Когда б я стал писать её портрет,

Вэнь И-До. Из цикла Красные бобы

К искусственности не прибег бы, нет!

(перевод Л. Черкасского)

Дорогу украли! Вот, гады, до чего докатилися — вот она должна быть, дорога, и по всем документам значится, что есть, а на самом-то деле — накось, выкуси! И ладно бы дорожное покрытие вместе с песком да щебнем унесли тайно ночью лихие людишки — нет, е, дорогу-то, даже и строить не начинали! Ни котлован не выкопали, ни щебень с песком не завезли — он, песок-то, ещё не каждый на дорогу пойдёт, хоть и кажется, что песка вокруг много — пустыня-то совсем рядом. В общем, не было ничего — одни кусты, пожухлая травка, да обломки разбитого тележного колеса, угодившего в одну из многочисленных ям. Да! Ещё колея была — ух, и грязища! — пользовались этим путём, и дорога-то нужна, нужна была, голубушка, ох как нужна!

По требованию Баурджина один из стражников остановил проезжавшего мимо возчика.

— Да, господин? Чем могу помочь? — увидав столь важного вельможу в алом шёлковом халате, расшитом золотыми драконами и собольей накидке, возчик бросил свою телегу и живенько подбежал ближе, пав ниц возле копыт Баурджинова коня.

— Ну-ну, хватит валяться, — добродушно ухмыльнулся князь. — Поднимайся да отвечай — кто таков будешь?

— Я? — возчик — юркий, небольшого ростика, мужичок с обычным крестьянским лицом, морщинистым и грубым — очумело замотал головой. — Видит Бог, господин, я ничего такого не делал!

— Бог? Ты веруешь в Будду?

— Да, господин. Это ведь не запрещено.

— Так кто ты?

— Моё имя Чэнь Синь, господин, я возчик...

— Вижу, что возчик!

— Вожу вот, глину в город — по мастерским.

— Вот как? — усмехнулся нойон. — Глину, значит. А где берёшь?

— Да в нескольких ли к северу.

В нескольких ли... Насколько помнил князь, «ли» — это чуть больше полкилометра, значит, глину этот Чэнь Синь возил километра за два-три, а то и больше.

— А что, Чэнь Синь, нелегко, небось, тебе приходится? Экая грязища кругом, дороги-то нет!

— Да уж, — улыбаясь, закланялся возчик. — Кабы была дорога, так куда как лучше б сталось. И не только мне, купцам тоже — тот ведь прямой путь на тракт к Турфану и дальше.

— Значит, нужна дорога-то?

— Ох как нужна, господин!

Отпустив возчика, Баурджин сплюнул и раздражённо хлестнул плетью по крупу коня. Нет, не здесь нужно искать концы пропавшей дороги — в городе! Именно там, в тиши учреждений и ведомств, битком набитыми учёнейшими чиновниками-шэньши. Ведь ясно — это кто-то из них украл дорогу, точнее сказать — присвоил выделенные на неё средства и материалы. Присвоил нагло, не очень-то и чинясь — а по всем бумагам дорога значилась! Ну, молодцы... Это ж надо — целую дорогу украсть! Салтыков-Щедрин отдыхает.

— Ничего, — сворачивая к городу, шептал про себя Баурджин. — Доберусь я до вас, господа чиновные ворюги, ох, доберусь! Давно пора во всех ведомствах провести хар-рошую чистку, да всех воров — к ногтю, к ногтю, к ногтю! На лесоповал! Нет, на лесоповал не выйдет — леса-то поблизости нет... Значит — на песчаный карьер! Или в самую глубокую и вонючую яму, где всем казнокрадам и место.

Распалённый, князь въехал в северные ворота, не обращая никакого внимания на вытянувшую при виде «господина наместника» стражу, на кланявшихся людей, ну чудесную красоту города, вытянутого, в подражанье сунцам, с востока на запад и поделённого главными улицами на четыре основных квартала. Баурджин помнил, как назывались такие кварталы в Ляояне — Красной птицы, Белого тигра, Черепахи и тому подобное. Наверное, и здесь они точно так называются. Вообще же, Ицзин-Ай был городом густонаселённым, богатым и хорошо укреплённым. Высокие крепостные стены протяжённостью около десяти ли, окружали весь город, кроме того, в северной его части имелась крепость, выстроенная на особой террасе и тоже, естественно, окружённая стенами. В крепости и располагался дворец наместника и основные ведомства, а, кроме того, и центральная пагода — большинство жителей Ицзин-Ай были буддистами. Кроме пагод — по-китайски изящных, лёгких, с загнутыми золотистыми крышами, в западной городе ещё имелось два буддистских монастыря, в одном из которых, если верить преданию, лет шестьсот тому назад выступал с проповедями знаменитый монах и путешественник Сюань Цзан. В каком именно их храмов он выступал, в те давние времена точно зафиксировано не было, а потому оба настоятеля наперебой утверждали — что именно у них.

В принципе, вопросы религии наместника пока интересовали мало — не до того было. Тут бы с городским хозяйством разобраться, где вор на воре сидит, и сам чёрт ногу сломит. Проехав в центральные ворота крепости, погруженный в свои мысли нойон рассеянно кивнул часовым и, спешившись, поднялся во дворец по высокому резному крыльцу с лаковыми перилами и балюстрадой из точёного дерева. Дворец был сложен надёжно, и внешние его ворота — дубовые, обитые сталью — могли бы запросто выдержать удар любого тарана. Подобные же двери имелись и в дворцовых покоях, и лишь только некоторые были устроены на китайский манер — раздвижные, обтянутые промасленной толстой бумагой с красивыми иероглифическими надписями — пожеланиями удачи и счастья. Баурджин когда-то и сам баловался каллиграфией, а потому давно уже оценил и красоту рисунка, и изящество стиля.

Сбросив на руки слуг соболью накидку, Баурджин случайно задел рукой серебряный колокольчик. И сей же миг, радостно гомоня, в покои вбежал и девушки! Штук десять, а то и больше, и — одна другой краше! Все в одинаковых шальварах из тонкого зелёного шёлка, в алых атласных жилеточках, оставляющих обнажёнными пупки. Китаянки... нет, есть и тангутки — лучистоглазые, улыбчивые. Впрочем, они все здесь улыбчивые, только вот явно не к месту явились.

Подавив усмешку, Баурджин бросил строгий взгляд на управителя дворца Чу Яня — высокого сутулого старика, седовласого, с длинной узкой бородкой:

— Это что ещё за детский сад?

— Твои наложницы, господин! — с достоинством поклонился мажордом.

— Ага, наложницы, вот как? — наместник саркастически хмыкнул. — А я что, их звал?

— Звали, господин. Вы случайно задели колокольчик, вот они и пришли.

— Пришли... Лучше бы явился кто другой! Архитектор или дорожный мастер. А эти девочки... Что, они разбираются в строительстве и ремонте дорог?

Чу Янь снова поклонился:

— Не думаю, мой господин.

Баурджин недовольно поморщился:

— И вообще, откуда они здесь взялись? Остались от прежнего хозяина, ставленника Цзунь Сяна? Нет, конечно, Цзунь Сян в настоящий момент — наш союзник, но это ещё не повод для того, чтобы пользоваться наложницами его людей! Кстати, не думаю, чтоб он был доволен моим появлениям здесь. Ну, что стоите?

Князь обвёл застывших в страхе девчонок долгим насмешливым взглядом:

— Пошли прочь, некогда сейчас с вами.

Молча поклонившись, наложницы попятились к выходу...

А вот та — ничего, — машинально отметил нойон. И — та. И вон та, крайняя. Волосы какие пушистые, довольно миленькая, да, пожалуй, да... Впрочем, сейчас и впрямь пока не до них.

— Прочь, прочь!

Мажордом как-то странно посмотрел на князя и быстро подавил улыбку.

— Вот что, Чу Янь, — обернулся наместник. — Пригласите на завтра какого-нибудь знающего архитектора и строителя дорог. Найдутся такие в городе?

