Как ни готовилась Тоня к беседе с молодыми горняками, но, идя после уроков в общежитие, чувствовала себя неуверенно. В сумке у нее лежал аккуратно переписанный и проверенный Надеждой Георгиевной доклад, примеры были подобраны, характеристики героев ясны. Как будто все в порядке, а страшно…
Она распахнула дверь в барак и сейчас же увидела, что ее ждали.
Посередине знакомой Тоне длинной комнаты с жарко топящейся печью был приготовлен стол, накрытый листом чистой бумаги, перед ним полукругом расставлены табуретки.
Уже отдохнувшие после ночной смены, подтянутые, аккуратно одетые ребята приветливо встретили Тоню.
Все уселись, и она уже откашлялась, собираясь начать, но в сенях послышались возня и сдержанный смех.
- Девчата, никак, пришли! - сказал кто-то.
- Какие девчата? - не поняла Тоня.
- А из женского общежития. Тоже хотели послушать.
- Заходите, девушки, да не галдите так! - крикнул белокурый староста Савельев.
Девушки, размотав платки и шали, скинув полушубки, шумно расселись. В комнате остро запахло снегом.
Тоня, смущаясь, поглядывала на это пополнение. Тех, кто жил в мужском бараке, она уже не раз встречала на лекциях и беседах, устраиваемых школьниками, а в женском общежитии ей бывать не приходилось. Но на лицах девушек отражалось такое искреннее любопытство и ожидание, что она успокоилась. Однако первая фраза доклада, подготовленная еще вчера, показалась ей сухой и напыщенной, и она просто спросила:
- Ребята, что вы читали за последнее время?
- «Радугу» Василевской!
- «В окопах Сталинграда»!
- «Народ бессмертен» Гроссмана!
- «Я вот замечательную старинную книгу прочитал: «Обрыв»!
- Лучше «Чапаева» книги нету!
- Мне Горький нравится!
Выяснилось, что большой и неуклюжий парень-забойщик, с сердитым и в то же время сонным лицом, знает наизусть множество стихов, а подвижным чернявым братьям Сухановым так понравился «Сын полка» Катаева, что они ничего другого и читать не хотят.
- Уж мы нарочно проверяли, - со смехом говорил Савельев. - Ежели у Кости или Димки в руках книга, то непременно «Сын полка». Даже дрались из-за нее. Наизусть заучивают, что ли?
- Выдумает тоже - наизусть! - обиженно отозвался младший Суханов. - Хорошую книгу лишний раз почитать охота.
- Ты вот над другими смеешься, - в упор обратилась к Савельеву худенькая, бледная девушка с прозрачными голубыми глазами, - а сам почему не расскажешь, что читал?
- Могу, - ответил, не смущаясь, Савельев. - «Как закалялась сталь» прочел.
- Понравилась?
- Чудной вопрос! Как такая книга может не понравиться! - настороженно ответил парень, видимо чувствуя какой-то подвох.
- А Корчагин-то? - допытывалась девушка. - Павка? Признаешь, что молодежь на него должна походить?
- Еще бы! Конечно, признаю.
- Поймала я тебя, Иннокентий! - с торжеством, без улыбки сказала строгая девушка. - Павку Корчагина признаешь, а сам что делаешь? Разве Павка пришел бы на работу выпивши, как ты вчера? Пить-то он не умеет, - так же серьезно обратилась она к Тоне, - расслаб весь, смеется все время, тычется без толку туда-сюда. Сколько раз тачку перевернул… Забойщик не понял, в чем дело, говорит: «Ты, верно, сегодня нездоров». Мыто сообразили, какое у него нездоровье!
- Смотри, куда повернула! - изумленно сказал Савельев. - У нас же о литературе разговор, а ты об чем?
- Нет-нет, это тоже к литературе относится! - закричали девушки.
- Литература учит, как жить.
- Книгу хвалишь - поступай, как она говорит.
- Ты ответь: Павка Корчагин поступил бы так?
Савельев должен был признать, что никогда Корчагин так бы не поступил.
- Ясно! Да он покраснел бы за тебя, если б узнал!
- Так я же случайно… - оправдывался Савельев. - В привычке нет у меня выпивать.
- Насчет привычки мы бы с тобой не здесь говорили, а на комсомольском собрании, - неумолимо отрезала голубоглазая девушка.
