Но пусть я — слабая свеча,

Вэнь И-До. Поэт

Что дарит людям свет;

(пёр. Л. Черкасского)

Есть польза от её луча,

А в звёздах проку нет.

— Вот что, господин Фань Чюляй, придётся тебе помочь нам, — князь обвёл пристальным взглядом изящную фигуру секретаря в новом, голубовато-зелёном весеннем платье.

— Что я должен сделать? — поднял глаза Фань.

— Всё то, что ты делал тогда, когда выстрелил арбалет, — Баурджин усмехнулся. — Точнее сказать — всё то, что ты начинал делать.

— Я могу напомнить, господин Фань, — поднялся с кресла судебный чиновник Инь Шаньзей. — Вы тогда занимались несколькими чиновниками и — попутно — частным заданием господина наместника по поводу давно умершего мужа некой женщины.

— Я помню, господин Инь, — секретарь мягко улыбнулся. — И никогда ничего не забываю.

Нойон в душе восхитился — ну не человек — робот! Никогда ничего не забывает! Хвастает? Нет, отнюдь. Так и есть — всё, абсолютно всё, помнит!

Подойдя к секретарю, Баурджин положил руку ему на плечо:

— Это хорошо, что ты всё помнишь. Тогда — делай.

— Сегодня же отправлюсь в архив... Ой! Он ведь сгорел! Хотя не весь... И вот ещё можно поговорить с его старыми служащими — может, они уже восстановили сгоревшие документы, или так, на словах чего-нибудь скажут.

— Правильно рассуждаешь, Фань!

Князь уселся на дальний кан — холодный, словно лёд, хотя все остальные были тёплыми — ближе к ночи слуги всё ж таки протапливали печи.

Конечно, жалко было подставлять парня — ловить, что называется, на живца, но ничего не поделаешь. Наряду с другими приёмами следствия, пусть будет и этот — комплексный подход, как говаривал Баурджин.

— Так я пошёл, господин наместник? — тонкие губы секретаря тронула еле заметная улыбка, и князь на миг — только на миг — вдруг почувствовал колючие уколы совести. Совсем ведь ещё мальчик. Сколько ему лет? Кажется, шестнадцать? Ещё почти детское, матовобледное лицо с тонкими чертами, карие блестящие глаза, чёрные волосы, стянутые тонким серебряным обручем — этот ведь он. Фань, подражая наместнику, вызвал к жизни подобную моду.

Нет, уже не мальчик — вполне взрослый человек, полностью осознающий свои дела и поступки, в эти времена взрослели быстро.

— Иди, — вздохнув, коротко кивнул князь. — Смотри, будь осторожен, Фань.

— Буду.

Повернувшись, юноша вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Баурджин знал, что вот сейчас, тотчас же, едва секретарь отъедет в своей дорогущей коляске, как тут же следом за ним, по пятам, двинуться лучшие воины Ху Мэньцзиня — с недавних пор, кстати, уже сотника — и Керачу-джэвэ. А ещё — и люди Инь Шаньзея, опытнейшие люди — Чжан и его напарники.

— А как тот парень, которому ты поручил доследовать архивный пожар? — вспомнил вдруг Баурджин.

— Жэнь? — следователь усмехнулся. — Скоро собирается явиться с докладом. А что он там делает, я даже и не спрашивал — хорошо хоть чем-то занят и не путается под ногами у других.

— Что, настолько туп?

— Не знаю даже, — пожал плечами чиновник. — Не туп, а, скорее, недотёпист. Да он недавно у нас, кто знает, может, со временем из него и выйдет толк? Но покуда, что ему ни поручали, все проваливал. Думаю, что и с пожаром будет точно так же...

— Да ведь знаешь сам — нам лишь бы архивных людишек успокоить, — засмеялся князь. — Дескать, просили новое расследование — вот, получайте. Всё для людей! Что с мздоимцами-казнокрадами? Ну, из того списка?

— Сидят в тюрьме по вашему указанию в ожидании суда, — следователь вдруг нахмурился и, исподлобья взглянув на нойона, спросил:

— Можно высказать своё мнение?

— Не можно — а нужно! — на полном серьёзе кивнул Баурджин. — Говори, Инь.

— Я полагаю, мы взяли слишком многих, — негромко произнёс Инь Шаньзей. — В принципе, любого чиновника можно сажать за мздоимство. Вот и мы и посадили самых нахальных.

— Так это же хорошо, нет?

Следователь усмехнулся:

— Так всё городское управление скоро встанет. Все арестованные, конечно, воры... Но большинство из них опытные и знающие управленцы — а других у нас нет.

— Н-да-а, задачка, — князь задумался. — Что ж теперь с ними со всеми делать — отпускать обратно?

— А видно придётся так и поступить, господин наместник. Больше-то что?

— Что? — Баурджин с усмешкой вскинул брови, и молвил, прямо, как сантехник или какой-нибудь истинный диссидент, защитник Даниэля и Синявского. — Всю систему надо менять, вот что! И мы поменяем. А начнём, знаешь, с чего?

— С чего?

— С людей! — хитро улыбнулся нойон. — С этих вот самых вороватых чиновников, что вполне справедливо томятся сейчас в тюрьме. Почему там оказались сии вполне добропорядочные и милые люди? Что заставляло их воровать и брать мзду? Нет, не только высшее начальство — это, диалектически выражаясь, причина субъективная. А что объективно? Безответственность — вот она, коренная причина всего. Им ведь есть что терять, чиновникам — на этом и сыграем. Так! Чу Янь!

