О серая, о злая ночь агоний!

Чэнь Мэн-Цзя. Кавалерийский сигнал

Столкнулись насмерть воины и кони.

(перевод Л. Черкасского)

Обмелевшая река Эдзин-гол осталась далеко позади, яркое бело-жёлтое солнце нещадно палило в выцветшем бежевом небе, не давая скрыться от зноя несчастным путникам. Да и негде было скрыться — по обеим сторонам от дороги расстилались желтовато-серые пески пустыни изредка оживляемые верблюжьей колючкой да зарослями саксаула. Далеко впереди, у самого горизонта, маячили сиреневые вершины хребта Гурбун-сой-хан — именно к нему и вела дорога, надо сказать, кое-где уже отремонтированная — и не кое-как, а на совесть. Даже мост через высохшее русло реки — кирпичный, отделанный жёлтой поливной плиткой — производил впечатление надёжности и даже некоторого изящества. Впрочем, почему — «некоторого»? Красивый был мост, что и сказать! Мост посреди пустыни — Баурджину в этом виделся какой-то сюрреализм. Хотя князь знал, конечно, что бывают здесь по весне и осенью речные разливы и сель с ближних гор.

— Проводник говорит — скоро ямская станция, господин наместник, — заворотив коня, подъехал к нойону следователь Инь Шаньзей.

— Господин Бао, — тут же поправил его князь. — Привыкайте, Инь.

— О, да, да — господин Бао, — судебный чиновник улыбнулся в усы — узенькие, этакой ниточкой, словно у какого-нибудь белогвардейского поручика.

Они ехали уже четвёртый день, под видом дорожно-строительной экспедиции — да, собственно, она и была, экспедиция — возы с мелким песком, известью, строительным камнем — Баурджин с Инь Шаньзеем только лишь к ней примкнули, примкнули почти что инкогнито, лишь начальник обоза господин Дань Ли — сухопарый и вполне обстоятельный господин средних лет — знал, что эти двое — сотрудники судебного ведомства. Но Дань Ли дал подписку о неразглашении, для остальных обозников Баурджин был обычным смотрителем работ, а следователь Инь Шаньзей — дорожным мастером. Хотя кто там остался из «остальных»? Человек десять — погонщики ослов и волов, возницы, рабочие. Большая часть рабочих — десять человек, целая бригада! — тоже оказались новенькими в дорожном деле — отборные воины сотника Ху Мэньцзаня, со своим командиром во главе. Ху Мэньцзаню Баурджин доверял. Да, среди воинов был и Суань Лэ — краснощёкий слуга, с подачи наместника вдруг обнаруживший в себе недюжинный талант к стрельбе из лука, и взятый сотником в отряд дворцовой стражи. Суань несколько стеснялся своего имени — уж больно оно походило на женское — Суань — Сиань — поэтому куда охотнее откликался на прозвище — Лэ Красные Щёки.

В общем, с такими людьми можно было расследовать дело. И это ещё не считая пресловутого Жэня Сужэня, отправившегося к месту происшествия ещё раньше. Может, этот смешной парень там уже чего и нарыл, кто знает?

В полдень — в самое пекло! — устроили привал, растянувшись под тенистыми балдахинами, укреплёнными на повозках. Выпили разбавленного водою вина, разомлели. До урочища Уголцзин-Тологой, где как раз недавно и выстроили ямскую станцию, по прикидкам князя оставалось километров пятнадцать — учитывая медлительность волов, часов пять ходу. Как раз к вечеру.

— Как бы твой Жэнь Сужень нас невольно не выдал, — повернувшись к следователю, негромко промолвил князь. — Он ведь нас там не ждёт?

— Не ждёт, — согласно кивнул Инь Шаньзей. — Вполне может напортачить. Хотя — я постараюсь его предупредить.

— И вообще, хорошо бы здесь установить солнечный телеграф, — Баурджин вдруг улыбнулся. — Между ставкой великого хана и Ицзин-Ай. Знаете, что такое солнечный телеграф. Инь?

— Нет.

— Укрепляются на высокой крыше — ну, или на башне, на скале тоже можно — специальные шесты с зеркалами — от них отражается солнце, и можно заранее условиться о знаках — то ли зеркала будут подвижными, то ли шесты — без разницы.

— А, речь идёт о солнечной связи, господин... Бао, — понятливо кивнул чиновник. — Кажется, я где-то что-то слышал об этом. Или читал. Полезное устройство!

— Вот и я о том. Полезнейшее! Скажем, наиболее важные вещи передавать особым шифром, — подложив под голову руки, вслух мечтал нойон. — Создать особое ведомство световой связи. Тут ведь солнце — почти триста пятьдесят дней в году!

— Ночью можно вместо зеркал фонари использовать, — тут же предложил Инь Шаньзей. — Да вместе с ремонтом дороги все и смонтировать.

— А это мысль! — вскинулся князь. — Сейчас бы знали — что там разведал Жэнь Сужень?

— Ничего, — следователь хохотнул. — Уже сегодняшним вечером мы его об этом спросим.

Сегодняшним вечером...

А после полудня, не успели отъехать и километров пять, как поднялся ветер. Ветер! Словно притаившийся волк, он сначала завыл в барханах, потом, усиливаясь, принялся швырять в лица горячий песок, а затем встал чёрным столбом примерно в километре от дороги — жутким, закручивающимся столбом, втягивающим в себя песок и разбитые остатки каких-то повозок.

Самум! В пустыне поднимался самум, грозивший смертью всему живому — мучительной смертью от удушья, когда забившийся в горло песок не пропускает и глотка воздуха. Начальник каравана что-то закричал, показывая пальцем в небо, все поспешно спешились, привязывая лошадей к повозкам, накрыли головы животных пропитанными водою тряпками, укрылись и сами — кто в повозках — если было место — а большинство — под повозками. Укрылись быстро, наверное, не прошло и пары минут со времени появления чёрного столба смерча. И вовремя!

Ветер вдруг ненадолго утих, но в горячем воздухе пустыни ощутимо висела тревога, словно бы какой-то хищный, не знающий ни капли жалости, зверь приготовился к последней атаке, к смертельному прыжку на беззащитную жертву.

И вот рвануло! У Баурджина — человека в военном отношении опытного, помнившего и бомбёжки и артобстрелы — было полное впечатление, что они вдруг попали под удар реактивных миномётов, ласково прозванных «катюшами». Вой! Жуткий, леденящий душу, вой, грохот — и задрожала земля! И волна жара опалила тех, кто не успел накинуть на лицо хоть что-нибудь. И летящий песок, словно наждаком прошёлся по коже. И наступила тьма.

Словно тысяча волков, выл ветер, срывая и унося с собой то, что можно было сорвать — обрывки балдахинов, укрывающие извёстку кожи, какие-то верёвки, кошмы — закрученное смерчем всё летело, неведомо, куда. Этот жуткий вой, эта жара нестерпимая, тьма — всё давило на нервы. Стало тяжко дышать, и саднило горло. Воздуха! Воздуха! А его-то и не было, словно бы высосанный смерчем, он улетучился куда-то в космос. Воздуха!

Горячим дождём, градом ударил песок, засыпая вокруг всё, что только можно было засыпать. Баурджин чувствовал, как их укрытие под одной из повозок быстро превращается в могилу. Сдавило грудь. Воздуха! Надо проделать дорогу воздуху! Изогнувшись, князь изо всех сил ударил ногой в песчаную стену. Один раз, второй, третий... На помощь пришёл Инь Шаньзей, до того лежащий бездвижно. Зашевелился и сухопарый Дань Ли. Удар! Удар! И все вместе... И липкий горячий пот, и песок везде — в глазах и в ушах, в носу и в горле. И нечем, нечем уже дышать. И тьма... Вечная непроглядная тьма...

Нет! Врёшь, не возьмёшь!

А ну-ка!

Баурджин снова изо всех сил пнул ногами песок. Бесполезно! Князь ткнул локтями соседей — вместе! Вместе надо!

Те поняли... Удар! Удар! Удар!

Неужто вот так суждено погибнуть? Вот здесь, в горячей песчаной могиле? Нет! Шалишь! Никогда! Главное — не сдаваться, действовать.

Удар! Удар! Удар!

И вдруг стало светло! Луч солнца — солнца! — ударил в глаза. И горячий воздух пустыни — о, сладкий, сладкий воздух! — ворвался внутрь. О, этот сладостный воздух — Баурджину он показался сейчас свежим и чистым воздухом зимнего морозного дня.

Выбрались, выкопались, улыбаясь, посмотрели друг на друга и тут же принялись откапывать других. А над головами безмятежно сияло нежно-бирюзовое первозданно-чистое небо! Сколько длился этот песчаный смерч? Час? Два? Двадцать минут? Судя по солнышку — не так уж и много. А показалось — вечность.

Час — а то и все полтора — откапывали повозки. Странно, но песок практически не занёс дорогу — лишь кое-где виднелись широкие желтовато-бурые полосы. Может быть, потому что дорожное покрытие было уложено неким едва заметным — но заметным всё-таки — полукругом. Середина — чуть выше, края, обочина — чуть ниже. А ведь хорошая дорога, чёрт побери! Хоть на «Волге» езди! Князь вдруг вспомнил свою красавицу — тёмно-голубую «двадцать первую» «Волгу», вспомнил умершую жену, ещё ту, из прошлой жизни, вспомнил давно уже взрослых детей, внуков. Как они там? Неплохо, наверное. А у него, у Баурджина-Дубова, уже и здешние дети — взрослые, те, которые постарше. Остальные ещё малы... Привезти бы их сюда поскорей!