Парни с интересом следили за спором.
- Постойте, как же так? - озадаченно спросил рослый забойщик. - Значит, я стихи любить права не имею, потому что на героев не похож? А в стихах-то не всегда герой и бывает…
- Не в этом дело, - вмешалась Тоня, - но случается так: человек говорит, что стихи любит, а сам бывает грубым…
- Вот-вот! - подхватили девчата. - Он как раз так: вечером в бараке стихи Пушкина читает, а утром на работе ругается вовсю!
- Зачем примечать все только плохое за человеком? - возмущенно сказал забойщик. - Я, может, не со зла ругаюсь, а просто так… к слову.
- Значит, не любишь ты стихи! После слов, которые сам Пушкин написал, ты «к слову» ругаться способен?
- А если Г орького взять? - несмело спросил вихрастый подросток.
- Горький упорству учит, силе, справедливости, - сказала Тоня, - у него многому поучиться можно.
- А вы, - грустно заметила бледная девушка, - книгу прочитали - в глаза она вам вошла. Потом похвалили изо рта вышла. А в голове-то что осталось?
- Что же мы, попки-попугаи по-твоему? - спросил забойщик.
- Над книгой другой раз сколько передумаешь.
- Напрасно ты, Зинка, всех, кроме себя, дураками считаешь!
- Себя-то я уж вовсе умной не считаю! - Девушка посмотрела на Тоню, словно ища помощи. - Я про геройство люблю, - продолжала она, - а сама трусиха. Мышей даже боюсь…
- Вот это, однако, неправда! - отозвался забойщик. Как насчет мышей - не знаю, а неприятности всякие ты любому в глаза говорить не боишься.
- Это разве геройство! - вздохнула девушка, не замечая насмешки.
- А правда! - оживленно заговорили ребята. - Зинка хоть мастеру, хоть директору все, что думает, выложит.
- Так и нужно. Зина правильно поступает, сказала Тоня, - и к литературе подходит правильно. Ведь не для того писатели пишут, чтобы развлечь вас на часок. Они хотят, чтобы книга учила, как жить, работать, помогала думать… И Пушкин ведь говорил, что его помнить будут за то, что он чувства добрые стихами пробуждал и свободу славил.
- Ну, а советская литература? Она ведь особенно такая? спросил Савельев.
- Да. Она… она… - Тоня долго искала нужное слово. - По-моему, ребята, она чувству ответственности учит.
- Перед обществом? Так надо понимать?
- И перед государством. И перед семьей. И перед самим собой.
- Вопросы все важные ставит! Насчет труда… - задумчиво сказала Зина. - А для каждого человека его работа - самое главное.
- Знаете, друзья, может будет такое счастье и перед выборами выступит товарищ Сталин, - сказала Тоня. - Вот он, конечно, будет говорить о работе. Скажет о работе всей страны, а каждый человек поймет, что и как ему самому нужно сделать.
- Да, это так!
- Очень правильно вы говорите!
- А Горький… - с петушиным задором вставил свое слово вихрастый подросток, - он ведь еще в старое время многое написал, а мне думается, его можно советским писателем назвать…
- Конечно, так и называем: Горький - зачинатель советской литературы.
- Вот о нашей работе, о золоте, почему мало пишут?
- Еще скажите: писатель из головы выдумывает или из жизни берет?
Тоня поворачивалась в ту сторону, откуда слышался вопрос, торопилась ответить, нередко становилась в тупик, рылась в памяти, подбирала примеры. Случайно взглянув на ходики, висевшие в простенке между окнами, она поняла, что беседа длится уже около двух часов, и испугалась:
- Доклад-то я не прочитала!
- На часы не смотрите! - крикнул тот же вихрастый подросток. - Не часто так поговорить удается.
Тоня благодарно взглянула на него, а бледная девушка сказала заботливо:
- Нет, пора нашему беседчику домой идти. Никак, буран начинается.
Она отдернула занавеску. Белые вихри проносились в темноте мимо окна. Выл ветер. Тоня заспешила.
Ее провожали до дому всей гурьбой. Пришлось торопиться, так как буран разыгрывался не на шутку. Но и по дороге, несмотря на резкий, мешавший говорить ветер, споры и вопросы продолжались.
