В 1907—1909 гг. П. К. Козлов совершил своё пятое путешествие (Монголо-Сычуанскоая экспедиция) по маршруту через Кяхту на Ургу и далее вглубь Центральной Азии.Статья проф. П. Г. Тимофеева в сборнике
Баурджин с верными людьми осторожно пробирался по следу автомобильных колёс. Поначалу видимые вполне чётко, они исчезали буквально на глазах, как только местность становилась каменистее и суше.
Автомобиль! Ну надо же! Тогда у разбойников легко могут найтись и пулемёты. Разбойники... Судя по машине, это совершенно другая банда, не те, кто только что подвергся разгрому. Нет — эти явились из будущего, и именно поэтому представляли собой большую угрозу, которую нужно было ликвидировать во что бы то ни стало.
— Вспомните всё, что я вам говорил о странном оружии, — обернувшись, негромко предупредил нойон. — Зарядите арбалеты, держите наготове луки.
Воины Ху Мэньцзаня быстро исполнили требуемое. Обойдя пригорок, Баурджин остановился, внимательно осматривая местность. Где здесь может проехать машина? Прямо? Безусловно — спокойно проедет до самой дороги, вон, кажется, тут уже и выезд сделан — убраны камни, кое-что подкопано. Так, может, автомобиль уже и уехал? Нет, его бы тогда заметили, доложили бы. С дороги машине никуда не деться — здесь кругом овраги, камни, болота, ну а дальше, в пустыне — песок. Значит, никто никуда не выезжал — тут где-то таятся.
Рассудив таким образом, князь прикинул, где бы он сам спрятал автомобиль, чтобы, в случае нужды, не составило бы труда им воспользоваться. За тем чёрным камнем? Можно, но долго выезжать — в горку, зимой, в дождь, вообще не выедешь. Там, вдалеке, у лесочка? Так видно было, потому как лесочек-то довольно реденький. Что тут ещё есть? Камыши, камни, песок. Болотина — тоже не то. А вот рядом, у ручья, в ивовых зарослях. Пожалуй — там!
— Ху, — обернувшись, позвал нойон. — Вышли разведчиков осмотреть пути у ручья. Что искать, знаешь?
— Думаю — ту же самую колею, господин, — улыбнулся сотник. — Не беспокойтесь, мои ребята смогут пробраться к ручью незаметно. Да хоть до самых ив!
— До самых ив не надо, — предупредил Баурджин. — А подходы к ручью пусть посмотрят основательно.
Сотник махнул рукой, шепнул что-то, и двое парней — две стремительные неслышные тени — исчезли в густых папоротниках.
Разведчики быстро вернулись, доложили — есть колея! Следы видны чётко.
Прекрасно! Баурджин потёр руки — значит, он не ошибся, машина спрятана в ивовых зарослях.
— Трое воинов пусть зайдут со стороны ручья, — тихо распорядился нойон. — Четверо — сзади, обойдя кряж, столько же останется здесь — на всякий случай, ну а остальные со мной — зайдём из лесочка, справа. Если махну рукой — поразите стрелами каждого чужака. Если не махну — ждите сигнала.
Понятливо кивнув, воины бросились исполнять приказание князя.
Лесок оказался не очень-то густ, а даже, можно сказать, прозрачен и светел — сквозь редкие чахлые деревца хорошо просматривался ручей и предгорья. Ивы тоже были хорошо видны, но вот что они скрывали? И скрывали ли? Может, давно уже не было там никакой машины? И банды?
Тсс! Баурджин понял руку и прислушался — из ивняка не доносилось никаких птичьих трелей. Значит, кто-то там определённо таился! Определённо... Тихо было кругом, слишком уж тихо, мертво...
И вдруг эту мёртвую тишину разорвала пулемётная очередь!
Тра-ата-ата-ата-та! — палили куда-то в сторону ручья.
Баурджин не стал больше ждать, обернулся, махнул рукой:
— Вперёд, парни! И помните, чему я вас учил!
Князь сдёрнул с плеча лук и, ускоряя шаг, направился к ивам, чувствуя, как по обеим сторонам от него пробираются за деревьями арбалетчики.
— Тра-ат-ат-ата! — ещё раз прозвучал пулемёт. — И вдруг замолк. Оборвался...
— Тра-та... — и всё!
Кончились патроны? Или...
Или...
