Анатолий тоже не понимал, что с ним делается. Грубость, с которой он накинулся на Тоню при их встрече на каникулах, удивила его самого. Он словно ждал случая поссориться с Тоней. Это было легче, чем попрежнему молча ждать Тониной улыбки или приветливого слова.

После первой встречи с новыми товарищами полтора года назад он с особенным вниманием стал приглядываться к Тоне. У этой рослой девушки были такие серьезные темносерые глаза, какие бывают у ребенка, увлеченного игрой или книгой. Толя безотчетно радовался, когда эти глаза загорались смехом, с удовольствием прислушивался к звукам Тониного голоса, если она напевала что - нибудь или отвечала урок. Его обрадовало открытие, что Тоня много читала, любит музыку, редко ведет с подругами разговоры о «тряпках», к которым так презрительно относятся мальчики.

У них быстро установились хорошие товарищеские отношения. Порою они серьезно спорили, говорили о книгах, о школе. Он стал замечать отсутствие Тони. Если она не приходила в класс, день казался Анатолию очень длинным. Каждая пустячная просьба девушки наполняла его гордостью, и он старался как мог угодить ей. А Тоня, казалось, ничего не видела.

Для Анатолия стало привычным ожидание: вдруг Тоня сделается тихой и задумчивой, скажет, что она понимает все… И тогда можно будет рассказать, как он постоянно думает о ней, как радуется, если она оживленно и дружески говорит с ним, как часто вечерами бродит он по улицам в надежде встретить ее. После этой беседы ему станет удивительно легко.

Дальше мечты Анатолия не шли, а несостоявшаяся беседа столько раз повторялась в его воображении, что он знал ее наизусть. И вдруг Тоня сама, не дав ему высказаться, заговорила о том, что он тщательно скрывал. И не только заговорила, а ясно дала понять, что не хочет объяснений на эту тему. «Она не должна была так поступать! Это вышло грубо, неделикатно», - твердил себе Толя.

«Что же изменилось?» - задавал он себе вопрос. Точно так же Тоня относилась к нему и год назад… Почему же тогда он мог быть спокойным, даже веселым, а теперь ему так плохо? Придя из школы и усевшись за уроки, он часто отрывался от книги и подолгу смотрел в одну точку, ни о чем не думая. Он перестал вырезать из дерева человечков и смешных зверушек. Инструменты и заботливо заготовленные чурки покрывались пылью. Порой Толя ленился даже разогреть себе еду и либо до - жидался прихода матери, либо отламывал кусок хлеба и вяло жевал его. Вечерами он скучал в одиночестве, но на предложения товарищей пойти куда-нибудь отвечал отказом, говоря, что хочет заниматься.

Его в самом деле беспокоили учебные дела: кое-что на уроках математики осталось для него не совсем ясным, потому что он невнимательно слушал учителя. И по истории он в последний раз отвечал не так, как всегда; Лидия Ивановна посмотрела на него удивленно и, ставя тройку, заметила:

- Что с тобой сегодня, Соколов? Или нездоровится?

Подогнать пропущенное было, собственно говоря, делом двух-трех вечеров, и Толя каждый день хотел этим заняться, но дальше добрых намерений не шел. Вечера проходили бесплодно, и он едва успевал бегло просмотреть заданные уроки. Его одолевало недовольство собой. Все валилось из рук, и не то сон, не то лень клонила голову.

В недолгие часы, проводимые с матерью, Толя был замкнут, говорил неохотно, раздражался. Удивленный взгляд ее рождал в нем еще большее раздражение.

Зинаида Андреевна знала своего сына. Деятельный, здоровый мальчик всегда радовал ее прямотой, мягким, открытым характером. Редкие вспышки беспричинного упрямства всегда можно было победить лаской и спокойствием. Люди часто говорили ей, что юноша хорошо воспитан. Толя был приветлив, сдержан, без тени грубоватого молодечества, которым любят щеголять мальчики. Зинаида Андреевна привыкла к похвалам сыну и принимала их как должное.

Теперь с печалью и страхом следила она за переменой в характере Анатолия. Причины этой перемены были ей ясны.