Мажордом поклонился:

— О, да, господин. Прикажете накрывать стол к обеду?

— Прикажу подать обед сюда, — хохотнул Баурджин. — И без всяких церемоний. Заодно просмотрю бумаги — вон их на столе, целый ворох!

— Все как вы и просили, господин наместник, — Чу Янь почтительно улыбнулся. — Финансовые отчёты о доходах и расходах городской казны за последние три месяца, схема городской канализации и водопровода, а так же месторасположение фонтанов и колодцев, государственный помечены красной тушью, принадлежащие частным лицам — синей. Так же — вот, сверху — проекты ваших распоряжений относительно приговорённых к смерти преступников.

— Что за преступники? — усаживаясь за стол, вскинул глаза нойон.

— Разбойники, воры, убийцы, — пояснил мажордом. — Не беспокойтесь, господин, по каждому из них проведено тщательное дознание.

— А суд? Суд был?

— Суд их и приговорил, господин.

— Ну, тогда и я не стану ничего менять, — обмакнув в яшмовую чернильницу с тушью специально приготовленное перо, князь с неподражаемым изяществом начертал на каждом документе иероглифы «Бао Чжи» — свою подпись, чем вызвал неподдельное изумление управителя дворца — тот, видать, не ожидал подобного искусства от какого-то «монгола».

Ещё лет шесть назад, готовясь к важной миссии в империи Цзинь, Баурджин выучил тангусткий язык — именно под видом тангута, беженца из Си-Ся, он и объявился тогда в Ляояне. Несомненно, Шиги-Кутуку и Елюй Чуцай учитывали и этот фактор при отправке Баурджина в Ицзин-Ай.

Нельзя сказать, что тангутский язык сильно походил на северокитайский диалект чжурчжэньской империи Цзинь, однако многие иероглифы были общими, вот, например, этот — «смерть». Или этот — «котёл».

Мажордом почтительно поклонился:

— Так я отправлю подписанные бумаги начальнику тюрьмы?

— Отправляйте, — Баурджин махнул рукой, но тут же передумал. — Что это ещё за казнь — «утопление в котле»?

— Под котлом разведут большой костёр, господин, — охотно пояснил мажордом. — И преступник заживо сварится.

Князь скривился и замахал руками:

— Ну нет, так не пойдёт. Не надо! Не надо таких изысков. Попроще, попроще нужно... Как у вас тут принято? Вешать? Ломать хребты? Рубить головы?

— Попроще — рубить головы, господин, — Чу Янь почтительно склонил голову. — Так уж у нас принято.

— Да, но для этого нужны искусные палачи, артисты в своём деле! Есть ли такие? Не столь уж и простое это дело — рубить головы.

— Да, да, конечно, — поспешно закивал мажордом. — Палачи имеются. Но... Осмелюсь ли сказать?

— Осмельтесь, осмельтесь, — хохотнул князь. — Коль уж начали.

— Отрубление головы, как бы это сказать... Слишком простая и быстрая казнь.

— Ну да, ну да — гуманная.

— И, смею думать, не вызовет в народе достаточного устрашения, как, например, четвертование, сварение в котле или сдирание кожи.

— Нет, Чу Янь, я не соглашусь с тобой, — решительно возразил Баурджин. — Не в страхе дело, а в неотвратимости наказания. И ещё — в его справедливости. Судьи, поди, тоже мздоимствуют?

— Как и все, мой господин.

— Ладно, разберёмся со всеми. Да, вот ещё, — князь протянул мажордому только что подписанные бумаги. — Пусть из тюрьмы доставят список всех лиц, в ней содержащихся. Подробный, с указанием кто, за что и сколько сидит.

— Сделаю, господин, — Чу Янь снова поклонился. — Из частной тюрьмы тоже истребовать подобный список?

— Частная тюрьма? — удивился наместник. — А что, есть и такая?

— Есть, господин. У нас же не такие строгие законы, как в Южной империи, где всё государственное. Есть и частная тюрьма, принадлежит некоему Лигею Во, сделавшему немаленькое состояние на посреднической торговле.

— А, так этот тюремщик ещё и торговец?! Надо бы на него посмотреть, познакомиться.

— Я прикажу привести его, господин.

— Нет. Не сейчас. Сначала — списки. И не забудь на утро — дорожника с архитектором.

— Слушаюсь, господин наместник.

Мажордом ушёл, и тут же слуги принесли обед — тушёная в каком-то соусе капуста, пирожки из пшеничной муки, белое и красное сунское вино, жареное мясо, холодец, курица... При виде всего этого изобилия, Баурджин сразу же почувствовал, что сильно проголодался и, потерев руки, потянулся к... ммм... пирожкам, для начала. И к вину. Выпив и закусив пирожком с яйцам и луком, обвёл глазами слуг:

— Э, любезные! А вы тут что делаете?

— Обеспечиваем ваш обед, господин наместник! — браво — как солдат на плацу — доложил здоровенный краснощёкий малый.

— Обеспечиваете обед? — поражённо переспросил нойон. — Чёрт возьми, неплохое занятие! Что, все шестеро? А не многовато ли?

— Таковы правила, господин наместник, — краснощёкий крепыш поклонился. — Шестеро — эти ещё по малому ордеру: держатель запасных палочек для еды — вдруг те, что у вас, сломаются? — это раз; омыватель рук — это два, хранитель полотенца — три, наливатель вина — четыре, отгонятель мух — пять и общий руководитель — шесть. Как раз только-только!

— Во, молодцы! — искренне восхитился князь. — Неплохую работёнку себе придумали, что и сказать! Отгонятель мух... Да, солидная профессия, а какого мастерства требует! Ну, вот что, парни, — Баурджин посерьёзнел. — Пока пошли прочь, а завтра я вам работу придумаю. Ну, что встали?

Поклонившись, слуги поспешно покинули помещение.

— Ну вот, — проводив их недовольным взглядом, нойон потёр руки. — Теперь хоть, наконец, нормально поем. Ишь, бездельники... Держатель запасных палочек, ититна мать! Это сколько же во дворце подобных синекур? К чёрту, к чёрту всё, да побыстрее.

Несколько успокоившись, Баурджин занялся, наконец, чтением важных бумаг. Надо отдать должное мажордому, ко всему прочему исполнявшему ещё и обязанности секретаря, все документы были аккуратно разложены: прошения — отдельно, отчёты — отдельно, все прочие — тоже отдельной стопочкой.

Нойон вытащил первый попавшийся документ:

«О переводе Си Ляня, чиновника третьего ранга седьмой степени ведомства общественных амбаров, на вышестоящую должность чиновника второго ранга седьмой степени в виде исключения без сдачи переводного экзамена ввиду высоких морально-этических качеств упомянутого выше чиновника и в связи со служебной необходимостью. Характеристика и рекомендательные письма прилагаются».

М-да-а-а... Баурджин только головой покачал — советская бюрократия отдыхает! Что там ещё?

«Докладная записка об изменении ранжирования системы получения звания учёного шэньши при обязательной сдаче установленных законом экзаменов на следующие категории: выдающийся талант, знаток канонических книг первого, второго и третьего рангов, даровитый учёный, выдающийся учёный, знаток законов — с первого по четвёртый ранги — знаток письменности, так же, с первого по четвёртый ранги, знаток математики. А так же — и на следующие категории, как то: знающий одну историю, знающий две истории, знающий три истории, знающий книгу „Обрядов“, знающий „Книгу перемен“, рекомендованный провинцией, способный подросток».

Прочитав сие, князь только головой покачал — как-то не очень-то ему было охота вникать в необходимость изменения ранжирования. Отодвинув в сторону стопку с «прочими входящими», Баурджин потянулся было к прошениям, но в последний момент передумал и вытащил бумаженцию из пачки отчётов.

