Созвездия 

Для приблизительного указания местоположения звезд (или любых других светил) на небесной сфере пользуются созвездиями, т.е. некоторыми условными исторически сложившимися группировками звезд. Особое значение имеют созвездия, расположенные на пути видимого годового движения Солнца. Эти созвездия называются зодиакальными, а полоса неба, ими занятая, называется зодиаком. Всех зодиакальных созвездий 12, и в каждом из них Солнце находится приблизительно около месяца.

Происхождение названий зодиакальных созвездий теряется во тьме времен. Во всяком случае, нет сомнения, что они ведут свое начало с момента зарождения астрономии (астрологии).

Кроме названия, каждое зодиакальное созвездие имеет свой символ. также имеющий астрологическое происхождение. Смысл каждого такого символа (насколько он поддается расшифровке), как правило, тот же, что и названия созвездия,

 

 

Во всякое время года созвездия, среди которых находится Солнце, недоступны для наблюдений, и лучше всего видна противоположная часть зодиака.

Движение Солнца по зодиакальным созвездиям медленно меняется с течением времени (см. ниже). Например, в настоящее время Солнце проходит середину созвездия Овна около 17 апреля (с.с.), а в начале нашей эры оно проходило середину этого созвездия 4 апреля. Подробная таблица положений Солнца в созвездиях от нашего времени до 3000 года составлена Вильевым. Она воспроизведена в [4] (стр. 51).

Звезды созвездий обозначаются греческими буквами (альфа, бета, гамма, …), как правило, в порядке убывания их яркости. Этот способ был предложен в 1603 г. Байером и с тех пор вошел во всеобщее употребление.

Более точно местоположение светил на небесной сфере задается посредством двух координат. Существует много различных систем координат. Мы опишем четыре главнейшие.

 

 

Горизонтальные координаты

Линия отвеса (перпендикуляр к земной поверхности в местах наблюдения), мысленно продолженная вверх, пересекает небесную сферу в точке зенита, а продолженная вниз — в точке надира. Большой круг небесной сферы, плоскость которого перпендикулярна отвесной линии, называется горизонтом, а большие круги, проходящие через зенит и надир, называются кругами высоты или вертикальными кругами. Круг высоты, проходящий через светило, называется вертикалом этого светила.

Прямая, параллельная оси вращения Земли, проходящая через центр небесной сферы (который мы представляем себе совмещенным с наблюдателем), называется осью мира. Ее точки пересечения с небесной сферой называются полюсами мира. Полюс, относительно которого суточное вращение происходит (при наблюдении из центра небесной сферы) по часовой стрелке, называется Южным, а противоположный — Северным. Вблизи Северного полюса расположена довольно яркая Полярная звезда (альфа Малой Медведицы).

Точка горизонта, ближайшая к Северному полюсу мира, называется точкой Севера, а противоположная ей точка — точкой Юга. Между точками Севера и Юга расположены точки Востока и Запада.

Азимутом светила называется дуга горизонта от точки Юга до точки пересечения горизонта с вертикалом светила, лежащей в той же полусфере, что и само светило. Азимут отсчитывается на запад от 0° до 360°. Высотой светила называется дуга вертикала от горизонта до светила. Высота отсчитывается от 0 до 90° к зениту и от 0 до 90° к надиру. Вместо высоты используется также зенитное расстояние светила, равное дуге вертикала от зенита до светила и отсчитываемое от 0 до 180°. Азимут и высота (или зенитное расстояние) полностью определяют положение светила на небесной сфере. Они называются горизонтальными координатами светила. Вследствие вращения небесной сферы они непрерывно меняются со временем.

 

 

Экваториальные и эклиптикальные координаты

Большие круги, проходящие через полюсы мира, называются кругами склонения или часовыми кругами. Круг склонения, проходящий через зенит, называется небесным меридианом. Большой круг небесной сферы, плоскость которой перпендикулярна оси мира, называется небесным экватором. Он делит небесную сферу на две полусферы — северную и южную и пересекается с горизонтом в точках Востока и Запада.

Часовым углом светила называется угол на сфере между меридианом и кругом склонения светила. Он измеряется дугой экватора от его самой южной точки до точки пересечения экватора с кругом склонения светила и отсчитывается к западу от 0° до 360° (или к западу от 0° до 180° и к востоку от 0° до–180°). Вместо градусов часто используется единица час, равная по определению 15°, т.е. 1/24 доле полной окружности.

Склонением светила называется дуга круга склонения светила от экватора до светила. Отсчитывается склонение от 0 до 90° к северу и от 0 до–90° к югу. Вместо склонения используется также полярное расстояние светила, равное дуге круга склонения от Северного полюса до светила и отсчитываемое от 0 до 180°.

Часовой угол и склонение также однозначно определяют положение светила; они составляют так называемую первую экваториальную систему координат. Склонение не зависит от вращения небесной сферы, и часовой угол изменяется пропорционально времени (отсюда и измерение его часами).

Эклиптикой называется большой круг, по которому в первом приближении Солнце совершает свой видимый годичный путь, Плоскость эклиптики параллельна плоскости земной орбиты. Угол наклона плоскости эклиптики к плоскости экватора медленно меняется со временем. В настоящее время он равен приблизительно 23°27'.

Две диаметрально противоположные точки небесной сферы, наиболее удаленные от эклиптики, называются полюсами эклиптики — северным и южным. Северный полюс эклиптики расположен в настоящее время в созвездии Дракона, посредине между Полярной звездой и одной из самых ярких звезд северного неба — Вегой (альфой Лиры), южный — в созвездии Золотой Рыбы. Большие круги, проходящие через полюса эклиптики, называется кругами широты,

Точка пересечения эклиптики и экватора, которую Солнце проходит, двигаясь из южного полушария небесной сферы в северное, называется точкой весны или точкой весеннего равноденствия (в этот момент день равен ночи) и обозначается знаком U. Противоположная точка называется точкой осени или точкой осеннего равноденствия и обозначается знаком D. Точка весны находится в созвездии Рыб, в точка осени — в созвездии Девы. Никаких ярких звезд вблизи их нет.

Круг склонения, проходящий через точки весны и осени, называется колюром равноденствий.

Момент прохождения Солнца через точку весны (осени) считается (в северном полушарии) астрономическим началом весны (осени). По действующему (григорианскому) календарю начало весны приходится на 21 марта (день весеннего равноденствия), а начало осени — на 23 сентября (день осеннего равноденствия).

Прямым восхождением светила называется дуга экватора от точки весны до точки пересечения экватора с кругом склонения светила. Оно измеряется в часах от 0 до 24 часов и отсчитывается с запада на восток. Подобно склонению прямое восхождение не зависит от суточного вращения небесной сферы, Вместе со склонением оно составляет вторую экваториальную систему координат.

В астрономических таблицах местонахождение светил обычно характеризуется как раз склонением и прямым восхождением.

Разность между часовым углом и прямым восхождением в каждый момент равна часовому углу точки весны и потому не зависит от светила. Этот часовой угол называется звездным временем.

Долготой светила называется дуга эклиптики от точки весны до точки пересечения эклиптики с кругом широты светила. Она отсчитывается от 0 до 360° в направлении возрастания прямых восхождений. Широтой светила называется дуга круга широты от эклиптики до светила, отсчитываемая от 0 до 90° к северу и от 0 до–90° к югу. Долгота и широта называются эклиптическими (или эклиптикальными) координатами.

 

 

Суточное движение

Картина суточного движения светил нам всем хорошо известна. Каждое светило равномерно движется по кругу, параллельному экватору, против часовой стрелки (для наблюдателя в северном Полушарии Земли). Если полярное расстояние ρ звезды меньше (северной) географической широты φ места наблюдения, то этот круг целиком лежит выше горизонта. Такая звезда называется незаходящей. Если φ<ρ и φ+ρ>180°, то звезда никогда не появляется над горизонтом (невосходящая звезда). Если ρ и φ<180°, то звезда всходит и заходит. Восход (заход) звезды, совпадающий с восходом (заходом) Солнца, называется гелиакическим.

Прохождение светила через меридиан при суточном вращении называется его кульминацией. Если светило кульминирует к югу от северного полюса мира, кульминация называется верхней; в противном случае — нижней.

Период времени, равный 24 часам звездного времени, т.е. время между двумя последовательными верхними кульминациями какой–нибудь звезды (мы пренебрегаем здесь собственными движениями звезд), называется звездными сутками. Время возвращения Солнца в его годовом движении по небесной сфере к какой–нибудь звезде (т.е. период обращения Земли по орбите) называется звездным (или сидерическим) годом. Он короче тропического года на 20 мин.

 

 

Определение координат светил из наблюдений

Полярное расстояние незаходящей звезды равно полуразности ее зенитных расстояний в кульминациях. Поэтому наблюдение кульминаций позволяет определить склонение незаходящих звезд. Для любой звезды сумма склонения, зенитного расстояния в нижней кульминации и географической широты места наблюдения равна 180°. Поэтому из наблюдений незаходящих (лучше всего околополярных) звезд можно определить широту места, после чего для вычисления склонения произвольной звезды достаточно измерить ее зенитное расстояние в любой кульминации. Таким образом, для определения склонений звезд достаточно уметь измерять их зенитные расстояния « кульминациях, что без труда осуществляется простейшими угломерными инструментами, неподвижно закрепленными в плоскости меридиана (если, конечно, не требовать большой точности),

Если прямые восхождения отсчитываются не от точки весны, а от какой–нибудь яркой звезды (как это и было на заре астрономии), то для определения прямого нисхождения любого светила достаточно часов, поскольку оно равно разности момента кульминаций светила и момента кульминаций «начальной» звезды. Но при отсчете прямого восхождения от точки весны, не отмеченной на небесной сфере никакой яркой звездой, приходится для их измерения поступать довольно сложным образом. Можно, например, измеряя меридианные зенитные расстояния Солнца, найти его склонение. Оно непрерывно изменяется, достигая максимума в период солнцестояний. Поскольку этот максимум равен наклону эклиптики к экватору, мы тем самым, в частности, найдем и этот наклон. Но, зная наклон эклиптики к экватору и склонение Солнца, можно, решая соответствующий сферический треугольник, найти и прямое восхождение Солнца. После этого остается принять Солнце за «начальную» звезду. Поскольку наблюдения Солнца сложны с технической стороны и недостаточно точны, для определения точки весны привлекаются наблюдения других тел Солнечной системы, в частности малых планет.

Во всяком случае, мы видим, что основой измерения обеих экваториальных координат (склонения и прямого восхождения) являются наблюдения звезд в кульминациях. Для этого требуются только достаточно точный угломерный инструмент (для измерения зенитных расстояний) и точные часы (для измерения момента кульминации).

На измерение зенитных расстояний вредное влияние оказывает рефракция (преломление лучей в атмосфере Земли). Ошибка рефракции может достигать 0,5°.

Вместо экваториальных координат, иногда удобнее с помощью инструментов типа теодолита или астролябии получать непосредственно из наблюдений горизонтальные координаты светил (на азимут рефракция не влияет), которые можно по формулам сферической тригонометрии пересчитать, зная точное время наблюдений, в склонение и прямое восхождение.

Эклиптические координаты в настоящее время находят не из наблюдений, а вычисляют по экваториальным. Однако прежде их также находили из наблюдений: например, сохранились так называемые армиллярные сферы, принадлежащие Тихо Браге, с помощью которых он непосредственно отсчитывал долготы и широты светил. Однако этим путем получаются значительно худшие по точности результаты.

Эклиптические координаты полезны при изучении движения планет, для светил же, не имеющих собственного движения вокруг Солнца (звезд), они неудобны (как с теоретической, так и с практической, наблюдательной, точки зрения). Именно поэтому все современные астрономические таблицы используют экваториальные координаты.

 

 

Прецессия

Однако экваториальные координаты имеют один существенный, не столько практический, сколько теоретический дефект: они медленно, но довольно заметно изменяются со временем. Это изменение вызвано так называемой прецессией земной оси, состоящей в том, что она не остается неподвижной, а движется по некоторому конусу (Это — хорошо известное движение волчка.) Прецессия оси очень медленная: один оборот продолжается около 26 тыс. лет. Прецессия не меняет наклона земной оси к плоскости орбиты. Поэтому в результате прецессии полюс мира за 26 тыс. лет описывает окружность с центром в полюсе эклиптики, имеющую радиус приблизительно в 23,5°. Как мы уже отмечали, в настоящее время полюс мира находится около альфы Малой Медведицы (Полярной звезды), а 4 тыс. лет назад ближайшей к полюсу звездой была альфа Дракона, через 12 тыс. лет Полярной звездой сделается Вега (альфа Лиры).

Поскольку прецессирует полюс мира, то прецессирует и экваториальная плоскость (по отношению к эклиптикальной), что выражается в медленном перемещении точек равноденствия среди звезд к западу. С начала нашей эры. например, точка весеннего равноденствия передвинулась из созвездия Овна в созвездие Рыб. Величина этого дрейфа составляет полных 360° в 26 тыс. лет, следовательно, в год равноденственные точки передвигаются приблизительно на 50,2» (и на 1.393° в век) Эта величина называется общей годовой прецессией.

Так как точка весеннего равноденствия служит началом отсчета в экваториальной системе координат, то вследствие ее движения прямые восхождения и склонения меняются. Это вызывает очень медленное изменение вида звездного неба. Так, через несколько тысяч лет Орион и Сириус опустятся вниз, и появится невидимый сейчас в Европе Южный Крест.

Так как движение точек равноденствия направлено навстречу годичному движению Солнца, то Солнце вступает в эти точки каждый год немного раньше, чем если бы они были неподвижны. Это вызывает предварение равноденствий, т.е. более раннее наступление равноденствий. Поэтому тропический год и короче звездного года на 20 минут; именно сколько времени нужно пройти Солнцу, передвигающемуся к востоку на 1° в сутки, чтобы пройти дополнительные 50,2». Этот дрейф тропического года относительно звездного года также называется прецессией.