Баурджин позвонил в колокольчик:

— Вели запрягать самую лучшую повозку, пусть собирается свита — едем в тюрьму! Немедленно едем в тюрьму!

Мажордом поклонился:

— Осмелюсь спросить, собираетесь кого-то казнить, господин?

— Нет. А какая разница?

— Разница в одежде свиты, мой господин, — с улыбкой разъяснил Чу Янь. — Для казни нужен один стиль, для помилования — совсем другой.

— Ах, вон оно что! — Баурджин удивлённо присвистнул. — В общем, так — пусть свита оденется нейтрально.

— Не понял, мой господин? — хлопнул глазами мажордом.

— Ну... как для встречи какого-нибудь посла.

Чу Янь поклонился:

— Слушаюсь и повинюсь, мой господин.

Выехали из дворца с шиком! Впереди — двое воинов верхом на белых конях, в блестящих доспехах и шлемах, за ними — шикарная двуколка наместника, с красным шёлковым балдахином, позолоченными фигурами драконов и мягкими, обитыми сверкающей на солнце парчою, сиденьями. В коляске сидел один князь, Инь Шаньзей уклонился от его настойчивого приглашения, заявив, что доберётся до тюрьмы своим ходом. Следователь, конечно же, был прав — совершенно незачем, чтобы чиновник среднего ранга раскатывал в одной коляске с наместником, не так поймут.

Позади, за коляской, гарцевали конники-монголы под предводительством важного Керачу-джэвэ. Солнечные лучи отскакивали от синей полировки доспехов из толстой воловьей кожи, над стальными шлемами покачивались разноцветные перья. За воинами Керачу, на вороных конях красовались лучшие воины из сотни Ху Мэньцзаня. Все, как на подбор, здоровяки-усачи, как и их командир. Звенели кольчуги, солнце играло в начищенных до зеркального блеска зерцалах-панцирях. Реяли над головами разноцветный бунчуки и флаги, громко трубили трубы, блестящая кавалькада неслась по восточной дороге — к тюрьме.

— Слава господину наместнику! — кричали воины.

Встречный народ поспешно разбегался по сторонам и кланялся:

— Слава великому наместнику! Слава!

Тюрьма оказалась приземистым мрачным зданием, огороженным глухой высокой стеною. На площади толпился любопытный народ, плотно окруживший невысокий помост, обтянутый весёленькой желтоватой тканью. По краю помоста прохаживался здоровенный детина с бритой наголо головой и перекатывающимися мышцами-буграми, по всей видимости — палач. За детиной виднелась бурая деревянная колода — плаха. Около плахи двое дюжих стражников поддерживали под руки приговорённого к казни — худого, с вытянутым болезненным лицом, человека, в котором Баурджин, присмотревшись, узнал бывшего смотрителя дорог взяточника Дакай Ши. Надо сказать, про воровавшийся чиновник вёл себя совершенно спокойно, даже улыбался, о чём-то разговаривая со стражниками, видать уже свыкся с мыслью о предстоящей казни.

— ...приговаривается к отрублению головы! — судейский секретарь в чёрном щегольском одеянии как раз закончил читать приговор и обернулся к приговорённому. — Бхть ли какие-нибудь жалобы, пожелания, благодарности?

В сопровождении стражи Дакай Ши подошёл к краю помоста и с достоинством поклонился:

— У меня нет никаких жалоб ни к начальнику тюрьмы, уважаемому господину Лигею Во, ни к стражам, ник следствию и суду. Я также хочу поблагодарить господина Лигея Во за предоставление по моей настойчивой просьбе мастера Канжая Сю для исполнения казни.

Тут приговорённый поклонился палачу — видно, тот и являлся вышеупомянутым мастером. Палач тоже глубоко поклонился в ответ, и громко, без всякой издёвки, поблагодарил «уважаемого господина Дакая Ши» за доброе слово. После чего наклонился и, подойдя к плахе, на которую стражники шустро уложили приговорённого, занёс над головой огромную секиру. Сверкнуло на солнце острое лезвие.

— Делай, Канжай Сю! — махнул рукою судейский.

— Нет, Канжай Сю, стой! — Баурджин поднялся в коляске.

Судейский вскинул голову и, узнав наместника, поклонился:

— Ваше слово — закон, господин! Канжай Сю, опусти топор.

Спешившейся воины растолкали толпу, освобождаю князю дорогу. Ловко запрыгнув на помост, Баурджин с насмешкою окинул взглядом любопытных:

— В городе дороги ремонтировать некому, а тут столько бездельников!

Народ поспешно кланялся.

Усмехнувшись, нойон повернулся к приговорённому:

— Слишком легко ты хотел поступить, Дакай Ши! Напакостить — и смыться на небо! Нет, не выйдет! А ну-ка, поднимите его.

Стражники послушно поставили чиновника на ноги. Побледнев, тот бросил на князя полный жгучей ненависти взгляд. Известно, опытный палач гарантирует лёгкую и почти безболезненную смерть... А вот какой будет другая казнь? Наверняка более мучительной и долгой.

