- Тоня! Кулагина! Я тебя к бутарке хочу поставить. Не возражаешь?

Андрей Мохов, загоревший до того, что его всегда румяные щеки казались сизыми, озабоченно смотрел на Тоню.

- Куда хочешь, Андрюша.

Они пошли по участку, где должен был начаться воскресник.

Мохов подвел Тоню к длинной бутаре.

- Работа тебе знакомая. Сейчас начнем… По местам! По местам, ребята! - зычно крикнул он.

- Погоди командовать, бригадир, - остановил его Кирилл Слобожанин, подошедший к ним вместе с Митей Бытотовым. - Значит, у тебя по списку вышли все? - спросил он Бытотова.

- Школьники-комсомольцы вышли на работу все, - отчеканил Митя, и Тоня сочувственно посмотрела на него.

Она знала, как волновался Бытотов, все ли придут на воскресник. Особенно беспокоили его окончившие. Митя бегал к каждому в отдельности и всем говорил:

- Это Надежда Георгиевна на партбюро подняла вопрос о воскреснике… Понимаешь, я обещал, что придем в полном составе.

Бывшие десятиклассники не подвели.

- Работать сегодня будет весело, - улыбнулся Тоне Слобожанин: - сейчас к нам духовой оркестр прибудет.

Тоня, щурясь от солнца, огляделась кругом. Далеко по широкому логу разбежались шахты. На ближайшем копре горела чуть заметная днем красная звездочка. Это стахановская шахта, в которой работает отец. Сегодня у Николая Сергеевича выходной день, и он тоже где-то здесь, на воскреснике.

Справа от Тони уходили вдаль ровные холмы отвалов. Одни из них поросли буйными травами и мелкой березкой. Это «торфа», как говорят горняки, то-есть верхние слои почвы, снятые когда-то. Они никогда не содержали в себе золота и закрывали золотоносные пласты. Другие отвалы, из эфелей1 и гальки, были чуть прикрыты зеленью. Это уже промытая порода, из которой извлечено золото. Назывались они «хвостами». Их сегодня школьники и собирались штурмовать.

Тоня знала, что прииск Таежный из месяца в месяц перевыполняет план добычи песков, промывки, сдачи золота и горноподготовительных работ. Уже на всех участках прииска было горячо обсуждено и принято предложение Маврина и его товарищей - выполнить годовую программу к Октябрьской годовщине, а к январю закончить программу первого квартала следующего года.

1 Э ф е л ь - мелкий песок, из которого уже извлечено золото.

Выполнить такое серьезное обязательство было нелегко, тем более что две старые шахты стали давать очень мало золота, а две новые, от которых многого ждали, только еще вступали в строй.

Парторганизация и директор старались найти всевозможные способы помочь плану сейчас, до того как новые шахты дадут настоящие результаты. Все знали, что это будет скоро, но пока нужно было не снижать добычу золота. Парторг Трубников предложил взяться за переработку старых отвалов, а Сабурова посоветовала начать это дело общим воскресником и привлечь к нему школьников.

Старые отвалы давно промытых песков, конечно, не имели крупного промышленного значения, но кое-что добыть из них было можно. При промывке породы, в особенности мясниковатой - вязкой, часть золота непременно сносится водой в хвосты. Дядя Егор Конюшков уверял даже, что с годами отвалы богатеют, в них накапливается золото. Ничего удивительного! Солнце, дожди, ветер добросовестно работают, выветривают, окисляют, разрушают породы старых отвалов… А с золотом они ничего не могут сделать, оно остается на месте. Об этом Петр Петрович рассказывал, когда Тоня училась еще в пятом классе и школьники ходили на экскурсию в разрезы и шахты, а потом сами промывали пески. Но тогда ей не представлялось так ясно, как сегодня, сколько унесенных водой крупинок и чешуек золота годами покоится в отвалах. Она, Тоня, и ее друзья сегодня должны извлечь на свет эти крупинки драгоценного металла.

Вдоль главной линии отвалов были наклонно уложены баксы - длинные железные желоба. Там стояли ребята с кайлами и лопатами в полной боевой готовности. Тоню заметили, и Петя Таштыпаев издали помахал ей рукой.

На высокий деревянный помост стали подниматься музыканты. Ослепительно горели начищенные инструменты. Было похоже, что по лесенке всходит огромная сияющая труба, к которой приставлены человеческие ноги.

