…По коленкам.

— Ну, хорош, хорош! — насмешливо обозрел его Владос. — Уж не потратил ли ты на эту цепь все свое вознаграждение?

— Что я, дурак, что ли? — Лешка усмехнулся. — Оставил еще и на плащ. Правда, красивый? Да шучу, шучу, что ты так вылупился?! Есть еще у нас деньги, я совсем немного потратил!

Грек хохотнул:

— И того, что потратил, вполне хватит, чтоб блистать на вашем сборище, словно павлин!

Юноша молча отмахнулся, вовсе не хотелось ему спорить сейчас с приятелем, да и не о чем было спорить — Владос был прав, так шикарно, как сегодня, в лето шесть тысяч девятьсот сорок восьмое, второго индикта, месяца мая в двадцать первый день — а по-русски — 21 мая 1440 года — Лешка еще никогда в жизни не выглядел. Длинная, почти до земли, туника из сверкающей атласной ткани, полусапожки мягкого нежно-зеленого сафьяна, ниспадающая красивыми складками палевая — в цвет туники — шелковая далматика — экий франт! Ну, разве скажешь, что недоучившийся историк-тракторист? Важный, знающий себе цену господин — важный государственный чиновник, пусть даже еще и не в больших чинах, но уже и не младший писарь — повысили после удачно составленного доклада о злоупотреблениях в городских приютах. Кстати, самые гнусные дела творились в приюте Олинф, в том, что располагался в старой базилике неподалеку от церкви Апостолов. Лешкиному непосредственному начальнику — старшему тавуллярию господину Никодиму Калавру удалось-таки вызнать, что там за притон оказался под видом богоугодного заведения. Да-да! Самый что ни на есть притон, да еще какой! Никодим ведь добрался до тех детей, что туда отправляли, вернее, переговорил с нужным, имеющим непосредственное отношение к этому делу, человечком, выяснив, что попечитель приюта Олинф, некий Скидар Камилос, тщательно отбирал для своего приюта только красивых и миловидных мальчиков. Зачем — нетрудно было догадаться, и подозрения эти вскоре вполне подтвердились. Шикарный развратный притон был устроен в приюте Олинф, один из самых дорогих в городе, с мягкими ворсистыми коврами и обитыми дорогой тканью стенами. Туда-то как раз и решили направить выделенные императором средства.

— Так ведь притон! — ахал Лешка. — Не средства туда направлять, арестовывать там всех надо!

— Правильно, — кивал головой мудрый начальник. — И я так считаю. Олинф — самый гнусный и мерзкий из всех приютов. Поэтому им и достанутся деньги. Сказать, почему?

— Догадываюсь, не маленький. Чем больше компромата, тем больше откат! И все же жаль, что мы ничего сделать не можем! А, может, попробуем, а, дядюшка Никодим?

— Попробовать-то можно… Только кабы чего не вышло!

— Да в случае чего, все на меня и свалим! Мне-то что терять? Невеликий чин? А ведь эти деньги отцу Сергию и матушке Марии ох как пригодились бы! Не так?

— Так. Ладно, делай, как знаешь, может, чего и выйдет…

— С куратором бы переговорить только… лучше, так сказать, неофициально.

— Поговоришь. Будет повод — и очень скоро.

Старый чиновник не соврал — ровно через неделю после того, как Лешка с его помощью счастливо и с большой выгодой для себя сдал начальству отчет, всем служащим Секрета было объявлено о празднике — очередной годовщине со дня образования родного ведомства, счастливо совпавшего с общенациональным торжеством в честь дня Святых царей и равноапостолов Константина и Елены. Константин — этот тот самый Константин Великий, что перенес столицу на восток, и в честь которого, собственно, и был назван город. Ну а равноапостольная Елена — его матушка, тоже известная православная подвижница.

Празднество — корпоративная вечеринка, как его называл Лешка — должно было состояться в двух местах. Сначала — торжественная часть — по месту работы, ну а потом — в одном из восстановленных дворцов у Силиврийских ворот, специально снятом для увеселения служащих Секрета. Не всех, правда, а только лишь особо избранных, в число которых каким-то образом попал и Лешка. Наверное, в целях поощрения — его отчеты, надо сказать, произвели очень хорошее впечатление на начальство — молодой тавуллярий даже удостоился устной похвалы от куратора и материального вознаграждения в размере десяти крупных золотых монет — бизантинов. К слову сказать, совсем неплохие деньги для мелкого чиновника, каким сейчас являлся Лешка — Алексей Пафлагон, как он официально значился в списках.

