Не спится. Осень, что ли, будоражит?

Цю Цзинь. Осенней ночью

Удары в гонг считаю каждой стражи.

Ах, какой славный человек этот мастер Пу Линь, поистине славный! Как он приятен в общении — слова грубого не скажет, и речь его так плавна, так льётся, как, кажется, и птицы-то не поют. Бывает, иные говорят грубо, ругаются, хэкают, плюются, прямо-таки изрыгают из себя слова, кажется, и с большим трудом даже, а вот этот не таков — говорит мягко, красиво и всё время кланяется, улыбается, будто не сосед к нему заглянул на минуточку, а зашёл в гости самый лучший друг. Что ж, славный человек, славный...

Так ведь и господин Бао Чжи ничуть не менее учтив и приятен. Ах, ах, какой у вас цветник, уважаемый господин Пу Линь, это у вас что? Ах, розы... Надо же, розы. Не узнал! А почему они синие? Ах, особый сорт... Да вы просто волшебник, любезнейший Пу Линь, просто волшебник... А как мне понравился тот труд Сыма Цянь, что вы мне дали, редкостная по своей мудрости книга, а как написана! Ах, если бы все так писали, но, увы, увы, нет сегодня в людях прежнего благолепия, а ведь хотелось бы, хотелось бы узреть что-либо подобное... вот, как в общении с вами, глубокоуважаемый господин Пу Линь!

Стоявший в глубине двора, перед сложенной от ветра стеночкой, господин Пу Линь — каллиграф и собиратель старинных рукописей — даже и не пытался скрыть удовольствия. Ещё бы — не каждый день удаётся пообщаться с таким вежливейшим и приятнейшим во всех отношениях человеком, как этот господин Бао Чжи. Пусть он даже и варвар — наполовину тангут, — но тем похвальнее та страсть, с которой он пытается приобщиться к ханьской культуре. Ах, почаще бы встречались на жизненном пути подобные люди!

— Заходите-ка вечерком на чашку чая, господин Бао Чжи, — наконец пригласил каллиграф. — Посидим, посмотрим рукописи, картины. Похвастаюсь, у меня прекрасные свитки эпохи Цин — «горы и воды», «цветы и птицы». А какие стихи я вам прочту?! Ли Бо! У меня его — три книги. Вы любите Ли Бо?

Бао Чжи застыл, словно громом поражённый, и, картинно приложив руку к сердцу, воскликнул:

— Ли Бо! Люблю ли я Ли Бо?! Я просто обожаю Ли Бо, любезнейший господин Пу Линь.

громко продекламировал Бао Чжи, и сосед его, каллиграф Пу Линь, тотчас же подхватил тему:

Ах, поистине, какой славный человек этот господин Пу Линь!

— К сожалению, вынужден вас огорчить, любезнейший сосед. — Вздохнув, Бао Чжи грустно развёл руками. — Как раз сегодня вечером я приглашён на ужин к некоему господину Лу Синю, вы его, верно, знаете?

— Лу Синь, Лу Синь... — Каллиграф наморщил лоб. — Не тот ли это Лу Синь, что живёт у площади Тигра? Его дом покрыт зелёной черепицей, как и положено шэньши. Он, кажется, следит за чисткой городских уборных?

Бао Чжи кивнул:

— Да, он за этим следит. И ещё — за чистотой городских улиц в западном округе, за банями и за рынком. Ну, там есть такой небольшой...

— Знаю, знаю, — рассмеялся Пу Линь. — Там иногда продают неплохие вещи. Этот господин Лу Синь, кажется, весьма молод и большой модник?

Бао Чжи улыбнулся:

— О, да. Очень большой.

Соседи ещё немного поговорили, обсудили погоду, виды на урожай и последние городские новости, а засим и расстались, уговорившись обязательно встретиться завтра.

Бао Чжи — Баурджин, кто же ещё-то? — зашёл на минутку в свой дом — переодеться и взять зонтик от солнца. Старый слуга, откликавшийся на простое имя Лао — «старик», деловито шаркал метлою по небольшому, вымощенному аккуратными каменными плитками дворику. При виде хозяина старик улыбнулся и, прервав работу, почтительно поклонился:

— Как господин Пу Линь? Вы ведь с ним разговаривали?

Не в меру любопытный старик был этот Лао. Впрочем, его выбрал сам Баурджин, по совету того же Пу Линя, а потому в какой-то степени Лао не стоило особо подозревать. Слишком уж сложно было бы внедрить старика в качестве соглядатая, тем более через соседа. А то, что соседом Бао Чжи окажется каллиграф Пу Линь, никто предвидеть не мог — высокоранговый шэньши Цзяо Ли предложил несчастному беженцу на выбор целых три дома из числа выморочного имущества. Баурджин тщательно осмотрел все три и выбрал этот, располагавшийся на тихой улочке в восточной части города — четверти Синего дракона. Оттого и крыши домов здесь были покрыты черепицей синего цвета, так же как и башни на городских стенах. Кто победнее — но в этом районе таких жило мало, — использовали коричневую или тёмно-красную черепицу, чиновники высокого ранга — ярко-зелёную (такой цвет только им разрешался), ну а кровля императорского дворца, располагавшегося в центре, по традиции, блестела золотисто-жёлтым. Формальности, связанные со вступлением во владение домом, уладились очень быстро и без всяких препон — ещё бы, все, кому нужно было, уже знали, что беженцу из Си-Ся покровительствует сам господин Цзяо Ли, градоначальник. Хм, ещё бы не покровительствовать — ведь как ни крути, а вышло так, что во время нападения разбойников Пограничья господин Цзяо Ли продемонстрировал и храбрость, и недюжинную смекалку, и широту души, о чём при каждом удобном случае без устали твердил Бао Чжи. И добровольные осведомители передавали высокопоставленному шэньши все его рассказы, к вящему удовольствию чиновника. Баурджин всё рассчитал чётко, вынудив Цзяо Ли оказать ему помощь, подстрелить куропатку — в общем, представил его своим спасителем. Всё это чрезвычайно льстило шэньши, быстро уверовавшему в собственные добродетели — храбрость, душевность, смекалку. Да как же не уверовать, когда всё так и было?! Правда, благодаря тонкому расчёту Баурджина и помощи его соратников всё получилось, как и было задумано. И конечно же, господин Цзяо всячески покровительствовал беженцу, человеку, которого он «спас» от смерти, чем и гордился. К тому же Бао Чжи что-то говорил об основании торгового дома...

