Тоня проснулась рано.

В вырезное сердечко на ставне заглядывало утро. Мать в кухне чуть слышно возилась. Сейчас начнет вставать отец… Не хочется спать, но лучше не выходить из комнаты, пока он дома.

А что же это приятное должно произойти? Почему ей кажется, что сегодня праздник? Да, нынче первое сентября! Сколько лет подряд этот день был для нее праздником, открывавшим длинную вереницу милых школьных недель, которые рисовались в воображении в виде открытого дневника. Слева - понедельник, вторник, среда; справа - четверг, пятница, суббота. Воскресенье помещалось где-то в воздухе. Зато все остальные дни имели свой постоянный квадратик, и когда Тоня говорила: «Это было во вторник», она видела перед собой место вторника в дневнике.

Вчера приехала Надежда Георгиевна. Новикова ходила к ней вечером, звала с собой Тоню, но нужно было идти в молодежное общежитие. Беседа о задачах новой пятилетки прошла очень живо. Довольная, Тоня, выйдя из барака, отправилась к Стеше Сухих. На суровый вопрос, можно ли с ней поговорить, Стеша добродушно спросила:

- А о чем?

- Об отъезде вашем.

- Да я не еду, - улыбнулась Стеша. - Правильно ты тогда сказала - нехорошо сейчас прииск бросать. Я первого сентября за назначением иду.

- Молодец! - с облегчением сказала Тоня. - А Марья как? На своем стоит?

- Нет, и Маню уговорили. Я да мама ее. Поворчала, а потом смирилась. Говорит: «Пусть Антонина не думает, что она одна за прииск душой болеет».

«Нет, Степанида славная, - подумала Тоня, вспомнив этот разговор. - Да и Марья, в конце концов. Но что же отец не встает? Ведь уже пробило семь».

Тоня тихонько оделась и вышла в кухню:

- Мама, отец не проспит?

- А где он, отец-то? - ответила Варвара Степановна, вытирая запачканные углем руки (она ставила самовар). - Уехал отец.

- Как! Куда уехал? - Тоня села на лавку, растерянно глядя на мать.

- На курорт! - Варвара Степановна в сердцах нахлобучила на самовар трубу. - Путевку полуторамесячную получил в Курагаш.

Отец уехал и не простился с ней! Тоне стало нестерпимо обидно.

- А… а что же мне не сказала? - спросила она и тут же вспомнила, что вчера вернулась поздно, когда мать уже спала; дверь открыла Новикова в наспех накинутом халате и сейчас же ушла к себе.

- Не сказала? - недовольно переспросила мать. - А ты спроси, сама я знала что-нибудь?.. То и досадно, что ни собрать его путем, ни подорожников напечь не пришлось. Втихую и комиссию врачебную прошел и путевку взял. Говорил, что неожиданно как-то решили. Сейчас, мол, самое удобное время: к концу года работы будет побольше - не уедешь…

«Слобожанин, что ли, постарался?» - подумала Тоня.

Ей сразу показалось, что дома стало пусто без отца.

После завтрака она вышла на улицу. Неторопливая осень торжественно справляла свой приход. Сдержанное, но ясное тепло одевало землю. Вершины гольцов еще не успели освободиться от тумана, а небо, налитое густой, ровной синевой, было ясно. В палисадниках тяжелые ржавые кисти рябин свешивались над оградами, а в горах мягко желтели лиственницы. Хорошо там сейчас! Под ногами скользко от осыпавшейся хвои, с тощих кустов бересклета свисают яркие серьги, похожие на полузакрытые птичьи глазки. Там сильнее чувствуется тонкий осенний холодок, от которого на губах остается горчинка, отчетливо видны уходящие вдаль цепи гор и глубокие затененные лога.

Тоня одиноко брела по поселку и у школы остановилась. Над воротами висели хвойные гирлянды, образующие надпись: «Добро пожаловать!», а во дворе было пестро от красных галстуков, белых блузок и цветных, еще не обмявшихся рубашек.

Зрелище это глубоко взволновало Тоню. Первый раз она видела школьный сбор со стороны, стоя за оградой, не участвуя в нем сама. Сколько ребят, и какие они после летнего отдыха здоровые и крепкие! Все переговариваются, бегают, смеются. Торжественность встречи с новым учебным годом чувствуется и в радостных, преувеличенно шумных приветствиях и в серьезности старшеклассников. Многие из них только вчера вернулись из колхозов, где работали летом. Во дворе и родители. Они пришли с детьми, впервые вступившими на этот широкий двор.

«И сам новый учебный год, конечно, где-то здесь, - решила Тоня. - Он потихоньку знакомится с ребятами и думает: «Этот будет хорошо учиться. У него такие быстрые, любопытные глаза… А этот - озорной, непоседа. Пожалуй, станет мешать товарищам на уроках… А вот совсем маленькая девочка, задумчивая, светлоголовая… Кто знает, может быть она станет великим ученым…»

Тоня вздрогнула, услышав пронзительный голос Степы Моргунова:

- Тоня! Тебя Надежда Георгиевна в окно видит и велит подойти!

Тоня подбежала к окну.

Сабурова в отлично разглаженной белой блузке, заколотой у ворота брошкой из зеленоватой яшмы, казалась помолодевшей и бодрой. Теплый загар покрыл ее спокойное лицо; пушистые волосы серебрились на солнце. В раме окна, окруженная растениями, что украшали все подоконники школы, она была, как подумалось Тоне, удивительно под стать и ясному утру и осторожному осеннему теплу.

Поймав беспокойный взгляд своей ученицы, Надежда Георгиевна улыбнулась:

- Все уже знаю, Тоня. Знаю и понимаю. Поговорим об этом позднее, а сейчас хочу попросить тебя пойти в сад - там Петр Петрович с юннатами яблони подвязывает, поторопи их. И вместе с ними приходи сюда.

Тоня побежала в сад. Юннаты заканчивали работу.

Завуч встретил Тоню без удивления - видимо, тоже знал, что она не уехала. Он крепко пожал ей руку и сказал:

- Как считаете, Тоня, перезимует наш фруктовый сад?

Тоня оглядела крохотные яблоньки. Нашла свою, посаженную весной, и порадовалась, что в школьном саду вырастает дерево, посаженное ее руками.

«Да, не так-то просто их от наших морозов уберечь! - подумала она, но, взглянув на меднокрасное лицо Петра Петровича, на суетившихся ребят, решила: - Уберегут! Ни одному деревцу не дадут пропасть!».

- Еще крепче за зиму станут! - сказала она уверенно. - Идемте, Петр Петрович, вас ждут.

На школьном дворе классы уже стояли парами. Около крыльца поместились самые маленькие.

Девочка-хакаска с туго заплетенными косичками держала флажок с надписью: «Первый класс». В следующей колонне выделялось серьезное, чисто вымытое лицо Митхата. Среди третьеклассников стоял Степа, в глазах которого отражалось веселое изумление перед всем, что он видит сейчас и увидит в будущем. Дальше шли подтянутые ряды пионеров. В колонне семиклассников возвышалась голова Васи Белова, почти такого же огромного, как брат его Коля, кончивший школу вместе с Тоней.

А вот и нынешний десятый класс… Ничего! Неплохие ребята.

Сабурова поздравила школьников с началом нового учебного года, сказала им несколько ободряющих слов и улыбнулась первоклашкам, которые глядели на нее, подняв кверху головы.

- Ну, ребята, некоторым из вас, наверно, страшно начинать ученье?

- Нет! Нет! - запротестовали малыши, а один большеголовый парнишка задорно крикнул:

- И нисколь!

- Не верю я вам! Признайтесь, что чуточку трусите.

Ребята, посмеиваясь, переглядывались.

- Бояться не надо. До сих пор знали вы только свой дом, свой поселок, папу, маму и соседей… А в школе каждый день что-нибудь интересное будете узнавать. Как в нашей стране и во всем мире люди живут, что делают, что было прежде и что станет потом, какие на земле растут цветы, деревья, какие звери водятся…

- И про барсука? - неожиданно спросила девочка, державшая флажок. Ее тоненькие брови поднялись в ожидании ответа.

- Конечно. А ты почему про него спрашиваешь?

Девочка вдруг сконфузилась, переложила флажок из правой руки в левую, а правой закрыла лицо.

- Барсука мы с ней в тайге видели. Он на спинку перевернулся, а потом убежал! - весело выкрикнула ее соседка, чей маленькое круглое лицо было усыпано задорными веснушками.

Девочка с косичками отняла руку от лица и кивнула, подтверждая слова подруги.

«Какой дичок хороший!» - подумала Тоня:.

Сабурова поздравила ребят с началом занятий, сказала им, что сегодня во всех городах и селах страны миллионы школьников начинают учиться.

- Желаю вам, чтобы на дороге, ведущей вас к знанию, не было ухабов. Смело в путь, ребята!

Школьники двинулись в классы. Просторный двор опустел, а весь большой дом наполнился беспокойным гулом и шарканьем ног. Потом прозвенел звонок, новый учебный год тихо вошел в школу и плотно закрыл за собой двери. Он присутствовал в этот день на уроках во всех классах и остался доволен. Спокойные голоса учителей, кажущаяся суровость классных досок, яркие краски картин и плакатов, чистота и порядок - словом, все до последнего коряво очиненного карандашика внушало сегодня детям, что новый учебный год нужно начать хорошо и закончить с честью.

Тоня прошла в учительскую и скромно села в уголке дивана. В комнате стало тихо. Учителя разошлись по классам. Рослая, веселая Ирина Филипповна, собираясь во второй класс, сказала Новиковой:

- Ну, посмотрим, как ваш Митхат будет заниматься. На вступительном экзамене читал хорошо, а уж письмо! Умудрился такую фразу состряпать: «Ласточка делает гнездо из блин»!

- Да что вы! - огорчилась Татьяна Борисовна. - Он просто не понял слова «глина».

- Ну, рассказывай, Тоня, - сказала Сабурова, когда в учительской никого не осталось, кроме них.

Выслушав девушку, она задумалась.

- Дело сделано. Я, сказать по правде, ничего плохого не вижу в том, что ты еще год поживешь на прииске, поработаешь. Но отца ты, конечно, серьезно огорчила. Помирись с ним непременно, слышишь?

- Я сама бы хотела, Надежда Георгиевна… До сих пор мне трудно было к нему подойти, а теперь эта ссора так меня измучила, что я больше не могу… Как только приедет, попробую с ним помириться.

- Непременно, - повторила Сабурова. - А о Павле что скажешь?

Тоня с гордостью рассказала Сабуровой, что Павел взялся за работу серьезно. То, что ему рассказывают, легко удерживает в памяти, а что не запоминает, просит повторить. Целыми вечерами решает задачи и уже научился очень ловко обращаться с Толиными пособиями.

Она задумалась, стараясь определить перемену в Павле, и добавила, что он очень сердечно прощался с товарищами, стал как будто больше интересоваться людьми.

- Ничего, Тоня, он постепенно преодолевает эгоизм горя.

- Надежда Георгиевна, ведь комитет комсомола решил, что я должна побеседовать с десятиклассниками насчет занятий Павлика…

- Прекрасно! Ты сейчас и пойди вместе с Татьяной Борисовной в десятый класс.

После перемены Тоня последовала за Новиковой и со странным чувством оглядела знакомые стены своего класса. Как-то обидно показалось, что на ее месте теперь сидит Лена Баранова, которая так хорошо играла Простакову на школьном спектакле зимой, а на месте Жени - Даша Ульчугашева.

Высокий, серьезный, напоминающий Иллариона Митя Бытотов кивнул Тоне, давая понять, что уже подготовил ребят. А класс смотрел на Тоню с любопытством. Недавно она сама и ее друзья так же глядели на Новикову… Какая Татьяна Борисовна была тогда робкая, связанная, как сердито и настороженно глядела на учеников!..

Новикова что-то сказала Бытотову. Митя встал. Он напомнил ребятам о решении комсомольского комитета относительно Павла и сказал, что Тоня Кулагина расскажет им подробнее о занятиях Заварухина.

Тоня заговорила о том, как хорошо учился Павел, как любил школу, руководил комсомольской организацией.

- Вам ведь понятно, что ему тяжело оторваться от учебы, он хочет кончить школу… Вот тут вы и можете помочь. Наши преподаватели навещают его, рассказывают то, что ему неясно, проверяют… Я занимаюсь с Павликом по литературе. Но для повседневного прохождения курса ему нужны еще помощники.

Лена Баранова подняла руку:

- Я могу заниматься с Заварухиным немецким.

- Не выскакивай! - сердито крикнула высокая темноглазая Оля Китаева. - Мы сами выберем учителей.

- Нет, - остановила ребят Новикова. - Мне кажется, что это неверно. Здесь очень важно добровольное согласие. По-моему, предложение Лены надо принять.