«Отчёт школы Гай-цзысоу. Школа имеет учащихся 306 человек, из которых: шесть человек — сыновья и внуки гражданских и военных чиновников третьего ранга и выше, восемьдесят два человека — сыновья заслуженных чиновников, пятнадцать человек — сыновья обладателей титулов «сян гун», остальные — дети и внуки городских чиновников четвёртого ранга, и один человек — из деревни Гао-чуй, проходящий по двум рангам — „рекомендованный провинцией“ и „способный подросток“. На содержание школы затрачено... столько-то лянов серебра, при сем учащиеся показали следующие знания...»

Через пару часов вдумчивого чтения Баурджина уже начало тошнить от названий должностей и рангов, в которых он, что и говорить, понимал пока мало что. И должности, и ранги, конечно, копировали южно-китайскую традицию империи Сун, но весьма своеобразно, не так, скажем, как в чжурчжэнском царстве Цзинь, хотя и там тоже всё было не в точности так, как у Сун.

Даже вино лезло в горло с неохотою! Во, доработался.

Устало потерев виски, наместник позвонил в лежащий на столе золотой колокольчик — тот час же явился Чу Янь, почтительно застыв на пороге.

— Это — что? — взяв в руки отчёт школы Гай-Цзысоу, Баурджин нехорошо прищурился.

— Отчёт, господин наместник, — несмело доложил мажордом.

— Вижу, что отчёт... Что он делает у меня на столе, а? В городе что, нет ведомства, которое занималось бы образованием?

— Есть, господин. Но традиция требует, чтобы вы...

— Вот что, Чу Янь, традиции будем ломать, — хлопнув рукой по пухлой стопке бумаг, решительно заявил князь. — Иначе мы просто утонем в этом бумажном море. Итак, вот по этому конкретному отчёту, по школьному. — Баурджин усмехнулся. — Как-то он странно составлен. Странно, и я бы даже сказал — запутанно, быть может, даже нарочно запутанно. Ведь что нужно от школы? Что бы готовила молодых людей, обладающих конкретными знаниями. А что мы тут видим? Вот чем «даровитый учёный» отличается от «выдающегося учёного»?

— Это разные ранги, господин, и, соответственно — разные должности.

— Да про должности-то понятно, — наместник раздражённо махнул рукой. — Ни черта не понятно, в каких областях они специалисты, все эти «учёные»? Вот «знаток математики» или «знаток письменности», «знаток законов» — тут всё конкретно, сомнений нет. Кстати, Чу Янь, мне нужен толковый, исполнительный и чрезвычайно работоспособный секретарь...

— О, господин! — мажордом прямо-таки воссиял ликом. — Внуки и сыновья самых важных чиновников будут безмерно рады столь высокой чести!

— Нет, — нойон поморщился. — Ты не совсем меня понял, Чу Янь. Эта должность отнюдь не будет синекурой, она не для бездельников, я хочу сказать. Работы, сам видишь, много, очень много. Изменить форму отчётов, наладить прямой контакт с ведомствами, хорошенько пересчитать все расходы, сравнить с доходами, проанализировать... Скучать, в общем, некогда. Ты подбери мне толкового человека, а лучше — парочку или сразу трёх, я уж потом сам из них выберу. Да... И что б они все обязательно имели звание «знатока математики».

— О, таких не столь много, мой господин, — поклонился Чу Янь. — Математика — трудное дело. Ну, конечно, не труднее изучения канонических книг. Когда вам предоставить юношей?

— Как можно быстрее. Да, уже доставили списки из тюрем?

— Да, я сейчас их принесу, господин.

Мажордом удалился и тут же вернулся с бумагами на серебряном подносе:

— Вот, господин.

— Вижу. Ставь же их сюда, на стол.

О-о-о-о!!! Опять! Опять!! Опять!!! Опять эти проклятущие бумаги, в которых сам чёрт ногу сломит и ничего не поймёшь, ни со стаканом, ни без. Ну, казалось бы, тюремный отчёт о содержащихся узниках — уж куда проще! Ан, нет!

«О неподчинении, о непокорстве, о прочем — осуждено восемьдесят два человека, из которых по первому из десяти зол — восемь, по второму из десяти зол — четверо, по третьему...»

— Вот что, Чу Янь. Когда будешь подбирать секретаря, не забудь — ко всему вышесказанному он должен ещё хорошо разбираться в законах.

Молча поклонившись, мажордом неслышно ушёл.

А Баурджин, перейдя от стола на мягкий угловой диван, обтянутый голубым в жёлтый цветочек шёлком, ещё с полчаса читал, пытаясь вникнуть, совершенно непонятнейшие бумаги, пока, наконец, не уснул. А когда проснулся, за окнами дворца уже смеркалось. Умывшись водою, настоянной на лепестках роз, нойон вышел на опоясывавшую весь дворец галерею, покрытую золотистою черепицей, и долго смотрел, как за городскою стеной садиться солнце, освещая багровыми лучами вершины не столь уж и далёких гор. Может, именно по этому эти горы и прозваны Пламенеющими?

После ужина, Баурджин в сопровождении вездесущих слуг прошествовал в опочивальню, где с удовольствием растянулся на широком ложе в компании сочинения какого-то местного поэта и кувшинчика розового вина. Никакими делами князь решил уже сегодня не заниматься — в конце концов, надо же когда-то и отдыхать. Спасть пока не хотелось — выспался уже — и Баурджин с удовольствием вчитался в вертикальные столбики иероглифов «Драмы о соловье и розе».

Хоть и не совсем в его вкусе было сочинение, но и его прочёл бы, кабы дали. Так ведь нет, только улёгся, как раздался почтительный стук в дверь.

— Ты, Чу Янь? Входи, — отложив стихи в сторону, князь приподнялся, на всякий случай нащупав положенный под подушку солидных размеров кинжал — мало ли.

Вместо мажордома в опочивальню вошли... нет, вбежали — полуголые мальчики! Штук пять, в шёлковых зелёных штанах, с напомаженными прилизанными волосам, с музыкальными инструментами — лютнями, барабаном, бубном.

— Э-э! — в ужасе отпрянул нойон. — Вы кто такие?

Выстроившись в шеренгу у ложа, мальчики разом поклонились.

— Мы пришли, чтобы скрасить ваш досуг, господин, — с улыбкою промолвил один. — И будем всячески вас ублажать. Вы останетесь довольны!

— А, наверное, вас Чу Янь прислал?

— Да, господин.

— Так подите же прочь, и позовите сюда этого старика! Ну Чу Янь, ну ублажил, нечего сказать! Ну?! Что стоите! Вон!

Испуганные мальчики, обгоняя друг друга, бросились вон из опочивальни, последний даже зацепился ногой за высокий порог, грохнулся...

И тут же вошёл Чу Янь. Совершенно невозмутимый, спокойный:

— Я что-то сделал не так, господин?

— Не так?! Что это ещё за мальчишки?

— Это специальные мальчики для вашей услады. Вы ведь прогнали наложниц...

— О, Боже мой! О, Христородица! Вот уж не хватало мне на четвёртом десятке прослыть мужеложцем! Ты вот что, Чу Янь, гони их из дворца к чёрту!

— Их нельзя так просто выгнать, мой господин, — негромко возразил мажордом. — Это всё дети очень приличных родителей, шэньши.

— И их родители дозволяют им... А, — возмущённо махнув рукой, Баурджин устало повалился на ложе. Мажордом неслышно ушёл.

И всё же в покое наместника не оставили. Баурджин уже начинал подрёмывать, когда услыхал за дверью чьи-то негромкие голоса. Один явно принадлежал воину дворцовой охраны, охранявшему вход в опочивальню, а вот второй... Второй был женский. Интересно, осмелится ли стражник разбудить своего господина?

Осмелился. Заглянул в дверь. Покашлял.

— Ну, что там ещё? — недовольно поднял глаза нойон.

— Это Сиань Цо, наложница, — почтительно доложил воин. — Говорит, вы её звали, господин!

— Звал?! — Баурджин неожиданно рассердился, — Ну надо же, ждал! Все глаза проглядел, не иначе. А ну, давай-ка её сюда.

