Я много слов в своей душе храню...Чжу Сян. Слова
Я жду всю жизнь, я верен их огню...(перевод Л. Черкасского)
Весна навалилась на город тёплым, пахнущим пряными травами, ветром, зелёной блестящей листвою, буйным цветом акаций и лип. Каждый день ярко светило солнце, и небо было безоблачным и голубым, а ночью — звёздным. Влюблённые парочки прогуливались по липовым аллеям близ самой крепости каждый вечер, и до поздней ночи заливисто пели соловьи.
Баурджин почти каждый вечер собирал у себя компании. Нет, не только, и не столько для пьянства, сколько для общения и скорейшего решения важнейших дел, которые наместнику казалось лучшим обсуждать именно так, в ближнем кругу, весьма частым гостем в котором стал и судебный чиновник Инь Шаньзей. А дела, честно сказать, двигались медленно — почти что никак. По указанию следователя его доверенный человек Кижи-Чинай несколько раз заговаривал об убитых рабочих с хозяином постоялого двора Шань Ю и обслугой. Не очень-то много удалось выяснить — лишь только то, что места для четырёх человек — ремонтников — были заранее оплачены каким-то неприметным господином, имени которого никто не запомнил. Установить сего господина — именно такую задачу и поставил теперь следователь Инь Шаньзей своему доверенному человеку, и задача сия, похоже, оказалась для того неподъёмной.
— Весна, — сидя на галерее в глубоком кресле, Баурджин отпил из широкой пиалы чай и, прикрыв глаза, посмотрел на редкие оранжевые облака, подсвеченные вечерним солнцем. — Скоро — вой уже сейчас — по шёлковому пути пойдёт множество караванов, куда больше, чем зимой. А банда жестоких разбойников так до сих пор и не найдена! — князь раздражённо поставил пиалу на переносной столик. — Что, плохо ищете?
Инь Шаньзей ничего не ответил, лишь опустил глаза — а что тут скажешь? Никаких новых жестоких убийств в последнее время не было — с одной стороны, хорошо, но с другой — совершенно не за что зацепиться. Подставной караван, отправленный в целях привлечения лиходеев, так никого и не привлёк и, судя по всему, спокойно проследовал до Турфана. А теперь вот должен был вернуться обратно.
— Вы хоть бы какие-нибудь товары с ним отправили, Инь, — с плохо скрытой издёвкой проговорил Баурджин. — Всё не зря б прогулялись ваши людишки.
— Я отправил, — чиновник машинально кивнул. — Горный хрусталь, чай, ткани. Невозможно же, чтобы караван — и вообще без товаров.
— Ну, значит, будете с прибылью, — князь еле-еле подавил раздражение, а потом спросил: — Может, дать вам ещё людей?
— У меня хватает своих, господин наместник.
— Хватает?! И чем же они занимаются, интересно?
— Ищут. И я не сомневаюсь — найдут.
— Найдут? Когда рак на горе свистнет? Долго, долго, Инь!
— Мои люди внедрились почти во все разбойничьи шайки, — негромко заметил чиновник. — Теперь остаётся только ждать.
— Ждать? Да сколько же можно ждать?! — взорвался нойон. — Работать, работать надо!
— Мы работаем, господин, — следователь с шумом глотнул из расписной пиалы давно уже остывший чай. — Я хотел бы поговорить с вашим секретарём Фанем.
Баурджин пожал плечами:
— Поговорить? О чём?
— Хочу попросить его составить подробнейший список всех дел, которые могло бы прервать неудавшееся покушение.
— Он уже рассказывал!
— Подробнейший, господин. Хочу проверить каждую мелочь.
— Проверяйте, коли заняться нечем, — махнул рукой князь. — Да, вот ещё я хотел вам поручить...
Баурджин кратко рассказал о претензиях Саня Канжу.
— Сильно там не напрягайтесь, пошлите какого-нибудь самого непутёвого молодца, для виду только. Найдутся у вас в ведомстве недотёпы?
— Полным полно, — хмуро кивнул Инь Шаньзей. — Вот недавно приняли на службу одного из глухой деревни...
Князь допил чай и, потянувшись, неожиданно спросил, прикрывая глаза рукой от сверкающего закатного солнца:
— А что значит — неприметный человек? Я имею в виду того, что заплатил за рабочих. Неприметный... Так что, бывает?
— Нет, конечно, — усмехнулся следователь. — Его просто никто как следует не рассматривал и не запомнил — ни к чему было, мало ли людей заранее резервируют места для своих знакомых и родственников. Впрочем, одна привязка есть...
— Привязка? — нойон живо повернулся к собеседнику. — Что ж вы о ней молчите, Инь?
— А пока нет результатов. Но привязка есть — видите ли, от того неприметного господина сильно пахло имбирём.