Бытотов вызвался помогать Заварухину по физике, Володя Арыштаев - по истории, Оля Китаева - по химии.

- У вас будет немного работы, - сказала ей Новикова: - Петр Петрович обещает сам часто бывать у Заварухиных. Теперь остается решить дело с математикой. Здесь большую помощь может оказать Слава Черных.

Но Слава, знаменитый математик, молчал.

- Как вы считаете, Черных? - спросила Татьяна Борисовна.

- Времени это много будет отнимать, - недовольно ответил Слава. - Ведь я учусь кругом на «отлично», Татьяна Борисовна. Это нелегко. Заниматься приходится всерьез. А туда ходьба одна…

- Почти не придется ходить, - успокоила его Тоня: - уж в один-то конец всегда можно проехать на машине.

- И по комсомольской линии у меня большие нагрузки, - продолжал Черных. - Первым долгом, я думаю, нужно свою комсомольскую работу выполнять…

- А это, по-твоему, не комсомольская работа? - крикнул Бытотов.

- В нашем классе так отличники не рассуждали, - не удержалась Тоня.

- Ну-у… - протянул Слава. - Тебе, например, конечно, не страшно было время терять. Ты ведь никуда не едешь, здесь осталась. А я дальше учиться хочу, мне снижать отметки не годится.

Тоня вся вспыхнула, но, взглянув на Татьяну Борисовну, сдержалась. Новикова пристально смотрела на Черных.

- Хорошо, - громко сказала она. - Я думаю, что мы не станем уговаривать Славу, если он занят больше всех. Кто же из вас, ребят, согласен помочь Павлу по математике?

Вызвались Саша Плотников и Макар Доможаков. После некоторых споров решили поручить дело Макару.

- Без тебя обойдемся, - сказал Славе Бытотов. - Сиди, копи пятерки! А на комсомольском собрании разговор будет.

- Это, ребята, не значит, что остальным можно о хороших отметках забыть, - строго сказала Новикова. - Все дело в том, чтобы, помогая товарищу, собственных оценок не снижать. А теперь начнем наш урок. Расписание занятий с Заварухиным выработаем вечером.

Тоня простилась с ребятами и ушла довольная, только досада на Черных не утихала.

Взглянув на часы в раздевалке, она заторопилась: в двенадцать нужно быть у Каганова.

- Ты что, опять учиться к нам поступила? - улыбнулась ей гардеробщица Маруся.

- Кое-чему научилась сегодня, - ответила Тоня.

Входя в управление, она столкнулась со Стешей Сухих.

- В проектной буду работать! - весело крикнула Стеша.

Тоня вспомнила, что у Сухих всегда была пятерка по черчению.

- Ну, желаю удачи!

Михаил Максимович ожидал Тоню.

- Не раздумали, значит? - спросил он. - Не знаю только, устроит ли вас работа… Пробщицей пойдете?

- А справлюсь, Михаил Максимович?

- Справитесь, дело не хитрое.

- Я пойду, - ответила Тоня. - Я, Михаил Максимович, последние дни, как сонная муха, брожу. Очень плохо без дела.

- Ну, так я сейчас напишу вам записку.

Каганов принялся писать, говоря в то же время:

- Еще писем не получали? У меня от Жени уже три открытки есть. С дороги еще… Ехали хорошо, весело. В Новоградске сошли Лиза, Нина, еще кто - то…

- Петя, Ила Рогальский…

- Да, да. Нину там отец встретил. Он на пути из Москвы в Новоградске задержался…

Михаил Максимович пробежал глазами записку и подал Тоне:

- Ну, идите в отдел кадров. Оформляйтесь.

Тоню назначили в третью шахту, что шла под самый голец. Ходить нужно было далеко, но она обрадовалась, что попала не туда, где работал Николай Сергеевич.

Вечером Тоня опять побывала в школе. Десятиклассники составили расписание занятий с Заварухиным. Условились, что о затруднениях будут сообщать Тоне. Раз в неделю она решила проверять работу. Ей казалось, что ребятам нетрудно будет повторять Павлу то, что они сами проходят в классе. Но у «преподавателей» сразу же возникло множество вопросов, а некоторые уже начали сомневаться, справятся ли. С помощью Татьяны Борисовны Тоня успокоила и подбодрила ребят.

Ночью она почти не спала и вскочила задолго до гудка. Уходить первый раз на работу без отцовского напутствия было грустно. Зато мать заботливо снарядила Тоню: с вечера приготовила для нее резиновые сапоги и теплую отцовскую куртку, утром накормила и с собой дала аккуратно уложенный в холщовую сумку обед. Дорога материнская забота, но и отцовское мудрое слово нужно человеку, когда он начинает новое, непривычное дело.

Тоня думала об этом, шагая по тихим утренним улицам поселка и входя в клеть, чтобы спуститься в шахту. Когда клеть резко качнулась и пошла вниз, у Тони перехватило дыхание. Спуск показался очень долгим, и она обрадовалась словам пожилого рабочего:

- Приехали! Выходи!

Тоня вышла из клети. Прямо перед ней далеко тянулся ряд лампочек, освещая длинный коридор, по которому шла широкая, сейчас неподвижная дорожка транспортера.

С непривычки у Тони после спуска немного кружилась голова, казалось, что все кругом продолжает двигаться. Преодолев неприятное ощущение, она спросила у женщины, стоявшей возле клети:

- Участкового геолога где искать?

- Сейчас только прошел, - откликнулась женщина. - Эй, Савельев! - крикнула она. - Скажи геологу, что его ждут!

Савельев, уже знакомый Тоне складный белокурый парень, внимательно посмотрел на нее и зашагал по коридору.

Поглядывая на толщи породы, нависавшие над рудничным двором, Тоня невольно втягивала голову в плечи. Так и казалось, что сейчас на нее обрушится огромная глыба. Сердясь на себя за трусость, она не заметила, как начался рабочий день, и поняла это, только услышав рокочущий шум. Лента транспортера ожила и поползла вперед. Непрерывно спускавшиеся в шахту люди разошлись по своим местам.

«Включили моторы, - подумала Тоня. - Что же геолог не идет?»

Она бывала в шахте раза два с экскурсией, да и по рассказам отца хорошо представляла себе все, с чем ей придется здесь встретиться.

Шум моторов не заглушал мерных глухих ударов, доносившихся со всех сторон. Через несколько минут из забоев стали появляться откатчики с тачками. Они ссыпали породу на транспортер. Резиновая лента транспортера двигалась с тихим шуршаньем и несла на себе песок и гальку к бункерам.

К зумпфу - яме с водой - сверху спустилась деревянная, окованная железом бадья. Женщина открыла люк бункера, и порода начала сыпаться в бадью. Раздался звонок. Наполненная бадья ушла наверх и снова спустилась в шахту, груженная крепежным лесом. Его сейчас же начали растаскивать по выработкам, требующим крепления.

- Вы ко мне?

Тоня обернулась и увидела худощавого, с небольшой бородкой человека.

- К вам, товарищ…

- Панкратов моя фамилия. Новая пробщица?

- Да.

- Мастера Кулагина дочь?

- Да, - снова коротко ответила Тоня.

- Работа у вас будет нехитрая. Получите снаряжение: костюм брезентовый, резиновые сапоги, ковш азиатский, лоток, ендовку, кайлу с лопатой, совочек для подсушки золота и журнал для записи результатов опробования… Кажется, все перечислил… Обязанность ваша - ходить по шахте и брать пробы. Брать их будете бороздой через каждые пять метров. Делается это для того, чтобы в забое выбирать рентабельные золотоносные пески, не работать в пустой породе. Пробы промываются в лотке тут же, у зумпфа, потом сушатся и в бумажном пакетике с надписью сдаются мне.

Тоня напряженно слушала.

- Здесь где-то наша пробщица Блохина. Сегодня-завтра поработайте с ней, она вас поучит, а потом уйдет в другие забои.

Они быстро нашли Блохину. Тоня обрадовалась, узнав в ней маленькую бледную Зину, с которой встречалась в молодежном общежитии.

Зина, подняв на геолога немигающие светлоголубые глаза, выслушала его и обернулась к Тоне. Глаза ее не изменили выражения.

- Ну что же, пошли! - деловито сказала она.

Девушки вместе отправились в подземную инструментальную камеру, где Тоня получила оборудование. Затем Зина повела свою новую ученицу по выработкам. Тоня внимательно смотрела, как Зина набирала в подставленный лоток породу с бокового борта.

- Ты приглядывайся, - говорила она. - Кроме бортовых и забойных проб, надо опробовать кровлю и почву выработки. Будешь брать пробу с полотна - с пола значит; потом низа, середина, верха… Понятно? Снизу пойдешь… А выше огнив будет последняя проба. Все эти лесины наверху, поперечные, огнива называются.

- Знаю.

- Знаешь порядок крепления? Ну, это что? - Зина коснулась лесины, на которой лежала верхняя перекладина - огниво.

- Это стойка.

- А это?

- Подхват. Когда забой отойдет от главного штрека метров на пять, ставят подхватное крепление.

- Ну, не всегда. Это там нужно, где давление породы сильное. Иногда ставят крепление с тройными подхватами, если порода сама по себе слабая, не связанная и давит сильно.

Зина надолго замолчала и, только когда они подошли к зумпфу, спросила:

- А лежак можешь объяснить?

Что такое лежак, Тоня не знала, и ее маленькая наставница, глядя все так же серьезно и прямо, рассказала, что если почва выработки мягкая и стойки в нее вдавливаются, то под них подкладывают обрубки бревен - лежаки.

Тоня напряженно смотрела, как ее учительница быстро крутила лоток, и старалась повторять все ее движения. Зина взмучивала в лотке воду с породой железным гребком. Центробежная сила воды быстро смывала и уносила верхний пустой песок.

- Сильно перегребать надо, - говорила маленькая девушка. - Мясниковатая порода - тяжелая. Пловучее золото легко смывается.

Когда песок ушел и на дне лотка остались серо-черные осколки, Зина зачерпнула в лоток немного воды:

- Видишь, порода доведена до серых шлихов.

Она начала встряхивать лоток кругообразными движениями.

- Что-то у меня так не получается, - пожаловалась Тоня.

- А ты от себя, от себя… Не так! Ну, муку когда-нибудь сеяла? Вот в этом роде надо, как бабы сито встряхивают.

Шлиха становилось все меньше и меньше. Вот заблестели первые золотинки. Тоня молча посмотрела на Зину.

- Ты что? Думаешь, всё? Нет еще. Тряси да тряси

Наконец тончайшие частицы черного магнитного железняка с золотыми блестками осели на кромке лотка.

- Как оно все у тебя к бортику прибилось…

- Так и должно быть у хорошего доводчика. Ну, смывай его теперь в совок и суши здесь. Углярку-то разжечь сначала надо… - Зина указала на небольшую жаровню.

Ссыпав высушенный шлих в бумажный пакетик, на котором стояла заранее сделанная надпись, из какого забоя и с какой глубины взята проба, девушки снова пошли в свой обход.

Работая и усердно приглядываясь ко всему, что ее окружало, Тоня не заметила, как прошло время до перерыва, и они с Зиной уселись обедать на крепежных бревнах. Лес для крепления подавался сверху в перерывы между подачами наверх породы. Круглые лиственничные стволы приносили с собой под землю запах тайги, и Тоня, с удовольствием вдыхая его, украдкой погладила ровную лесину.

- Домой в перерыв ходить не будешь? - спросила Зина.

- Нет, далеко… У нас и отец никогда не ходит.

Тоня быстро покончила с едой и стала приглядываться к соседям. Люди вокруг, казалось, и не помышляли о многометровой толще породы, нависающей над ними. Они ели, разговаривали, курили, а ей, как только перестали работать, снова стало жутко и хотелось съежиться, чтобы занимать как можно меньше места.

Неожиданно Тоня поймала насмешливый взгляд белокурого Савельева. Он, улыбаясь, глядел на нее и что-то тихо говорил своему соседу. Тоня моментально выпрямилась и, в свою очередь, сердито поглядела на ребят, но сейчас же обрадовалась. С пареньком разговаривал Мохов.

- Андрюша, ты? Поди-ка сюда!

Андрей подошел и присел рядом с Тоней.

- Ты разве здесь? Я и не знала.

- Здесь. Откатчиком пока работаю. А ты как? Боязно под землей?

- Сначала как-то неприятно было, а теперь ничего, - храбро сказала Тоня и быстро перевела разговор: - Гляди, Петра нашего отец.

- Он самый. Забойщик-стахановец Таштыпаев. Могучий мужик! - Андрей засмеялся. - Не говорил я ребятам… Ну, да ты теперь свой брат, можно сказать. И запаривал же он меня первое время!

- Ты с ним работаешь, что ли?