— Я забираю его с собой, — Баурджин кивнул судейскому.

— А... А как же казнь, господин наместник? — несмело осведомился тот. — Вы замените её другим видом? Сожжением, утоплением в реке, сварением в кипящем масле?

— Кипящему маслу можно найти и более мирное применение, — усмехнулся князь. — А этого мздоимца казните заочно. Кажется, такая возможность предусмотрена в «Уложении о наказаниях»?

— Предусмотрена, господин наместник, — судейский секретарь поклонился. — Только нужно сделать чучело.

— Так делайте!

Махнув рукой, Баурджин спустился к коляске.

— Слава господину наместнику! — привычно заголосили скопившиеся у помоста люди.

— Господину наместнику слава!

Князь поискал глазами Иня Шаньзея, нашёл, подозвал жестом:

— Ты верхом или в повозке?

— У меня служебная одноколка, господин.

— Вот и отлично, возьмёшь с собой этого! — нойон кивнул на Дакая Ши. — Ну, не с собой же его усаживать? Поедете сразу за мной, с воинами.

Следователь кивнул:

— Слушаюсь, господин наместник.

Забравшись в коляску, Баурджин бросил вознице:

— Едем к восточным воротам.

И вся кавалькада, осторожно пробираясь сквозь толпу зевак, направилась прочь от тюрьмы.

Выехав за ворота, понеслись по ровной мощёной дороге, и Баурджин едва заметил неказистую грунтовку, куда и велел свернуть. О, тут дела пошли куда труднее! Ладно всадники, те ещё хоть как-то перепрыгивали ямы, а вот что касается колясок, то те скоро вообще остановились, не имея никакой возможности продолжить путь.

— Вылезаем! — оглянувшись, распорядился князь.

Инь Шаньзей бросил взгляд на только что освобождённого от смерти дорожника, и тот поспешно вылез, встал посреди ям, неуютно поёживаясь.

— Гнусные алчные твари, строящие вместо доверенных им дорог собственные особнячки, несомненно, достойны самой лютой казни, — громко произнёс наместник.

Дакай Ши низко опустил голову и побледнел, наверное подумал, что в одной из этих ям зароют сейчас и его... И то же самое подумал сейчас князь — и надо было бы зарыть эту вороватую дорожную крысу!

Но нет! Мошенника и ворюгу ждал иной удел.

— Видишь эту дорогу? — посмотрел на чиновника Баурджин.

— Вижу, господин, — поднял глаза Дакай Ши.

— Она твоя!

Избегнувший смерти чиновник не знал, что и думать.

— Ты умный и знающий служащий, Дакай Ши, — поглядев на искорёженную грунтовку, усмехнулся князь. — И можешь принести ещё немало пользы нашему великому городу.

Наместник именно так и сказал — «нашему великому городу», громко, чтоб услышали воины новоиспечённого сотника Ху Мэньцзаня. Они услышали. И гордо подняли головы — сам повелитель, посланец могучего монгольского хана, сказал про их город — «наш»!

— Я даю тебе возможность начать жизнь сызнова, — глядя на дорожного вора, холодно продолжил нойон. — В отделе общественных работ есть не очень высокая, но требующая больших знаний и опыта, должность — её ты и займёшь. И попробуй только что-нибудь укради! Будешь жить на одно жалованье!

— О. господин... — Дакай Ши без сил рухнул на колени.

— Но это ещё не всё, — усмехнулся князь. — Эту дорогу скоро начнут ремонтировать. Пока ещё не знаю, кто, да это и не важно, важно другое — за неё теперь отвечаешь ты! И, если вместо ремонта, снова будет так, как сейчас, я не накажу дорожников — ответишь ты, и поверь, ответишь сурово. И не надейся больше на профессионала палача.

Дакай Ши молча поник головою.

— Тебе даже вернут один из твоих домов, не самый шикарный, но ты вполне сможешь так жить, и довольно неплохо, — чеканил слова нойон. — Кроме этой дороги, ты должен будешь присматривать за восточными воротами, за состоянием крепостного рва, за перекидным мостом... И не дай боже, ворота будут скрипеть, а мост прохудится! Понял меня, Дакай Ши?

— Да, господин наместник, — тихо отозвался чиновник.

Трясущийся, заляпанный грязью, с бегающим мятущимся взором, он представлял собой поистине жалкое зрелище. Всем бы чиновникам — так!

— Тогда мы тебя здесь оставим, — Баурджин усмехнулся. — Присматривайся, как тут что можно исправить. Бежать тебе некуда — кому и где ты нужен? А шанс начать жизнь заново и стать приличным и уважаемым человеком — есть! Всегда помни это, Дакай Ши!

Усевшись обратно в коляску, наместник крикнул вознице:

— Бэни!

И вся кавалькада всадников помчалась к восточным воротом, оставляя в дорожной грязи униженного чиновного вора, едва не лишившегося головы. И поделом! Теперь исправляйся!

— Инь! — велев остановиться у самого города, Баурджин подозвал следователя. — Даю тебе специальные полномочия — каждому начальнику подыскать дорогу, улицу, стену... Что б следил! Что б нёс личную ответственность!

— А...