— Имбирём? — Баурджин хохотнул. — И что с того? От меня тоже так пахнет, когда имбирного пива напьюсь.
— Мы проверяем сейчас все корчмы, где варят такое пиво.
Наместник лишь махнул рукой — мол, проверяйте, посмотрим, что из всего этого выйдет.
На улице уже сгущались сумерки, и Баурджин милостиво разрешил гостю отправляться домой. А сам ещё долго сидел в кресле на галерее, наблюдая, как тонет за чернотой гор оранжевый шар солнца. И лишь только когда в чёрном ночном небе вспыхнули звёзды, а над крышей дворца повис рогатый мерцающий месяц, наместник отправился в опочивальню.
Ночью, нет, уже под утро, случилась гроза, и сверкающие синие молнии с грохотом рвали небо. А потом грянул дождь, проливной, могучий и сильный, его крупные капли стучали по крыше, словно пулемётные очереди.
Едва взошло солнце, гроза прекратилась, так же внезапно, как и началась. Чистый, вымытый ночным ливнем город вступал в новый день.
Князь едва успел умыться и принять лёгкий завтрак, как уже Чи Янь доложил о первых посетителях, точнее, о посетительницах:
— К вам бывшая наложница Сиань Цо, господин. Ныне — начальница отдела загородных дорог.
— А! — Баурджин улыбнулся. — Молодой специалист! Ну, пусть заходит.
Нойон даже не сразу узнал девушку, настолько та изменилась! Куда только делась обычная приниженность наложницы?! Куда пропал томный взгляд, грациозные кошачьи движенья, покорная и мягкая улыбка? Совсем другой человек стоял сейчас перед князем, если судить по внешнему виду. Совсем другая Сиань — уверенная в себе, строгая, с пронзительным взглядом чуть прищуренных глаз. Да и одета девушка была соответственно рангу — светло-зелёный, наглухо застегивающийся халат с узким шёлковым поясом, чёрная шапочка шэньши, на ногах — остроносые, испачканные глиной, сапожки. На плече — дорожная сумка из плотной ткани.
— Не смотрите на мою обувь, господин наместник, — перехватив взгляд нойона, улыбнулась Сиань Цо. — Дорожная грязь врезается намертво. Легче сменить сапоги, чем отчистить.
Князь поднял глаза:
— О, да ты прямо со стройки?! То есть я хотел сказать — с дороги.
— Да, оттуда, — устало кивнула девушка.
— Да ты садись, садись, Сиань, — поспешно предложил Баурджин. — Не стой, в ногах правды нет.
Благодарно кивнув, новоиспечённая чиновница, прежде чем сесть, вытащила из дорожной сумы несколько бумажных листков:
— Здесь списки людей, которых нужно немедленно отстранить от дел, — резко сказала она. — А лучше бы — и казнить самой страшной казнью!
— Казнить? — Баурджин с любопытством просмотрел список.
Дорожные мастера, подрядчики, даже землекопы...
— Это что, с одного только участка? — ужаснулся князь.
— Да, господин. И на других тоже картина не лучше. Думаю, если наказать этих — остальные будут куда осторожней.
Князь покачал головой:
— Постой, постой, Сиань! Так мы вообще без дорожников останемся, если сразу всех казнить. А воспитательную работу ты среди них провела?
— Какую работу? — не поняла девушка.
— Обычную. Ты им разъяснила ответственность, предупредила?
— Да что их предупреждать, господин! — не выдержав, бывшая наложница вскочила с кресла. — Там же гад на гаде! Казнить, только казнить, и самой лютой казнью.
— Да погоди ты казнить, — досадливо отмахнулся нойон. — Казнить — невелика хитрость. Ну, может, некоторых и казнить, самых отпетых. А с большинством-то работать надо, перевоспитывать!
— Перевоспитывать?!
— А ты как думала, душа моя?! С людьми работать — не только кнутом махать, нужен ещё и пряник. — Баурджин заглянул в список. — Вижу, среди работников много рабов...
— Да, — подтвердила Сиань. — Это преступники, осуждённые за разного рода мелкие прегрешения.
— Рабы не могут работать хорошо...
— Они и не работают!
— Значит, надо установить для них систему стимулов. Понимаешь, о чём я?
— Нет, — честно призналась девушка.
— Устроить так, чтоб от производительности труда и качества выполненной работы зависела вся их жизнь, и даже — будущее. Это не только рабов касается, но и всех остальных.
Юная начальница с удивлением покачала головой:
— Интересная идея, господин наместник. Стоит попробовать.
— Стоит её применить! Ну и разработать для начала — вот этим и займись, потом принесёшь мне на подпись.