 

 

Прецессия календаря

На практике при измерении длительных промежутков времени мы пользуемся тем или иным календарем. Соответствующий календарный год необходимо расходится с тропическим годом. Это расхождение, сложенное с расхождением тропического года относительно звездного года, т.е. расхождение календарного года со звездным, называется прецессией календаря.. Ее можно измерять либо в градусах, либо в сутках

Прецессия современного григорианского календаря, как наиболее близкого к идеальному, климатическому, почти равна прецессии тропического года и составляет 1,396° в век Прецессия юлианского календаря равна 0,627° в век (так что юлианский год ближе к звездному, чем григорианский), а прецессия еврейского календаря равна 0,99° в век, т.е. почти 1° в век.

 

 

Прецессия эклиптики

Прецессионный дрейф точки весны вызывает изменение и эклиптикальных координат. Ясно, что в результате прецессии долготы всех звезд ежегодно увеличиваются на 50,2». Этот сдвиг долгот можно уничтожить, приняв за начало отсчета не точку весны, а какую–нибудь звезду. Так, например, поступил Коперник, который принял за начальную звезду гамму Овна. Коперник рассчитывал получить таким образом «вечный» звездный каталог, поскольку, как легко видеть, широты звезд прецессией не затрагиваются. Однако позже выяснилось (этот факт подозревал еще Тихо Браге, но окончательно он был установлен только в XVIII веке), что на самом деле плоскость эклиптики также подвержена прецессионному дрейфу. Этот дрейф очень мал и непостоянен. В настоящее время он равен приблизительно 0,11» в год.

 

 

Характеристика Птолемея

Птолемей, вместе с Гиппархом, считается основоположником современной астрономической науки, а сочинение Птолемея «Альмагест» (что в переводе означает «Великое творение») — бессмертным памятником античной науки. Вот, например, что пишет, излагая традиционную точку зрения, известный советский историк астрономии Н.И. Идельсон:

«Клавдий Птолемей — астроном II в. н.э. Из его книги, полное название которой «Математический синтаксис (т.е. трактат) астрономии в XIII книгах», видно, что он наблюдал в Александрии в Египте в середине царствования Антонина Пия (138—161 г. н.э.); никаких других биографических сведений о нем не имеется, но в средние века само созвучие его имени с именами многочисленных династов, правивших Египтом после смерти Александра Македонского (Птолемей Лаг, Птолемей Сотер и др.), придавало некий таинственный ореол его «Синтаксису». (Не потому ли, в отличие от многого другого, этот обширный трактат дошел до нас в безупречной сохранности?) Ознакомление с «Синтаксисом» в латинских странах шло первоначально через арабские переводы греческого текста, относящиеся к IX—XI вв.; от арабов же за трактатом Птолемея утвердилось название «Альмагест» — испорченное греческое «Мегистэ», т.е. «величайший». Первое печатное издание «Альмагеста» по–латыни вышло в 1515 г. в Венеции, оно представляет собой тяжелый перевод с арабских рукописей, выполненный еще в конце XII в. Герардом Кремонским. Следующее латинское издание (Венеция, 1528) основано на первом, неудачном переводе, исполненном непосредственно с греческих кодексов (рукописей) Георгием Трапезундским в 1451 г. Первое печатное издание греческого текста (editio prmceps) вышло в Базеле в 1538 г., всего за пять лет до появления книги Коперника «Об обращениях небесных сфер»… Кроме «Альмагеста». Птолемею приписывается «География», астрологический трактат «Тетрабиблос» и другие труды.

Гиппарх, «отец астрономии», родом из г. Никеи в Вифании. наблюдал между 160 и 126 гг. до н.э., т.е. приблизительно за 300 лет до Птолемея, отчасти на о. Родосе, отчасти в Александрии, больше о нем ничего неизвестно. В «Альмагесте» Птолемей использует многочисленные наблюдения и действительно изумительные по глубине и точности результаты Гиппарха в теориях Солнца и Луны, а также и подготовленные им материалы для будущей теории планет (построение же этой последней, вне всяких сомнений, принадлежит самому Птолемею). К сожалению, все те труды Гиппарха, о которых упоминает Птолемей, не сохранились, и с его именем связывается лишь малозначительный «Комментарий» на поэму о небесных явлениях, составленную неким Аратом (II в. до н.э.)» ([84], стр. 471—472).

Бесспорно, что имя Птолемея (означающее, как указывает Морозов, «Состязавшийся с Богом») было известно в допечатную эпоху. Например, о Птолемее с большим уважением отзывался в XIII веке учитель Фомы Аквинского Альберт Великий. Однако внимательное изучение упоминаний его имени и вольных пересказов некоторых фрагментов из его труда в сочинениях средневековых авторов показывает, что никто из них, как неоднократно с неудовольствием отмечалось в истории науки, не держал в руках того «Альмагеста», который мы знаем. (Тот же Альберт Великий характеризует Птолемея лишь как выдающегося астролога и мага.)

 

 

Издания «Альмагеста»

Перевод Герарда был якобы сделан в 1230 г. по приказанию Фридриха II (1194—1250) с арабского перевода, произведенного будто бы в 827 г. (а по Монтиньо — только в XI в.) с греческой рукописи «Альмагеста». Об этом переводе Боде в своей книге об «Альмагесте» говорит: «Из сравнения латинского текста с арабским было замечено, что он неправилен» (см. [4], стр. 194). О переводе Георгия Трапезундского, изданном в 1528 г., мы не имеем никакой информации.

Мы поэтому сосредоточим наше внимание на латинском издании «Альмагеста», вышедшем в 1537 г. в Кельне. Этот перевод (о котором почему–то Идельсон не упоминает) также (!) принадлежит перу Георгия Трапезундского, а на его титульном листе четко сказано, что это — первое издание «Альмагеста».

Вот этот титульный лист (в русском переводе):

 

Клавдия Птолемея

Фелудийского Александрийского Философа и Математика

 Превосходнейшего

Небесные явления 1022 неподвижных звезд к сему времени

приведенные в особенности для учащихся

Впервые теперь изданные переводчикам Георгием Трапезундским.

С приложением введения Иоанна Новиомага к долготам и широтам

неподвижных звезд и еще с приложением 48 изображений Маврской сферы

Альберта Дюрера

Издано в Кельне, в 1537 году 25 августа.

 

Базельское издание 1538 г. произведено с греческой рукописи, которая сейчас хранится в Нюрнбергской библиотеке. Вслед за этим греческим изданием в 1541 г. в Базеле вышел вторым изданием латинский перевод, повторенный с издания 1537 г. (Боде, впрочем, думает, что это издание 1541 года является переизданием венецианского издании), а в 1551 г. вышло и третье издание.

Обилие этих изданий показывает, что в XVI веке содержащаяся в книге Птолемея информация не считалась устаревшей и, несмотря на четырнадцативековую давность, имела для ученых того времени животрепещущий интерес последних научных достижений. Эту мысль иными словами выражает один из крупнейших специалистов по истории точных наук О. Нейгебауэр, указывая, что «нет лучшего способа убедиться во внутренней согласованности древней и средневековой астрономии, чем положить бок о бок «Альмагест», Opus astronomicum ал–Баттани и De revolutionibus Коперника. Глава за главой, теорема за теоремой, таблица за таблицей — эти сочинения идут параллельно» ([23] стр. 197). Он же утверждает, что «нельзя прочесть ни одной главы Коперника или Кеплера без глубокого знания «Альмагеста» Птолемея» ([23], стр. 19).

 

 

Каталог звезд

Одной из важнейших частей «Альмагеста» является содержащийся в нем каталог звезд, о котором в тексте сказано, что он составлен во II веке (точнее, при императоре Антонине Пие) по личным наблюдениям автора с использованием данных Гиппарха.

В первую очередь обращает на себя внимание удивительная сохранность этого каталога, на которую не повлияли многократные переписывания, неизбежные для сохранения его на протяжении более чем тысячи лет. Ведь каждый редактор–издатель знает, как много ошибок даже самый внимательный человек допускает при переписывании цифрового материала. Это одно заставляет нас усомниться в неапокрифичности «Альмагеста».

Вторая особенность каталога состоит в его исключительной точности — координаты звезд даны в нем с точностью до 1/6 градуса. Конечно, при тщательном изготовлении инструмента достичь такой точности в измерении углов можно в принципе и при античной технике. Но мы знаем, что для измерения координат светил одних угломерных инструментов мало — нужны еще точные часы (для того чтобы получить из наблюдений координаты звезд с указываемой Птолемеем точностью, нужны, как минимум часы отсчитывающие минуты). Птолемей тщательно описывает употребляемые им инструменты, например армиллярную сферу, но ничего не говорит о часах. Это можно объяснить только тем, что общепринятые тогда методы измерения времени его вполне удовлетворяли, обеспечивая нужную ему точность. Но это разительно противоречит всей традиционной информации о часовой технике того времени (см., например, [96]). Историки астрономии давно все это заметили, но, находясь под гипнозом аутентичности текста Птолемея, они могли лишь с недоумением пожимать плечами.

Обратим внимание, что часы с минутной стрелкой появились в Западной Европе лишь в XV веке, и в это же время начался расцвет «уранометрии»— так тогда называли искусство определения координат звезд.

Третья настораживающая особенность каталога Птолемея состоит в том, что, подобно современным астрономам, он отсчитывает долготы от точки весеннего равноденствия, а мы знаем, с какими трудностями связано определение координат этой точки (см. § 1), практически невозможное без часов, отсчитывающих доли минуты.

Все эти соображения, вызывающие скептическое отношение к звездному каталогу «Альмагеста», можно, конечно, оспорить: в конце концов, возможно, что каким–то чудом нашлась плеяда исключительно внимательных переписчиков, а Птолемей и Гиппарх обладали какими–то способами измерения времени, о которых мы не догадываемся. Мы могли бы более подробно и, надеемся, более убедительно развить наши мысли по этому поводу, но на самом деле в этом нет нужды, потому что существует надежный способ восстановить по самому каталогу время его составления.

 

 

Время составления каталога

Действительно, поскольку в каталоге указаны эклиптикальные координаты звезд (долготы и широты), а долготы, как мы знаем, увеличиваются в результате прецессии с каждым годом на 50,2». то. разделив на 50,2» разность современных долгот звезд и долгот, указанных Птолемеем, мы немедленно получим год составления каталога. Это элементарное вычисление дает шокирующим результат: оказывается, что все долготы звезд, указанных в первом латинском издании «Альмагеста», были наблюдены в XVI веке нашей эры, то есть принадлежат времени выхода этой книги в свет! Почему же этот поразительный факт не был отмечен еще Боде, который тщательно изучал и комментировал «Альмагест»? Оказывается (см. [4], стр. 179), Боде изучал греческое, второе, издание, которое является якобы подлинником (позиция Боде абсолютно естественна, зачем же читать латинский «перевод», когда есть греческий «оригинал», подлинник), а в этом издании (вышедшем через год после появления латинского) все долготы звезд убавлены на 19°50» по сравнению с долготами в латинском издании, что и дает положение звезд на II в. н.э.

Это неопровержимо свидетельству в пользу первичного характера латинского текста и вторичного — греческого Неизвестный автор XVI века (о его личности мы еще поговорим), издавший сначала якобы «перевод» греческого оригинала, не позаботился устранить влияние прецессии, а когда это ему было добрыми друзьями указано, срочно внес необходимые поправки.

 

 

Величина прецессии

Но если греческий текст является фальсификацией, то от этого должны остаться какие–то следы. И, действительно, такие следы есть и, более того, их довольно много.

В XVI в. наиболее распространенной была точка зрения, что величина годовой прецессии равна 51» в год, т.е. 1,417° в век. Тогда простое деление на эту величину разницы долгот греческого издания и латинского (долгот XVI в.) даст, что она должна накопиться за 1399 лет, и тем самым время написания книги придется на 139 г. н.э., т.е. в точности на второй год царствования Антонина Пия, как это и указано в книге. Подсчитанный этим способом год «составления» книги ее автор XVI века и записал в текст как время своих наблюдений, рассчитывая, таким образом, скрыть истинное время наблюдений и написания книги

Но истинная величина прецессии другая! Лаланд, а вслед за ним и Боде (накануне XIX в.) воспользовались более точным значением величины прецессии, чтобы еще раз проверить время наблюдений, описанных в «Альмагесте» И что же получилось? Оказалось, что каталог составлен не при Антонине Благочестивом, а при Нечестивом Нероне, в 63 г. н.э.!

Это обстоятельство вызвало шок у специалистов–астрономов, поскольку оно явно указывало на прямые противоречия в тексте «Алаьмагеста». Чтобы как–то выйти из положения, было предположено, что Птолемей в действительности воспользовался наблюдениями какого–то астронома, жившего до него, не указав источника своей информации, хотя в «Альмагесте» ясно пишется, что все наблюдения сделаны лично автором. Затем, очень кстати, уже в наше время В. Гунделем было сделано неожиданное открытие: в одном старофранцузском и связанном с ним латинском астрологическом манускрипте эпохи Возрождения он нашел вкрапления из отрывков звездного каталога, отнесенного на основании подсчета с помощью прецессии ко временам Гиппарха (т.е. около 150 г. до н.э.) Это послужило основой теории, что поскольку греки были склонны только к философским спекуляциям и пренебрегали наблюдениями и экспериментами, то «можно считать доказанным» (!), что Птолемей взял каталог Гиппарха и тривиально его видоизменил, добавив ко всем долготам звезд у Гиппарха систематическую добавку в 2,40°, а в тексте написал, что он все это наблюдал лично.

Естественно, что это обвинение Птолемея в мошенничестве вызвало отрицательную реакцию у специалистов, и Болл с Фогтом стали доказывать, что Птолемей не мог заимствовать данные из каталога Гиппарха. Гундель не обратил внимания на работу Фогта и продолжал настаивать на своем. Нейгебауэр занимает в этом вопросе нейтральную позицию, приводя как аргументы за, так и аргументы против итого предположения (см. [23], стр. 80—81).

Мог ли думать автор «Альмагеста» в XVI в., что его неточность вызовет такие дискуссии через 300 лет? В настоящее время «проблеме правильного датирования» «Альмагеста» посвящена уже целая литература. С точки же зрения Морозова, здесь никакой проблемы нет.

 

 

Прецессия у Птолемея

Можно, правда, предложить возражение к тому, что греческое издание было поправлено по сравнению с латинским на основе величины прецессии в 51», которое состоит в том, что автор «Альмагеста» не знал этой величины. Действительно, в книге VII Птолемей пишет: «… Таким образом, было открыто, что звезды передвигаются на 1° в столетие по направлению знаков Зодиака», что дает величину прецессии 36» в год.

