Усадьба

Кленовый лист, бархатный и багряный, сорванный с ветки порывом вдруг налетевшего ветра, покачиваясь, упал в жухлую траву, покрывавшую бурым ковром весь двор виллы. Бывшей виллы, так лучше сказать, ибо все вокруг – господский дом, амбары, конюшня – давно уже пришло в полное запустение, несмотря на то, что, что многие здания были выстроены из камня, что, в общем-то, мало характерно для Галлии. Впрочем, канувший в лету хозяин виллы (или лучше сказать, адифиции – усадьбы), не зря прозывался Думнокаром Римлянином, видать, римские обычаи были ему куда более по душе, нежели обычаи и нравы родного племени. Кстати, это относилось ко многим эдуям, галльскому племени, заслужившему сомнительную честь именоваться «братьями римлян».

Беторикс, высокий и стройный блондин, сероглазый, с длинными, по местным обычаям, волосами до плеч и небольшой, аккуратно подстриженною бородкою, поправив на плечах плащ, рассеянно пнул ногою подвернувшийся камень и, грустно вздохнув, в который раз уже подошел к приземистому, сложенному из серых больших камней, амбару – карцеру для непокорных рабов, эргастулу, устроенному на вилле так же, как было принято у римлян.

Все в этом, еще достаточно молодом, мужчине выдавало человека знатного и, несомненно, пользующегося заслуженным уважением, скорее даже – вождя: прическа, алый, щедро расшитый золотом, плащ поверх шерстяной травянисто-зеленой туники, тоже явно не из дешевых, золотые браслеты, такая же золотая гривна на шее, несколько тоньше и изящнее, нежели это было принято у эдуйской знати, золоченый пояс и на роскошной перевязи через плечо – длинный меч в синих, переплетенных изящными кожаными ремешками, ножнах. Рукоять меча и небольшую, мало прикрывающую руку, гарду, покрывала сверкающая перегородчатая эмаль, по большей части – красная, как это и было принято у галлов. Свободные штаны-браки и крепкие кожаные башмаки с еще большей конкретностью указывали на принадлежность молодого человека к одному из народов, населяющих Галлию, да и имя – Беторикс – было чисто галльское и даже – «рикс» – княжеское, хотя сей достойнейший муж вовсе не был князем, да и к галльской аристократии имел самое отдаленное отношение, в отличие от собственной супруги – вот она как раз подошла, обняла мужа за плечи – юная обольстительная красавица, поместить которую на свою обложку почел бы за честь любой мужской журнал. Строгое, с тонкими чертами, лицо обрамляли густые струящиеся волосы цвета спелой пшеницы, словно бы напоенные медом и солнцем. Чувственные, чуть припухлые, губы, узенькие, стрелочками, брови, ресницы, темные и густые, как берендеевский лес. Ярко-голубые глаза смотрели с некой затаенной насмешкою, по выражению лица и по манере держаться в молодой женщине – ей еще не исполнилось и двадцати лет – чувствовалась некая внутренняя сила, запросто заставляющая собеседников-простолюдинов опускать глаза и понижать голос.

Тонкий стан обтягивала длинная темно-голубая туника, подчеркивающая упругую грудь, на руках золотом сверкали браслеты, а на шее – изящная пектораль. Желтый, крашенный дроком, плащ был заколот золотой фибулой с рисунком в виде журавля с тремя рогами – священной ипостаси одного из галльских божеств. Точно такой же журавлик был выколот и на теле девы – чуть повыше пупка.

– Алезия, душа моя… – погладив жену по волосам, Беторикс смущенно улыбнулся. – Не знаю даже, как и сказать…

– Скажи, что тебе снова не повезло, – женщина улыбнулась… впрочем – какая женщина? По виду – девчонка девчонкой, особенно, когда улыбалась – весело и задорно, правда, такое случалось нечасто, обычно же улыбка Алезии носила в себе грусть.

Алезия… Так называлась галльская крепость, осажденная легионами Цезаря. Когда-то эта крепость принадлежала мандубиям, ныне почти сгинувшему народу… И супруга Беторикса была из мандубиев. И трехрогий журавль являл их божество.

– Ну, не повезло, – согласно кивнул Беторикс. – Допустим. И что с того?

– Все же не понимаю, какой нам с тобой толк с этой усадьбы? Да была бы усадьба! – Алезия раздраженно прищурилась. – А то… Сам-то взгляни – развалины одни кругом. Немудрено, что вожди не протестовали – владей! О, муж мой, здесь ведь даже отстраивать ничего нельзя – римляне рядом, сожгут. А не они – так свои спалят, чтоб врагам негде было укрыться.

Пригладив растрепавшиеся от ветра волосы, Беторикс покачал головой:

– Эта усадьба – загадочное и необъяснимое место. Я же тебе говорил, помнишь?

– Да помню, – темно-голубые, как два омута-океана, глаза скептически вспыхнули. – Что-то вроде дверей в загробный мир, так?

– Не совсем так, – молодой человек поморщился. – Не в загробный, а в иной.

– Никак не возьму в толк – в чем разница?

– Да я же уже объяснял…

– Значит, плохо объяснял!

– Ладно, – обняв жену за талию, примирительно улыбнулся Беторикс. – Не будем ссориться. Просто, если хочешь, спроси – чего не понимаешь.

Красавица махнула ресницами:

– Хорошо. Не понимаю, любимый, зачем мы постоянно бродим около этой усадьбы? И я при этом – все время с тобой.

– Ты и должна быть со мной. Чтоб мы – вместе. Чтоб, если что…

– Уйти в иной мир, ты говорил, да… Прости, милый, – Алезия прижалась к плечу мужа щекою. – Может быть, твое колдовство не получается оттого, что нам противодействует какой-нибудь сильный друид или даже несколько? Такое вполне может быть – друиды хитры и коварны… хотя – ты ведь и сам друид. Могущественный друид из Британии, во многом обеспечивший нашу победу!