— Хорошо, господин... А дорогами кто в это время заниматься будет?
— Ты, душа моя! — рассмеялся князь. — И тем, и другим займёшься, а, если понадобится, ещё и третьим. Что глазами хлопаешь? Думала — в сказку попала?!
— Думала, буду только обеспечивать надёжность и сроки, — честно призналась Сиань. — А тут вон ещё сколько всего!
— А уж взялась за гуж... Никто тебя, кстати, не гнал. Что, уже и на попятный?
— Нет, что вы, господин, — девушка упрямо покачала головой. — Я всё сделаю... Я их заставлю пере... перевоспитаться! И клянусь всему богами — дороги, выстроенные и отремонтированные под моим приглядом, будут стоять века!
— Вот это другой разговор! — искренне похвалил Баурджин. — А то заладила — казнить, казнить... Ничего не скажу, дорожное дело ты туго знаешь — теперь давай учись работать с людьми!
— Научусь, господин, — встав, девушка поклонилась.
— Ты где сейчас поселилась, Сиань? — неожиданно спросил нойон.
— Сняла целый этаж доходного дома у северной пагоды, — с мягкой улыбкой отозвалась Сиань Цо. — Там так уютно — галерея, обширный двор с садом. Внизу харчевня — вкусно готовят и варят замечательное имбирное пиво.
— Имбирное пиво? — настороженно переспросил князь. — Хотелось бы напроситься к тебе в гости, Сиань!
Девушка опустила глаза.
— Я и сама хотела пригласить... Но не осмеливалась.
Баурджин громко расхохотался:
— Не осмеливалась? А зря! Вот сегодня вечером и зайду.
— Я буду очень ждать, господин, — Сиань Цо скромно опустила ресницы.
О, пиво в харчевне доходного дома близ северной пагоды оказалось чудесным! Князь явился туда инкогнито, в скромном платье чиновника невеликого ранга, подчернив бороду и усы. В ожидании смотрительницы дорог, заказал лапши с жареной рыбой и пива. Чудесное, чудесное здесь оказалось пиво — густое, тягучее, жёлто-коричневое, словно янтарь. Имбирное!
— Вы всегда имбиря столько кладёте? — поинтересовался князь у хозяина — невысокого седобородого старичка, звали его, кажется, Ань Гань или что-то в этом роде.
— Вам не понравилось, господин? — старичок в ужасе закатил глаза.
— О, нет, наоборот — хочу заказать ещё пару кружек. Где-нибудь ещё варят имбирное?
— Да много где, — огорошил трактирщик. — Но, смею заверить, у меня — самое вкусное! Даже монахи из монастыря хвалят, а уж те выпивохи известные!
— Монахи? — Баурджин хмыкнул. — Им бы молиться, а не пиво хлестать.
— А они говорят — одно другому не мешает. Есть там несколько человек — особенных ценителей, так они на все свои праздники у меня пиво заказывают. Варю — чего там.
Князь растянул губы в улыбке:
— И мне ваше пиво очень, очень понравилось! Прекрасный, просто великолепный напиток.
— Спасибо за добрые слова, господин, — поклонился хозяин харчевни.
Коротая время за кружечкой пенного напитка, Баурджин не забывал внимательно посматривать по сторонам и в распахнутые настежь двери — хотелось самому первым заметить Сиань Цо и выйти ей навстречу. В харчевне постепенно становилось всё больше народу — все заходили люди солидные, степенные: торговцы, владельцы мастерских, подрядчики. Баурджин краем уха слышал их разговоры, не отмечая для себя лично ничего интересного. Вот зашли два монаха в оранжевых балахонах — одинаково бритоголовые, словно близнецы-братья — уселись в дальнем углу, дожидаясь, пока служитель принесёт долгожданное пиво. И в этот самый момент, сразу за монахами, в харчевню вошёл — нет, влетел! ворвался! — некий запыхавшийся субъект в халате с крупными заплатками на локтях. Запнулся за порог, растянулся во весь рост по полу, прямо под ногами служителя, несущего пиво монахам.
Служитель не удержал равновесия.
Полетели на пол увесистые глиняные кружки!
Бамм!!!
Ядерным взрывом разбросало по углам густую имбирную пену!
Незадачливый посетитель тут же вскочил на ноги... Господи! Свет ещё не видывал этакой смешной и глупой физиономии — круглое, чуть тронутое оспинами лицо с широким носом и щербатым ртом, дополняли красные оттопыренные уши и наивные, вылупившиеся на окружающих, глаза — типичное лицо этакого деревенского простофили, явившегося в город на заработки, но ничего не заработавшего, а лишь спустившего на городские соблазны последние, прихваченные с собой, деньги. А причёска, причёска-то! Раньше, ещё в хрущёвские времена, так стригли младших школьников и дошколят — лысая, почти наголо стриженая, башка, а на лбу — такая небольшая трогательная чёлочка.