Тут мы сталкиваемся еще с одним обстоятельством, которое также доставило много хлопот специалистам. Дело в том, что в другом месте (в книгах III и IV) Птолемей неявно указывает правильную (для XVI века!) величину прецессии, сообщая (невероятно точные) определения Гиппарха длин тропического и звездного годов. По Гиппарху, они разнятся на 19 минут, что дает годовую прецессию в 46,8».

Как мы уже отмечали, каждый вновь вводимый в древности систематический календарь должен был считаться его авторами климатическим (идеальным), потому что никто не захотел бы устанавливать календарь с заведомой ошибкой, делающей через несколько десятилетий или столетий указываемые им сезоны негодными для хозяйственной жизни. Поэтому прецессия звезд неизбежно должна быть отождествляема с прецессией календаря, и, значит, указываемая древним автором прецессия позволяет определить, каким календарем он пользовался.

Что же мы видим у Птолемея? Он пользуется юлианским календарем, а указываемая им прецессия в 1° — это прецессия еврейского календаря, установленного никак не раньше V века н.э. (см. [21], стр. 145), а возможно, что и лишь в X веке (см. [4], стр. 152).

Чтобы разрубить этот клубок противоречий, остается признать, что автор XVI века не написал весь огромный «Альмагест» самостоятельно. Он скомпилировал его из разных источников, лишь добавив результаты своих собственных изысканий, причем один из этих источников принадлежал автору, пользовавшемуся еврейским календарем.

Таким образом, рассматриваемое возражение оборачивается еще одним доводом в пользу поздней составленности «Альмагеста».

 

 

Еще одно возражение

Можно предложить и другое возражение к первичности латинского текста. Оно состоит в следующем рассуждении.

В XVI веке книга Птолемея издавалась не как документ истории науки, а как научный трактат для непосредственного употребления учеными и обучающимися. Этой цели противоречили устаревшие из–за прецессии данные каталога Птолемея, и потому переводчик «освежил» каталог, внеся в него новейшие по тому времени данные. Издатель греческого текста подходил к делу иначе, поскольку греческий текст, при наличии латинского перевода уже не требовался в качестве учебника, и потому восстановил первоначальные цифры Птолемея

Это рассуждение подтверждается также титульным листом латинского издания, где прямо сказано «к сему времени приведенные в особенности для учащихся».

Таким образом, это возражение признает апокрифичность латинского издания (хотя бы в отношении звездного каталога), но отрицает апокрифичность греческого текста.

 

 

Улучшения в греческом издании 

Это возражение опровергается тем, что в греческом издании координаты многих (самых замечательных) звезд значительно улучшены по сравнению с латинским изданием. Более точные координаты указаны для Капеллы. Сириуса, Альфы Персея, Веги, Денеба, Альтаира, Альфы Змееносца и т.д. Значительно улучшены широты Альдебарана, звезд Дракона, Малой Медведицы и т.д.; греческое издание 1538г. буквально пестрит такого рода улучшениями по сравнению с латинским изданием 1537 г.

Список всех (только обнаруженных!) исправлений латинского издания приведен в [4] (с 196)

 

 

Учет рефракции 

Однако этим дело не ограничивается. Сравнение широт звезд в латинском «переводе» и греческом «оригинале» обнаруживает, что все широты греческого издания систематически увеличены по сравнению с широтами латинского издания на 25 минут или исправлены на более точные. Эта систематическая поправка не является поправкой на прецессию, поскольку широты не прецессируют. Внимательное изучение этой поправки показывает, что она является круговой, т.е. вся эклиптика целиком передвинута к югу почти на диаметр Солнца. Интересно, что эта поправка улучшает координаты звезд, расположенных около зодиака и ухудшает координаты звезд, расположенных ближе к полюсу эклиптики.

В чем дело? Ответ: автор ввел систематическую поправку на рефракцию, не учитывая, что эта поправка, равная диаметру Солнца, уменьшается при перемещении к полюсу эклиптики. Автор не смог рассчитать эту современную дифференциальную поправку и ограничился систематическим сдвигом всех звезд.

Таким образом, «восстанавливая» данные Птолемея в одном отношении, издатель греческого текста улучшал их (или пытался улучшить) в другом. Следовательно, греческий текст также апокрифичен.

 

 

Перекос эклиптики 

С широтами звезд в обоих изданиях «Альмагеста» имеется еще одно неблагополучие. Как заметил Боде (см. [4], с гр. 182), а ранее еще Тихо Браге, сравнение широт звезд, даваемых в «Альмагесте» для созвездий Козерога и Близнецов, с современными широтами показывает, что эклиптика в Близнецах опущена в «Альмагесте» к югу приблизительно на полградуса, а в Стрельце и Козероге на столько же поднята вверх к северу. Это, казалось бы, лишь подчеркивает точность наблюдений Гиппарха, поскольку такого рода перекос эклиптики действительно существует и вызывается ее прецессией. Однако Боде справедливо указал, что отклонение эклиптики в «Альмагесте» почти в полтора раза больше теоретической величины, и выразил глубокое недоумение, чему приписать такую огромную систематическую разницу.

Если допустить, что автор «Альмагеста» уже знал о вековых колебаниях эклиптики и его измерения дали ему только грубую величину, что–нибудь около 2 дуговых минут в столетие, то он мог внести эту поправку, желая апокрифировать эклиптику к началу нашей эры. Но он снова просчитался, так как истинная величина этого дрейфа только 3/4 минуты, откуда и возникает систематическая разница, замеченная Воде.

Конечно, это допущение (заведомо предполагающее составление «Альмагеста» в XVI веке) очень мало вероятно, поскольку такое важное открытие, как прецессия эклиптики, нет никаких оснований скрывать, и, наоборот, есть все основания распространить его как можно шире. Однако можно предложить другое, значительно более естественное, объяснение, связанное с еще одной странностью звездного каталога «Альмагеста», состоящей в том, что автор каталога использует эклиптикальные координаты, а не, как следовало бы ожидать, экваториальные, существенно точнее и проще определяющиеся из наблюдений.

 

 

Эклиптикальные координаты

Если мы предположим, что автор «Альмагеста» первоначально определял положения звезд в экваториальных координатах, а лишь затем пересчитал их в эклиптикальные, то перекос эклиптики немедленно объясняется ошибками округления. Автору достаточно было положить в своих вычислениях полярное расстояние полюса эклиптики равным 23° ровно, вместо 23,5°, чтобы получить удивившую Воде систематическую разницу.

Зачем же автор не оставил первоначальную экваториальную систему координат (как делают во всех современных каталогах), а предпринял гигантский труд по пересчету своих координат в эклиптикальные координаты? Ведь при этом приходилось использовать громоздкие методы, вносящие вторичные ошибки. Вся эта огромная работа является такой грандиозно–ненужной, что невольно хочется найти для нее какую–то постороннюю причину, и такая причина, как указывает Морозов, могла быть только одна: тщеславное (но, заметим, тщетное) желание сделать свой каталог вечным и тем самым скрыть апокриф.

 

 

Начало звездного каталога

След первоначальной экваториальной системы координат обнаруживается и в порядке, в котором каталогизированы звезды. Как и современные астрономы, Птолемей начинает свой каталог с Полярной звезды (альфы Малой Медведицы), т.е. с полюса экваториальной системы координат. Если бы автор составлял каталог с самого начала в эклиптикальной системе, то его естественно было начинать с полюса эклиптики, который расположен в созвездии Дракона, и каталогизировать звезды этого созвездия первыми. На самом же деле в «Альмагесте» сначала каталогизируются звезды Малой Медведицы, затем звезды Большой Медведицы и лишь после этого звезды Дракона. Более того, начиная каталог с Полярной звезды, автор допускает еще один анахронизм: ведь Полярная звезда является ближайшей к полюсу мира только в наше время, а во II веке ближе всего к полюсу была противоположная звезда той же Малой Медведицы — Бета. Даже если бы автору «Альмагеста» во II в. н.э. пришла в голову странная фантазия начинать каталог с созвездия Малой Медведицы, то естественно было бы из двух звезд — Полярной и Беты, выбрать Бету, как более яркую (Бета имеет вторую звездную величину, а Полярная — только третью). Автор тем самым снова выдает время составления каталога.

 

 

Конец звездного каталога

Кончается каталог Птолемея не менее замечательным образом. Перечислив созвездия северного полушария, Птолемей переходит к видимым в Европе звездам южного полушария. Последней он указывает Ахернар в Эридане, звезду, которую невозможно было наблюдать в Александрии во II в. н.э., так как она находилась в то время на 10° под горизонтом, и нужно было ехать, по крайней мере, на 600 километров в глубь Африки, чтобы впервые увидеть эту звезду на горизонте. В XV веке эта звезда, благодаря прецессии, уже поднялась над горизонтом и могла быть наблюдаема в Южной Европе. Низкое ее положение создавало, конечно, трудности при наблюдениях, что нашло отражение в том, что ее координаты в латинском издании 1537 г. указаны неправильно, с ошибкой. В греческом издании эта ошибка уже исправлена явно в соответствии с более точными специальными измерениями.

Вообще можно заметить, что граница описываемых в «Альмагесте» Южных созвездий более соответствует горизонту Рима и Средней Италии, чем горизонту Александрии

 

 

Звездные карты

Как указано на титульном листе, издание «Альмагеста» сопровождено 48 звездными картами, гравированными Альбрехтом Дюрером. Вот что пишет Морозов:

«Вплоть до начала книгопечатания астрономы довольствовались изучением самого звездного неба в натуре, не перенося его на рисунки для себя, и это было вполне естественно: к чему служил бы портрет, когда каждую ясную ночь можно было видеть и изучать оригинал? На старинные рисунки… наносились как символы созвездий лишь фигуры представляемых на небе животных совсем без звезд. Астрологи же показывали своим студентам звезды, называя их прямо или по именам (Регул, Колос, Арктур), или по положению в предполагаемой фигуре: Рог Овна (теперь его α), или Клешня Скорпиона (теперь его β), или Сердце Гидры (теперь ее α) и т.д.

Само собой понятно, что точно отмечать звезды по членам воображаемых животных, традиционно помнить их из века в век и переносить из страны в страну, не путая названий на ночном небе, где не было видно никаких ног, рук или хвостов, было возможно лишь для звезд первой и второй величины, которых считалось в древности 70… Звезды третьей величины, которых на части неба, видимой с прибрежий Средиземного моря, было около 150, уже, понятно, путались благодаря тому, что конец ноги или хвоста у воображаемого животного одни учителя представляли себе правее или ниже, а другие, левее или выше, а звезды меньших величин уже не считались.

Такая неопределенность привела к каталогированию звезд… Но даже и при каталогировании… благодаря неточности старинных инструментов оставалась неопределенность, которая для многих звезд четвертой величины не разъяснена теперь даже в перечне «Альмагеста»… На той широте и долготе, которую он указывает с точностью до 6–й доли градуса, иногда не оказывается никакой звезды, а из соседних ближайших можно принять за нее не только одну, но и две ближайшие звезды. Но после изобретения гравюры появилась необходимость (лучше сказать, возможность. — Авт.) издать карту звездного неба для его изучения всеми, помимо прямого визуального наблюдения. За это и взялся в конце XV века знаменитый нюрнбергский художник и гравер Альбрехт Дюрер (1471—1528)…» ([4], стр. 185—187).

Подчеркнем, что до изобретения в XV веке чисто механического, штамповального воспроизведения рисунков (гравюр) не могло быть и речи о подробных звездных картах. Только массовый выпуск абсолютно идентичных экземпляров может оправдать труд подробного изображения неба с указанием звезд третьей и четвертой величины. Даже если кто–нибудь и взялся за титанический труд рисования такой карты, она не могла бы остаться в веках хотя бы потому, что экземпляр карты быстро истлел бы или сгнил, а воспроизведение его означало бы повторение всей работы заново.

Мы видим, что звездные карты Дюрера бесспорно являются первыми подробными картами неба.

Поэтому любой документ, ссылающийся на эти карты, безусловно, принадлежит времени после Дюрера.

 

 

Ошибки Дюрера 

Вместе с тем даже беглый взгляд на карты Дюрера выявляет поражающие их особенности. Вот как об этом пишет Морозов:

«Но Альбрехт Дюрер, хотя и гениальный художник, не был астрономом–наблюдателем реального неба и потому допустил на своих картах с целью сохранения изящества фигур несколько крупных неточностей. Прежде всего, он нарушил… равномерность длины зодиакальных созвездий. Увидев, что Дева при ее изображении на карте выходит несоразмерно короткой, сравнительно с ее шириной, он вытянул ей ноги, сократив для этого созвездие Весы…

Вторая произвольность заключалась в том, что и Андромеду Дюрер нарисовал на карте так, что при взгляде на реальное ночное небо она стала похожа более всего на флаг, развивающийся на колюре весеннего равноденствия…

Передвинув таким образом Андромеду, Дюрер спустил по художественным соображениям под эклиптику и Урну Водолея, сократив это созвездие в длину и соответственно вытянув несоразмерно созвездие Рыб. В абсолютно точных границах осталось только созвездие Скорпиона, а остальные все сдвинуты от 2° до 5° вправо и влево, почти равномерно» ([4], стр. !87—188).

Морозов еще раз возвращается к этой теме: «…посмотрев… внимательно, читатель сам увидит несколько ярких доказательств того, что Альбрехт Дюрер не руководился всегда реальным видом звездного неба, а просто имел перед собой немую карту, с которой и рисовал свои фигуры по общим указаниям составившего их астронома…

Я уже говорил о том, что с целью сделать зодиакальные фигуры изящными Дюрер, например, вытянул ноги Девы за счет Весов, а Рыб распространил за счет Водолея… Я обращу внимание лишь на три особенно бросающихся в глаза несоответствия.

Вот, например, созвездие Жертвенник на южной гемисфере… На карте вы не скажете о нем ничего особенного, но взгляните на него на реальном небе с прибрежий Средиземного моря, и вы увидите, что от восхода своего до заката оно висит там вверх основанием, и язык его огня не возносится к небу, а спускается к земле… Какой реальный древний наблюдатель неба представлял его себе в этом виде? Ему показалось бы смешным такое положение, если б тут даже и не было поднимающегося вверх сияния Млечного пути, давшего мысль об огненных языках на небесном жертвеннике.