Музыка грянула резко и рьяно. Это был сигнал к началу. И тотчас вся обширная площадь работ пришла в движение. По сплоткам, проведенным из водоприемной канавы, побежала вода, и ребята, взмахнув лопатами, начали обрушивать борта отвалов в баксы.

В одном месте группа школьников разместилась вокруг большого зумпфа - неглубокой, похожей на круглую чашу ямы, наполненной водой. Здесь породу промывали в деревянных лотках. Рядом стайка девушек, пристроив к старому отвалу «проходнушку» - жолоб, устланный ковриками из прутьев и мешковины, - бросала туда лопатами илистые эфеля и гальку, перемешанные с кусками глины - «мясинки». В ковриках должны были оседать золотые чешуйки, в то время как глина и песок смывались водой. В отдалении работали гидравлические установки, или «гидравлики». Там мощные струи воды, идущей по трубам под сильным давлением, с шумом вырывались из мониторов - стальных наконечников труб. Над местом работ стояла радужная водяная пыль. Мониторщики, ловко орудуя «водилом», направляли воду. Тяжелые водяные пики, вонзаясь в породу, отрывали от нее огромные глыбы. Второй монитор гнал пески в золотоулавливающие шлюзы, а третий угонял «хвосты» после промывки.

«Ну, сегодня все в ход пошло, - подумала Тоня, - и новые «гидравлики» и старинные бутары».

Тоня внимательно оглядела свою бутару. Деревянный наклонный жолоб… Наверху - колода с люком. Сюда насыпается порода. Она проходит через крупное сито - грохот, на котором застревает крупная галька, а затем порода, подхваченная струей воды, несется по жолобу вниз. Дно жолоба устлано ворсистыми матами, покрыто плетеными проволочными «трафаретками». В этих сетках должны застревать тяжелые крупинки золота.

Двое парнишек опрокинули в люк Тониной бутары первую тачку породы. Вода лилась прозрачной, играющей на солнце струей, а в жолоб стекала мутная, желтая от размытой глины и песка.

Тоня с силой протирала породу гребком; крупные камешки, застрявшие на грохоте, она отбрасывала в сторону.

- Эй, не дело! Не дело! - закричал за ее спиной Слобожанин. - Почему тебе Мохов напарницу не выделил? Одной несподручно…

Он убежал и через минуту возвратился с Маней Заморозовой:

- Становись вот сюда. Бери гребок.

Маня жалобно взглянув на него, взяла гребок и принялась протирать породу.

Солнце поднималось все выше и палило все сильней. Спина у Тони скоро взмокла, руки отяжелели, но останавливаться было нельзя: мальчики подвозили тачку за тачкой. С шумом сыпалась в люк порода; сухо постукивала отброшенная галька; вода, журча и завихряясь на порожках, бежала по жолобу.

Тоня изредка вытирала пот и подбадривала Маню:

- Не зевай, не зевай!

- Сильна ты очень, что ли? - сказала красная, распаренная Заморозова. - Я уж чуть руками шевелю, а ты, видать, и не устала вовсе!

Тоня искоса посмотрела на Маню и засмеялась:

- Я тоже устала. Только у меня средство есть, как об усталости не думать.

- Какое же средство?

- А я думаю о золотинке… Как она глубоко под землей в породе лежала… Могла бы и век там пролежать, да люди пришли, шахту вырыли, подняли золотинку на свет. Она думает: «Как спасаться?» Стали породу промывать, удалось золотинке убежать с водой. Опять в отвалах годы лежит, радуется: «Ушла я от людей!» Теперь снова ее потревожили… Она от меня скрыться хочет, а я все равно ее поймаю. Никуда не убежит, застрянет…

Маня, слушавшая с полуоткрытым ртом, недоверчиво улыбнулась:

- Ну и чудачка ты, Тоська! Выдумываешь себе сказки, как маленькая!

Однако работать она стала энергичней и по временам с улыбкой взглядывала на Тоню, словно хотела сказать: «Не бойся, не убегут наши золотинки!»

Когда Слобожанин ударил в висевший на сухом дереве кусок железа, возвещая перерыв, вода перестала поступать на бутару и Тоня начала искать место, где бы присесть, к ней подошел отец:

- Насилу тебя разыскал!

- А я тебя высматривала. Ты где же?

- На баксах. За вашими парнями наблюдаю. Ничего работают! Пойдем-ка в холодок, закусим.