— А если не захотят... Ты, вот что, как будешь раздавать чиновникам обременение — ты, ты, Инь! — захвати с собой моих верных воинов и того здорового парня, палача Канжая Сю. Пусть прихватит с собой свою секиру, и если чиновники будут отказываться — казнит их прямо на рабочем месте моим повелением! Я всё сказал — такова моя воля! Прямо сейчас и займёшься этим делом, Инь! Мы едем тюрьму, будем освобождать всех служащих... Ну а ты уж присмотри для них кое-что!

Вечером наместник организовал торжественный приём, пригласив на него высших чиновников и только что выпущенных из тюрьмы должностных лиц, в том числе — и Дакая Ши. Все явились, как сказано — попробуй-ка, не приди! В красивых одеждах, причёсанные на новый модный манер — как и сам Баурджин — вполне преуспевающие важные лица! Только вот в бегающих глазах многих из них явственно проглядывала самая настоящая тоска. Заметив это, нойон лишь покривил губы — ничего, привыкнут! Вернее сказать, отвыкнут — брать взятки, воровать из казны, отдавать за хорошую мзду подряды знакомым лицам и родственникам. А не захотят отвыкать — тяжёлая секира палача Канжая Сю всегда готова к употреблению!

— Хорошо ещё будет повесить специальные фарфоровые таблички на каждую городскую улицу, переулок, площадь, — за бокалом вина инструктировал секретаря Фаня нойон. — Например — «Площадь цветов. Ответственный — чиновник отдела общественных амбаров такой-то». И не дай бог, на площади будет неуютно и грязно! Вот уж тогда, поистине, нахлебается горя нерадивый чиновник, пусть хоть у него в родном ведомстве и в полном порядке дела. Но вы — власть! А потому и ответственны за всё! Скоро мы не узнаем наш город, дружище Фань! Это будет город-сад! С прекрасными общественными садами, парками. Скверами. С ухоженными улицами и площадями — даже на самых окраинах. Да, и завтра же издам строгий указ — пусть каждый домовладелец содержит своей дом и прилегающую территорию в надлежащем порядке.

— В городе много бедняков, господин наместник, — восторженно улыбаясь, возразил секретарь. — Боюсь, не все они смогут исполнять твой указ.

— Окажем помощь! Предусмотрим специальную статью расходов в городской казне. К тому же... — Баурджин уже раскраснелся, причём не столько от вина, сколько от поднятой темы. — К тому же надо ещё выяснить, по каким таким причинам люди живут в бедности. Если ты работящий честный человек — это одно, а если лентяй, разгильдяй и пьяница — совсем другое. Последние должны пополнить ряды городских рабов! Сколько зарабатывает, скажем, носильщик на городском рынке?

— Двадцать — двадцать пять цяней в день, — не задумываясь ответил Фань.

Не задумываясь! Вот за это Баурджин его и ценил!

— На еду требуется примерно цяней пятнадцать, — продолжал рассуждать князь. — Значит десять — его.

— Вы забываете про их семьи, господин, — напомнил секретарь. — Жена, дети — их ведь тоже нужно кормить. Правда, подросшие дети тоже могут работать, помогать отцу — что и делают. Правда, всё равно многие норовят уплатить слишком мало.

— А вот таких мы и выловим, Фань! — Баурджин пристукнул ладонью по столу. — Выловим и спросим, сурово спросим. В конце концов, секира палача Канжай Сю не будет ржаветь без дела.

— Тогда надо установить минимум оплаты, — вполне справедливо посоветовал секретарь. — И чтоб все его знали и не смели бы нарушать.

— Ну ты прямо политэконом, Фань! — восхитился наместник. — Так и сделаем. Установим!

Секретарь усмехнулся:

— Только вот кто за всем этим будет следить?

— Пока — только особо доверенные люди, — погрустнел Баурджин. — Ну а потом нужно будет что-то придумать, создать какую-то жизнеспособную систему, ещё не знаю, какую именно, на знаю, что создадим! Может быть, стоит брать младших детей горожан, учить бесплатно в каком-нибудь монастыре... не только учить, но и воспитывать. Воспитывать элиту!

В этот момент музыканты грянули весёлую мелодию, и Баурджин первым пустился в пляс, а следом за ним — и все приглашённые, кто ещё смог держаться на ногах.

Те, кто не танцевал, перешли в соседнюю залу, затеяв разнообразные салонные игры, некоторые из которых Баурджин имел возможность как-то наблюдать в доме у Турчинай. Устав плясать — да и скучно было без женщин, заказанные куртизанки ещё не успели прибыть, видимо, прихорашивались — князь перешёл в соседнюю залу, присоединяясь к игрокам.

хитро улыбаясь, начал Фань, собрав возле себя интеллектуалов либо тех, кто себя таковыми считал.

тут же продолжил какой-то толстогубый чиновник.

отозвался секретарь. А чиновник с улыбкой продолжил:

— Неинтересно! — дослушав его, вдруг захохотал Фань. — Неинтересно играть вдвоём. Что вы там сидите в углу, словно сыч, господин Чу Янь? — секретарь оглянулся на мажордома. — Присоединяйтесь!

— Я не люблю Ли Бо! — скривился тот.

— Не любите Ли Бо? — Фань удивлённо приподнял брови. — А Ли Бай? Как вам Ли Бай?

— Ли Бай ещё так себе, — старик управитель отвечал с явною неохотой, видать, не хотел быть посмешищем.