Стражник обернулся:

— Проходи, Сиань Цо!

Вошедшая девушка поклонилась и, выпрямившись, уставилась на князя, как тому показалось, с некоторой даже насмешкой и вызовом, как иногда посматривают на молодого учителя перезревшие старшеклассницы. Красивая оказалась девчонка — та самая, с пушистыми светлыми волосами, что так понравилась Баурджину ещё днём. Зелёные облегающие шальвары, алый жилетик, под которым угадывалась крепкая грудь, голый плоский живот с волнующей ямочка пупка. Пленительные, весьма пленительные обводы... А глаза — карие, большие, ничуть не китайские.

— Сиань Цо, говоришь? — нойон напустил на себя строгий вид. — Так, говоришь, я тебя звал?

— Звал, господин, — чуть припухлые губы наложницы едва успели искривиться в некоем намёке на улыбку или, скорее, усмешку — и тут же эта улыбка-усмешка перекочевала в глаза.

Да, что и сказать — нахальная девчонка!

— И когда же это, позволь спросить, я тебя звал?

— Днём, — без тени смущения отвечала нахалка.

— Ах, днём? А, по-моему, я вам всем приказал убираться и меня сегодня не беспокоить!

— Нет, господин, не всем!

— Ах, не всем!

— Ты сказал, что тебе нужны люди, имеющие представление о строительстве и ремонте дорог. Вот я и пришла.

— Что-что? — Баурджин удивлённо вскинул брови. — Ты хочешь сказать, что разбираешься в дорогах?

— Да, господин, именно это, — Сиань Цо, наконец, улыбнулась, показав жемчужные зубки. — Мой отец был дорожным мастером, и я кое-чему научилась — волей-неволей приходилось слушать разные разговоры. Вот я и слушала, вникала.

— Хм... так-так... — Баурджин всё же не до конца верил девчонке, вот только как её сейчас проверить — не знал, потому как сам в дорожном строительстве не очень-то разбирался, как-то не приходилось ещё со всем этим сталкиваться. Ладно, в конце концов, можно и потом проверить эту девку, а сейчас... сейчас употребить её по прямому назначению.

Приняв решение, Баурджин блаженно откинулся на ложе и тихонько позвал:

— Иди сюда, Сиань.

Девушка словно бы только этого и ждала — а ведь и ждала, чертовка! Неслышно прошлась по спальне, уселась на ложе, потянулась, словно сытая кошка... Руки Баурджина ласково обняли её за талию, почувствовав горячую шелковистость кожи... Погладили животик, пупок, потом полезли вверх... Отлетел в сторону сорванный жилетик, за ним — шальвары... Грудь у Сиань Цо оказалась большая, упругая, с твёрдыми коричневыми сосками.

— О. господин! — закрыв глаза, застонала девушка...

Она не отставала от князя почти полночи, лишь ближе к утру уснула на груди повелителя. Задремал и князь, по привычке проснувшись с рассветом. Оранжевый лучик солнца бил через окно в потолок, и по-прежнему горели по углам золотые светильники. Сиань Цо, привалившись спиной к подушкам, уже не спала, внимательно читая какой-то документ из того вороха, что князь взял с собой на ночь.

Вот как! Наложница, оказывается, грамотная! А, впрочем, почему бы и нет?

Баурджин улыбнулся:

— Читаем стихи? Нравится?

— Нет, господин, — Сиань обернулась, не пряча усмешки. — Не нравится!

— Чем же тебе не угодил ваш поэт?

— Поэт? О, нет! — девушка расхохоталась. — Это не стихи, господин. Дорожный отчёт. Очень непростой, хитрый.

— Дорожный отчёт? — в изумлении переспросил нойон. — Чем же он непрост?

— Многим... — девчонка задумчиво закусила губу. — Здесь указано, что песок брали близ селения Ляйси. Но там только один карьер!

— И что?

— И добываемый из него песок никак не годится для дороги — слишком уж много в нём мелких камней. Для строительства дома — да, но не для дороги, — Сиань снова вчиталась. — Или вот. Щебень. Десять доу на один му — это слишком много.

Баурджин протянул руку:

— Дай-ка сюда... Слушай, а ты меня не обманываешь? Где тут написано — «десять доу на один му»?

— Нигде не написано, — согласилась Сиань Цо. — Однако, если разделить число указанных ездок на количество повозок, зная их примерный размер, как раз и получится десять доу на один му.

Один му... Баурджин примерно представлял, сколько это — около шести аров. А доу... доу, кажется, где-то вроде десяти литров или чуть больше.

Наложница улыбнулась:

— Я полагаю, тут и ещё нестыковки найдутся, если хорошо поискать. Вот, кстати, видите, господин, там упоминается деревня Шабэй?

— Вижу, вижу такой знак, — кивнул нойон. — И что?

— Нет, всё честно... на первый взгляд. Отчёт о перевозках составлен верно, вплоть до количества запасных колёс для повозок и корма для волов. Однако не указан груз. Подразумевается, что везли щебень.

— А щебня в той деревне, конечно, нет? — догадался князь.

— Верно, господин, нет, — азартно хлопнула в ладоши наложница. — Зато есть керамическая мастерская, где делают очень неплохую черепицу.

— Да-а-а, — Баурджин покачал головой. — Чудны дела твои, Господи! Это я не только об отчёте, но и о тебе, Сиань, — быстро дополнил нойон. — Вот скажи, что ты обо всём этом думаешь? В общем скажи, безо всяких подробностей.

— А тут и думать нечего, — усмехнулась девушка. — Под видом дороги кто-то выстроил дом. Не самая хитрая махинация.

— И, кажется, я догадываюсь, где должна была проходить эта дорога, — задумчиво заключил Баурджин. — А ты умная девушка, Сиань. И — очень красивая. Почему ты стала наложницей?

— Я рабыня, господин, — Сиань опустила плечи. — Продана за долги внезапно умершего отца. Всё законно, по решению суда.

— Я освобожу тебя!

— Зачем? — девушка грустно улыбнулась. — Поверьте, господин, быть наложницей наместника — не самая плохая участь, бывает и куда горше. А освободившись, куда я пойду? Что буду делать? Трудиться дорожным мастером — кто бы взял! Замуж? Так кому я нужна? Ни один приличный человек... Ах, что говорить, лучше идите скорей ко мне, господин... Вам будет очень приятно.

Славная девушка — нойон проводил ушедшую наложницу взглядом. Красивая, умная... рабыня. В дверь постучался Чу Янь, вошёл, пожелав господину наместнику доброго и благополучного дня. Напомнил:

— Явились главный архитектор и смотритель дорог, господин. Ждут внизу. Соблаговолите принять их после утренней трапезы?

— Соблаговолю, — махнул рукой нойон. — А что там на трапезу?

— Печёные утиные яйца, заливная телятина, паштет из соловьиных язычков, жареные пирожки с рисом и речной рыбой, имбирное пиво.

— Пиво? — Баурджин оживился. — Это хорошо, давно уж пива не пробовал, всё больше кумыс, да вино, да арька. Имбирное, говоришь? Вкусное, наверное?

— Вкуснейшее, мой господин. Велите подавать трапезу прямо сюда?

— Подавайте!

Мажордом громко хлопнул в ладоши, дверь отворилась и в комнату вошли шестеро вчерашних молодцов с подносами и кувшинами в руках. Баурджин застонал, обхватив руками голову:

— О, опять они, опять! Послушайте-ка, Чу Янь, придумайте-ка для них какое-нибудь дело. Ну пусть хоть из луков учатся стрелять, сражаться... О! Бумагу пусть делают! Не простую — гербовую! Пусть все важные прошения только на ней и пишутся — лишний доход казне не помешает. Есть во дворце бумажная мельница?

— Н-нет, господин, — мажордом озадаченно заморгал.

— А почему нет? Немедленно устроить! Как раз и работники уже есть, — Баурджин с усмешкой кивнул на слуг.