— Отличная дорога! — топнув ногой по дорожному полотну, подрядчик Дань Ли восхищённо прищёлкнул языком. — Вижу, смотрительница дорог Сиань До прекрасно знает своё дело! Молодец, девочка — вся в отца.

— А вы знали её отца? — нойон подошёл к подрядчику.

— Да, знал, — кивнул тот. — Славный был человек и хороший мастер. Жалко, что несчастливый. А дочь его — вот славная девушка! И, судя по дороге — тоже мастер не из плохих.

— Что, так хорошо сделано?

— Отлично! Да вы и сами видите.

— Вижу, вижу, — покивал князь.

Похвала дорожника неожиданно пришлась Баурджину по душе, словно бы похвалили его самого, либо какого-нибудь близкого человека. Сиань Цо. А, пожалуй, и в самом деле — близкого. Сиань Цо — пышноволосая красавица с карими блестящими глазами. Бывшая наложница, бывшая танцовщица — а ныне — смотритель дорог. Да уж, наверное, не так-то легко приходится в сей должности этой красивой девчонке. Князь улыбнулся, вспомнив вдруг, как учил Сиань ругаться. Как та потом тренировалась на случайных прохожих — на Жэне Сужэне, на каких-то гопниках... Сиань Цо — милое, смешливое существо. Она почему-то очень не любит Турчинай, эта Сиань. Потому что когда-то была у неё в танцовщицах? Или, может быть, просто ревнует? А что? Очень может быть. Вот Сиань-то тоже надобно предупредить, чтоб не подавала виду, признав в одном из дорожников самого наместника!

Обоз подъехал к урочищу уже ночью, когда в бархатно-чёрном небе вовсю сияли звёзды, а яркий месяц навевал воспоминания о какой-то волшебной сказке. На длинной шесте, у ворот постоялого двора — ямской станции — горел зелёный фонарь: светильник за прозрачной зеленоватой бумагой. Станция была новой — об этом ясно говорила отделанная жёлтой плиткой ограда и иероглифы на воротах — «Уголцзин-Тологой» — так же, как и урочище, именовалась и станция. Такие же — по единому плану — станции строились на всех новых дорогах.

Начальник станции — добродушный толстяк в выцветшем синем халате — принял путников довольно радушно, правда, перед тем как открыли ворота, сотник Ху Мэньцзань, что есть силы барабанил в них кулаками минут десять, а то и все двадцать. Стражники на воротной башне сначала долго не отвечали, потом попросили подойти к воротам старшего, показать специальную бумагу — пропуск — и пайцзу. И то, и другое, естественно, у Дань Ли имелось.

— Места здесь глухие, дикие, — жаловался ямской начальник. — Вот и бережёмся. А вы, стало быть — дорожники?

— Они самые, — князь усмехнулся. — Камни, кирпич везём, известь.

— Ого! Что, в урочище камней нету?

— Не всякий камень для дорожного полотна пойдёт, — со знанием дела отозвался Баурджин. — Далеко не всякий. А что, ремонтники у вас ночуют?

— Нет, у них сейчас свой лагерь. Далеко к хребту продвинулись, на несколько десятков ли, накладно им взад-назад ездить.

— А как же разбойники? Не боятся?

— Кто ж их не боится? — вздохнул толстяк, звали его Ань Цулянь. — Берегутся, стражу по ночам выставляют. Да и кому они нужны-то, дорожники? Что с них брать — кирпичи да камни?

— Так самих в рабство?

Ань Цулянь посмурнел лицом:

— А вот это, господин мой, лиходеи не делают. Никого в плен не берут — убивают всех! Да и нападают в основном на богатые караваны.

— Всех... — князь поджал губы. — И давно они у вас объявились, разбойники?

— Да с весны. Раньше тоже, бывало, нападали на караваны — но не так жестоко, вполне можно было и откупиться, — ямской начальник вдруг улыбнулся. — А что мы тут-то стоим? Прошу в дом, отведаем ужин.

Ямской дом, как это и было предусмотрено, оказался вполне просторным: в нём имелась и общая зала — трапезная, и кухня, и — на втором этаже — отдельные комнаты — опочивальни для солидных путешественников, внизу же, сразу за трапезной — людская, общая спальня для народа попроще. Во дворе, окружённом мощной стеной, располагались хозяйственные постройки, места для лошадей и волов, колодец.

— Вода здесь не очень хорошая, солоноватая, — жаловался Ань Цулянь. — мы всегда к урочищу, на родник, ходим.

— И тоже не боитесь разбойного люда?

— Так ведь они только на богатый караван объявляются, — грустно улыбнулся ямской начальник. — Неведомо как узнают — и оп! Тут как тут!

— А про последнее нападение ничего не слыхали? — продолжал допытываться нойон.

— Нет, — толстяк пожал плечами. — Оно ведь далеко от нас было. Как раз там, где сейчас дорогу ремонтируют. Знаю только, что убили там всех. И какой-то грохот стоял — далеко слышно было. Слов дэвы гвозди в скалу забивали!

Грохот... Баурджин поджал губы. Ясно, какой грохот. Пуля-то — револьверная, от нагана. И наверняка у бандитов ещё и кое-что посерьёзней имеется — карабины, винтовки, быть может — пулемёты даже... Делов наделать могут. Брать! Надо брать банду! А взялись они, скорее всего — из урочища! Туда же странным образом переместился и старый дацан. Из Оргон-Чуулсу — в Уголцзин-Тологой. Жаль, жаль, покуда ничего толком неизвестно. И главное — сколько их? Какое оружие? Эх, узнать бы...

Уже после сытного ужина, в отдельной опочивальне — кстати, довольно-таки уютной — Баурджин продолжал размышления. Начальник станции говорит, что нападения — именно вот такие, жестокие, нападения — начались с весны. Что же раньше не сообщали о странных стрелах? Наверное, не придавали значения — стрелы и стрелы, мало ли кого какие бывают наконечники? Не обращали... Только ушлый следователь Инь Шаньзей обратил. Вот его-то и нужно оставить здесь, именно его и оставить! Ведь информация о караванах идёт в банду именно отсюда — с имперской ямской станции, больше-то просто неоткуда! И как-то быстро она проходит, информация. Кто-то явно действует ночью — остановился караван на ночлег, а утром, или под вечер, где-нибудь в горах или в урочище — глядь, и засада! А как можно быстро передать сообщение отсюда, скажем, к дальним оврагам, непосредственно в урочище — а это километров семь-восемь. Лошадь. Точнее — всадник. Ведь не бегом же бежать. Хотя — почему бы и не бегом? За соответствующее-то вознаграждение... Вполне можно и пробежаться! Полтора часа — туда, полтора — обратно. Вполне можно за ночь успеть, не так уж сейчас темно — луна, звёзды — да и дорогу отремонтировали, уж, всяко, не заплутаешь. Да! Здесь, именно здесь, на постоялом дворе и находится информатор.

Инь Шаньзей с этим выводом полностью согласился. Согласился и внезапно «заболел», да так, что уж пришлось его покуда на ямской станции. А куда ж ещё денешь? В путь с собой не возьмёшь.

— Ну, мы ненадолго, — нарочито громко утешал следователя Баурджин. — Неделя-две — и поедем обратно. Жаль, конечно, что так уж с вами вышло, уважаемый господин Инь, ну да не переживайте — работу вашу справим. А вы, господин Ань Цулянь, уж за ним присмотрите.

В ладонь начальника станции перекочевало несколько монет.

— Есть, есть у меня отвар из целебных трав, — быстро закивал Ань Цулянь. — Каждый день буду поить ими уважаемого господина Иня. Не сомневайтесь, поставим на ноги!

Тепло простившись с судебным чиновником и начальником яма, Баурджин прыгнул в седло и, выехав из ворот, быстро нагнал ушедший уже вперёд обоз, во главе которого верхом на белом жеребце гордо восседал Дань Ли.

— Ну, что, господин Бао, простились со своим приятелем? — поинтересовался он, повернув голову.

Князь коротко кивнул и посмотрел вперёд, где — слева от дороги — виднелся огромный, заросший по склонам колючими кустами и папоротниками, овраг, собственно, и давший имя сему урочищу — Уголцзин-Тологой. Когда подъехали ближе, Баурджин еле-еле подавил в себе желание немедленно спуститься в овраг, посмотреть, имеется ли там дацан... И банда!

Наместник сам же над собой и посмеялся — ну да, увидишь, как же! Ещё дацан-то — может быть, а уж бандиты наверняка не снуют на самом виду. Где-нибудь там и схрон наверняка имеется. И — очень может быть — как раз в это самое время следят за проезжающим обозом чьи-то алчные злые глаза. Не просто следят, а рассматривают в хороший бинокль! Ну, скажем, вот хоть с той горушки. Сколько до неё, километра два? Где-то так, наверное.

Князь присмотрелся — ему вдруг показалось, будто в кустах на вершине горы и в самом деле что-то блеснуло. Линзы бинокля? Нет, именно что показалось. А если... Если вот взять да прочесать весь овраг? Вот прямо сейчас... Впрочем, нет, нельзя — если разбойники там — перестреляют, как зайцев. Дорога — место открытое. Прямой рывок не пройдёт, тут что-то другое надо придумать.

Овраг, кустарники и деревья — в основном кривые сосны и туя — остались далеко позади. Вечерело. Впереди, озарённые оранжевыми лучами закатного солнца, багровели высокие вершины хребта Гурбунсой-хан. Где-то там, в предгорьях, и ремонтировали сейчас дорогу люди Сиань До, юной красавицы с пышными волосами и весёлой улыбкой. Красавицой, прихотью судьбы — и волею наместника — взметнувшейся к немалым карьерным высотам! Смотритель дорог — непростая должность. Сиань Цо... Интересно, какой будет встреча?