— Ну, нормально смотрюсь? — юноша обернулся к греку.

— Хоть сейчас в женихи! — хохотнул тот. — Не забудь только пригласить на свадьбу!

— Обязательно! — Лешка ухмыльнулся. — Только — с большими подарками.

— Ах ты выжига!

— Нет-нет, не надо кидаться подушкой, — на всякий случай отпрыгнув в сторону, смеясь, предупредил юноша. — Знаешь ли, она настолько стара, что может в любой момент разорваться, а старина Ксифилин, как назло, отпросился навестить дочь и вернется нескоро. Кто тогда будет убирать? Конечно, господин Владос Костадинос, эпискептит гончарных мастерских! Как, хотите сделать уборку, господин эпискептит? Нет? Тогда не вращайте так страшно глазами, а лучше одолжите-ка мне ваш новый кошель — мой что-то поизносился, да и выглядит как-то непрезентабельно.

— Держи! — сняв с пояса кошель, Владос швырнул его приятелю. — Потом вернешь с тремя иперкирами.

— Три иперкира за прокат? С чего такие цены?

— Да ты посмотри, что за кошель? Прелесть! Как такой отдать… Буду вот теперь сидеть, мучиться — не потерял ли?

Владос, наконец, махнул рукой и расхохотался. У Лешки тоже было прекрасное настроение — а с чего бы ему не быть?! Честно и удачно выполнил поручение — между прочим, очень даже не простое, это все сослуживцы признают — получил от начальства благодарность и премию, сейчас вот — сыт, весел и при деньгах — идет на вечеринку, где, может быть, встретит кое-кого… кого давно хотел встретить.

Солнце пряталось в белесой туманной дымке, наводя на мысль о вечернем дожде. Приятная прохлада растекалась по городу, истомленному палящим зноем, пахло цветущими садами и свежескошенным сеном, которое не так давно привезли на продажу окрестные крестьяне-парики.

Душа юноши пела — в основном словами «Арии», — а будущее виделось таким прекрасным, что даже забывалось о прошлом. К тому же вчера удалось-таки уговорить отца Сергия взять деньги. Не ради себя — ради детей, а для этого можно было пойти и на небольшую аферу, называемую Лешкой на привычный ему манер — откатом. Короче, уговорились откатить половину, по здешним меркам, много, обычно здесь брали процентов двадцать пять — тридцать, суммы больше считались дикостью… на что и рассчитывал юноша.

Свернув за угол, он поправил прическу — специально посетил цирюльника, где его побрили, завили, надушили — и, нацепив на лицо улыбку, направился к родному учреждению.

— Здрав будь, дядюшка Аргир!

— Быстрей, быстрей! — вместо ответа замахал старичок-привратник. — Уже все собрались, вот-вот начнут. Сам господин протокуратор приехал! — привратник многозначительно кивнул на богатую упряжку, стоявшую у коновязи.

Лешка поспешно поднялся на второй этаж, в залу для общих собраний, где на специально расставленных скамейках уже сидели служащие Секрета.

— Ну, наконец-то, — потянул парня за рукав Никодим. — Я уж волновался — не опоздал бы!

— Что, уже началось? — усевшись на скамью рядом, Лешка с любопытством осмотрел помещение. Ага — уже установили трибуну…

На которую под громкие и продолжительные аплодисменты присутствующих поднялся высокий мужчина в белой, с красной каемкой, далматике, с несколько угрюмым волевым лицом.

— Господин протокуратор Андроник Калла! — благоговейным шепотом пояснил старший тавуллярий, коего Лешка с некоторых пор в неофициальной обстановке называл запросто — дядюшка Никодим. Страшный был крючкотвор, но, как оказалось — совсем даже неплохой человек.

После пламенных речей во славу царствующего императора Иоанна Палеолога, все начальство и особо приближенные к нему люди — в том числе и приглашенный Лешка — отправились для продолжения торжества во взятый напрокат дворец.