Вскочив на ноги с самой глупейшей улыбкой, какую только можно было себе представить, простофиля поскользнулся на разбитом пиве и снова упал, да так неловко, что случайно зацепил локтем стоявшие на соседнем столе кружки — и те с грохотом повалились следом.
— Что?! Что это тут такое?! — подбежав, заволновался хозяин. — Эй, слуги, а ну держите его. Пусть заплатит за пиво и разбитые кружки!
— Я заплачу, заплачу, дядька! — ещё больше вылупив глаза, загундосил бедолага. — У меня ведь есть деньги — целых два цяня!
— Два цяня? — трактирщик Ань Гань воздел руки к небу. — Да одна кружка стоит четыре!
— А больше у меня нету.
Схватившись за край стола, лупоглазый попытался подняться... И конечно же опрокинул на себя стол со всем, что на нём было!
— О, Будда! Да видано ли где такое дело? — закричал хозяин корчмы. — Ты откуда ж такой взялся?
— Из деревни Фуньцзянь! — с гордостью отозвался простофиля. — Сейчас вот поднимусь и сполна расплачусь с тобой, дядька. Так и быть — отдам все свои деньги!
— Два цяня?!!!
— Так ведь нету больше! Ну, хочешь, ещё отдам пояс?
— Вот этот, верёвочный?
— Это добрая, крепкая верёвка, — похвалил лупоглазый. — У нас в деревне не один уж успел повеситься на этой верёвочке, пока я не прибрал её себе — чего ж добру пропадать? Теперь, трактирщик, уж, так и быть, она твоя!
— Можешь на ней тоже повеситься, — охотно съязвил кто-то. — За компанию с деревенскими.
— Сам вешайся на своей верёвке, лупоглазый! — рассвирепел Ань Гань. — А мне заплати за ущерб!
— Мы за него заплатим, старина! — утешил трактирщика какой-то высоченный мужик с длинной пегой бородой. — Вот тебе цяни. А он пусть нас повеселит — песню споёт какую-нибудь или стихи расскажет. Умеешь песни-то петь, парнище?
Бедолага важно кивнул:
— Умею! Ужас, как люблю даже. Только вот не дают.
А ведь он совсем ещё молодой, — отметил для себя Баурджин. Лет семнадцать-двадцать. Экая деревенщика! А ведь сейчас ещё и запоёт, пожалуй.
— Йи-и-и-эх! — набрав в грудь побольше воздуха, парень распахнул свой щербатый рот так широко, словно собрался проглотить всю харчевню вместе с находившимися в ней людьми. И затянул:
Баурджин — как и многие — поспешно заткнул уши: показалось, будто где-то рядом заорал что есть силы испуганный чем-то осёл.
— И не в лесу, а в саду, — скривившись, поправил пегобородый мужик. — Я эту песню знаю.
— Так я и пою — в саду! — парень развёл руками и пояснил. — В лесу, конечно, тоже, бывает, растут сливы, как им там не расти? Но эти сливы не те, что домашние, садовые. Они, знамо дело, кислее. А если уж кто собрался варить варенье, тот знает, садовая слива куда как лучше лесной, которая, сказать по правде, и вовсе никакая не слива, а терень.
Князь даже усмехнулся — вообще, этот пучеглазый парень рассуждал вполне логично, только вот явно не к месту.
— Нет, не надо нам больше песен, — поспешно замахал рукам трактирщик Ань Гань. — Лучше вот глотни-ка пивка! Я угощаю. Пей, пей... А то распугаешь мне своим пением всех посетителей.
— Благодарствую, — парень глотнул из кружки и поперхнулся. — Ну и пойло!
— Что б ты понимал! — снова рассердился Ань Гунь. — Это вкуснейшее имбирное пиво!
— А я вообще никакого пива не пью, — тут же огорошил его пучеглазый. — Горькое. Вот вино бывает и вкусное, а пиво... Горечь одна, что и сказать!
— Вот чучело! — трактирщик в сердцах всплеснул руками. — Ну, уж вина-то я тебе не налью, и не думай.
— А! — парень вдруг окинул его взглядом и заморгал. — Так ты, верно, хозяин этой харчевни?
— Верно подмечено! — тут же съязвили за соседним столом. — Молодец, деревенщина, — палец в рот не клади!
— Да, я вот, хозяин и есть, — со скорбным видом поклонился Ань Гань.
— Вот ты-то мне и нужен!
— Я тебе нужен?! Зачем?
— Вижу, тут у вас весело, — уселась за столик к нойону незаметно вошедшая Сиань Цо. — Песни поют, шутят.