Вот он, за деревьями — замаскированный ивняком грузовик — смешной, с лупоглазыми фарами и полуоткрытой кабиной — на таких ездили годах в двадцатых. Над кабиной, на турели — торчал ручной пулемёт типа «Гочкинс», а рядом с ним свесилось через борт безжизненное тело с торчащей между лопаткой стрелой. Не арбалетной стрелой, обычной — кто там из лучников наступал по берегу ручья? Лэ Красные Щёки? Молодец, Лэ — многих от смерти спас.
Баурджин и его люди осторожно подобрались к грузовику. Тишина! Тишина! И никого вокруг! Что же, это пулемётчик один здесь ошивался? А такое впечатление — да.
— Бух! — бабахнул невдалеке отрывистый выстрел — нет, не винтовочный, наган или браунинг.
Баурджин услышал, как над головой просвистела пуля и, подавая пример воинам, проворно распластался под ивами. Всмотрелся, накладывая на тетиву стрелу... Прицельно палит, собака! Ага, вот он — за колесом прячется.
Бух!
Полетели сверху сбитые пулей ветки. А палит-то беспорядочно — с испугу! Пули кладёт в белый свет, как в копеечку, да и позицию не очень удачную занял. Впрочем, может, просто напросто не успел — не до того было.
Отложив в сторону лук, князь осторожно подполз ближе, испытывая азарт, сродни охотничьему, только куда более сильный.
Бух! Бух! Бух!
Вот-вот — так и палят со страху.
Шесть... Шесть выстрелов. Ещё один...
Бух!
Быстро вскочив, Баурджин тигром бросился к машине. Оп! Схватившись за борт, ударил с ноги торопливо перезаряжавшего пистолет — браунинг, точно — браунинг — стрелка. Тот, жалобно вскрикнув, выронил оружие наземь и отлетел в папоротники.
Князь выхватил нож...
— Не убивайте! Пожалуйста, не убивайте! — подняв вверх руки, стрелок встал на колени и зарыдал. — Пожалуйста.
Умолял он, кстати, по-русски.
Баурджин присмотрелся...
Пацан! Лет, может, четырнадцати, или чуть больше, простоволосый, в кургузой тёмно-серой курточке с золотистыми пуговицами, подпоясанной широким ремнём — так выглядели дореволюционные гимназисты.
— А ну хватит реветь, — громко — тоже по-русски — распорядился князь. — Поднимайся и выходи.
Парнишка, шмыгая носом, подошёл к машине, держа высоко над головой поднятые вверх руки и со страхом оглядывая окруживших его воинов.
— Ещё с тобой есть кто? — быстро спросил Баурджин.
— Нет, нет, нету, — замотал головой пленник. — Один я. И вот ещё Вотенков... Убитый... Но я не с ним, я вообще, не с ними...
— Разберёмся! — Баурджин коротко кивнул воинам. — Свяжите его!
— Так вы... Так вы русские, господа? — в голосе паренька с надрывом прозвучала надежда. — Русские?! Из географического общества?
— Ага, из общества, — хохотнул князь. — Из общества охраны исторических памятников от недоучившихся гимназистов. Точно больше никого нет?
— Нет, никого, клянусь честью!
— Смотри-и-и. Ты вообще кто таков и откуда здесь взялся?
— Я... Я... Я Петя... Мельников Пётр, учащийся второй мужской прогимназии города...
— Ха! Гимназист! И чего ж ты в нас стрелял?
— Со страху, — честно признался мальчишка. — Вотенков сказал — сейчас нас самоеды накроют. Мол, не отстреляемся — крышка.
— Кто такой Вотенков?
— Так, гад один, — гимназист шмыгнул носом. — Хорошо, что его убили.
— Вот как? Гад, говоришь? — Баурджин покачал головой. — Впрочем, иди пока, поговорим чуть позже. И разговор у нас с тобой предстоит долгий!
— Господи! Господи! — поднял глаза к небу Петя Мельников. — Вы русский, русский... И, кажется, не из банды. Какое счастье!
— О банде ты нам тоже расскажешь. И во всех подробностях.
— Я готов, гостов, господа! Боже, Боже, да неужто это всё наконец кончилось?
Глаза у гимназиста были большие, синие, волосы светло-русые, лицо белое, чуть тронутое золотистым загаром. Вообще, он сильно походил на девочку, да и вёл себя, надо сказать, соответственно — плаксиво. И как только здесь и оказался-то подобный типус? Хлюпик и, кажется, истерик. Как только такому пистолет доверили? Хорошо хоть никого не пристрелил.