Там уже были накрыты столы, играла музыка — арфа, две лютни, флейта, — обширную, украшенную цветами залу, освещали восковые свечи в начищенных до блеска бронзовых канделябрах, расставленных на столе и укрепленных на стенах таким образом, что центр — где стоял стол — оказывался ярко освещенным, как, впрочем, и почти все пространство перед музыкантами, а вот чуть дальше, в углах и альковах сохранялся приятный полумрак. Кроме мужчин, здесь, в нарушение древних византийских традиций, находились и нарядно одетые дамы в богато украшенных на модный бургундский манер платьях. Правда, в отличие от своих западноевропейских сестер, мало кто осмеливался выбривать волосы на лбу, как того требовала мода, но от этих спадавших чуть ли не на глаза затейливо закрученных прядей исходила какая-то загадочность и томная любовная нега. Из рассказов Владоса Лешка знал уже, что подобные вольности — дамы, музыка, танцы — были бы немыслимы в давние, золотые для Ромейской империи, времена, а вот теперь — пожалуйста! Правда, православные иерархи осуждали подобные празднества, но не все, а некоторые — и сами на них с удовольствием приходили, как во-он тот прелат в скромной черной рясе, но с большим золотым распятием на изящной золотой цепи.

— Прошу за стол, господа! — распорядитель празднества — моложавый мужчина в короткой, на европейский манер, куртке с широченными плечами, приветливо улыбнулся гостям. Неслышно скользящие слуги наполнили серебряные бокалы с тонкими — тоньше волоса — стенками. Вино показалось Лешке прекрасным — кисло-сладким, терпким, волнующим. Сидя в самом конце стола, он искал глазами ту, что должна была сюда явиться, прийти… и никак не мог найти. Неужели что-то случилось? Неужели строгий опекун запретил юной деве украсить собою бал?

Внезапно послышались аплодисменты — это распорядитель праздника по очереди представил всех лиц, имеющих отношение к его проведению и устройству: шеф-повара, дизайнера-цветовода, мастера расстановки света. Юноша тоже с удовольствием приветствовал всех этих людей, несомненных мастеров своего дела.

Ага! Вот к протокуратору подошла какая-то девушка… Нет, не она… Да где же? Лешка заерзал, скосив глаза на затененный вход, где специальный слуга встречал опоздавших гостей, чтоб проводить их к столу, указав место.

Они явились вдвоем — златовласая красавица Ксанфия Калла и какой-то низкорослый плюгавец с бледным прыщавым лицом. Ничего не скажешь, плюгавец был одет богато и модно, так сказать, по-западному, или, как здесь выражались — на латинский манер. Узкие шелковые штаны-чулки — одна штанина красная, другая — ярко-голубая — башмаки с длинными загнутыми носами, бархатная короткая куртка, расшитая крупным жемчугом, с наставными плечами такой ширины, что крупная, чем-то похожая на капустный кочан, голова плюгавца, казалась среди них маленьким сморщенным яблоком.

Небрежно кинув на руки слуги плащ с алым подбоем, коротышка протянул руку Ксанфии.

Та холодно, словно ничего не замечая, прошла мимо, к столу.

Ура! Вот тебе!

Тонкие губы плюгавца скривились в злобной гримасе…

— Ну, кривься, кривься…

Протокуратор Андроник Калла, взяв в руку золотой кубок, поднялся на ноги:

— Хочу выпить за здравие моей приемной дочери Ксанфии, которую наверняка многие из вас знают.

Не дожидаясь слуги, Лешка поспешно наполнил бокал доверху и, давясь, выпил. Распорядитель махнул рукой музыкантам, и те заиграли громче, а потом и запели слаженным хором:

Лешка, конечно, пригласил бы Ксанфию танцевать… если б умел. Здешние танцы не просто было плясать — танцующие, в основном молодежь, выделывали какие-то замысловатые и смешные па, действуя, словно в детской игре — раз-два-три — морская фигура замри!

Расцеловать хотел бы я твои уста… Юноша вздохнул, украдкой поискав глазами Ксанфию. Ага, вот она, скромненько этак сидит рядом с опекуном. Вот к ней подошел плюгавец… Нахально так подошел, наклонился, что-то сказал… Ага — получил ответ, отскочил, как ошпаренный. А глаза-то, глаза! Прямо, как у бешеного таракана!

— Слышь, Лев, — Лешка повернулся к соседу. — Что это за тип там вьется около нашего протокуратора?

