты мне поверь, довелось слышать.

Секретарь почтительно кивнул.

Чиновник задумчиво прошелся по кабинету:

— Даже если они и дворяне, то — южные. Ах, Гарани, от них прямо-таки разит гугенотами!

— У вас великолепный нюх на еретиков, сударь!

— Сколько еретиков у нас было в прошлом году?

— Э… Шестеро, господин помощник.

— А в отчете?

— И в отчете — шестеро, вы же сами тогда сказали…

— Шестеро, — помощник вздохнул. — А в этом году — уже семь. Плюс еще три — десять!

— Очень хорошо, месье!

Мэтр Окюлер насмешливо посмотрел на секретаря:

— Чего ж хорошего? В этом году мы укажем десять еретиков, а в следующем сколько укажут ловить — пятнадцать? Двадцать? Оно нам надо?

— Так, значит, этих отпускаем? Или — задерживаем для проверки?

— Ни то ни другое, — усмехнулся чиновник. — Слишком уж они ушлые — от таких могут быть проблемы. А потому поступим, как велит нам Муленский ордонанс Божьей милостью короля Карла. Как раз для статистики нам нужно трое бродяг, ни больше, ни меньше.

 

Глава 20

Большой кутюм Нормандии

Август-сентябрь 1604 г. Шербур — Онфлер

Каторжная тюрьма Шербура представляла собой тесный и на редкость зловонный подвал с земляным полом и охапками старой сырой соломы, на которой, с разной степенью удобства, и располагались каторжники — человек двадцать, в большинстве своем забитые, отчаявшиеся люди, вовсе не походящие обликом на закоренелых преступников. В основном бродяги, конечно, хотя попадались и явные разбойники, и даже один брачный аферист, с которым новые узники — Иван, Прохор и Митька — общались куда как больше, нежели с другими, больно уж человек попался хороший, общительный и приятный с виду парень — приятный, это насколько можно было судить по слабому лучу света, пробивавшемуся в небольшое, забранное толстой решеткой оконце под самым потолком.

Собственно, аферист, едва увидев новеньких, представился первым. Встал, галантно поклонился, гремя цепями, даже попытался было снять воображаемую шляпу, но не смог — цепь оказалась короткой. Тем не менее улыбнулся каторжник вполне дружелюбно:

— Жан-Мари де ла Май, многоженец, да и вообще — большой любитель женщин.

— Так вы дворянин? — услыхав звучную фамилию, удивленно переспросил Митрий. — Дворянин — и здесь?!

— К сожалению, эти проклятые судейские совсем осатанели. — Де ла Май пожал плечами. — Не доверяют слову дворянина! Требуют в подтверждение титула какие-то там бумажки.

— А какой у вас титул?

— Граф, конечно! — приосанился каторжник. — Ну, не маркиз же! Эти маркизские титулы, знаете ли, в Париже продаются по пять ливров за штуку.

— Неужели по пять ливров? — улыбнувшись, вступил в беседу Иван. — Не дороговато ли будет, месье?

— О, нет-нет… А вы, я вижу, тоже из благородных. Наверное, откуда-то с юга?

— Из Лотарингии. — Митрий побыстрей встрял в беседу. — На юге-то, известно — одни гугеноты, мы к таким не относимся!

— Ах, ну как же, как же! — звеня цепями, расшаркался новый знакомец, еще раз поклонился, а затем задвинул длинную и цветистую речь о дворянской гордости, женщинах и «гнусном племени мелких и мстительных пигмеев» — судейских.

К явному удовольствию оратора, Митрий слушал, развесив уши, однако его привлекала скорее форма, чем содержание речи.

«Гнуснопрославленный лжесудьишка», «обезьяноподобный прелатишка, склонный к мерзким забавам», «пресытившаяся бумажная тварь» и «алчные черви, пожирающие законы Франции» — это были еще не самые яркие эпитеты сего продолжительного монолога.

Прохор его не слушал — большей частью не понимал, а что понимал, так в то и не собирался вникать — не любил болтунов.

Иван тоже не столько слушал, сколько пристально наблюдал — и вовсе не только за де ла Маем — если это была настоящая фамилия Жана-Мари. Молодой, ладно скроенный, с буйными черными кудрями, обрамляющими нарочито бледное лицо красавчика сердцееда, граф — или псевдограф — вовсе не казался пустым напыщенным щеголем. О, нет! Он явно был опасен! Глаза — темные и прищуренные — смотрели уж чересчур пристально, а в манере держаться преобладали повадки бретера. И не только это… Вернее, не только сам Жан-Мари… Еще и другие. Их отношение. Сидели, слушали, кивали — никто даже не пикнул! Что, так уважали «графа»? Или просто-напросто боялись? Тогда наверняка у этого красавчика в подвале должны быть сообщники… хотя бы во-он тот верзила с жутким шрамом через все лицо. Кажется, Иван его уже где-то видел… точно ведь видел, только вот где? Ладно, не суть… Кроме верзилы на роль сообщников, пожалуй, тянула еще пара типов: вон тот, угрюмый, в углу… или этот вот юный субъект с подбитым глазом. Ишь, как они смотрят… Как ловят каждое слово…

— Ну вот в общих чертах и все, что я хотел бы сказать. — Закончив речь, де ла Май улыбнулся. Надо признать, даже если он был фальшивым графом — а, скорее всего, именно таким образом и обстояло дело, — но тем не менее говорил хорошо. По всему чувствовалось — учился ораторскому мастерству у кого-то знающего… или сам не так давно был студентом.

— Прекрасная речь, ваше сиятельство! — первым зааплодировал нагловатого вида юнец с подбитым глазом.

Парня тут же поддержали верзила и угрюмый, а за ними — и все остальные узники. По всему подвалу зазвенели цепи.

Благосклонно оглядевшись, красавчик великосветски кивнул:

— Спасибо, друзья мои!

И тут же повернулся к новеньким:

— Честное слово, изнемогаю от нетерпения узнать ваши славные имена!

Друзья представились.

— Жан? Димитри, Про-хор? Так, говорите, из Лотарингии? Да вы присаживайтесь на солому, не стойте. Мерло, будь любезен, подстели соломки гостям…

— Ну да, нашел гостей, — скривившись, по-русски прошептал Прохор. — Не своей волей…

Мерло — тот самый верзила со шрамом — живо подтащил кипы, предварительно кого-то с них согнав. Да-а… Жан-Мари де ла Май явно был тут главным.

— Что ж, — усевшись напротив новичков, прищурился «граф». — Поведайте-ка, каким образом вы очутились в наших краях?

