За последние месяцы он заметно утишился, перестал злиться на Паровикова, и “шеф”, только что перенесший операцию по удалению почечных камней, как будто тоже помягчал.

В “ящик” пришла разнарядка послать несколько человек в Университет марксизма-ленинизма. Наш герой, понимая, что стоит в списке номером один, довольно успешно прятался от глаз комсорга и, чтоб освободиться от обязательного для молодых специалистов промывания мозгов, записался на курсы повышения квалификации по технике безопасности. Но и там он с трудом высидел только одну лекцию и, зарекшись посещать эти сходки, дал стрекача: лектор, например, рекомендовал улучшать условия труда тем, чтоб в горячих цехах вывешивать на стенах зимние пейзажи.

Однако, на работе стали замечать в нем и агрессию. Так, рассказывали в курилке анекдот о беременной: “ Это женщина, которая не понимает шуток, с ней пошутили, а она надулась”. Он выскочил с белыми глазами, как потом смеялись мужики, и его тошнило от пошлости.

Как-то две девушки, младшие научные сотрудники, болтали, не обращая на него внимания. Одна девица описывала другой встреченную в очереди в магазине старуху с изумрудным перстнем и добавила с нотой классовой ненависти в голосе: “Зачем он ей? Так и хотелось ее пришибить”. Наш неврастеник мгновенно предстал перед барышнями, выбежав из-за чертежной доски, и заорал: “Как это — пришибить?” Они на миг замолкли и вдруг, несмотря на его разъяренный вид, дружно захохотали. А когда он пополз назад в свой закут, понимающе переглянулись, и одна долго крутила пальцем у виска, оценивая его выскок.

Не стерпев в другой раз рассуждений коллег о том, что США начнут-таки против нас войну, строптивец мой резко отреагировал: “Да на что мы им нужны! Это все предлоги чтоб кормить вояк и держать народ в черном теле, дескать, все — на оборону”. Сам он произносил “Соединенные Штаты”, никак не мог согласиться со звучанием “сэ-шэ-а”. Высказался, а потом ругал себя: “Дурак, дурак!”

У него начался психоз с симптомами, которые наблюдаются обычно у работников через год-два от начала трудовой деятельности на закрытом предприятии: он стал бояться, что потеряет пропуск. Страх пронимал его постыдной дрожью в проходной, когда он шарил по карманам в поисках проклятой картонки, удостоверявшей его личность. Страх будил его ночью, усугубившись после того, как замордовали выговорами одну нерадивую сотрудницу за такой проступок. “Ведь так можно в дурдом загреметь1” — осознавал он происходящее.

Он сходил с ума в этом загоне для людей, понимая, что собрали их здесь для того, чтобы под надзором они не успевали думать о себе. Он невольно, почти вслух говорил себе самому: “Сколько же еще придется жить! Ведь нельзя лечь к стенке и умереть!”