- Ну да. Теперь мы двое с Кенкой, - Андрей показал на своего товарища, - а сначала я один был. Старик породу швыряет на полок, а я - с полка на тачку. А тачки к транспортеру возил еще один мальчишка… Таштыпаев породу бросает, как машина, а я из кожи лезу, аж голова кружится. Пыхтел, пыхтел… Время, когда устанешь, медленно идет. Думал, уже смена кончилась, а оказывается, только перерыв. Пока отдыхал, замерз, спать захотел… Нелегко эта первая ночка далась, - я в ночную вышел… К рассвету вылез, шел домой и шатался. Весь день спал, а к вечеру опять пошел. Говорит он мало, Таштыпаев-то, и даже не похоже, что быстро работает. Вроде как и не торопится, а порода вынутая все растет и растет горой…

- А он видел, как ты уставал?

- Он хитрый. Видел и молчал. Только к концу недели сказал: «Сходи сегодня в баню, в воскресенье погуляй хорошенько и выспись. Больше так изнуряться не будешь».

- И что же, правда?

- Правда. Привык за неделю, наверно. Гораздо легче стало.

- А ты погулял, как он велел?

- Я в Шабраки уехал с вечера. В машине трясет, подкидывает, а я сплю. Приехал к сестре, в баню сходил и опять лег. А утром встал: трава зеленая, небо синее, цветы кругом, речка блестит. Словно все заново покрасили… Так красиво мне показалось, будто сроду не видал!..

И Тоне после первого дня работы в шахте, когда она поднялась на поверхность, все показалось необыкновенно ярким, звонким и красивым. Однако прелесть наземного мира не уменьшила интереса к миру подземному. Все в шахте было для нее значительным и интересным.

Глава девятая

Учиться Павел Заварухин начал ощупью, так же, как всё, за что теперь принимался. Он беспрестанно проверял себя. Его мучили опасения, что в нем заглохли и способность к восприятию нового, и память, и сообразительность. На ум приходило сравнение с давно не паханной землей, заросшей бурьяном.

Но первые же уроки успокоили его. Память, точно отдохнув за время долгого бездействия, цепко схватывала все, что ей предлагали. Он заметил, что разбирается в содержании каждого урока полнее и глубже, чем раньше, убедился, что долгое - как ему казалось, пропавшее - время болезни не прошло даром: внутренне он жил, пожалуй, содержательнее прежнего. Особенно радовала его собственная жадность к занятиям. Чем больше он работал, тем увереннее текли мысли, чаще приходили счастливые догадки.

Уже появились в его голосе спокойные покровительственные нотки, когда Маврин, неверно произнеся слово, удивлялся, как Павел, не видя текста, поправляет его, или когда Санька, про - мучившись над задачей, с сердцем говорил:

- Шут ее возьми, какая головоломная… Не осилил!

- Давай ее сюда! Сейчас осилим! - отвечал Павел.

Огромное удовольствие доставляло ему разложить перед собой деревянные знаки, ощупывая их, находить правильное решение и втолковывать его Саньке, который восклицал:

- Вот оно что! Ну-ну! Куда же теперь повернешь?

Проходя с Мавриным курс семилетки, Павел легко вспоминал все прочно усвоенное в школе. А когда приходили его собственные преподаватели, снова превращался из учителя в ученика.

Тетя Даша с подлинным благоговением относилась к занятиям сына, боясь лишний раз звякнуть ложкой или пройти мимо. Алеша теперь проводил в детском саду всю неделю, и она стала по вечерам дежурить на колхозном скотном дворе. Павел много времени бывал один, но это его не тяготило. И для рук и для головы была работа.

С Тоней он держался ровно и приветливо. Правда, часто разговор их прерывался долгим нескладным молчанием, но какой-то внешне спокойный, не задевавший ни его, ни Тоню характер отношений был найден. Павла и это радовало. Он часто говорил себе, что если бы не начал учиться и пребывал в прежнем состоянии, то, вероятно, поссорился бы с Тоней и совсем потерял бы ее. Нетерпеливо ожидая девушку в положенные дни, он представлял себе, как она входит в дом, раскрасневшаяся, озабоченная, как начинает рассказывать о шахте, сначала скупо, а потом все более увлекаясь. В Белый Лог она приходила прямо с работы, и ему было приятно накормить ее, причем Тоня сначала всегда отказывалась, а потом ела с охотой.

Как-то вечером он ждал Тоню и был удивлен, услыхав, что к дому подъехала машина, а вслед за этим в сенях протопали тяжелые мужские шаги, и несколько человек, как ему показалось, вошли в избу с какой-то поклажей.

- Кто да кто? - настороженно спросил Павел, вставая, и услыхал голос Петра Петровича:

- Учитель Горюнов, а с ним доктор Дубинский и ученик третьего класса Моргунов Степан.

Павел обрадовался Петру Петровичу, которого всегда любил, и смутился, услыхав о докторе.

- Проходите. Садитесь, пожалуйста…

- Рассиживаться, брат, некогда, - ответил Петр Петрович. - Доктор сюда к больному приехал, а мы со Степой - в детский сад. Малыши тут у вас «живой уголок» налаживают, ну вот и везем им кое-какую живность. А к тебе тоже не с пустыми руками. Принимай московские подарки!

Павел понял, о чем идет речь, и лицо его покрылось краской.

- Книги? - взволнованно спросил он.

- Точно так, - ответил доктор и скомандовал Степе: - Ну, живо, молодой человек! Развязывай багаж.

Весь стол завалили книгами.

- Эвона, какие большие! - хвастливо говорил Степа. - Куда наши учебники против них! Небось прочитаешь все, Паша, - самым ученым на прииске станешь.

Доктор коротко объяснил Павлу, как надо приступать к занятиям по системе Брайля, спросил о здоровье. Петр Петрович обещал на днях наведаться, и гости распрощались. А Заварухин никак не мог отойти от стола. Он перебирал и ощупывал книги, и лицо его горело радостным нетерпением. Таким и застала его Тоня, прихода которой он не заметил. Она долго с порога смотрела, как Павел то улыбался, то хмурился, то задумывался.

- Это что у тебя, Павлик? - спросила она наконец.

Павел вздрогнул и шагнул ей навстречу.

- Тоня, ты посмотри только! - сказал он с восхищением. - Это все доктор Дубинский привез… Сам был у меня!

Он любовно погладил раскрытую перед ним страницу.

«Изголодался по чтению», - подумала Тоня.

- Почитай мне, - попросила она. - До сих пор я тебе читала, теперь тебя послушаю.

Павел засмеялся:

- Что ты! Мне надо еще азбуку выучить.

- Как - азбуку? Разве здесь не наши буквы?

- Нет, нет, это значки особые. Каждая буква изображается точками в разных комбинациях. Всего шестьдесят три знака. Буквы, цифры, точки, запятые, даже ноты есть.

- Так тебе еще учиться читать надо? - Тоня почувствовала некоторое разочарование. - А я думала, там такие же буквы, как в алфавите, только нанесены на бумагу точками, чтобы можно было нащупать…

Но Павла, видимо, не пугала необходимость изучать азбуку.

- Условные знаки легче, - сказал он. - Ведь у наших букв очертания довольно сложные. Ты найди букварь он где-то здесь.

Тоня отыскала книгу и прочла заглавие на титульном листе: «Как учиться и работать без зрения». Автор. Коваленко Б. И.

- Интересный у тебя букварь, Павлик! Да, здесь алфавит и обыкновенный и выпуклый… Правда, он совсем другой… Сколько же времени нужно, чтобы выучиться?

- Доктор сказал, что если хорошо работать, то можно через два месяца читать. Мы сегодня и начнем, Тоня, правда? Ты мне будешь буквы называть, а я запоминать их по выпуклому шрифту… - Он был радостно озабочен, говорил оживленно и громко. - А для письма прибор видела?

- Вот эта дощечка? Как она разграфлена мелко.

- Для каждой буквы свое гнездышко. А это грифель.

Грифель оказался обыкновенным заточенным гвоздиком и был укреплен на красивой пластмассовой ручке.

- Понятно. Ты, значит, будешь накалывать… А я совсем иначе это себе представляла.

- Замечательно придумано! - воскликнул он. - Такое облегчение…

- У тебя хорошее настроение, Павлик - улыбнулась Тоня. - Скажи, а как теперь будет с работой. Я слыхала, что орс заготовки кончил.

- Зато колхозу нужны корзины для овощей. Пока заказы не переводятся. - Он сел к столу и снова положил руки на книгу. - Ну, Тоня? Да… может, ты есть хочешь? В печке каша.

- Ладно, я буду есть и заниматься.

- Вот, вот. Давай.

Поначалу оба путались, и Тоне казалось, что запомнить эти похожие один на другой значки невозможно но она старалась не показывать своих сомнении Павлу. Они работали до тех пор, пока у Тони все не перемешалось в глазах, а Павлик не сказал, что у него ум за разум зашел.

Кончив урок, Тоня спросила у Павла, как идут занятия с другими ребятами, не опаздывают ли они, все ли ему понятно, и условившись о следующей встрече, побежала домой, не думая уже ни о чем, кроме постели. Жизнь ее стала такой хлопотливой и наполненной, что она с удивлением вспоминала прошлые годы, когда у нее оставалось много свободного времени.

Она уже привыкла вскакивать с постели по первому утреннему гудку. Часто и прежде этот гудок будил ее, и она в полусне с сожалением думала, что отец должен вставать, а она еще долго может спать. Теперь резкий голос гудка заставлял ее торопливо одеваться, приносил мысли о том, что нужно делать сегодня в шахте. Она привыкла к нависающим над головой сводам и уже не боялась их, привыкла к делу, оказавшемуся действительно нехитрым, к новым товарищам.

Первое время, еще не приглядевшись, она помалкивала дома о своей работе и на вопросы матери сдержанно отвечала:

- Ничего, идет помаленьку.

Но, познакомившись с шахтой ближе, стала рассказывать матери и Новиковой столько новостей, что те просили пощады и гнали ее спать.

- Сейчас, мама! - отмахивалась Тоня. - Я еще вот что хотела сказать: Андрей откатчиком не останется. Он крепильщиком хочет стать, а потом забойщиком, чтобы весь цикл работ пройти. Откатчиков теперь нам меньше понадобится: новые скреперы ставят. Ты знаешь примерно, как они устроены?

- Ну, знаю…

- Нет, ты плохо знаешь, наверно. А Татьяна Борисовна совсем не представляет себе, что это такое. Вот я вам сейчас нарисую…

Тоня с увлечением описывала устройство скреперной установки.

- Понимаешь, это такой ящик без дна, задняя стенка у него скошена. Движется на канате, открытой стороной книзу. Ползет по почве выработки, захватывает породу и волочит ее к транспортеру.

Тоня умалчивала, что только вчера Мохов подробно объяснил ей, как работает скрепер.

Она ближе познакомилась с людьми. К ней благоволил и молчаливый забойщик Таштыпаев и молодой откатчик Иннокентий Савельев, приятель Мохова.

- В первый день, знать, здорово ты боялась, что шахта тебя задавит? - говорил он усмехаясь. - Ну, да с таким наставником, как наша Зина, всякий страх быстро проходит.

«Наставник» при этом молча, деловито глядел на Савельева и тихо вздыхал. Веселый, озорноватый Кенка, по наблюдениям Тони, нравился Зине. Однажды она сама заговорила об этом.

- У тебя есть кто-нибудь… ну, чтобы привлекал? - спросила Зина серьезно.

Тоня, не представлявшая себе, чтобы о таких глубоко личных чувствах можно было говорить на ходу, без особой дружбы, с мало знакомой девушкой, удивленно взглянула на Зину. Но та смотрела так озабоченно и просто, что пришлось ответить:

- Ну, есть.

- А он к тебе как относится?

- Никак особенно не относится… по-товарищески.

- Полюбит, - уверенно сказала Зина: - ты красивая, энергичная такая… Вот меня Кеша никогда не полюбит… - Она всегда называла Савельева Кешей, а не Кенкой. - Я ведь не умею, как другие девушки, посмотреть повеселей, посмеяться, разговор завести…

- Ну, зачем ты так… Почему ты думаешь, что не умеешь?

- Такая уродилась, - просто ответила Зина. - Потом… ругаю я его часто.

- А зачем ругаешь?

- Как зачем? Мне ведь хочется, чтобы он лучше был.

Эта умелая маленькая девушка заинтересовала Тоню. Зина редко говорила о себе, но скрытной не была и как-то рассказала, что у нее есть родители и куча маленьких братишек и сестренок. Все они живут в Шабраках. Отец и мать - в колхозе, а Зина, кончив шабраковскую семилетку, поселилась на прииске Таежном в общежитии.

Казалось, кроме шахты, ее ничто не интересовало. Она и не в рабочее время говорила только о пробах, промывках, количестве золота в породе.

От ее зоркого глаза не укрывалась ни одна мелочь в работе. Часто, оставив на минуту свои пробы, она подходила к парню, вздумавшему покурить не во-время, и, внимательно глядя на него, говорила негромко:

- Ты что сел? Давай подкладные листы-то. Завалите выката!