С полгода назад разговорчивая Анна Прохоровна Моргунова, любившая «веселую докторшу», шепнула ей с улыбкой: «Сынок-то ваш, говорят, по Тонюшке Кулагиной сохнет». Зинаиду Андреевну рассмешило слово «сохнет». Очень уж оно не вязалось с румянцем и ясными глазами Анатолия. Она тогда сказала Моргунихе, что это вполне естественно в Толины годы, но в глубине сердца ощутила укол. Значит, завелись у сына тайны, о которых другие знают, а она и не подозревала. Близорукими оказались ее материнские глаза.

В тот день, когда школьники ходили в общежитие, Толя был особенно раздражен с утра. Он отвечал матери так небрежно, что Зинаида Андреевна ушла на работу в подавленном состоянии и весь день не могла избавиться от гнетущего чувства обиды.

Вечером, вернувшись домой, она нашла сына у стола, загроможденного посудой. Он невесело посвистывал, заглядывая по временам в лежащую перед ним книгу. Зинаида Андреевна побледнела от негодования, но, сдержав себя и стараясь говорить спокойно, спросила:

- Не противно тебе сидеть в таком беспорядке? Мог бы хоть немного прибрать комнату к моему приходу.

- Не хотелось - и не прибрал, - проворчал, не поднимая головы, Анатолий.

Обычно его не приходилось просить о помощи. Все маленькие хозяйственные дела он делал охотно, весело и без напоминаний. Но в последнее время эти несложные обязанности стали явно тяготить его.

Зинаида Андреевна молча сняла валенки и достала домашние туфли. Прежде их приносил ей сын, но с недавних пор перестал оказывать и эту всегда трогавшую ее услугу.

Сквозь опущенные ресницы Толя видел, как мать постояла посередине комнаты, как бы соображая, с чего начать, затем решительно собрала со стола посуду и унесла ее в кухню. Ее быстрые, легкие движения и особенно то, что, выходя, она не взглянула в его сторону, еще усилили Толино раздражение. Когда через полчаса комната была приведена в порядок и мать, поставив на стол миску с горячим супом, позвала его обедать, он буркнул, что не хочет есть.

- Да что с тобой происходит, скажи на милость?

Никогда прежде Толя не видел у матери такого выражения глаз. Это был насмешливый, оценивающий взгляд чужого человека.

- Ты отвратительно ведешь себя…

Толя внезапно вскочил, отшвырнул в сторону книгу и закричал:

- Оставь меня в покое! Слышишь? Подумаешь, преступление - комнату не прибрал! Кажется, можно избавить меня…

- Толя!..

Этот недоуменный окрик сразу отрезвил Анатолия. Он сам испугался своей выходки и растерянно взглянул на мать. Бледная, она стояла перед ним. Маленькие руки ее дрожали, и она, чтобы унять эту дрожь, крепко сжала конец перекинутого через плечо полотенца, так что на смуглой коже ясно обозначились побелевшие косточки.

- Как ты посмел так говорить со мной!

Толя шагнул к матери, но она отстранилась:

- Не подходи ко мне! Я не хочу с тобой объясняться! Я глядеть на тебя не могу… Так распуститься, раскиснуть… так не владеть собой! Мой взрослый сын… Комсомолец! Мой друг и помощник!

Эти последние слова Зинаида Андреевна выговорила так презрительно и отчужденно, что Толя, махнув рукой - дескать, пропадай всё, - выбежал из комнаты.

Он долго стоял в кухне, не зная, куда деваться от едкого стыда. До слуха его внезапно доходил и опять пропадал равномерный стук падающих из крана капель. Моментами, точно просыпаясь, он с удивлением оглядывал кухонную утварь, словно вопрошая сковороды и кастрюли, как могло случиться, что он так обидел родного человека.

В тишине, окружавшей его, возник слабый звук. Сначала Толя не понял, что это такое. Но в следующий миг до него дошло: мама плачет. Его бросило в жар от подступившей к сердцу жалости и любви. Он кинулся к ней.

Зинаида Андреевна действительно плакала, сидя над остывающей тарелкой супа и попрежнему держа в руках полотенце. Милые, косо прорезанные глаза поднялись на Анатолия.

- Прости меня, мама!

В срывающемся голосе и сведенных бровях сына мать почувствовала его душевное смятение. И первым движением ее было обнять юношу, разгладить непривычные складки на чистом лбу.

Но она отвела глаза, вытерла слезы и сказала почти спокойно:

- Сядь, Анатолий. Расскажи мне все.