Иван усмехнулся:

— Мы, извольте видеть, студенты.

— Весьма похвально!

— И приехали в гости, в Кан, к нашему другу.

— Как его зовут?

— Жан-Поль д’Эвре. — Иван не видел никакого смысла скрывать фамилию приятеля. В конце концов, он сейчас в Сен-Мало, а Сен-Мало — это Бретань, а Бретань — никакая не Франция, точнее — Франция, но лишь формально.

Впрочем, фамилия Жан-Поля не произвела особого впечатления на де ла Мая. Тот лишь заметил, что о таком слышал, и все.

Ага… Иван буквально нюхом чуял — да и все говорило за это, — что перед ним сидит явно преступный элемент — разбойник или пират, заделавшийся брачным аферистом лишь для того, чтобы скрыть от судей куда более тяжкие преступления. Следовательно, нужно поискать и других подобных знакомых, с кем сводила судьба… Ну, скажем, юный контрабандист из Кана… как его? Мердо! Да-да — Мердо… Или тот чернобородый мужик, что подходил здороваться к мэтру канскому палачу… Ммм… Жан! Нет, Жак! Красный Жак? Бородатый? Нет, не то… Черный Жак! Именно так — Черный Жак.

Иван с улыбкой назвал этих двоих.

— Что? — изумился «граф». — Вы знаете Малыша Мердо и Черного Жака?!

— Конечно знаем, — снова вмешался Митрий. — Можно сказать, это наши лучшие друзья! И еще этот, поэт…

— А, — вспомнил Иван. — Мэтр Огюстен. Уж с ним-то мы хорошо подружились.

— Как? — Жан-Мари удивленно вскинул глаза. — Вы и его знаете?

— Знают, — неожиданно подал голос верзила со шрамом. — По крайней мере — этот. — Он кивнул на Ивана. — Я видал его в Кане, в таверне, у моста, ну, ты знаешь, граф…

— Знаю…

— Так вот… он сидел за одним столиком с мэтром! И Черный Жак в самом деле к ним подходил, а я остался на улице — мало ли что.

— А ты не перепутал, Мерло? — быстро переспросил де ла Май.

Верзила обиженно, словно ребенок, надул губы:

— Ты же знаешь, какая у меня память на лица!

— Знаю. — Красавчик кивнул. — Потому и держу… Ну-ну, не обижайся — не только поэтому… Что ж, друзья! — Повернувшись, он радушно улыбнулся новеньким. — Смею вас поздравить! Похоже, вы и впрямь свои люди. Раз уж сам месье Мерло сказал… Рад, очень рад. Спрыснем знакомство?

Зазвенев цепью, Иван развел руками:

— Так здесь ведь вроде бы не таверна?

— Не таверна? — Де ла Май громко расхохотался. — А вот мы сейчас поглядим!

Он невозмутимо хлопнул в ладоши, и, удивительное дело, юнец с подбитым глазом шустро юркнул куда-то в угол, пошарил в сене и извлек оттуда большой глиняный кувшин и кружки.

— Угощайтесь! — «Граф» лично разлил вино. — Неплохое бордо, смею вас уверить.

Выпив, друзья несколько повеселели. Прохор вскоре уснул, а Иван с Митрием общались с красавчиком де ла Маем еще довольно долго, пока совсем не стемнело.

— Луна, — кивнув в оконце, невесело вздохнул Митрий. — Красивая, золотистая, вот только жаль — ее слишком портят решетки. Вот если б их не было…

— И что бы тогда было? — с усмешкой подначил «граф». Кстати, с новенькими разговаривал только он один, все остальные не смели.

— Что бы тогда было? — Митька засмеялся. — Да я бы пролез в это окошко, вот, клянусь Святой Девой, пролез бы!

— Неплохая идея, — одобрительно кивнул де ла Май. — Только она нам без надобности… Слушайте-ка, парни… — Он подозвал новых знакомцев поближе, даже попросил разбудить Прохора и, когда все уселись рядом, продолжил: — Мне нужны верные люди, а вы вроде бы как раз из таких.

— И что мы должны будем делать? — негромко поинтересовался Иван.

— Да, собственно, ничего, — вполне светски заметил «граф». — Отправиться вместе со мной на галеры — всего-то и дел!

Галера называлась «Ла Серн» и была чудо как хороша! Узкая, стремительная, украшенная по всему борту золоченой резьбой, она представляла собой образец гребного военного судна. В добавление к веслам и ста восьмидесяти гребцам три мачты судна несли косые паруса, ловко ловившие любой ветер. Корму с блистающим на солнце декором украшала огромная буква «Аш» — начальная буква имени короля Генриха.

Здесь-то, у самой кормы, и разместили новых гребцов — шиурму. Иван, Прохор, Митрий плюс к ним «граф» с верзилой Мерло — всего пять — на крайнем весле; юнец с подбитым глазом — Лану и угрюмый Пинсан вместе с еще тремя какими-то каторжными рожами ворочали веслом соседним. Следует сказать, «ворочали» — это не совсем правильно: под веслами судно просто-напросто вышло из шербурской гавани, а уж потом заработали паруса, тем более что ветер оказался попутным. Стремительное судно ходко разрезало носом синие волны, и в усилиях гребцов пока не имелось абсолютно никакой надобности — только мешали бы.

Ярко, до боли в глазах, сверкало солнце, ветер распирал паруса, трепетали на мачтах вымпелы с тремя королевскими лилиями, а где-то высоко, в лазурной чистоте неба, кричали чайки. Надсмотрщик — профос, — прохаживающийся по помосту — куршее, — привычно поигрывал бичом из воловьей кожи, однако в ход его пока не пускал — не было надобности. Вообще, все пока происходило точно так, как и предсказывал Жан-Мари де ла Май: их вывели из тюрьмы еще ранним утром, с чрезвычайной срочностью, безо всякой процедуры суда. В порту сразу же посадили на галеру — собственно, из крупных судов она одна там и была, к вящему огорчению Ивана — он-то надеялся увидеть там «Святую Женевьеву». Ан, нет, судно уже ушло… Что ж, сейчас главное — поскорей обрести свободу, а уж там — в конце концов, до Портсмута не так уж и далеко, а найти попутное судно проще простого.

— Берите! — Когда профос отошел, де ла Май ткнул в ладонь Ивана напильником. — Работайте осторожно, но помните — у нас мало времени.

— Кто-то, кажется, обещал какое-то судно, — буркнул Иван.

«Граф» усмехнулся:

— Оглянись назад!