- Пришла! У меня уж сердце не на месте, - встретила Тоню мать. - Что на дворе-то делается!
- Метет, страсть!
Ветер выл все злее. Тоня, радуясь, что больше никуда не надо идти, зазвала к себе в комнату отца, чтобы рассказать ему о беседе с молодежью.
В кухне Варвара Степановна говорила с Новиковой о буранах:
- Февраль у нас частенько вьюжным бывает… Но такого бурана давно не было. В эту погоду из дому выходить никак нельзя.
Татьяна Борисовна слушала недоверчиво.
- А я как раз собираюсь к Надежде Георгиевне.
- Смотрите, снесет вас в овраг, замерзнете. Разве можно! Да вы без привычки! - уговаривала ее Варвара Степановна.
- Что вы, ведь я не маленькая! И вчера был ветер и нынче утром. Здесь так близко, я мигом добегу.
- И вчера и сегодня утром пустяки были. Вы послушайте, как задувает. Нет-нет, нельзя идти!
Новикова ничего не ответила, а когда Варвара Степановна ушла в спальню, накинула шубку и выскользнула за дверь.
Сначала ей показалось, что ничего особенного она не испытывает. Правда, было трудно дышать, никак не удавалось захватить достаточно воздуха. Но, сделав несколько шагов в непроницаемой, мутной мгле, она с ужасом почувствовала, что ветер подхватывает и несет ее, а удержаться на месте нет сил. Перелетев улицу, как на крыльях, она упала в сугроб.
Пригнувшись к земле, молодая учительница отдыхала от резкого, слепящего вихря, потом попробовала встать, но это удалось не сразу. А когда она наконец поднялась, то сейчас же снова упала.
«Дура… дура… не послушалась!.. - твердила она себе. - Ведь в двух шагах от дома действительно можно замерзнуть. Что же делать?»
Не решаясь опять подняться, она начала ползти, опираясь на руки. Но и это медленное продвижение доставалось ей с огромным трудом. Она постоянно останавливалась и осторожно втягивала в себя воздух через мех воротника.
На мгновенье ей представилась залитая светом станция московского метро. Она словно ощутила под ногами твердый пол из разноцветных каменных плиток, увидела теплый мрамор стен, матовые тюльпаны светильников, решетчатые ступени эскалатора.
Но странное дело: вместо того чтобы горько пожалеть обо всем этом великолепии, Татьяна Борисовна развеселилась.
«Посмотрели бы московские подруги, как Таня Новикова ползет на четвереньках!.. - подумала она. - Точно сон какой- то… А ведь я доберусь… Ну-ка, еще немножко!»
Так, подбадривая себя, она ползла, отдыхала и снова ползла. Какое счастье! Калитка. Теперь уже близко!
Она была около самого крыльца, когда дверь распахнулась и Николай Сергеевич с фонариком в руках начал всматриваться во мглу и кричать:
- Татьяна Борисовна! Товарищ Новикова! Эй-эй!
Упорный, неослабевающий ветер срывал с губ Татьяны Борисовны ответный крик. Она подтянулась еще и схватила Николая Сергеевича за полу тулупа.
Старый мастер подхватил Новикову и ввел ее в дом. Варвара Степановна, которая не могла простить себе, что проглядела уход молодой учительницы, с тревогой вглядывалась в ее лицо. Но Татьяна Борисовна была хотя и напугана, но очень весела. Она, зябко передергивая плечами, пила горячий чай и подсмеивалась над своей неудачей.
- Упрямая какая! Все по-своему хочет! - шепнула Тоня матери.
- Неопытна, - спокойно сказала мать. - Теперь будет знать. А характер есть. Не растерялась.
Тоня подсела к отцу. Николай Сергеевич сосредоточенно крутил рычажок радиоприемника.
Задумавшись, она прослушала какой-то музыкальный отрывок, потом несколько фраз передававшейся лекции.
Спустя несколько минут Тоня взволнованно переглянулась с отцом. Радио донесло гул жарких аплодисментов. Овация продолжалась долго - медленно затихала, потом возникала вновь. И наконец раздался спокойный, единственный в мире голос.
Николай Сергеевич вскочил, крикнув:
- Идите скорее! Сталин говорит!
Подошли Варвара Степановна и Новикова.