Последние слова девушка произнесла с плохо скрытой насмешкой, но тут же попыталась сгладить оплошность, обняла мужа за шею, поцеловала, пристально заглядывая в глаза.

– Ах, ты ж…

Ну, кто же смог бы устоять перед очарованием сей галльской феи? Вот и Беторикс не устоял, да и не пытался, тем паче – были они не любовниками, а законной парой, повенчанной пред алтарем грозных и мстительных божеств. И это венчанье едва не закончилось смертью… впрочем – со смерти оно и началось.

– Помнишь, как мы… как там, в пещере… – Алезия зябко поежилась, и молодой человек вздрогнул – они с супругой подумали сейчас об одном.

– Если б не ты, жрецы отправили бы меня в иной мир очень быстро, – кутаясь в плащ, прошептала девушка. – Не ты и твое волшебство разящий врагов посох Луга! Нет, ты в самом деле могущественный друид… хотя кое-кто в этом и сомневается.

– Кто сомневается? – вдруг встрепенулся Беторикс. – Мои люди мне ни о чем таком не докладывали.

– Они и не могли доложить, – запрокинув голову, Алезия посмотрела в небо, на белые, медленно плывущие в лазоревой вышине, облака, на птичьи стаи. – Гуси… А вон, смотри – журавлиный клин.

– Ты мне мозги-то не отводи, – зная повадки жены, Беторикс немного грубовато вернул ее в русло беседы. – Откуда у тебя сведения о том, что…

– Твои верные амбакты, увы, простолюдины, – как ни в чем ни бывало, продолжила юная супруга, оторвав взгляд от неба. – И вхожи отнюдь не во все дома.

– Да знаю, знаю, – досадливо прищурился молодой человек. – Но Камунориг! Он ведь мой друг и важный вельможа, он-то мог бы предупредить. Или… – Беторикс замолчал, пытливо вглядываясь в безмятежное лицо жены. – Или Камунориг затеял какую-то свою игру, о которой я не знаю.

– Может быть, и так, – Алезия задумчиво накрутила на палец локон. – Но, скорее, все по-другому. Какое дело Камуноригу до сплетней о тебе? Ведь ты здесь – чужак, никто из ниоткуда. Британия слишком далека. Да ты и не…

– Ладно, ладно, – поспешно махнул рукой Беторикс. – Не будем углубляться.

– Камунолис с Эльхаром, – осмотревшись вокруг, негромко промолвила девушка. – Это они распускают слухи о том, что ты не такой уж и знаменитый друид. Мол, и в самой Британии тебя мало кто знает, и твоя цена чести…

– Но, но! – молодой человек нервно положил руку на меч. – Насчет чести я с ними потолкую иначе!

– О-о-о-о! – Алезия обхватила голову руками, сжав волосы, словно обручем, – Милый мой, сколько тебе говорить? Ни Камунолис, ни этот гнусный толстяк Эльхар никогда не будут с тобой биться – они не считают тебя ровней себе. И даже распускают слухи о том, что ты обманом взял себе в жены девушку из высших кругов… пусть и опозоренную, пусть изгнанную, вернее – проданную в рабство. Тем не менее – мой отец был великим друидом мандубиев! И это многие помнят… увы!

Закусив губу, юная женщина поникла головою… но почти сразу же встрепенулась, взяла себя в руки и, прогнав грусть, задорно подмигнула супругу.

– Знаешь, милый, моя служанка Керления ходит на один колодец со служанкой Эльхара… ну, тот колодец, что со священной водой, сразу за северными воротами, римляне еще пытались забросать его трупами, да, слава богам, не успели.

– А-а-а! – молодой человек шутливо погрозил жене пальцем. – Теперь понятно, откуда у тебя сведения.

– Ах, – подавив зевок, Алезия томно потянулась. – Что-то спать хочется. Хотя и день-то вроде не дождливый, солнечный.

– Знаешь, милая, я бы тоже прилег, – Беторикс быстро огляделся вокруг. Кажется, сейчас за нами никто не следит.

– Напрасно ты так думаешь, милый, – поцеловав мужа в щеку, прошептала супруга. – Я знаю, ты у нас городской житель, а то бы давно заметил, как из терновника вспорхнули жаворонки. И сорока – вон там, на ограде – вдруг ни с того ни с сего раскричалась. Сердится! Кто им всем мешает – и жаворонкам, и сороке.

– Думаю, ты права, – прошептал Беторикс. – И все же не верится, чтоб среди моих амбактов затесался соглядатай.

– Может, и не соглядатай, просто твои люди обязаны охранять тебя – ведь ты их вождь! Вот они и наблюдают.

Амбакты… так именовались зависимые люди – воины или слуги – на языке народов Центральной Галлии, той самой, что позже получит наименование Галлия Лугдуна а ныне была обозвана Цезарем – Кельтика. Амбакты – это было многозначное слово, в буквальном переводе – «те, кто всегда вокруг», римляне называли подобных людней – «сольдуриями». Амбактов с Беториксом нынче собралось много, целый отряд – три дюжины человек, явившиеся сюда не столько сопровождать своего господина (а лучше сказать – вождя), сколько вести разведку, ведь где-то здесь, между крепостью Алезией, где располагался стан знаменитого вождя и повстанца Верцингеторикса, недавно разгромившего римлян, и Бибракте – священным местом эдуев – еще оставались непобежденные до конца легионы, вытесненные с плато, но не разбитые. О! Эти парни еще могли показать губы, тем более, с таким командиром, как Гай Юлий Цезарь, явившийся в Галлию повелевать!