Позади, у самого горизонта, белели паруса.

— Интересно, и как они собираются нас освободить? — не выдержав, спросил Митрий. — Неужели осмелятся напасть на военное судно?

— О, нет! — засмеялся красавчик. — Старый пират Лионье еще не выжил из ума. Его судно просто будет сопровождать галеру столько, столько необходимо. И при удобном случае, естественно, на стоянке в порту… ну, дальше вы понимаете.

— А в каком порту, месье де ла Май? — Митрий никак не хотел отстать со своими расспросами.

— Не знаю, — ухмыльнулся «граф». — Если мы завернем — это будет Уистреам или Онфлер, если сразу пойдем до Гавра — Гавр. Лучше б, конечно, — Онфлер, в Гавре будет куда труднее — там стоит половина королевского флота, ожидают нападения англичан.

— Что, война? — насторожился Иван.

— Да нет. — Де ла Май с беспечностью отмахнулся. — Хотя кто его знает?

Что-то случилось вдруг с ходом корабля. Чуть дернулись паруса, на миг поникли вымпелы… и снова затрепетали — по широкой дуге судно явно поворачивало к берегу.

Иван аж употел, работая напильником… и вот наконец…

— На! — Он тихонько передал инструмент Митрию. — Пили не до конца, оставь чуть-чуть, чтоб в нужный момент…

— Да ладно, не маленький.

Закусив губу, юноша принялся деятельно работать напильником, да так шустро, что Ивану даже пришлось ткнуть его локтем в бок, когда профос повернулся к корме.

Вообще, находясь в подобном положении, очень странно было ощущать свою непохожесть на остальную шиурму — ведь новым гребцам не успели даже побрить головы, так спешили выйти в море. К тому же профос, время от времени ударяя бичом по плечам подвернувшихся под руку несчастных — просто так, для порядку, — новеньких вообще не трогал. Да и особенно-то к ним не присматривался, что тоже выглядело странным, на его месте Иван бы, наоборот…

— Да не смотри ты на профоса, Жан, — повернув голову, засмеялся «граф». — Это наш друг.

— Ах, друг, — протянул молодой человек. — Тогда понятно.

Конечно, об этом можно было и раньше догадаться и не терзать попусту Митьку. Ага, тот наконец управился и передал напильник Прохору.

Впереди, за соседним веслом, тоже шла подобная работа — юнец с угрюмым и еще трое — тоже с непобритыми головами — старались вовсю. Ага… Иван начал соображать, почему к ним оказался столь расположен явный разбойник де ла Май. Десять! Ему требовалось десять человек — чтобы на двух крайних веслах сидели свои. Кстати, чтобы так расположить новичков, требовалось иметь своим человеком не только профоса, но и боцмана, если не помощника капитана. Наверное — да что там «наверное», точно так оно и обстояло! И, если бы судьба не сделала де ла Маю подарка в виде троицы русских, наверное, пришлось бы оставить кого-то из каторжников в тюрьме или рассчитывать на помощь случайных соседей по веслу — а это, естественно, осложнило бы все дело — могли бы запросто нарваться на вольнонаемных, такие тоже случались среди шиурмы. Им-то с чего бежать?

Занятые деятельной подготовкой к побегу, каторжники и не заметили, как солнце стало клониться к морю, как приблизился берег, как стали хорошо различимы узенькие — в два-три окна — дома в пять-шесть этажей, каменные, разноцветные — светло-коричневые, темно-серые, палевые, — как на церковной колокольне справа от домиков ударил колокол — то ли приветствовали новое судно, то ли просто звонили к вечерне.

— Онфлер! — посмотрев вперед, радостно улыбнулся «граф». — Онфлер.

Мерло — верзила со шрамом, — юнец Лану и даже вечно угрюмый Пинсан тоже заулыбались.

Улыбнулся и Митрий, посмотрел вперед, присвистнул, восхищенно мотнув головой:

— Вот это да! Ну и красотища же!

Онфлер оказался городком небольшим, но очень красивым. Аккуратная, мощенная серым булыжником набережная — «Святой Катерины», как пояснил де ла Май, — уютная гавань с бесчисленными мачтами торговых судов и рыбачьих лодок, дома — чистые-чистые, словно бы тщательно вымытые, коричневые черепичные крыши, трубы с узорчатыми флюгерами, зеленые лужайки, деревья, цветы. Цветы здесь были повсюду: упавшим на землю солнцем желтели на многочисленных клумбах, рвались из дверей многочисленных таверн и лавок неудержимым оранжевым вихрем, голубели на фронтонах крыш, растекались по подоконникам яркой кроваво-красной геранью. Онфлер!

— Кажется, приехали. — Иван повернул голову к Митьке и замер, увидев совсем рядом вздымающуюся корму какого-то большого торгового судна. На корме, средь деревянного позолоченного узорочья, хорошо читалось название — «Сен-Женевьев».

«Святая Женевьева»!

Каторжники едва дождались вечера, вернее — ночи. Быстро стемнело, и в черном небе над набережной Святой Катерины высыпали крупные звезды. Они отражались в такой же черной, как и небо, воде мигающими желтыми искорками, там же, в воде, виднелась и луна, так что даже было не очень понятно — где море, а где небо.

Темное низкое судно втерлось меж галерой и «Святой Женевьевой». Без лишних слов на палубу для гребцов, у самой кормы, упала веревка.

— Пора! — «Граф» подтолкнул Ивана. — Капитан Лионье не очень-то любит ждать, особенно находясь соседству с одной из лучших галер королевского военно-морского флота! Хоть профос и еще кое-кто из команды «Ла Серн» — наши люди, но не капитан! Уж тот-то будет очень рад вздернуть нас на реях, если хоть что-то пойдет не так.

Схватившись руками за веревку, Иван подтянулся… и через какое-то мгновение очутился на палубе приземистого суденышка капитана Лионье. Следом за ним — почти сразу — на судно поднялся де ла Май, а потом — и все остальные.

Иван не смог разглядеть команду суденышка — темно, лишь маячили вдоль бортов чьи-то черные тени.

— Все? — скрипучим голосом тихо спросили из темноты.

— Все, дядюшка Лионье! — негромко хохотнул «граф». — Можешь трогаться.

— Отдать швартовы! — тут же прозвучала команда.

— Э, нет, подождите, парни! — Иван резко запротестовал. — Куда же мы поплывем — ведь ночь?

— Не беспокойся, друг мой, — положив руку ему на плечо, хохотнул де ла Май. — Дядюшка Лионье здесь все мели знает!