Серьезно и негромко, словно беседуя отдельно с каждым, кто его слушал, товарищ Сталин говорил о минувшей войне:
- «Что касается нашей страны, то эта война была для нее самой жестокой и тяжелой из всех войн, когда-либо пережитых в истории нашей Родины.
Но война была не только проклятием. Она была вместе с тем великой школой испытания и проверки всех сил народа…»
Тоня снова взглянула на отца. «Выдержали проверку, да еще как!» - прочитал в ее глазах Николай Сергеевич и ласково кивнул дочери.
Сталин говорил о победе советского общественного и государственного строя, о победе армии, промышленности, сельского хозяйства. Его прерывали горячие аплодисменты.
У Николая Сергеевича блестели глаза, он выпрямился:
- Вот сейчас, сейчас он скажет! - шептал старый мастер. - Слышите? О новой пятилетке!
- «Основные задачи нового пятилетнего плана состоят в том, чтобы восстановить пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства и затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах.»
Отец поднял палец и наклонил набок голову.
- Так. Так. - повторял он. - Восстановить и превзойти. Иначе и быть не может!
- А потом? - шепнула Тоня. - Когда восстановим?
- Будет и об этом. Помолчи.
- «Что касается планов на более длительный период, то партия намерена организовать новый мощный подъем народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем.» - говорил вождь.
Речь кончилась, но все еще долго стояли перед приемником, слушая неистовые рукоплескания и счастливые, возбужденные голоса.
Потом начался сбивчивый и взволнованный разговор.
- Понастроим такого, о чем и не мечтали люди никогда! - радостно улыбаясь, говорила Тоня.
- Работа пойдет! - откликнулся отец. - Теперь поработать для мирной-то жизни всем особенно в охоту.
- Карточки-то отменят, как хорошо! - радовалась Варвара Степановна. - И цены снизят! Все делается для народа.
Татьяна Борисовна рассказывала, каким бывает Большой театр в дни торжественных собраний:
- На сцене красные знамена. Густой такой цвет. бархат. Много-много цветов. Бюст Ленина, а над ним - большой портрет Сталина. Люстры сияют. И народу в зале!.. Рабочие, ученые, военные. Все здесь!
Тоня в радостном нетерпении схватила бумагу и карандаш. Завтра же нужно собрать актив. Молодые горняки захотят побеседовать о речи вождя. Надо кое-что обдумать, записать.
Совсем поздно, когда ветер немного стих, пришел весь занесенный снегом дядя Егор Конюшков, приятель отца:
- Не мог утерпеть, Николай Сергеевич. Слыхал?
- Как же не слыхать!
- Насчет всемирного значения победы как сказал товарищ Сталин, а?
Во многих домах поселка в эту ночь долго горел свет, и в следующие дни в семьях, шахтах, бригадах горячо обсуждались перспективы новой пятилетки. А бураны продолжали бушевать, и старики говорили, что уже лет двадцать не было таких ветров. С утра дни обещали быть ясными, но после полудня небо нависало все ниже и ниже. Становилось почти темно, и в классах зажигали свет. Иногда после занятий Мухамет-Нуру и старшим мальчикам приходилось разводить по домам малышей.
Последний буран бушевал с особенной силой в ночь под воскресенье. У Моховых обвалилась стенка хлева, и сильно зашибло корову. Надо было немедленно исправить повреждение. Отец Андрея, раздобыв лошадь в колхозе Белый Лог, собрался за лесом, но ехать один не мог: плохо слушалась раненая рука. Андрею пришлось отправиться с отцом в тайгу, а потом чинить хлев. Новую стенку поставили, но приготовить уроки Андрей не успел. Он решил на другой день пораньше прийти в школу, чтобы попросить учителей не вызывать его. Все знают, что такое буран, и никто не заподозрит его в лени.
Получилось совсем не так, как было задумано. Уставший Андреи проспал и пришел в класс, когда урок химии уже начался.
Петр Петрович, человек добрый и справедливый, имел свои особенности: опоздания всегда очень сердили его. Он был убежден, что тот, кто опаздывает, не может хорошо знать урок.
Глядя на круглое, румяное лицо Мохова, Петр Петрович хмурился. Андрей показался ему сегодня особенно оживленным. Опоздавший, по мнению Петра Петровича, не имел права так выглядеть.