— Тогда почитаю вам Ду Фу, господин Чу Янь! Может, его вы лучше воспримете?

— Так как вам Ду Фу?

— Нормально, — отмахнувшись, Чу Янь ушёл в другую залу, куда, подумав, отправился и князь.

А там уже слышались женские голова — прибыли куртизанки, и разгорячённый спиртным народ затеял играть в жмурки на раздевание. Баурджин, конечно, в подобных предосудительных развлечениях участия не принимал, но смотреть — посмотрел с удовольствием. Среди куртизанок и ничего себе девочки попадались, особенно одна, смешливая. Жаль, её никак не могли раздеть — слишком уж ловка оказалась!

Испросив разрешения, Инь Шаньзей ушёл сегодня пораньше, испросив разрешения привести завтра на доклад некоего Жэня Сужэня — того самого молодого парня, которому и поручили вести повторное следствие по пожару в архиве, а, точнее говоря, сплавили с глаз долой во имя утешения души архивных служащих. Затем покинул празднество и секретарь Фань... И не один, а в компании той самой смешливой куртизаночки! Что сказать — молодец, парень. Впрочем, пожалуй, тут больше постаралась сама куртизанка... Стоп! Клюнули, что ли? Снова готовят покушение?

Князь озабоченно мигнул Ху Мэньцзаню.

— Мы все видели, господин, — подойдя ближе, негромко доложил тот. — Девочку на всякий случай отвадим.

— Да уж, — хохотнул нойон. — Если она ни при чём — не повезёт бедолаге Фаню!

Баурджин ещё немного посидел с гостями, послушал музыку и стихи, да, махнув рукой, отправился к себе — спать.

Утром явился Инь Шаньзей, как и обещал, не один, с этим, как его? Баурджин поморщился, вспоминая имя парня из судебного ведомства, и, так и не вспомнив, махнул рукой:

— Зови!

Выглянув в дверь, Инь Шаньзей лично пригласил подчинённого. Тот вошёл... Точнее — ввалился кувырком, запнувшись о высокий порог, да ещё, поднимаясь, ухватился за стол, опрокинув на себя чернильницу...

Поднявшись, поклонился, улыбнулся, словно бы ничего такого и не случилось. Чумазая круглая физиономия с широким носом и щербатым ртом, оттопыренные красные уши...

Господи! Да это же тот самый разгильдяй, который не так давно начудил в харчевне Ань Ганя, а потом, надо отдать ему должное, росился на выручку во время схватки Баурджина с молодыми нахалами, точнее, сказать, не во время, а после неё.

— Господин! — выпучив глаза, парень изумлённо улыбнулся, видать, тоже узнал князя. Потом тут же исправился, поспешно погасил улыбку, и, невзначай размазав по щекам тушь, браво доложился: — Младший секретарь судебного ведомства Жэнь Сужень явился для доклада, господин наместник!

— Молодец, — усмехнулся нойон. — Похоже, ты всегда являешься с некоторым, так сказать, эффектом! Ну да ладно, — Баурджин махнул рукой и добавил в голос необходимой начальственной строгости: — И что ты хочешь сказать? Закончил порученное дело?

— Закончил, господин наместник! — вытянулся Жэнь Сужень. — Правда, там много неясного, как говорят у нас в деревне — то ли корова покакала, то ли коза... Ой! — парень смутился, сообразив, что болтнул лишнего.

— Для начала хочу поблагодарить господина Иня Шаньзея, — собравшись с мыслями, продолжил докладчик. — Без него мне бы ни в жисть не очутиться в столь высоких... э-э-э... столь высших.... столь высоко летящих...

— В столь высоких сферах, — подсказал князь.

— А, да-да-да, вот именно. Уж я его таки уломал — спасибо, любезнейший господин Шаньзей.

— Не за что, — хмуро отозвался следователь, уже сожалевший, что решился-таки допустить под грозные очи наместника своего столь экстравагантного подчинённого.

— Ну, хватит тут любезности расточать, — Баурджин скривил губы. — Докладывай, наконец.

— Так я ведь за тем и пришёл, господин наместник! Ой... — наклонившись за упавшей чернильницей, Жэнь Сужень поднял её и поставил обратно, да так неудачно, что обрызгал остатками туши все лежащие на столе бумаги, а заодно и самого князя.

Причём ничего и не заметил, продолжал как ни в чём не бывало:

— Мне ведь в нашей деревне никто и не верит, что я служу в такой вот важной и ответственной должности и даже — вот повезло! — докладываю такому высокому начальству... Вам, господин наместник!

— Не-не-не-не-не! — Баурджин опасливо замахал руками. — Не надо, не кланяйся, а то ещё что-нибудь собьёшь. И вообще отойди от стола — там чернильница, перья — много опасных вещей. Отойди, говорю, на два шага... О, боже!!!

Князь схватился за голову, увидев, как поспешно отскочивший назад докладчик тут же запутался в портьере, словно попавшая в паутину муха.

— Стой, стой! Не вертись!

Да где там!

Отчаянно пытаясь выбраться, Жэнь Сужень намотал на себя плотную ткань коконом, сорвал её с карниза и этакой мумией грохнулся на пол. Оба — и князь, и непосредственный начальник незадачливого младшего секретаря — бросились на выручку. С трудом и ругательствами помощник следователя был наконец освобождён от тенёт.