И обычно рабочий, не огрызаясь и не досадуя на нее, начинал настилать железные листы. По таким листам лучше катились тачки, увозившие породу. Обрушенные пески надо было убирать быстро - они мешали проходчику в забое.

Однажды на Зину прикрикнул коренастый крепильщик:

- Ну что ты над душой у меня стоишь!

- Место это ненадежное: передавленная порода - мягкая, сырая. Прочно крепить надо, - ответила задумчиво Зина.

- Вот как! Что же прикажешь делать? - насмешливо спросил крепильщик.

- Здесь забивная крепь нужна.

- Умница какая! Ты знай свои ендовки и лотки, а в чужое дело не суйся!

- Погоди, мастер придет - то же скажет.

И мастер действительно подтвердил слова Зины.

- Откуда ты все знаешь? - спрашивала ее Тоня.

- Привыкла: три года работаю.

Мало-помалу все связанное с золотом стало занимать много места в мыслях Тони. Она перечитала книги о золоте, какие нашлись в библиотеке. Исполняя обещание, данное Жене, Тоня навещала Михаила Максимовича, и теперь встречи с ним стали для нее особенно интересными. Каганов с удовольствием отвечал на все Тонины вопросы.

Сначала они всегда пили чай с вареньем, сваренным Женей, и говорили о ней. Женя писала, что конкурсные экзамены сдала хорошо, а чтение ее понравилось комиссии, состоявшей сплошь из заслуженных и народных артистов. Теперь она учится «с восторгом», по воскресеньям бывает в театре или в семье старого моряка, брата Зинаиды Андреевны, где живет Толя Соколов. Иногда они вместе ходят на большие прогулки по городу, и Анатолий рассказывает Жене, что решетки Летнего сада создал Егор Матвеевич Фельтен, Казанский собор и Горный институт - Андрей Воронихин, а Таврический дворец - Старов.

Обсудив со всех сторон последнее письмо Жени, собеседники замолкали, а затем Михаил Максимович с улыбкой спрашивал:

- Ну, что вам сегодня хочется узнать, Тоня?

Тоня с ее любовью к истории интересовалась прошлым золотой промышленности, и Михаил Максимович рассказывал, что в древней Армении, в Таджикистане и на Кавказе люди с незапамятных времен добывали золото. Они расстилали бараньи шкуры на дне высохших рек и отводили воду в эти старые русла. Вода несла песок, и золото оседало в густой шерсти. Отсюда и пошли легенды о золотом руне. И в Казахстане геологи находили отвалы переработанных руд, старинные инструменты, кайлы, лопаты. Их можно видеть в музеях. Там тоже издавна добывалось золото.

Михаил Максимович оживлялся. Он вставал из-за стола, начинал расхаживать по комнате, пощипывая недавно отпущенную бородку. Иногда он останавливался и прихлебывал остывший крепкий чай.

Тоня слушала рассказы об Урале, Лене и золотой енисейской тайге, о тяжком труде рабочих и бессовестном отношении к ним хозяев.

На большинстве приисков не хватало жилья. Рабочие сами строили себе землянки, балагашки, хибарки, жили там скученно, зимой - в дыму и в холоде, летом - задыхаясь от духоты и грязи. Многие болели, а болеть было нельзя: пропущенные дни хозяин не оплачивал.

Продукты и товары в приисковых лавках, или, как тогда говорили, амбарах, отпускались дорогие. Рабочий, забиравший товар в долг, попадал в безвыходную кабалу.

Редко где на приисках были школы. Молодое поколение росло неграмотным.

Единственным развлечением рабочих в дни праздников была бесшабашная пьянка, поножовщина, драки. Все это происходило на глазах у ребятишек…

- Бывало измученные нуждой, обнищавшие люди спивались, шли на преступления. Но посмотрите, с каким барским пренебрежением, с каким непониманием говорит о них старый бытописатель.

Каганов снимал с полки потрепанную книжку и находил нужное месте.

- Вот: «Таким образом, легко добывая себе не только насущный хлеб, но и предметы роскоши, рабочие с каждым годом все более и более отвыкали от трудов, приучались к беспечности и лености, а с ними являлись и все пороки». Понимаете, какая низость - говорить о роскоши, когда люди убивали себя на этой каторжной работе, мерзли, голодали! Недаром сложилась тогда пословица: «В тайгу попал - навек пропал».

Рассказывал Михаил Максимович и о месторождениях драгоценного металла:

- Золото встречается в жилах кварца, иногда в смеси кварца с кальцитом, шеелитом. Гранит, порфир, диорит тоже могут содержать золото. Все это коренные или первичные месторождения. В них золото редко можно увидеть. Его сначала надо освободить из плена твердой породы, в которую оно вкраплено. Добыча золота из рудного месторождения не так-то проста. Твердую породу взрывают, чтобы обрушить ее, затем мельчат и часто очень сложными способами извлекают из рудного порошка золото. В руде оно встречается в виде жилок, блесток, зерен, порою и кристаллов. Рассыпные месторождения - это результат разрушения коренных. В россыпи обломочные рыхлые породы часто бывают сцементированы глиной, совсем мелким песком, илом. Здесь золото встречается в форме листочков, чешуек, иногда зерен. Порою попадаются крупные зерна; мы называем их самородками. Обычно их находят в россыпях и очень редко - в коренных месторождениях. Из рыхлых пород золото извлекается с помощью воды. Мощный агрегат - драга - черпает породу со дна реки и промывает ее. Струя, бьющая из гидромонитора, размельчает породу и гонит в промывательные аппараты. Баксы, вашгерды, кулибины, бутары - все это приборы, через которые проходит вода. Она уносит легкую породу, а тяжелое золото осаживается на дно, откуда его нетрудно взять.

Михаил Максимович мог говорить о золоте часами.

- Г осударственная необходимость золота вам, конечно, ясна. Это не только оборотный фонд в международной торговле, но и обеспечение внутренней валюты и необходимейший материал в промышленности.

- Михаил Максимович, - спрашивала Тоня, - правда, что золото есть в морской воде?

- Правда. Пять миллиграммов на тонну воды.

- А вот я прочитала, что растворить золото можно только в смеси азотной и соляной кислоты. А больше ни в чем?

- Бром, фтор и хлор тоже растворяют. Хлорное золото - это желтая жидкость. Ее можно сильно нагреть, тогда хлор улетучится и опять останется чистое золото. Если бросить в такой раствор насекомое или цветок, они пропитаются золотом. Сожгите пропитанную золотом пчелку, и получится вот что.

Михаил Максимович показывал золотую копию пчелы, хранившуюся у него в маленькой коробочке, и спохватывался, когда часы били двенадцать:

- Я безобразно заговорился, Тоня! Бегите, бегите. Вам завтра рано вставать.

- И вам, Михаил Максимович!

- Я привык, голубчик, привык. Это молодым тяжело. Женечку всегда трудно было будить…

Изо дня в день через Тонины руки проходили пробы различных забоев. Она научилась распознавать горные породы, золотоносные пески, привыкла к обстановке шахты. А приемы отборки и промывки проб усвоила так хорошо, точно с детства их знала.

Пробы из самого дальнего и длинного забоя показывали отличающиеся от обычных золотинки. Они были шероховаты, необкатанны, отдельные зернышки походили на крючки. Тоня обратила на это внимание и однажды показала совок с таким золотом старому Таштыпаеву.

- Что вы об этом думаете, дядя Вася?

- Ага! В парткоме уже говорили… - невразумительно ответил он.

- В парткоме? Что же говорили?

- Под голец забой идет, - ответил он и тяжело зашагал прочь.

Тоня с недоумением посмотрела ему вслед.

А через несколько дней в шахту спустились директор Виктор Степанович, парторг прииска Трубников и Слобожанин. С ними был Каганов.

- Ну, как ты тут? - весело обратился Кирилл к Тоне и тут же попросил: - Слушай, сделай при нас пробу из последнего забоя, а?

Тоня исполнила просьбу. Они терпеливо ждали и, когда все было готово, наклонились над совком, рассматривая шлих.

- Так, так… - сказал парторг задумчиво.

Он повернулся и пошел с директором в забои, а Тоня, осененная внезапной догадкой, догнала отставшего от других Слобожанина.

- Я ошибаюсь или нет, Кирилл? - сказала она. - Такое золото… может быть, оно показывает, что забой приближается к коренным горным породам?

- Все возможно, - живо согласился Слобожанин.

Судя по выражению его глаз, он сегодня был ближе чем когда-нибудь, к решению какой-то великолепной задачи, и Тоня заметила это.

- Видишь ли, старики - мой отец, дядя Егор и другие - часто говорят про Лиственничку, старую шахту. Они думают, что там наверняка есть золото.

- А ты сама как думаешь? - так же весело спросил Кирилл.

- Я ведь человек малоопытный… Но золотинки эти такое мнение подтверждают.

- Что же ты хочешь предложить?

Тоня не могла понять, шутит он или говорит серьезно.

- Что можно предложить? Обследовать Лиственничку.

- Вот скоро общее собрание будет, ты и выступи.

- И выступлю! - упрямо ответила Тоня.

- Очень хорошо.

Он вытащил из кармана черную книжечку и что - то быстро записал.

- Продумай выступление, не растеряйся. Зайди поговорить, если надо. Есть?

- Есть - ответила Тоня.

Но как только Слобожанин отошел, испугалась. Что она будет говорить? «Мой папа так считает…» Ее засмеют… Ведь она недавно спрашивала Михаила Максимовича о Лиственничке, а он сказал: «Такие вопросы сразу, Тонечка, не решаются. Все это нужно проверить, обдумать…» А может быть, теперь-то она сможет наконец помочь отцу, как давно ему обещала?

Она вспомнила заброшенную шахту, которую видела недавно, когда искали Степу и Митхата.

«Надо посоветоваться с Павликом», - решила Тоня.

Попрежнему замкнутый, когда разговор касался его самого, Павел относился с интересом и сочувствием к Тониной работе. Правда, Тоня часто уверяла себя, что он это делает просто из вежливости. «Видит, что я о его учебе хлопочу, ну и старается чем может отплатить, а на самом деле ему вовсе и неинтересно. Не буду ничего рассказывать». Но обычно она не выдерживала и на вопрос Павла: «Как твои дела?» - отвечала подробным рассказом обо всех новостях шахты.

На этот раз увидавшись с ним, она сразу выпалила:

- Разговор у меня очень интересный со Слобожаниным был.

- Да? - равнодушным тоном спросил Павел.

Тоня обиделась:

- Вижу, тебе неохота слушать, а я все-таки скажу. Мне совет нужен.

- Вот что! - оживился Павел, узнав, в чем дело. - Ты непременно выступай.

- А может быть, эти стариковские разговоры всем надоели и Слобожанин просит меня выступить, чтобы раз навсегда покончить с ними? После моих слов сделают разъяснение, что никаких работ в Лиственничке предпринимать не стоит, вот и все.

Павел с сомнением покрутил головой:

- Не думаю… Впрочем, если польза дела именно этого требует, все равно нужно выступить.

Они взялись за уроки, а когда кончили занятия, наступило молчание, как бывало нередко.

Беседа не вязалась, лицо у Павла было бледное, усталое.

«Ему не о чем говорить со мною», - думала в такие минуты Тоня и чувствовала облегчение, если приходила тетя Даша или кто-нибудь из ребят.

И сегодня она обрадовалась появлению десятиклассника Макара и Саньки Маврина.

- Александром Ивановичем ты доволен, преподаватель? - спросила Тоня Макара.

- Особого усердия не видно.

- Что говорить! - поддержал Павел. - Соображение богатое, на лету все хватает, только закрепить надо, а почитывать ленится. Через день-два спросишь - все забыл.

- Что ж так, Саня? - Тоня улыбнулась с невольным сочувствием - уж очень обескураженную гримасу делал при подобных разговорах Санька. - Зато производственные дела у него лихо идут, - заступилась она за Маврина.

- Это я знаю. С красной доски не сходит.

- Теперь иначе работать нельзя, - серьезно сказал Санька. - Знаете, какие дела у нас завариваются?

- Да-да! Как же! - заговорили все.

Подразумевалось огромное расширение работ, ожидавшееся на Таежном. Директор Виктор Степанович действовал как будто исподволь, но не терял времени. В малоизученных до сих пор горных районах работала разведка, шел тщательный опрос старожилов. Официально еще ничего не было известно, но из управления просачивались слухи, и люди уже с уверенностью говорили, что, по решению треста, создаются новые прииски, которые войдут в состав Таежного приискового управления.