— Пройдем на ощупь! — проскрипел Лионье. — Нам сейчас главное — побыстрее отсюда убраться, пока команда «Ла Серна» не вылезла из портовых таверн.

— Да, но мы так не договаривались! — возмутился Митрий… тут же одернутый Иваном.

— Тсс! — по-русски шепнул тот. — Не говори ничего… Просто будь готов сейчас прыгнуть за борт.

— О чем это там шепчутся твои дружки, граф? — снова заскрипел капитан.

А судно между тем уже отдало швартовы, и матросы баграми отталкивали его от причала. Похоже, ждать было больше нечего.

— Пошли, — тихо промолвил Иван.

Оп! Три тени, перевалившись через борт, разом прыгнули за борт.

— Что такое? — озабоченно проскрипел Лионье. — Догнать субчиков!

Де ла Май покачал головой:

— Не гони лошадей, дядюшка. Эти парни не так уж нам и нужны. Ушли — и бог с ними.

— А если это соглядатаи? Не-ет, я уже послал людей, граф… Не обидишься, если они пришьют твоих сбежавших дружков?

— Не обижусь, — хохотнул де ла Май. — И вообще, буду как Понтий Пилат… Умываю руки! Да… нам ведь придется ждать этих твоих людей?

— Не придется. Выполнив свое дело, они нагонят нас на любом из рыбацких челнов.

— Ну, раз так… — Каторжник засмеялся. — Тогда я бы сейчас не отказался от хорошего глотка рома или кальвы!

Выбравшись на причал, Иван обернулся, поджидая друзей. Ага — вот и они. Протянув руку, юноша помог выбраться Митьке. Прохор, вынырнув, отдышался, словно кит.

— Ну? — откинув со лба мокрые волосы, поинтересовался Митрий. — Куда теперь?

— В город, — прислушиваясь, промолвил Иван. — Сначала в город, а там — посмотрим.

В воздухе со свистом пронесся кинжал. Он впился бы прямо в горло Ивану, если б не Митька, дернувший приятеля за руку. Поскользнувшись, Иван не удержался на мостках и снова полетел в воду.

Трое ловких сильных парней, вооруженных длинными ножами, бесшумно выбрались из воды на причал и теперь быстро окружили Прохора и Митьку.

Вжик! Острие ножа вспороло Митькин камзол. Отпрянув, парень попятился… А вот Прохор… Прохор стоял, как скала, и улыбался. Жаль, улыбка его не была видна нападавшим — темно, вокруг только луна и звезды.

В призрачном свете луны сверкнул нож… Прохор даже не стал уклоняться или пытаться выбить нож, просто подался вперед и с силой нанес упреждающий удар в челюсть. Противник жалобно хрюкнул и кувырком полетел в воду. Точно такая же участь постигла и второго, тоже неосторожно приблизившегося к здоровяку кулачнику, а вот третий оказался хитрее — отступил, нырнул в темноту, затаился…

— Он ведь может метнуть нож, — озадаченно прошептал Митрий. — Надо бы осторожней…

— Хорошо. — Прохор кивнул, пристально всматриваясь в темноту берега. Обернулся. — Иванко где?

— Вроде бы тут был. — Митька похолодел и негромко позвал: — Иван! Иване!

Ничего! Никакого ответа.

Что же он? Утонул?

Не думая, Прохор бросился в воду… И вовремя — в черных ночных волнах уже кипела ожесточенная схватка. Два негодяя вцепились в Ивана и тянули его на дно. Оп! Над черной водой показалось на миг бледное лицо Ивана… Показалось и скрылось, а на его месте закачалось лишь отражение луны.

— Держись, Иване! — Набрав в легкие побольше воздуха, Прохор ушел в глубину, силясь разглядеть в сиреневой мгле смутные силуэты теней.

Конечно не разглядел, но услышал, вернее почувствовал, ощутив колыхание воды… Подплыв поближе, ударил, заметив, как один из нападавших ушел в глубину.

Иван же боролся из последних сил, и еще хорошо, что его соперник оказался без ножа. Однако ловок был, черт, силен…

Ах, как давит вода! Черная, гнусная… как хочется вдохнуть. Воздуха! Воздуха! Выплыть, вынырнуть… а для этого оттолкнуть от себя скользкого гада! Ага! Удалось… Вдох, еще один… Что за наслаждение! И… и холодные пальцы на горле… Впрочем, эта сволочь тоже должна вдохнуть… Ага — вот! Показался! И ушам ему, по ушам! Что, не нравится?! Ныряй, ныряй, отплыви, вынырни, отдышись… А пока — скорее к мосткам! Интересно, где же второй? Ага вот он… Как подплывет, ударить ногой в грудь… Вот так!

— Ху! Кончай драться, Иване! То ж я!

— Прохор?

— Вылезаем! Быстрее! Не дать им выбраться на мостки.

Верно…

Доплыв первым, Иван ухватился руками за камни, подтянулся… И замер. Прямо над ним, усмехаясь, маячила чья-то черная тень… Оп! Замах… Иван дернулся назад, понимая, что уже не успеет — слишком ярко светила луна, слишком мелко было… и слишком удобно для того, чтобы метнуть нож. Невозможно было промахнуться…

Однако… Однако что-то не слышно свиста разрезающей воздух стали… смертоносной стали. Да и вражина вдруг сложился пополам и… и ничком полетел в воду!

— Скатертью дорожка! — выбрасывая увесистый булыжник, цинично пожелал ему Митрий и тут же позвал своих:

— Эй, парни, вы тут еще долго купаться будете?

Оба — Иван и Прохор — выбрались наконец на мостки…

Ну, слава Господу, помогла Богородица Тихвинская! Кажется, выбрались. Куда теперь?

— За город. Отдохнем, обсохнем. Вряд ли «Святая Женевьева» тронется в путь рано утром, не так-то уж и давно пришла.

Длинные тени домов протянулись через всю набережную Святой Катерины, до самой воды. Утреннее чисто вымытое солнце стыдливо пряталось за крышами, лишь украдкой пробираясь в щели меж зданиями длинными шаловливыми лучами. Один из таких лучиков, ударив в глаза Ивану, отразился от ярко начищенных пуговиц. Небо над головой пучилось сверкающей лазурью, и так же ярко, как солнце и небо, в карих глазах юноши светилась радость. Еще бы! Они нашли! Расспросили! Узнали!

Паломник с острова Мон-Сен-Мишель действительно был на борту «Святой Женевьевы»! И сошел лишь здесь, в Онфлере! Именно так сказал боцман: «Тот парень хотел посетить церковь Святой Катерины».