Отец увел Тоню в тень от большого дерева. Тут у него стояла корзинка с завтраком. Николай Сергеевич вынул и хозяйственно разложил на белой тряпке хлеб, огурцы, кусок холодной рыбы и бутылку с молоком:

- Садись, отведай хлеба-соли.

Тоня отошла в сторонку, сполоснула лицо и руки чистой водой, еще струившейся по сплоткам, и принялась за еду.

Она быстро отломила от всех нарезанных отцом ломтей хлеба корочки и, плутовато улыбаясь, подсунула Николаю Сергеевичу мякиш.

- Ну, я вижу, дочка веселая - значит, работка по плечу, - пошутил отец.

- А я всегда после работы веселая. Кажется мне, что я сильней и здоровей стала.

Тоня быстро покончила с едой и задумалась. Она видела перед собою чуть нахмуренное лицо Павла. Склонив голову, он внимательно слушал урок. А отвечал, явно волнуясь. Перед тем как начать, откашливался и обдергивал рубашку, словно третьеклассник. Их вожак, сильный и смелый Павлик, превратился в покорного ученика.

Первое время Тоня следила за Павлом с некоторым недоверием. Она опасалась, что вот-вот он отодвинет в сторону карандаш и лист бумаги, на который, несмотря на линейки Соколова, ложились кривые и неуверенные каракули, и скажет: «Довольно, больше не стану заниматься».

Были выработаны специальные правила поведения для учителей Заварухина.

- Главное, товарищи, терпение и спокойствие, - сказала как-то Лиза и вызвала у всех улыбку.

- А ты нам дай примерный урок, Моргунова, - съязвил Андрей.

Удар попал в цель. Ребята захохотали, а Мохов победоносно оглядел товарищей. Обычно приходилось ему терпеть Лизины насмешки.

На этот раз Лиза ограничилась только уничтожающим взглядом в сторону Андрея и кротко ответила:

- Я урока дать не могу. Мне ведь до сих пор только с тобой приходилось заниматься, а с тобой никакое терпение не выдержит. - Не дав Андрею ответить, она продолжала: - Если он будет расстраиваться, что не выходит, не получается, нужно ровно, мягко его направлять. Пусть каждый в это время представляет, как бы Надежда Георгиевна себя вела.

Настроенные таким образом, «педагоги» шли на урок и всегда заставали Павла готовым, сидящим за столом, где были аккуратно разложены пособия.

- Сто раз все перетрогает, так ли лежит, - сообщала ребятам по секрету тетя Даша. - А уж нервничает перед уроком, не дай бог! Видно, боится, что не придете.

Несмотря на всю бережность, проявляемую друзьями к Павлу, никто из них, и Тоня в том числе, не знал, какой глубокий внутренний переворот совершался в нем.

Главным чувством в душе Заварухина, чувством, покрывающим все остальные, был стыд. Друзья, от которых он так отгораживался, которых сам, не вполне отдавая себе в этом отчет, не считал способными по-настоящему помочь ему, оказывается, не хотели тешить его необдуманными, высказанными сгоряча надеждами, а серьезно и обстоятельно подготовили свою помощь. И Тоня, конечно, хлопотала немало… (Бессознательно Павел приписывал ей главную роль в этом деле.) А как он говорил с ней тогда в лесу! Какое он имел право возвращать ее своим разговором к тем дням перед его отъездом, когда она обещала ждать?

С Тоней он заставил себя объясниться и сказал ей:

- Ты не сердись за давешнее… в лесу… Я был неправ.

Голос Тони, как ему показалось, прозвучал отчужденно:

- Я не сержусь, Павлик. Только ты теперь-то учись…

«Так и есть… Только об учебе… Она и тогда обиделась за отказ учиться, ни за что больше…» - промелькнуло в мыслях у Павла, но, вздохнув, он сказал с той серьезной искренностью, которая так нравилась в нем людям:

- Об этом не беспокойся. Не пожалеете, что взялись.

Объяснение не удовлетворило ни его, ни Тоню, но она все же уловила виноватую нотку в голосе Павла. Это ее обрадовало и в то же время рассердило. Она чувствовала, что придает значение мелочам, каждому оттенку в его поведении и словах.