— Что наденете в гости, мой господин? — оставляя метлу, поинтересовался слуга.

Баурджин ухмыльнулся:

— А что б ты посоветовал, Лао?

Старик задумался.

— Ну, наверное, тот длинный халат синего шёлка, с драконами. Да, это очень приличная вещь. И к нему — чёрные штаны, которые как раз сейчас на вас. И деревянные лаковые туфли с обмотками из белого шёлка.

— А так здесь носят?

— Уверяю вас — это будет очень приличный вид.

— Ну что же. — Баурджин махнул рукой и вошёл в дом.

Старый слуга проворно поспешил следом — помочь господину одеться.

Выбранный Баурджином дом представлял собою традиционное китайское строение городского типа. Во дворе — сарай-дровяник и большая бочка — для летних купаний, сам дом — небольшой, из пяти комнат, одна из которых предназначалась для прислуги. Он оказался очень уютным и удобным для жизни: приёмная, спальня, столовая — всему нашлось место. Сейчас, осенью, дни всё ещё стояли жаркие, а вот ночами иногда шли холодные ливни — в такое время Лао растапливал печь и горячий воздух, проходя под лежанками-канами, быстро нагревал помещения. Деревянные части дома — опорные балки, стропила и прочее — были покрыты красным лаком с написанными поверху иероглифами — пожеланиями удачи и счастья. Хороший был дом.

Одевшись как подобает, Баурджин оставил слугу наводить порядок и, выйдя со двора, направился по узенькой улочке к центру города, туда, где золотились крыши императорского дворца. Ляоян — Восточная столица — имел планировку типичного китайского города: административные здания, дворцы чиновников и знати. Храмы располагались по северо-южной оси — Красной птицы и Чёрной черепахи. Так, соответственно, именовались и районы. Восточной же четверти города покровительствовал Синий дракон, а западной — Белый тигр.

Жёлтое солнце, уже перевалившее за полдень, отражалось в сверкающих карнизах дворцов и пагод. Чистенькие белёные домики, разноцветные крыши, желтовато-белые окна из плотной промасленной бумаги — всё это придавало городу некое очарование и было весьма приятно взгляду. Вдоль улиц росли тополя и ивы, кое-где на площадях даже попадались дубы и кряжистые корявые сосны. Повсюду было много народу — уличные торговцы, носильщики, слуги, да и так — праздные зеваки, вышедшие на ежедневную прогулку. И чем ближе к вечеру, тем зевак становилось больше. Как Баурджин заметил, чиновники и знать пешком почти не ходили, передвигались в узорчатых паланкинах, цвет и качество которых ранжировались в соответствии с занимаемой должностью, либо — что случалось гораздо реже — скакали верхом или ехали в одноколках. Подобную повозку, конечно же, нужно было бы приобрести, не столько для удобства, сколько ради престижа. Это сейчас Бао Чжи — беженец, а когда откроет торговый дом? Уж тогда-то пешком не походишь.

Рассуждая таким образом, Баурджин неспешно миновал центральные кварталы, полюбовался по дороге императорским дворцом с многоярусными ступенчатыми карнизами, покрытыми позолотой и синей глазурованной плиткой, изогнутыми золотисто-жёлтыми крышами, украшенными скульптурными изображениями птиц и драконов. Медленно наплывавший на город вечер казался удивительно нежным и тёплым, с прозрачным тёмно-голубым небом, оранжевым солнцем, садящимся за дальние сопки, с ярко-синими крышами крепостных башен. На площадях играли уличные музыканты — флейта, колокольчики, бубен и ещё что-то вроде небольшой арфы. Пахло перезревшими яблоками и свежевыловленной рыбой. Рыбу промышляли в реке Ляохэ и дальше, в море. Из открытых дверей многочисленных харчевен и лавок доносился запах приготовленного с пряностями риса. Баурджин хотел было купить пару рисовых пирожков у уличных торговцев, да передумал, даже вопреки пословице о том, что в гости сытыми ходят.

С чиновником средней руки Лу Синем Баурджин свёл знакомство буквально в первые же дни через, естественно, господина Цзяо Ли. Лу Синь — ещё довольно молодой человек, от силы лет тридцати, — по словам господина Цзяо, пользовался репутацией человека, который знал всё про всех и каждого и которого знали все, ну, или почти все. Господин Цзяо какое-то время жил в Ляояне и раньше — и в этом отношении его словам можно было доверять. Лу Синь отнёсся к новому знакомому весьма радушно, что, конечно же, объяснялось отнюдь не общественным положением Баурджина, а покровительством Цзяо Ли. Уж само собой, Баурджин не замедлил расписать в наилучшем свете все «подвиги» последнего, к чему, собственно, Цзяо Ли и стремился. И вот теперь «бедный беженец из Си-Ся» удостоился чести быть приглашённым на ужин. Баурджин знал уже, что в доме Лу Синя собирается, скажем так, весьма интересное общество — молодые амбициозные чиновники, военные, бывают даже младшие члены императорского дома. Такой возможностью обязательно следовало воспользоваться, и не только для того, чтобы завести самые разнообразные знакомства, но и просто чтобы присмотреться к жизни молодой цзиньской элиты, уловить образ её мыслей.

Самолично вышедший во двор господин Лу Синь — длинноволосый, с модным шиньоном на голове и слегка небритый, одетый в небрежно запахнутый дорогой халат тёмно-красного шёлка, — отнюдь не производил впечатление благообразного и законопослушнейшего шэньши, скорей уж напоминал какого-нибудь Че Гевару, или Сьенфуэгоса, или какое-нибудь другое «мачете разгневанной Кубы», как пелось в одной популярной в шестидесятые годы песне. Непокорную шевелюру чиновника придерживала широкая повязка из нежно-зелёного шёлка, узкие тёмные глаза блестели: наверняка выпил уже, не дожидаясь, пока заявятся гости.

Проворный молодой слуга, почтительно поклонившись Баурджину, принял от него зонт. Господин Лу Синь, надо сказать, жил в богатых хоромах под зелёной крышей, хотя, наверное, ему ещё такой и не полагалось по рангу. В переводе на понятный язык, он занимал должность начальника коммунального хозяйства одного из городских районов. И тем не менее крыша была зелёной. То ли это так выпендривался, то ли чжурчжэни ещё не дошли до совсем уж мелочной регламентации жизни, как их южные соседи, сунцы.