Отправив пленника в лагерь, Баурджин с Ху Мэньцзанем тщательно осмотрели машину — грузовик с синим крылатым овалом на капоте. В кабине — жёсткое сиденье, рычаг переключения передач, ручной тормоз. Приборы минимальные: спидометр, тахометр и температура масла. Рядом с приборной доской чёрно-белый портрет какой-то актрисы — Сары Бернар, что ли. В кузове тоже пусто, не считая пулемёта и пары запасных магазинов к нему. И то, и другое Баурджин хозяйственно велел прибрать, а у машины выставить постоянный замаскированный пост — секрет. Вдруг да кто-нибудь ещё здесь ненароком объявится?
К его удивлению, автомобиль не произвёл особого впечатления на воинов — может быть, оттого, что машина стояла, а не ехала, движимая неизвестно какой силой. Пулемёт, кстати, тоже не вызвал ажиотажа — как-то не очень верилось, что эта толстая трубка способна положить уйму людей, погибший бандит успел зацепить пулями всего троих — из которых одного ранил, а двух сразил наповал — пока меткий Лэ Красные Щёки не всадил этому шустрому парню калёную стрелу в спину. И вовремя, иначе б расходившийся бандюга покрошил многих. Тем не менее фурора оружие не произвело — ну что такое три человека? Что же насчёт грохота, так петарды на многочисленных местных праздниках трещали куда громче!
Баурджин лично обыскал убитого, одетого в синий поношенный френч и диагоналевые, заправленные в высокие офицерские сапоги брюки. Револьвер «наган» с полным барабаном патронов — этот запросто лежал прямо в кармане френча — золотые часы-луковица со стёршейся от времени гравировкой, серебряный портсигар с надписью «Его превосходительству уважаемому Семёну Петровичу в день тезоименитства от преданнейших чиновников возглавляемого присутствия». Портсигар, похоже, достался убитому по случаю. И, кроме грязного носового платка и расчёски — всё! Никаких документов, личных бумаг, писем. Полное инкогнито! Впрочем, фамилия у убитого имелась, если верить тому же гимназистику Мельникову Пете — некий господин Вотенков. Вот только настоящая ли это была фамилия? Баурджин почему-то сомневался, особенно когда увидел на запястье трупа наколку в виде синего двойного креста. Чуть ниже шла надпись — «Саша». Наверное, так звали бандюгу. Или — его женщину.
Пока Баурджин с вызванным тут же Инь Шаньзеем осматривали место происшествия, воины под руководством сотника Ху Мэньцзаня деловито прочёсывали местность, оказавшуюся абсолютно безлюдной. Что, в общем-то, было понятно и так.
— Заберите это с собой, Инь, — князь передал следователю часы и портсигар — кстати, с парой папирос «Моссельпром», револьвер же, подумав, засунул за пояс — авось, пригодится.
— Что делать с убитым, господин наместник? — убрав всё в специальную сумку для вещественных доказательств, Инь Шаньзей хозяйственно пристроил на плече пулемёт.
— С убитым? Похоронить, что же ещё-то? Завалите тело камнями, нехорошо, если падаль почуют волки и лисы. Да! Наших убитых я прикажу похоронить с почестями, а их семьям выплатить компенсацию. Надо повышать престиж армии, а, господин Инь?
Следователь улыбнулся:
— Неплохо бы ещё и повысить престиж судебного ведомства.
— Повысим. Инь! — весело расхохотался нойон. — Обязательно повысим, дай срок! И вообще, много чего хорошего сделаем, вот только бы с этой разбойной падалью справиться.
— Да справимся, первый раз, что ли?
— С этими, — Баурджин, нахмурившись, качнул головой. — В первый!
— Ну надо же! — Инь Шаньзей наклонился к убитому и вдруг быстро перевёл взгляд на князя. — О, боги! Да вы ж с ним похожи. Извините, конечно, господин наместник, но смотрите сами — волосы светлые, лицо овальное, нос прямой, усы — только у вас чёрные, а у него — пшеничные, да у вас ещё и бородка, и глаза поуже будут. А так, если бородку сбрить да усы выкрасить — словно родные братья!
Угу — скептически ухмыльнулся наместник. Ему тоже когда-то все тангуты и китайцы казались на одно лицо. Вот как Инь Шаньзею. Не особо-то он, князь, и похож на убитого бандита. Нет, конечно, есть что-то общее, но так — самое далёкое сходство.
— Ну что, господин Инь? — подмигнув следователю, вдруг улыбнулся нойон. — Я вижу, вы прямо-таки горите желанием допросить пленника?! Так идёмте же, но — уговор — ничему не удивляться!