А встреча оказалась весьма интересной и даже в чём-то забавной! Надо сказать, что Баурджин вовсе не хотел светиться во главе обоза на глазах той же Сиань Цо или, упаси господи, Жэня. Князю не очень-то улыбалось нарушить своё инкогнито, а такая опасность существовала, если не разъяснить существо дел первым — разъяснить обоим, и Сиань Цо, и Жэню. Впрочем, к Сиань можно было послать Ху Мэньцзаня или. Скажем, почти её тёзку — Суань Лэ — Лэ Красные Щёки. Этих парней девушка знала, как и всю прочую дворцовую челядь — что тоже могло вызвать недоразумения: как так? Откуда они вдруг здесь?

Чтобы ничего подобного не случилось, Баурджин решил несколько оторваться от основного обоза — чуть запоздать или, наоборот, проехать вперёд. Лучше, конечно, запоздать, а когда начнётся сутолока — разгрузка обоза, размещение людей и прочее — вот тогда незаметненько и объявиться, разъяснить ситуацию обоим знакомцам.

Рассудив таким образом, князь повернул голову к начальнику обоза:

— Что-то у меня с седлом, господин Дань Ли. Съезжает набок, того и гляди — слечу.

— Это у вас подпруга перетёрлась, уважаемый Бао, — со знанием дела отозвался начальник. — Больше нечему. У меня в обозе есть один возчик, Лянь — он хороший шорник.

— Шорники среди многих найдутся, — расхохотался наместник. — Сейчас спешусь, попробую сам починить. Ну, а если не выйдет... — Баурджин пожал плечами. — Уж тогда, конечно, придётся кого-нибудь позвать.

— Смотрите, сильно не отставайте, господин Бао, — предупредил Дань Ли. — Помните о жестоких разбойниках!

— Ничего, как-нибудь не отстану! — махнув рукой, князь придержал коня и, бросив взгляд вперёд, присвистнул, увидев поднимающуюся из-за горного кряжа тучу желтовато-серой пыли. — А кажется, мы уже и приехали. Эвон, взгляните-ка!

— Да, — присмотревшись, согласился начальник обоза. — Это пыль от дорожных работ. Полагаю, нам пять-семь ли осталось.

— Ну, тогда меня и не ждите, едьте себе, а я уж, как поправлю подпругу, догоню!

— Как скажете, господин Бао, как скажете.

Баурджин спешился и, отведя коня на обочину, к кустам, подмигнул проезжавшим мимо воинам:

— Останься, Ху. И ты тоже, Красные Щёки.

Сотник Ху Мэньцзань тут же спешился и принялся деловито поправлять седло. Бывший дворцовый слуга Лэ Красные Щёки, спрыгнув с повозки, тоже присоединился к нему. Пропустив обоз вперёд, Баурджин кратко предупредил парней о Сиань Цо, именно её неконтролируемых эмоций им следовало опасаться, что же касается второго секретаря судебного ведомства Жэня, то он не был знаком ни с тем, ни с другим. Только с князем.

— Воспользуемся суматохой, господин, — словно бы читая мысли наместника, предложил сотник. — Отыщем Сиань Цо и с ней переговорим с глазу на глаз.

— Так и поступим, — улыбнулся князь. — На вашей совести — Сиань, ну а на моей — Жэнь.

— Жэнь? — Лэ Красные Щёки вскинул глаза. — А кто это?

— Жэнь — это такой забавный лупоглазый парень, — объяснил Баурджин. — Наш хороший друг и помощник в расследовании.

Договорившись обо всём, путники — вернее, двое из них, князь и Ху Мэньцзань — вскочили в сёдла и неспешно погнали коней вперёд, за обозом. Краснощёкий Лэ зашагал рядом, держась за стремя коня сотника. Далеко впереди, на отроге, был виден медленно тянувшийся обоз. Вот он исчез, видать, опустился вниз, в узенькую долину, над которой и висело пыльное облако. Баурджин со своими спутниками тоже вскоре подъехал туда. Дорога полого спускалась вниз, проходя через заросли густого кустарника, мимо деревьев и, утонув на пол-ли в пыли, загибалась влево, где виднелись маленькие из-за дальности расстояния шатры, возы и палатки. Лагерь.

Князь чертыхнулся: вот именно, лагерь-то оказался дальше, а здесь... Чёрт его знает, кого можно было встретить в этой пылище. Ну, да делать нечего, как говорится — Бог не выдаст, свинья не съест. Баурджин хлестнул коня и первым спустился в долину.

И — проехав совсем чуть-чуть — услыхал вдруг знакомый голос. Звонкий такой, девичий. Сиань Цо!

Обернувшись, наместник махнул рукой парням и, спрыгнув наземь, быстро завёл лошадь в кусты, где и затаился, дожидаясь своих спутников. Все трое прислушались — где-то совсем рядом — за кустами — ругались! Хотя нет, не ругались... но разговор шёл на повышенных тонах, это точно!

Баурджин осторожно развёл руками кусты, выглянул. Прямо за кустами виднелась повертка, размерами куда уже основной дороги, но тоже мощённая кирпичом, а кое-где и камнем. Гладенькая такая дорожка... на первый взгляд. На дорожке, перед каким-то здоровенным бугаём в недешёвом халате и сапогах с пижонскими загнутыми носами, на коленях стояла Сиань Цо и колупалась пальцем в какой-то яме. Было совсем не похоже на то, что девушка в чём-то провинилась и просила прощения, вовсе нет — это бугай выглядел несколько сконфуженно и виновато.

— Это что? — подняв вверх испачканный какой-то беловатой грязью палец, грозно вопросила Сиань.

— Так известь же, госпожа, — нахально ухмыльнулся бугай. — По наставлению положено.

— Ах, по наставлению? — девушка поднялась с колен и упёрла руки в бока. — Вижу, вы ещё со мной не встречались, господин Сянь. — Насколько мне не изменяет память, в «Наставлении по строительству и ремонту дорог» сказано: «небольшие ямы рекомендуется заливать известью и сбором мелких камней».

— Ну, так я и залил известью.

— Известью... А не рыбьим клеем и краской!

— Хо, умная! — здоровяк цинично сплюнул в траву.

— Да, умная! — Сиань Цо взвилась, словно кобра. — А ты как думал, помесь носорога и свиньи? Козёл тряпочный, волчина позорный, псина беззубая! Едрит твою мать, так тебя разэтак через так! Ты что же, харя гнуснорылая, думаешь, морду наел, и можно мне дурку гнать? А плетей не хочешь попробовать, раскудрит твою бабай? Или, может, лучше палок по пяткам? Я тебе, сучье вымя, устрою сладкую жизнь!

Ай, молодец! — радовался в кустах Баурджин. Ай, как она его! Прямо душа радуется — не зря уроки прошли, не зря.

Бугаина, явно никак не ожидавший услышать из нежных девичьих уст подобную тираду, в удивлении выпучил глаза и даже как будто стал ниже ростом.

— Что зенки вылупил, выползень? Хлебало-то подбери, брюхо застудишь! Двадцать палок тебе, мохнорылый гад!

И тут здоровяк бросился на колени:

— Пощадите, госпожа, пожалуйста, прошу вас! Я ведь не со зла всё, я нечаянно.

— За нечаянно бьют отчаянно, хмырь болотный!

— Я всё исправлю, исправлю... Клянусь! — истово канючил бугай.

— Клянётся он...

Было похоже, что Сиань Цо несколько остыла от сей воспитательной беседы, между прочим, пошедшей бугаине явно на пользу.

— Ну, хватит ныть! — девушка, наконец, махнула рукой. — Слушай сюда, господин Сянь, — за этот участок дороги ответишь лично!

— Хорошо, госпожа, хорошо, — здоровяк часто закланялся. — Всё исправлю, клянусь, всё сделаю... На своём горбу все камни перетаскаю!

— И самонадеянность свою засунь куда подальше, — ухмыльнулась Сиань. — Ишь ты, удумал — будто я известь от краски и рыбьего клея не отличу! Ну, что встал? Давай, переделывай!

— А... а плети, госпожа?

— Какие плети? Ах, плети... — девушка хмыкнула и прищурилась. — Успеешь до ночи сделать — думаю, обойдёмся и без плетей.

— О, благодарю, госпожа, благодарю!

— Ты не кланяйся, ты дело делай.

— Уже бегу, уже бегу, госпожа, — бугаина расплылся в довольной улыбке. — Сейчас извёсточки принесу, камешки... Любо дорого посмотреть будет!

— Лучше бы не посмотреть, а проехать!

— Вот именно, госпожа, вот именно...

— Ну, беги, беги. Утром проверю!

Бугай умчался, а Сиань Цо неспешно пошла в сторону главной дороги, время от времени наклоняясь и ковыряя дорожное полотно тонким прутом.

— Сиань! — выбравшись из кустов, негромко позвал Баурджин.

Девушка оглянулась — сначала с испугом, потом — с недоверием, ну, а затем — с радостью.

— Господин наме...

— Тссс! Запомни, душа моя, я здесь не наместник, а дорожный чиновник не шибко большого ранга, сопровождающий только что пришедший обоз.

— Обоз!!! Так он, наконец, пришёл?! А глину, глину привезли? А жёлтый песок, тот, что я специально заказывала?

Услыхав о прибытии обоза, Сиань Цо обрадовалась едва ли не больше, чем при виде наместника, что последнего, надо сказать, даже несколько покоробило.

— Обоз! Обоз! О боги, как же мы его здесь ждали! — не уставала радоваться девушка. Хм... Девушка? Главный смотритель дорог — так верней будет!