— А, любезнейший господин Бао Чжи! — радушно заулыбался хозяин. — Прошу, прошу, у нас тут уже собрался кое-кто...

Вслед за хозяином Баурджин вошёл в просторную залу, располагавшуюся в средней части дома... или, лучше сказать, небольшого дворца. За невысоким столом, с удобством развалившись на широких, устланных разноцветными циновками лавках-канах, вкушали вино четверо молодых людей весьма богемного вида — все длинноволосые, с бородками а-ля Чехов или Генрих Наваррский, в длинных — по моде — халатах самых неожиданных расцветок: от карминно-красного до ядовито-зелёного и канареечно-жёлтого. Один, обликом напоминавший врага народа Троцкого, только что без пенсне, имел при себе флейту, а его сосед с лихо закрученными совсем по-гусарски усами — саблю! И, на опытный взгляд Баурджина, сабля была тяжёлая, боевая, отнюдь не для красоты нацепленная.

— Знакомьтесь, — усадив нового гостя, улыбнулся Лу Синь. — Это — деловой человек, основатель торгового дома — господин Бао Чжи, друг известного нам своей щедростью господина Цзяо.

При имени Цзяо Ли многие из сидящих скривились. Велев слугам наполнить кубки, хозяин представил всех Баурджину. Того, что с флейтой, похожего на Троцкого, звали Юань Чэ. Он, как легко было догадаться, являлся поэтом и музыкантом. Естественно — из хорошей семьи, а потому — вхож в лучшие дома Ляояна. Сильно напоминавший Генриха Наваррского молодой человек оказался сыном какого-то важного императорского чиновника, «Чехов» — его сводным братом, ну а тот, что при сабле, — тысячником с северной границы. Чин его Баурджин для себя определил как капитанский. Не великий, но и не малый. Судя по усам, этот человек явно жаждал большего, нежели командовать дальним гарнизоном в позабытой всеми богами крепости. Звали «капитана» Елюй Люге. Имя несколько странноватое для ханьца или чжурчжэня, Баурджин это для себя отметил, но спрашивать, естественно, ничего не стал, понадеявшись на завтрашнюю встречу с каллиграфом. Уж тот-то наверняка растолкует, что к чему.

Выпили, как водится, сначала — за здоровье императора и всех членов его многочисленной семьи, потом налили ещё по одной. А дальше уж пошла беседа, во время которой Баурджин старался меньше говорить и больше слушать. Если же и открывал рот, так только затем, чтобы произнести какую-нибудь шутку или очередной тост — не хотелось, знаете ли, при первой же встрече выглядеть бирюком, а болтать пока не следовало. Совсем отмолчаться не удалось — гости набросились с расспросами. Любопытно им было, как там живут люди в Си-Ся? Как развлекаются, как воюют и прочее. Баурджин отвечал осторожно, стараясь не вдаваться в подробности. Ещё слава богу, что изо всей компании, похоже, никто не был в той стороне, стало быть, и не могло найтись общих знакомых или тех людей, коих все в городе знают, а вот Баурджин...

И как-то так вышло, вроде бы само собою, что беседа плавно перетекла на войны — на те, которые когда-то были, на те, которые уже шли, ну, и на те, что ещё будут. Такова уж человеческая натура, никак без войны не может. Да и выдавалось ли хоть когда-нибудь на земле такое время, чтобы не было ни одной войны, даже самой маленькой, завалящей?

Вот по этому вопросу и поспорили. «Капитан» Елюй Люге, азартно подкручивая усы, утверждал, что войны всегда были и всегда будут, с ним соглашался поэт Юань Чэ, а вот хозяин дома и сводные братья были категорически против.

— А вы как считаете, уважаемый? — обратился к Баурджину Лу Синь.

Гость лишь развёл руками:

— Где мне, бедному торговцу, разбираться в военных вопросах? Ведь война, я так думаю, не менее сложное дело, чем торговля, ведь так?

— Конечно так, господин Бао! — Тысячник каким-то образом почуял в этих словах неявно высказанную поддержку. — Даже по-другому я бы сказал: война куда более сложна, чем торговля, вот и великий Сунь Цзы писал...

— Ой, ладно, ладно, будет тебе, Елюй! — со смехом замахал руками хозяин дома и, повернув голову, подмигнул Баурджину. — Ведь наш друг с Пограничья будет сыпать цитатами до тех пор, пока совсем не опьянеет, как уже было в прошлый его приезд. Ещё и стратагемы вспомнит...

— Кстати, насчёт стратигем! — к явному неудовольствию Лу Синя, громко произнёс тысячник. — Великий Сунь Цзы в числе прочих стратигем называл следующие: скрывать за улыбкой кинжал, бить по траве, чтобы спугнуть змею, ловить рыбу в мутной воде, заманить на крышу и убрать лестницу...

По знаку хозяина расторопный слуга, уже в который раз за сегодняшний вечер, доверху наполнил кубки. Выпили за дружбу, потом — как-то так незаметно — за любовь. И вот после этого решили позвать женщин из ближайшего весёлого дома.

— Я знаю одно недавно открывшееся заведение недалеко от западных ворот, — похвастался поэт. — Там не девушки, а благоухающие розы.

— Розы, говоришь? — недоверчиво прищурился Лу Синь. — У западных ворот? Не то ли заведение ты имеешь в виду, друг мой, коим владеет тётушка И Сунь?

— Да, — с некоторым удивлением согласился поэт. — Именно тётушка И им и владеет. А ты что, Лу Синь, уже там побывал? Да... и вот ещё что, я всё хотел спросить тебя: где ж твоя жена и дети? Что-то их сегодня и не видать, и не слыхать. Обычно, я заметил, бывает иначе.

— Они в гостях, — скромно заметил чиновник. — С оказией поехали в Кайфын, навестить родственников. О, моя жена из благородной семьи...

— Да мы знаем, знаем, Лу Синь, — рассмеялся один из братьев, тот, что походил на Генриха Наваррского. Рассмеялся и тут же подначил: — Что ж ты сам-то с ними не поехал?