— Он не очень-то похож на монгола, — поправив на плече пулемёт, скривил губы чиновник. — Впрочем, как и вы, господин. Тогда кто этот парень — найман, кераит? Ещё какого-нибудь неведомого здесь племени?
— Пожалуй, неведомого, — согласился князь. — Но я понимаю его речь.
— Так это же прекрасно! — возликовал Инь Шаньзей. — Идёмте же скорее, господин!
Пленник поведал им всё, даже то, чего и не спрашивали. Выложил, так сказать, всю свою подноготную. В Кяхте, куда парень приезжал на каникулы и — иногда — по выходным и праздникам, у него жили родители, из дворян, отец — чиновник пограничной стражи, маменька — домохозяйка. Сыночка — между прочим, единственного — баловали, и характера тот был неважнецкого — нерешительного, слезливого, девчоночьего, в общем. Частенько плакал, особенно от страшных рассказов, а от подзатыльников насмешливых сотоварищей так прям ревмя ревел, и во всех уличных компаниях служил объектом насмешек и мальчиком для битья. Ну, в последнее-то время его не очень донимали — привыкли, а может, зауважали, как человека образованного — гимназиста — по крайней мере, именно в такой расклад событий и хотелось бы верить Пете. Да вот, положа руку на сердце, что-то плоховато верилось. Особых увлечений за гимназистом Мельниковым не числилось, технические и естественнонаучные предметы знал сей отрок ни шатко, ни валко за что не раз — к злобе отца и огорчению матушки — попадал на чёрную доску, куда классный наставник записывал всяких лентяев и тупиц — чтоб стыдно было. Единственная отрада — науки гуманитарные, к примеру, история или литература. И даже Закон Божий! Вот уж тут Петенька был дока — в каком-нибудь богословском споре легко мог заткнуть за пояс любого из однокашников. А те его, за это, естественно, били — а как же не бить, коли этот чёрт такое мудрёное слово знает — «филиокве»! Конечно, за такое бить надо — ежу понятно.
Вот так вот и рос Петя-гимназист этаким домашним мальчиком-птенчиком, покуда, наконец, не влюбился. Предметом страсти и обожания Петра Мельникова стала некая особа пятнадцати с половиной лет, со светло-золотистыми кудряшками и большими голубыми глазами в обрамлении длиннющих — каких, казалось бы, и не бывает, ресниц. Звали особу Варенькой, и была она дочкой полковника пограничной службы господина Петракова. Раньше как-то Петя её и не замечал, а как-то вот вдруг увидал в церковном хоре и понял — пропал. А Варя его и не замечала, заглядывалась на более старших парней, такая вот выпала Мельникову Петру любовь — несчастная. Некоторые от неё стреляются, некоторые — уходят в пьяный загул, кое-кто — в учёбу, а Петенька ушёл в прямом смысле слова, точнее сказать — сбежал! На спор, ради любимой!
На дворе стояла зима 1908 года, со всероссийской смутой — так, к скрытому негодованию Баурджина-Дубова юный недоросль именовал Первую русскую революцию — было уже покончено, в основном — опять же, по мысли Петра — стараниями премьера Петра Аркадьевича Столыпина, коего сильно уважал Петин отец — Мельников-старший. И вот в это самое время столичной географическое общество направило в Кяхту Монголо-Сычуаньскую экспедицию под руководством прославленного путешественника, ученика знаменитого Пржевальского, Петра Кузьмича Козлова. Собственно, они не в Кяхту отправлялись, а через Кяхту — в Ургу и дальше — в пустыню Гоби!
О! Как завидовали членам экспедиции — этим мужественным людям! — все окрестные мальчишки. И даже девчонки, в числе которых был и предмет Петиной страсти — Варенька Петракова.
И вот тут как-то слово за слово и вышел спор, затем переросший в нечто более серьёзное! Как обычно всё началось: ах, какие великие люди! ах, им можно только завидовать! Только завидовать? Да почему же только завидовать, дозвольте спросить, уважаемые mesdemoiselles et messieurs? Можно ведь запросто записаться в экспедицию... ну, не записаться, так пойти тайно! Что вы смеётесь, я дело говорю! Кому слабо — мне? Ну, если кое-кто наградит поцелуем... то...