— Пришёл наконец... Так бежим, проконтролируем, как разгружают — здесь, мой господин, буквально за всеми нужен глаз да глаз. Хотя, к удивлению, имеются и честные люди. Вот, к примеру, такие, как господин Луньсан, десятник, или юный Жэнь — этот вообще из простых рабочих, правда, неумеха, каких свет не видывал.

— А я тебе ещё рабочих привёл, душа моя, — улыбнулся князь. — Эй, парни, покажитесь уже. Можно!

— Ху! — Сиань Цо потрясённо уставилась на довольно ухмыльнувшегося сотника. — Ой, и ты здесь, краснощёкий! Боги, боги! Что всё это значит?

— Да так, просто захотелось несколько поразвлечься — вот и устроили маскарад.

— Вы всё шутите, господин...

— Не вздумай назвать меня наместником, душа моя, — тихо предупредил Баурджин. — И вообще — мы с тобой едва знакомы, так, виделись пору раз в ведомстве. А этих, — князь кивнул на сотника и краснощёкого, — ты вообще не знаешь. Всё поняла, душа моя?

— Да уж не дура! Ой... Извините, мой господин!

Князь расхохотался.

Итак, Сиань Цо была предупреждена, оставался только Жэнь, внедрённый в общество местных работников под видом слуги одного из подрядчиков. И с ним, как подозревал князь, в случае нечаянной встречи могли быть проблемы.

Выждав, пока смотрительница дорог скроется из виду, Баурджин и его люди ещё немного подождали, после чего, взяв конец под уздцы, неспешно направились к лагерю. А там уже царила суматоха — рабочие разгружали прибывший обоз. Ух, как ловко они перекидывали кирпичи, растянувшись цепью! Раз — раз — раз... И в штабель.

Ловко, ничего не скажешь, тем более, что цепь оказалась уж больно растянутой. Сообразив это, кто-то из небольших начальников — вероятно, десятник — оглянувшись, зычно позвал на помощь.

Баурджин как раз уже миновал штабель, сворачивая к видневшемуся неподалёку шатру, у которого собрались Сиань Цо, Дань Ли и ещё несколько человек, судя по важному виду — начальников, как вдруг мерное движение кирпичей резко оборвалось!

Раз — раз — раз — уй!

Схватившись за живот, незадачливый бедолага-работник свалился прямо под ноги князю и тот осторожно занёс ногу — переступить. Да так и застыл, словно журавль или какая-нибудь болотная цапля. Ну, кто ж это ещё мог быть? Ну, конечно же — Жэнь Сужень! Именно он и валялся сейчас на песке с воем.

— Что, сильно ушибся? — присев, участливо осведомился нойон.

Жэнь вытаращил глаза, хотя, казалось, куда уж их больше таращить:

— Господин наме...

Баурджин быстро зажал ему рот и, посмотрев на только что подбежавших начальников, пояснил:

— Слишком уж громко воет этот парень! Не привлёк бы волков.

— Не привлечёт, — Сиань Цо присела рядом. — Как ты, Жэнь?

— Н-ничего, — парень, наконец, оклемался, не отрывая изумлённого взгляда от князя.

А тот заулыбался, заговорил без перерыва:

— Хорошо бы ему где-нибудь полежать, в тени где-нибудь, и лучше подальше от всего этого шума. Я уверен — отлежится, не так уж и силён ушиб. Поверьте, я знаю, что говорю, ведь мой сосед — лекарь.

Несчастный Жэнь Сужень, конечно, тоже мог бы завернуть подобную тираду, и даже, пожалуй, ещё более нудную, но, увы, не мог пока этого сделать, по вполне понятным причинам — полному изумлению, и, не столько от боли, сколько от увиденного чёрт знает в какой глуши наместника!

Двое рабочих, оторвавшись от разгрузки, по приказу смотрительницы перенесли несчастного в дальнюю повозку, где и положили на кошму. Как отметил подошедший туда же чуть позже наместник, парень понемногу приходил в себя: побледневшие было щёки его раскраснелись, а оттопыренные уши так прямо пылали! Да и глаза уже не выглядели больше такими уж испуганно-выпученными.

Завидев Баурджина, Жэнь даже попытался вскочить, но князь удержал его быстрым повелительным жестом:

— Лежи. Мы с Инем здесь по важному делу. Тому же, что и ты!

— Ого! И господин Инь Шаньзей здесь?!

— Да. Только он остался на станции.

— Чувствую, хорошая каша заваривается, господи наме... Ой!

— Называй меня просто — господин Бао.

— Господин Бао, — послушно повторив, Жэнь тут же скорчил самую уморительную рожу. — Так вот, я про кашу, господин Бао! У нас в деревне как-то раз такую кашу сварили, что...

— Вот что, Жэнь, — прервал разошедшегося парня нойон. — Ну-ка, прямо сейчас, навскидку, назови мне самых подозрительных типов в строительном лагере. Ну, которые тебе по каким-то причинам подозрительными кажутся.

Парень улыбнулся:

— О, такие здесь имеются, уважаемый господин Бао! Можно даже сказать — почти каждый хоть чем-нибудь да подозрителен! Начиная с начальницы — госпожи Сиань.

— Вот как? — изумился князь. — И чем же это она подозрительна?

— А не заводит себе любовника, вот чем! — безапелляционно заявил Жэнь. — Очень, очень подозрительно для молодой и незамужней девушки.

— Так, может, она себя для будущего мужа бережёт? — Баурджин негромко рассмеялся и осмотрелся вокруг — никто их не подслушивал.

— Может, и для мужа, господин Бао, — покивал головой второй секретарь судебного ведомства. — Но вот ещё одно подозрительно — все её почему-то жутко боятся!

— Боятся?!

— Вот именно! А с чего? Вот, в нашей деревне тоже одну девку все — даже самые сильные мужики — боялись, так она была на лицо ужас до чего страшна, и ещё говорили — ведьма.

— Так, что ж, значит, и ваша начальница — ведьма? — наместник уж совсем расхохотался.

Жэнь шмыгнул носом:

— В том-то и дело, что нет! А её боятся. Молодую красивую девчонку! Вот я и думаю — значит, это бояться вовсе не её, а того, кто за нею стоит! Разбойников, которых мы ищем!

Баурджин аж крякнул, закашлялся и тихо, по слогам, произнёс:

— Мо-ло-де-е-ец! Ну, давай дальше, кто там ещё тебе подозрительным кажется.

А подозрительным Жэню казались все! Как он и сказал сразу — все, ну, разве что кроме старого и полуглухого погонщика ослов Мэнячи, да и тот, если хорошенько подумать, имел свои странности, например, занимался специальными упражнениями для поднятия здоровья и духа — каждое утро забирался на ближайшую гору. Зачем, спрашивается? Для здоровья? А не подавал ли он лиходеям тайные знаки?

Теперь Сянь — здоровенный бугай, дорожный мастер. Всё время с кем-то шушукается, кого-то к себе в кибитку водит, разговоры непонятные разговаривает — Жэнь раз умудрился таки подслушать — и ничего, конечно, не разобрал. Какие-то «принятые углубления», «допустимые ямы», «рыбий клей». Дураку ясно — шифр!

А значит, и все, приходившие к Сяню на беседы — тоже автоматически попадали в подозреваемые. Как же иначе?

Ещё очень подозрительным был производитель работ Люй Ечуй — зачем он всё время измеряет высоту солнца над горизонтом особой линейкой? Кто ему эту линейку дал? А, может, это он таким образом размечает наиболее удобные для нападения лиходеев места?

А рабочие? Этих всех скопом можно записывать в подозрительные, достаточно взглянуть на их гнусные рожи — с такими зверскими физиономиями висельников и негодяев, ясное дело, ничего доброго делать не хочется, а если чего и охота, так это поскорее переметнуться к разбойникам.

— Ну ты прям Эркюль Пуаро! — выслушав, усмехнулся князь. — Чувствую — ещё чуть-чуть, и каждого на чистую воду выведешь.

— Конечно, господин наме... господин Бао! Обязательно выведу, а как же? Вот, у нас в деревне как-то похожий случай был — украли у одной бабы сено...

— Это всё хорошо, Шерлок Холмс ты наш, майор Пронин, — Баурджин вдруг с неожиданной задумчивостью посмотрел вдаль. — Но ищешь ты пока только здесь, среди, так сказать, своих. А снаружи поискать не пробовал? Походить по горам? По пустыне, сбегать к урочищу. Вдруг, да какие-нибудь подозрительные следы покажутся?

— Следы? — парень сконфуженно почесал голову. — Не, не видал никаких следов. Да меня не очень-то и отпускают.

— Поня-атно.

До самого вечера, пока совсем не стемнело, Баурджин бродил по ближайшим окрестностям, прикидывая, где бы мог быть разбойничье логово. Даже не разбойничье — бандитское, если принимать во внимание револьверную пулю. Интересно, из какого они времени, эти гнусные лиходеи? Судя по пуле — явно не из девятнадцатого века — начало двадцатого, точнее — первая его половина. Впрочем, могут быть и из второй, револьвер — штука простая, надёжная. А может быть, просто кто-то из местных случайно подобрал такую полезную в хозяйстве вещь. Случайно подобрал, случайно дёрнул спусковой крючок, выстрелил — потом приноровился, дело-то нехитрое. Да, могло быть и так. А могли и прийти оттуда, из будущего, как и сам Баурджин-Дубов когда-то. Толстяк Ань Цулянь, начальник ямской станции, говорил, что нападения начались с весны. С весны... Так они и осенью были — точно такие же жестокие — ну разве что зимой ненадолго прекратились. А пуль не находили — потому что не искали. Значит, надобно издать строгое — и секретное — распоряжение, чтобы о всех подозрительных убийствах, совершенных, скажем, с помощью каких-нибудь необычных средств, немедленно бы докладывали во дворец. Если рассудить здраво, те, кто имеет огнестрельное оружие, могут запросто прийти разбойничать в город, где гораздо больше поживы. Хотя, конечно, грабить проходящие караваны куда безопаснее.