Вот оно как! Церковь Святой Катерины!

«Но, я полагаю, ему просто нечем было платить за дальнейший путь» — это были следующие слова хитрого боцмана, на которого Иван потратил целых два денье, вырученные от продажи Митькиного желтого камзольчика. И ведь не зря потратил!

— А что, этот паломник сошел еще вчера?

— Да нет, только что! Едва взошло солнце.

Только что!

Душа Ивана пела! А за спиной болтались кое-какие вещички, а именно — обширный, украшенный блестками камзол Прохора и пара рваных рубах — штаны парни не отдали, впрочем, те тоже были рваные. Рубахи бы продать — этакую рвань. Хотя, оно, конечно, все чистое, стираное. Да, еще ножичек имелся! Хороший такой, длинный, подобранный Митькой на мостках. Иван сейчас лелеял желание выгодно обменять его на шляпу и перевязь. Слава богу, на башмаки хватило денег от Митькиного камзола, удалось по пути продать торговке рыбой, а теперь нужно побыстрее реализовать остальное. Да и еще не забыть купить книгу! Любую, главное — потолще, посолиднее. Эх, не хватит денег, книга — дело недешевое. И все же… И все же с книгой — все равно с какой — было бы лучше, имелись на этот счет у юноши кое-какие мысли.

— С «Ла Серна», королевской галеры, сегодня ночью сбежали каторжники! — Иван на ходу ловил тревожный шепот рыбного рынка.

— Десять человек.

— Какое — десять? Пятьдесят! Они захватили соседнее судно… На нем и уплыли! А «Ла Серн» с утра бросился в погоню.

— Думаете, нагонят?

— Как ветер…

Ага, улыбнулся Иван. То-то он галеры в гавани не видал. Значит, и впрямь ушла… Замечательно!

— А еще волнами на берег несколько мертвецов выбросило. Говорят — эти несчастные с того, захваченного бежавшими галерниками корабля.

Иван обернулся:

— Не скажете, есть ли здесь поблизости книжная лавка?

— Книжная лавка? Гм-гм… Вроде бы есть что-то такое у церкви Святой Катерины.

— Да-да, там есть скрипторий, вернее, был когда-то… А теперь…

— Нет, не типография. Типография в Кане. А вам что за книги нужны, месье?

— Да любые… Подарок хочу сделать кузену-студенту.

— Так идите к церкви, не прогадаете. Во-он, видите, колокольня? Так вам туда.

— Спасибо, добрые люди, да хранит вас святой Этьен!

У церкви Святой Катерины, значит… Это плохо, что у церкви, — там до сих молится бежавший послушник Грегуар. По крайней мере, должен молиться, ну, если что, ребята проследят: Грегуар ведь их и видал-то всего один раз, и то мельком — во дворике аббатства Мон-Сен-Мишель, узнать не должен. Только бы не попались властям — подозрительные полуголые оборванцы! И только бы слова того общительного козопаса оказались правдой. Нет, говорил он, конечно, много всего, и больше — ругательного: про судейских, про ночную стражу, про чиновников… И про местного прево, конечно. Вернее, не столько про прево, сколько о его страсти к крепкой яблочной водке. Ох, и чего только не наслушались за ночь!

А вообще, козопас оказался человеком хорошим и не из пугливых, надо признать. Хотя, с другой-то стороны, чего ему бояться каких-то бродяг, имея рядом двух волкодавов? Вот и пустил на ночь к костру — какие-никакие, а все собеседники. Расстались вполне довольные друг другом. Чересчур общительный козопас получил собеседников, а те — куда больше: кусок козьего сыра, лепешку из пшеничной муки, сидр, отдых, просушку, ну и конечно же, информацию, она-то и была самым ценным.

Ага, вот и церковь Святой Катерины. Длинная, просторная, деревянная. А вот и колокольня — выстроена отдельно. Внизу — приземистая, вверху — не сказать, чтобы легкая, но… в общем, мощная. В такой можно вражескую осаду пересидеть.

Подойдя к паперти, Иван огляделся… Да где же они?

— Тут я, Иване! — высунувшись из-за кустов, помахал рукой Прохор.

Выглядел он настоящим бродягой — босой, в рваных штанах, с голой, поросшей светло-рыжим волосом грудью.

— Где? — подойдя, коротко спросил Иван.

— Там. Молится. — Прохор кивнул на церковь.

— Что-то уж больно долго… Точно — там?

— Там, там. Я только что заглядывал.

— Ну, сторожи дальше. — Иван задумчиво потер подбородок и вдруг озадаченно вскинул глаза. — А Митька где?

— К судейскому здешнему пошел… как его?

— К прево?

— Ну да, к нему. Ему, Митьке-то, вишь, милостыню хорошо подали — рубаху с козьей жилеткой себе прикупил и пошел к прево. Разузнаю, говорит, что там к чему… Заодно из дому выпровожу. Ну, как и договаривались…

— Надеюсь, в этом ему повезет, — усмехнулся юноша. — Пойду проведаю… Да, ежели что — знаешь, что с садовником делать…

— Сделаем… — Прохор вновь укрылся в кустах.

А Иван, ускоряя шаг, направился по неширокой улочке в сторону городской ратуши, к зданию судебных заседаний. Хороший городок Онфлер, красивый! Везде аккуратно подстриженные деревья, зеленые лужайки, цветы. Мощенные булыжником улочки чистые, словно выскобленные. Даже страшно ступить!

Итак, никаких грамот при себе у паломника нет — это друзья выяснили сразу, как только настигли беглеца у церкви. Прохор живо его прижал, а Митька тем временем ощупал одежду — не было ничего! Ни под рясой, ни в поясе — нигде.

Не дурак оказался послушник, спрятал грамоты, чтобы с собой не таскать. Спрятал. Ну, и черт с ним, главное — сам нашелся. Теперь остались сущие пустяки — грамоты отыскать. Прохор предложил сразу — пытать, однако Иван от того отказался, знал: есть такие люди, для которых любая пытка — праздник. Фанатики называются. Вот и садовник этот, похоже, из таких. Потому свистнул Ивану да велел отпустить послушника. Однако глаз не спускать! Хотя, с другой стороны, куда тот денется? Наверняка ведь мессу выстоит… Ну, пусть Прохор следит… Однако где же Митька?

Иван дошел уже до самой ратуши, прошелся, с любопытством разглядывая утопающее в плюще и цветах здание. Ага, вот, кажется, в этой пристройке — зал судебных коллегий… Пожав плечами, заглянул в приоткрытую дверь…

И тут же громко чихнул!