— Шутишь! — притворно вздохнул чиновник. — Без меня весь город встанет! Кто будет следить за чистотой, поддерживать порядок в банях и гм-гм... известных домах? Да, наконец, следить за чисткой уборных? Я знаю, вы над этим смеётесь, а я так считаю: городские уборные — это, пожалуй, самое важное дело, ничуть не менее важное, чем состояние крепостных стен или колодцев. Чуть недосмотрел — и пожалуйста вам, болезни и мор. А кто за всё отвечает? Я, скромный шэньши Лу Синь. Попробуй тут уехать... Работаю, можно сказать, не покладая рук своих, без отдыха и даже почти без сна.

При этих словах Баурджин не выдержал и усмехнулся, представив себе франта Лу Синя в качестве орудующего лопатой золотаря. Экстравагантное было бы зрелище!

Чиновник тут же повернулся к нойону:

— Вы что-то хотели сказать, уважаемый Бао?

— Гм... Нет, не сказать — выпить.

— Ах, у вас тост?! Просим, просим...

— Ну... — Поднявшись на ноги, Баурджин произнёс классическую фразу: — Пью за ваше коммунальное хозяйство!

— За что, за что? — не понял Лу Синь.

— За всё то, уважаемый шэньши, что вы только что с таким знанием дела перечислили: за колодцы, за бани, за весёлые дома, за выгребные ямы, наконец! Чтоб их почаще чистили.

— Не «почаще», — наставительно заметил чиновник, — а в соответствии с установленным регламентом.

— Ах, ну да, ну да — в соответствии...

До девок так в этот вечер и не дошло — уж слишком много было выпито, да и гости все — окромя поэта — были людьми женатыми. Хотя, впрочем, как заметил Баурджин, сдерживало их вовсе не это, а некое эстетство. Не принято было в их кругу смешивать разные удовольствия — и вино, и дружескую беседу, и весёлых девок. С девками уж лучше по одному, чего их грести кучей? А потому, вместо охаживания непотребных девок, на прощанье, по традиции, читали друг другу стихи. На этот раз — Ду Фу. «Песнь о боевых колесницах» — именно с неё и начал тысячник Елюй Люге. Баурджин сию песню тоже знал — выучил когда-то, ещё стараниями не к ночи будь помянутой Мэй Цзы.

Для возвращения гостей по домам (а кое-кому — в казармы) Лу Синь любезнейше предоставил собственную коляску с кучером, важным, как чиновник самого высокого ранга. Поэт Юань Чэ и братья жили не так далеко, близ императорского дворца, а вот Елюй Люге и Баурджин проследовали на другой конец города — в восточный округ, четверть Синего дракона. По пути читали стихи и, пугая припозднившихся прохожих, орали песни. Нарвались на стражников, те преградили путь, выставив клевцы-копья, но, узнав кучера, почтительно расступились. Видать, уважали в городе главу коммунальной службы! Ну ещё бы — попробуйте-ка пожить без дорог, колодцев и уборных. Да и без бань с весёлыми домами тоже!

По пути разговорились, так, ни о чём, как болтают едва знакомые люди. Однако, уже когда подъезжали к казармам, нашли общее увлечение — старинные книги. Не древние, а именно старинные — написанные, точнее, отпечатанные с деревянных досок сто, двести лет назад, а уж никак не тысячу. И — не южные! Бравый тысячник несколько раз подчеркнул, что сунские, то есть южнокитайские летописи, ему ничуточку не интересны.

— Вы же торговец, Бао? — прощаясь, вкрадчиво улыбнулся Елюй Люге. — Вот и подобрали бы для меня что-нибудь. Мало ли, вдруг что попадётся? Мне, знаете ли, в моей крепости всё равно нечем заняться. Скукота, хоть бы монголы скорей припожаловали, что ли!

— Тьфу ты, тьфу!

— Шучу! Так как, если будет возможность, вспомните мою просьбу?

— Обязательно! — Баурджин вовсе не шутил. — Скажите только, где вас найти?

— А здесь же, в казармах, — тысячник махнул рукой. — Я пробуду в городе ещё с неделю по всякого рода интендантским делам. Заходите ближе к вечеру, спросите меня. Посидим. Увы... — Глаза воина вдруг затуманились. — В иные времена я пригласил бы вас... Пригласил бы вас к одной женщине, готовой ради меня на всё... Увы. Не сейчас! Так что заглядывайте в казармы!

— Обязательно, — клятвенно заверил князь. — Как говорится — как только, так сразу. Рад был знакомству.

— Я тоже. — Елюй Люге расхохотался. — Не часто встретишь столь образованного торговца. Тем более — из Си-Ся!

На сём и простились. Важный, как высокий чиновник, кучер без помех домчал Баурджина до самого дома, и, выбираясь из экипажа, князь с удовлетворением отметил любопытные взгляды соседей. Кто-то смотрел из-за ограды, кто-то приоткрыл ворота, а кое-кто чуть было не свернул шею. Ну, пусть смотрят, пусть видят — на чьей коляске приехал из гостей несчастный беженец Бао Чжи!

— Эй, Лао! — войдя во двор, громко позвал нойон. — Ты где там, старик?

— Здесь, мой господин! — Слуга шустро выбежал из своей комнаты. — Чего изволите?

— Приготовь мне на ночь воды. Один... нет, лучше два кувшина.

Баурджин вошёл в прихожую и недоумённо застыл, увидев перед собой упавших на колени людей, точнее, подростков — мальчика и девочку.

— Эт-то ещё кто такие?

— Мы твои слуги, господин! — подняв личико, пояснила девчонка.

— Так у меня уже есть слуга!

— А мы — подарок от господина Цзяо Ли!

— Ах, вот оно что... — Баурджин задумчиво взъерошил затылок. Толстяк-чиновник оказался вовсе не так глуп, как его описывали, — с опозданием, правда, но всё ж таки приставил соглядатаев. Что ж, следовало ожидать, странно было бы, если б не приставил.

— Ну, вот что, подарки, — немного подумав, усмехнулся князь. — Идите пока спать, вот хоть в гостевой комнате... Ну а завтра... Завтра решу, к какому вас делу приставить. Указание ясно?

— Да, господин, — хором откликнулись слуги.

— Ну, вот и славненько. — Довольно улыбнувшись, Баурджин потянулся и наконец-то отправился спать. Да и пора уже было.

Утро выдалось чудесное, с солнечной прозрачной дымкой и чистым голубым небом, по которому лениво плыли сахарно-белые облака. Баурджин проснулся рано, впрочем, здесь все так просыпались — можно сказать, с первыми лучами солнца. Услыхав за комнатной перегородкой чьё-то шушуканье, удивлённо спросил:

— Дао, кто это там у нас?