А вот и другой пример, созвездие летящего коня Пегаса. На рисунке Дюрера он опять выходит очень хорошо, но попытайтесь только в ясную ночь перенести этот рисунок на реальное небо, и вы расхохочетесь. Oт восхода до заката Пегас летит там вверх ногами, как подстреленная птица… Совершенно ясно, что древние астрономы, не склонные к комизму, никогда не изобразили бы «крылатое созвездие весны» в таком карикатурном виде. Туг опять был ляпсус Дюрера.

Не меньшая несообразность представляется в изображении Дюрером и созвездия Геркулеса, стоящею на небе тоже вверх ногами… (В книге Морозова помещена репродукция с этого рисунка Дюрера, по поводу которой Морозов пишет: «Как особый курьез добавляю, что даже и этот самый рисунок мне лишь с большим трудом удалось поместить здесь вниз головой. Три раза в корректуре я вклеивал его, как указано у Дюрера, и каждый раз при правке наборщик упорно поворачивал его в нормальное положение». — Авт.).

«…Особенно же важным… является ошибочное изображение Дюрером созвездия Девы на кapтe в лежачем положении, причем и ей ежедневно приходится заходить на реальном небе вверх ногами, как будто она бросается с небесной высоты на землю кувырком…» ([4], стр. 203—210)

Морозов далее отмечает, приводя соответствующие рисунки (см. [4], стр. 210), что в старинных, до–Дюреровских, астрономиях созвездие Девы изображается в стоячем положении, хотя и с фантастическим расположением звезд. Изображение ее (и других созвездий) имеет очень мало общего с рисунками Дюрера.

Совершенно ясно, что изготовление гравюр на меди потребовало от художника огромного труда, и потому, даже если все эти нелепости и вызвали ужас автора–астронома, ему уже ничего не оставалось делать, как пустить в печать всю эту «живопись»; тем более что Дюрер, рассматривавший эти карты только как художественное произведение, мог, не дожидаясь выхода книг, сам начать распространять отпечатки (гравюры были изготовлены в 1515 г.)

Ошибки Дюрера, конечно, вполне естественны: имея лишь плоскую карту, а не реальный вид неба, художник рисовал так, чтобы создать определенное художественное впечатление. Ведь если нарисовать Пегаса правильно, то на рисунке он получится вверх ногами…

Дюреровский «Пегас вверх ногами» явно беспокоил, например, Коперника. Оставляя на месте бессмысленное положение Пегаса на небе, он в своем звездном каталоге меняет порядок описания его звезд. Это является свидетельством подспудной борьбы здравого смысла астрономов XVI века с бессмысленностью небесных карт Дюрера, освященных авторитетом Птолемея. Немудрено, что в идеологических условиях того времени авторитет победил.

Мы должны, таким образом, безоговорочно признать авторство Дюрера во всех нелепостях и бессмысленностях в расположении созвездий. Но отсюда непреложно следует, что всякое изображение созвездий, повторяющее ошибки Дюрера, принадлежит к после–дюреровскому времени. Применим теперь это соображение к сочинению Птолемея

 

 

Апокрифичность «Альмагеста»

В тексте «Альмагеста» местоположение неярких звезд зодиакального пояса локализуется не их координатами, а словесными описаниями типа «предшествующая из двух, что на роге Овна», «во рту Пегаса», «в лодыжке правой ноги Пегаса» и т.д., причем из текста четко вытекает, что эти описания имеют в виду картинки Дюрера! Поэтому все эти описания могли появиться в тексте «Альмагеста» только после 1515 г. Таким образом, не только звездный каталог, но и сам текст «Альмагеста» был в окончательном виде создан в XVI веке, непосредственно перед напечатанием.

Но «Альмагест» говорит не только о звездах. Он касается всех вопросов астрономии (теории планет, затмений и т.д.) Быть может, в других своих частях он несет непререкаемые свидетельства древности? Увы, ответ снова оказывается отрицательным.

 

 

Лунные затмения

Рассмотрим, например, описанные в «Альмагесте» лунные затмения. Весьма кратко они изучены Гинцелем (см. [16], стр. 229—234). Более подробное исследование, основные результаты которого мы здесь воспроизводим, проделано Морозовым (см. [4], стр. 448—-474).

В первую очередь обращает на себя внимание чрезвычайная отрывочность сообщений Птолемея о лунных затмениях и большой разброс их по векам:

в VIII в. до н.э. зафиксировано три затмения (-720, — 719 и–719 гг.);

в VII в. до н.э. — одно затмение (-620 г.);

в VI в. до н.э. — два затмения (-522 и–507 it.);

в V в. до н.э. — одно затмение (-490 г.);

в IV в. до н.э. — три затмения (-382. — 382 и –381 гг.);

в III в. до н.э. — одно затмение (-200 г.);

во II в. до н.э. — четыре затмения (-199, — 199, — 173 и 140 гг.);

в I в. до н.э. — ни одного затмения;

в I в. н.э. — ни одного затмения;

во II в. н.э. — четыре затмения (125. 133, 134 и 136 гг.).

Почему отражено так мало затмений? Ведь лунные затмения происходят почти каждый год, а часто и по два в год. Например, во II в. н.э лунные затмения (видимые в Средиземноморье) происходили в 101 г. (два раза), в 112 г (два раза), в 104, 105 гг. (два раза), в 107, 108 гг. (два раза), в 109 г. (два раза), в 111 г. (два раза), в 112 г. (два раза), в 113, 115, 116, 118 гг.(два раза), в 119, 120, 121, 122, 123 гг. (два раза), в 125, 127, 129, 130, 132, 133, 134 гг. (два раза), в 135, 136, 137 гг. (два раза), в 138 г. и. наконец, в 139 г., указываемом традицией как год написания «Альмагеста» (и всего 41 раз). Почему астроном–профессионал, который постоянно подчеркивал, что он сам производил свои наблюдения («затмение, наблюденное в Александрии в 9–м году Адриана…», «из трех затмений, заботливо наблюденных нами в Александрии…» и т.д.), указывает из 41 затмения только 4, да и то из них только одно полное, а остальные три частных?

Внимательное чтение текста «Альмагеста» позволяет ответить на этот вопрос. Описывая технические характеристики четырех затмений II века (время максимальной фазы, саму фазу, дату по египетскому календарю и т.д.), автор «Альмагеста» проговаривается, что он точно вычислил эти характеристики (см. [4], стр. 467, где дан полный перевод этого места). Гинцель, отмечая это заявление Птолемея, не сомневается, что вычисления были действительно произведены во II веке до наступления затмения. Но после всего, что мы уже знаем об «Альмагесте», позволительно спросить: а верно ли, что вычисления произведены во II веке? То, что эти затмения вычислены, представляется бесспорным (иначе совершенно непонятно, почему не указаны другие, невычисленные, затмения). Автор правильно указал год, месяц и день, а в часе ошибся лишь на 45 минут, что же касается утверждения о «личных наблюдениях», то оно столь же достоверно, как и аналогичное утверждение о «личном наблюдении» звезд, и вставлено в текст по той же причине — скрыть апокриф.

Апокрифичность лунных затмений II века объясняет также, почему Птолемей, указывая «лично наблюденные» лунные затмения, нигде ни словом не обмолвился о несоизмеримо более эффектных солнечных затмениях, например о кольцеобразном солнечном затмении 21 апреля 125 г., максимальная фаза которого в Александрии была в 10 часов утра, это затмение произошло всего за две недели до подробно описанного лунного затмения. Какой астроном–профессионал удержался бы от того, чтобы о нем хотя бы упомянуть?

 Теперь же все становится ясно: автор «Альмагеста» просто не знал ни одного солнечного затмения того времени, а вычислить не мог, так как даже в XV—XVI веках вычисление полосы солнечного затмения являлось невероятно сложной и весьма неуверенной задачей (в отличие от лунных, предсказание и вычисление которых уже успешно осуществлялось в то время).

Что же касается других затмений (до н.э.), то их отождествление у Гинцеля основано на небольших, но вполне определенных натяжках. Например, самое первое затмение (якобы–720 г.), по описанию Птолемея произошло на 6 часов раньше.

Быть может, эти затмения также вычислены (ошибка в 45 минут превратилась в 6 часов за счет большей удаленности затмений по времени), а возможно, что здесь описаны какие–то другие затмения.

Мы не будем углубляться в этот вопрос (ответ на который, в конце концов, нам довольно безразличен) и лишь укажем, что Морозов, определенно стоящий на второй точке зрения, перечисляет ряд затмений после н.э., значительно лучше подходящих под описание, данное в «Альмагесте». Эти затмения падают на V—IX века н.э., так что если Морозов прав, то следует признать, что эта часть «Альмагеста» восходит к довольно древним источникам (но все же датируемым не позже V века н.э.).

 

 

Итоги

Повторим еще раз все наши (точнее, морозовские) аргументы в пользу апокрифичности «Альмагеста»:

1) невероятная сохранность звездного каталога (и добавим, всего остального текста «Альмагеста»);

2) необъяснимая точность этого каталога (и других наблюдательных данных Птолемея и Гиппарха);

3) использование для отсчета долгот трудно вычислимой точки весны;

4) неопровержимая датировка латинского издания звездного каталога (по долготам звезд) XVI веком н.э., сочетающаяся с тем, что указанная в самом «Альмагесте» его датировка II веком н.э. подтверждается греческим текстом только тогда, когда мы примем принадлежащее XVI веку значение прецессии, и опровергается, если мы заменим это значение более точным;

5) указание Птолемеем величины прецессии, являющейся прецессией еврейского, а не юлианского календаря;

6) «улучшенность» данных звездного каталога в более позднем греческом издании, состоящая:

— в более точных координатах многих звезд (в основном наиболее замечательных):

— в систематической поправке широт звезд, явно вызванной стремлением учесть рефракцию;

7) слишком большой систематический сдвиг звезд по широте, оба объяснения которого приводят к выводу об апокрифичности «Альмагеста»;

8) выбор за первую звезду каталога Полярной звезды, никак не объяснимый астрономической обстановкой II века и не согласующийся с принятой в «Альмагесте» зклиптикальной системой координат;

9) включение в каталог звезды (Ахернара), заведомо не видимой в Александрии во II–м веке;

10) использование в «Альмагесте» дюреровских рисунков созвездий, гравированных только в 1515г.;

11) вычисленность описанных в «Альмагесте» лунных затмений и полное игнорирование солнечных затмений II века.

Каждое из этих обстоятельств может быть так или иначе, с той или иной натяжкой и изобретательностью объяснено в рамках традиционных представлений, но все они вместе составляют слишком тяжелый груз улик, чтобы можно было сомневаться в апокрифичности «Альмагеста» и принадлежности его к XVI веку.

По идеям и по уровню фактических знаний «Альмагест» является непосредственным преддверием работ Коперника, выпустившего свою книгу через 6 лет после «Альмагеста» и под несомненным его влиянием. «Альмагест» является, таким образом, просто сводкой всех астрономических сведений, накопившихся к XVI веку.

Поскольку имя Птолемея встречается даже в раннесредневековых астрономических рукописях, можно думать, что легенда о древнем астрономе и философе, состязавшемся даже с самим Богом, имеет очень давнее происхождение. Научный декорум и традиция требовали ссылок на Птолемея, но эти ссылки сводились к бессодержательным реверансам, явно обличающим их авторов в полном незнакомстве с «Альмагестом» (мы не имеем здесь в виду так называемых «арабских» астрономов ал–Суфи, ал–Фергани, Абу–л–Вафа и др., работы которых мы проанализируем позже, когда будем рассматривать историю арабского мира)

Было бы интересно выяснить (мы не имеем для этого ни времени, ни возможностей), не существовали ли до XV века, приписываемые Птолемею, явно средневековые астрономические рукописи? Астрологические существуют — «Тетрабиблос».

Как бы то ни было, но к XV веку имя Птолемея уже пользовалось полным авторитетом, и стали появляться печатные труды, носящие его имя. Так, например, в 1478 и в 1482 гг. выходит в свет приписываемая Птолемею «Космография», а в 1496 г. в Венеции — книга Региомонтана и Пурбаха «Сокращение Великого Творения Клавдия Птолемея». Мы, к сожалению, не имеем никакой информации об этой книге и, в частности, о том, есть ли в ней звездный каталог, а если есть, то в каком виде. Возможно, что это была первая версия «Альмагеста».

 

 

Автор «Альмагеста»

Кто же был истинным автором «Альмагеста»? Это — сложный вопрос, ответ на который может быть дан только тогда, когда будут известны подробности издательской истории «Альмагеста» (мы бы хотели знать, например, кто предложил издать «Альмагест» и кто принес издателю его «перевод»; в доступной нам литературе этой информации нет). Морозов думает, что автором «Альмагеста» был сам Георгий Трапезундский. Это очень сомнительно.

По имеющимся данным, Георгий Трапезундский был человеком гуманитарного образования, преподавателем риторики и философии, приверженцем Аристотеля. Он якобы перевел «Альмагест» в 1451 году. Умер он в 1484 году. Хотя Морозов и сомневается в дате его смерти (отодвигая эту дату на 50 лет, по крайней мере, к 1515 году) и хотя в эпоху всеобщей энциклопедичности Георгий и мог знать астрономию, но все же автора «Альмагеста» мы должны в первую очередь искать среди астрономов.

Невольно на ум приходит имя математика и астронома Иоганна Мюллера (1436—1476), называемого обыкновенно Региомонтаном. Это был человек кипучей энергии и, по–видимому, необыкновенного таланта. 500 лет со дня его смерти (умер он молодым, от чумы, в звании епископа) были недавно торжественно отмечены в Нюрнберге.

Деятельность Региомонтана еще явно недостаточно оценена. Историки математики о нем отзываются сдержанно, отмечая лишь, что он впервые отделил сферическую тригонометрию от астрономии и составил таблицы синусов. Историки астрономии, отмечая, что он выполнил множество астрономических наблюдений (заметим, с помощью инструментов, описанных Птолемеем), ценят ею в первую очередь как издателя астрономических книг и таблиц (которыми пользовался, например, Колумб), распространителя идей Птолемея и переводчика его книг (см. напр. [98], стр. 194—196). Как пишет Берри, «его недолгая жизнь почти целиком ушла на изучение и комментирование греческой астрономии ..» ([99], стр. 128).