В общем-то Петенька далеко идти не хотел, так, проводить экспедицию до границы с Монголией — и всё. Для поцелуя — вполне даже хватит. Ну кто ж знал, что будет буран! Да такой, что, если б не экспедиция, замёрз бы Петенька насмерть. А так всё же выходили, несли, можно сказать, на руках до самой Урги — а там уж вьюнош напросился и дальше. Его бы прогнать, да сказал, что сирота, да, мол, наука российская ему дороже жизни, о том только всю жизнь и мечтал — пройтись путём Пржевальского и прочих. Посмотреть, как сверкают над горячим воздухом пустыни искажённые зноем звёзды! И ведь этаким макаром разжалобил таки суровое сердце руководителя — Петра Кузьмича Козлова. Тот ведь тоже когда-то в юности, сидя на крыльце конторы пивоваренного завода в Смоленской губернии, мечтал о дальних странствиях, глядя на сверкающие жёлтые звёзды. И там же, у крыльца, случайно встретился с самим Пржевальским. С этого и пошло... И вот сейчас, когда сей юный гимназист с горящими глазами и пламенным сердцем просит о том же... О чём когда-то просил сам Пётр Кузьмич великого Пржевальского. Отослать сейчас этого настырного парнишку домой — всё равно что самому себе плюнуть в душу! Взял ведь с собой! Тем более что никакого попутного каравана в Кяхту пока не было, а оставлять паренька здесь, в Урге, одного — нет уж, пусть уж лучше под приглядом будет.
— Да вы знаете, какой Пётр Кузьмич человек?! — рассказывая, разволновался мальчик. — Это... это, ну такой человек, который... В общем, великий человек, настоящий Человек с большой буквы!
Надо сказать, Петенька не явился для экспедиции обузой — не ныл, не скулил, наравне со взрослыми переносил все тяготы и лишения нелёгкого пути, даже полезен был — время от времени, по просьбе Петра Кузьмича, вёл кое-какие записи о быте и нравах цайдамских монголов.
Ну а то, что потом заблудился в пыльную бурю — так это с каждым могло случиться.
— Знаете, что Пётр Кузьмич и все мы искали? Старинный мёртвый город в низовьях реки Эцзин-гол! Исчезнувший город старинных легенд. Местные монголы называют его — Хара-Хото, что значит — «Чёрный Город» или «Город Мёртвых»!
— Город в низовьях реки Эцзин-гол, — машинально повторил Баурджин. — Хара-Хото? Но там ведь один город... один... Ицзин-Ай — вот его гордое имя. Хара-Хото! Так вот значит, как его именуют там...
— Как-то вы непонятно говорите, уважаемый господин, — осторожно произнёс гимназист. — И не сказали даже, кто вы такой...
— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — засмеялся князь. — Пока вроде мы тебя допрашиваем, а не ты — нас. Скажи-ка лучше, как ты в банду попал, и что это была за банда?
А дальше рассказ юного пленника был столь любопытен, что вызвал к жизни глубокие размышления Баурджина, правда, не сейчас, а чуть позже. Как понял князь, оказывается, во время пыльной бури парнишка спрятался в каком-то глубоком овраге, а когда буря (странная буря — с громом и молнией!) внезапно закончилась — они все обычно заканчиваются внезапно — вышел к старому дацану! К мерцающему дацану, который то был, то таял в дымке, то совсем пропадал — так же, как когда-то в урочище Оргон-Чуулсу. И вот в этот момент — или ещё до этого, во время бури — гимназист Петя Мельников провалился сюда, в эпоху Си-Ся. Потому что, попытавшись найти своих, вышел к дороге — и там наткнулся на разбойничью шайку, насколько мог понять Баурджин из рассказа — на местную шайку, ту самую, что была связана с предателем Чу Янем. Те парня схватили, связали, видать, намереваясь продать в рабство. Однако пленник долго у них не пробыл — потому что, войдя в урочище, шайка напоролась на внезапный ураганный огонь винтовок и пулемётов. Пулемёт Петя называл интересно — «пулеметатель», и божился, что никогда подобных штуковин не видел, только читал про них в каком-то номера журнала «Нива», да и вообще, представлял несколько по-другому — куда массивнее. Этих, новых бандитов, оказалось человек двадцать, большей частью монголы или буряты, но заправляли всем русские, которых гимназист охарактеризовал, как «преступников из простонародья».
— Вот именно что преступники! — нервно взмахнув рукою, кричал рассказчик. — Вы про теорию Ломброзо слышали? Вот и они ткие же — коренастые, с выпяченными вперёд челюстями и скошенным маленьким лбом. Ну совсем как древние доисторические люди, найденные в долине Неандерталь.