А вот там, за той горушкой, в лесочке, вполне можно устроить засаду — оглядывая окрестности, машинально отметил нойон. В лесочке разместить готовый к нападению отряд, а на горшке выставить наблюдателя. Дорогу оттуда хорошо видно, да что там дорогу — и много дальше. Наверное, виден и ям — постоялый двор «Уголцзин-Тологой». А ну-ка!

Спешившись, Баурджин привязал коня к ближайшему дереву и быстро поднялся на гору. Подошёл к обрыву, прилёг, устроившись на корнях кривой сосны. От открывшегося вида — километров на сорок, не меньше — прямо таки захватило дух. Сиреневые хребты, багрово-красные отроги скал, ярко-зелёная линия лугов, а вон там, слева, река. Прямо — лес и оврага — урочище, чуть дальше — группа небольших строений — ямская станция. Эх, если б бинокль, было бы можно разглядеть даже ходивших по двору людей. Что и говорить — прекрасный вид, просто прекрасный.

Оторвавшись от природных красот, Баурджин внимательно осмотрел вершину. Искал следы пребывания наблюдателя — какую-нибудь подстилку, мелкую, случайно оброненную вещицу, окурок. Да-да, именно окурок — вот если б его найти, всё стало бы куда как яснее. Если «Беломор» — это одно, а, скажем, какое-нибудь «Мальборо» — совсем другое. Или самокрутка — остатки махры и газеты, или папиросы «Зефир», сигареты «Ира» — «то, что осталось от старого мира».

Ничего подобного нойон не нашёл, хотя обыскался. Никаких окурков, никаких случайно оброненных вещиц, ни-че-го! Либо это место просто не использовалось, либо наблюдатель тщательно следил за собой. Прибирался. Аккуратист, ититна мать!

Спустившись, Баурджин побродил по лесочку, где отыскал-таки следы лошадиных копыт — и во множестве. Правда, далеко не свежие, как и навоз — засохшие конские каштаны. С какого времени они тут лежат? С начала весны? Очень может быть.

Был полдень... впрочем, нет, наверное, где-то часа два пополудни, судя по солнцу — оно светило князю в спину, и длинная тень скалы вытянулась почти точнёхонько в сторону ямской станции. Отвязав коня, князь взобрался в седло и неспешно поехал к дорог по узкой, тянувшейся меж высокой травы, тропе. Почти из-под самых копыт вдруг выпорхнула куропатка и, шумно махая крыльями, закружила вокруг, уводя от гнезда огромного врага — всадника.

Срезая путь, Баурджин взял правее, выехав к ореховым зарослям, сразу за которыми начинался симпатичный альпийский лужок — зелёный, с ярко-жёлтыми цветками, тянувшимися широкими густыми полосами. Над головой, в светло-синем небе, жарило солнце, пахло горькой пряной травою и сладким клевером, упрямо вклинивавшимся меж жёлтого густоцветья. Громко и радостно пели птицы — князь различил соловьиную трель и нежные рулады жаворонка. Позади, в орешнике, застучал дятел. Впрочем, нет, не дятел! Стучали копыта!

Выдернув из седельного саадака лук, Баурджин поворотил коня, прикидывая возможный манёвр. Если врагов много — выстрелить первым, без всяких разговоров, затем метнуться к орешнику, запутать следы...

Слава богу, ничего подобного всё ж таки не пришлось делать — раздвигая кусты широкой грудью, на поляну вынеслась белая скаковая лошадь, верхом на которой сидела Сиань Цо! Увидев князя, девушка улыбнулась и стегнула коня плетью.

— Сиань! — Баурджин быстро поехал на встречу. — Ты как здесь?

— Не хочу говорить, что случайно. Специально искала вас, господин. Люди сказали — где.

— Искала меня? Зачем?

— Так... Как здесь красиво! Давайте привяжем коней, пройдёмся.

Нойон растянул губы в улыбке:

— С большим удовольствием.

Бросив лошадей у орешника, Баурджин и Сиань пошли лугом, по колено в траве. Было начало лета и яростное солнце ещё не успело иссушить всё живое, в воздухе ещё пахло весной. Впрочем, здесь, на горных кряжах, всегда было прохладнее, чем в долине.

— Здесь, неподалёку, родник. Пойдём, напьёмся.

— Надо бы напоить коней.

— Напоим, — девушка обернулась, протягивая князю руку. — Чуть позже.

Взявшись за руки, словно дети, они пошли — нет, побежали — к ручью, и Баурджин вдруг почувствовал себя таким счастливым, каким давно уже не ощущал. Дул лёгкий, пахнущий травами, ветерок, от неширокого прозрачного ручья, бегущего средь чёрных камней, веяло прохладой, светило яркое солнышко, и небо над головой было таким высоким и чистым, что невольно хотелось думать только о чём-нибудь хорошем, приятном.

— Жарко!

Скинув халат, Баурджин с удовольствием ополоснулся до пояса холодной водицей.

— Ого! — округлив глаза вдруг засмеялась Сиань. — Монгольский князь — и моется!

— Ага, — фыркая, захохотал нойон. — А раньше от меня пахло потом и падалью!

Нагнувшись, он зачерпнул ладонями воду и брызнул на девушку:

— А ну-ка, помойся и ты!

— Ай!

Сиань вскрикнула, захохотала, а князь, схватив её в охапку, привлёк к себе, поцеловал, развязывая на девушке пояс. Обнажил левое плечо, грудь — большую, волнующе трепещущую — поцеловал прямо в сосок...

Оп! Одежда полетела в траву... Рассыпались по плечам пышные волосы Сиань Цо, и обнажённая девушка, опускаясь на распростёртый в траве халат, с силой привлекла к себе князя.

— Я искала тебя для этого, — под влиянием нахлынувших чувств, Сиань Цо отбросила показную вежливость и перешла на «ты».

— Я понял...

В карих глазах девушки играли лукавые золотистые искры. Томно поднималась грудь. И жёлтые большие цветы качались над слившимися в любовной неге телами... А ещё сильно пахло клевером.

— А, так ты больше не носишь на шее тот перстень с «тигриным глазом»! — довольно прошептала Сиань. — Выкинул?

— Нет, не выкинул, — Баурджин не хотел врать, но всё же соврал. — Потерял.

— И не ищи! — негромко промолвила девушка. — Поверь, Турчинай — очень злой человек. Злой, завистливый и нечестный.

— Злой человек не станет кормить даром несчастных бедных детей.

— Если Турчинай так поступает — значит это зачем-то ей нужно. Поверь мне, она ничего не делает зря!

Нойон улыбнулся и мягко погладил Сиань по плечу:

— Давай не будем о ней, а?

— Давай, — улыбнулась та. — Кстати, ты первый про неё и начал!

— Я?! — изумился князь.

— Ты, ты, — девушка засмеялась и, усевшись на Баурджина, словно в седло, принялась вытворять с ним такое, от чего нойон очень скоро почувствовал поистине неземное блаженство. Ну, ещё бы — ведь Сиань Цо ещё совсем недавно была наложницей и знала толк в любви.

Даже небо стало, как будто, выше, и солнце сверкало в глазах, и прохладный, дующий с гор, ветер обдувал распалённые любовным жаром тела.

— Как мне хорошо с тобой, Сиань! — обнимая девушку, неистово шептал князь. — О, милая Сиань, ты поистине — жрица любви!

— Я знаю, милый... Обними меня крепче... Вот так... так... так...

Когда любовники, напоив коней, вернулись в лагерь, уже начинало смеркаться. Остатки солнца отражались в песках, окрашивая тёмно-синее небо золотистым багрянцем, и кривой жёлтый месяц повис над горными кряжами в окружении сверкающих звёзд.

— Ну наконец-то! — поднимаясь от разожжённого костра, посмотрел на князя подрядчик Дань Ли. — А мы уж хотели вас поискать.

— Делал замеры у дальнего кряжа, — присаживаясь к костру, пояснил Баурджин.

— Мы так и подумали. В следующий раз берите с собой людей для охраны. Хотя...

— Что — «хотя»?

— Все говорят, что разбойники никогда не нападают на дорожников.

Князь усмехнулся:

— Ну да — с них ведь нечего взять.

— А самих? — покачал головой Дань Ли. — Потом продать какому-нибудь работорговому каравану. В том же Турфане очень ценят сильных молодых рабов. Нет, я чувствую. Здесь что-то не так... Кстати, господин Бао, вас не так давно спрашивали.

— Спрашивали? Кто?

— Ваш больной товарищ, оставленный на попечении начальника яма. Похоже, он выздоровел, раз примчался сюда.

— Инь Шаньзей! — нойон обрадованно вскочил на ноги. — Так где же он?

— Кажется, у дальних повозок, где слуги.

Поблагодарив собеседника, Баурджин быстро зашагал на окраину лагеря. В наступившей темноте грозно урчали привязанные к повозкам собаки, однако никаких часовых, похоже, не выставлялось, да и вообще, дорожники вели себя довольно беспечно — жгли костры и никаких разбойников не боялись. По крайней мере, именно такое складывалось впечатление.

Иня Шаньзея нойон отыскал у дальней повозки — отойдя чуть в сторону от костра, он о чём-то разговаривал с Жэнем. Говорили тихо, но время от времени младший помощник следователя громко вскрикивал и широко разводил руками, точно рассказывал какую-нибудь байку.

— О! Нашёл себе нового слушателя! — донеслось от костра.

И тут же раздался взрыв смеха.