- Сказывают, с Нового года еще пять шахт будут бить, - задумчиво говорил Маврин. - А уж механизация полным ходом пойдет. По рекам драги пустят, передвижные золотомойки будут работать… На Утесном новое месторождение нашли. Там россыпи крепкие - перфораторное бурениевведут. Я хочу туда податься - с перфоратором охота поработать…

- А пока еще не ушел на Утесный, временно в третью шахту переводишься, будешь тамошних забойщиков учить? - весело спросил Павел.

- Ой, правда? - заинтересовалась Тоня.

- Да, придется показать им классную работку, - небрежно ответил Маврин.

Ребята взялись за математику, а Тоня ушла, раздумывая по дороге обо всем, что услышала, и, по обыкновению, ругая себя. Почему она не уходит сразу, как только между нею и Павлом устанавливается это нелепое молчание? Чего ждет? Вот ведь пришли ребята - он сразу повеселел…

Рабочие третьей шахты с нетерпением ждали прихода Маврина. Для него были заранее приготовлены два забоя и инструменты.

Санька спустился в шахту за полчаса до смены, внимательно осмотрел забои, расспросил уходящих, как им работалось. Откатчиков и крепильщиков он сразу же отправил за крепежным лесом, а сам начал кайлить. Его подручные, вернувшись, взялись за откатку.

Вначале Маврин вел глубокую подкалку породы по почве забоя. Верхние слои песка легко обрушивались под давлением собственного веса.

- Великое дело! - приговаривал он. - По методу алданского забойщика Симона Васильева. Три золотых правила: подкалка, работа снизу вверх, непрерывная уборка породы. Инструмент тоже надо понимать. Легкая кайла хороша для отбойки верхов, тяжелая - для середины забоя.

Кайла двигалась в Санькиных руках так красиво и ритмично, что видевшие его работу были заворожены ловкими, уверенными движениями молодого забойщика.

- А что тут нового, позволь узнать? - внезапно прозвучал сиплый бас Таштыпаева. - И мы так-то умеем…

Старый забойщик явно любовался Мавриным и задал вопрос, чтобы стряхнуть с себя это настроение. Не к лицу ему, опытному ударнику, было присматриваться к работе мальчишки.

- У нас того результата нет! - послышались молодые голоса.

- Того нет, а все-таки показатели хорошие!

- Вы всё на силушку свою надеетесь, - отвечал Маврин, не переставая работать, - а тут главное - техника.

- Техника!

- Техника у нас проста: кайла да лопата! Чай, с песком дело имеем.

- Это тебе не рудник с пневматикой! Не твердая порода!

- Техника, приятели, - это не один инструмент, - горячо сказал Санька. - Ты умей заставить инструмент работать на полную мощность, все приемы обдумай, организуй процесс - это тоже техника.

«Прав он, прав! - с волнением думала Тоня. - Он именно каждое движение продумал и рассчитал. Это не просто уменье работать - это мастерство».

К обеду Санька обычно почти заканчивал дневную норму. Брал он действительно не силой. В шахте были забойщики физически крепче и сильнее его. У Маврина решающим были сметка, сноровка, точный расчет.

Он кайлил породу не сверху, а снизу. Этот способ особенно оправдывал себя в третьей шахте, где грунт был валунистый. Лишенные опоры, тяжелые камни с шумом обрушивались, увлекая за собой груды песка. Валуны извлекались из откайленной уже породы совсем легко. Чтобы не терять времени и труда на подъем камней из шахты, ими закладывались ненужные выработки.

Дойдя до верха забоя, Маврин тщательно подбирал кайлой кровлю рассечки и переходил в соседний забой, предоставляя откатчикам убирать породу. Учетчица подняла брови, когда записала, что дневная норма выполнена Санькой втрое.

По примеру Маврина начали работать и другие забойщики. Дольше всех упорствовал Таштыпаев.

- Ничего мудреного в этих приемах нет, - говорил он, - скоро выдохнется.

Но успехи Саньки так растревожили молодежь, что старику не стало покоя. Особенно волновался Андрей, в котором вспыхнула прежняя симпатия к Маврину.

- Что же это, дядя Вася? - спрашивал он. - Неужели ты со своей силой хуже Саньки? Ведь он котенок перед тобой!..

Котенок этот, однако, по десятку огнив навешивает, а наш кот Вася больше семи никак, - тихо, но так, чтобы старик слышал, говорил Кенка Савельев.

Таштыпаев помалкивал, ворчал в усы, но наконец не выдержал и сказал мастеру:

- Готовьте забои. Встану на вахту.

Болельщиков у Таштыпаева было куда больше, чем у Маврина. К молчанию и воркотне старика привыкли, он был свой. К тому же всех покоряла его необыкновенная сила. А Санька держался задиристо, пришел из другой шахты и на вид был жидковат.

Однако, хоть старик работал сжав зубы и казалось, что все было у него проверено и продумано не хуже, чем у Маврина, Санька играючи уходил далеко вперед. Таштыпаев темнел в лице и становился еще молчаливее.

Как-то после обеда Маврин навалил такую гору породы, что откатчики совсем выдохлись. Им никак не удавалось ни во-время подчистить забой, ни подвинуть полки, на которые Санька бросал породу. Запасного рабочего в этот день не было.

- Запарились? - усмехнулся Маврин. - Я пошел в другой забой на подкалку, а вы управляйтесь тут скорее.

Прошло не меньше часа, пока откатчики убрали забой. И только собрались идти к Саньке, как глухой шум наполнил шахту.

- Обвал! - закричала Зина, сушившая вместе с Тоней золото от промытых проб. - Кеша-то где?

Откаточный штрек мгновенно наполнился людьми. Со всех сторон рабочие бежали к дальнему забою.

- Маврина завалило!

- Засыпался Санька!

- Эй, лопаты! - кричал на бегу Таштыпаев.

Участковый геолог первым был на месте аварии.

- Товарищи, не подходите близко! Всем ждать!

Он шагнул в забой. Забой был широкий и длинный. Порода завалила самый конец его.

- Здесь огнива целы. Можно начинать, ребята!

Схватив лопату, Тоня не помнила больше ничего. Она наклонялась и выпрямлялась, не замечая, не чувствуя своих движений.

«Скорее, скорее, скорее!» - кричала в ней каждая жилка.

Люди тяжело дышали, работали молча. Только геолог бормотал:

- Нарушил постановление, ясно! Не разрешается от крепи отходить больше чем на полметра. Сколько раз об этом говорили!

Таштыпаев работал яростно, молниеносно откидывая тяжелые комья породы.

- Пусть другие убирают! - бросил он Андрею, наполнявшему тачку. - Вы с Иннокентием сюда становитесь.

Андрей, бледный до того, что все его веснушки стали темно-коричневыми, схватил лопату.

Тоня внезапно почувствовала, что лопата валится у нее из рук. Разогнуться было невозможно.

- Возьми эту - она полегче, - услышала она голос Зины, неизвестно как почуявшей ее усталость.

Тоня, не глядя, схватила другую лопату и опять начала равномерно бросать породу.

Работали в напряженной тишине, и вдруг та же Зина крикнула:

- Нога! Вот он!

Из-под темной влажной породы торчала нога в тяжелом сапоге.

- Стой, стой, ребята!

- Помалу! Бери! Да легче, чорт!

- Жив, товарищи! Сердце бьется! - объявила прибежавшая из медицинского пункта фельдшерица.

Маврина отнесли на пункт, уложили. Фельдшерица, торопясь, роняя вату, сделала ему укол. Он широко открыл мутные глаза и снова опустил веки.

- Ну, ну, приободрись, Александр Иванович! Оглянись кругом! - кричали ему.

Фельдшерица почему-то шопотом уговаривала людей выйти из камеры, но ее никто не слушал.

Густые Санькины ресницы снова шевельнулись. На этот раз в глазах его было удивление.

- Что, - спросил он чуть слышно, - захворал я?

- Завалило тебя, дурья башка! - проворчал Таштыпаев.

- Санька! Оживел, брат! - сунулся к товарищу Андрей.

Но тут молоденькая фельдшерица вдруг обрела голос и без церемонии вытолкала всех из камеры. Через несколько минут Саньку, которого поддерживали двое рабочих, подняли наверх.

Маврина удачно загородили три упавших наискось огнива. Он был сильно помят и оглушен да при падении ушиб ногу.

Несколько дней ему пришлось пролежать в больнице, где доктор Дубинский непрерывно журил его за неосторожность.

А между тем Санька не был виноват. Геолог выяснил, что в породе забоя, показывавшей достаточный класс крепости, неожиданно оказался пропласток слабого грунта. Такую случайность геологоразведка не могла предусмотреть. Из-за этого и произошел обвал.

Когда Маврин вернулся в шахту, старый Таштыпаев, усвоивший понемногу все Санькины методы, обогнал его, дав за смену триста двадцать процентов нормы. Старик взял на себя три забоя. Уборка и крепление не задерживали его ни на минуту. Когда он возвращался из третьего забоя в первый, там была уже убрана вся порода и установлено крепление. Таштыпаев только кайлил.

- Видал? - спрашивали Маврина таштыпаевские сторонники.

- Что ж, дядя Вася неплохо перенимает опыт! - дерзко, но без досады отвечал Санька и, щурясь, добавлял: - Так откатчики, говорите, не подводят? То-то! А скоро и совсем от них зависеть не будем. Пора, ребята, от тачки отказываться.

Слова Маврина ни для кого не были загадкой: все ждали установки новых механизмов.

Спустившись однажды утром в шахту, Тоня была поражена необычным шумом и оживлением. В забоях устанавливали какие-то невиданные машины, похожие на диковинных насекомых.

- Передвижные транспортеры ставят! - сообщила Тоне, почему-то понизив голос, Зина.

- Ты гляди, из всех боковых рассечек порода будет подаваться на главный транспортер. Правду Санька сказал: прощай тачка! - крикнул Андрей.

Новые машины с двумя большими колесами и бесконечной стальной лентой на роликах ставились почти во всех шахтах.

Освободившихся откатчиков переводили на другие работы. Андрею, как бывшему трактористу, удалось устроиться при передвижном транспортере, который он с любовью называл «моя стрекоза».

В забоях появились и механические погрузчики. Они забирали обрушенную породу металлическими скребками и подавали ее на забойный транспортер. Тот нес пески к широкой ленте главного транспортера, ползущей по откаточному штреку.

- Полностью механизирована шахта! - с гордостью говорил Маврин. - Вот теперь интересно показать работку!

Он быстро приспособился к новым условиям и вскоре начал заваливать породой транспортер и весь забой.

- Что же это такое? - спрашивала Михаила Максимовича Тоня. - Он такую машину обгоняет?

Михаил Максимович задумчиво улыбался:

- А это ведь прекрасно, Тоня! Механизм работает как механизм, а человек - со всей страстью, на какую он способен. У нас не машина ведет за собою людей, а люди диктуют машине. Наши инженеры уже думают, как увеличить скорость автопогрузчика:.

Маврин вскоре ушел из третьей шахты в свою, где работал под началом Николая Сергеевича, а его место занял скромный паренек из таштыпаевских учеников, который недавно стал перегонять Саньку.

Соревнование продолжалось.

Глава десятая

Учительница истории Лидия Ивановна заболела, и математику Федору Семеновичу пришлось заниматься одновременно с двумя классами. Ученикам десятого он дал письменную работу и, пообещав скоро заглянуть к ним, ушел в восьмой.

Татьяна Борисовна с утра захлопоталась. Она дежурила в школе, а был один из тех дней, когда все плохо ладится и множество больших и малых затруднений возникает на каждом шагу.

Надежда Георгиевна, как общественный инспектор, объезжала школы района, Петр Петрович с шестым классом ушел в тайгу наблюдать, как природа приготовилась к зиме. А в школе то и дело происходили какие-нибудь неприятности. Сначала подрались двое второклассников. Новикова с замиранием сердца спешила к месту происшествия, ожидая увидеть Митхата или зачинщиком драки, или побежденным. Но он был ни при чем, скромно стоял в стороне и только смотрел, как его товари - щи тузят друг друга. Не успела Татьяна Борисовна, водворив порядок, вернуться в учительскую, как произошел скандал у первоклашек. Маленькая девочка с веселыми веснушками неизвестно зачем принесла в школу ножницы. Открывая и закрывая их, она внезапно вдохновилась и отрезала косичку у своей соседки. Сама испугавшись того, что сделала, преступница подняла рев, к которому немедленно присоединилась и пострадавшая. Затем в школьный огород пробралась чья-то свинья и объела еще не снятую капусту. Седьмой класс выбежал прогонять ее и так увлекся, что в полном составе опоздал на урок.

Расстроенная всеми этими происшествиями, Новикова схватилась за голову, когда ей сказали, что Лидия Ивановна не придет. Уговорив Федора Семеновича заниматься с двумя классами, она вздохнула свободнее и села дочитывать статью, нужную ей для занятий с литературным кружком.

Но, к великой ее досаде, через несколько минут в учительскую снова вошел Федор Семенович и остановился перед ней с видом оскорбленным и негодующим.