— Это мы, господин! — вместо старика хором отозвались молодые голоса. — Ваши новые слуги.

— А, подарки, — вспомнил нойон. — Ну, заходите по очереди. Посмотрим, что с вами делать.

Первым вошёл юноша: на вид лет четырнадцати, смазливый и весь какой-то гладкий, прилизанный, больше напоминающий красивую девочку, одетый в короткий нежно-зелёный халат и тонкие шёлковые штаны-ноговицы.

— Ну? — Оглядев его, Баурджин ухмыльнулся. — Как тебя зовут и что ты умеешь делать?

— Меня зовут Чен, господин, — почтительно поклонился парень. — И я — очень хороший любовник!

Баурджин даже не успел осмыслить его слова, как Чен, быстро скинув халат и ноговицы, забрался к нему в постель:

— О, мой господин, я доставлю вам неисчислимые наслаждения!

— А ну, кыш отсюда! — Нойон живо согнал на пол непрошеного гостя. — Сейчас живо велю тебя высечь!

— Почему, мой господин? — Парень, похоже, недоумевал вполне искренне. — Чем я вас прогневал? Или, может быть, я некрасив? Я вам не нравлюсь? О, горе мне, горе!

Уткнувшись лицом в ладони, Чен совершенно по-девичьи зарыдал.

— Так... Прекратить истерику! — живо распорядился князь. Он, конечно, был наслышан о довольно экзотических обычаях ханьцев, но вот, столкнувшись с одним из них, несколько даже опешил. И похоже, совершенно зря разозлился. Ну, не виноват парень — такое уж у него предназначенье, так сказать — специализация.

— Я говорю — перестань реветь.

Чен послушно замолк и теперь лишь всхлипывал, не отводя от хозяина по-собачьи преданного взгляда. И что ж теперь делать с этим парнем? Возвратить обратно? Некрасиво получится... Использовать по назначению? Тьфу-тьфу-тьфу, не до такой степени ещё разложился армейский генерал Дубов. А если не использовать, так надо как-то это мотивировать — иначе даже такой тупень, как господин Цзяо Ли, тут же заподозрит неладное. Как же: все чиновники и знать подобными мальчиками пользуются, а Бао Чжи...

— Видишь ли, Чен... — осторожно начал нойон, — я ведь не ханец, тангут, и некоторые ваши обычаи, гм...

— Так господин Цзяо для того меня и выбрал, — явно обрадовался парень. — Чтобы научить вас всем нашим обычаям: принятому в обществе поведению, танцам, изящным жестам...

— О, без всякого сомнения, это необходимейшие вещи. — Баурджин одобрительно кивнул. — Вот и будешь учить... когда придёт время. Пока же — ступай. Да, и позови ту девушку...

— Лэй?

— Ах, её так зовут?

— Позову, мой господин!

Бросив на Баурджина умильный взгляд, Чен опустил ресницы и бесшумно выскользнул из опочивальни.

И тут же на пороге возникла девушка. Именно возникла, словно привидение, — только что её не было, и — вот она. Невысокая, стройная, лёгонькая, с карими, вытянутыми и блестящими, словно у газели, глазами, она в первый момент показалась князю дурнушкой, может быть, из-за того, что прямые чёрные волосы её свисали просто, безо всякой укладки, да и движения были, что и говорить, угловаты и даже резки. А взгляд — острый, внимательный, совсем не девичий. Нехороший взгляд.

Выйдя на середину комнаты, девушка поклонилась:

— Меня зовут Лэй, господин.

— Хорошо, Лэй. — Баурджин жестом показал на циновку. — Садись и расскажи о себе.

Девушка села — быстро, по-мужски, ничуть не жеманясь.

— Я не приучена много и красиво говорить, господин. Лучше вы задавайте вопросы.

— Вот как? — хмыкнул нойон. — Тогда скажи, к чему ж ты приучена?

— Сказать? — Девчонка оживилась. — А можно, я это покажу?

Баурджин, смеясь, махнул рукой:

— Ну, покажи, покажи. Что уж с тобой де...

Он не закончил фразу — настолько неожиданно девчонка вдруг взвилась к потолку. Ракетой! А дальше последовал целый каскад кувырков, растяжек и быстрых, неуловимых глазом движений. Ни секунды не оставаясь на месте, Лэй крутилась, словно волчок, нанося невидимым врагам резкие удары ногами, сжатыми кулаками и просто согнутыми, словно когти, пальцами.

— Поясни, поясни, что ты делаешь! — опомнился князь.

— Этот удар называется «коготь тигра», мой господин! — охотно откликнулась Лэй. — Его назначение — вырвать челюсть врага. Вот посмотрите, как...

Резкий выдох. Прыжок. И снова — неуловимое глазом движение...

— А вот этот — «запах лотоса»! Его хорошо наносить, внезапно подобравшись сзади, — сразу ломается шея.

А потом был ещё и «посох монаха», и «хвост обезьяны», и «взмах крыла птицы»... и много ещё всего прочего было. А как изменилась Лэй — прямо расцвела, превратившись из невзрачной куколки в роскошную красавицу бабочку. Щёки её порозовели, глаза округлились, а движения стали настолько изящны и грациозны, что невольно наводили на мысль о примах знаменитого советского балета.

— Ну, молоде-е-ец, — только и смог вымолвить Баурджин. — И долго ты всему этому училась?

— Долго, мой господин, — скромно потупив глаза, призналась девушка. — Я буду твоим телохранителем, и ни один враг, никогда не сможет причинить тебе никакого вреда!

— А лет тебе сколько?

Лэй улыбнулась:

— Не знаю, мой господин. Может быть, пятнадцать, а может, и все восемнадцать. Да так ли уж это важно?

— В общем-то неважно — согласно кивнул Баурджин. — Надеюсь, со временем ты покажешь мне кое-какие приёмы?

— О, с большим удовольствием, мой господин! Смотрите, но не требуйте научить — я не Мастер. А ещё я умею метать ножи и хорошо стреляю из лука.

— А как насчёт сабли?

— Не очень. — Девушка смущённо потупилась. — Хорошие сабли у нас довольно редки. Да и тяжеловаты они для меня. Куда лучше — «коготь тигра» или «запах лотоса».