— Бедный новенький мастер!

— Интересно, о чём это они там говорят? — замедлив шаг, поинтересовался князь.

— А вы пойдите, послушайте, господин. Может, и вам будет интересно.

Баурджин отошёл. И снова послышался смех. Прямо взрыв хохота, видать, собравшиеся у костра дорожники смеялись над незадачливыми жертвами деревенского красноречия Жэня. Что ж, это совсем неплохо.

— Рад видеть вас, Инь, — подойдя ближе, коротко приветствовал князь. — Какие новости?

— Да есть кое-что, — следователь отозвался довольно скромно, но всё же тренированное ухо наместника уловило в его голосе некое торжество, не особенно, впрочем, и скрываемое.

— Ну, ну? — осмотревшись, подзадорил нойон. — Надеюсь, здесь нас никто не подслушает?

— В повозке никого нет, господин, — шёпотом доложил Жэнь. И тут же похвастал: — Пока меня с вами видят — ни один близко не подойдёт, бояться моих историй.

— Да уж, — Баурджин не удержался и рассмеялся. — Похоже, ты тут всех уже достал своими байками. Ну, хоть какая-то от них польза. Отойди-ка к повозке — проследи, чтоб никто не подошёл с той стороны! — князь повернулся к следователю. — Так я слушаю вас, Инь! Смею верить — вы объявились не зря.

— Не зря, не зря, господин Бао.

Хохотнув, Инь Шаньзей быстро поведал князю итоги своего расследования. А доложить было о чём!

Поначалу, сразу после отъезда обоза, дела у следователя складывались ни шатко, ни валко — начальник яма Ань Цулянь поместил «больного» в отдельную комнату и строго-настрого запретил его беспокоить. Немалых трудов стоило его убедить, что предоставленные отвары подействовали на «болезного» настолько чудесно и исцеляюще, что уже можно было бы и пройтись, выйти на двор, подышать воздухом.

Ань Цулянь, внимательно осмотрев постояльца, всё же махнул рукой — похоже, сей господин и в самом деле стал чувствовать себя намного лучше. Пользуясь относительной свободой, Инь Шаньзей в первый же вечер выделил для себя группу возможных подозреваемых, исходя из возможности их более-менее оправданной отлучки. Таких набралось не так уж и много: пастух Чунь, ежедневно гонявший на выпас ямских лошадей, повар Лянь Ваньчжу, иногда выбиравшийся за пределы постоялого двора за всякими пахучими травами, ну сам начальник яма Ань Цулянь — того здесь вообще никто не контролировал. Всех остальных — четверых слуг и десяток воинов — следователь, по здравому размышлению, отмёл сразу: днём они никуда не отлучались — это было бы заметно, ну а ночью — тем более не могли, поскольку ворота постоялого двора закрывались, а в воротной башне выставлялась усиленная стража. Дело облегчалось тем, что ямская станция «Уголцзин-Тологой» была довольно новой, недавно выстроенной, а потому ещё не успела обрасти неким подобием небольшого городка или посёлка, как это сплошь и рядом случалось — близ остановки караванов селились кузнецы, шорники, тележники, лекари, проводники, погонщики и прочий заинтересованный люд — так возникало селение. С течением времени, конечно, подобная участь грозила и « Уголцзин-Тологою», но пока, к тихой радости следователя, ничего подобного не было ещё и в помине.

Итак, трое. Пастух Чунь, повар Лянь Ваньчжу и начальник станции Ань Цулянь. Кто же из них предатель, разбойничий выкормыш? Легче всего передавать лиходеям сведения было, естественно, самому начальнику. Но ему же — и совсем не выгодно. Тангутское государство, как и его соседи — Цзинь и Сун, являло собой чистейший тип чиновничье-бюрократической власти, где от государственной машины зависело всё. А начальник ямской станции — это очень-очень хорошая должность, и в некотором смысле — даже трамплин к последующей карьере. Рисковать — значило навредить самом себе. Или — так: риск должен быть оправдан! Скажем, значительной платой услуг. Стали бы разбойники платить много — а малой мздой тут явно не обойдёшься? Наверное, стали бы. Если бы не нашли более простой и дешёвый путь — завербовать кого-нибудь помельче.

Таким образом, не скидывая со счетов Ань Цуляня, судебный чиновник обратил самое пристальное внимание на двух остальных подозреваемых, и, в первую очередь, на пастуха. Чунь оказался человеком нелюдимым, нелюбезным и неприветливым. Был замкнут, никогда — насколько смог заметить следователь — не улыбался, да и внешность имел соответствующую: этакий угрюмый брыластый тип лет сорока пяти, коренастый, с морщинистым смуглым лицом и узкими, едва заметными, глазками. Как удалось быстро установить, пастух угонял ямских лошадей с утра, и возвращался к вечеру — оставаться на пастбище на ночь строго запрещали ямские правила. Пастбище находилось к югу от станции, на небольшом плоскогорье, окружённом ореховыми кустами и редколесьем. Отлучиться куда-либо, а потом вовремя вернуться оказалось практически невозможным — поговорив со слугами, Инь Шаньзей специально высчитал нужное для этого время. Учитывая путь от пастбища до яма — не получалось никак. К тому же следователю как-то удалось подсмотреть возвращение табуна. Господи! Как изменялся пастух, оставаясь один на один с лошадьми! Каждого коня называл по имени, ласково, весело — даже шутил с лошадьми. И глаза его при этом светились таким счастьем и обожанием, что даже и незаинтересованный человек пришёл бы к выводу — вот человек на своём месте! Похоже, пастух Чунь был полностью доволен своим положением, что подтвердил и Ань Цулянь, хмыкнув:

— Доволен? Да Чунь просто счастлив! Он же из очень бедного рода — а тут и лошади, крыша над головой, и пища, ну и жалованье в конце концов, пусть даже не очень большое.

Инь Шаньзей лишь подавил вздох: похоже, служить разбойникам у пастуха было ещё меньше оснований, чем у начальника яма.

Третий подозреваемый — повар Лянь Ваньчжи, огромный добродушный толстяк — одним своим видом вызывал невольное уважение. Физически сильный, он всегда улыбался, и круглое, несколько расплывшееся от жира, лицо его прямо-таки излучало радушие и веселье, причём, похоже, вполне искреннее. Это, конечно, был не показатель, но, с другой стороны, как удалось установить, отлучки повара не носили какого-то длительного характера. Час, другой — далеко ли уйдёшь за это время? Хотя, с другой стороны, Лянь Ваньчжи вполне бы мог встречаться с кем-нибудь или, скажем, оставлять в условленном тайнике записки, тем более что ходил он всегда в одно и то же место — на берег реки Эцзин-гол. Там в изобилии росли и шафран, и шалфей, и щавель и ещё много чего другого.

Установив место, Инь Шаньзей не поленился прогуляться туда сам, естественно, в отсутствии повара. Хорошее оказалось место, душевное — излучина реки, играющая не перекатах рыба, простор. И хорошо виден постоялый двор, и стражники на башне, а уж ему-то вся излучина — как на ладони. Никто незаметно не подберётся.

Сделав для себя подобные выводы, следователь решил дожидаться каравана. Всё равно какого — лишь бы пришёл. Инь Шаньзей рассуждал так, что, при появлении купцов, разбойничий соглядатай обязательно должен сообщить об этом своим хозяевам, и сообщить более-менее подробно — какой товар, сколько людей, имеется ли специально нанятая охрана? А значит, кто-то из этих трёх — Ань Цулянь, повар Лянь Ваньчжи или пастух Чунь — должны вести себя не так, как обычно, и хоть чем-нибудь да себя выдать. Осталось лишь за ними внимательно последить.

После прихода каравана следователь не спал всю ночь — ни пастух, ни повар, ни начальник станции никуда не отлучались. Боле того, они остались на постоялом дворе и днём! Что, в общем-то, и было оправданно — повар готовил для постояльцев пищу, пастух — за определённую плату менял лошадей, ну а Ань Цулянь, так сказать, осуществлял общее руководство.

И никак они не могли ничего никому сообщить — всё время были у всех на глазах, никуда не отлучаясь!

Инь Шаньзей даже вздохнул и, усевшись за длинный, установленный во дворе под навесом стол, и лениво принюхивался к аппетитным запахам, доносящимся из расположенной поблизости летней кухни, в которой, у сложенной из чёрных камней печи, деятельно хлопотал добродушный толстяк-повар.

Так же на виду был и пастух Чунь — во-он он, в конюшне, задавал лошадям корм. Ну и Ань Цулянь тоже намозолил глаза — так целый день по двору и шастал. Неужели, нет здесь никакого соглядатая? Нет, не может быть, не может. Слишком уж точную информацию, судя по всему, получали разбойники.

Но все — начальство и обслуга яма — находились здесь, во дворе! И стражники — на своих местах: кто на башне, кто у ворот, а свободные от вахты азартно резались в кости под тенистым навесом у караулки.

Кстати, а куда направляется караван? Где караван-баши? Ага, кажется, во-он тот хорезмиец с крашенной охрой бородой и в белой большой чалме. В Турфан, и дальше — в Хорезм? Да, дорога не близкая, и весьма опасная. Ах, имеются воины? Да вижу. Полсотни человек охраны! Да что же вы такое везёте? Наложниц для хорезмшаха? Ну, ничего себе, охрана!

Тогда уж тем более соглядатай должен сообщить! Такой-то караван, столько то лошадей, повозок, верблюдов, воинов. Основной товар — рабыни.

Вот, примерно так. Главное сообщить, а уж нападать или нет — то пускай атаман разбойничьей шайки решает.

Бамс! Цзинь-нь-нь-нь!

Что такое?