– Так ты полагаешь, милая, там, в кустах – это моя охрана? Что ж… Сделаем, как всегда?

Посмотрев на жену, Беторикс улыбнулся с неким подвохом, вполне ведомым им обоим и обоими принимаемым, и даже более того – с нетерпением ожидаемым. Вот и сейчас Алезия фыркнула, сверкнула глазами и, кивнув на эргастул, прошептала:

– Ну, пошли. Что стоим-то? О, Эпона, вроде мы с тобой муж и жена, а вынуждены…

– Вынуждены предаваться любви в эргастуле? Ты это хотела сказать? Так ведь не на людях же! В лагере всегда кто-то есть, а на улице холодновато, ад и неудобно, мокро – что и говорить, осень.

– В эргастуле, кстати, тоже солома мокрая…

– А я вчера подстелил сухой!

Распахнув небольшую, но тяжелую дверь, сбитую из крепкого дуба, молодой человек галантно пропустил вперед супругу, а затем уж вошел и сам, предварительно оглянувшись. Даже хотел было совсем по-мальчишески показать язык тому – или тем – кто прятался сейчас в терновнике, да удержался – не очень-то это было бы солидно для доверенного человека Верцингеторикса, к тому же – друида. Ладно уж… И чего, спрашивается, следить? Знают ведь, чем Беторикс и его законная супруга занимаются в эргастуле, кстати – единственном уцелевшем здании на территории усадьбы.

Внутри карцера оказалось не так уж и темно – тусклый дневной свет, проникая сквозь прорехи в крыше, рисовал на стенах размытые серые тени. Пахло свежей соломой, не далее, как вчера принесенной Беториксом, а еще – можжевельником и чем-то таким кисло-сладким, вкусным – шиповником, что ли?

Захлопнув за собой дверь, молодой человек царственным жестом сорвал с себя плащ, бросив его на сому, туда же полетела и перевязь мечом, и туника… Алезия тоже не тратила времени даром – скинула пояс, плащ… а длинную тунику Беторикс стянул с супруги сам, дрожа мелкою дрожью от охватившего его желания.

– О, милая… – опустившись на колени, вождь нежно обнял жену за талию, целуя темную ямочку пупка…

Лаская друг друга, супруги улеглись на подстеленный плащ, ощущая охватывающее обоих блаженство, Беторикс с жаром поцеловал женщине грудь, чувствуя, как тело становится жарким, бешено бьется сердце, а в голове вспыхивают звенящие искорки звезд.

Алезия томно прикрыла глаза, руки ее, невесомые, словно крылья, обняли мужа за плечи, властно притягивая к себе… шуршала солома… Нет, не тела их сплелись – сплелись души и так – вместе – поднялись высоко-высоко к небу, а может быть и улетели в иной мир.

Кожа любимой супруги казалась Беториксу нежнейшим шелком, волосы – струящимся водопадом, а глаза – бурными океанами любви.

– Журавлик… – придя наконец в себя, чуть слышно прошептал молодой человек, хотя конечно же не видел никакого журавлика – не так уж тут было светло. Просто угадывал, вот погладил супруге животик, протянул руку к пупку:

– Хочешь, пощекочу?

– Ой… – девушка вдруг насторожилась, опасливо покосившись на дверь. – Я слышу чьи-то шаги!

– И я.

Беторикс приподнял голову и потянулся к мечу.

В этот момент в дверь вежливо постучали:

– Мой, вождь… Госпожа Алезия…

– А, это ты братец!

Узнав знакомый голос, влюбленные облегченно рассмеялись.

– Подожди, мы сейчас оденемся… Милая, ты куда дела мой плащ?

– Я – дела? Да он же под тобой!

– А туника?

– Туника – вот она. Ну, что ты как совсем юный мальчик! Разбросал все… Что еще тебе показать? Ах, уже оделся… вижу-вижу…

Живенько натянув тунику, девушка схватила пояс и подошла к двери:

– Заходи, братец Кари… Или предпочитаешь, чтоб мы к тебе вышли?

– Все равно. Мне просто надо сообщить.

– Сообщай! – выйдя вслед за супругой на улицу, Беторикс невольно прищурился от вдруг показавшегося ярким света. Или это и в самом деле стало светлее – ближе к вечеру небо разъяснилось, и ветер унес облака, оставив лишь одно солнце. Радостно улыбаясь, оно висело над кленами ярким оранжево-золотым шаром, веселыми искорками отражаясь в светлых глазах Кари, Кариоликса, рослого юноши лет семнадцати с копной непокорных русых волос, приходившегося Беториксу и Алезии названным братом. Вот если кто и был самым надежным другом, которому можно было довериться во всем, так это Кари!

– Извини, мы тут были немного заняты. Что ты хотел нам сказать, брат? – невозмутимо пригладив волосы, осведомился молодой вождь.

Его юная супружница прыснула.

– Кажется, мы наконец отыскали римлян, – поправив перевязь с мечом, важно доложил Кариоликс.

Юный галл был одет точно так же, как и его побратим: туника, плащ, браки, только все не такое яркое, да и краски не очень стойкие – туника выкрашена корою дуба, а плащ – вообще черникой. Все же Кариоликс когда-то принадлежал не к шибко знатному роду, прямо сказать – вышел из простолюдинов, и лишь побратавшись с Алезией приобрел и соответствующее положение, ведь род девушки был известен из глубины веков. Правда, к положению своему юноша еще не привык, да и средств на поддержание имиджа особо-то не имелось. Хотя верховный вождь восставших галлов Верцингеторикс щедро наградил Беторикса, но принимать от побратима злато-серебро да прочие побрякушки Кариоликс считал не очень уместным, ну, разве что Алезия уговаривала иногда.