— Да уж не скучно, — расхохотался князь. — Ты что такая замученная?
— Так работаю же, — девушка махнула рукой. — Вот так один раз неудачно пошутишь, и...
— Что, в самом деле, не нравится?
— Да нет, — Сиань Цо улыбнулась. — Просто привыкнуть надо. Может, всё-таки поднимемся ко мне, господин на...
— Тсс! — князь поспешно огляделся по сторонам. — Меня тут не знают.
— Ну, тогда пошли, господин... князь.
Расплатившись с хозяином харчевни, Баурджин следом за Сиано Цо вышел во внутренний дворик, усаженный цветущими яблонями. Пройдя по неширокой аллее, они поднялись на галерею, и уже оттуда очутились в арендованном девушкой жилище — необжитом, пустом и гулком, как своды пещеры.
— Извините, господин, — Сиань Цо сбросила плащ на узкое гостевое ложе. — Я ещё не навела здесь уют — некогда. А нанять слуг — пока нет денег, всё жалованье ушло на оплату жилья.
— Ай-ай, — шутливо посетовал князь. — Ах, как скверно-то!
— А вот в спальне у меня — более-менее, — девушка улыбнулась. — Я ведь там сплю.
«Интересно, с кем?» — хотел было спросить Баурджин, но вовремя удержался, посчитав сей вопрос чересчур пошлым.
— Проходите, господин наместник!
Сиань Цо уже сняла верхний халат, оставшись в нижнем одеянии из тонкого золотистого шёлка, тонкого почти до полупрозрачности, отнюдь не скрывавшего, а наоборот подчёркивающего соблазнительные изгибы тела, волнующую округлость груди с остро-торчащими сосками.
— Какое прекрасное платье, — подойдя ближе, князь положил ладонь на грудь девушки.
Сиань Цо встрепенулась и тут же застыла, давая возможность мужской руке проникнуть за отвороты одежды...
Почувствовав теплоту кожи, Баурджин несильно сдавил упругую грудь пальцами и прижал девчонку к себе. Та поддалась, легко и охотно и, обхватив шею князя руками, с жаром впилась в его губы. Быстро развязав пояс, нойон освободил девушку от одежды и восхищённо причмокнул:
— Красавица! Богиня!
Сиань Цо счастливо засмеялась — какой же девушке не приятна похвала?
— Позволь, я сама раздену тебя, господин...
Спальня оказалось вполне обжитой и уютной — но это князь разглядел уже позже, а пока все мысли и чувства его были поглощены прелестным юным созданьем. О, какое наслаждение и счастье гладить и обнимать это тело, целовать эти губы, глаза, грудь...
— Отойди! — вдруг прошептал князь.
— Что? — девушка вскинула брови.
— Хочу полюбоваться тобой. Встань... Подними руки... Богиня! Как есть богиня! А теперь иди же сюда.
— Иду...
А потом, когда после любовной неги расслабленно вздымалась грудь, Баурджин тихонько погладил наложницу по спине:
— Хочу спросить про твою прошлую жизнь, Сиань Цо.
Девушка грустно улыбнулась:
— Я ведь вам уже рассказывала... А сейчас вы спрашиваете вовсе не обо мне. Коварная Турчинай — вот кто вас по-настоящему волнует! — в голосе Сиань Цо явственно прозвучала обида. — Ведь так?
— С чего ты взяла? — притворно изумился наместник.
— Со всего... Ещё раз повторю — это злая, коварная и опасная женщина.
— Мне она такой вовсе не кажется.
— Вы — мужчина, и воспринимаете мир слишком просто. Да, Турчинай красива — но это красота кобры! Обаятельна — но это обаяние хищного зверя! Несомненно, умна — но это ум злобной волчицы, точнее — её коварство. О, эта женщина ничего не делает зря!
— Я давно не встречаюсь с ней, — соврал князь... впрочем, и не соврал — со дня их последней встречи прошло, наверное, уже пара недель, а то и того больше.
— Вы мне очень нравитесь, господин, — устремив взгляд куда-то вверх, неожиданно призналась Сиань Цо. — Но знаю, я для вас — лишь только игрушка.
— Почему же? — искренне изумился нойон. — Я чем-то когда-то обидел тебя, милая Сиань?
— Нет.
— Ну, так что же ты так говоришь?
— Просто... просто чувствую. Ладно, не будем об этом, — усевшись на ложе, девушка задумчиво наморщила лоб. Обернулась. — Я хотела о чём-то попросить вас, мой господин.
— Спрашивай.
— Господин... Даже не знаю, как сказать.
— Скажи как есть и ничего не придумывай.
— Как есть? — Сиань Цо улыбнулась как-то несмело, конфузливо. — Господин, не могли бы вы научить меня каким-нибудь мерзким ругательствам ?