Управитель дворца поклонился:

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Так позвать в приёмную архитектора и смотрителя дорог?

— Зови, зови, — глотнув пива из золотого кубка, ахнул рукою нойон.

Быстро покончив с трапезой, он вымыл руки и, вытерев их поданным слугой полотенцем, направился через анфиладу комнат в приёмную залу. Сквозь затянутые промасленной бумагою окна тускло просвечивало солнце, рисуя на полу и стенах забавные узоры. На всём пути следования наместника стояли вооружённые алебардами воины в шлемах и сверкающих железных кирасах. Вот, тоже бездельники. Впрочем, нет — времена сейчас неспокойные, непростые.

Усевшись в высокое резное кресло из слоновой кости, Баурджин положил руки на стол и кивнул стражнику:

— Зови.

Тот без лишних слов распахнул двери, впуская в приёмную залу двух человек — дородного и худого — оба в богатых парчовых халатах, остроносых — по сунской моде — сапожках, и с одинаковыми шиньона на головах. Сам Баурджин никакого шиньона не носил, хотя и ловил иногда на себе укоризненные взгляды старого мажордома. Больно уж неудобно, да и блохи, знаете ли, заводятся. В конце концов, наместник он или кто? Можно себе позволить и слегка пренебречь общепринятыми нормами, тем более — такими глупыми. Длинные светлые волосы князя стягивал лишь золотой обруч, а вот усы и бородка — те были подстрижены как раз по местному — щегольски, а ля кардинал Ришелье.

Вошедшие разом пали ниц — что тоже не очень-то нравилось Баурджину, чего зря валяться-то? Ну, отвесили поклон, другой — и хватит, можно и к делам приступать.

— Главный архитектор Ань Сючей, — первым представился дородный, с круглым... нет, даже каким-то квадратным лицом и острым носом. — Чиновник третьей степени первого ранга...

Высокий чин, рассеянно подумал князь, почти генерал-полковник.

— Смотритель дорог Дакай Ши, — изогнулся в поклоне худой. — Четвёртая степень, первый ранг.

— Ага, — кивнув, Баурджин потёр ладони и строго взглянул на чиновников. — Вот вы-то мне как раз и нужны. Итак... Вы, Дакай Ши, к завтрашнему дню — впрочем, нет, послезавтра — предоставите мне отчёт о состоянии всех загородных дорог, вплоть до того, кто и когда какую строил. До последнего десятника указать! Всех!

— Сделаю, как прикажешь, мой господин, — глубоко поклонился худой.

Баурджин нетерпеливо махнул рукой:

— Свободны!

Смотритель дорог почтительно попятился к выходу.

— Теперь вы, Ань Сючей, — князь подождал, пока смотритель дорог скроется за створками дверей. — Главный архитектор, я правильно понял?

— Да, господин, совершеннейше правильно.

— Отлично! — князь сложил перед собой руки замком. — Я сам сильно интересуюсь архитектурой.

Архитектор улыбнулся:

— Большая честь для всех нас!

— Вот-вот... Много ли красивых домов строилось в городе в последнее время? Мне бы хотелось иметь список... подробнейший список. Кто строил, в каком стиле, ну и всё прочее.

— Сделаю, господин наместник! — браво отрапортовал толстяк. — Когда прикажете явиться с докладом?

— Как сможете. Только тянуть не надо. И вот что, предоставьте отчёт в письменном виде. Пришлёте с нарочным.

— Слушаюсь и повинуюсь, господин наместник!

— Тогда — до свидания.

— Да хранят вас Боги, мой господин.

Потом Баурджин в сопровождении личной охраны осмотрел городской рынок, несколько лавок и мастерских, после чего вернулся обратно во дворец — как раз к обеду, после которого намеревался немножко вздремнуть, однако, не тут-то было.

— Вы просили подобрать вам толкового секретаря, господин? — заглянув, напомнил Чу Янь. — Я нашёл двух — знатоков математики и письма. Оба — ещё совсем молодые люди, юноши, озабоченные тягою к знаниям.

— Весьма похвальная тяга, весьма! — не преминул заметить нойон. — Так где они?

— Вот их описание, — мажордом протянул князю бумаги. — Просмотрите и укажите, в какое время мне их представить?

— Хорошо, ступай Чу Янь.

Расслабленно потянувшись, Баурджин с удобством расположился на угловом диване и, потягивая имбирное пиво, погрузился в чтение. Итак... Молодых да шустрых парней, оказывается, набралось всего двое! Ну конечно, остальные-то — всякие там «заслуженные шэньши» и прочие «знатоки канонических книг», похоже, для конкретных дел не годились. Неизвестно зачем толковать чёрт-те какой давности изречения и цитировать классиков это, знаете ли, совсем не то, что по-настоящему самостоятельно мыслить! Две большие разницы.

По возрасту парни были примерно одинаковы — одному пятнадцать, другому — четырнадцать, оба имели прекрасные характеристики учителей, оба, как было особо отмечено, «проявили себя в науках и почтении к старшим». Одинаковы — близнецы-братья. Но вот что касалось, так сказать, социального происхождения... Один — Пу Лияньчжи, пятнадцати лет — был крестьянский сын, второй же — четырнадцатилетний Фань Чюлянь — выходцем из самых верхов общества, внуком влиятельнейшего чиновника, начальника отдела налогов Чиань Фаня. Ну, ясно, пристроил внучка... Симпатии Баурджина были целиком на стороне крестьянского сына. Классовый подход, что и сказать! Однако и не только классовый — и без этого можно было себе представить, каким образом учились оба. Вот изнеженный чиновничий отпрыск, избалованный, манерный, ни в чём не знавший отказа. Не очень-то ему и нужны настоящие знания — и так сдаст экзамены на шэньши, с таким-то дедом. Интересно, кто отец? А. вот, тут указано — некий Цзы Фань, банкир. Банкир! Вот — то-то! Вряд ли изнеженный барчук Фань Чюлянь будет остервенело грызть гранит науки и столь же остервенело работать, не считаясь со временем. А вот крестьянский сын — совсем другое дело. Когда надеешься только на себя, когда сложнейший экзамен — единственная дорога выбиться в люди... О, тогда относишься к знаниям совсем по другому. Отложив в сторону документы, Баурджин с улыбкой представил себе этого деревенского парня, этакого тангутского Михаилу Ломоносова, здоровенного, крепкого, с грубым обветренным лицом и открытым взглядом. Да-а... Можно считать, секретарь уже выбран, осталось лишь соблюсти формальности, дабы не обижать отказом влиятельного Чиань Фаня. А устроить им завтра экзамен! Нет, даже уже сегодня — и здесь, чтоб ни откуда ничего не списали. Придя к такому решению, Баурджин позвонил в колокольчик...

Ну, вот точно так нойон их себе и представлял! Вот крестьянский сын Пу Лияньчжи. Широкоплечий, крепкий, с грубым лицом и обветренными губами. А руки? Это ж не руки, это ручищи, настоящие руки рабочего человека, не какого-нибудь там эксплуататора. И одет — скромно, в короткий светлый халат из хлопковой ткани. Крестьянская, народная косточка! А вот второй... Боже же ж ты мой, да как же можно быть таким модником! Халаты... Боже, боже... Да этот парень на вечеринку собрался, а не на работу устраиваться! Есть такое словно — стильно, и вот здесь употребить его как раз было бы к месту — вся одежда изысканно-манерная, подобранная в полном соответствии с классическим стилем. Сейчас на дворе конец осени, а осени, как помнил Баурджин ещё с Ляоянских времён, соответствовал белый цвет. Вот и верхний халат у юноши — из ослепительно-белой парчи, да ещё и подпоясанный наборным пояском из ярко начищенных стальных пластинок — ну, как же, осени соответствует металл. Нижний — более узкий — халат тоже белый, только не парчовый — шёлковый, с затканным золотой нитью воротом. Сапожки остроносые, белой кожи, руки тоже белые — аристократические, тонкие… вот уж точнёхонько — белоручка, барчук; лицо бледное, смазливое, как у девчонки — плаксивое, чёрные волосы... Этакий Пьеро с шиньоном на голове, или Вертинский в маске Пьеро — «Ли-ловый негр ва-ам падава-а-ал ма-анто!». Господи, да ещё и нос припудрен. Хорошо, губы не накрашены! А ногти-то, ногти — серебристо-белые, ититна мать, маникюр!