– Странно ты говоришь, – усевшись на нагретый солнцем камень, вождь внимательно посмотрел на парня. – Так отыскали или кажется?

– Врать не буду, самих римлян мы не видели, – Кариоликс покачал головой. – Однако заметили в лесу свежие пни. Кто-то спилил деревья.

– И что?

– И, как видно, сплавил их вниз по реке, к плоскогорью.

– Так, может, какой-нибудь вергобрет-староста послал своих людей! Все галлы – хорошие плотники, мало ли – зачем понадобился лес? Дом сложить, частокол от зверья поставить…

– Нет, мой вождь…

Кари упорно не называл Беторикса братом – стеснялся – обращался всегда только так – «мой вождь», словно и в самом деле был простым амбактом.

Зато вождь ничего не стеснялся, вот и сейчас подбодрил широким жестом:

– Ну, говори, говори, братец, да не стой, садись вот, рядом, на пенек. Сестры своей не стесняйся, сам знаешь, у нас от нее тайн нет.

Юноша шмыгнул носом да так и остался стоять, правда, уже перешел к подробностям:

– На дом лес берут весной, да и не пилят – рубят, так бревна меньше гниют. То же и на частокол. А тут – спилено. И следы… На берегу реки – нечеткие, но ровной цепью. Эдуи так не ходят, нет, это римляне. И деревья они спилили – для лагеря. Им ведь все равно – пусть потом сгниют.

– Так-так, – заинтересованно протянул Беторикс, вовсе не имевший никаких оснований не доверять сообщениям братца. Пусть тот хоть и юн и не опытен, но в таких вот делах… Раз сказал – не галлы лес спилили, а римляне – так это уж точно так и есть.

– И куда течет та река?

– Там не река, речушка. На восток, в земли секванов.

– Та-ак, – снова протянул вождь, на этот раз уже куда более озабоченно. – Значит, к секванам.

– Да, к ним. Эта речка впадает в Родан.

– А по его берегам живут аллоброги и вольки – племена, давно преданные Риму, – Беторикс задумчиво закусил губу. – При нужде там можно набрать новые легионы… если, конечно, разрешит сенат. А сенат разрешит – ведь до замирения Галлии далеко, да и возможно ли оно вообще, это самое замирение.

Тут молодой человек невольно расправил плечи, ощутив прилив гордости, – все же лично он немало поспособствовал победе Верцингеторикса, и поражение Цезаря под Алезией – почти полностью его, Беторикса, заслуга – такие вот пироги с грибами. А ведь римляне спокойно могли победить… да ведь и победили бы…

– Что же, получается, римляне отошли к Родану и строят там лагерь. Зачем? Собираются провести там зиму?

Вождь нервно сплюнул в траву. Было от чего нервничать! Если все так, как сказал Кари, если римляне замыслили строить на берегах Родана лагерь, значит… значит, они вовсе не собираются уходить из Галлии… из той Галлии, что презрительно называли Косматой! Уже почти завоеванной… завоеванной бы, если б не Верцингеторикс… И – Беторикс!

А что, в тех землях Цезарю будет очень неплохо – легионеры переждут дождливую зиму, подкормятся, тем более, секваны и вольки для них – свои, это вот аллоброги вроде как волновались… так вот и повод для набора еще одного легиона – усмирить, чтоб не глядели в сторону Верцингеторикса и прочих восставших галлов. Сам верховный вождь – из арвернов, что живут в горах и долинах меж потухшими вулканическими жерлами, аврвены испокон веков считали себя врагами Рима, а вот их соседи и давние соперники эдуи – наоборот. Это сейчас, после поражения Цезаря под Алезией, эдуи присмирели, однако, если римляне вновь пойдут войной… А они пойдут, Цезарь не из тех полководцев, что бросают дело на полпути! Подумаешь, вынужден был отступить… и что из этого? Судя по всему, римляне никуда из Галлии не уйдут, да они и не собираются – строят укрепления, лагеря, вполне способные превратиться за зиму в цветущие римские города! А что? Потянутся торговцы, веселые девки, там и ремесленники, и местные землевладельцы с крестьянами – многим, очень многим порядок нужен, а римский порядок – всем порядкам порядок, это вам не какая-нибудь анархическая галльская вольница, где, ежели у тебя полно земли и воинов, так все остальные могут отдыхать и сидеть на заду ровно. Да-а… слишком уж много аристократов именно так и считают, именно так себя и ведут. Что им Верцингеторикс? Так, первый среди равных. Просто авторитетный вожак, боевое знамя. Правда, сейчас они вокруг него сплотились, да – но ведь это только перед лицом всеобщей опасности. А сейчас, когда римляне ушли… якобы ушли…

О, славная победа при Алезии вскружила головы слишком многим! Камунолис, Эльхар и все прочие ходят, задрав нос – что нам, мол, какой-то там Цезарь? И зачем держать ухо востро? Хочешь мира – готовься к войне? Так ведь вовсе не этому учили мудрые предки. Нет такого в древних галльских обычаях. Победили? Да! Римлян больше нет? Нет! Так зачем забивать себе башку гипотетической угрозой, когда надо как можно быстрее решить куда более своевременные задачи – устроить пир горой, поделить оставшиеся без римского присмотра земли – главное – власть! Вот уж – да – дележ властного пирога штука на редкость увлекательная, какой там, к хвостам собачьим, Цезарь?! Нет его – и нет. Ушел! И нечего тут трезвонить, дескать – вдруг да вернется. Вернется – тогда и будем проблему решать, вновь собирать войско, которое сейчас обязательно надобно распустить… Конечно, распустить – кто им командует-то? Верцингеторикс. А кто такой Верцингеторикс? Всего лишь арвернский вождь. Арверны, конечно, народ многочисленный и авторитетный… так ведь и эдуи ничуть не хуже. И битуриги – тоже. А еще и карнуты, и сеноны, и левки есть. Кого только нет. И в каждом племени – своя падкая до власти знать, у каждого аристократа – своя монета, которую вовсе не для обмена чеканят – для хвастовства да гордости пущей. Галльских князьков хлебом не корми, а дай друг перед дружкой похвалиться.