— Чему?! — изумился князь. — Ругательствам? А зачем тебе это надо?
— Я работаю с людьми, господин. С простыми людьми. С мужчинами.
— А-а-а-а! — порывисто обняв девушку, Баурджин крепко поцеловал её в щёку. — Поня-а-а-атно! Хочешь таки перевоспитать трудовой коллектив? Отличная цель! А ругательства, значит — средство.
— Ну да. Ведь не собираюсь же я ругаться в постели!
— В постели? Интересная мысль...
Соскользнув с ложа, Сиань Цо быстро принесла откуда-то чернильницу, перо и бумагу:
— Ругайтесь, господин князь! А я буду записывать.
— Гмм... — Баурджин замялся. — Ты точно этого хочешь?
— Да! И именно от вас. Потому что я... потому что я доверяю вам, господин!
— Тогда зови меня на «ты». Просто — Бао Чжи, или князь.
— Князь, пожалуй, лучше... Ну же!
— Эх... — встав — ругаться лёжа показалось как-то уж совсем неприлично — князь накинул на плечи халат, запахнул полы, и, выставив вперёд ногу, выдал:
— Раскудрит твою так через коромысло, ититна мать, ядрёный корень...
Ну, и так далее, и тому подобное. Постепенно выложил всё, что знал — а знал Баурджин-Дубов немало, — начиная с босоного детства, проведённого в рабочих кварталах, и заканчивая армейскими буднями, где ненормативная лексика применялась, пожалуй, чаще, чем статьи устава гарнизонной и караульной службы.
— Не знаю, — подняв перо, весело улыбнулась Сиань. — Как изобразить «ядрёный корень» и «раскудрит твою так»? Я и иероглифов-то таких не ведаю.
— Я, можно подумать, ведаю, — хмыкнул наместник. — Ты уж какими-нибудь особыми для себя значками запиши.
— Попробую, куда деться? А что значит...
Девушка произнесла такое, от чего, пожалуй, свернулись бы в трубочку уши у целой дюжины извозчиков с парой боцманов парусного флота в придачу.
— Ну... — Баурджин даже покраснел, чего уже давно за собою не замечал. — Так даже и не объяснишь, сразу... Хорошо бы вина выпить!
— А у меня есть вино! Сейчас, принесу.
Залпом опростав три кружки, князь почувствовал себя куда смелее и обстоятельно, во всех подробностях объяснил бывшей наложнице — что к чему. К его удивлению, Сиань Цо выглядела не очень-то и сконфуженной, Вернее, совсем не сконфуженной, старательно, словно прилежная ученица, записывая на бумажный листок все труднопереводимые перлы.
— Ну как, успеваешь? — участливым тоном учительницы начальных классов справился Баурджин.
— Угу, — кивнула девчонка. — Давайте дальше, князь.
— Мы же договорились на «ты»!
— Ну тогда давай...
— Что — «давай»?
— А вот что!
Отбросив в сторону кисть, Сиань Цо царственным жестом сбросила с плеч накинутый было халат и, подойдя к князю, принялась с жаром целовать его в губы...
И снова ложе, и снова клубок переплетеных тел, и томное дыханье, и стоны... и биенье сердце в унисон.
А потом опять:
— «Еханый бабай» — что значит?
Наверное, часа через два, а может, и больше — кто тут считал эти часы — Баурджин понял, что выдохся. Нет, не в любовном смысле выдохся, а в том самом, ругательном. Ну, не шло больше ничего на ум, хоть ты тресни! Ни единого паскудного слова. Ну надо же...
— Ладно! — решив, что хватит, князь потёр руки. — Теперь будем тренироваться.
— Как тренироваться?
— А так... — прикрывшись покрывалом, наместник вытянулся на ложе, заложив за голову руки. — Давай-ка произнеси любую фразу...
— Да запросто! Вот, слушай... Еханый бабай, ядрёна корень, итит-на мать, так твою разэтак перетак и нараскоряк...
— Не, не, не, не! — разочарованно замахал руками Баурджин. — Это всё совсем не так говорится. Гораздо более веселее, на кураже! А ты мямлишь тут что-то, как, прости господи, последняя двоечница. Ну-ка, ещё разок... С чувством, с толком, с расстановкой... И чтоб глаза — главное дело — сверкали! А ну, сверкни глазом!
— Как?
— Как-как — нараскоряк! Сверкни, кому говорю! О! Получилось. Теперь сдвинь брови... Да не так, посуровей... О! Сплюнь через губу... Плюй, плюй, тренируйся. Трудно? Так уж конечно, нелегко, что поделать. Вот, если б у тебя хотя бы одного зуба не было — так бы слюной и цыкала, как блатные. О-о-о! Вот так хорошо! Молодец! Только совсем не обязательно было плевать на мой верхний халат.