Толя говорил тихо, часто останавливаясь.

Зинаида Андреевна изредка задавала вопросы, а больше слушала. Глаза ее засветились добрым вниманием. Смешные, совсем еще детские переживания! Но сын ее мягок, он незащищен ни самомнением, ни эгоизмом. Для таких, как он, и смешные детские переживания могут стать настоящим горем. Как найти нужные слова? Как помочь ему обрести душевную крепость?

- Я тебя не буду уверять, что чувство твое скоро пройдет, слышишь, Толя? Я-то знаю, что будет так, но ты мне не поверишь. Тебе сейчас трудно и кажется, что так будет всегда. Но ведь многие, почти все, в твоем возрасте испытывают то же самое.

- Ты смотришь со стороны, мама…

Зинаида Андреевна улыбнулась:

- И я ведь была молода, Толя. И в ранней юности тоже страдала от чувства, которое казалось мне огромным. Но об этом даже никто не знал. А жизнь, ученье, работа были так интересны, что очень скоро мне пришлось удивляться, куда же это огромное чувство девалось… Это проходит, как дождь. Порою вспомнишь с улыбкой или с грустью. Но это грусть о первой поре юности. Чудесная пора, но она только порог к большой, настоящей жизни. Жизнь тебя изменит, и другими глазами ты взглянешь…

- Нет, нет, мама! Никогда не взгляну на Тоню чужими глазами!

- Что же, если ты будешь благодарно и ласково вспоминать о ней, это хорошо. Хорошо сохранить добрую память о своей первой мечте. Но долго жить одной мечтой человек не может. Ты ведь понимаешь, что жизнь твоя только началась…

- Понимаю… Я хочу жить и работать. Знаю, что делаю только первые шаги… И ты права, наверно, что это мечта. Но почему же…

- Почему она приносит тебе боль? Это бывает… Но не стоит ничего человек, который сломается оттого, что первая мечта его не осуществилась. Где же воля твоя, где характер? Почему так мало в тебе силы?

Анатолий задумался.

- Вот ты восхищался подвигом Саши Матросова, искал книги о нем. Скажи, можно себе представить, чтобы Саша вел себя, как ты сейчас?

- Нет, конечно… - тихо сказал Толя. - Он выдержанный был.

- Ты сам нашел нужное слово. Подумай, а каково же мне сознавать, что мой сын никогда не будет способен на подвиг!

- Почему ты так говоришь? - обиделся юноша. - Может быть, и я в исключительный момент…

Чтобы совершить подвиг в исключительный момент, надо быть собранным и в обыкновенное время, в будни. Почему ты считаешь, что надо быть сильным только в особенные дни? Ты презираешь будни? А я вот люблю их. В будни как будто ничего приметного не случается, но именно в будни человек растет, идет вперед… И в буднях этих много героизма, Слабости они не терпят…

- Стыдно быть слабым, это я понимаю. Я, как говорится, поддался своему настроению.

- А это ведь легче всего. Сегодня ты грубо говорил со мной, завтра перестанешь учиться, потом.

Анатолий встал:

- Мама, не продолжай! Я сорвался… Может, не сразу возьму себя в руки, но так распускаться больше не стану. Я буду бороться… Веришь мне?

- Я верю, сын. И, пожалуйста, не обижай Тоню. Ты ведь ее уважаешь. Зачем же срывать на ней досаду за то, что она не так относится к тебе, как ты хочешь?.. Ну, и довольно об этом.

Они еще поговорили о Толиных школьных делах.

- Математику ты подгонишь в ближайшие же дни. Договорились?

Зинаида Андреевна заставила Толю поесть и отправила спать, а сама еще долго думала о сыне. «Я буду бороться», - вспомнила она наивные слова и улыбнулась.

«Да, он понял, понял… Я, кажется, никогда с ним так горячо не говорила. А как бы сейчас был нужен отец!»

Зинаида Андреевна вздохнула, вспомнив последнее письмо мужа. После войны майора Соколова оставили работать в Германии. И вот он пишет, что раньше чем через год-два не сможет приехать.

А Толе казалось, что он уже не чувствует себя одиноким. Чудесный человек мама! Она все понимает… Да, он сильный, он докажет это. И Тоня должна увидеть его силу.