«Почему это я всякое лыко начала в строку ставить? - удивлялась Тоня. - Он скажет что-нибудь не подумавши, а я неделю гадаю, к чему он это сказал. Глупо! А может быть, так всегда бывает, если любишь? Да не о себе сейчас нужно… Важно, чтобы Павлик учился. Если все пойдет, как сейчас, конечно он выдержит экзамены и аттестат получит. Только я-то уже уеду, буду далеко отсюда… Неужели не увижу его победы, не смогу участвовать в ней?»

Тут мысли Тони словно спотыкались о какой-то порог. Она заставляла себя порога не переступать. Пусть все решится, когда придет время.

А Павел не переставая думал о Тоне и пришел к выводу, что лучшая награда за ее заботы о нем будет не поминать никогда и ни при каких обстоятельствах о прежнем. Пусть видит в нем товарища, такого же, как Андрей, Петя и другие.

В день воскресника Заварухин, поджидая Маврина, снова перебрал в уме все, что произошло. Те соображения и мысли, которыми он жил последнее время, оказались опрокинутыми. Он вновь путался и терялся, но чувствовал всем существом, что начинается другая жизнь, что вокруг него потеплело.

«Буду учиться!» Эти слова заставляли его непроизвольно улыбаться и снова переживать вину перед товарищами.

Услышав, как переговариваются на улице две женщины, несущие воду, - одна визгливым старушечьим, другая густым певучим голосом, - он вспомнил разговор между солдаткой Петровой и теткой Матреной Филимоновой. Разговор этот он и Тоня услыхали весною, когда кончали восьмой класс.

Был вечер, ребята возвращались с огородов. Они с Тоней присели на лавочку…

«Скажи на милость! - рассуждала Петрова. - Малый-то таштыпаевский бывало норовил в чужом огороде пошарить, а нынче пришел с двумя мальчонками помоложе да все гряды мне и вскопал!»

«Дак ведь, дорогая, - тянула нараспев баба-штейгер, - в комсомольский возраст взошел! И в школе нынче учат людям помогать. Директор Надежда Егоровна крепко на том стоит».

«Разве можно лучше похвалить школу, чем эта старуха? - сказала тогда Тоня. - Слышал: «школа учит людям помогать!»

«Когда я подумаю, что не одна наша школа этому учит, а все, сколько их у нас есть, мне так весело становится, таким гордым я делаюсь, что запеть хочется!» - отозвался Павел.

«Я понимаю… Это как у Маяковского: «Читайте, завидуйте…» Да?»

«Да, да! Вот смотрите: я учусь в лучшей школе мира - в школе, которая учит помогать людям, любить друзей, не щадить врагов и… не знаю, как дальше, я ведь стихов не пишу. Там хорошие должны быть слова. Хоть мы с тобой и не поэты, а сочиним когда-нибудь такую песню».

Песню не сочинили, потому что не умели и двух строчек срифмовать, но она звучала в них, и это было главное. Она усиливала радость, когда что-нибудь удавалось, и утешала, когда бывало трудно.

Вот эту-то песню он, видно, забыл, потерял… А если бы помнил, легче бы переносил свою беду. Разве его родная школа, товарищи изменились? Нет, все осталось прежним. Только раньше он сам помогал людям, теперь ему помогут, и эту помощь принять не стыдно, не зазорно…

Он дружески встретил пришедшего Маврина и спросил, почему тот не на воскреснике.

- А я с ночной смены… Выспался, потом все-таки зашел туда, поработал немного.

- Кто из наших там?

- Все, - отвечал Санька: - Андрюша с товарищами, девчата, Антонина Николаевна тоже.

- Ну садись, читай вслух условие задачи…

А на воскреснике продолжалась работа.

- Разгребайте, девушки, хорошенько, - учил дочь и Маню Николай Сергеевич. - Загрузка у вас неравномерная: то быстро парнишки песок подвезут, то медленней. В головке бутары может затор образоваться. А при заторе больше золота уйдет в хвост. Оно здесь, в отвалах, мелкое, пловучее.

- А вот вы из забоя породу подаете на промывательный прибор - там тоже заторы бывают? - спросила Маня.

- Там породу транспортер подает, он с одной скоростью двигается, загрузка-то равномерней.

Николай Сергеевич ушел, и девушки, почти не разговаривая, проработали до шести часов.

Вода стала поступать тише, и сердитый мастер Дровянников с дядей Егором пришли снимать металл с промывательного прибора. Для этого были подняты и отмыты уложенные в шлюзе трафаретки. Лежащие под трафаретками ворсистые маты тоже тщательно прополаскивали.