— А сколько там было русских?
— Двое. Нет, один, кажется — из Малоросиии. Но выглядели практически одинаково, только у русского, его все Гриша-Медведь звали, борода была пегая, а у Миколы, хохла — чёрная. Я укрылся в какой-то балке — нашли. Как стали раненых добивать, Микола и меня хотел из какого-то странного нагана шлёпнуть, да Григорий не дал — посмотрел на меня, присвистнул, да, усадив на кочку, долго обо всём выспрашивал, вот, как сейчас вы. Я ему и рассказал про экспедицию — а он смеялся, да всё выпытывал про Хара-Хото, ну про тот легендарный город, который мы искали. А потом, расспросив, сказал, что без них мне отсюда никогда живым не выбраться. Ежели буду, мол, верно служить — выживу, да ещё и разбогатею. В общем, так вот я к этой шайке и прибился — двое бурятов за мной присматривали, страшные — жуть! А Григорий — он там за старшего был — заявил, что, ежели я бежать надумаю, так они меня догонят и голову живому отрежут. Так и жили какое-то время. Ха! Я, кстати, у них браунинг спёр, в ивняке, за камнями припрятал — они как-то перепились все ночью, вот я и... хотел убежать, да знал — часовые по всем тропкам выставлены. Думал, потом выберу подходящий момент и... С «браунингом»-то куда как сподручней!
— Тоже мне, ворошиловский стрелок!
Гимназист тяжко вздохнул и вытер ладонью набежавшие слёзы:
— Никто, кстати, пистолета так и не хватился, даже не спрашивали. А Григорий говорил всякую ерунду — мол, отсюда вообще нельзя, когда хочешь, выйти. Только в определённое время, и то — если очень сильно повезёт. Ну, обычные такие крестьянские байки. Я-то и убежал бы — да вокруг полно лиходеев рыскало, вот и остался удобны момент выждать, а потом рвануть, ведь экспедиция Петра Кузьмича должна быть где-то поблизости, а раз так — они меня наверняка ищут. Вы, кстати, их не встречали?
Баурджин коротко перевёл рассказ Инь Шаньзею и покачал головой:
— Нет. А что ещё тебе показалось странным? И что был за наган у этого... как его?
— Миколы-хохла, — подсказал пленник. — Здоровенный такой, в деревянной кобуре — я потом видел, она ещё вместо приклада пристёгивалась — а дуло тонкое, длинное.
— Ствол, а не дуло, — хохотнул князь. — Что ещё странного?
— Так эти, маленькие «пулеметатели»... Ха! Да вот автомобиль же! — Петя разволновался, зашмыгал носом. — Я ведь пару раз автомобили видал, не в Кяхте, в другом городе, да и на картинках в журнале Российского автомобильного общества, ну там ещё председатель министр двора граф Фредерикс, да вы знаете, — гимназист округлил глаза. — Они совсем не такие, как этот! Те приземистые, без дверок, со многими красивыми блестящими штучками, этот же — какой-то более изящный, что ли — ничего лишнего. И куда мощнее. Вон, кузов какой — как у ломового извозчика!
— Кстати, он откуда взялся-то, этот автомобильчик вместе с шофёром?
— Ну, ясно откуда — из банды, — парнишка пожал плечами. — Как-то вечером тучи на небе собрались, загремело — вся шайка обрадовалась, награбленной подхватила — и в урочище, в овраг — к дацану. Попёрли туда, как только и влезли — не очень уж он и большой, дацан-то!
— Значит, вы в дацан зашли? — возбуждённо переспросил князь. — А чаши, чаши хрустальной ты там внутри не видел?