Кончив объяснение нового материала, Петр Петрович вызвал Андрея. Тот отказался отвечать, и учитель, поставив ему двойку, спросил Женю Каганову.
Андрей громко крякнул от огорчения и, оторопело мигая, сел на свое место. После урока его окружили товарищи.
- Ты что, толком объяснить не мог Петру Петровичу, в чем дело? - спрашивала Лиза.
- Да он ничего и слушать бы не стал. Сказал, как отрезал: «Садитесь, два». И сейчас же: «Каганова, можете отвечать?»
- Не надо было спать! - сердито сказала Тоня. - Сам знаешь - отказываться нужно во-время.
- Ну что же теперь делать? Не встречался с двоечкой уже года четыре, вот довелось и повидаться.
Толя Соколов с выражением кроткого терпения взглянул на Мохова:
- Может быть, ты все-таки форсить двойкой не будешь, а поговоришь с Петром Петровичем? Скажи, что хочешь исправить отметку.
Андрей проворчал, что не в его привычках бегать за преподавателями и просить вызвать его еще раз.
- Ну и целуйся со своей двойкой! Никто от этого не заплачет! - не выдержала Лиза.
Однако все следующие дни Соколов уговаривал Мохова не портить себе табель, и Андрей наконец пошел к Петру Петровичу. Тот выслушал его и сказал:
- Что же ты сразу не объяснил, в чем дело? Если не прогулял, а проработал - положение, брат, меняется. Останься-ка сегодня вечером в школе, я тебя спрошу.
После уроков они около часа просидели в пустом классе. Андрей на все вопросы ответил хорошо, хотя Петр Петрович спрашивал по всему пройденному.
- Ну что же, Мохов, недурно. Считай, что двойки у тебя нет. Вместо нее стоит четверка. Журналы уже заперты в учительской, так я завтра скажу Татьяне Борисовне, чтобы она переправила отметку.
Обрадованный Андрей рассказал о своей удаче товарищам. Соколов был очень доволен:
- Я же тебе говорил!..
- Неужели расстался со своей двоечкой? - с притворным участием спросила Лиза. - Ведь так ей обрадовался!
Андрей не обиделся и только сказал:
- Балаболка ты, Моргунова!
История эта скоро забылась. Но в конце месяца Татьяна Борисовна стала обсуждать с классом отметки и объявила, что у Андрея двойка по химии.
- Как же это вы, Мохов?
- Нет у меня двойки! - крикнул громче, чем полагается, Андрей. - Меня Петр Петрович переспрашивал!
Новиковой не понравилась его горячность, и она ответила сухо:
- Вероятно, и тогда вы отвечали не лучше. В журнале стоит двойка.
В классе поднялся шум. Татьяна Борисовна удивленно взглянула на учеников.
- Разрешите… - встал с места Рогальский. - Петр Петрович действительно вторично спрашивал Мохова и обещал сказать вам, что надо переправить отметку.
- Вот как? Почему же сам Мохов не позаботился об этом?
- Наверно, положился на Петра Петровича.
- Странно… Или Мохову только показалось, что он отвечал на четверку, или Петр Петрович забыл мне об этом сказать.
- Нет! Петр Петрович такие вещи не забывает! - запальчиво крикнул Мохов. - Вот вы забыли, это да! Вам-то все равно, двойка у ученика или четверка!
Андрей выпалил все это одним духом и выбежал из класса.
Татьяна Борисовна вспыхнула, но взяла себя в руки, только глаза сощурила, и спокойно дочитала ученикам отметки. Вечером она пошла к Сабуровой.
В теплой комнате на круглом столе шумел маленький самовар. Надежда Георгиевна только что вымыла голову, и розовое моложавое лицо ее казалось еще моложе от распущенных пушистых волос. Она озабоченно отводила их в сторону и говорила:
- Хорошо, что пришла. Я хочу, чтобы ты сама рассказала, как все произошло. Тоня Кулагина говорила мне об этой истории. Десятиклассники сильно встревожены.
- Когда вы видели Кулагину?
- Она и сейчас здесь. - Сабурова указала на дверь в другую комнату. - Роется там в книгах.