Забудут все о Цезаре. Уже забыли. Дело такое – все хотят власть делить.

А Цезарь весною возьмет – и ударит. Что тогда? Снова поля да деревни на его пути жечь, чтоб не было чем поживиться проклятым римлянам? Снова в Алезии прятаться? Так следующей осады да новой римской мощи она может и не выдержать.

– В общем, так, – оторвавшись от своих раздумий, молодой человек решительно махнул рукою. – Кари, собирай вечерком всех десятников. Думать, решать будем.

– Сделаю все, мой вождь, – юноша почтительно приложил руку к сердцу и поклонился.

– Да брось ты кланяться, – разозлился Беторикс, но при этом почему-то посмотрел на жену:

– Ты-то что молчишь, милая? Скажи ему, он же брат наш все же.

– Я младший, – находчиво пояснил Кари. – А младший старших во всем должен слушаться – отца-матери вместо.

– Ишь ты! – вождь не выдержал, хохотнул, хотя давно уже приучал себя почем зря не смеяться – не солидно для вождя и друида. Но тут все же не удержался:

– Нет, ну ты только глянь, родная, – он нас уже в отцы-матери записал! Хорошо – не в дедушки с бабушкой, благодарствуем и на том. Ну, что ты стоишь, братец? Иди, за лагерем там присмотри.

– Иду уже, вождь мой!

– Опять он за старое. Алезия, ну что ты молчишь-то?

– Думаю, – усевшись на камень рядом с супругом, юная красавица накручивала на палец золотисто-медовый локон.

– Думаешь? – Беторикс проводил взглядом торопливо шагавшего к раскинутым возле кленовой рощицы шатрам и палаткам братца. – И о чем же ты думаешь, мое сердце?

– О чем и ты, – пожав плечами, девушка посмотрела на мужа с таким лукавым прищуром, словно бы давно заметила его в чем-то непотребном, да только до поры, до времени стеснялась сказать:

– Говоришь, вечером с десятниками все решать будешь? Ой ли? Я так полагаю – ты уже сейчас все решил. Не так?

– Так, – согласно кивнул вождь. – Но с десятниками… оно как бы лучше будет, как будто мы вместе все, как воины… Как принято и как надо.

– Да понимаю я все, ладно, – отмахнулась Алезия. – По тем же причинам ты и меня на совет свой не позовешь – невместно среди воинов деве. Потому заранее попрошу: скажи, что решил? Хотя я, конечно, догадываюсь.

Молодой человек хмыкнул:

– Ну, тогда говори, раз догадываешься. А я послушаю.

– Ну, слушай, – юная галльская нимфа вдруг резко посерьезнела, на устах ее уже не было и намека на улыбку, голубые глаза смотрели строго, а левая бровь, чуть приподнявшись, дернулась. – Завтра или в самые ближайшее дни наши воины должны своими глазами увидеть римский лагерь. И лучше – не один. Увидеть, а потом – доложить на совете знати. Только тогда вельможи поверят.

Расхохотавшись, Беторикс чмокнул жену в щеку:

– Умная ты у меня, однако – прямо мысли читаешь.

– А ты думал?! Мой батюшка все ж таки был не последний друид, – Алезия вдруг прищурилась. – Смотри-и-и… Вот если почувствую, что связался с какой-нибудь женщиной… Бедная тогда это будет женщина! Да и еще кое-кто…

Сказала и этак загадочно улыбнулась – не поймешь, то ли пошутила, то ли всерьез… Нет, все же всерьез, наверное.

– Милая моя… неужели, ты думаешь, что я тебя не достаточно сильно люблю?

– Любишь – да. И сильно, – смешно наморщив носик, Алезия опустила ресница и произнесла уже гораздо тише спокойным и уверенным тоном. – Я не думаю – я знаю. А про женщину, извини, так просто сказала. Но все же… Да! Вот еще что! Хорошо б нам с тобой найти того человечка, что столь пристально за нами следил… кстати, не только сегодня.

– Ну, допустим, найдем, – Беторикс задумчиво поскреб бородку. – И что? Он, конечно же, скажет, что просто охранял нас… по поручению какого-нибудь вельможи или даже самого великого вождя. Не вижу никакого смысла в допросе.

– А ненадобно никакого допроса, о, муж мой, – с уверенностью заявила Алезия. – Просто мы должны знать соглядатая… хотя бы одного. И он должен обязательно оказаться в разведке… и увидеть римлян! А потом доложить тому, кто его послал.

Вечером, у небольшого костра, разложенного Кариоликсом невдалеке от шатров амбактов, молодой вождь встретился со своими десятниками. Первый – пучеглазый, добродушный с виду, Бали, бывший деревенский староста. Вторым был юркий шустроглазый Карнак – чернявый кудряш, чем-то похожий на массилийского грека… а может, он и был грек, по крайней мере наполовину, о чем, по мнению Беторикса, красноречиво свидетельствовали миндалевидные оливки-глаза.

Вообще, этот Карнак казался довольно шустрым парнем, и, несмотря на молодость – ему вряд ли можно было дать больше двадцати – уже успел много чего повидать в этой непростой жизни. Наверное, потому и выбился сейчас в десятники – из изгоев-то! Хотя амбакты молодого вождя все считались изгоями – из кого же было их еще набирать? Наследственных зависимых людей не было.