Следователь резко обернулся на звук, увидев, как оконфузившийся слуга быстро склонился у небольшого столика летней кухни. Уронил какой-то горшок, косорукий! С квашней или тестом. Хорошо хоть — не на землю, а в большой медный таз. Об него, похоже, неловкий слуга и споткнулся — а нечего тут под ногами всякие тазы расставлять! Именно так, враз потеряв всякое добродушие, и заявил повар! А потом ещё и высказался по поводу личных качеств слуги.

Тот — молодой скуластый парень — что-то испуганно пролепетал в ответ, и, быстренько прибрав квашню в поданный поваром горшок, прихватив таз, побежал к колодцу — видимо, мыть.

Произошедшее несколько развлекло следователя, и он даже почувствовал голод. Зашёл на кухню, к повару — получил плов, такой вкуснющий, что аж свело скулы.

Усевшись за длинный стол, Инь Шаньзей принялся за трапезу, время от времени отрываясь и отгоняя невесть откуда взявшихся ос. А незадачливый слуга с тазом по приставной лестнице поднялся на плоскую крышу сарая и принялся сноровисто чистить таз большими кусками пемзы.

— Вообще, он старательный парень, этот Гоминь, — кивнув на слугу, Ань Цуляй присел на скамью напротив следователя. — Никогда не сидит без дела — всё что-то носит, мастерит, чистит.

Чистит...

Яркий луч солнца, отразившись от сверкающего таза, ударил Иню Шаньзею в глаз.

— И вот тут-то я всё и понял! — заканчивая рассказ, следователь улыбнулся князю. — Сверкающий таз! Помните, мы как-то с вами говорили о передаче сведений путём световых фигур? Вы ещё как-то это всё заковыристо обозвали... я даже не вспомню сейчас — как.

— Световой телеграф, — Баурджин закусил губу. — Так вы полагаете, Инь, — соглядатай — слуга? И передаёт сведения тазом? Хм... Не слишком ли сложно?

— Думаю, что нет, господин Бао. Всё же этот хитроумный способ оправдывает себя. Разбойники не напали на караван. Почему? Потому что там — слишком уж много воинов. Велика охрана!

— И всё же как-то не очень верится. Хотя...

Князь вдруг вспомнил то место на скале. И тихонько позвал:

— Жэнь!

— Да, господин?

Рванувшись на зов, парень споткнулся и последнюю часть пути проделал на брюхе. Впрочем, тут же вскочил, преданно сверкая глазами.

— Знаешь одно местечко неподалёку? Там такая гора, лесок, орешник... да, и ещё — ручей.

— Знаю, господин.

— Будешь каждый день, ближе к вечеру ходить на ручей за водой.

— Но, господин, здесь есть родник и куда как ближе!

— А ты всем скажешь, что там вода вкуснее! Мол, очень она тебе понравилась. На самом деле будешь следить.

— За кем, господин? — голос Жэня задрожал от радости. — Клянусь, я вас не подведу. Как говорят в нашей деревне...

— Каждый раз будешь подниматься на скалу — там она одна такая высокая — посмотришь за краской из рыбьего клея на корнях кривой сосны, что растёт на вершине скалы.

— За краской? — Инь Шаньзей пока тоже мало что понимал.

— Да, за краской, — терпеливо пояснил Баурджин. — Она на рыбьем клею — сохнет долго. И на птичий помёт похоже. Вот как только смажется на корнях — немедленно доложишь нам.

— Да, но...

— А краску мы с вами завтра поутру нанесём, господин Инь. Посмотрим, как и где это получше сделать.

Все действия князя основывались сейчас на строгом расчёте, в первую очередь — на высоте и месторасположении солнца в определённый момент времени. По всем прикидкам выходило, что наиболее удобное время для передачи и приёма световых сигналов — примерно два часа пополудни — когда солнце окажется у наблюдателя за спиною.

— Думаете, он именно с той скалы смотрит? — Инь Шаньзей скептически почесал затылок.

Наместник хохотнул:

— А там больше неоткуда. Нет, скала — самое удобное место. И видно хорошо, и незаметно подойти можно — там лесок, орешник, оврэш.

Жэнь Сужэнь доложил о стёртой краске уже на следующий лень. А ещё через день в орешнике появились какие-то люди. Отправленный к ручью Ху Мэньцзань заметил, как они поили коней. Как выглядели? Обыкновенно выглядели, как все разбойники — обычные затрапезные одеяния, кольчуги, короткие копья, сабли, конечно же — луки со стрелами. Ничего такого.

— А таких железных, на деревянных ложах, трубок ты у них не видал? — интересовался князь.

— Нет, ничего подобного не было.

Может быть, просто плохо смотрел? Или у лиходеев одни револьверы? А может быть — и гранаты имеются?

На всякий случай Баурджин тайно провёл со своими воинами небольшой ликбез, популярно объяснив, чего, возможно, следует ждать от здешних разбойников. Дело значительно облегчалось тем, что всякого рода взрывчатые смеси в тангутском государстве ведали — и от южных соседей, и сами любили по праздникам взрывать хлопушки-петарды. Объяснить, что такое граната, не составило особого труда, как и рассказать о «взрывчатых стрелах» — пулях. Ма-а-аленьких таких, незаметных, но ужасных по своему действию.

— Панцирь из воловьей кожи запросто навылет пробьют! — комментировал Баурджин. — Тем более — кольчугу.

Воины смеялись: кольчугу, мол, и стрелы пробить могут — смотря как и из какого лука стрелять, уж не говоря об арбалете. В общем, после проведённой беседы, князь решил, что воины вполне подготовлены к огнестрельному бою. Главную ставку сделали на лучников — их и расположили в замаскированных ветками секретах, устроенных в горных расщелинах близ дороги. Ещё нескольких особо одарённых стрелков — включая и бывшего дворцового прислужника Лэ Красные Щёки — Баурджин разместил на возвышенностях по флангам от предполагаемого поля битвы — а оно вычислялось довольно легко: вот дорога, вот скалы, вот орешник, ручей — прямой путь к проходящему каравану — меж теми горушками... или — меж этими. И там, и сям князь посадил лучников и арбалетчиков, с усмешкой вспоминая, как когда-то в далёком детстве смотрели с приятелями приключенческие фильмы про средневековье или ещё более древние века. На экране, сметая на своём пути всё, лавой летела конница, сходились, ломая длинные копья, фаланги, надменно чеканя шаг, шли на варваров римские легионы, и когда «наши» — то есть «правильные» герои (греки против персов или русичи против татар и тому подобное) — терпели явное поражение (не в фильме в целом, а, как правило, в каком-нибудь эпизоде), кто-то из ребят обязательно шептал: «сюда бы пару пулемётиков». Позже Баурджин-Дубов, конечно, избавился от столь детского взгляда на ведение войн — сами по себе «пулемётики» мало что решали. Даже вот сейчас, здесь. Одно дело, когда грохот и шквал пуль обрушатся на совсем неподготовленных к этому людей, и совсем другое — когда этому нападению будут противостоять специально подготовленные воины, заранее предупреждённые о применении противной стороною не совсем обычного вида оружия. И тогда исход битвы непредсказуем, вернее — очень даже предсказуем: не зря же Баурджин устроил засаду именно в этом, заранее просчитанном, месте. В конце концов, хороший лучник куда опаснее неумехи с винтовкой, не говоря уже о нагане! Так что, милости просим, дорогие гости.

— Караван, господин наместник!

Мысли князя прервал сотник Ху Мэньцзань.

Баурджин кивнул:

— Передай всем, чтоб были готовы.

И крепче сжал в руках лук, приготовляясь наложить на тетиву стрелу. Бросаться против револьверов с саблями нойон не считал умной затеей, а поэтому все воины должны были действовать из засады. По крайней мере на первых порах.

Да, вот он караван — тянется змеёй по дороге... «сейчас бы пару штурмовиков Ил-2». Ха-ха! Сколько ещё до его подхода в удобное для нападения место? Минут пятнадцать-двадцать.

Баурджин оглянулся, посмотрев из замаскированного травою и ветками укрытия вверх на росшие за орешником и ручьём кусты. Вот над ними махнулась сухая ветка — чёрная, чётко выделяющаяся на фоне зелени. Жэнь Сужэнь подавал сигнал — идут. Те, кто прятался в орешнике! Идут, идут, гады.

Князя охватило волнение, не совсем обычное — так ведь и бой предстоял не совсем обычный — практически на полное уничтожение, ведь именно такой была тактика лиходеев.

Жэнь махнул веткой два раза. Баурджин до боли глазах всмотрелся в широкую расщелину между двумя горушками. Кусты, пожухлая от солнца трава, папоротники. Красиво, в общем.

Оглянулся — караван уже подошёл совсем близко, почти к самой расщелине. Вот осталось всего метров десять... да уже можно напасть!

— Кху-у-у-у-у! — воем пролетел клич.

Вынырнули из расщелины всадники на быстрых конях. Едва только вынырнули... Даже выстрела сделать не успели!

Как громко загудел рог сотника Ху Мэньцзаня.

И в опешивших от неожиданности разбойников тучей полетели стрелы. Спереди, из засады, и с боку, с флангов. Хрипя, падали наземь люди и копи. Вот схватился за грудь лиходей в щегольском красном халате и сверкающем шлеме — это был с горушки Лэ Красные Щёки, по прямому указанию князя выцеливая командиров и лиц со странным вооружением.

— Окружить? — опустив рог, Ху Мэньцзань повернулся к князю.

— Нет, — дёрнул головой тот. — Что-то я не слышу грома, а значит — не жалейте стрел.