Сосед по столу усмехнулся:

— Скорей — около его опекаемой!

— Все равно… Кто он? Какой-нибудь барон или, может, князь?

— Что?! — Лев расхохотался. — Сказал тоже — барон! Это Герасим Барлак, сынок протопроедра Экимонида. Папаша ворует из казны, а сынок строит из себя аристократа! В какой-нибудь Англии его бы за такие башмаки высекли бы хорошенько кнутом, а то и вздернули бы, не говоря худого слова!

— Постой, постой… Протопроедр — немаленький чин. Похоже, папаша у этого Герасима — большая шишка.

— Да, только сынок ничего из себя не представляет. Только и может, что папашиным богатством кичиться. Ездит на красивой коляске, в упряжке пара вороных коней, кучер в атласном кафтане… В салонах у ипподрома с себе подобными крутится, — Лев презрительно ухмыльнулся и плеснул из кувшина вина. — Да что спрашиваешь о всяких козлах? Давай лучше выпьем!

— Давай, — не отрывая взгляда от Ксанфии, согласно кивнул юноша.

— Ненавижу таких уродов, — выпив, сосед шмыгнул носом. — Папенькиных сыночков. Денег да связей в семейке полно, пристроят отпрысков на хорошую денежную должность, так те и той исполнять не хотят, привыкли на всем готовеньком жить, твари.

— Ну, не все же такие, — осторожно заметил Лешка, хотя, надо признать, слова сослуживца в чем-то соответствовали и его мыслям.

— Ха, не все! — Лев мрачно ухмыльнулся. — А зачем им чему-то учиться, хорошо работать, вникать в суть службы, когда и без того все схвачено? Лучше пофорсить красивой одежкой, колясками, конями, девками, поразвлекаться ночи напролет, платя по бизантину за малый кувшин вина! Ты только представь — по бизантину! Да у нас в Иллирии на бизантин месяц можно жить! И еще попробуй, его заработай! — Парень вздохнул и снова потянулся к кувшину. — Думаю, и у вас в Пафлагонии ничуть не слаще. Вот и едем мы, провинциалы, в столицу, в поисках лучшей доли, боремся за место под солнцем, не щадя ни сил своих, ни ума, ни здоровья.

— Но ведь и чего-то добьемся!

— Добьемся, да, — согласно кивнул сосед. — Но ведь у папеньких сынков все это уже есть с детства! Вот и бесятся с жиру, курвы, коляски дорогие покупают, дорогущие вина…

— Завидно? — подначил Лешка.

— Завидно? Нет… Скорей, обидно. И знаешь, я на кого надеюсь? — Лев огляделся по сторонам и понизил голос: — На турок!

— На кого?

— На турок… Вот придут они… Вот тогда посмотрим… Думаешь, я и такие, как я, пойдем на городские стены защищать богатства и разгульную жизнь всякой сволочи? Ошибаешься, если так думаешь!

Юноша поставил бокал на стол:

— Нет, я по-другому думаю. Думаю, что эти сволочи и при турках прекрасно устроятся — таков уж мир. Наверняка многие из них уже ступили на путь предательства и измены. Они ж вовсе не дураки, чувствуют, что империя не выдержит прямого удара.

— Да, — грустно кивнул Лев. — Мы все это чувствуем.

— К черту подобные мысли, Лев! Давай-ка лучше выпьем.

— Хорошее дело!

Изрядно поддав, Лешка набрался наглости и, подойдя к Ксанфии, поклонился:

— Потанцуем?

— Охотно! — девушка сразу же встала из-за стола, и, взяв юношу за руку, потащила в самый конец залы, к музыкантам, к танцующим парам, не обращая никакого внимания на поспешавшего следом плюгавца.

Громко играла музыка, и Лешка, хоть и совсем не умел танцевать — особенно здешние танцы — все же кружил, кружил, кружил, крепко прижимая к себе… возлюбленную? Наверное, можно и так сказать…

А плюгавец, папенькин сынок Герасим Барлак — Лешка видел краем глаза — злобно кусал себе губы у колоннады… Нет, вот куда-то делся… Подбежал к протокуратору — не иначе, жаловаться. Ах ты ж, гнусная морда!