Кроме всего прочего, у Массилийца – эта кличка к Карнаку приклеилась накрепко – вечно был какой-то удивленно-радостный вид, может быть, «косил» под простачка, а может, таким и уродился, все время моргал да переспрашивал – да ну? Да неужели? Да не может быть! Непонятно было – то ли он издевается, то ли на самом деле уточняет совершенно искренне.

О третьем десятнике – Фарнее – вообще ничего нельзя было сказать. Крепенький коренастый молчун из тех, что себе на уме, этакий «справный хозяин», конечно же бывший – отряд верных римлянам эдуев дотла выжег его деревню, Фарней потому и спасся, что ездил в этот день в город, на рынок, прикупить кой-чего по случаю приближающегося праздника в честь какого-то местного бога. Прикупил… Но и дома, и семьи лишился – приехал на пепелище. С тех пор – мстил. Наверное, он бы мог прожить и один, забрался бы в какие-нибудь дебри, добывая пропитание охотой и редкими грабежами, да вот, видно, не захотел становиться полным изгоем, услыхав, что «славный друид Беторикс» получил от верховного вождя адифицию и набирает людей, сразу же к нему и подался, честно предупредив, что пока что его больше интересует не ведение хозяйство, а война, точнее – месть. Мстил он всем – эдуям и римлянам, причем эдуев не разбирал – кто там из них за Рим, а кто, наоборот, против. Как предполагал Беторикс. «накосячил» этот хозяйственный мужичок крепко, а тут вот вдруг обрел покровителя, как делали многие галлы да все простолюдины, полностью беззащитные перед произволом знати.

– Ну что, парни, поговорим?

Всех своих амбактов Беторикс, ничтоже сумняшеся, называл парнями, даже мужиковатого Фарнея, впрочем, тому не было еще и тридцати. Так, где-то около.

– Брат мой Кариоликс сегодня доложил мне о римлянах. Точнее – о спиленном лесе. Что скажете?

– Лес спилили римляне? Да ну! – начал удивляться массилиец Карнак. – И кто это сказал? Кто это может утверждать наверняка, клянусь всеми богами? Кари? Да неужели ты это сказал? Ладно, ладно, молчи, и не надо делать такое злое лицо, а то я еще, чего доброго испугаюсь. А вдруг это не римляне? Вдруг это просто какие-нибудь проходимцы – украли местный лес, сплавили вниз по речушке, выловили где-нибудь в Родане, продали и уже, небось, поделили барыш. О, я когда-то знал множество таких ушлых людей, мой вождь, таких ушлых, что и вспоминать страшно. Один, помниться, родом был из Нарбона, так он…

– Дальше расскажешь потом, – махнув рукой, Беторикс перевел взгляд на Бали:

– Ну, а у тебя есть что сказать?

– М-м-м… ну-у-у-у… – засопел увалень. – Ну, мы это самое… сами же видели все. И я видел. И вот, Кариоликс. М-м-м… это самое… не могли секваны или эдуи так лес спилить. Это римляне! Точно римляне, клянусь Цернунном.

Выслушав, вождь перевел глаза:

– А ты что молчишь, Фарней?

– Я? – бывший староста стрельнул глазом – нехорошим, черным, из-под заросших кустистых бровей.

Он тоже говорил по-деревенски – пришептывал, тянул слова, правда, менее заметно, нежели Бали. Бали, кстати, был из лемовиков, а Фарней – из арвернов, так же, как и самые верные воины Верцингеторикса, еще бы, это ведь был их, арвернский родовой вождь!

– Ну да – ты, ты, – подбодрил Беторикс. – Неужели тебе и добавить нечего?

– Тот парень прав, – помолчав, крестьянин кивнул на Бали. – Да, прав…

Сказал – и замолк. Вообще, Беторикс давно понял уже, что вытаскивать слова из этого бывшего старосты нужно было едва ль не клещами.

– Так, может, ты предложишь что-нибудь?

– Посмотреть надо. Пройти вниз по реке.

– Вот! – обрадованно воскликнул вождь. – Поистине замечательные слова. Что ж – завтра с утра и отправимся.

– Там, вдоль реки… я имею в виду Родан, должна быть дорога, – тряхнув кудрями, доложил Массилиец. – Но… не уверен, что до нее доскачет твой конь, господин. Местность там нехорошая – расщелины, камни. А ниже, в долине – болота.

– Я вижу, ты знаешь путь! – потер руки Беторикс.

Карнак прикрыл глаза:

– Был в этих местах еще в детстве, с отцом.

– Славно! Вот, поистине, славно. Что ты раньше молчал?

– А никто про Родан не спрашивал.

Что ж, логично. Никто про Родан не спрашивал, потому что никто и не думал, что придется спускаться к этой бурной и своенравной реке. А вот – пришлось. Галлы – люди приметливые, сказали – лес не так спилен, значит – не так, тут уж с ними не поспоришь, каждый почти с детства – плотник. Недаром даже у римлян все повозки – естественно, делались они тогда из дерева – носили почти исключительно галльские названия.

– Что ж, завтра пойдем, и да пошлют нам боги удачу, – поднявшись на ноги, вождь подвел итог совещанию и, попросив подобрать надежных людей для разведки, вдруг, ни с того ни с сего спросил: – Терновником никто никого не угощал?

– Да, чуть не забыл, – Беторикс посмотрел на уже собиравшихся уходить амбактов. – Кто-то из вас приказывал своим людям охранять меня и мою жену. Ну? Что молчите? Только не говорите, что это не так.