— Ох, — отдышавшись, Жэнь покачал круглой головой. — Осмелюсь сказать, хорошие у вас занавески, господин наместник, крепкие! Будь у нас в деревне такие занавески, мы бы...

— О, Христородица! — Баурджин со стоном схватился за голову. — Инь, этот парень умеет докладывать по существу?

— Боюсь, что его пока этому не научили.

— Так вот я и учусь! — радостно кивнул младший секретарь. — Сам учусь, и вот, как говорят в нашей деревне...

— Хватит! — рассвирепел князь. — Начни-ка с твоего визита в архив. Как там всё было?

Жэнь Сужень похлопал ресницами:

— Так я как раз об этом и говорю, господин наместник. Явившись в архив с утра... Когда это было-то? А — третьего дня. Ну да, третьего дня, мне как раз один знакомый торговец навозом передал письмо из нашей деревни, так у меня дружок есть, зовут его Чан, так этот Чан ну до чего смешной парень...

— Короче! Значит, ты третьего дня с утра явился в архив. И что там увидел?

— А ничего я там не увидел, осмелюсь доложить! — докладчик растянул губы в щербатой улыбке. — Закрыт архив-то оказался! Пришлось в одну корчму зайти, посидеть, не тащиться же обратно через весь город, живу-то я не близко, у некой тётушки Ся, зеленщицы, она тоже родом из нашей деревни, и печёт такие пироги, что...

— Дальше!

— Ну вот. А в этой корчме как раз пиво было, имбирное. А у меня как раз завалялась пара цяней, я то хотел купить на базаре кружку, хорошую такую кружку, деревянную не глиняную, глиняную-то я разбил, а это была не моя кружка, а тётушки Ся, вот я и подумал, что хорошо бы её ей откупить кружку-то взамен разбитой. Ведь верно?

— Верно, верно, — Баурджин кивнул следователю на диван — садись, мол — а сам уже больше не злился — до чего занятным экземпляром оказался этот Жэнь Сужэнь, чем-то напомнивший князю гашековского Швейка.

— И хорошее пиво варят в той корчме?

— Да как вам и сказать, господин наместник, — развёл руками Жэнь. — Не так-то уж оно там и вкусно — слишком уж много имбиря кладут, перебарщивают. Ну я на два цяня пару кружечек выпил — чего ещё делать-то? А уж потом отправился обратно в архив. Пришёл — дверь открыта! Думаю, наверное, так уже кто-то есть!

— Молодец, сообразительный парень! — Баурджин уже еле сдерживал смех.

— Вот и я говорю! — польщённо улыбнулся парень. — Захожу, а там, в архиве-то, сидят двое — лысый такой старик, на нашего счетовода похож, такой же важный, и — в уголке — молодой парняга, унылый такой губастик.

— Архивариус Сань Канжу и его помощник Гу Мунь, — пояснил с дивана следователь.

— Да-да, — покивал Жэнь. — Это они и были. Сидят, шуршат бумагами, ровно крысы; старик меня увидал, посмотрел строго так, будто я у него связку цяней украл — чего, говорит, тебе надобно, деревенщина? Не пойму, у меня на лбу написано, что я из деревни?

— Ну почти, — хохотнул князь. — Продолжай, продолжай, Жэнь. Очень ты всё интересно рассказываешь, прямо заслушаешься.

— Ну вот, значит, посмотрел этот архивный старик на меня, спросил — чего надо? А я ведь не лыком шит! Господин Инь Шаньзей меня не зря учил не всегда называть свою должность. Я и не стал спорить — деревенщина так деревенщина, чего в этом такого позорного?

— Ну, ясное дело, ничего.

— Какой вы умный и примечательный человек, господин наместник! Так вот... Я ещё и рта открыть не успел, как старик воздух носом своим длинным понюхал — ну точно — крыса! Да к-а-а-к разорётся! Поди, говорит, вон, пьяница, совсем, говорит, совесть потеряли, являются пьяными — имбирным пивным перегаром дышат, то деревенщины, то монахи...

— Какие такие монахи? — насторожился нойон.

— Вот и я его так спросил — какие такие монахи? А он заругался ещё пуще, я ушёл, думаю — ну его к ляду, дурака старого. Лучше с тем молодым парнем поговорю.

— Вот, правильно! Ну и что, удалось с молодым-то поговорить?

Докладчик аж просиял:

— Ну конечно же удалось, господин наместник! Я его на углу подстерёг, на улице. Вижу — идёт, я его хвать за руку — хорошо бы, говорю, пива попить имбирного.

— А он?

— А он мне — да неплохо бы! Нет, сначала, конечно, дёрнулся... а как меня рассмотрел, обмяк, заулыбался. Что ни говори — умею я располагать к себе людей!

— Это уж точно! — Баурджин со следователем переглянулись и хмыкнули. — Тебя увидев, и мёртвый заулыбается.

— Ну, дальше зашли в корчму, выпили, разговорились — он ведь, парень-то, Гу Мунь его зовут, меня и угостил. Про деревню поговорили — Гу Мунь ведь тоже, оказывается, деревенский, только давно уже здесь, в городе, ошивается. Он и мне и про пожар во всех подробностях рассказал, и про монахов-пьяниц. Ну, из-за которых старик ругался. Незадолго перед пожаром дело было — зашли к ним в архив двое монахов, ну, из соседнего монастыря, пивом от них имбирным несло, словно из бочки! А сами такие неприметные, монахи-то...