Теперь в шлюзе бутары остался тяжелый осадок - серый шлих. В серовато-черных каменных осколках поблескивали редкие желтоватые крупинки.

- Глянь-ка, и здесь золотинки с кварцем попадаются, - сказал дядя Егор Дровянникову.

- Девушкам рассказывай, а я слыхал, - угрюмо ответил мастер.

- А нам нечего и рассказывать! Мы знаем, что это такое, - задорно отозвалась Тоня, не любившая мастера за неприветливость и грубость.

- Что же это такое?

- Остатки кварцевой жилы. Когда-то она тут пролегала, потом разрушилась, и россыпь образовалась.

- То-то и оно! - наставительно сказал мастер дяде Егору. - Девчонка несмышленая, и то понимает. Была жила когда-то. Понимаешь? Бы-ла! А вы, старики, все воображаете, что она цела и обнаружится. Эх вы, мечтатели! - прибавил он презрительно.

- Отчего же не помечтать? - не обидевшись, сказал старый Конюшков. - Бывает и так, что не все коренное месторождение разрушается, часть-то остается.

- Тьфу! Толкуй с тобой! - сплюнул мастер. - Давай рукав! - крикнул он мальчишке-подручному.

Сильная струя воды смыла все, что осталось в шлюзе. Дядя Егор лопаточкой собрал шлих в ендовки - открытые железные ящики, похожие на корыта.

- Ну, можете шабашить, девчата, - проворчал Дровянников.

- Ты идешь, Тося? - спросила Заморозова.

- Иди, я дядю Егора к вашгерду провожу.

К доводному вашгерду - короткому широкому шлюзу - со всех сторон подходили съемщики с ендовками. Дядя Егор ласково отстранил стоявшую у головной части шлюза бледную маленькую девушку:

- Ну-ка, Зина, дай мне стариной тряхнуть, старательство вспомнить.

Тоне хотелось поговорить с Зиной, которую она запомнила после беседы о литературе в молодежном бараке, но, глядя на работу дяди Егора, она забыла о ней. В руках Конюшкова деревянный гребок с короткой ручкой двигался неуловимо быстро. Старик, не допуская шлих к концу шлюза, все время возвращал его к головке вашгерда. Гребок так и плясал в умелых стариковских руках.

Тоня забыла о времени и очнулась, когда отец дотронулся до ее плеча.

- Сейчас, сейчас, папа!

Дядя Егор уже уменьшил поток воды и разравнивал шлих.

Тоня рассказала отцу про воркотню Дровянникова.

- Чего он к дяде Егору вяжется?

- А это все то же, из-за чего я с Михаилом Максимовичем разошелся.

- Я помню, и ты не раз поминал, что попадаются золотники с кварцем.

- То-то, что попадаются. Как будто это показатель, что россыпи идут от кварцевой жилы… Да ведь бывает и так, что обманут эти кварцевые осколочки. Инженер на то и напирает. Вот прииск Веселый на Олёкме на эти признаки крепко надеялся. Люди мечтали, что богатую жилу найдут, ан нет! Шестой десяток лет там работают. Россыпь и россыпь, так она и идет, а жилы никакой не объявилось, хоть и искали.

- А у нас тоже ищут?

- Как не искать - ищут! - усмехнулся дядя Егор. - А мы с Николаем Сергеевичем по-стариковски думаем свое. Чем повсюду искать, деньги на разведку тратить - пощупать бы Лиственничку.

- Ну, а с директором об этом ты так и не говорил?

- Не выдержал, сказал как-то в удобную минутку. Был он у нас в шахте…

- Ну, и что же?

- Бодро так ко мне обернулся: «Думаем об этом, товарищ Кулагин, думаем»… Что - то больно долго думают, а дело ни с места.

После доводки на вашгерде шлих превратился из серого в черный. Это были мелкие частицы магнитного железняка, в которых отчетливо выделялись золотинки.

- Добро! - сказал Николай Сергеевич. - Повидалась со своим золотом? А теперь прощайся с ним. Сейчас его просушат, магнитом уберут железняк и понесут сдавать… А в тебе, однако, горняцкая кровь-то заговорила! Работала ты сегодня с огоньком.

- Да, знаешь, слышать разговоры о золоте - совсем не то, что намыть его своими руками. Я, кажется, завтра бы опять работать вышла!