На самом же деле мы должны рассматривать Региомонтана как создателя «греческой астрономии» или, по крайней мере, как завершителя трудов его предшественников (любопытно, что его учитель Пурбах (1423—1460) является автором труда под многозначительным названием «Новая теория планет», содержащего теорию эпициклов). Ранняя смерть помешала публикации сочинении Региомонтана.

Несмотря на то, что Региомонтан пробыл в Нюрнберге меньше пяти лет, он успел создать в нем авторитетную школу астрономов, просуществовавшую до XVII века. Его друг и ученик Вальтер (1430—1504), финансировавший многие начинания Региомонтана, бережно хранил его рукописи и в 1496 г. подготовил к печати уже упоминавшийся «Сокращенный Альмагест», который начал составлять еще Пурбах, а завершил Региомонтан.

После смерти Вальтера рукописи Региомонтана, комментирующие «Альмагест», перешли к Пиркгеймеру и были, наконец, опубликованы в Нюрнберге уже после выхода в свет «Альмагеста» (1541 и 1550), т.е. именно тогда, когда они приобрели значимость.

Кто из учеников Региомонтана заказывал Дюреру гравюры (не был ли это Вернер, умерший в 1528 году) и кто подготовлял к печати «Альмагест» в 1537—1538 гг., мы не знаем. Неясна также связь Региомонтана с Георгием Трапезундским (вопрос о том, не работали ли они вместе, по–видимому, никем даже не ставился) Небезынтересно, также, что именно Нюрнберг был в XV веке центром изготовления точных часов (знаменитые «нюрнбергские яйца») и что Дюрер жил и творил в Нюрнберге.

 

 

Для понимания проблем хронологии необходимо отчетливое представление о структуре возможных календарных систем. Мы изложим сейчас соответствующий материал, поскольку это дает возможность развеять еще один миф, связанный с именем Гиппарха.

 

Тропический и календарный год

Астрономически солнечный год должен бы был определяться как отрезок времени от весеннего (или осеннего) равноденствия до следующего весеннего (осеннего) равноденствия. Оказывается, однако, что «весенний год» несколько отличается (минуты на полторы) от «осеннего года», и оба года со временем медленно меняются (на минуту–полторы за 5—6 тысяч лет). Поэтому астрономы вводят некую условную среднюю величину года, называемую тропическим годом. По современным данным он равен

365,2422 дня = 365 дней 5 часов 48 минут 46 секунд.

Как мы уже говорили, одним из основных требований к календарю является его климатичность, т.е. согласованность с хозяйственными сезонами и временами года. В таком календаре начала времен года (зимы, весны, лета, осени) должны всегда падать на одни и те же вполне определенные даты. С абсолютной точностью удовлетворить условию климатичности на практике нельзя. Поэтому приходится прибегать к приближениям.

Чтобы найти наилучшие приближения к числу дней тропического года, полагается по известному правилу арифметики разложить это число в непрерывную дробь.

Имеем

365,2422=365+1/(4+1/(7+1/(1+1/(3+1/4))))

откуда находим последовательные подходящие дроби

365=365,0000

365 1/4 = 365,2500

365 7/29 = 365,2414

365 8/33 = 365,2424

365 31/128 = 365,24219.

Достичь такой длительности года проще всего, считая основной календарный год в 365 дней и увеличивая отдельные (високосные) года до 366 дней.

Если мы возьмем нулевое приближение в 365 дней, у нас совсем не будет високосов, но календарь получится совершенно неудовлетворительным. Каждые четыре года в нем будет накапливаться ошибка в 1 сутки.

Значительно лучшим результат получается, когда мы обратимся к первому приближению в 365 1/4 дней. Это — общеизвестный юлианский календарь (старый стиль), в котором високосным является каждый четвертый год. Он дает ошибку в 1 сутки только за 128 лет.

Следующая подходящая дробь приводит к календарю, в котором на каждые 29 лет приходится 7 високосных лет. Он дает ошибку в 1 сутки за 1250 лет. Этот календарь никогда не употреблялся.

Третья подходящая дробь 365 8/33 дает календарь с 8 високосами каждые 33 года. Утверждается, что он был введен по инициативе Омар Хайяма в 1079 г. н.э. и употреблялся в средневековом Иране. Его точность — 1 сутки в 4500 лет.

Последняя подходящая дробь была положена в основание календаря, предложенного лет сто назад Медлером. Теоретически он идеален, давая ошибку в 1 сутки за 100 тысяч лет, но практически такая точность, конечно, никому не нужна.

Любопытно, что используемый нами сейчас григорианский календарь (новый стиль) не принадлежит к числу календарей, рекомендуемых математикой. Он, выпуская из юлианского цикла каждые 400 лет три високоса, соответствует дроби

365 97 /400

и дает ошибку в 1 сутки за 3280 лет. Его «нематематичность» отражается в том, что в середине цикла его ошибка может достигать полутора суток, пока не будет уничтожена високосом, тогда как в «математических» календарях эта ошибка никогда не превосходит полусуток.

 

 

Синодический и календарный месяц

Для обыденного употребления солнечный год является, конечно, слишком крупной единицей. Более мелкие единицы — неделя и месяц, возникли в связи с фазами Луны. Неделя оказалась вне каких–либо распространенных календарных систем, и потому мы ее рассматривать здесь не будем.

Напротив, счет лунными месяцами (от новолуния к новолунию) лег в основу очень многих календарных систем. Средний интервал между двумя новолуниями называется синодическим месяцем.

Современное его значение

29,5306 дня = 29 дней 12 часов 44 минуты 3 секунды.

Поскольку в отличие от положения Солнца фазы Луны никакого хозяйственного значения не имеют, надо думать, что лунный месяц с самого начала имел сакральное значение. Вместе с тем, в связи с общим синкретическим характером древних обществ, этот месяц, по–видимому, очень рано стая употребляться и в гражданских целях.

Однако здесь возникает характерное затруднение. Дело в том, что из–за сложности и нерегулярности движения Луны неомении (первые появления лунного серпа после новолуния), от которых отсчитывались лунные месяцы, очень трудно надежно предсказывать. Поэтому источники сообщают, что, например, у древних евреев календарь держался исключительно на наблюдении неомений и начало каждого нового месяца провозглашалось специальным решением синедриона. Такая система (строго говоря, календарем не являющаяся), быть может, вполне пригодная для целей культа, совершенно, конечно, не годится для упорядоченной государственной и хозяйственной деятельности. Поэтому–то авторы юлианского календаря, заимствовав от лунных календарей идею приблизительно 30–дневного месяца, полностью оторвали его от фаз Луны. (На этом основании юлианский календарь называется чисто солнечным.)

Гражданский календарь с лунными месяцами стал возможен только тогда, когда астрономические наблюдения (достаточно долгие и, значит, основывающиеся на юлианском календаре) уже выявили закономерности движения Луны, необходимые для создания формального лунного календаря, независимого от ежемесячных наблюдений неомений. В частности, мы видим, что такой календарь не может предшествовать юлианскому.

Считается, что мусульманский лунный календарь (единственный из лунных календарей, действующих в настоящее время) был введен в 638 г. н.э. (на 16 год хиджры) повелением халифа Омара. По чисто календарным причинам эта информация очень сомнительна, хотя бы потому, что этот календарь необыкновенно точен (он дает ошибку в 1 сутки за 2500 лет) и обладает сложной системой високосов, которую можно было придумать только на основе достаточно продвинутой науки (к тому же этих систем существует две: «арабская» и «турецкая»).

В гл. 15 мы увидим, что на самом деле этот календарь был введен сравнительно поздно (не раньше XII века н.э.) Это подтверждается, в частности, тем, что рудименты обычая наблюдения неомений сохранялись в мусульманских странах до самого последнего времени Мусульманский календарь является единственным широко распространенным календарем, полностью отвергшим принцип климатичности (его год меньше тропического на 11 суток) Его внедрение обязано исключительно давлению религии. Однако, несмотря на это давление, его вопиющая хозяйственная непригодность привела к появлению в странах ислама так называемой «солнечной хиджры» — варианта юлианскою календаря с началом 21 марта 622 г. н.э.

 

 

Лунно–солнечные календари

При попытке совместить лунные месяцы с солнечным годом (и получить тем самым климатический календарь) возникают так называемые лунно–солнечные календари. Такое совмещение является, конечно, очень трудным делом, и можно думать, что первоначально оно, как и утверждает традиция, осуществлялось методом произвольных вставок тринадцатого месяца. Однако, бесспорно, что такое «летоисчисление» могло быть использовано только в очень ограниченных, по–видимому, чисто сакральных целях. Утверждения, что оно употреблялось государственно–фискальным аппаратом, мы должны рассматривать как смехотворные. В крайнем случае, метод произвольных вставок мог использоваться государством очень ограниченное время непосредственно перед введением упорядоченно регулярного календаря.

Кроме того, следует иметь в виду, что само обнаружение необходимости тринадцатого месяца невозможно без сравнения с каким–то регулярным, т.е. юлианским, календарем. Предложенная Идельсоном «климатическая» теория (см. [21], стр. 117) может вызвать лишь улыбку.

Поэтому мы смело можем считать апокрифической любую информацию о существовании государственных лунно–солнечных календарей в «доюлианскую» эпоху.

 

 

Ассуанские документы

Этому выводу, казалось бы, противоречит находка в 1904 году в Ассуане (Египет) десяти арамейских папирусов, датируемых V веком до н.э. «Несмотря на 2300–летний возраст они, по степени сохранности, производят впечатление написанных на днях. Бытовое значение их огромно: это нечто вроде семейно–имущественного архива двух поколений еврейской семьи, прибывшей в Египет, как можно думать, вслед за войсками Дария Персидского (-500). Период времени, ими охватываемый, составляет 60 лет (с 471 по 411 до Р.Хр.). Для хронолога особая важность этих документов заключается в их параллельных датировках, именно в еврейском лунном и египетском солнечном календарях» ([21], стр. 118).

Идельсон приводит пример такой датировки: «21–е Кислева, т.е. в 1–ый день Месори, в 6–ой год Артаксеркса» и далее пишет, что, «исходя из данных канона Птолемея, нетрудно вычислить, что 1 Месори… приходилось на 11 ноября 459 г. до Р.Хр.» ([21], стр. 118), забывая при этом добавить, что кроме данных канона для этого вычисления необходимы определенные гипотезы о египетском «блуждающем» годе. Отождествление 11 ноября с 22 Кислева означает, что от неомении до 11 ноября прошло 20 дней. Следовательно, 22 октября была неомения. Однако оказывается, что здесь «писец, несомненно, сделал ошибку», поскольку новолуние в октябре 459 г. до н.э. было 10 числа. Повторяя же вычисление для 5 года Артаксеркса, Идельсон получает дату 22 октября, тогда как астрономическое новолуние было 21 октября. Это он расценивает как «прекрасное совпадение» и в заключение замечает, что «удовлетворительное согласие дают датировки и прочих папирусов» (см. [21], стр. 118—119).

На самом же деле ясно, что если эти папирусы что–либо и доказывают (аутентичность их абсолютно не очевидна), то только полную ложность традиционной хронологической сетки. Ссылками же на ошибку писца (это в имущественном–то документе!) можно «доказать» все что угодно. К слову сказать, именно незначительность ошибки документа (всего на год) заставляет подозревать подделку, фальсификатор в своих вычислениях мог легко допустить такого рода просчет.

 

 

Метонов цикл

Задача построения лунно–солнечного календаря основывается на сопоставлении двух чисел — длины тропического года (365,2422 дня) и длины синодического месяца (29,5306 дня) Считается, что еще в 432 г. до н.э. греческий ученый Метон нашел, что если взять 6940 дней и распределить их на 235 месяцев, из которых 125 месяцев 30–дневных, а 110 месяцев 29–дневных, то средняя длина месяца будет фактически равна синодическому месяцу (с ошибкой, как мы сейчас знаем, меньше 2 минут). Вместе с тем если те же 6940 дней распределить по 19 годам, то средняя длина года будет также практически равна тропическому году (с ошибкой около получаса) Таким образом, по Метону:

19 солнечных лет = 235 лунных месяцев.

Это соотношение (известное как «цикл Метона») лежит в основе практически всех лунно–солнечных календарей и «справедливо считается одним из шедевров греческой астрономии» ([21], стр. 124)

Средняя длина года, по Метону, слишком велика. Поэтому Калипп якобы в 330 г до н.э. предложил в четырех циклах Метона один полный (30–дневный) месяц превратить в 29–дневный. Таким образом, «цикл Калиппа» состоит из 27759=4x6940–1 дней, распределенных по 76=4x19 годам и 940=4x235 месяцев, из которых 499=4x125–1 месяцев полных, а 441=4x110+1 неполных (пустых). Цикл Калиппа дает точный юлианский год в 365 1/4 дней, а в синодическом месяце допускает ошибку только в 22 секунды.

Наконец, будто бы в 125 г. до н.э. Гиппарх предложил 4 калипповых периода снова укоротить на 1 день. Это дает абсолютно точный синодический месяц и сводит ошибку в годе до 6 1/2 минут.

Чтобы найти метонов цикл (не говоря уже о циклах Калиппа и Гиппарха), нужно знать синодический месяц и тропический год с точностью, которая при старинных инструментах могла быть достигнута только многими годами непрерывных астрономических наблюдений, а значит, только на основе регулярного юлианского календаря. Это сразу делает фантастической традиционную дату 432 г. до н.э. и относит открытие метонова цикла на время никак не более позднее, чем VI—X века н.э., т.е. как раз тогда, когда был окончательно оформлен лунно–солнечный еврейский календарь, основывающийся как раз на 19–летнем цикле; традиционно считается, что этот календарь был введен в 490 г. н.э., но известный историк и исследователь еврейского календаря Х. Слонимский доказал, что это произошло в 953 г. н.э (см. [4], стр. 152).