— Неприметные?!

— Взглянешь — не запомнишь. Чего-то спрашивали, а сами по углам глазами так и шарили, так и шарили — это не мои слова — Гу Муня. Он-то и не вспомнил бы про этих монахов, кабы сегодня старик не заругался, меня увидав. Ну и о пожаре потом рассказал. Мышиный, говорит, хвост нашёл, обгорелый. Я ему — покажь! Он и показал назавтра — и не мышиный тот хвост оказался вовсе, а крысиный, я уж в этих делах понимаю, у нас е деревне частенько амбары с зерном охранял. Сидишь, бывало, в жнивье, а солнце так и печёт, жаркое...

— Значит, крысиный, говоришь, хвост?

— Ну да... И это — гадостью какой-то пахнет. Гу Мунь сказал — не простой гадостью, а жутко горючей. Тут я и смекнул — эти двое монахов ведь неспроста явились! Высмотрели, что им надо — а потом, крысу с подожжённым хвостом пустили — вот пожар и случился! Все приготовленные по запросам бумаги сгорели.

— Н-да, — протянул князь, — пожар — от крысы с подожжённым хвостом. Интересная мысль. Ну? Что ты ещё разнюхал?

— Да много, господин наместник, — горделиво приосанился Жэнь. — По окрестностям пошатался, где имбирным пивом торгуют, нашёл одну харчевню... Ну, вы её тоже знаете. И выследил монахов!

Наместник звучно расхохотался:

— Ну, молодец, Жэнь! А какой такой крысой ты пугал встреченных у харчевни девчонок?

— Да обычной, серой. Там, неподалёку, оказывается, есть такая лавка, где всякое зверьё продают. Я — туда, мол, крыску хочу купить учёную, чтоб не скучно было дни коротать. Разговорился с хозяином лавки — симпатичный такой толстяк, Шинь Яньдай его зовут — и вот что вызнал: оказывается, не так давно один монах с неприметным лицом купил у него крыску! Да ещё и выбирал, чтоб хвост у неё был подлиннее! Мне, кстати, тоже пришлось крыску купить, Амькой назвал, умная — спасу нет! Теперь у меня в каморке живёт.

Монахи — крыса — пожар — такая вот цепочка выстраивалась в голове Баурджина после доклада Жэня Суженя. Сей деревенский парень, похоже, нащупал-таки кое-что, что нужно было немедленно разрабатывать, и в первую голову — искать монахов. Эту задачу князь и поручил сейчас обоим — судебному следователю Инь Шаньзею и его несколько чудаковатому подчинённому. Пусть берут людей, идут в монастырь, высматривают, вынюхивают, расспрашивают — это всё их дела. Сейчас же... Князь позвонил в колокольчик, вызывая мажордома. К его удивлению, на зов явился секретарь.

— А где Чу Янь? — недоумевающе приподнял брови нойон.

— Некоторое время назад вышел, — доложил секретарь. — Сказал, что по какому-то срочному делу и обещал скоро явиться.

— Хорошо, — Баурджин махнул рукой, но Фань не уходил — мялся, будто хотел что-то сказать.

— Господин...

— Ну? — оторвавшись от бумаг, князь недовольно вскинул брови. — Что тебе, Фань?

— Хочу поделиться наблюдениями.

Наместник пожал плечами:

— Наблюдениями? Ну, поделись, только быстро.

— Я и хочу быстро, — торопливо закивал Фань. — Пока не вернулся господин Чу Янь.

— Что?! — Баурджин вдруг уловил в голосе секретаря некую тревогу и озабоченность. — При чём здесь Чу Янь? А ну-ка, выкладывай!

— Я по поводу недавнего приёма здесь, во дворце, — негромко произнёс юноша. — Кое-что в поведении господина мажордома вызвало у меня некие сомнения, не сомнения даже, а что-то такое... В общем, непонятно что.

Баурджин неожиданно расхохотался, услыхав такие речи от обычно логичного и последовательного секретаря:

— Что-то ты такое загнул, Фань, что без стакана не разберёшь!

— Я и сам пока не разберу, господин наместник, — парень хлопнул ресницами. — Одно только знаю наверняка — Чу Янь никогда не преподавал литературу эпохи Тан в одной из престижнейших школ! Более того, он её совсем не знает! Называет себя профессором-«цзы» — а сам не путает Ли Бо с Ду Фу, Ду Фу — с Ван Вэем, и даже, похоже, не знает, что Ли Бо и Ли Бань — это имена одного и того же поэта!

— Ну и что? — усмехнулся нойон. — Я тоже этого не знал, пока ты не сказал.

— Но вы не называете себя профессором, господин! И не преподаёте в школе шэньши литературу эпохи Тан — а ведь Ли Бо, Ду Фу и Ван Вэй — её ярчайшие представители! Это несомненно — Чу Янь лжёт. Думаю, лжёт в целях поднятия своего престижа.