— Не, не видел, — наморщив лоб, отозвался гимназист. — Может, и была чаша, так бандиты её унесли. В общем, собрались все в дацане — а молнии в небе так и плескали, так и плескали — синие такие, страшные. Довольные были, смеялись... А главарь, Григорий по кличке Медведь, всё на меня посматривал, нехорошо так посматривал, я то сразу заметил. Потом подошёл, схватил за плечо, отвёл в сторону... Ну, думаю, всё! Ан, нет, оказывается. Посмотрел на меня, серьёзно так посмотрел, а потом начал нести всякую чушь — мол, я должен тут остаться, потому, как с ними мне всё равно никак не уйти, да и незачем. Остаться не просто так — каждую ночь читать какие-то то ли молитвы, то ли заклинания — Григорий мне даже листок тетрадный дал, да я его потом потерял. Продуктов, сказал, оставит, воды — не обманул. И ещё уверил, что из дацана я никак не смогу выйти до следующей грозы — и это тоже правдой оказалось! Не смог! Знаете, вот подхожу к стене, а за ней — пелена тумана, и словно бы каучуковая — мягкая — а пройти нельзя, не пускает! Вот страху-то натерпелся! Однако какая научная загадка! Надобно обязательно Петру Кузьмичу о ней рассказать. Вот так мы с ним беседовали, а потом вдруг ка-ак громыхнёт — молния прямо в дацан резанула! Грохот, ярчайшая вспышка, дым! Я, кажется, сознание потерял — а когда очнулся, уже грозы не было. И вообще — никого в дацане не было, ни одной разбойничьей рожи! Я помолился, обрадовался, ну, думаю, уж теперь-то выберусь, разыщу экспедицию, либо кого-нибудь из людей Балдын-цзасака — это князёк местный, очень хороший человек, много нам помощи оказал. Вы не от него, случайно?
— Нет, я, знаешь ли, сам по себе князь, — хохотнул Баурджин.
— Князь?! — гимназист внезапно сконфузился и покраснел. — Извините, пожалуйста, что я с вами вот так, запросто. Можно спросить, вы какого по табели о рангах звания? Неужели генерал? Или — действительный тайный советник?!
— Да, пожалуй, генерал.
— Ой! — мальчишка вскочил и учтиво склонил голову. — Извините пожалуйста, ваше высокопревосходительство, что обращался к вам неподобающим образом — я ведь не знал, кто вы.
— Ничего-ничего, — Баурджин со смехом похлопал пленника по плечу. — Садись, садись, у нас тут по-простому, без церемоний. Это плохо, что ты, гимназист Петя Мельников, бумагу с заклинанием потерял!
— Да не потерял... — Петя покраснел ещё больше. — А использовал... ну, по одной такой надобности...
— Ладно, ладно, не конфузься — дело житейское. Дальше давай рассказывай.
— Рассказываю, ваше высоко...
Баурджин сдвинул брови:
— Я же сказал — безо всяких церемоний!
— Слушаюсь, господин генерал!
В старом дацане Петя Мельников провёл около месяца, и, отчаявшись выйти, каждую ночь читал заклинание в главной зале храма — перед глиняным хрустальноглазым Буддой в маленькой стенной нише. Поначалу ничего не происходило, а на четвёртую ночь что-то зашипело, пошёл белый дым и каким-то образом на полу возник большой деревянный ящик с рыбными и мясными консервами и галетами английского производства. Петя обрадовался, устроил себе пир. Вода в дацане была — во дворике, у стены, бил небольшой родничок — а вот оставленные главарём банды продукты уже закончились.
— И я вот тогда, когда открыл консервную банку ключом, понял — этим разбойникам я зачем-то нужен!
Баурджин рассеянно кивнул — невероятная была история. Хотя, а сам-то он здесь — это как, более вероятный факт? Или всё-таки — чудо?
— Знаете, как страшно и грустно мне там было, — вздохнув, неожиданно пожаловался гимназист. — Ходишь по этому чёртову дацану, ходишь, заняться нечем, вокруг белёсый туман, а ночью — полная тьма, даже звёзд не видно. И скучища такая, что с ума сойти! Я уж латынь начал повторять и французский. А потом даже обрадовался, когда, недели через три, в дацане возник автомобиль! Знаете, даже мысли ни о какой чертовщине не появились — как-то не вяжется нечистая сила с прогрессом техники! Он просто выехал из тумана, светя фарами, этот автомобиль — там, знаете, широкий такой проход во двор из залы, а ворот давно уже нет, сгнили — машине как раз проехать можно. Ну, поначалу-то, конечно, я испугался — отскочил к стенке, прижался. А машина меня фарами — обдала, словно жаром. А потом двигатель заглушился, и из кабин вышел какой-то человек во френче и сапогах, спросил, не я ли Пётр Мельников? Как будто там кто-то кроме меня мог ещё быть! А ещё спросил — не было ли грозы? Я ответил, что за всё время — не было, вот кроме той, первой. Тогда он заявил, что не собирается здесь сиднем сидеть и покинет этот чёртов дацан при первом же удобном случае. А такой случай вскоре представился — оказывается, всего-то и надо было, что прочитать заклинание в грозу! Жаль, что грозы здесь редкие, а то я б давно так и попытался сделать. И вышел бы! Давно бы уже отыскал экспедицию.