 

 

Реконструкция Идельсона

Это возражение против традиционной датировки метонова цикла было наверняка известно Идельсону (который одно время работал вместе с Морозовым), и потому он попытался показать (см. [21], стр. 121—124), что для открытия своего цикла Метону совсем не нужна была большая точность, а достаточно было считать солнечный год в 365 1/4 дней, а синодический месяц в 29 1/2 дней. Не останавливаясь на том, что и такая точность была трудно достижима без юлианского календаря, обсудим соображения Идельсона по существу.

Вот как Идельсон предположительно восстанавливает рассуждения Метона:

«Самое грубое наблюдение показывает, что 3 года (1095 дней) соответствуют приблизительно 37 лунным месяцам (12x3+1); действительно, сделав из них 19 полных и 18 пустых, получим 19x30+8x29=1092 дня.

(Почему, спрашивается, не взять 22 полных и 15 пустых месяцев, что даст в точности 1095? — Авт.)

Более точные наблюдения (не астрономические, а арифметические. — Авт.) приводят к составлению восьмилетнего периода (кстати, в литературе известного и приписываемого астроному Клеостату, жившему якобы в VI в. до н.э. — Авт.); в самом деле, взяв 99 месяцев и сделав из них 51 полных и 48 пустых, найдем 51x30+48x29 = 2922 дня.

Но и восемь лет (365¼x8) составляют тоже 2922 дня; поэтому, через восемь возвращений Солнца к равноденствию Луна должна снова вернуться к исходной фазе.

Попробуем теперь объединить оба периода (3–и 8–летний) в один общий (11–летний); затем вновь соединим 8–и 11–летний периоды в новый (19–летний). (Арифметически это соответствует образованию промежуточных подходящих дробей…)». ([21], стр. 121—122),

Однако оказывается, «что такое наслоение периодов ни к чему не ведет; ошибка (вычисленная по современным данным. — Авт.) все время возрастает; но мы можем легко поправить дело, именно положить 8–летний период равным 2924 дням, что, как мы знаем (теперь! — Авт.), ближе к истине, чем 2922 дня; для этого достаточно два месяца из числа пустых сделать полными…» ([21], стр. 123). В результате действительно получается метонов цикл.

Удивительно, что астроном, т.e. человек, должный привыкнуть к строгому логическому мышлению, не видит в этой «реконструкции» зияющих прорех. Он все время остается на современной точке зрения и никак не может поставить себя на место древнего астронома. Попробуем же это сделать сами.

Пусть мы знаем, что тропический год состоит из 365 1/4 дней, а синодический месяц — из 29 1/2 дней. Мы можем подозревать, что эти числа неточны, но пределы ошибки нам неизвестны. Что тогда мы можем сказать о найденных Идельсоном периодах?

Период в 3 года, конечно, неплох (особенно, если увеличить число полных месяцев до 22), но не совсем точен, поскольку 3 года состоят из 365 3/4 дней.

Напротив, восьмилетний период идеален, точно давая требуемую длину года и месяца.

Периоды в 11 и 19 лет хуже 8–летнего, так как они содержат неточный 3–летний период.

Удлинение 8–летнего периода на 2 дня портит этот период и не делает 19–летний период хорошим (год получается меньше 365 1/4 дней, а месяц — больше 29 1/2 дней).

Таким образом, рассуждая точно по Идельсону, древний астроном должен был принять 8–летний цикл (что, по–видимому, на самом деле и случилось, только не в VI веке до н.э., а в VI веке н.э.) и отвергнуть 19–летний цикл. Только после того, как наблюдения уточнили продолжительность тропического года и синодического месяца, стал возможен (к X веку н.э.) метонов цикл.

Циклы Калиппа и Гиппарха принадлежат, конечно, еще более позднему времени. Если доверять информации, что так называемые Альфонсинские астрономические таблицы, дающие тропический год с ошибкой меньше минуты, действительно составлены в XIII веке (а не в XV веке Региомонтаном), то время Гиппарха (год которого отличается от истинного на 6 1/2 минут) придется на X—XI века. В противном случае, он отодвигается к XV веку.

 

 

Дополнительные соображения Морозова

Морозов добавляет к этой аргументации еще ряд соображений.

До распространения христианства и его культа святых, все имена всегда имели определенное значение и тот или иной смысл. Замечательным исключением является имя «Метон», которое по–гречески смысла не имеет, что одно уже доказывает его фантастичность. Морозов полагает (см. [4], стр. 155), что оно происходит от еврейского МТН — «подарок», а «метонов цикл» означает, следовательно, просто «дарованный цикл» (по–видимому, Богом, чтобы можно было создать еврейский календарь).

Морозов обращает внимание также на то, что согласно еврейской легенде изобретателем «дарованного цикла» был не Метон, а иерусалимский первосвященник Гиллель Великий, живший якобы в 333—370 г. н.э. Можно сомневаться, что Гиллель действительно знал метонов цикл. По всем приведенным выше данным, он был найден значительно позже IV века н.э. Однако эта информация указывает, независимо от всех предыдущих календарно–астрономических соображений, на IV век как нижнюю грань формулирования метонова цикла.

 

 

Механизм создания научных трактатов

На примере «Альмагеста» мы убеждаемся, что утверждение об апокрифичности античной литературы полностью применимо и к книгам научного содержания. Но в отношении естественнонаучных (и, в частности, математических) сочинений с особой силой встает вопрос об их авторстве. Действительно, по отношению к сочинениям гуманитарного характера мы можем либо прямо указать предполагаемого автора, либо, по крайней мере, очертить круг людей, вполне способных им быть по их образованию, культуре и литературному дарованию. Совсем иначе дело обстоит, скажем, с Евклидом. Кто из ученых средневековья мог бы претендовать на эту роль?

Вот что пишет по этому поводу Морозов: «… в… период письменности после изобретения тряпичной бумаги и до появления печатного станка каждый ученый копировал книги своих предшественников исключительно для своего пользования и потому при переписке исправлял неясные места своего предшественника, выбрасывая то, что считал у него неправильным, и более всего пополнял копию тут и там своими собственными сведениями и размышлениями, так что с каждой новой перепиской первоначальный текст не закрепленных церковью произведений приспособлялся к идеям нового времени и разрастался в своем объеме. Происходил процесс коллективного творчества, при котором, естественно, за сочинением оставалось имя первоначального автора. Нечто подобное происходит и теперь с современными учебниками, в которые постоянно вносятся новые открытия, сделанные наукой, тогда как основная часть остается прежней.

…Ученый, переписывая с дополнениями книгу дня себя, писал на ней совершенно справедливо то имя, которым она была помечена до него. «Геометрия Евклида», — отмечал он, — умолчав о том, что сам прибавил две–три теоремы от себя и лучше обосновал ту или другую из старых. Так он давал повод и последующему копиисту своей рукописи добавить две–три теоремы, сохранив за учебником прежнее имя. И вот, с течением веков, небольшой десяток теорем, который мог действительно быть собранным человеком этого имени (имя Евклид значит — хорошо одетый), превращался в большую и хорошо развитую во всех своих деталях книгу. А последующий ученый, упустивший из виду этот вековой процесс улучшения, начинал приписывать все такое коллективное творчество одному древнему гиганту геометрической науки и вместе с тем определять ложно высокий уровень познания в очень древние времена. На деле же вся книга представляла сумму познаний целого исторического периода до тех пор, когда печатный станок впервые повсюду распространил ее и указал время и место ее первого издания» ([4], стр. 174—175).

Добавим, что «Евклид» может означать также «хорошо переплетенный».

Описанный механизм бессознательного коллективного творчества хорошо объясняет происхождение таких всеобъемлющих трактатов, как «Альмагест» Птолемея или «Начала» Евклида, и тот факт, что ссылки на них были возможны задолго до окончательного оформления их текста. Он не предполагает никакого явного обмана и мистификационных устремлений со стороны авторов и издателей, хотя возможность эта отнюдь не может быть исключена. Вместе с тем правила издания «древних» текстов были на заре книгопечатания явно отличны от современных. Как показывает пример, скажем, «Альмагеста», редакторы и издатели окончательного текста, не колеблясь, вносили в него поправки и дополнения, соответствующие последнему слову науки, никак это специально не оговаривая. Не потому ли «переводу» научных книг часто предшествовал «дурной перевод», не содержащий этих поправок и отражающий предыдущий этап развития науки?

 

 

История «находок» и опубликования «античных»

математических рукописей (Евклид, Диофант, Архимед, Аполлоний)

История «находок» и опубликования «античных» научных трактатов во всех существенных чертах сходна с историей рукописей гуманитарного характера

Вот, например, что пишет проф. М.Я. Выгодский по поводу «Начал» Евклида.

«До нас не дошла ни одна античная рукопись «Начал» Евклида, если не считать нескольких небольших отрывков, найденных при раскопках в Египте и Геркулануме. Древнейшая известная нам рукопись представляет собой копию, сделанную в 888 г. монахом Стефаном для архиепископа Цезарейского. Существует много рукописей, относящихся к X—XII вв. Все они, по–видимому, сделаны на территории Византийской империи и в Западную Европу попали значительно позднее. Неизвестно, сколько промежуточных копий лежит между этими рукописями и их первоисточником» ([70], стр. 224).

Можно легко понять, откуда взялось это прелестное «по–видимому». По традиционным представлениям, уровень математических знаний в Европе IX—XII веков был настолько низок, что серьезно говорить о существовании хотя бы одного читателя Евклида в то время не приходится, а о математической культуре Византии, по существу ничего неизвестно.

Странно, что проф. Выгодский не обращает внимания, что из его собственных слов вытекает потрясающий для истории математики факт: уже в IX веке в Византии существовали математики первоклассного ранга (тот же «епископ Цезарейский»), для которых был понятен и интересен Евклид!

Совсем интересно получается с Диофантом. Специалист по Диофанту И.Г. Башмакова во вступительной статье к русскому переводу «Арифметики» Диофанта сообщает, что еще до опубликования первого латинского перевода «Арифметики» европейские «ученые пользовались алгебраическими методами Диофанта, не будучи знакомы с его произведениями» ([60], стр. 25). Башмакова характеризует эту ситуацию лишь как «несколько парадоксальную» (!). Ну, что же, Бог ей судья.

Как и «Альмагест», труд Диофанта был впервые издан в 1575 г. в латинском переводе, и лишь в 1621 г. известный Баше де Мезириак впервые издал греческий текст, сопроводив его «улучшенным» латинским переводом. Подобно «Альмагесту», он содержал, по существу, весь запас сведений, накопленных к тому времени наукой, и если Птолемея немедленно продолжил Коперник, то Диофанта столь же скоро — Ферма (1601—1665).

В свете всего сказанного очень любопытна и фигура Архимеда. По–видимому, подобно имени Птолемея, это имя было известно давно, но каждый представлял Архимеда так, как он этого хотел. Именно только так мы можем понимать традиционную информацию, что Цицерон знал Архимеда лишь как инженера и «открывателя числовых соотношений», а Тит Ливий — лишь как астронома и конструктора военных машин (см. [68], стр. 52).

Приписываемые «Архимеду» сочинения столь разнохарактерны, что в отношении некоторых из них историки вынуждены даже отвергать авторство Архимеда (см. [68], стр. 622).

История рукописей и печатных изданий Архимеда утомительно следует уже известному нам шаблону. Во вступительной статье к русскому изданию сочинений Архимеда проф. И.Н. Веселовский, сообщая, что основой всех современных изданий текстов Архимеда являются утраченная рукопись, принадлежавшая в XV веке Георгию Балле, и (это уже что–то новое!) константинопольский палимпсест, найденный в 1907 г. Гейбергом, пишет:

«В Западную Европу сочинения Архимеда попали только после константинопольского погрома 1204 г., когда, вероятно, и был перевезен в Европу манускрипт, находившийся позже у Георгия Баллы. Первый перевод сочинения Архимеда на латинский язык был сделан францисканцем Вильгельмом из Мербеке, другом Фомы Аквинского. Этот перевод, законченный в 1269 г., был найден Розе в Ватикане только в 1884г. Этот перевод… буквален …, но в существе дела ученый францисканец вряд ли разбирался… Часть перевода из Мербеке была напечатана Лукой Гауриком в Венеции в 1503 г. (первое печатное издание сочинений Архимеда); однако это издание осталось настолько незамеченным, что знаменитый Тарталья смело присвоил его себе и опубликовал в 1553 и 1565 гг. как «перевод с греческого».

Около 1450 г, был выполнен второй латинский перевод Архимеда Яковом Кремонским. В 1468 г. его переписал знаменитый Региомонтан и привез в Нюрнберг для опубликования. Однако ранняя смерть Региомонтана не позволила ему выполнить свое намерение, так что первое издание греческого текста Архимеда было выпущено только в 1544 г. в Базеле на основе рукописей, происходящих от текста Георгия Баллы. После этого работы Архимеда входят в обиход ученого мира» ([68], стр. 54—56).

Архимед неоднократно цитируется Леонардо да Винчи еще до опубликования его трудов. Вот что говорит проф. А. И. Маркушевич: «…Леонардо да Винчи, в заметках которого неоднократно упоминается Архимед, мог знакомиться с ним только в рукописи. Но Леонардо не знал греческого и не имел твердых навыков в латыни…» ([100], стр. 54). Странно, что Маркушевич ограничивается лишь констатацией этих фактов.

Там же Маркушевич пишет по поводу Аполлония — третьего по значимости древнегреческого математика:

«Конические сечения» Аполлония вышли из печати в 1537 г., причем в составе одних лишь первых четырех книг, наиболее элементарных (остальные просто не были еще написаны. — Авт.). Кеплер, впервые открывший значение конических сечений (эллипсов) в астрономии, не дожил до выхода в свет полного издания сочинении Аполлония. Следующие три книги «Конических сечений»…. впервые были опубликованы в латинском переводе в 1631 г.» ([100], стр. 54).

Таким образом, труд Аполлония о конических сечениях полностью вышел уже после того, как Кеплер открыл значение всех этих конических сечений! Скорее всего, этот труд и был написан уже после Кеплера, а приписан «древнему» ученому для обеспечивания популярности книги. Может быть, неизвестный автор не решался состязаться с Кеплером, издавая книгу под своим именем.