— Ну, — осмотрев парней, Баурджин кивнул на два специально принесённых в приёмную столика. — Вот вам бумага, тушь и перо. Сидите, отвечайте на вопросы — во-он они, написаны. Кто ответит лучше — тот и станет моим секретарём. Ты что-то хочешь спросить? — князь холодно посмотрел на барчука.

— Да, если можно, господин наместник, — поклонился тот.

Нойон махнул рукой:

— Можно, спрашивай.

— Нельзя ли задвинуть окно, господин наместник? Сквозняк.

Сквозняк? Ну и неженка!

— Боишься простудиться?

— Боюсь, господин наместник. Из больного какой работник?

Ага — вот даже так!

— Закройте окно, — обернувшись к слугам, отдал распоряжение Баурджин. Затем посмотрел на парней: — Ну, пишите! Желаю вам обоим удачи, и помните — время у вас ограничено.

Оставив соискателей на попечение мажордома, наместник, попевая «Ваши пальцы пахнут ладаном», спустился из дворца во двор и велел подавать коня. Захотелось проехаться по городским улицам. Впрочем, зачем проехаться? Быть может, лучше пройтись? Почесав затылок, Баурджин с сомнением осмотрел свой ярко-алый, с золотыми драконами, халат. Пожалуй, слишком уж приметно и вызывающе. Поднявшись обратно во дворец, кликнул слуг:

— Одежду! Да не парадную. Обычную, неприметную.

Неприметную... О, такую ещё поискать во дворце! Всё перерыли, нашли-таки — стёганый ватный халат и такую же шапку. Князь переоделся, глянул в серебряную гладь зеркала — да-а, видок тот ещё — старьёвщик старьёвщиком. По дворам раньше такие ходили, татары — «Кости-тряпьё берё-о-о-ом!»

Во дворе, у пагоды, уже дожидались с конём воины охраны. Ага! Старьёвщик верхом на белом коне! Такая картина даже импрессионистам не снилась.

— Убирайте лошадей, парни, — хмыкнув, распорядился наместник. — Пешочком пройдёмся, не баре. Да... и вам бы тоже переодеться не мешало. Найдётся старая одёжка? Ну, не так, чтобы как совсем уж оборванцы выглядеть, но...

— Сыщем, государь! — браво отрапортовал здоровенный усач-десятник.

Баурджин посмеялся:

— Сыщи, сыщи, товарищ старший сержант. Да побыстрее!

Ждать пришлось не долго — скорее всего, здесь же, в дворцовых казармах, у воинов была заранее припрятана гражданка на случай самовольной отлучки, вот и переоделись быстро.

Тот же усач и доложил, подскочив:

— Охрана готова, государь!

О как! Государь! Ну надо же. А что? Чем не государь? Да ничуть не хуже, скажем, того же Елюя Люге. Баурджин приосанился и с удовольствием осмотрел выстроившихся в шеренгу воинов. Все как на подбор — грудь колесом, красавцы. Ну, ещё бы, чай не в провинциальном захудалом полку служат, а в гвардии! Так и захотелось крикнуть во весь командирский голос:

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы!

И в ответ услышать:

— Зрав-жел-тов-генерал!

Эх... Баурджин аж чуть не прослезился — старел, наверное. Потом оглядел всё воинство повнимательнее:

— Сержант! Тьфу... Десятник!

— Слушаю, государь! — тут же подскочил усач.

— Вот что — так дело не пойдёт! Сколько здесь людей? С полсотни?

— Точно так, государь!

— Ага, и этаким кагалом будем по базарам шататься, народ пугать? Выбери человек пять, самых надёжных.

Вытянувшись, десятник побежал к шеренге.

— Ты, ты... и ты... и вы двое.

Он же, десятник, и посоветовал выбраться из крепости через вход для слуг. Так и сделали. Вышли — неприметные, незнаемые — растворились в городских улицах. Ицзин-Ай, как и положено всем городам, выстроенным в русле китайской традиции, вытянулся километра на три-четыре с запада на восток, ощетинился высокими стенами, развесил на башнях флаги. Глинобитные дома, заборы, а — ближе к рынку — и лавки, и какие-то харчевни, и публичные дома — всё весёлое, праздничное, украшенное разноцветными ленточками и фонарями. Красиво! И над всем этим высились высокие пагоды монастырей. В уличной толпе сновали бритоголовые монахи, спорили, ругались — вот одного один из лавочников чуть было не огрел палкой, наверное, за дело. Вообще, Баурджин приметил, что к буддийским и даосским монахам (а в городе были и те, и другие) народ относился без особого почтения, обзывая бездельниками и разными другими нехорошими словами. Баурджин это вполне одобрял — и правильно! Ведь что такое религия? Опиум для народа, вот что! Правда, сам-то он в Иисуса Христа и Христородицу верил, но вот безбожное двадцатых-тридцатых годов детство слишком уж глубоко въелось. Да и с другой стороны, кто такой Христос и кто — Будда, не говоря уже о всяких прочих божках-демонах?

Впереди, перед князем, умело оттесняя могучими плечами народ, шагали двое здоровяков, позади — ещё трое. Ускорив шаг, Баурджин, как вышли на шумную рыночную площадь, хлопнул десятника по плечу:

— Пойдёшь со мной, рядом. Будешь объяснять — что к чему.

— Слушаюсь, го...

— Тсс! Не ори ты так. Звать как?

— Кого звать?

— Тебя, прости, Господи!

— Ху Мэньцзань, государь!

— Опять государь! Ладно, шагай вот тут, по левую руку.

Городской рынок располагался на большой площади, образованной слиянием двух главных улиц, одна из которых шла с севера на юг, другая — более широкая — с востока на запад. За углом, под навесами, кричали ишаки и верблюды, ржали лошади, на самой же площади располагались торговые ряды и превращённые в прилавки повозки. Кроме того, на прилегающих улицах гостеприимно распахнули двери лавки, закусочные, постоялые дворы. В толпе продавцов и покупателей шныряли юркие мальчишки — водоносы, продавцы пирогов и прочей мелкой снеди. Орали, нахваливая свой товар, переругивались, дрались.

— А вот пироги! С мясом, с рыбой, с капустою!

— Водица! Чистая свежая водица!

— Лепёшки, горячие лепёшки! Всего два цяня, налетай, пока не остыли!

Где-то рядом вкусно запахло жареным мясом, и внезапно почувствовавший голод Баурджин остановился у пышущей углями жаровни. Какой-то седобородый дед ловко жарил на вертелах мелкие кусочки мяса.

— Какая цена, уважаемый?

— Пять цяней!

— Кусок?

— Десять кусков. Вкуснейшая парная телятина, господин!

Баурджин хлопнул себя по поясу... Ах! Денег-то с собою не прихватил.

— Эй, Ху Мэньцзань, есть медяхи?

— Найдутся, го... господин.

— Купи на всех мяса... И лепёшки... Эй, парень! Разносчик!

Мальчишка-лепёшечник подбежал в миг, изогнулся в поклоне:

— Что угодно, господа?

— Лепёшки! Что ещё-то от тебя взять?

— Могу... — парень заговорщически подмигнул и понизил голос. — Могу свести с хорошими девочками. Здесь, недалеко. И недорого!

— Лепёшки давай, сутенёр чёртов! А девочек мы и без тебя добудем, коли понадобятся.

Прямо в лепёшки и положили мясо, старик-продавец тут же полил их острой подливкой… уммм! Вкусно! Ещё бы вина или пива, а то всё горло горит.