Музыканты внезапно смолкли, и Лешка галантно проводил Ксанфию до ее места. И почти сразу к ней подошел протокуратор, Андроник Калла. Не глядя на Лешку, наклонился, что-то сказал… Девушка вспыхнула, вскочила и быстро пошла прочь.

Не думая, Лешка рванулся за ней… наткнувшись на плюгавца Герасима.

— Далеко ль спешишь, нищий? — издевательски ухмыльнулся тот.

— Ах ты…

Схватив со стола изрядный кубок с вином, юноша окатил незадачливого ухажера сверху донизу… И тут же из-за колонн к нему подошли трое амбалов… Ага, вот почему Герасим был так смел! Оп!

Лешка ударил одного с разворота, понимая, что силы неравны… Да второй ему хорошо припечатал! Бедный парень аж перевернулся через стол — разбиваясь, посыпались на пол дорогие стеклянные фужеры, салатницы, блюда с овощами и рыбой… Вот эта рыбина-то и попалась под руку Лешке… Тот ее и метнул обидчику в голову! А в третьего полетел увесистый кубок!

— Ай! — схватившись за пробитый череп, здоровяк осел на пол, глупо вращая глазами.

А с улицы уже вбежало еще пятеро таких же парняг!

— Бейте его, бейте! — истерически заорал Герасим. — Пусть он надолго запомнит сей пир!

Лешка озадаченно застыл у стола.

— Э, мужики, наших бьют! — неожиданно вскинулся Лев… а за ним и другие.

— Ах вы, сволочуги!

Бах! Огромное крепкое яблоко, со свистом пролетев над столом, втемяшилось прямо в лоб Герасиму. Тот ойкнул и поспешно отбежал в сторону, надеясь на своих оглоедов. Не тут-то было! Работники Секрета тоже оказались не лыком шиты, волшебный клич — «наших бьют!» сделал-таки свое дело, превращая нудный корпоративный пир в добрую веселую драку… в которой приняли участие практически все присутствующие, включая даже старшего тавуллярия Никодима.

— Не бойся, Алексий! — хватанув кубком об стол, заорал тот. — Мы сейчас тебе поможем!

И началось!

Несколько человек, сцепившись, укатились под стол и там боролись, не обращая внимания на болезненные пинки сидящих. Только слышались крики:

— На! Н-на! Получай, гадина ядовитая!

— Мхх… Ах ты так, гнусный шакал?

— Вот тебе за шакала! Вот, вот, вот!

— А-а-а-а!

— Ага! Так тебе! Будешь знать, как приставать к нашим.

Несколько пар — исключительно мужских — кружили друг перед другом, периодически нанося удары кулаками и, если везло и удавалось — то и ногами тоже. Приглашенные на пир женщины, весело визжа, кидались яблоками, оливками, кувшинами и всем, что попадалось под руку. Терпко пахло разлитым вином, раздавленными мускусными орехами. еще, какой-то вонючей чертовщиной, в общем, не поймешь, чем. Многие уже и забыли, из-за чего, собственно, началась драка, а, впрочем, большинство этого и не знала, да и не стремилась сейчас знать — дрались, потому что дрались, потому что — ну, никак сейчас нельзя было иначе, никак нельзя!

— Бей, бей его, сволочугу!

— Сзади, сзади!

— Ах, ты кусаться?!

— Леонидис, пригн-и-и-ись!

— У-у-у! Сволочи, всю бочину отбили!

— Это тебе еще мало!

Вдруг, буквально на какие-то секунды, все затихло — протокуратор Андроник Калла в сопровождении слуг покидал залу, возмущенно поджав губы.

Ему — пожалуй, единственному — удалось уйти просто так. Остальным же…

Немного поостыв, драка возобновилась с новой силой!

Дерущиеся добрались уже до тех, кто просто сидел, неспешно потягивая вино.

— Ты чего расселся, а?

— Да вот, пью… Никого не трогаю.

— Я всегда знал, что ты не наш! На! Получи-ка в ухо!

Бух!

Сидевший кубарем полетел со скамейки. Отлежался, пришел в себя, озлился… И, схватив в руку валявшийся на полу погнутый медный кувшин, с яростным ревом бросился на обидчика:

— Убью-у-у-у!!!

А на улице было так чудесно, так мило, так хорошо и тихо! В бархатно-черном небе мягко светила…