— Я нечаянно.
— За нечаянно — бьют отчаянно! Это выражение тоже запомни, пригодится.
Наконец, раза с шестого, всё получилось, как надо! Баурджин даже сам такого не ожидал — Сиань Цо теперь ругалась не хуже какого-нибудь колхозного конюха... хотя, куда там конюху — намного, намного лучше!
— Одна-а-ако! — покачав головой, уважительно протянул князь. — Вот, теперь вижу — можно тебе доверить работу с простыми людьми. А то привыкла — сю-сб-сю — слушать тошно! Кстати, давно хотел спросить, не сочти за обиду — тебе хоть сколько лет?
— Шестнадцать... А, может, и все восемнадцать — кто их считал, мои годы?
Сиань Цо прижалась к нойону, словно требующая ласки кошка.
И опять! Одежду — в угол, покрывало — прочь, изгибы тел, тяжёлое дыханье, стоны...
— Соседи снизу, верное, подумают — здесь кого-то убили! — одеваясь, хохотнул Баурджин.
— Ты куда, мой князь?
— На улицу.
— Ах, уже покидаешь меня?
— А ты тоже не лежи — одевайся! Во-он я смотрю, на улице народ гуляет, словно праздник какой.
— Так ведь и праздник, — Сиань Цо проворно натянула одежду. — День рождения царевича Шакьямуни — Будды!
— Вот так да! — хлопнул в ладоши нойон. — Вот это опростоволосились — День рождения самого Будды, а мы с тобой трезвые, как детсадовцы в будний день! Пойдём, пойдём гулять, купим вина, повеселимся... заодно потренируемся на некоторых... гм-гм... прохожих.
— Как это — на прохожих?
— Увидишь! Ну, что ты там копаешься, душа моя?
— Сейчас иду. Только наложу помаду.
— Помаду она наложит...
Весь город горел разноцветными фонарями — красными, жёлтыми, синими. Всю ходили толпы празднично одетых людей, звенели колокольчики, слышались песни и смех. В саду, у харчевни, и по углам улиц играла весёлая музыка — лютни, бубны, флейты. Юные девушки кружись в танце, подняв к небу тонкие, украшенные браслетами, руки, пахло варёным рисом, сладостями, имбирным пивом — так вот в честь какого праздника трактирщик его наварил! Ну да, во дворце ведь тоже готовились, только одному Баурджину было не до того.
Князь и Сиань Цо, смеясь, купили у разносчика вина, выпили, и свернули на полутёмную улочку, освещаемую лишь отблесками праздничных фонарей да медно-золотистой луною.
— Ты спрячься во-он за теми деревьями, — Баурджин показал рукой. — А я тут, на скамеечке посижу, за акациями. Мало ли...
— А-а-а... А что мне там, за деревьями, делать?
— Ждать! Как свистну — выбегай, ну а потом — как учил. Поняла?
— Угу, — девушка вдруг засмеялась и послушно спряталась за деревьями.
А князь притаился на своей скамеечке, словно поджидающий добычу паук.
Первым появились какие-то два старика — их Баурджин пропустил, пожалел старость. Так же проигнорировал и подростков, почти детей — слишком уж молоды. А вот следующий — лопоухий парень с круглым лицом... Вон обернулся на свет... Ха! Да это же наш старый знакомый — деревенщина! Интересно, клюнет? Еле сдерживая смех, наместник тихонько свистнул.
Выбравшись из-за деревьев, Сиань Цо возникла на улице, словно привидение. Точнее — словно некое мимолётное видение, говоря словами поэта, гений, так сказать, чистой красоты. В приталенном нижнем халатике, с тонким серебристым поясом... у-у-у... Надо быть последним дураком. Чтобы пропустить такую девушку, и даже не попытаться познакомиться!
Вот и деревенский простофиля оказался вдруг не таким уж и простофилей — увидав светлое одеяние Сиань Цо. Е пушистые волосы, совсем потерял голову. Побежал, пару раз завалившись и едва не сбив со скамейки притаившегося в засаде Баурджина. О, да он ещё и пьян, собака!
— Девушка, девушка! Эй-эй! — простофиля быстро нагнал незнакомку, честно говоря, не особенно-то и спешившую. Пьяно улыбаясь, подхватил под руку:
— Хотите, я вам покажу крыску?
— Кого?
— Крыску... Вы не п-подумайте, я е в лавке купил, последние деньги отдал... Вот. Смотрите!
И тут раздался истошный девичий визг, такой, что Баурджин, уже даже не сдерживая хохот, всё же вынужден был вмешаться, грозно насупив брови:
— Это ты зачем к моей жене пристаёшь, прыщ?