- Весьма неприятное событие, - сказал он: - я вынужден был уйти из десятого класса и не пойду туда, пока передо мною не извинятся.

- Что же они сделали?

- В мое отсутствие, пока я диктовал задание восьмому классу, они не работали, шумели, как маленькие, и писали на доске совершенно неприличные стихи, - пояснил Федор Семенович.

Новикова пошла в десятый класс.

Ребята действительно шумели, большинство толпилось посередине класса, а у доски стояла Лена Баранова. Увидев Татьяну Борисовну, она схватила тряпку, чтобы стереть написанное.

- Баранова, положите тряпку, - строго сказала Новикова. - Сядьте на места, товарищи.

Лена продолжала неподвижно стоять с тряпкой в руках. Ребята шумно рассаживались по местам.

Татьяна Борисовна прочла стихи:

Звонок звенит, и Федя мчится Прямо к нам, в десятый класс,

Там на кафедру садится,

Двойки ставит целый час.

«Дурацкие стишки! - подумала она сердито. - И допотопные какие-то. Взрослые парни и девушки, а какими глупостями занимаются!»

- Очень хорошо, Лена! - горячо заговорила Новикова. - Неужели вы не нашли другого применения своим способностям, как писать такие стихи? И вы считаете их остроумными? Это просто пошло, если хотите знать. Всеми уважаемого человека, талантливого преподавателя вы высмеиваете за то, что он требователен и строг?

- Татьяна Борисовна, я не… - начала Лена.

- Полно оправдываться! Садитесь на место.

Лена села с недоумевающим видом. Она все время пыталась заговорить, но учительница не хотела слушать.

- Вы сейчас же извинитесь перед Федором Семеновичем, а о поведении вашем мы поговорим особо. Это шалость, непростительная даже ученикам младших классов…

Она остановилась. Класс шумел, и шум этот что-то напомнил ей. Ну конечно, когда произошла история с Моховым, ребята шумели так же негромко, но возмущенно.

- Славка! - раздался угрожающий шопот с последней парты.

- Славка! - крикнули хором девочки.

- Славка-а! - протянул Митя Бытотов.

- В чем дело, Слава? Это к вам относится?

Слава Черных угрюмо поднялся со своего места.

- Ну, что вы хотите сказать?

Слава молчал.

- Он-то сказать не хочет, да мы его заставим! - задорно крикнул Володя Арыштаев. - Говори, Славка!

Встревоженная Татьяна Борисовна подошла к Черных:

- Чего товарищи хотят от вас?

Черных оглянулся. Весь класс с недобрым ожиданием смотрел на него.

- Что я… Чтобы я сказал… Это я написал.

Ребята облегченно вздохнули.

- Вот как? - изумилась Новикова. - Что же вы слушаете, как я пробираю Баранову, и молчите? А если бы из-за вас пострадал невиновный?

- Мы бы не допустили, Татьяна Борисовна! - успокоительно заметил Бытотов.

- Хорошо, что это произошло при всех в классе. Могло быть и не так. Лене зря попало.

- Это ничего, Татьяна Борисовна, - ответила Лена, и ее простенькое круглое лицо приняло всегдашнее довольное выражение. - Я ведь знала, что Славке придется сказать.

«Совершенно бесхитростная и очень скромная девушка, - подумала Новикова. - Конечно, она не могла позволить себе эту нелепую выходку».

Оказалось, что Слава услышал стишки от своего дяди, который на днях рассказывал ему о нравах старой гимназии. Почему-то стихи вспомнились ему сегодня, и он написал их на доске. Ребята кричали: «Сотри! Перестань ерундить! Сейчас Федор Семенович придет!», но Черных уселся за парту, вытянув ноги и улыбаясь, словно волнение товарищей очень его забавляло. Конечно, он хотел уничтожить стихи при первом же намеке на опасность и не успел: пришел Федор Семенович.

Новикова велела стереть с доски написанное и послала Черных извиниться перед математиком. Остальные ребята взялись за решение задачи.

Этот случай очень смутил молодую учительницу. Хорошо, что никто из ребят не пытался выгородить Славу, хотя он пользовался в классе большим авторитетом, как развитой парень и лучший математик. И сегодня все заступились за скромную Лену. В них есть чувство справедливости, это очень хорошо…

Но классная руководительница была явно не на высоте, вот что плохо.

Она с нетерпением ждала приезда Сабуровой и, как только Надежда Георгиевна вернулась, отправилась к ней.

Тусклый осенний вечер с мелким дождем прохватил ее холодом, пока она дошла до квартиры директора школы. Зато у Надежды Георгиевны было тепло. Печка уже догорала, и Новикова, подтащив к ней коврик, уселась на пол у открытой дверцы. Дышащие золотым жаром угли тускнели, но под ними еще пошевеливались синие огоньки.

Сабурова, неслышно двигаясь по комнате, разбирала свой чемоданчик и рассказывала о школах. Петр Петрович, ездивший ее встречать, сидел в темном углу и, казалось, дремал.

- Довольны вы поездкой, Надежда Георгиевна? - спросила Новикова.

- В общем довольна, - ответила Сабурова, начиная говорить медленно. Эта особенность появлялась в ее речи, когда разговор шел о чем-то волнующем старую учительницу. - Много опытных, умелых педагогов, есть очень хорошая молодежь… Но кое-что меня и огорчило. Боюсь, что для некоторых преподавателей ученики порою являются только объектом для отметок, а не людьми с присущими им чертами характера, образом жизни… Случается, что хороший ученик начинает отставать, и педагог отзывается на это лишь снижением отметки. Не знает - двойка! А чем двойка вызвана, неизвестно. Я стою за то, чтобы учитель разбирался в каждом отдельном случае. Тут и на дом к школьнику надо сходить и с родителями побеседовать, добиться истинной причины отставания.

- Вы сами уроков не давали?

- Нет. - Сабурова задумалась. - Однажды, несколько лет назад совершила я ошибку. Дала урок в школе, которую обследовала… Хотела показать молоденькой учительнице, как надо преподавать, и испортила ей все дело. Ребята стали сравнивать, и сравнение получилось не в ее пользу. Я тогда горько каялась. Заслуги никакой не было в том, что я, работающая всю жизнь, провела урок лучше начинающей, а доверие к ней подорвала и, может быть, дальнейший рост надолго затормозила.

Надежда Георгиевна села и, внимательно взглянув на Новикову, спросила:

- Ну, а у тебя тут как? Все благополучно?

- Да не совсем…

Оглядываясь на Петра Петровича и стараясь говорить тише, Татьяна Борисовна рассказала историю с Черных.

- Что Славу заставили признаться товарищи, а не ты, по-моему неплохо, - сказала спокойно Сабурова. - Пусть знает, что живет в таком коллективе, который ему нечестных поступков не простит. Лена девочка добродушная, веселая, никакого горького осадка у нее не останется, тем более что дело было тут же исправлено. А вот ты-то почему спешишь в подобных случаях?

- Не знаю… Я, как говорят, «запарилась» в этот день. Раздражена была.

- Настроение? - делая упор на этом слове, сказала Сабурова. - Пора нам договориться, Таня, что настроения твои к работе никакого отношения иметь не должны.

- Но как же быть, Надежда Георгиевна? Я ведь стараюсь. Но разве учитель - не человек? Не может ему быть грустно или весело?

- Может, безусловно. Но и в грусти и в веселье он должен оставаться учителем.

- Что же он, актер, что ли?

- Нет, конечно, но как актер не смеет вносить свои личные настроения в исполняемую роль, так и учитель не должен примешивать их к делу. Имей в виду, что если учитель всегда ровен и спокоен, это создает спокойную обстановку в классе, под влиянием примера и ученики подтягиваются. Мне вот в первые годы революции пришлось работать с беспризорниками. Отчаянный был народ. И знаешь, чем я их победила? Только спокойствием. Они вели себя так, что ты, наверно, стала бы плакать, бросать в них тяжелыми предметами, вообще потеряла бы контроль над собой. Я помню, какой похвалой прозвучали для меня слова одного парнишки: «А вы, видать, не нервная!»

- Татьяна Борисовна сама все это прекрасно понимает, - неожиданно подал голос Петр Петрович. - Ведь не маленькая!

- А что еще нужно, чтобы стать хорошим учителем? - спросила Новикова, делая вид, что не слышит замечания.

- Знания, конечно, нужны, любовь к делу и отсутствие каши в голове, - улыбаясь, ответила Сабурова.

- Как это - каши?

- Целеустремленность нужна. Если учитель твердо знает, к чему готовит ребят и как их должен готовить, он иначе ведет работу, чем тот, для которого это только слова.

- Значит, думать, учиться самой надо, - полушутя, полусерьезно сказал Петр Петрович, - а вы вот к докладику по методике второй месяц не можете подготовиться… Занятия политкружка прошлый раз пропустили…

- Да что это, право! - рассердилась Новикова. - Вы всё назло мне говорите, Петр Петрович! Доклад завтра будет готов, а кружок я пропустила потому, что классное собрание было на этот день назначено. Не примеряла же я в это время новое платье перед зеркалом!

- А вдруг бы «настроение» припало именно этим заняться? - подчеркнуто, как Сабурова, спросил завуч.

- Ну нет! это слишком! Если вы обо мне такого мнения, я не понимаю, как вы терпите меня в коллективе! Не хочу я больше слушать вашу воркотню и ухожу домой!

- Полно, не сердись, Таня. Разве не видишь, что Петр Петрович шутит?

- Знаю, что шутит, но эти шутки мне не нравятся, - уже мягче ответила Новикова. - И потом, я на самом деле спешу: обещала Тоне проверить последние работы Заварухина.

Простившись с Сабуровой и надменно кивнув Петру Петровичу, она ушла.

Завуч поднялся с кресла:

- Вот не думал, что она действительно уйдет! Пойти, может, за ней, пусть не сердится?

- Не ходите, Петр Петрович. Она долго сердиться не будет: понимает ведь, что вы относитесь к ней хорошо. А над тем, что ей сказали, непременно наедине с собой подумает. Эго хорошее свойство у нее есть.

- Пожалуй, - ответил завуч, снова усаживаясь. - Невыдержанная все-таки девушка.

- Будут, будут у нее еще и ошибки и срывы, а все-таки она на верном пути, к работе относится серьезно.

- Хорошо, коли так. Она того… человек неплохой… А вы что-то неважно выглядите. Устали, что ли?

- Плохо себя чувствую, - почему-то шопотом сказала Сабурова. Она привыкла стесняться своих недомоганий и, заболев, всегда чувствовала себя виноватой. - Надо будет Дубинскому показаться.

Петр Петрович помолчал, пожевал губами.

- У меня ведь новость неприятная есть. Сижу и не знаю, как начать.

- Что такое?

- Да видите ли, та методистка, что к нам приезжала, докладную записку подала по вопросу об оценках в нашей школе. Помните на экзамене случай с сочинением Пасынкова?

- Знаю я об этом, - устало ответила Надежда Георгиевна. - Пустяки! Правильность своего метода я всегда сумею доказать. А вы что, придаете этому большое значение?

- Придаю, - сердито ответил Петр Петрович, выбивая пепел из трубки прямо на ковер. - Мне, знаете, не раз в жизни приходилось видеть, как легко глупцам разрушить хорошо налаженное дело.

- Глупцы, как вы говорите, а вернее - те, что умеют ко всему подходить только формально и трусят всякой самостоятельной мысли, живут среди настоящих советских людей, которые не дадут им взять верх. Мы не беззащитны.

- Ну, будем надеяться, - пробормотал Петр Петрович.

Глава одиннадцатая

Общее собрание было назначено на шесть часов вечера в воскресенье.

И потому, что разговоры о собрании велись давно, а оно все откладывалось, и потому, что собирались не в урочное время, все понимали, что разговор будет серьезный.

- Новые обязательства люди хотят взять, а прииск золотом беднеет, - сказал старый Таштыпаев, читая объявление оносительно собрания, - об этом речь и будет.

- Надо думать, дядя Вася, ты с готовым предложением придешь? Расскажешь руководству, за что браться? - невинно спросил Кенка Савельев.

Таштыпаев чуть скосил глаза на парня:

- Ладно, ты! Сами бы маленько мозгами раскинули!

…В день собрания Тоня была у Павла. Она вернула ему работы, проверенные Новиковой. Хотя Заварухин не был школьником и ему не полагалось ставить отметок, Татьяна Борисовна не удержалась и вывела в конце каждого сочинения по жирной пятерке.

Павел задумчиво расхаживал по комнате. Сегодня он был особенно молчалив.

- Ты чем-то озабочен, Паша? - спросила Тоня.

- Как тебе сказать… - начал он и вдруг круто остановился перед Тоней. - Ты ничего не знаешь, а я ведь давно уже большую работу веду…

- Работу? Какую же?