— Да уж, да уж, — не смог сдержать смех нойон. — Ну, ступай пока, Лэй, ступай... Да, постой-ка! Что же, ты теперь всегда будешь меня сопровождать?

— Днём — как вы прикажете, а ночью — всегда. Очень уж у нас неспокойно.

В отличие от мальчика, девушка Баурджину понравилась, правда, отнюдь не в том смысле, в каком обычно идёт речь о женщинах. Сопровождать ночью? Ну-ну, посмотрим....

К чаю в доме каллиграфа Пу Линя подавали изящные пирожные, выпеченные в форме диковинных зверей и цветов. На вкус, правда, пирожные были так себе и больше напоминали не до конца пропечённый крахмал, из которого, собственно, и состояли. Зато чай оказался выше всяких похвал — насыщенный, ароматный, тягучий, он не только прекрасно утолял жажду, но и доставлял некое эстетическое наслаждение.

Неслышно ступая, вышколенный слуга расставлял на низеньком столике фарфоровые сунские чашечки с тонкими полупрозрачными стенками, украшенные золотистым узором. В саду, где, под оранжевым балдахином, и происходило действо, пели птицы. Не дикие, а домашние, в развешанных на деревьях золочёных клетках. Соловьи, канарейки, малиновки, даже, кажется, зяблик или жаворонок — Баурджин не стал спрашивать. В конце концов, не птичек слушать сюда явился и даже не чай пить. Вернее — не только чай пить. Исподволь, незаметно, перевёл беседу на ханьские имена — ему, мол, самому очень они нравятся, красивые и благозвучные. Каллиграф в ответ довольно кивал, соглашался — ну ещё бы! Вот только надобно отличать истинно ханьские имена от занесённых чжурчжэньских.

— Да уж, — аккуратно поставив на столик чашечку, улыбнулся гость. — Вот имя Елюй — точно чжурчжэньское, я это чувствую — не такое благозвучное, как, например, Сюй или Мао.

— Фи?! — совершенно искренне скривился господин Пу Линь. — Елюй — это даже не чжурчжэньское, это киданьское имя!

— Кидани? — Баурджин насторожился. — Это кто ещё такие?

Каллиграф пренебрежительно махнул рукой:

— Был когда-то такой народ... Хотя он и сейчас есть. Вы что-нибудь слышали о Ляо?

О государстве Ляо — «Стальной империи» киданей, лет сто назад завоёванной чжурчжэнями, Баурджин, конечно, слышал, даже более того — внимательно сию историю изучал. Но конечно же не подал виду и, небрежно пожав плечами, молвил:

— Ляо? Признаюсь, мало что о нём знаю. Так, краем уха слыхал. Хотя я люблю древности и охотно приобрёл бы у вас, уважаемый господин Пу Линь, парочку-тройку старинных книг.

— Ляо — так называлось царство киданей, — с наслаждением сделав долгий глоток, пояснил каллиграф. — Кстати, у меня имеется несколько их хроник, могу продать, и не очень дорого. Вам же всё равно, с чего начинать?

— Ну, вообще-то — да, — Баурджин с улыбкой развёл руками. — Думаю, у меня найдётся для такого дела несколько связок монет.

Пу Линь тотчас же рассмеялся:

— Ну, вот и прекрасно, друг мой! Сейчас прикажу — принесут. Эй, слуги...

Каллиграф два раза хлопнул в ладоши и шепнул что-то вмиг возникшему перед ним слуге. Поклонившись, тот живенько побежал в дом, откуда и вышел весьма даже скоро, неся на серебряном подносе несколько книг, сложенных стопками.

— Ставь, ставь. — Хозяин небрежно махнул рукой. — Вот сюда, прямо на стол. Всё, можешь идти, Чжэн... Ну? — Пу Линь повернулся к гостю. — Прошу, прошу. Вы умеете читать старинные тексты, уважаемый господин Бао?

— К сожалению, не очень, — наморщив нос, честно признался Баурджин. — Знаете, там ведь так много редких и малоупотребительных ныне знаков.

— Ничего, — покровительственно заметил Пу Линь. — Постепенно освоитесь. Вот, смотрите... — Он развернул книгу. — Это — повествование о падении государства Ляо, за авторством некоего Сюй Жаня. А вот это — трактат о коневодстве в Стальной империи, автор, к сожалению, неизвестен, да и рукопись без начала. Потому, так и быть, уступлю его всего за три связки монет. Из уважения к вам, любезнейший господин Бао! Ну как, берёте?

— Да, пожалуй, возьму.

В этот вечер Баурджин за вполне приемлемую цену приобрёл у каллиграфа Пу Линя три киданьские хроники и, возвратившись к себе, разложил их на столике в кабинете, а сам уселся рядом в резное деревянное кресло. Елюй Люге приглашал запросто заходить в казармы. Елюй Люге... Эх, жаль, мало что про него известно! Нет, нет ещё своих людей, агентов, которым можно было бы поручить собрать вызывающую доверие информацию, не успел обзавестись, и сейчас приходилось всё делать самому. И делать осторожно. Наверняка его новые слуги, Чен и Лэй, были присланы господином Цзяо не просто так. Соглядатаи — в том не могло быть никаких сомнений. А потому им вовсе не нужно знать, что это за рукописи и кто такой Елюй Люге. И встретиться с тысячником нужно тайно. Тайно от собственных слуг! Вообще-то, хорошо бы, чтоб и «коммунальщик» Лу Синь, и его нестрижено-бородатые приятели об этом не знали. Впрочем, откуда они узнают? Разве что сам Елюй Люге проговорится. Вот о нём узнать бы побольше, выжать максимум информации из этой случайной встречи.

Пока же — что известно о нём? Командир гарнизона в какой-то из небольших северных крепостей, судя по тщательно подкрученным усам, — фат и, с большой долей вероятности, бабник, имеющий знакомства среди молодой элиты Ляояна — иначе б не попал в гости к Лу Синю. Интересно, на какой почве они сошлись? Вообще, с этим Елюем Люге не стоит торопиться... Он ведь, кажется, сказал, что пробудет в городе ещё около недели? Так, может, не стоит спешить с рукописями? Сперва разузнать о нём побольше и получше. У кого разузнать? Так у этих же — у Лу Синя и его приятелей — чиновных братьев и поэта Юань Чэ. Вот с поэта и начать, к остальным как-то не с руки являться без приглашения — не те фигуры, а вот поэт... Баурджин вдруг прикусил губу — жалел, что позабыл спросить адрес стихотворца. Адреса лавок, где можно приобрести старинные книги, узнал, а вот про поэта — забыл. Хотя... Адрес вполне можно узнать через слуг, подумаешь, поэт. Цзяо Ли вряд ли здесь что-нибудь заподозрит.