— Эй, парень! Лепёшечник! За пивом сбегай!

— А вам какого пива — дорогого или вкусного?

— Хм... Вкусного! И, желательно, холодного.

— Пятнадцать цяней, господа!

— Пятнадцать цяней? — тут уж изумился десятник. — Ах ты, прощелыга! Да на такие деньги целый день жить можно, ни в чём себе не отказывая... ну, почти ни в чём. Что стоишь, глаза твои бесстыжие?! Пошёл вон отсюда, а пиво мы и без тебя купим, можно подумать — не знаем, где.

— Так это пока вы ещё купите! — мальчишка нахально присвистнул, но, на всякий случай, отскочил от рассерженного десятника шага на три. — А я вмиг принесу.

Баурджин ткнул десятника кулаком в бок:

— Давай, давай, Ху Мэньцзань, раскошеливайся, коли уж начал. Потом сочтёмся, не думай!

Ах, какое же это было вкусное пиво! Вкуснейшее! Вязкое, густое, холодное, пахнущее солодом и чуточку подгоревшим ржаным хлебом. Давно уже не пил Баурджин такого вкусного пива, последний раз, дай Бог памяти, в пятьдесят восьмом году, в ларьке у какого-то ленинградского парка.

А кругом было так хорошо! Синее небо, ласковое осеннее солнышко, каштаны и пирамидальные тополя вдоль дальней стороны площади, улыбающиеся люди, крики покупателей и продавцов.

— Этот парень предлагал нам девочек, — потягивая пиво, вслух рассуждал Баурджин. — Что же, выходит весёлые дома здесь прямо у базара располагаются? А ведь это нарушение. Куда только смотритель рынка смотрит... Впрочем, ясно — куда. На руку дающую — вот куда. Однако непорядок, непорядок — от весёлых домов могут быть болезни разные, а тут рынок, не толок ткани, посуда оружие — но и всякая снедь.

— Эй, лепёшечник! Забирай кружки... Ху, дай ему пару цяней!

— Этому прощелыге?! Я ему лучше в лоб сейчас дам!

— В лоб — это хорошо, конечно. Но подожди. Лепёшечник!

— Да, господин?

— Ты, кажется, предлагал нам девочек?

— О! — паренёк просиял, видать, имел с этого дела нехилый процент — Вы всё-таки надумали, господа?! И правильно. Надо же когда-то отдохнуть от своих семей. А девочки хорошие, весёлые, знают много разных забавных историй и в постели много чего умеют.

— И что? — Баурджин незаметно подмигнул своим. — Они тут совсем недалеко?

— Да за углом, на постоялом дворе.

— Только там, или ещё и в других местах есть? — дотошно уточнил князь.

— Да везде! — лепёшечник рассмеялся. — В каждой корчме имеются, не свои, так с улицы приходят.

— Ай-ай-ай, — грустно покачал головой Баурджин. — Безобразие! Как есть безобразие. Ху, напомни-ка мне, как придём, чтоб не забыл вызвать на завтра смотрителя рынка. Много вопросов появилось у меня к этому господину.

— Так как с девочками? — напомнил лепёшечник.

Князь улыбнулся:

— А никак пока, передумали. Ты вот что, лучше нам ещё пива принеси.

— С большим удовольствием, господа. Только вот насчёт девок вы зря отказались.

— Ла-а-адно!

Ху Мэньцзань отсчитал парню деньги — медные, с квадратною дырочкой, монетки — цяни. Лепёшечник, подмигнув, покинул медяхи вверх и, ловко поймав, сунул за пояс. Отошёл, прихватив кружки.

Оставив воинов дожидаться пива. Баурджин в сопровождении десятника Ху прошёлся вдоль ближайших рядков, где продавали всякую всячину — разноцветные шёлковые ленточки, стеклянные бусы, дешёвые — бронзовые и медные — браслетики, каких-то глиняных божков с хрустальными глазами, небольшие шёлковые полотнища с наспех намалёванными иероглифами — пожеланиями удачи и счастья.

Нойон с любопытством взял одно из полотнищ, усмехнулся — грубая, грубая работа... Как вдруг внимание его привлекли раздавшиеся позади крики. Баурджин тут же обернулся — позади, шагах, наверное, в десяти, громко крича, дрались, валясь в пыли, мальчишки, подзадориваемые быстро собирающейся толпою зрителей.

— Дай, дай ему!

— А ты лягни, лягни!

— За ухо его кусай, за ухо!

— Ставлю три цяня, что вон тот, лохматый, победит!

— Конечно, победит. Это ж наш, с рынка.

— Так и тот наш — лепёшечник!

— Видать, не поделили парни что-то.

— Дай ему, дай!

— Куси за ухо!

Естественно, в драку никто не вмешивался, до тех пор, пока Баурджин не распознал в одном из парней лепёшечника, только что посланного за пивом. А, распознав, обернулся к десятнику:

— Ху, разберись!

Десятник кивнул воинам.

А что произошло дальше, даже опытный Баурджин не смог бы точно сказать! Вот только что была драка, толпа, и вдруг... Воины действовали умело и быстро — не говоря грубого слова, улыбаясь, оттеснили могучими плечами одного, другого, третьего... Оп! Что-то почувствовав, тот, что напал на лепёшечника резко вскочил на ноги, осмотрелся и, швырнув деньги в пыль, бросился бежать.

— Догнать? — тихо осведомился Ху.

Баурджин немного подумал и махнул рукой:

— Не стоит. Кажется, я знаю этого парня... Что с деньгами?

— Сейчас...

Отойдя, десятник ухватил за плечо хнычущего лепёшечника:

— Деньги?

— Да целы-ы-ы-ы, — мальчишка размазывал по лицу слёзы и сопли. Пожаловался. — Он, гад, видать, давно за мной следил.

— И что же это за гад такой? — негромко поинтересовался Баурджин. — Ты его знаешь?

— Да знаю, — мальчишка, наконец, утёр сопли. — Кижи-Чинай это. Давненько его не видать было, да вот объявился — на медяхи польстился, чучело, видать, вконец обеднел.

— Кижи-Чинай, — усмехнулся князь. — Вот и свиделись... Значит, ты здесь, парень.

— Выловить? — дождавшись, когда лепёшечник отправился, наконец, за пивом, осведомился десятник.

Нойон покачал головой:

— Пока нет. Но узнать, где он обретается — стоит. Только по-тихому. Сможете?

— Конечно! Сейчас лепёшечника спросим.

Лепёшечник ничего толкового и не рассказал! Знал только, что «ядовитейший гад» Кижи-Чинай раньше по мелочи промышлял на рынке, потом куда-то исчез и вот опять появился. А где живёт, на кого работает — то было парню неведомо.

— Ладно, — отпустив мальчишку, князь махнул рукой. — Понадобиться Кижи-Чинай — достанем.

— А что, может понадобиться? — тихо переспросил Ху Мэньцзань.

— Пока не знаю, — Баурджин пожал плечами и рассмеялся. — А пиво здесь, действительно, вкусное.

Когда наместник вернулся во дворец — в хорошем настроении и словно бы даже отдохнувший — управитель дворца Чу Янь ждал его с бумажными кипами в руках.

— Рассуждения кандидатов в секретари, господин наместник, — важно пояснил он. — Я сказал, что мы пошлём к победителю вестника.

— Правильно сделал, — похвалил Баурджин и, забрав бумажные листы, удалился в свои покои.

— Велите подавать обед, господин? — опомнился, побежал следом Чу Янь.

— Нет, я не голоден. Вечером будем обедать, Чу Янь!

— Понял, господин, — мажордом поклонился. — Вечером.

За окнами дворца плавилось солнце. Было тепло, даже жарко, хотя дымоходы-лежанки — каны — оставались холодными, это осенний денёк выдался погожим и тёплым. Так бы и всегда. Развалившись на ложе, Баурджин взял листок наугад:

— «Мо-цзы — есть Мо-Цзы. И верно будет замечено, что все наши милости происходят от милостей великого государя. Государь, поистине, оказывает своему народу великие милости и дело народа — с благоговением принимать их. Что же касается милостей иных, то...»