— Я-а-а-а... — захлопал глазами парень. — Просто крыску хотел показать... вот...
— Катись со своей крыской, пока жив! Ишь, гад, ходит тут, промышляет. Пугает честных и порядочных женщин!
Бедолага поспешно убрался, лишь слышно было, как пищала поспешно сунутая за пазуху крыса. И откуда она и него, эта крыса? Учёная, что ли?
Где-то неподалёку вдруг послышался смех. Нехороший такой смех, глумливый, так смеются, когда и не смешно вовсе, а надо специально выказать некое веселье, покуражиться, меж собой и перед другими.
— Ой, какая девочка!
Ага! Вот она, компашка! Трое принаряженных гопников лет по двадцати — морды самоуверенные, наглые. Вполне подходящий объект для тренировки.
— Девушка, а что же вы здесь одна гуляете?
Сиань Цо, как и договаривались, поначалу не отвечала, шла себе, так, не очень быстро, вроде, как и в самом деле гуляла.
— Девушка, не хотите с нами прогуляться... Во-он до тех кустов, гы-гы-гы! А ведь придётся! А ну, стой, сука!
Один из гопников, понаглее и посильнее других, нагнав, грубо схватил девушку за руку. Сиань обернулась, прищурилась:
— Что, едрит твою мать, места на улице мало? А ну, канай свой дорогой, петух драный! А вы что зенки вылупил, так вас растак через коромысло, едрёна корень?!
И ещё дальше много чего сказала — всё так, как учил Баурджин: весело, нагло, куражисто!
Гопники озадаченно переглянулись.
— Во, бешеная! — шепнул один. — Пускай лучше своей дорогой чешет.
— Нет уж! — сплюнув, возразил самый нахальный. — Эта тварь нас оскорбила, а мы — в кусты?
— Сам ты тварь, ядрёный корень!
— Ах, тварь! — в бешенстве сжав кулак, гопник занёс руку для удара...
Руку тут же перехватил бесшумно вынырнувший из кустов князь. Перехватил, и, не говоря ни слова, с размаху заехал нахалу в рыло. А чего тут говорить-то, когда уже действовать надо?
Хрюкнув, словно свинья, нахал полетел в кусты. Баурджин, не теряя темпа, резко развернулся к остальным — если соперников больше, нужно только нападать! Оп! Сжав пальцу, выбросил руку вперёд — так резко, что не видно было кулака, как учила когда-то девушка-смерть Лэй, а уж она знала толк в боевых искусствах.
Ввухх!
Отлетел в противоположные кусты второй.
А третий вытащил нож!
— Ну, зачем же так-то? — нарочно зевнув — тем самым выказав полнейшее презрение — Баурджин посмотрел как бы сквозь врага. Такой взгляд помогает уловить малейшее движение врага. И князь уловил.
Когда гопник с криком выбросил вперёд кулак с зажатым ножом, Баурджин ловко уклонился и, перехватив руку врага, тихонько дёрнул... так, самую малость. Лишь помогая уже начатому движении. Что-то хрустнуло. Отлетел куда-то далеко нож. И дикий вопль ужаса и боли разорвал ночь!
— А-а-ай, у-у-уй! Руку сломали-и-и-и...
— А ну заткнись, — присев на корточки, коротко посоветовал князь. — Не то ещё получишь.
Всё произошло, наверное, в течение пары минут, а может, и того меньше.
— А что теперь? — Сиань Цо с искренним восхищением посмотрела на князя.
— Теперь? — тот ухмыльнулся и обернулся к нахалам. — Вот что, парни. Я вижу, вы не угомонились? Тогда, уж извините, придётся переломать вам ноги.
Он произнёс эту фразу тихо и буднично, так, что гопники — двое, явно имеющие намерения отомстить, озадаченно переглянулись.
А князь, дабы рассеять все их сомнения, встав в стойку журавля — одна приподнята, прижата к другой, правая рука — над головой, левая — прикрывает сердце — выдохнув, нанёс серию резких ударов в воздух. Потом холодно улыбнулся и посоветовал:
— Бегите, парни! Или — пеняйте на себя. Считаю до трёх; раз, два...
Гопники поспешно бросились прочь. Последним бежал тот, что рискнул выхватить против князя нож. Бежал, придерживая сломанную руку и громко стеная.
— Князь, ещё один! — криком предупредила Сиань. — Вон там, сзади.
Баурджин обернулся и принял боевую стойку...
Из-за деревьев, размахивая над головой увесистой кривой корягой, с воплями выскочил... давешний лупоглазый парень. Выскочил и, увидев нойона и девушку, остановился, удивлённо моргая:
— Ой. Кажется, тут кому-то нужна была помощь?