- Не скажу. - Он подзадоривающе улыбнулся: - Охота сказать, да боюсь. Вдруг не выйдет ничего! Ну, да сегодня все узнаешь.

- Сегодня? Но я ведь скоро на собрание ухожу.

- Узнаешь, - повторил Павел. - Я тебе говорю - узнаешь. А пока не спрашивай.

И Тоня не стала спрашивать, хотя была сильно заинтересована. Она слушала, как Павел рассказывал о публицистике Горького, и потом, простившись с ним, ушла. А у него при прощанье было лукавое и взволнованное лицо.

«Что бы это значило?» - раздумывала дорогой Тоня.

Времени до начала собрания оставалось много, и она пошла к поселку через горы. День был чистый и теплый. Природа, уже готовая уснуть, еще ясно улыбалась людям.

Крупно шагая по сухим комкам травы, Тоня поднялась довольно высоко и глянула вниз. Прямо перед ней лежал вспаханный участок правильной овальной формы. Отсюда, сверху, он казался озером, полным мрачной воды, похожей на кусок гладкого темного стекла. Участок окружали тонкие деревца с тянущимися прямо вверх голыми ветвями, и было странно, что они не отражаются в пашне.

Скупые, благородные краски осенней земли! Такой же вспаханный участок рядом был покрыт редкой зеленцой, дальше рыжие склоны обрыва уходили в темнокоричневую впадину, а с другой стороны низвергались почти лиловые тяжелые складки горы, подернутые сединою мхов. Низко у горизонта висело большое облако, точно грузная розовая рыба в серебряном море.

В светлом пылании заката грубее и выпуклее обозначился неуклюжий могильный камень. Тоня знала, что здесь погребен вождь племени, жившего в крае много веков назад. Археологи долго бились над расшифровкой надписи, полустертой временем. Знаменитый исследователь Сибири Николай Михайлович Ядринцев первым нашел ключ к разгадке. Надпись гласила:

«Я разлучен с родом орла, живущим на земле. С храбрым народом моим и десятью тысячами моих коней пребывать не могу. Имя мое…»

Тоня забыла имя погребенного героя. В следующих строках он приказывал своему народу хранить память о нем.

Нет, память не сохранилась. Зачем людям, не мечом, а трудом завоевавшим эти горы, помнить древнего правителя? Конечно, он владел огромными стадами, косяками легконогих коней, оружие его было украшено рубинами и пил он из золотой чаши. Толпы голодных рабов днем и ночью умножали его богатство. О чем же помнить? Кому он сделал добро? Пусть ученые не забывают это имя, для них оно звучит, как дальний ветер прошедшего, а люди, что живут и трудятся здесь, иные имена завещают своим внукам.

Стоя у старого камня, Тоня попробовала представить себе, как будет говорить на собрании. Она откашлялась и сказала: «Товарищи, я хочу напомнить…» - и тут же засмеялась. Неудачная репетиция! Здесь, в горах, голос ее кажется слабым, и засыпающая природа не внемлет ему.

Взглянув еще раз на быстро тускнеющее небо, Тоня заторопилась. Она прошла рощицу сизо - голубых сосенок, полюбовалась их кротким видом и подвернутыми под ветви тесно сомкнутыми шишечками.

- Зимы ждете? - сказал она сосенкам. - Ну, спокойных вам снов. Весной увидимся.

Чувствуя, что исполнила какой-то долг, попрощавшись с тайгой и горами, она заспешила вниз.

Весь просторный клуб был полон народа. Многие еще курили и разговаривали перед входом в здание и в коридорах, но, войдя в зал, Тоня с трудом отыскала себе место.

Усевшись наконец, она увидела рядом с собой улыбающуюся Стешу Сухих.

- Ой, Степанида! Как работа идет?..

- Ничего, все в порядке. Тебе-то в шахте не трудно?

В зал начали вносить длинные скамейки и расставлять их вдоль стен. Люди, переговариваясь, рассаживались.

Вдруг Тоня изумленно откинулась назад. Ей показалось, что в дверях стоит Павел. Но удостовериться, так ли это, она не могла - люди все время заслоняли его.

- Слушай, - дернула она за рукав Стешу, - посмотри хорошенько, кто это там?.. Вон, вон под портретом стоит… теперь садится на скамейку.

- Заварухин Пашка, - ответила Стеша. - С ним старик этот… как его… охотник.

Тоня уже сама ясно увидела Павла и старого Иона. Оба - принаряженные: Павел в белой вышитой рубашке, Ион чисто выбрит, и вместо всегдашней куртки неопределенного цвета на нем новый, порядком помятый костюм. Вытащил, наверно, из сундука для такого случая.

«Зачем они пришли? - недоумевала Тоня. - Просто послушать? Нет, тут что-то не то. Может быть, секрет, о котором Павел не хотел говорить?»

Она стала рассеянно отвечать Стеше и забыла о секрете Павла только когда президиум занял места и парторг Трубников, выбранный председателем, позвонил в колокольчик, призывая к тишине.

Первым взял слово директор Виктор Степанович.

Он начал с того, что похвалил людей. Работали хорошо. Годовой план почти закончен и к седьмому ноября, которое уже близко, конечно, будет полностью выполнен. К новогоднему празднику дадут продукцию за первый квартал следующего года.

- Как будто бы можно радоваться? Неплохо дело идет сейчас, неплохо пойдет и дальше. Так ведь? А я вот боюсь, что дальше оно может пойти совсем плохо, если мы не примем нужных мер.

Вот что очень тревожит: мало людей, а у людей мало знаний. Во время войны прииск недостаточно заботился о кадрах. Тогда в шахтах было много женщин и подростков. Теперь большинство мы освободили. Нам нужно срочно готовить забойщиков, крепильщиков, откатчиков. На прииске организованы кратковременные курсы. Но это не все. Нужно, чтобы и старые горняки учились новым методам, повышали свою квалификацию. Нужно готовить командиров производства: бригадиров, мастеров, техников. Здесь кратковременными курсами не обойдешься - надо наладить серьезную техническую учебу.

Дальше: во время войны вы дело вели хорошо, но в будущее почти не заглядывали. Разведочные и горноподготовительные работы шли слабо. За последние полтора года были подготовлены к пуску, и то очень приблизительно, только две шахты, которые теперь входят в строй. А вот вторая и четвертая стали давать совсем мало металла. От таких случаев прииск и в дальнейшем не застрахован. Мы должны смелее действовать, искать новые месторождения, готовить новые объекты, иначе легко может создаться угрожающее положение, как для всякого предприятия, которое живет сегодняшним днем и не смотрит вперед.

По залу прошел легкий шопот. Все знали, что директор приехал на Таежный только в марте и за это время им сделано немало. Однако в словах Виктора Степановича слышалось осуждение прежнему руководству. Конечно, много было неполадок на прииске, но считалось, что в военное время не до них. Главное - при всех трудностях прииск не снижал, а повышал добычу металла. За это-то не раз и награждали прежнего директора. Правда, потом он был снят со строгим выговором: не смог в послевоенное время перестроиться. Но успехи его еще у всех в памяти, а вот Виктор Степанович, хоть и горячо взялся за дело, уже заговорил об угрожающем положении.

Так думали многие, и в своей речи директор это учел. Он поднял руку и сказал весело:

- Вас, наверно, интересует, почему так получилось? Именно потому, товарищи, что не заглядывали вперед, не обеспечивали себе будущее. Сейчас приходится усиленно наверстывать упущенное.

Он рассказал, что поисково-разведочные работы идут во всем районе. Обследованы с тщательным предварительным опробованием русла всех ближайших рек и ключей. Разведка шла с плотов, канавами, шурфами и бурением. Заложены три новые шахты. Одна из них пойдет на сбойку с первой. С января начнется проходка еще трех новых шахт. Третья, четвертая, шестая и девятая шахты полностью механизированы. Срочно заканчивается постройка жилых домов для людей, которые понадобятся в будущем…

- Это все так! - раздались голоса.

- Что говорить, сделано много!

- За столовую тоже спасибо!

О столовой директор позаботился сразу же после приезда. Он сменил заведующего и кладовщика, сделал строжайшее внушение шеф-повару, и теперь в столовой стало чисто, а холостые рабочие, выходя оттуда, уже не говорили, как прежде: «Хорошо бы обратно пообедать!»

- Кое-чего, значит, добились, - продолжал директор. - Но это еще очень немного. Снизить выполнение плана мы права не имеем, все понимают. А нам ведь нужно провести полную перестройку работ. Мы не только развертываем производство - мы хотим, чтобы каждый участок был механизирован, чтобы производительность все время повышалась, продукция дешевле стала. Наш прииск должен быть передовым предприятием в полном смысле слова. Вот почему нужна ваша помощь, товарищи, ваша инициатива. Пусть каждый, у кого есть предложение, могущее улучшить работу или осветить новые перспективы, скажет об этом.

Один за другим выступали разведчики, забойщики, крепильщики, мастера, бригадиры. Говорили о недостаточном количестве спаренных и строенных забоев, о новых машинах и оборудовании, о транспортерах, о вскрыше торфов гидравлическим способом, о техминимуме и снова о многозабойном методе, о подкалке.

- В нашей шахте мы простились с лопатой. Теперь у нас работают передвижные транспортеры и автопогрузчики, - говорил молодой забойщик, которого когда-то товарищи укоряли за одновременное пристрастие к стихам и к крепким словам. - А теперь и с кайлой прощаемся. Основные добычные забои уже обрабатываем пневматикой… пневматическим молотком, - поправился он. - Оказалось, что порода в шахте достаточно крепкая. У нас в горном деле общая мечта: с кайлой покончить.

Но, как известно, для россыпей пневматический молоток не годится: слишком рыхлая порода. Так все считают… А мы думаем, что нужно пробовать, рисковать иногда. Ведь и в нашей шахте порода считалась не слишком твердой, ан Виктор Степанович, когда у нас первый раз побывал, задумался над этим… Начали проверять, сопоставлять и решили, что можно перевести шахту на пневматическую обработку. И что же? Пока не каемся. Спасибо директору и инженеру Каганову - куда легче стало работать. И производительность сильно повысилась. Смелее надо действовать, вот что я хочу сказать. В других шахтах еще и еще раз проверять крепость породы. Если хоть треть людей перейдет с кайлы на пневматический молоток, плану огромная будет подмога…

Тоня внимательно выслушала и Савельева, который сбивчиво, но вдохновенно рассказал о лавном способе добычи, и вдруг услышала свою фамилию и пояснение председателя: «Пробщица третьей шахты». Ей показалось, что вызывают не ее. Сейчас на сцену поднимется какая-то незнакомая девушка и заговорит уверенно и плавно.

С таким ощущением она нерешительно поднялась и, только когда Стеша толкнула ее в бок, заторопилась.

Большой зал со сцены показался ей темным, и она почувствовала себя маленькой, ничего не знающей, слабой. Она видела ряды голов, множество смотрящих на нее глаз, множество ртов, готовых засмеяться, если она будет молчать еще хоть секунду. И Тоня заговорила:

- Товарищи, я хотела сказать относительно старой шахты, что на гольце, насчет Лиственнички. Шахта давно заброшена, а между тем…

Она подумала, что в зале вовсе не так темно, как ей показалось сначала, что никто не смеется, и внезапно увидела своего отца.

Когда же он приехал? Ведь срок путевки еще не кончился! Не дотянул, значит, последние дни. Приехал, когда она была у Павла, и, узнав про собрание, пришел в клуб…

Николай Сергеевич сидел в первом ряду, возле дяди Егора. Глаза его были опущены, лицо сурово. Он не хотел глядеть на дочь. Наверно, если бы это было удобно, он заткнул бы уши, чтобы не слышать ее.

Тоня в смятении оторвала взгляд от отца и умоляюще посмотрела на Кирилла, сидевшего в президиуме. Слобожанин ничего не понял и подбадривающе кивнул ей.

Потеряв конец начатой фразы, она продолжала:

- Ее давно кинули, Лиственничку, а многие старые рабочие считают, что золото там должно быть. Конечно, времени прошло немало с тех пор, как шахту завалили… Можно подумать, что люди говорят по старой памяти, но мне кажется, что к ним нужно прислушаться. Риск и затраты небольшие, если послать на голец несколько человек, так чтобы не нарушать работу в бригадах, а выиграть сможем многое…

Она помолчала и неожиданно для себя прибавила:

- Я предлагаю создать добровольную комсомольско-молодежную бригаду. Подумайте, ребята, какая радость будет оживить шахту, опять в строй вернуть!.. Если не зря поработаем…

Сознавая, что последние слова прозвучали, как на беседе в молодежном бараке, Тоня сделала несколько шагов, потом остановилась и прибавила:

- У нас в третьей шахте из нового забоя очень необкатанное золото пошло. А забой идет под голец. Это тоже указывает, что Лиственничку нужно проверить…

Ей казалось, что все смотрели на нее с насмешкой и жалостью, пока она проходила по залу и садилась на место. Но когда, осмелев, Тоня подняла голову, то оказалось, что никто не интересуется ею.