Босоногий слуга энергично орудовал метлой. Ух, и пыли же поднял! Оглянулся на чих… Ба! Митька!

— Хо, Иване! — бросив метлу, обрадовался тот. — А я уж давненько жду.

— А где прево? Стража?

— Х-ха! — подбоченился Митрий. — Я к нему, как и было уговорено, прибежал — запыхавшись, язык на плече — ну, чистый гонец из той дальней деревни, Сен-Гальен, про которую козопас рассказывал. Отдышался, потом так и сказал — Лохматый Жаку гонит, гад, кальву безо всякого разрешения, да еще из чужих яблок. Уже три бочки нагнал!

— А не забыл сказать, что тебя послал староста?

— Какое там! — Митька махнул рукой. — Они — прево со стражниками — и спрашивать ничего не стали. Как услыхали про бочки, враз собрались, да на коней! Только я их и видел.

— А чего это ты тогда тут… — Иван кивнул на метлу.

— Так залу сторожу, да и вообще… Пара человек уже заглянули — и ничего.

— Молодец!

— Там, в шкафу, за кафедрой, судейский плащ висит, — продолжал информировать Митрий. — И шляпа. И пара мантий.

— А книги случайно никакой нет?

— Да есть… Кажется, Библия…

— Библия? А нам без разницы. — Иван размашисто перекрестился. — Ох, прости Господи, велик, конечно, грех, да иначе никак. Не для себя стараемся, а для-ради Отечества нашего! Вот что, Митька, беги-ка к Прохору. Сейчас как раз кончится месса — хватайте послушника в охапку и тащите сюда, да поживее.

— Сделаем! — Смешно выпятив грудь, Митрий кивнул и побежал исполнять указание.

Послушник, притащенный Прохором и Митькой и усаженный на неудобную скамью зала судебных коллегий, ошарашенно хлопал глазами.

— Еще раз спрашиваю: ты ли есть некий Грегуар, садовник, не так давно сбежавший из монастыря Мон-Сен-Мишель?

Судейский чиновник — прево, бальи либо даже сам королевский интендант — выглядел на редкость представительно и важно: черная мантия с ослепительно белым воротником «мельничий жернов», из-под которой виднелась роскошная, наверняка шитая золотом перевязь; такая же черная, широкополая, надвинутая на самые глаза шляпа. Лица чиновника было не разглядеть — он сидел за столом спиной к окну с прикрытыми ставнями, да и вообще, в зале царил приятный полумрак, напомнивший послушнику Грегуару лучшие времена, проведенные в аббатстве Святого Михаила. Эх, если бы не просьба брата Гилберта — иезуита, как и сам Грегуар, — ни за что бы не ушел! Впрочем, и сейчас не все потеряно — лишь доставить проклятые грамоты в Париж, в небольшую церквушку недалеко от Бастилии. Там встретят. И, как вполне серьезно утверждал брат Гилберт, со стороны послушника это будет истинный подвиг веры! Хорошо бы… И хорошо, что он припрятал грамоты! Подальше положишь — поближе возьмешь, уж больно хотелось отстоять мессу да испросить совета у местной покровительницы — святой Катерины. Знал Грегуар: Онфлер — место нехорошее, с дурной пиратской славой. Вот и хорошо, что спрятал грамоты, — сегодня у самой церкви едва не ограбили какие-то молодчики! Обошлось, хвала Иисусу! Зато сейчас… Послушник передернул плечами, покосившись на рыжебородого здоровяка в мантии — уж больно тот походил на того разбойника, что напал на него еще утром. Тот тоже был такой же огромный, с ручищами, словно лопаты. Такой и придушит — недорого возьмет, сохрани, Пресвятая Дева! И второй — совсем молоденький, — ишь, стоит, ухмыляется. Плащ дорогой, черный… Вот попал, прости, святой Михаил! И главное — непонятно, за что?! Впрочем, кажется, судья производит благоприятное впечатление. Лишь бы отпустили… Ну а не опустят, что ж… Можно и пострадать во имя веры!

— Итак, я повторяю свой вопрос, — звучно произнес судейский. — Ты — Грегуар-послушник?

— Я. — Грегуар потупил очи. — А что случилось?

— Ха! И он еще осмеливается спрашивать? Отец Раймонд, настоятель монастыря на горе Святого Михаила, подал в бальяж жалобу о том, что некий послушник, именем Грегуар, садовник, изготовил поддельную финансовую грамоту, посредством которой имеет намерения от имени обители присвоить себе крупные суммы в банковской конторе братьев Клюве! Так?

— Что вы такое говорите, ваша милость? Клянусь святой Катериной, я…

— Молчать! — Чиновник хлопнул по столу какой-то толстой книгой. — Сию грамоту видел у тебя добропорядочный семьянин господин Мерсье — боцман со «Святой Женевьевы»! Или ты не плыл на этом судне?

— Плыл.

— Вот видишь! Далее… Ты, Грегуар-садовник, оказывается, совершил изнасилование некоей девицы Катрин Офли, девственницы, вернее теперь уже бывшей девственницы, которая тоже подала жалобу господину королевскому интенданту.

— Изнасиловал?! Да это же ложь, ложь! Я все время находился в монастыре на горе Сен-Мишель, это кто угодно из братии подтвердит!

— Точно подтвердит? — В голосе судьи послышались благосклонные нотки. — Честно говоря, ты, послушник Грегуар, производишь на меня благоприятное впечатление… в отличие от девицы Катрин Офли, которая, очень может быть, тебя зачем-то оклеветала.

— Так и есть, ваша милость!

— Ладно, завтра здесь будет проездом отец Николя, архивариус из аббатства…

— Отец Николя!!! — обрадованно воскликнул послушник.

— Надеюсь, он подтвердит твои слова…

— О да! Несомненно!

— И, конечно, захочет ознакомиться с грамотой…

— Да нет у меня ничего подобного!

— Нет? И ты сможешь поклясться в этом на мощах святой Катерины?

Послушник замялся — открыто святотатствовать даже ради брата-иезуита? Пожалуй, это был бы уже перебор.

— Видишь эту книгу, послушник Грегуар? — Судейский поднял со стола пухлый том. — Знаешь, что это? Большой кутюм Нормандии! Сборник всех и всяческих законов. Клянусь, если в нем найдется хоть одна статья, подходящая для твоего дела, я тебя тут же отпущу. Естественно, с соблюдением всех необходимых формальностей.

Выслушав это, послушник перевел дух и улыбнулся:

— Осмелюсь надеяться на лучшее, ваша милость.