Парнишка снова вздохнул и зашмыгал носом:
— Месяц прошёл... Поди уже меня и искать перестали... у-у-у-у...
Уронив голову на руки, Петя заплакал.
— А ну-ка не реви! — возмутился нойон. — Ты ещё многого нам не рассказал, парень.
— Расскажу-у-у-у, — продолжал рыдать гимназист. — А Пётр Кузьмич, небось, переживает, себя корит... у-у-у-у... такой это человек... у-у-у...
— Ну хватит! Хватит ныть. Поведай-ка лучше, о чём вы с этим шофёром говорили?
— С Вотенковым? — мальчишка вытер глаза. — Да так, ни о чём, в общем. Он вообще нелюдимым оказался, я даже имени-отчества его не знал, а когда спросил, он скривился так и сказал, чтоб звал по фамилии — господин Вотенков. Мол, от товарищей его тошнит — при чём тут товарищи?
— Харя белогвардейская! — не выдержав, выругался нойон. — Это я не про тебя, Петя. Ишь, «товарищ» ему не нравится, к «господам» привык. Значит, удалось вам выйти-то. Правда, никакой грозы здесь в последнее время не было.
— Да как же не было-то, ваше высокопревосходительство? Так молния хлестала, я уж подумал — тут и конец нам. А Вотенков — не дрейфь, мол, а то пристрелю, сигай поскорей в кузов. Я и сиганул. Поехали... И ведь выехали-таки, вырвались! И гроза вдруг как-то сразу кончилась. А дацан — я сам видел! — исчез. Прямо на глазах растаял. Какое-то неизвестное науке оптическое явление. Машину мы в ивняке спрятали, да повалились спать... А проснулся я уже утром — солнышко так ярко блистало... А надо мной уже Вотенков стоял, из револьвера в меня целился! Я уж и подумал — всё, конец мой пришёл, сейчас застрелит. Дёрнулся к браунингу — я его ещё ночью отыскал, там он и лежал, в камнях, где оставил, никуда не делся. А Вотенков вдруг глаза отвёл, наган опустил. «Не хочу, говорит, лишнего греха на душу брать». Расскажи, мол, мне поподробней обо всей банде, да иди, куда хочешь. И ещё ухмыльнулся так нехорошо, добавил — если дойдёшь, мол. Ну, я обрадовался, всё в подробностях ему рассказал. Такое впечатление сложилось, будто он их хорошо не знал, этих бандитов, будто наняли они его для какого-то дела, как вот меня. Я тоже, спросил, мол, как же теперь Григорий-то без меня обойдётся, ведь раньше не обходился же, даже вон, еду в дацан прислал? А Вотенков ухмыльнулся — мол, всё, не нужен больше ты, для меня, мол, только и был нужен. Это ему срочно скрыться нужно было, да машину спрятать, а остальные, мол, и сами по себе придут в определённое время... как же он назвал... какое же время-то? Ладно, потом, может быть, припомню. Придут, мол, сделают своё дело, и спокойно уйдут. Вот так вот разболтался Вотенков, видать, от радости, что выбрались, а потом на меня так посмотрел хитро, да и говорит — иди, мол. Я и пошёл. Да вдруг щелчок услышал — это Вотенков курок взвёл и мне в спину целился! Видать, пожалел о своём откровенстве. Я выстрела дожидаться не стал — наземь, в траву, бросился, браунинг из-за пазухи выхватил — посмотрим, думаю, кто кого? А тут вдруг рядом, на ручье какой-то шум — вроде как упал туда кто-то... Вотенков прыжком в кузов, к пулемёту — так он маленький «пулеметатель» называл. Ка-ак застрочит! Я вскочил — а тут вдруг стрелу засвистели, люди какие-то выскочили, словно индейцы у Майн Рида или Фенимора Купера... Ну, а дальше вы знаете.
— Время... — выслушав гимназиста, задумчиво произнёс Баурджин. — Время не помнишь, когда остальные бандиты объявятся?
— Да не помню, ваше высокопревосходительство. Месяц Вотенков какой-то называл. Но не январь, не февраль, не март... Траву какую-то поминал.
— Траву?! Может быть — месяц седых трав?!
— О! Точно так, господин генерал! — обрадованно закричал мальчишка. — Месяц седых трав!
— Октябрь... А город, как в экспедиции называли город в низовьях реки Ицзин-гол.
— Хара-Хото. А что?
— Вот туда мы сейчас и отправимся.