Удовлетворённо кивнув, нойон откинулся на спинку кресла и громко позвал:

— Лао!

Старый слуга, поклонившись, молча скрестил руки на груди и застыл в ожидании указаний.

— Ты, случайно, не знаешь такого поэта — Юань Чэ? — оторвав взгляд от рукописи, как бы между прочим поинтересовался Баурджин. — Красивые стихи пишет, хотелось бы свести знакомство.

— Этот поэт... — Лао пожевал губами. — Он что, живёт у нас, в Ляояне?

— Именно здесь. Ты что-нибудь слыхал о нём?

— Увы, господин. — Со скорбным выражением лица старый слуга лишь развёл руками. — Я простой человек, господин, не вам чета. Где уж мне знать поэтов?

— Хм... — Баурджин задумчиво потёр подбородок. — Тогда, может быть, мои новые слуги знают? А пришли-ка их сюда, Лао.

Старик поклонился:

— Слушаюсь, мой господин.

Девчонка — она вошла первой — ни о каких поэтах ничего не ведала. Вот если бы речь шла о великих мастерах единоборств, то...

— О, нет, нет, — замахал руками нойон. — Единоборствами, Лэй, мы займёмся позже. А что Чен? Он, может быть, знает?

— Чен? — Девушка пожала плечами и улыбнулась. — Вообще-то да, он ведь сведущ в разных таких вещах — в поэзии, музыке, танцах...

— Тогда позови его! Ну, что стоишь?

— Хочу кое о чём доложить, мой господин! — Лэй понизила голос почти до шёпота. — Велите говорить?

— Ну да, да! — нетерпеливо выкрикнул Баурджин. — Говори, коль уж начала. Что там ещё такого случилось?

— О вас расспрашивал какой-то старик, — негромко пояснила девушка.

— Что ещё за старик? — Нойон не скрывал удивления. — Расспрашивал? Где? Кого?

— Сегодня вечером, когда вы ушли в гости к господину каллиграфу. Противный такой старик в грязном чёрном халате, при бороде. И волосы у него словно пакля, такие же немытые, грязные. Брр, противный старик, мой господин. Шныряет тут по улице, расспрашивал о беженцах из Си-Ся. Я вот и подумала — не вами ли он интересуется, господин? Хотела задержать, да он... — Лэй вдруг сконфузилась и покраснела. — Да он исчез, не знаю даже и куда.

Баурджин хлопнул ресницами:

— То есть как исчез? Куда?

Лэй опустилась на колени:

— Прикажи наказать меня, господин. Я виновата, не смогла проследить. Верно, он нырнул в одну из харчевен здесь, неподалёку. Увы... Прикажешь принести розги или будешь бить меня палкой?

Лэй спросила это таким будничным тоном, что нойон даже несколько растерялся и, почесав за ухом, лишь хмыкнул:

— А что, надо?

— Конечно, надо, мой господин, — убеждённо отозвалась девушка. — Я же должна оберегать тебя. И вот, совершила оплошность. Кто теперь разберёт, что это был за старик и зачем он так тобою интересовался?

Баурджина, конечно, тоже сильно занимал этот вопрос. Вот только битьё Лэй едва ли прояснило бы ситуацию. Старик... Что ещё за старик? Соглядатай? Или — человек с той стороны. Но нет — ещё рано. К тому же это должна была быть вполне знакомая личность, а не какой-то там грязный старик.

Встав, князь подошёл к девушке и, ласково обняв её за плечи, поднял с колен:

— Не кори себя, Лэй. Может, этот странный старик интересовался вовсе не мной. Мало ли в Империи беженцев?

— И всё же, мой господин...

— Вот что, Лэй...

Баурджин задумался. С одной стороны, конечно, можно было бы поручить девчонке выследить в ближайшие дни этого старика. Но, с другой стороны, а вдруг сей старик — посланец, человек Игдоржа Собаки или Джиргоадая-Джэбэ? В таком случае не нужно, чтоб о нём узнал господин Цзяо Ли. А может, это вовсе и не сам Цзяо направил к нему, Баурджину, соглядатаев-слуг? Может, тут кто-то другой затеял хитрые игры? Ладно, проверим, но это позже, а пока надобно решать со стариком... и с поэтом.

— В общем, так, Лэй, — решительно заявил князь. — Никаких стариков по харчевням искать не надо. А вот ежели он появится непосредственно у ворот дома... Нет, нет, только не преследовать — хорошенько рассмотреть и доложить. Всё поняла?

— Да, господин.

— Давай сюда Чена!

Наряженный в красивый короткий халат из белого с красными цветами шёлка, Чен, войдя в хозяйские покои, заулыбался настолько радостно, да так — чисто по-девичьи — захлопал накрашенными ресницами, что Баурджин волей-неволей напустил на себя самый строгий вид.

— Всё, что угодно, готов я сделать для вас, о, мой прекраснейший господин, — низко поклонился юноша. — Моя любовь к вам так велика, как велики восточные горы, а чувство признательности широко, как весенние воды великой реки Хуанхэ. Я вижу, вы решили немного развлечься, мой повелитель? В таком случае, осмелюсь сказать, вы зря вызывали сюда Лэй. Она очень, очень хороший человек, но совсем не для того предназначена — слишком груба, неотёсанна и невежлива. Совсем другое дело — я!

— Поэты! — Баурджин резко перебил излияния слуги. — Чен, ты должен знать всех местных поэтов!

— Поэтов? — Юноша ненадолго задумался и почти сразу радостно тряхнул головой. — Конечно же, господин, я знаю их всех. Ну, может быть, не всех лично, а по стихам. Кто именно вас интересует?

— Да многие. Не хочется, знаешь ли, быть диким провинциалом. Вот ты назови, кто из них про что пишет? Ну и посоветуй, с чьих стихов лучше всего начинать, чтобы... чтобы не прослыть невеждой в самой изысканной компании.

Чен аж просиял от удовольствия, всем своим видом говоря — господин обратился по адресу. И дальше вывалил всю имеющуюся информацию по принципу — «Хотите поэтов? Их есть у меня!». Причём, надо отметить, сделал это весьма толково и чётко, разделив многочисленных местных стихослагателей на несколько категорий: военно-патриотическая тема, так сказать, жизнь и быт и — самая многочисленная группа — любовная лирика.