И вот всё — в таком духе. Анализ — даже не анализ, а тупо зазубренный текст анализа — какой-то старинной классической книги, ни одного конкретного ответа, ни знаний законов, ни умения оперировать с цифрами... Ясно! Манерный барчук в белом — в своём классовом репертуаре. Не конкретные знания, а зубрёжка и — временами довольно грубая — лесть.

С раздражением отбросив листок в сторону, Баурджин вытащил другой. Вчитался...

— Чтение и анализ классических книг есть несомненное благо, но ещё большим благом будет являться применение их к обычным делам государства, ну, а сели такое применение невозможно, следует воспользоваться логикой, рассуждениями и здравым смыслом. Так, например, древние рассуждали — что есть первопричина Вселенной? Что первично, Инь или Ян? Их рассуждения можно продолжить и дальше, если, к примеру, мы будем говорить о военачальниках и войне, о правителе и народе. Верно утверждение: раз существуют войны, есть и военачальники. Но, причина не всегда причина, а следствие — не всегда следствие. Иногда они могут меняться местами, и тогда будет верным следующие утверждение: раз есть военачальники, будут и войны. Если не будет войн — не будет и военачальников, если не будет военачальников — не будет и войн.

Нойон только головой покачал — ну до чего изощрённая демагогия! Хотя, конечно, интересно, что и сказать. Посмеявшись, снова начал читать — а дальше пошли уже более конкретные вещи, некоторые из них Баурджин просматривал тезисно.

— О математике. Об умножении и делении, о дроблении чисел. О великой пользе «нуля». О финансах и количестве требуемой в государстве монеты. О законах...

Вот здесь уже князь вчитался внимательней.

— Сила наказания — не только в устрашении и справедливости, но и в его неотвратимости. И в этой триаде — «устрашение, справедливость, неотвратимость» — последнее мне представляется главным.

Спорное утверждение! Баурджин хмыкнул. Однако — здесь проглядывается живой ум, свободный от шор авторитетов, видны рассуждения, ход мысли — по-своему изящный и стройный. Нет, какой молодец этот крестьянский парень... Как его?

Князь посмотрел на другой стороне листа подпись — Фань Чюлянь. Фань Чулянь... Постойте же! Ведь это же никакой не крестьянский сын, а изнеженный модник-барчук! Ну да, он и есть — из рода важных чиновников — Фаней. Хм... Баурджин задумался. Может, этот барчук ухитрился списать? Да нет... Пожалуй, списать такое невозможно, тут самому думать и рассуждать надо. Что же получается — крестьянский сын — бездарь? А изнеженный и манерный барчук — умный и знающий человек? Странно...

Всё классовое чутьё Баурджина-Дубова протестовало против увиденного, но не верить собственным глазам он не мог. Значит, всё-таки Фань Чюлянь... Всё-таки Фань...

Позвонив в колокольчик, наместник позвал мажордома.

— Отобедаем сегодня вместе, Чу Янь!

— Но, господин, это идёт вразрез со всеми традициями!

— Я приказываю! Вы посмеете ослушаться? В конце концов — на то и традиции, чтобы их рушить.

Управитель дворца поклонился:

— Это большая честь для меня, господин! Вы разрешите мне переодеться в более подобающее для официального обеда платье?

— Нет. Велите подавать обед прямо сейчас, и не в трапезную, там слишком уж парадно. В кабинет! Там, за столиком, и усядемся. Ну?! Чего же вы ждёте? Исполнят приказ!

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин.

Уселись. Баурджин — развалясь, откинувшись на спинку дивана, Чу Янь — на самом краюшке кресла.

Вошедшие слуги — шестеро молодцов — вынесли серебряные подносы с пищей. Князь наклонился к управителю:

— Вон тот краснощёкий молодец, с кувшином... Как его зовут, забыл?

— Суань Лэ, господин.

— Молодец, Чу Янь! Хорошо, что вы помните по именам всех слуг.

Мажордом польщённо улыбнулся:

— Это моя работа, господин.

— Ну, Суань Лэ, — пряча улыбку, Баурджин перевёл взгляд на слугу. — Докладывай, чему ты и твои сотоварищи научились?

— Стрелять из лука, мой господин! И ещё — немного владеть саблей. Десятник Ху Мэньцзань согласился позаниматься с нами.

— Вот и славно! И как успехи?

— Пока скромны, — Суань Лэ потупился и тот час же вскинул глаза. — Но мы стараемся, господин!

— Вот, правильно, старайтесь! Это вам не подносы таскать. Ну, что сказать? Идите, тренируйтесь.

— Но, господин, — замялся слуга. — У нас ещё семь перемен блюд.

— А вы тащите сразу всё, — со смехом махнул рукой князь. — Мы уж тут разберёмся, что в каком порядке кушать.

Молча поклонившись, слуги ушли за блюдами.

— Осмелюсь заметить, вы ломаете традиции, господин, — негромко произнёс мажордом.

— Так я ж и говорил, что намереваюсь их сломать. Это ведь, кажется, традиции сунцев, наших врагов?

— Ну... вообще-то — так, господин, — нехотя признал Чу Янь.

— Ладно, хватит о традициях — выпьем. Какое вино предпочитаете?

— Какое укажете, господин.

— Нет, давайте уж, не чинясь! Сами себе наливайте.

Мажордом оказался вовсе не дурак выпить, правда, почти совсем не хмелел, а лишь раскраснелся, да и говорить стал более свободно — что и надобно было князю.

— О школах? А что вы хотите узнать о школах, господин? О, эти школы... Это обучение... Да-да, бывает так, что учатся и дети бедняков — для этого лишь нужно отыскать богатого и влиятельного покровителя, какого-нибудь важного провинциального шэньши, или даже лучше — покровительницу, чаще всего ими становятся стареющие куртизанки. Да-да, так часто бывает! Я так на своей, к примеру, женился — и уже тридцать лет живём душа в душу! Да, так тоже бывает, и довольно часто. А бывает и совершенно наоборот. Знаете. Ещё бывает, в провинцию приходит разнарядка — направить нескольких юношей в обучение по курсу «способный подросток». И что тогда делать? Особенно, если такая бумага приходит, скажем, во время посевной или жатвы?

— Да, — лично разливая вино, усмехнулся наместник. — Что тогда делать? Ведь никто по доброй воле не отдаст хорошего работника.

— Конечно, не отдаст! — Чу Янь рассмеялся. — Я вижу, вы всё понимаете, господин. И тогда какой выход? А определить в учение какого-нибудь всем надоевшего глупца или лентяя, как провинциалы частенько и делают! Таким образом, лентяям — везёт. Если, правда, они не слишком тупы, хотя бывает всякое.

— Да, — Баурджин покачал головой. — Вот и этот крестьянский парень, которого вы мне предложили...

— Его предложил не я, господин. Школа!

— Впрочем, я и во втором пока не очень уверен, — князь отхлебнул из серебряного кубка, полюбовался, как играют на его гранях отблески горящих свечей. — Красиво как... Привозная вещь?

— Нет, наша. Работы мастера Кей Чжичи.

— Какай молодец этот мастер! — искренне восхитился нойон. — Право слово, молодец, вещица-то — ничуть не хуже сунских. А есть ещё такие мастера?

— Имеются, господин. И достаточно много.

— Вот это славно, славно, Чу Янь! — Баурджин расхохотался, и хотел было ещё что-то сказать, но в этот момент за дверями послышался шум. Кто-то что-то доказывал стоявшему на часах стражу.

— Что там такое, Чу Янь? Что, опять девочки пришли? Или — мальчики?

— Я пойду, погляжу, господин.

Быстро встав, мажордом скрылся за дверью.

— Беда, господин! — вернувшись, доложил он. — Недалеко от деревни Чэньбей ограблен торговый караван. Разбойники убили всех!