 

 

Причины апокрифирования научных работ

Вот, кстати, что пишет о трудностях добиться в то время издания книги Маркушевич;

«…Чтобы издатель рискнул предпринять большой и дорогостоящий труд по их публикации (существенную часть расходов, иногда больше половины, составляла стоимость бумаги), необходимо было, чтобы он мог рассчитывать на соответствующее количество заинтересованных читателей, хотя бы человек на 300, если иметь в виду ограниченность тиража в то время. Но столь обширной группы высоко компетентных ученых (математиков) ни в XV в.. ни в начале XVI в. еще не существовало… Своеобразный пример крупного ученого XVI в., которому явно не везло с печатанием его произведений, представляет Франческе Мауролико (1494—1575), математик, механик, оптик и историк. Его… перевод Аполлония вышел в свет в 1654 г., наконец, его оригинальный труд по оптике, в котором он во многом предвосхищает Кеплера, появился только в 1611 г., через 7 лет после публикации труда Кеплера» ([100], стр. 55,56).

Более подробно об этом говорит Морозов:

«Печатный станок сразу… создал книжные рынки, хотя и изолированные друг от друга вследствие трудности отдаленных сообщений и без быстрой огласки выхода в свет книг.. Но никто из них (первых книгоиздателей. — Авт.), конечно, не надеялся получить большие выгоды от напечатания ученых произведений своих собственных знакомых, для которых в их городе нашлось бы лишь несколько покупателей, а в других юродах ни одного, так как лиц, выпускавших лишь первое свое произведение, никто не знал, а книга все же была тогда слишком дорога, чтобы грамотеи рисковали покупкой неизвестно чьего произведения.

Произошло сторицей то же самое, что порой происходит и теперь с начинающими писателями и особенно с учеными. Издатели отказывались печатать произведения еще не прославившегося автора, а прославиться он мог только после отпечатания своих произведений. Начинающие авторы с трудом разрешают теперь эту дилемму, предварительно знакомя с собой читателя через статейки в журналах или предпосылая своей книге напутственное предисловие какой–либо знаменитости. В первые же два столетия после изобретения книгопечатания и этого не могло быть. Оставалось только два способа, яркие следы которых мы и видим в произведениях XV—XVII веков.

Когда, будучи еще гимназистом, я читал научные произведения, на первых страницах которых были пышные посвящения высокопоставленным лицам, … я возмущался… И только потом, когда я понял тернистый путь старинного научного автора… я увидел, что во имя самой науки для старинных авторов не было другого выхода. Ведь… лицо, которому была посвящена книга, и было в действительности ее истинным и притом бескорыстным в материальном отношении издателем, заинтересованный произведением и не без честолюбивого желания соединить с ним свое имя, этот граф или князь и давал на нее автору материальные средства или гарантировал издателю безубыточность.

Но, кроме такого пути провести в печать свою книгу, был еще и другой: выдать свое собственное произведение за оставшуюся от предков рукопись какой–нибудь древней, хотя бы и чисто легендарной знаменитости. Если издатель даже и подозревал апокриф, он охотно соглашался печатать книгу, рассчитывая, что при этом условии она обязательно разойдется, и, может быть, даже советовал автору употребить такой прием. Последнему ничего не оставалось, как или оставить плоды своих многолетних дум и бессонных ночей на вечное забвение после смерти, или поведать их миру от имени другого человека, без всякой надежды присоединить к нему и свое имя, иначе как в качестве нашедшего это произведение или его переводчика, или, наконец, обновителя анахронических мест…» ([4], стр. 176—178).

 

 

Аристарх из Самоса 

Конечно, могли быть и другие причины апокрифирования, например боязнь преследований. Ярким примером является сочинение «О системе мира, о его частях и свойствах» Аристарха из Самоса. вышедшее в свет в 1644 г.

«Аристарх из Самоса (конец IV в. — начало III в. до н.э.) — выдающийся астроном древности. Архимед начинает свой «Псаммиг» ссылкой на не дошедшее до нас сочинение Аристарха «Предложения», из которой можно легко представить систему, построенную Аристархом: «Он (т.е. Аристарх) полагает, что неподвижные звезды и Солнце не меняют своего места в пространстве, что Земля движется по окружности около Солнца, находящегося в ее (окружности) центре, и что центр шара неподвижных звезд совпадает с центром Солнца». Из этих строк видно, что система Аристарха есть не что иное, как схема, которую положил Коперник в основание своего труда» ([76], стр. 186). На основании этого указания Архимеда Аристарха называют «Коперником античного мира», хотя в единственном якобы дошедшем до нас его сочинении «О величине и расстояниях Солнца и Луны» Аристарх придерживается геоцентрической точки зрения (см. [68], стр. 598).

О посвященной же пропаганде коперниковских воззрений книге «О системе мира…» историки науки пишут:

«Из заглавия книги как будто следует, что ее автор — Аристарх. В действительности это — маскировочный маневр Роберваля (знаменитого французского математика XVII века. — Авт.)… Робервадь пожелал выступить с сочинением, поддерживающим коперниковскую систему мира. Однако свежее воспоминание о процессе Галилея и его мытарствах заставило Роберваля проявить осторожность: он выдал свое сочинение за перевод с арабской рукописи, что дало ему возможность не упоминать имени Коперника и перекладывало ответственность с подлинного автора на Аристарха» ([76], стр. 186).

После всего сказанного выше комментарии здесь излишни. Любопытно было бы только выяснить, не придумал ли Роберваль и само имя «Аристарх»? Если это так, то, следовательно, «Псаммит» написан позже 1644 года. Не исключено, впрочем, что легенда о «Копернике античного мира» появилась раньше Роберваля (например, чтобы подкрепить учение Коперника авторитетом древности), а Роберваль только воспользовался удобной ширмой.

Свое авторство Роберваль не очень скрывал: «Неизвестно, дала ли ожидаемый результат эта мистификация по отношению к церковным властям, но среди ученых было широко известно, кому принадлежало авторство» ([76], стр. 185). А что было бы, если бы Роберваль тщательнее хранил свое инкогнито или если бы он не был столь известным ученым? Не обладали бы мы сейчас еще одним «чудом дошедшим до нас» античным сочинением, имеющимся только в печатном издании с безнадежно «утраченным» оригиналом? А ведь все это происходило очень поздно, уже в XVII веке! Какое же право мы имеем доверять публикациям на сто–двести лет более ранним?

 

 

Заключение

Таким образом, мы:

1) описали причины апокрифирования научных трудов древности;

2) указали возможный механизм создания энциклопедических трудов в средние века, в которых нам неизвестны гениальности, способные их написать;

3) подтвердили еще раз, что в реальной истории опубликования рукописей нет никаких свидетельств в пользу их древности и, наоборот, имеются многочисленные указания на их апокрифичность.

Конечно, отдельно взятые все эти соображения не доказывают апокрифичности, но во всяком случае они показывают, что уже доказанная апокрифичность, скажем, «Альмагеста» не является таким шокирующим фактом, как это может сначала казаться.

 

 

Добавление.

Формула объема амфор

.

Классическая хронология обладает свойством, которое можно назвать «неустойчивостью». Оно состоит в том, что новые, как правило, случайные и изолированные находки часто влекут за собой пересмотр хронологии на несколько веков. Примеры, когда новые находки заставляли на столетия сдвигать всю хронологическую сетку, мы укажем, применительно к библейской хронологии в гл. 7. В отношении же античности общая сетка обычно не трогается, но историки не затрудняются сдвигать по ней отдельные события на два–три века. Очень интересный пример, вскрывающий еще один тип противоречий в древней истории, связан с проблемой классификации древнегреческих амфор (см. [152], стр. 37—38).

У Герона Александрийского приведена формула для приближенного вычисления объемов тел вращения, использующая «архимедовское» значение 21/7 числа π. В этом нет ничего удивительного, поскольку по традиционной хронологии Архимед жид в III веке до н.э., а Герон лет через триста после него. Также нет ничего удивительного и в том, что, как показали современные исследования, базирующиеся на обширном статистическом материале, формула Герона использовалась для вычисления и стандартизации объема амфор. Удивительно другое: многие из этих амфор датируются IV, V и даже VI веками до н.э.!

«Итак, формулы весьма точного вычисления объемов сложных тел вращения были широко известны и применялись на практике задолго до Герона и Архимеда. Кто был автором этих формул, мы, скорее всего, никогда не узнаем. Однако жил этот древний математик, во всяком случае, еще в VI веке до новой эры, то есть, по крайней мере, за пять–шесть столетий до Герона и за три века до Архимеда. Мало того, получается, что весьма точное значение π, полностью соответствующее архимедовскому, было вычислено не только задолго до Герона, но и задолго до Архимеда, заслугой которого оно считалось до сих пор. Можно предполагать, что и Архимед, подобно Герону, изложил в своем труде в данном случае результат не собственного открытия, а вычислений, являющихся заслугой его предшественников которые, быть может, навсегда останутся анонимными» ([152],38).

Этот вывод принадлежит историку–гуманитарию. Любой же квалифицированный историк математики с негодованием его отвергнет. Даже в III веке до н.э. доказательство Архимеда формулы π = 3 1/7 далеко обогнало свое время, а в VI веке оно было просто невозможно (как невозможна была, например, во времена Ньютона работа по теории групп) Получить же эту формулу или догадаться о ней, не имея в своем распоряжении соответствующего метода, тоже нельзя.

Здесь история математики вступает в безысходный конфликт с историей материальной культуры. Разрешить этот конфликт локальными вариациями хронологии явно невозможно.

 

 

Преувеличенная оценка древней науки

Первым последствием апокрифирования средневековой науки в древние времена является, конечно, преувеличенное мнение с возможностях и достижениях античной науки. Осторожные попытки поколебать общепринятые мнения по этому вопросу неоднократно делались специалистами, понимающими всю их нелепость, но не видящими альтернативы традиционной хронологии. Вот, например, что пишет известный историк античной науки О. Нейгебауэр:

«Мне кажется очевидным, что традиционные рассказы об открытиях, сделанных Фалесом или Пифагором, следует отбросить как совершенно неисторические. Фалесу, например, приписывают открытие того, что площадь круга делится диаметром на две равные части. Этот рассказ явно отражает взгляды гораздо более позднего периода, когда стало ясно, что факты такого рода требуют доказательств, прежде чем их можно использовать в последующих теоремах» ([23], стр. 149).

«Миф о саросе часто используется для «объяснения» приписываемого Фалесу предсказания солнечного затмения 28 мая 584 г. до н.э. Для солнечных затмений, видимых в данном месте, не существует никакого цикла, все современные циклы относятся к Земле в целом. Никакой вавилонской теории для предсказания солнечных затмений в 600 г до н.э. не существовало…

… Не разработали вавилоняне и никакой теории, учитывающей влияние географичекой широты. Можно смело сказать, что рассказ о предсказании Фалесом солнечного затмения не более достоверен, чем другой рассказ о предсказании Анаксагором падения метеоритов. Даже и с чисто исторической точки зрения весь рассказ кажется очень сомнительным. Наш самый ранний источник. Геродот [1, 74], сообщает, что Фалес правильно предсказал ионийцам «это исчезновение дневного света» «для того года», в котором оно действительно произошло. Вся эта формулировка сама по себе так расплывчата, что исключает применение какого–либо научного метода. Чем дальше мы уходим от времени Фалеса, тем щедрее приписывают ему древние авторы математические и астрономические открытия, и не вижу ни одного заслуживающего доверии элемента ни в одном из этих рассказов, столь популярных в истории науки. В этой связи можно привести заключение из статьи Кука … (мы опускаем библиографическую ссылку. Авт.):

«Я могу лишь прийти к выводу, что наши знания недостаточны, чтобы определенно сказать, были ли вообще в восьмом и седьмом веках ионийцы пионерами греческого прогресса, но на основании имеющихся в настоящее время свидетельств, по меньшей мере, столь же вероятно, что не были».

Такая осторожная точка зрения, к сожалению, далеко не общепринята, приведу только одну забавную небылицу, возникшую из рассказа о затмении, предсказанном Фалесом. В научном труде — (мы снова опускаем библиографическую ссылку. — Авт.) Вендель заявляет (стр. 20 и след.), что пионеры Bahnbrecher ионической науки должны были иметь в своем распоряжении «поражающую богатством» библиотеку, и Фалес должен был быть ее «духовным основателем». Нечего и говорить о том, что занятия Фалеса в Египте также трактуются очень серьезно» ([23], стр. 144).

Поразительно, насколько мысли Нейгебауэра сходятся с мыслями Морозова! Только гипноз уверенности в реальном существовании античной науки помешал ему сделать само собой напрашивающиеся выводы.

Нейгебауэр также излишне осторожен, приписывая лишь Венделю «забавные небылицы». На самом деле все общепринятые представления о развитии культуры в античное время, о существовании в то время библиотек, грамматических школ, мастерских, где десятки рабов переписывали под диктовку (!) книги, и т.п. возникли в результате домысливания, чтобы как–то оправдать и рационально объяснить литературный и орфографический уровень «античных» сочинений и достижения «античной» науки.

Последовательная рационализация некритически воспринятых сообщений о достижениях «античной» науки повлияла также на представления о необычайно древних ее истоках, восходящих к знаниям египетских и вавилонских жрецов. Вот как об этом пишет Нейгебауэр:

«Читателя следует предостеречь от использования работы Jerimias, Handbuch der altorientahschen Geisteskultur. Пользуясь невероятным научным аппаратом, автор разработал «панвавилонскую» доктрину, процветавшую в Германии между 1900 и 1914 гг. и полностью оставленную после первой мировой войны. Главный тезис этой школы был построен на диких теориях о громадном возрасте вавилонской астрономии… Не было ни одного явления в античной космогонии, религии, литературе, которое не выводилось бы из этой гипотетической космической философии вавилонян. Снисходительное пренебрежение к очевидным показаниям текстов, широкое использование вторичных источников и устарелых переводов в сочетании с предвзятой хронологией вавилонской цивилизации создали фантастическую картину, которая оказывала (и до сих пор оказывает) большое влияние на литературу о Вавилоне» ([23 1. стр.. 140).

Необъяснимый рационально уровень «античной» науки и ее отрывочный характер породили также массу фантастических гипотез: эта наука питалась–де остатками достижений каких–то древнейших цивилизаций («Атлантид»), чуть ли не владевших тайной ядерной энергии и межпланетных путешествий, или же она позаимствовала знания от «космических пришельцев» и т.д. и т.п. Мы не будем на этом останавливаться, поскольку эта тема сейчас очень модна и читатель с этими взглядами бесспорно знаком.