- Почему же она так уверена, что прав Мохов, а не я? - обиженно и громко заговорила Новикова, не обращая внимания на предостерегающие знаки Сабуровой. - Это уж местный патриотизм какой-то! Она, вероятно, не может допустить, что кто - то из ее товарищей может ошибиться…
- Тише же! - возмущенно сказала Сабурова. - Она может услышать. И что ты только говоришь, Таня! Сама недавно школу кончила, прекрасно понимаешь, что такое чувство ответ - ственности за товарищей, а из упрямства…
- Конечно, вы всегда станете на их сторону… - перебила Новикова и умолкла, услышав голос
Тони:
- Я выбрала книги. Большое спасибо, Надежда Георгиевна.
Тоня стояла на пороге, держа в руках пачку книг. Губы ее были сжаты, она не смотрела на молодую учительницу.
- Выбрала, Тоня? Ну, читай на здоровье.
- До свиданья!
Тоня сдержанно поклонилась и вышла. Сабурова покачала головой:
- Боюсь, что она слышала твои слова. Это неприятно…
- Да ничего она не слышала, я тихо говорила. А Мохову, как хотите, я сбавлю отметку за поведение.
- Десятикласснику сбавлять балл за поведение? Это случай у нас неслыханный. Нечестности мы за Андреем не замечали. Паренек был трудный, это верно… Прежде часто без предупреждения уходил в Шабраки… Сестра там у него живет. Он соскучится и убежит к ней, а здесь его разыскивают.
- Ну вот видите, какой недисциплинированный!
- Так ведь он тогда мальчиком был! Последние годы его выровняли. А ушел отец на фронт - на Андрея вся забота о доме легла. И он справлялся, хоть и тяжело ему приходилось. Прошлым летом на тракторе работал в колхозе. Благодарность тогда получил. Мачехе своей он очень помог, хоть и не много хорошего от нее видел. Всю нежность и ласку она своим детям отдает…
- Мохов работал трактористом? Я об этом ничего не знаю.
- Ты еще многого о них не знаешь… Погоди, кажется стучат. Войдите!
В дверь протиснулась грузная мужская фигура в дохе.
- Петр Петрович? Случилось что-нибудь?
Завуча на прииске считали нелюдимым человеком. Был он одинок и жил, окруженный всяческим зверьем, одно время даже медведя воспитывал. Кроме школы, он никуда не ходил и у Сабуровой появлялся в исключительных случаях.
Он кивнул хозяйке и пошел было к дивану, но, вспомнив, что не снял доху, мешковато повернулся и вышел за дверь.
Сабурова тем временем подобрала и заколола волосы, достала из шкафчика еще чашку.
- Ну, освободились от своих мехов, Петр Петрович? Присаживайтесь.
- Я, собственно, зашел узнать, не увидите ли вы нынче Татьяну Борисовну, - угрюмо начал гость, - а она, на мое счастье, и сама здесь.
Словно собираясь с мыслями перед тем, как начать разговор, он задумчиво прихлебнул крепкого, почти черного, чая. Надежда Георгиевна знала его вкусы, и Петр Петрович говаривал, что она одна из немногих женщин, умеющих по-настоящему приготовлять чай.
Сабурова с улыбкой ждала. Ей было известно, что завуч не умеет и не любит разговаривать с малознакомыми людьми. Но сегодня он удивил ее, решительно обратившись к Татьяне Борисовне:
- Двоечку Мохову не переправили своевременно? Теперь ерунда получается… Сейчас Соколов Анатолий ко мне прибегал…
Сабурова повесила на спинку стула посудное полотенце, за которое было взялась, и пристально посмотрела на Новикову. Лицо Татьяны Борисовны потемнело. Она рассердилась:
- Должна огорчить вас: не помню, чтобы вы просили меня переправить эту отметку. Не было такого разговора. А выяснить это можно было бы и завтра.
- Нет, извините, на завтра я такие дела откладывать не привык. Ко мне приходит староста десятого класса и говорит, что Мохов, разобиженный, опять удрал в Шабраки. Все его товарищи возмущены несправедливостью. Выходит, что я Мохова обманул. А я их никогда не обманываю. Нет, я решил выяснить немедленно. Относительно же нашего с вами разговора придется потрудиться и вспомнить.
Новикова со страхом взглянула на Петра Петровича, он же внезапно протянул руку за лепешкой и начал сосредоточенно пить чай.