Фарней с Массилийцем переглянулись, быстро, лишь встретились глазами на миг… что, однако же, отнюдь не укрылось от зорких глаз молодого вождя…

– Ты, Карнак? Или ты, Фарней? Кто из вас отдал такой приказ?

– Видишь ли, господин, – странно, но отвечать стал вовсе не ушлый прощелыга Массилиец, а молчун староста… бывший староста. – Кроме нас, преданных тебе не за страх, а за совесть, среди амбактов есть еще некоторые люди, посланные всевидящим господином Камуноригом…

Вымолвив имя вельможи, Фарней невольно поежился, что и не удивительно – Камунориг, заведовавший у Верцингеторикса разведкой и контрразведкой, у многих вызывал страх.

– Они сказали – это для вашей с госпожой пользы и во исполнение приказа высшего лица, – воспользовавшись возникшей заминкой, дополнил наконец Массилиец. – Да неужели ты, мой господин, думал, полагал бы, что могло быть иначе? Ведь всевидящий Камунориг потому так и прозван, потому и занимает свой пост, что…

– Не надо мне рассказывать о Камунориге, – молодой вождь с усмешкой прервал излияния парня. – Лучше назовите его людей. Кто?

Амбакты снова переглянулись, по всему чувствовалось, что им не очень-то хочется говорить, как видно, Камунориг – сам или через своих людей – все же предупредил их, чтоб поменьше болтали. И эта вот вынужденная недосказанность сейчас могла стать основанием большого недоверия нового господина к своим слугам. А этого, естественно, никто сейчас не хотел, с другой же стороны – не хотелось и нарушать обязательства, данные Камуноригу.

– Все ж я теперь ваш господин, – надавил на амбактов вождь. – И, если у вас есть от меня какие-то тайны, то…

Беторикс нарочно замялся, давая возможность слугам мысленно продолжить его слова – каждому в меру его фантазии.

Судя по страху, промелькнувшему в оливковых глазах Массилийца – у этого парня фантазия работала замечательно, что же касаемо остальных…

– Одного зовут Летагон, – приняв решение, нехотя вымолвил Фарней Крестьянин. – Лет двадцати, нескладный такой, мосластый. С лицом, как у больного мула.

– А какое у больного мула лицо? – полюбопытствовал Беторикс.

– Грустное, – пожав плечами, пояснил бывший староста.

– Понятно, – вождь кивнул, искоса поглядывая на притихшего Массилийца, для которого вовсе не характерно было подобное длительное молчание, и, не отрывая глаз, спросил:

– Ну, и кто же второй?

– Второго ты хорошо знаешь, мой вождь, – вильнув взглядом, Карнак вес ж таки вынужден был ответить… наверное, мог бы и ничего не сказать, сославшись на то, что никакого подобного человека не знает, да только вот беда – выходит, кто-то из остальных десятников – Фарней или Бали – знали, что Карнак – знает. Знает… И не хочет сказать? Ведь так получается. Так что уж пришлось Массилийцу заговорить, хотелось ему того или нет.

– Это твой побратим Кариоликс, – договорил наконец Карнак, и Беторикс явственно увидел радость, на миг мелькнувшую в глубоко посаженных глазах Крестьянина, тот, похоже, был доволен тем, что не он один выдал соглядатаев. Сработали на пару. На пару… А ведь их трое, десятников. Что же Бали молчал, не сказав ни слова? Прикинулся дурачком? А ну-ка…

– Бали, друг мой, куда же ты собрался? – Беторикс картинно развел руками, словно бы хотел объять весь земной шар.

– Так это… это самое… – десятник растерянно заморгал. – Ты, господин, сказал, что мы уже можем идти, и это… м-м-м… я подумал, что… это самое…

Ох, до чего же косноязычен был этот добродушный парень! Однако же дело свое знал не хуже других и, как уже успел убедиться Беторикс, с подчиненными воинами умел управляться, если, конечно, можно назвать воинами нескольких забитых крестьянских парней. Ну, тем не менее.

– Так вот, дружище Бали, – Беторикс еще больше наехал на и без того смущенного парня. – Что ты сам-то можешь сказать про этих двоих – Летагона и Кари?

– М-м-м… это самое… У Кари меж лопатками – синий журавль.

– А! Вот теперь вижу, что у тебя есть глаза. А Летагон? Про него что добавишь?

– Он это… угрюмый. Нелюдимый просто.

О! Кто бы говорил! На себя бы посмотрел – нелюдимый!

– Нелюдимый, говоришь? Как так?

– М-м-м… Он это… это самое… У него друзей нет – во! Как хворост собирать – один, за рыбой на озеро – снова один… Сам по себе ходит.

Видно было, что разговор сей давался десятнику не очень-то просто, и дело тут не в том, что Бали был вот такой непроходимо тупой деревенский увалень, о, нет, он вовсе таковым не являлся, ну, разве что напоминал с виду полного дурня – эти выпученные глаза, толстые губы, уши – как два лопуха… И – мямля, конечно, мямля – от этого никуда не денешься. Однако же в отряде его уважали – значит, было за что. Да иначе б и не выбрали Бали десятником, Беторикс ведь не с бухты-барахты его назначил – присмотрелся к людям, расспросил кой-чего… не сам, конечно же – не княжеское это дело! – через Кари. Ха! А братца-то срисовали – мол, самим Камуноригом к господину приставленный. Надо будет ему рассказать, посмеяться.

Молодой человек сейчас едва сдерживал торжествующую улыбку – видно было, что десятники после этой беседы зауважали его еще больше. Ну, а как же – ведь не одного на расспросах крайним сделал – всех! Включая «простачка» Бали.

– Значит, это Летагон следил за мной сегодня, прячась в терновник?