— Надейся…

Чиновник лихо пролистнул книгу… и вдруг замер. Грегуар вытянул шею.

— Кто, будучи обвиненным в изготовлении фальшивых грамот, осмелится заявить, что это не фальшивки… Вроде похоже?

— Похоже, похоже, ваша милость! — закричал послушник. — Читайте же, умоляю!

— …тот должен предъявить королевскому суду сии грамоты, и, буде оные окажутся не имеющими преступной цены, означенный обвиняемый, на основании «Большого кутюма Нормандии», объявляется свободным от обвинения.

— Я согласен, согласен! — перекрестившись, воскликнул послушник. — Ваша милость, я сейчас же предоставлю вам эти грамоты… Я…

— Мне некогда ждать, — оборвал его чиновник. — Видишь ли, я сейчас уезжаю по одному крайне важному и весьма запутанному делу. Вернусь дней через десять — все это время ты посидишь в темнице, ну а когда вернусь, так и быть, предъявишь суду свои грамоты.

— Десять дней… О, ваша милость! — Упав на колени, Грегуар взмолился. — Подождите же… Или, если хотите, пойдемте со мной, здесь недалеко…

— Вот еще!

— Заклинаю вас именем святой Катерины! Вы куда едете?

— В гавань.

— Вот видите! Это как раз по пути…

— По пути… — Судейский вздохнул. — Чем-то ты мне пришелся по душе, Грегуар. Не знаю…

— О, я буду долго молиться за вас, ваша милость!

— Ладно, так и быть, идем… Раз, говоришь, недалеко…

— Рядом, ваша милость. Совсем рядом!

— Пойдешь впереди, а судейские слуги будут приглядывать за тобой, чтоб не сбежал.

— Как можно?!

— Я же отправлюсь за вами следом.

Они добрались до побережья безо всяких коллизий. Попросив подождать, послушник юркнул в кусты и сразу же вынырнул обратно, держа в руках несколько скрученных в свитки грамот, очень на то похоже, даже не бумажных, а пергаментных.

— Вот они!

Здоровяк передал грамоты судейскому.

— «Ин Ператор Демеустри»… — развернув, волнуясь, прочел Иван и, сдвинув на затылок шляпу, весело засмеялся. — Они!

А Грегуар, садовник Грегуар, тайный иезуит Грегуар, обманутый послушник, широко распахнул глаза от удивления и обиды, неожиданно для себя узнав в строгом судейском… того самого молодого дворянина, что когда-то проходил по внутреннему дворику аббатства Мон-Сен-Мишель и едва не повредил розы! Да и остальные, если хорошо приглядеться…

— Отдайте! — Вытащив из рукава кинжал, послушник бросился на Ивана… и, отлетев в сторону, затих, вытянувшись на белом песке пляжа.

— Ишь, — подул на кулак Прохор. — Прыгают тут всякие. Скачут.

— Надеюсь, ты там его не насмерть пришиб? — Иван вскинул глаза.

— Да через часок оклемается, — прищурился кулачник. — Нешто я не знаю, как бить надо, Иване?

А Иван еще раз вчитался в буквицы, и сердце его пело, а в груди клокотала буйная радость. Ведь они выполнили приказ, выполнили! Вот они, грамоты — «Ин Ператор Демеустри»!

 

Эпилог

Дома!

Октябрь 1604 г. Финский залив — Тихвинский посад

Баркас тихвинского купца Лаврентия Селиверстова тяжело утюжил свинцовые воды Балтики. Лил мелкий дождь, и низкое серое небо сливалось с морем. Огромные волны вздыбливали суденышко на своих покатых спинах, словно дышали: вдох — вверх, выдох — вниз. Каждый выдох сопровождался тучей холодных брызг, бьющих прямо в лицо впередсмотрящему юнге Михейке. Парнишка ежился, упрямо протирая глаза, и упорно высматривал берег.

А он, берег-то, как раз и должен бы показаться, пора, ведь не сбились же с курса, стыдоба — тихвинским-то мореходам да от Стокгольма-города к Неве-реке дорожку не отыскать!

— Ну, как? — Старясь не поскользнуться на палубе, Иван подобрался к бушприту.

Михей улыбнулся во весь щербатый рот:

— Скоро придем, господине! Эвон, волнищи-то куда как меньше стали — уж точно в залив вошли.

Иван, хотя и не заметил, что волны стали меньше, кивнул и заговорил с юнгой о превратностях осенних плаваний.

— А куда нам деваться? — охотно рассказывал Михей. — Пока туда доберешься, в Стекольны… Вроде бы не так уж и далеко, да на таможне ладожской простоишь сколько, особливо ежели знакомцев нет. Пока в Швецию придешь… хорошо если к июлю месяцу… пока товар продашь да чего нового купишь — оглянуться не успеешь, как лето на зиму поворотит. Мы-то еще хорошо обернулись: и быстро, и с прибытком — эвон сколько меди везем!

— Ты болтай-болтай, да меру знай! — подобравшись сзади, зло оборвал парня купец. — Ишь, разинул хлебало!

— Ой, Лаврентий Федорыч! — Иван прищурился и расхохотался. — Нешто я в Стокгольме не видел, как вы медные слитки грузили? А я, между прочим, слыхал, что в Швеции русским запрещено медь продавать.

— Ну, это кому как, — довольно ухмыльнулся купец. — Людей нужных знать надобно…

— Я вижу, уж ты-то знаешь.

— Да знаю…

— Эвон! — перебивая беседу, вдруг закричал юнга. — Матера! Земля!

Купец приставил ко лбу широкую ладонь, улыбнулся:

— И впрямь земля. Губа Невская. Теперь скоро уж и Орешек, так что, можно сказать, приплыли — вот она, Родина!

— Родина, — тихо повторил Иван, вглядываясь в мутную зеленовато-серую мглу.

Впереди показался низкий берег и устье широкой реки, по обеим сторонам которого виднелись разбросанные там и сям деревни, в большинстве своем — чухонские, но попадались и русские и даже смешанные — не поймешь какие. Места эти издревле принадлежали то новгородцам, то шведам, и население было само себе на уме: примучивали поборами русские — поглядывало в сторону Швеции, ну и, соответственно, наоборот.

— Лодка! — обернувшись, воскликнул Михей. — Кажись, к нам грябают.

— К нам, а то к кому же? — потеребив узкую, по шведской моде бородку, усмехнулся Лаврентий. Сей тихвинский купец и сам был похож на шведа или немца — короткий камзол, плащ, высокие сапоги ботфорты — обычно на невских берегах так и одевались удобства ради.