А их и так никто не собирался жалеть! Сообразив, что с внезапным нападением ничего не выйдет, разбойники трусливо бросились назад, к ручью — там их тоже встретили стрелы. И ни одного выстрела в ответ! Ни нагана, ни винтовки, ни — слава богу — пулемёта. Что ж они? Выжидают удобный момент? Да чего уже тут выжидать, когда отступление шайки на глазах превращалось в полнейший разгром и поспешное паническое бегство. Бежали те, кто успел.

А несколько человек — видать, с перепугу — рванули прямо на Баурджина и сотника.

Не-ет! Не с перепугу — именно здесь они и могли уйти: через дорогу в урочище и дальше — пустыню. Укрыться в песках, зализать раны. Попробуй там кого-нибудь найди — набегаешься среди барханов и саксаула.

Выпустив пару стрел — одну удачно, другую — не очень, князь выхватил саблю и, отбросив ненужную маскировку, выскочил из укрытия, с маху ударив клинком подбежавшего врага. Тот, правда, успел среагировать — не кисейная барышня всё же — тоже замахал саблюкой. Да ловко так! Вжик! Вжик! И второй ещё подбежал, пошёл на князя. И третий.

Скосив глаза, Баурджин увидел, как сотник схватился с двумя.

Черт! Ловко нанёс удар этот проклятый лиходей! И нужно ещё иметь в виду остальных двух — а они, ухмыляясь, заходили с разных сторон.

Нападать!

Взмахнув саблей, князь рванулся влево, неожиданным ударом поразив, вовсе не ждущего сейчас подобного финта, вражину в руку.

Если противников много — только нападать.

И сразу же — отпрыгнуть назад. Два прыжка — вправо!

Спровоцировать врагов на действия! Пусть тот, правый, думает, что Баурджин хочет напасть на него.

А застыть на полпути! И — треснуть саблей того, кто в центре — он, похоже, тут основной.

Улар! Удар! Удар!

Словно молния сверкнула. Теперь снова прыжок. И ещё. Не стоять на месте, смотреть словно бы сквозь врага, улавливая малейшее его движение. Крутиться, словно мельница.

Удар!

Тяжёлая сабля нойона скользнула по кольчуге врага. Отпрянула — отбивая удар справа — и тут же, получив ускорение от вражеского клинка, ткнулась остриём во вражий бок, напрочь разрывая кольчугу!

Вражина зашатался, выронил саблю...

Что там с ним сталось, князь больше не смотрел — бросился на того, что справа... Ага! Тот не стал дожидаться, повернулся, да изо всех сил рванул к дороге. А левый... А левый уже валялся в траве со стрелою в груди!

И, улыбаясь, подходил к Баурджину Лэ Красные Щёки.

— Ты чего здесь? — увидев, как справившийся с врагами сотник несколькими прыжками догнал рвущегося к дороге беглеца, князь повернулся к лучнику.

— Так там — всё, — победно надув щёки, улыбнулся тот. — Всех разогнали.

— Пленные есть?

— Вы же сами сказали — стрелять всех.

— Н-да-а, — убрав саблю в ножны, Баурджин озадаченно почесал голову. — Промашечка вышла.

И тут же закричал сотнику:

— Ху! Ху! Оставь его в живых, Ху!

Сотник, кажется, не расслышал... Ан, нет — вот ловко выбил у развернувшегося лиходея оружие. И ка-ак даст с разворота в морду! Ай, молодец! Бедолага лиходей полетел в придорожную траву, раскинув руки, словно какой-нибудь сбитый аэроплан.

А по дороге уже бежали вооружённые люди — караванщики. Да-а, несколько запоздали, братцы.

Вечером, у костра, Баурджин допрашивал взятого сотником пленника — по отзывам остальных попавших в плен лиходеев, тот как раз был из руководства банды. Помощник атамана или что-то в этом роде. Сам главарь шайки — тот самый щёголь в красном халате — был убит Лэ Красные Щёки ещё в самом начале битвы, после победоносного окончания которой Баурджин велел всех обыскать — и пленных, и убитых — на предмет всяких странных предметов. Ничего такого найдено не было! Ни-че-го!

Что же, это просто обычная шайка, каких на караванных тропах хоть пруд пруди? А со слов пленника так и выходило. Обычный разбойничий круг.

— И что, у главаря не было никакого необычного оружия? — прямую спросил нойон.

— Нет, господин!

— И ты никогда не слышал оружейного боя — грохота, дыма и невидимой смерти?

Услыхав про грохот и невидимую смерть, разбойник побледнел. Ага! Значит, знает что-то, зараза! Знает, но молчит!

— Я велю медленно зажарить тебя на костре! — наклонившись к пленному, жёстко произнёс Баурджин.

— Но я же всё сказал, всё-о-о-о!!!

— А гром? А невидимая смерть?

— Я слышал про такую, — разбойник опустил голову. — Несколько наших как-то по весне нарвались на неведомых людей. Мы подумали: эта чужая шайка — а все караванные пути строго поделены — промышляет на наших местах. Решили проучить, выследили. Напа-ли... И вот тогда услышали гром. И невидимая смерть вылетала из маленьких коротких трубок!

Князь схватил пленника за плечи, затряс:

— Где это было? Где?

— Недалеко от большого оврага. Здесь, рядом, в урочище Уголцзин-Тологой.

Туда же, в овраг, с утра отправился целый отряд во главе с наместником. И никто ничего не нашёл! Н пули, ни гильзы... Даже старого дацана — и того не было, не появился что-то. Тишь, да гладь, да божья благодать.

— Искать! — спешившись, приказал князь.

— Что искать, господин?

— Что-нибудь этакое. Незнакомое, чужое!

Искали долго, почти до самого вечера, Баурджин неистовствовал, не позволяя своим людям даже минутки отдыха — слишком уж был раздосадован тем, что якобы неуловимая жестокая банда оказалась обыкновенной местной шайкой. Кстати, пленник ответил-таки на вопрос относительно жестокости — оказывается, им за эту жестокость регулярно платили. Платили откуда-то из города, какой-то очень влиятельный человек — и Баурджин догадывался, кто. Чу Янь, больше некому! Тем более, разбойник посетовал, что давно уже не платили. И ещё одно рассказал: оказывается, по просьбе всё того же заказчика они должны были оставлять около трупов несчастных караванщиков вещи, явно указывающие на сунцев — стрелы с клеймом, якобы случайно выпавшие в схватке монеты Южной империи и тому подобное. Интересное было заявление, над ним, безусловно, стоило хорошенько подумать. Но не сейчас! Сейчас — искать, искать, искать!

— Ну? — несильно пнув носком сапога подвернувшийся под ногу камень, Баурджин оглядел воинов. — Что скажете?

— Ничего, господин наместник.

— Плохо, что ничего. Плохо! — услыхав слева какой-то шум, князь повернул голову. — Что там такое? Никак, нашли что-нибудь?

— Нет, господин, — улыбнулся Инь Шаньзей. — Это Жэня из болота вытаскивают.

— Из болота? — изумился нойон. — Где он тут болото нашёл?

— Нашёл, господин. Вы ж его знаете. О, слышите, как орёт? Наверное, крепко засосала парня трясина.

— А, пойдём, посмотрим, — махнул рукой Баурджин. — Хоть посмеяться.

Жэнь Сужэнь застрял в небольшом болотце по пояс. Кругом росли высокие камыши, лежали замшелые валуны, а в обход шла узкая тропка. Увидев князя, жертва трясины скорчила жалобную рожу.

— И как ты туда попал? — подойдя ближе, Баурджин усмехнулся. — Вон же — тропа! Спокойно обойти можно было.

— Я нечаянно, — хватаясь за протянутую верёвку, шмыгнул носом парень.

Ну тут уж нойон расхохотался:

— За нечаянно бьют отчаянно — слыхал такую присловицу?

— Слыхал. Госпожа Сиань её частенько произносит.

— Так я не пойму, чего тебя понесло-то в эту болотину? — князь присел на камень. — Увидел что?

— Да увидел... Сейчас вытащат — покажу.

— И-и-и-и раз! — пряча усмешку, скомандовал воинам Ху Мэньцзань.

Воины попались дюжие — да и вообще, во дворцовой страже слабаков не держали. Ещё и краснощёкий Лэ силушку приложил.

— И-и-и — два!

На счёт «три» Жэнь Сужэнь вылетел из трясины, словно пробка из бутылки с шампанским. Вылетел и тут же раскровянил нос об валун!

— Ну, змеищи, — обернувшись к воинам, обиженно заныл парень. — Не могли аккуратнее?

— Да что ты так беспокоишься о своём носе?! — захохотал сотник. — Поболит и пройдёт!

— Нос-то пройдёт, — всё не успокаивался Жэнь Сужэнь. — А сапоги? Они ж в болоте остались!

— Уж за сапогами сам ныряй! — скривился краснощёкий Лэ. — А лучше купи себе новые.

— Ага, купи... — помощник следователя, наконец, унял кровь. — Вот у нас в деревне случай был...

— Так! — тут же прервал парня нойон. — Ты, кажется, хотел нам что-то показать.

— Показать? Ах да, да... Идёмте!

Быстро вскочив на ноги, Жэнь зашлёпал босиком по мху, осторожно обошёл болотце и, останавливаясь, показал рукой:

— Вон! Видите, колея какая-то странная?

— Чего ж в ней странное? — хохотнул Ху Мэньцзань. — Обычная тележная колея.

— Да широка больно.

Широка...

Баурджин всмотрелся... И ноги сами собой понесли его через болото, в котором князь едва не оставил сапог. Вот она, колея — из-за той каменной россыпи, мимо болотца, и к кустам. Хорошая такая колея. И отпечатки — жирные такие отпечатки автомобильных шин «Данлоп» или «Мишлен»! Колея!