В заключение мы приведем в качестве примера забавных недоразумений, которые возникают при слепом следовании «древним» авторитетам, историю с цветом Сириуса,

Уже давно было замечено, что в «Альмагесте» Птолемея Сириус назван красным. Это место всегда вызывало недоумение астрономов, так как изменение цвета звезды за промежуток времени, протекший со II века, теоретически невозможно. Было предложено большое количество остроумных, но мало убедительных объяснений. Однако никто в изменении цвета Сириуса не сомневался, поскольку свидетельство Птолемея «подкреплялось» свидетельством других авторов. Так, например, о красном цвете Сириуса пишет Арат в своей книге «Феномены и Прогностика», дошедшей до нас, как утверждает традиционная история, в переводе самого Цицерона. О нем же пишут Гораций, который сравнивает Сириус даже с Марсом (!): «сильнее краснота у Сириуса, меньше у Марса и совсем отсутствует у Юпитера» (Гораций, «Сатиры», II, 39), и Сенека, который прямо так и писал: «красный Сириус».

С точки зрения Морозова, дело здесь вполне ясное: автор «Альмагеста» просто допустил элементарную описку, а все перечисленные сочинения являются апокрифами, авторы которых, желая воссоздать колорит времени и слепо следуя авторитету Птолемея, невольно выдали вторичность своей информации.

Как всегда, каждая вновь доказанная апокрифичность «классического» первоисточника влечет за собой доказательство апокрифичности целого ряда других, сцепленных с ним сочинений.

 

 

Исключительность античного общества

Печать фантастичности и неправдоподобности несут на себе сообщения «классиков» не только о древней науке, но и о политическом, социальном и экономическом устройстве «античного мира». По существу, эта фантастичность общеизвестна, но под влиянием традиции трактуется как «исключительность».

Исключителен расцвет науки и культуры в Древней Греции, никак не оправдываемый развитием производительных сил и производственных отношений и, что уже совсем странно, никак не повлиявший ни на технику, ни на социально–политические структуры. Поневоле приходится апеллировать к таинственному «духу эллинизма»!

Исключительны производственные отношения («античное рабство»), нигде более не наблюдаемые, но которые как идеал восприняли колонизаторы–работорговцы и рабовладельцы, эпохи первоначального накопления. В рамках этих производственных отношений невозможно объяснить традиционные мнения о технике античного общества. Вот как пишет проф. Ковалев, всецело придерживающийся традиционных мнений: «…гораздо интереснее раскрыть тайну технической революции античной науки, столь загадочной в условиях рабского производства… В этих вопросах мы до сих пор бродим впотьмах…» (196], стр. 9).

Представление об универсальном значении античного рабства, то есть признание рабовладельческого строя необходимой общественно–экономической формацией на пути от родового общества к феодальному, вступает в столь тяжелые противоречия с фактами, что, несмотря на многовековую традицию, подкрепленную авторитетом классиков марксизма–ленинизма (которые, впрочем, как выяснилось, отнюдь не настаивали на этом представлении и даже впрямую его опровергали), в последние годы в среде историков все шире распространяется прямо противоположное — и совпадающее с нашим — представление об исключительности «античного рабства». Итоги соответствующих дискуссий подведены в книге [155], только что вышедшей вторым изданием, где прямо заявлено, что «…рабовладельческой формации… большинство народов земли, видимо, и в самом деле не знало» ([155], стр. 13). Сложнейшие построения участников дискуссии в их попытках совместить несовместимое, подробно обсужденные в [155], все оказываются ненужными, если мы признаем, что и на «сравнительно узкой полосе Присредиземноморья» (выражение из [155], стр. 14), где — как утверждается в [155] — только и царило «классическое рабство», этого рабства тоже не было.

Исключителен государственный строй республиканского Рима, неоднократно восхвалявшийся и моделировавшийся утопистами, но более или менее длительное функционирование которого требует таких не встречающихся в обыденной жизни гражданских добродетелей, что неоднократные попытки его «восстановления» в средние века очень быстро кончались полным провалом.

Эта «исключительность» — «фантастичность» не только распространяется на глобальные структуры, но и пронизывает каждую клетку античного общества (как его представляет традиционная история). Читатель может проделать эксперимент, взяв любое подробное исследование по какому–нибудь вопросу античной жизни. С очень малым риском проиграть, можно держать пари, что на первых же страницах он найдет сообщение о тех или иных особенностях, присущих исключительно только античности, характер которых таков, что приходится лишь удивляться серьезности, с которой они обсуждаются.

Не желая лишать читателя этого удовольствия, мы эту тему глубже обсуждать здесь не будем.

 

 

Легенда о «темных веках»

Вторым, еще более важным, последствием апокрифирования средневековой науки в древность явилось представление о стагнации науки в средние века, создание популярного мифа о «темных веках средневековья» как мрачных столетиях материального и духовного господства феодализма, монашеского фанатизма, народной темноты и богословско–схоластической мудрости (см., например, [39], стр. 5—6). Ученых того времени традиционная история считает творчески импотентными комментаторами, погрязшими в схоластических спорах и беспомощно повторявшими зады «античной» науки. Пример Пурбаха и Региомонтана в этом отношении весьма показателен.

Правда, в последнее время, сначала робко, а затем все более уверенно, многие специалисты по Средневековью оспаривают этот миф:

«….важную роль в эволюции обществ новой Европы… приписывают обыкновенно так называемому возрождению искусств и наук.. Возрождение это… представляется обыкновенно как грандиозный культурный подъем, совершившийся в обществах новой Европы, благодаря усвоению ими идей античной образованности, разрушивших будто бы Средневековье, аскетическое (так обыкновенно его определяют) миросозерцание, которое, по принятому мнению, тяжелыми веригами сковывало человеческий дух и не давало развиваться его силам, которые будто бы только теперь… впервые вышли из мрачной тюрьмы… на свет и воздух и немедленно же расцвели пышным цветом наук и художеств…

Едва ли нужно прибавлять, что вся эта картина, представляет собой типический образчик чисто идеалистического, в сущности, логического, чисто дедуктивного построения, весьма далекого от чрезвычайно сложной… исторической действительности, которую она как будто пытается воссоздать…

Большой интерес к классическому миру… скорее показатель весьма серьезных культурных успехов, сделанных обществами Западной Европы той поры, чем причина этих успехов. То новое, чисто светское миросозерцание, которое развилось в образованных кругах Европы к началу так называемого нового времени, есть органический продукт всего предшествующего очень сложного… развития…

Отвергая, как совершенно ненаучную, мысль о культурном перевороте, будто бы произведенном… в так называемую эпоху Возрождения», считая такое представление одной из многочисленных иллюзий нереальной исторической мысли, современная реальная историческая наука вообще не склонна придавать так называемому «гуманизму» того глубокого значения, … какое ему обыкновенно приписывают…» ([49], стр. 22—25).

Эти слова авторитетнейшего медиевиста показывают, что, несмотря на «гипноз античности», критически и самостоятельно мыслящие историки вполне осознают ущербность традиционных представлений о роли и значении средневековья в развитии культуры и науки.

Не было никаких «темных веков»! Факел науки непрерывно разгорался в руках ученых, переносивших его из страны в страну и из века в век. Он лишь временно и ненадолго замирал под влиянием политических и экономических потрясений в какой–нибудь стране, но оставался живым и ярко горящим в соседних странах.

Как и в новое время, развитие науки в средневековье происходило в постоянной и ожесточенной борьбе с мракобесием церковной идеологии. Политические условия того времени вынуждали ученых прикрываться «древними именами». Когда в XIII веке впервые начали распространяться сочинения, приписываемые Аристотелю (имя которого, по Морозову, переводится весьма многозначительно как «Наилучшее завершение»), они были встречены в штыки представителями официальной идеологии: «…церковь очень активно реагировала на распространение аристотелевской доктрины, применяя против ученых и научных центров… запреты и ограничения организационного характера. Уже в 1209 г. провинциальный синод французских епископов в Париже накладывает запрет на изучение трудов Аристотеля, в 1215 г. появляется второй запрет аналогичного содержания… Римская курия… повторяет запрет (в 1231 г. — Авт.)…» ([87], стр. 17—18). Когда же административные запреты не помогли, теологи в лице Фомы Аквинского, извратив учение Аристотеля и выхолостив его материалистическое содержание, поставили его на службу церкви.

Традиционное представление о средневековой учености сложилось на основе сочинений, пропагандирующих «официальную», мертвенную идеологию, тогда как живые и ищущие силы, скрывшиеся под псевдонимами, были отнесены в древность.

Конечно, противники официальной идеологии не составляли единого фронта и пользовались умозрительным, а не экспериментальным методом. Они не изучали мир, а строили о нем догадки. Этим и объясняется широкое разнообразие «античных научных школ», объединенных только противодействием церковному миросозерцанию.

 

 

Эволюционная точка зрения

Отрицая существование «античной науки», мы с необходимостью должны отвергнуть и представление об ужасающей катастрофе V века, когда нашествие варваров якобы уничтожило «античную цивилизацию» и человечество было вынуждено начать свое культурное развитие заново.

Вообще, историческая концепция катастроф, будучи с литературной точки зрения очень драматической и захватывающей, не имеет в действительности под собой никаких оснований и является рудиментом некоей общей точки зрения, существовавшей в XVIII—XIX веках, не только в истории, но и в других науках. Наиболее ярким примером является «теория катастроф» Жоржа Кювье, основателя сравнительной палеонтологии. Он считал, что на нашей планете неоднократно происходили колоссальные катастрофы, в результате которых погибало большинство обитателей Земли. После каждого такого переворота животный мир возрождался заново, но уже в ином составе (точь–в–точь как в традиционной истории гибнут и возрождаются цивилизации). Эта теория продержалась до середины XIX века, когда Дарвин обосновал свое «эволюционное учение» — теорию непрерывной эволюции, непрерывного нарастания биологического потенциала.

Представление, что драматичные картины гибели целых цивилизаций должны уступить место непрерывной эволюционной схеме (не отрицающей, конечно, революции, поднимающих общество на следующую степень развития), неоднократно поднималось в исторической науке.

«В западноевропейской историографии существует весьма влиятельная по учености и талантливости своих представителей школа так называемых романистов. Для школы романистов политический и социальный строй средневековой Европы представляет собой лишь дальнейшее развитие явлений и форм, уже выработанных римским миром, который, по ее мнению, не был сокрушен под ударами варваров, потому что то, что прежде понимали под так называемым нашествием варваров, видя в нем катастрофу, насильственно разгромившую римское государство, есть не больше как историческая легенда.. »([49], стр. 25—26).

Тем не менее, то, что в целом историческая наука еще не отрешилась от «катастрофических» представлений и не перешла к эволюционным представлениям, является печальным, но неоспоримым фактом, Причиной тому, бесспорно, был гипноз уверенности в существовании античной культуры и науки, внезапное исчезновение которой с лица Земли объяснить иначе как катастрофой очень трудно.

В буржуазной историографии были, естественно, и другие причины. Как пишет проф. Петрушевский, излагая мнение известного буржуазного ученого Мейера: «Мейер ополчается против «ложного» мнения, будто историческое развитие народов, живших вокруг Средиземного моря, шло непрерывно по восходящей линии; распространение этого мнения он приписывает «популярной философии, которая, как известно, охотно занимается теорией прогресса и, не заботясь о фактах, составляет только красивые системы…» ([49]. стр. 31) Нам–то ясно, от какой «популярной философии» так легко и безапелляционно отмахнулся Мейер…

Морозов неоднократно подчеркивает эволюционный характер своей теории, и это представляется нам одним из наиболее привлекательных ее аспектов и одним из наиболее глубоких ее теоретических подтверждений.

 

 

Параллелизмы

В апокрифированных средневековых сочинениях неизбежно должны оставаться следы их происхождения. Поэтому в основанной на них традиционной истории должны иметь место определенные параллелизмы между событиями в античности и в средние века. И действительно, многие исследователи с большим или меньшим удивлением обнаруживали, что средние века повторяют во многих отношениях античность. Так как эти повторения традиционная история довольно успешно объясняет, скажем, единством общих законов развития человеческого общества или другими соображениями, то они подтверждают утверждение об апокрифированности античной литературы лишь постольку, поскольку это утверждение объясняет их без каких–либо дополнительных гипотез и соображений. Этот вопрос мы подробнее рассмотрим в гл. 16—18, а сейчас, в качестве одного из примеров, лишь отметим, что политическое устройство Римской республики IX—X веков разительно напоминает политическое устройство «классической республики»: имеется сенат, ежегодно избираются два консула, а религиозная жизнь направляется великими понтификами (которые получили имя «пап» лишь в XI веке).

Впрочем, об этом периоде истории Рима мало что известно. С нашей точки зрения, это неудивительно, так как большая часть информации о нем апокрифирована в древность.

Вообще, надо заметить, что неправильно представлять историю средних веков как нечто завершенное и ясное, даже в основных чертах. Напротив, она полна темных мест и зияющих провалов, длительностью чуть ли не в столетия, от которых до нас не дошло практически никаких документов. Не является ли этому причиной апокрифирование этих документов в древность и нельзя ли восстановить историю этих темных лет по «античным» источникам?

Экономические структуры средневековья и античности также оказываются при более внимательном рассмотрении до удивления схожими. Вот что пишет тот же проф. Петрушевский:

«Мейер считает необходимым «самым энергичным образом указать на то, что история развития народов, живших у Средиземного моря, представляет два параллельных периода, что с падением древнего мира развитие начинается сызнова и что оно снова возвращается к тем первым ступеням, которые уже давно пройдены»… История народов, живших и живущих у берегов Средиземного моря, таким образом, действительно представляет два параллельных периода, и народы новой Европы проходили ту же хозяйственную эволюцию, что и народы древнего мира» ([49], стр. 32).

Далеко не тривиальный, и априори не очевидный вывод о повторении экономической истории Средиземноморья не вызвал особого удивления и протеста традиционных историков, но, поставленный в один ряде другими параллелизмами, он приобретает особое значение.