Вытащив из-за пояса подзорную трубу, Лаврентий приложил ее к правому глазу:

— Точно, лоцманский челн. А вон и Тимоха-лоцман!

— Тимоха?! — радостно переспросил Иван. — Это не с Тихвинского ль посада?

— Оттуль.

— Так я ж его знаю! То знакомец мой давний!

Купец засмеялся:

— Не повезло твоему купцу, господине! Лоцман-то нам ни к чему.

Иван не слушал, просто стоял, улыбаясь, вдыхая полной грудью сырой воздух Балтийского моря. Там, впереди, уже совсем рядом, начиналась родная земля…

Юноша усмехнулся, вспомнив, сколь долог и тернист был пройденный путь. Как, заполучив наконец грамоты, трое приятелей — Иван, Прохор и Митрий — выбирались из Онфлера. Пешком — денег не было — добрались до соседнего Гавра, где швартовались голландские корабли. Повезло — пинк «Герцог Оранский» из Амстердама как раз отправлялся в Швецию, и, если бы имелись средства, то дальнейшая дорога не составила бы никакого труда. Если б имелись… Но таковых, увы, не было, пришлось наниматься матросами…

До Амстердама добрались безо всяких приключений, а вот потом в Северном море попали в жесточайший шторм, из которого уже и не чаяли выбраться. Хорошо — шкипер-голландец оказался бывалым моряком, да и команда видала виды — вырвались, помогла Богородица Тихвинская! Ветер стих, улеглись волны и выглянувшее солнышко ласково осветило синее, быстро успокоившееся море. А уж когда прошли датские проливы и разглядели за бушпритной пеной острые кирхи Стокгольма, радости друзей не было предела! Ведь Стокгольм — это почти что дома.

Ну а дальше просто-напросто отыскали подворье русских купцов да договорились расплатиться позже, уже в Тихвине, — голландец таки обманул, пиратская рожа, заплатил такой мизер, что был годен разве что на бутыль рома в портовой таверне. С купцом Лаврентием Селиверстовым денежных проблем не возникло. Иван, конечно, уговорил бы его, сославшись на влиятельных и знатных персон — да хоть на того же отца Паисия, судебного старца Богородичного Успенского монастыря, коему принадлежал тихвинский посад, — однако никаких уговоров не потребовалось, едва Лаврентий хорошенько рассмотрел Прохора.

— Ха! — От восторга купчина аж хлопнул себя по лодыжкам. — Не ты ль, паря, — Пронька Сажень, боец кулачный?

Прохор приосанился, кивнул степенно — да, мол, бывало и дрались, и стенка на стенку, и так. Все за Большой посад обычно.

— А я-то завсегда на тебя ставил! — признался купец да ка-ак шваркнул шапкой оземь. — Ай, ин-ладно, довезу за бесплатно! Только ты уж, Проша, потом подтверди, что тебя именно я привез, Лаврентий, Селиверста Патрикеева сын!

Так вот и поплыли…

И вот наконец добрались!

Иван бросился в кормовую каморку:

— Эй, Прохор, Митька, сони вы несусветные! Вставайте, приехали!

Парни выбрались на палубу, зевнули, глянули:

— Ух, ты! И впрямь, кажись, скоро дома будем.

На Большом посаде, не в центре, в сторонушке, за яблоневым палисадом, бранила служанку Василиса-краса-дева. Не просто так бранила — за дело! Видано ли где такое — щи с мясным наваром сгноить? Нет бы в подпол убрать, на ледник, ан нет — в сенях крынку оставила. А погода-то возьми да солнышком разыграйся! Жарко стало, прям словно летом, вот и скисли щи! Мясные!

— Ой, не брани меня, не ругай, хозяюшка! — Служанка, молоденькая девка Глашка, бросилась Василиске в ноги. — То не я виновата, то Панфилко, кот.

— Ах, кот?

— Он, он, аспид! — Девчонка закивала и перекрестилась на видневшуюся из-за забора деревянную колокольню. — Вот те, хозяюшка, крест!

— Угу… — Василиска, сама того не желая, засмеялась. — Значит, это кот щи в сенях оставил?

— Да не кот же! Он меня отвлек, проклятый, — расстроенно махнула рукою служанка. — Только дверь открыла, смотрю — котище шасть за залавок, к сметане. Ах ты ж, думаю, шкода! Давай выгонять — брысь говорю, брысь… А он не уходит, рассердился, шипит…

— Такого кота разве прогонишь?

— Вот и я говорю…

Сколько б они там еще препирались — бог весть. В конце концов пожалела бы нерадивую служанку Василиска, добрая душа, на том бы и дело кончилось, так ведь и кончилось, только чуть позже, а вот сейчас…

Кто-то стукнул кулаком в ворота:

— Эй, хозяюшка!

Обе — Василиска и служанка Глафира — вздрогнули, выскочили на крыльцо:

— Кто там?

— То я, Никодим, возчик.

— А, здравствуй, дядько Никодим. Зайди, кваску выпей.

— Да некогда. Я чего сказать-то хочу — к пристаням баркасы со стороны свейской вернулись, и с имя Прошка Сажень, кулачник и друговья его.

— Что?! — Василиска опустилась на ступеньку крыльца. — Ой, господи… Да неужто…

А Глафира уж тут как тут:

— Чай суженый твой возвернулся, хозяюшка? А ты и не прибрана — срам!

— Ой, и впрямь.

Василиска оглядела себя: душегрея, льняная рубашка, юбка простого сукна…

— Хозяюшка, надо бы новую рубаху надеть, шелковую! Идем, помогу…

— Гостей лучше встреть! Да плат на себя накинь покрасивше… А я… Я сейчас…

Живо вбежала в горницу, да к сундуку. Распахнула крышку… Эх, и то не то, и это не так. Ладно… Скинула с себя всю одежку, разложила на лавке наряды — рубаху желтую шелковую, сарафан узорчатый алой тафты, пояс с золоченой канителью… Застыла в задумчивости…

И вдруг почувствовала, как кто-то обхватил ее за талию, стиснул, целуя в шею… Обмякла дева — знала уже кто… Лишь прошептала:

— Иване…

А Прохора с Митькой ушлая служанка угощала на крыльце медом…

На улице ярко светило солнце, трава зеленела совсем по-летнему, даже росли кой-какие цветы, но деревья стояли уже в красно-желтом осеннем наряде. Было 13 октября 1604 года.

Именно в этот день войска самозванца Димитрия, перейдя границу, вторглись в русские земли.