Фань был сильно взволнован, но на Баурджина его слова, честно сказать, произвели не особенно большое впечатление — ну, подумаешь, старик мажордом самочинно, безо всяких к тому оснований, присвоил себе почётный титул профессора танской литературы! Нехорошо, конечно, но не столь уж криминально, как то же мздоимство или почти неприкрытое воровство из городской казны. Подумаешь — профессор кислых щей — и что с того? В конец концов. Чу Янь не в школе шэньши преподаёт, а занимается несколько иным делом, в котором какие-либо литературные познания, грубо говоря, нужны примерно так же, как пятое колесо в телеге. Ну, захотел господин мажордом назвать себя профессором — вполне безобидное желание, у каждого своим причуды.

— Нет, господин наместник, думаю, это всё не столь безобидно, как вам представляется, — секретарь упрямо сжал тонкие губы. — Чу Янь — солгал! Неважно, чем он при этом руководствовался, но — солгал. В том числе — и вам, своему господину и непосредственному начальнику. Пусть по мелочи, но кто лжёт в малом, солжёт и в большем. Чу Янь нечестен — и это несовместимо с его должностью.

— Во, даёт! — глядя на разошедшегося парня, присвистнул князь. — Ты что же, советуешь мне его уволить?

— Да, господин! — Фань кивнул с полным осознанием собственной правоты. — Нечестные люди не должны служить во дворце, ибо по каждому народ судит обо всех.

— Ну, подожди, подожди, — замахал руками Баурджин. — Дай подумать. Вообще, все кадровые дела не сразу делаются, тут можно таких дров наломать, что потом три года расхлёбывать.

Юноша лишь молча поклонился, прижав руку к сердцу.

Отпустив секретаря, наместник задумчиво покрутил в руке гусиное перо, затем обмакнул её в тушь и быстрыми уверенными движениями набросал на бумажном листке иероглифы — «Чу Янь».

А если допустить, что старик мажордом не просто солгал из желания поднять свой престиж? Если он вообще не тот, за кого себя выдаёт? Если он, скажем, шпион Южной империи? Управитель дворца — неплохая должность для шпиона. Хотя, с другой стороны, что касается наиболее важных дел, так Баурджин никогда не отдавал относительно них никаких письменных распоряжений, да и устные передавал только лично, тому же Инь Шаньзею, например. А что передавал? Что они тут, в кабинете, обсуждали? А всё! Зверски убитых караванщиков обсуждали? Конечно. И фальшивый караван, который курсирует по маршруту Ицзин-Ай — Турфан и обратно вот уже третий месяц безо всякого результата, если не считать обогащения некоторых местных торговцев. Никто на караванщиков — отборных, вооружённых до зубов, воинов — почему-то не нападает, несмотря на все слухи, усердно распространяемые Кижи-Чинаем на постоялом дворе Шань Ю и в иных местах. А если предположить, что Чу Янь как-то связан с разбойниками? С той самой неуловимой и жуткой бандой, на время почему-то затаившейся? А, может, затаились, потому что мажордом предупредил об опасности?

Баурджин раздражённо бросил кисть, вспоминая, что они ещё здесь обсуждали. Ремонтников — несомненно! Так ведь Чу Янь их и нанимал! Монахи... любители имбирного пива — пожар в архиве, что, с подачи Чу Яня, что ли? И Фаня... Фаня, с тех пор, как к нему приставили охрану — тоже никто больше не трогал.

Да, конечно, мажордома можно во всём этом обвинить, если, правда, допустить, что он каким-то образом умудрился подслушивать все беседы в приёмной. А как? Стены во дворце толстые, у дверей всегда стоит стража — не прислонишься ухом. И всё же, если допустить...

— Фань!

Князь нервно дёрнул колокольчик.

— Да, господин наместник.

— Подойди ближе, к столу. Вот так. Теперь почитай стихи.

— Стихи? — секретарь хлопнул ресницами. — Какие вам угодно, господин?

— Да, господи, любые! — выйдя из-за стола, Баурджин подошёл к двери и обернулся уже на пороге. — К примеру, хоть того же Ду Фу.

— Хорошо, господин...

— Хорошие стихи, Фань! — улыбнулся князь. — Вот так и читай, обычным своим голосом. Громче не надо, тише — тоже. Главное, не останавливайся.

Сказал — и тут же вышел.

— А кто слушать-то будет? — запоздало спросил Фань.

И, не услышав ответа, продолжил, недоумённо пожимая плечами:

Звонкий голос секретаря затих за прикрытой дверью. Двое стражников в сверкающих панцирях вытянулись при виде наместника. Князь окинул их быстрым подозрительным взглядом — а, может, они?

Ага, как же! Один — монгол Керачу-джэвэ, другой — местный, из сотни Ху Мэньцзаня. Уж никак не могли сговориться.

Баурджин прошёл в закуток мажордома — вот он, даже никак не примыкает ни к приёмной, ни к кабинету... Ничего тут не услышишь, абсолютно ничего! Что же тогда остаётся? Одни пустые догадки.

Князь уселся за небольшой столик, за которым обычно сидел мажордом и внезапно поёжился — холодновато! Хотя отопитель-кан — вот он. Баурджин дотронулся до него рукой — холодный! И когда, наконец, сделают ремонт? Что-то не очень-то спешит с ним Чу Янь. И у него кан холодный, и в приёмной, и в кабинете... И — в приёмной! И — в кабинете!

А ну-ка!

Наклонившись, князь отодвинул металлическую заслонку...

донёсся до него отчётливый голос Фаня.