— Я вам сейчас всё прочту, господин...

— О, нет, нет. — Баурджин замахал руками. — Ты лучше про них расскажи. Про самых гм... ну, про самых, так сказать, принятых в обществе. Желательно — из молодых.

— Из молодых? Пожалуйста! — Чен тут же навскидку перечислил человек двадцать, из чего Баурджин сделал вывод, что Ляоян, несомненно, является весьма развитым городом в смысле культуры. Вот только, к сожалению, имя Юань Чэ названо не было.

Князь нахмурился:

— А что, больше никаких других поэтов в городе нет?

— Я, мой господин, назвал вам самых лучших! — с пафосом откликнулся Чен. — Кроме них, вряд ли кто даже в Центральной столице может похвастаться столь высоким стилем любовных песнопений!

— Ах, ты, выходит, мне только романтиков перечислил? — Баурджин рассмеялся, хорошо себе представляя, что Юань Чэ, скорее всего, пишет о чём-то другом. — А вот нет ли таких, как, к примеру, Ду Фу или Ли Во?

Мальчишка скривился, словно его хозяин произнёс явную непристойность, правда, быстро взял себя в руки и, с достоинством поклонившись, сказал, старательно пряча оттенок пренебрежения:

— Так вас, верно, интересуют разные там войны, колесницы, кровь и прочее? Есть у нас и такие любители, скажем, Пу И, Шэнь Ду и... Ну да, и Юань Чэ, разумеется, этот больше на исторические темы пишет. Серьёзный человек, многие его любят, только... — Чен хлопнул глазами. — Осмелюсь ли я высказать своё мнение, господин?

Баурджин улыбнулся:

— Осмелься!

— Так вот, — презрительно скривился слуга, — по моему мнению, в стихах Юань Чэ слишком много истории и слишком мало поэзии.

Нет ни красивых, запоминающихся рифм, ни изящных метафор, ни аллегорий. Сухие, я бы сказал, стихи, как... гм-гм... судебный параграф! Однако, повторюсь, — многим это нравится. Юань Чэ — без сомнения, очень знаменитый поэт!

— Спасибо за информацию, Чен, — вполне искренне поблагодарил слугу Баурджин. — Хочу помаленьку собрать историческую библиотеку.

— О, весьма благородное желание, мой господин! — радостно поклонился подросток. — Вы всегда можете положиться меня в этом вопросе. Впрочем, и не только в этом...

Князь милостиво махнул рукой:

— Ну, ступай, ступай, Чен.

Молча поклонившись, слуга повернулся к двери.

— Да, совсем забыл, — задержал его Баурджин. — Эти поэты... ну, про которых ты говорил... Они где-нибудь собираются?

— Да, — отозвался слуга. — В одной харчевне, в западной четверти. Так и называется — «Харчевня Белого тигра». Это недалеко от площади, если хотите, я покажу, господин.

— О, нет, нет, — поспешно перебил нойон. — Я вовсе не собираюсь в ближайшее время с ними знакомиться, некогда. Вот что, Чен, ты знаешь грамоту?

— Конечно, мой господин. — Мальчишка отозвался с плохо скрываемой гордостью. — Признаюсь вам, в будущем я собираюсь сдавать экзамены на шэньши!

— Ну и прекрасно, — ухмыльнулся князь. — Составь-ка мне список поэтов-романтиков, из тех, что пишут вирши про любовь, про луну и звёзды... раз уж ты сказал, эти сочинители лучше всех прочих.

— Это именно так, господин! — тут же подтвердил слуга и, окрылённый важным поручением хозяина, покинул комнату.

Баурджин встал с тёплого кана и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться по узкому помещению, стараясь не сбить расставленные по углам вазы, оставшиеся ещё от прежнего хозяина дома. Уже стемнело, и старик Лао, испросив разрешения войти, зажёг два красивых светильника — один горел ярко-жёлтым пламенем, другой — зеленоватым. Разноцветные огоньки отражались в лаковых вазах, за окнами сияла звёздами ночь, и какая-то большая птица била крылами на соседской ограде.

Баурджин прилёг на широкий кан, застеленный мягкой кошмою, и, перебирая в памяти намеченные на завтра дела, смежил веки... А когда открыл — было уже утро и шальные лучики припозднившегося осеннего солнца золотили вощёную бумагу окна. Пахло кислым молоком и рисом — растопив очаг, старик Лао готовил господину завтрак.

— Чен, Лэй! — позавтракав, громко позвал Баурджин.

— Слушаю, мой господин! — Юные слуги тотчас же возникли на пороге.

— Значит, так. — Князь приподнялся с кана. — Равняйсь! Смирна! Вольно. Взвод, слушай наряд на работы!

Оба, и Лэй и Чен, непонимающе захлопали ресницами.

— Что, непонятно говорю? — хмыкнул князь. — А мы, дансяны, такие. Сегодня обойдёте шесть лавок, все... — он протянул Чену список, — в разных концах города. Там, говорят, торгуют старинными книгами и рукописями, посмотрите — какими именно, вечером доложите. Задача ясна?

— Ясна, господин! — низко поклонились слуги.

— Тогда — вперёд и с песней!

Лэй сразу же вышла, а Чен остановился в дверях, поинтересовавшись, о какой именно песне идёт речь.

— «По долинам и по взгорьям»! — охотно пояснил Баурджин. — Знаешь такую?

— Нет, господин-Вид у Чена был настолько озадаченно-очумелый, что нойон не выдержал и расхохотался:

— Не бери в голову, парень. Пойте какую знаете. И — не на улице, а когда вернётесь.

— Осмелюсь высказать мысль, господин?

— Попробуй.

— Из того списка, что вы мне дали, господин, имеет смысл наведаться лишь в четыре лавки, ибо две — лавка старого Гао на Заблудшей улице и лавка Хэня Чао у восточных ворот — торгуют подделками, причём не очень хорошего качества. Знаете, их специально сочиняют для новой знати.

— Спасибо за разъяснение, — хмыкнул Баурджин. — Что ж, тем меньше вам работы. Ну, ступай. Или хочешь осмелиться ещё что-то сказать?

— Нет, господин.

Поклонившись, Чен быстро покинул комнату.