– Да, да, господин, именно он, Летагон Капустник, – тут же заверил Карнак Массилиец. – Ну, а как же? Раз уж он от самого всевидящего…

– А почему Летагон – Капустник? Что, так капусту любит?

– Любит, господин. Запросто может дюжину кочанов зараз умять!

– Ну, уж и дюжину! – не поверил Беторикс. – Ладно, коль уж он соглядатай… Возьмем завтра с собой – чем за мной следить, пущай лучше римлян ищет.

– Мудро решил, вождь, – удовлетворенно кивнул Фарней. – А второй? Побратима ты тоже возьмешь завтра с собой?

– Ну, а куда ж его девать? Возьму, конечно.

На том и порешили. Солнце уже село за дальним лесом, начинало быстро темнеть, и в синем небе загорелись первые звезды. Простившись с вождем, десятники ушли в лагерь, а Беторикс еще немного посидел в одиночестве, приводя в порядок мысли, после чего направился в свой шатер, где его давно ждала Алезия. Заждалась поди, женушка любимая…

Ан нет! Не заждалась! Чей это голосок от лагерного костра слышен, не ее ли? Ну да – так и есть! Вон, сидит, палкой угли ворошит, что-то рассказывают, а все остальные почтительно госпожу слушают, как и положено зависимым людям.

Шатер молодоженов – Алезии и Беторикса – был разбит в сторонке от палаток амбактов, как раз напротив развалин, неподалеку от эргастула, к которому так тянуло молодого вождя. Что он там хотел найти? Об этом спрашивала Алезия, получив не очень-то понятный ответ. Просто – «надо», «ворота в иной мир» и все такое прочее.

– Я не хочу в иной мир, – забираясь в шатер, девушка обернулась, взглянув на галантно придерживающего полог супруга. – Нет, нет, не хочу. Мне и в этом неплохо… да пусть даже и было когда-то плохо, но он ведь наш, родной.

– Ну что ты… – Беторикс хотел было что-то ответить, да замялся, закусил губу и, машинально опустив за Алезией полог, с надеждой посмотрел в небо, уже ставшее темно-синим, звездным, но далеко на западе все еще тронутое узенькой оранжевой полоской заката.

Молодой человек поежился – на дворе стоял уже конец октября, и, хотя днем разжаривало градусов до двенадцати – пятнадцати тепла, ночами иногда бывали уже и заморозки, правда, под плащом из волчьей шкуры было довольно тепло… особенно – двоим. Иногда даже – жарко…

– Что ты там встал, милый? – позвала из шатра супруга. – Опять смотришь на небо? Ждешь изумрудные тучи, о которых как-то рассказывал? Я видела такие сегодня, как раз под вечер, когда мы с тобой… ну, ты помнишь. Там, в эргастуле.

– Ты видела изумрудные облака? – забравшись в шатер, Беторикс встрепенулся было, но тут же поник головою. – Увы… сегодня последний день.

– Почему последний? Что ты такое говоришь, милый?

– Последний день месяца, называемого римлянами октябрь. Последний.

– И что с того? Будет другой месяц, а за ним следующий… Странный ты человек, о, благороднейший супруг мой!

– Да, странный, – вождь согласно кивнул, стягивая с себя тунику.

В шатре было темно, тепло и уютно, пахло свежей соломой и сеном, а снаружи слышны были отдаленные голоса слуг.

– Милая… – протянув руку, молодой человек нащупал теплое плечо жены, погладил нежно и ласково, прошептал: – Не замерзнешь раздетой?

– С тобою – нет… – шепотом отозвалась юная женщина. – Или ко мне, мой любимый… Иди…

Жаркий поцелуй. Ласки. Ах, как сладостны были эти невидимые прикосновения, словно бы во всем этом обозначилась вдруг какая-то тайна, ведомая лишь двоим влюбленным. Снова поцелуи.

Шелковистая кожа.

Горячее дыхание.

Приглушенный стон…

Жаль, в темноте не видно было глаз. Зато хорошо слышно, как бьются в унисон два сердца: тук-тук, тук-тук, тук…

Утром вождь проснулся рано, едва только забрезжил рассвет. Осторожно, стараясь не разбудить спящую жену, выскользнул из шатра – амбакты уже поднялись и разводили костер – в эти времена люди вставали рано и столь же рано ложились.

Поеживаясь от промозглой утренней сырости, Беторикс зашагал к палаткам, однако на полпути остановился, задумчиво оборачиваясь назад. Постоял, почесал затылок и, махнув рукой, свернул к эргастулу. Распахнув дверь пошире, пригнулся, вошел.

И сразу почувствовал – что-то произошло, что-то изменилось! Что?

Опустившись на колени, молодой вождь тщательно обследовал помещение, не упуская ни одной мелочи. Вот здесь, в углу – кладка расшаталась, можно вынуть камень… нет, под камнем – ничего, а под соломой? И под соломой пусто. Тогда что же он такое ощутил? Что? Что изменилось-то?

Та-ак… Задумчиво закусив губу, Беторикс вышел обратно на улицу, немного постоял и снова вошел… Точно! Дверь! Дверь открывалась вовсе не так, как всегда, а как-то туго… Именно туго!

Что же это такое? Что мешает?

Снова зайдя в эргастул, молодой человек закрыл за собой дверь, повернулся, силясь рассмотреть хоть что-то в смутной утренней мгле, едва пробивавшейся сквозь небольшое оконце.

Что-то чернело под самой петлею. Вождь протянул руку…

Обрубок шланга!

Или – велосипедной камеры…

А, ну-ка…

Есть!

В камере имелось послание, записка, небрежно написанная черной гелевой ручкой на мятом, явно вырванном из блокнота, листке.

Холодея, молодой человек поднес листок к свету…

«Здравствуйте, уважаемый Виталий Аркадьевич…»