- Петр Петрович не мог тут ошибиться, - заговорила Сабурова. - Его точность…
- Да Татьяна Борисовна сейчас сама вспомнит, - уже более миролюбиво сказал покончивший с чаем Петр Петрович. - Ну-с, прошу сосредоточиться. Вы были дежурной по школе. В большую перемену вышли на крыльцо, смотрели, как ребята играют в снежки. Девятиклассник Сулейманов сильно ударил Славу Черных. Вы сделали ему замечание, потом стояли задумавшись. Я к вам подошел и сказал про Мохова. Вы ответили: «Хорошо, сделаю». Ну, вспомнили?
Лицо Новиковой медленно и густо краснело: она действительно вспомнила.
В тот день ее с утра мучило недовольство собой, своей работой, отношением к ней ребят. А тут еще произошел случай, сам по себе незначительный, но сильно испортивший ее настроение.
Ваня Пасынков не пришел в класс, и она, поставив в журнале против его фамилии «птичку», спросила Таштыпаева:
- Вы не знаете, почему Пасынкова нет?
- У них большая стирка сегодня, - невозмутимо ответил Петя.
Новикова решила, что он издевается над ней, и вспыхнула так, что юноша удивленно посмотрел на нее.
Через некоторое время она задала тот же вопрос Моргуновой, и Лиза тоже сказала:
- Стирают они.
«Разыгрывают меня! Сговорились…» - подумала Татьяна Борисовна.
В перемену она накинула шубку и вышла из школы. Стоя на крыльце, с грустью думала, что ученики не уважают ее, что она им чужая. В эту минуту подошел Петр Петрович.
В ушах Новиковой прозвучал даже тон ее ответа. Так безучастно сказала: «Хорошо, сделаю», и тут же, погрузившись снова в свои грустные мысли, начисто забыла о двойке Мохова, словно никогда не слыхала о ней.
У Татьяны Борисовны было такое растерянное лицо, что Петр Петрович отвернулся и сказал:
- Вспомнили? То-то! Сколько там у вас, Надежда Георгиевна, пахарь напахал?
Петр Петрович говорил о бронзовых часах с фигурой согбенного пахаря. Их преподнесли Сабуровой товарищи, когда исполнился первый год ее работы в воскресной школе. Они искали часы с сеятелем, но не нашли и после долгих споров все-таки решили выгравировать под пахарем любимые молодежью того времени строчки: «Сейте разумное, доброе, вечное». Надежде Георгиевне шел тогда двадцатый год, и с тех пор четыре десятилетия часы тикали на столике у изголовья ее постели.
В последнее время пахарь стал капризничать. Часы шли то лежа на боку, то опрокинутые навзничь, требовали завода два раза в сутки и немилосердно отставали.
Высчитав, что если пахарь напахал десять, то это должно означать без четверти одиннадцать, Сабурова проводила Петра Петровича и, вернувшись в комнату, сказала Новиковой:
- Откуда у тебя такое недоверие к ребятам, Таня?
- Надежда Георгиевна, в этом случае я виновата, но у меня были основания не доверять. Они смеются надо мной…
Татьяна Борисовна рассказала о стирке в семье Пасынковых. Надежда Георгиевна покачала головой:
- Мучаешься, тревожишься по пустякам, вместо того чтобы узнать, в чем дело.
Она объяснила, что у Пасынковых десять человек детей и когда у матери много домашних дел, Ваня ей помогает, как старший. Все в школе об этом знают и не беспокоятся: Ваня всегда догонит товарищей.
Новикова слушала, опустив глаза.
- Иди-ка домой и ложись спать. Ошибку эту тебе придется поправить.
Татьяна Борисовна благодарно взглянула на Сабурову - она ждала длинных наставлений.
Идя домой по тихим улицам поселка, молодая учительница думала о своем детстве. Рано потеряла родителей… Воспитывалась у тетки - женщины холодной, требовательной… Новикова вспоминала свою постоянную детскую настороженность, недоверие, готовность отразить обиду. Поэтому, наверно, она внешне резка, кажется порой даже высокомерной, а внутренне полна неуверенности да еще мнительна не в меру. Как можно завоевать доверие учеников, если сама им не доверяешь! Педагог должен уметь воспитывать, а ей еще самое себя воспитать надо… Нелегкая задача!