Председатель назвал фамилию Таганашева, и Тоня даже рот приоткрыла от удивления. На сцене появился Ион.

Старик совсем не казался испуганным или взволнованным. Он положил на край столика свою трубку. В зале нельзя было курить; Ион, повидимому, все время держал трубку в руках. Негромкий голос его звучал очень внятно.

- Я старый, очень старый человек, - сказал он как бы в раздумье, и в зале сочувственно засмеялись. - Люди думают, что старый человек всегда умный. Это не так, однако. Я кое- чего неправильно понимал, ошибался…

Слушатели, явно заинтересованные, ждали. Тоня забыла о своем неудачном выступлении, о неприязненном лице отца. Она с тревогой смотрела на Иона. Что он тут исповедуется? В чем кается?

- Я считал: золото - зло, - неторопливо продолжал охотник. - От прииска подальше надо быть, я считал. Золото - это горе, это кровь… Мое дело чистое, я думал: тайга, ружье, зверь. Я что знал про золото, не хотел людям говорить. Зачем больше зла на свете делать? Я счастливый был: три раза золото находил. Только закопал его, никому не рассказывал. Я в руки брать его боялся.

По залу пошел шум:

- Вот так старик! Видали таких чудаков?

- Дак ты дальше валяй! К чему ведешь-то? - подбадривали Иона.

А старик, помолчав, как опытный актер, невозмутимо продолжал:

- Хороший человек, молодой товарищ учил меня. Много говорил про золото. Я слушать не хотел, я домой хотел уходить. Он сказал: «Ион, уважаешь меня - слушай». Я его уважал, думал: пусть скажет, слушать буду, а в голову его слова не пущу. Не день, не два он мне свое толковал, да… Те слова в мою голову стучали, зашли туда. Он сказал, что золото не для одного человека, а для всех, теперь от него не беда людям, а радость. «Разве ты не понимаешь, - он сказал, - что новый клуб, и школа, и больница - все построено на наше золото? Мы добывали золото - помогали фашистов прогнать», - он сказал. Голова моя распухла, однако. Ночь я не спал, пришел к нему, спрашиваю: что делать теперь?

Ион драматически развел руками. Зал напряженно молчал.

- Он говорит: «Сказать надо все, что тебе известно». Кому скажу? Директору, главному инженеру? Не знаю их… Может, хорошие люди, может, плохие… Разве могу угадать, что с золотом сделают?

Слушатели смеялись.

- Он говорит: «Иди на общее собрание, скажи всем». Я пришел. Слушайте. - В полной тишине Ион заканчивал свою речь. - В старой шахте, что на гольце, золото есть. Пусть меня медведь задерет - есть золото. Зять мой Илья у Петрицкого, бывшего хозяина, работал, он все знал. Умер Илья давно и перед смертью сказал мне: хозяин неправильную бумагу писал, деньги платил инженерам. Они подписали, что нет в Лиственничке золота. Все обман был, однако. Потом хозяин обвал устроил, затопил шахту - больно она богатая была. Он думал: вернется из Японии - опять свое золото найдет… Тоня правильно сказала, только кто молодую девочку слушать будет? Может, во сне то золото старики видели… А меня можно слушать. Я знаю.

Иону горячо аплодировали. Слышались возгласы:

- Вот что открывается!

- Ай да старик!

- Уразумел, значит!

- Кто ж это его разагитировал?

- Так шуметь не надо, - спокойно сказал Ион. - Зачем руками хлопать? Это не представление. Работу нужно начинать на Лиственничке. Теперь… - Он замялся. - Пошел я то золото искать, что зарыл, хотел отдать государству… Давно это было… два места не нашел. Еще искать буду - найду, однако. А третье место нашел. Вот принес вам. Смотрите.

Ион вынул из-за пазухи тряпку и, развернув ее, показал собранию крупный самородок, похожий на лепешку.

- Все видали? - спросил он. - Отдаю начальнику.

Он с поклоном положил самородок на стол.

Директор встал и крепко пожал руку старику. Потом он усадил Иона рядом с собой. Ион, выглядевший усталым после долгой речи, сказал:

- Однако, я лучше выйду на волю. Курить у вас нельзя, а я, старый человек, привык.

- Курите, пожалуйста, товарищ Таганашев, - поспешно сказал директор.

И весь зал закричал:

- Кури! Кури!

- Пусть покурит!

Кирилл Слобожанин принес трубку, забытую Ионом на столике для выступающих, и чиркнув спичкой, дал Иону закурить.

Тоня посмотрела на Павла и увидела, что лицо его радостно и по-детски ясно. Он внимательно слушал соседа - пожилого рабочего, который, видимо, рассказывал ему, что происходит в президиуме.

У Тони внезапно сильно забилось сердце, точно она узнала давно потерянного друга.

«Он тот же! Он все тот же, Павлик! - твердила она себе. - И раньше бывало так сиял, когда удавалось нужное дело… А отец не выступает…» - перебивала эти радостные мысли тревожная мысль.

Слово опять взял директор прииска.

- Выступление товарища Таганашева было совершенно неожиданным для нас, - сказал он, - но это очень удачное выступление. Кроме того, что Ион Иванович принес нам богатый подарок и сообщил интересные сведения, его радостно было слушать, потому что мы еще раз увидели, как правда советского строя побеждает самые закоренелые предрассудки и ошибки. - Он внимательно оглядел собрание. - Товарищ Таганашев говорил очень искренне и подтвердил мнение, которое давно создалось у руководства прииском относительно шахты Лиственничка.

И тут Тоня услышала голос отца.

- Разве руководство этим вопросом занималось? - крикнул с места Николай Сергеевич.

Он никогда не позволял себе прерывать выступающих, тем более директора. На этот раз, видно, не мог удержаться.

- Занималось, товарищ Кулагин, - торжественно ответил директор. - Знаю все ваши тревоги по этому поводу. Знаю и то, что вы сердитесь на инженера Каганова. Михаил Максимович - человек осторожный, он не хотел вас раньше времени обнадеживать. Ведь чтобы начать работы, нужно было убедиться в рентабельности Лиственнички. И мы предприняли тщательную проверку. Вы знаете, что самые опытные горные разведчики всегда стараются найти знающих людей, старожилов. Нити протянулись к бывшему маркшейдеру Петрицкого. Он только вчера приехал по нашему вызову. Товарищ Червинский, прошу вас…

Директор отошел, и его место занял никому не знакомый человек. Он был очень стар, тщедушен и одет в какой-то длинный, узкий пиджак. Быстрые маленькие глаза его боязливо мигали.

- Мне действительно пришлось несколько лет работать у Петрицкого, - раздался в наступившей тишине его слабый, дребезжащий голос. - Шахта Лиственничка считалась очень богатой. Перед своим отъездом на Украину я видел последние пробы. Они были… гм… вполне удовлетворительны по содержанию золота в шлихе. Уже много лет спустя я узнал, что шахта признана нерентабельной и затоплена. Помню, я был весьма удивлен…

- Подумайте, люди! - прозвучал вдруг бас тетки Матрены Филимоновой, аккуратно ходившей на все собрания. - Сколь долго шахта завалена стоит, а там, может, голимо золото!

- А что же вы, гражданин, столько времени об этом молчали? - возмущенно крикнул Николай Сергеевич.

- Я? - замигал глазами бывший маркшейдер. - Я живу на Украине, товарищ, отстал от этих мест… понятия не имел, что тут делается. Вот случайно в Новоградск приехал, узнал, что меня разыскивают, а то бы…

Он не договорил и стал спускаться со сцены.

- «Понятия не имел»! - проворчала Филимониха. - А кабы имел понятие, дак что ему! Голова о нашем золоте не болит!

Маркшейдер съежился на стуле около сцены, но о нем сейчас же забыли. Люди начали выступать с предложениями по всем затронутым вопросам, и наконец взял слово парторг.

Когда его высокая фигура двинулась к рампе, люди притихли. Глубоко запавшие глаза парторга оглядели зал, и неожиданно этот молчаливый человек улыбнулся чуть лукаво и дружественно.

- Ну, Виктор Степанович говорил о том, что мы предполагаем делать на Таежном, а я скажу, какие перемены произойдут во всем нашем районе.

Он рассказал, что с будущего года в строй должны вступить новые прииски: Ближний, Отвесный, Золотой Бугорок, Комсомолец. Приисковое управление Таежного будет руководить огромными работами и планировать большую программу золотодобычи. Трест выделяет для новых участков много механизмов, технических материалов и специалистов. Намечено строительство больших электрических драг, установка передвижных золотомоек и драгляйнов. Вскрыша торфов будет производиться при помощи гидравлических установок, экскаваторов и тракторных скреперов. Вскрышные работы будут вестись круглый год, в зимнее время применят взрывы.

- Вот каковы наши перспективы, товарищи. Скажу вам больше. Геологоразведочные работы, которые мы широко развернули, и вновь открытые прииски отстоят от управления, как в старину говорили - от резиденции, на пятьсот-шестьсот километров. Все эти участки получат радиосвязь с приисковым управлением, телефон, и, кроме того… - парторг прищурился, ожидая впечатления от своих слов, - трест решил выделить управлению для связи с новыми предприятиями два небольших самолета.

Вспыхнули аплодисменты. Люди в зале зашумели, радостно и возбужденно переговариваясь.

- Отсюда следует, - продолжал парторг, - что большие суммы будут отпущены нам на строительство приисковых клубов, библиотек, красных уголков, всевозможных курсов для горняцкой молодежи, стадионов…

Когда стихли новые рукоплескания, он закончил:

- Таково наше будущее. И будущее очень близкое. А сейчас вернемся к сегодняшнему дню.

Предложения обсуждались и принимались одно за другим.

Решили закончить механизацию пятой и седьмой шахт еще в этом году, непрерывно вести во всех шахтах проверку породы на твердость и смелее заменять кайлу отбойным молотком. Для изучения работы лавным способом постановили командировать на прииск Тенистый двух человек, а всю не прошедшую техминимума молодежь обязать учиться.

Тоня ждала, что решат относительно Лиственнички, и сердце у нее совсем упало, когда директор сказал, что он всегда стоял и стоит за смелые начинания, но затевать работу в этом году считает нецелесообразным.

- Вы поймите, - говорил он, нахмурив брови и делая энергичные жесты: - обязательства, взятые на себя, мы выполнить должны. Все знают, что это вовсе не просто. Дать сейчас на голец машины нет никакой возможности. Абсолютно. Не дам ничего! - сердито сказал он. - Не имею права! И люди на счету. Если создавать бригаду, ей очень тяжело придется. Зачем же мучиться? Считаю так: теперь все силы - на выполнение плана, а с будущего года займемся Лиственничной.

- Мы лопатами согласны, без всяких машин! - крикнула Тоня.

- Сверх плана! Как подарок государству к Новому году! - поддержал ее кто-то, но в волнении она не узнала голоса.

Парторг стремительно поднялся с места:

- Я считаю, что Виктор Степанович неправ. Страна наша всегда поддерживает молодежь. Это почин хороший. Пусть и нелегко ребятам придется, зато покажут, на что способны. Как думаете, товарищи?

В зале одобрительно зашумели, и директор неожиданно подобрел, засмеялся и сказал, что не хочет мешать молодежи:

- Коли не боятся, пусть начинают. Пусть и запись сейчас произведут. Над списком я потом подумаю - кого можно послать на голец, а кого нельзя.

- Перспективы наши огромны, - снова возвысил голос Трубников, - но надо учесть, что мы работаем первый послевоенный год. Сейчас конец года, время трудное, и люди у нас пока самый дефицитный материал. Много народу мы на эту работу выделить не можем, не можем дать и техники. Работа па гольце планом не предусмотрена. Значит, бригада должна взять на себя очень тяжелый труд, чтобы добиться восстановления старой шахты и произвести в ней первые пробы. Выступления товарищей Таганашева и Червинского очень убедительны, но полной уверенности все же не дают. В случае удачи мы будем добиваться немедленной механизации Лиственнички. А сейчас наша надежда - на молодежь, на ее упорство, смелость и выносливость.

Слобожанин начал запись в бригаду.

- Меня! Меня запиши! - громко крикнула Тоня, боясь, что Кирилл не услышит.

Но он быстро записал ее фамилию и сказал:

- Есть, Кулагина.

- Мохова запишите!

- И Савельева! Савельев Иннокентий!

- Блохину Зинаиду! - пронзительно крикнула Зина из середины зала.

- Эх, мне, что ли, к вам податься? В бюро - то скучно сидеть… - прошептала Тоне Стеша и, поднявшись, приставила ко рту ладони: - Кирюша, меня! Сухих моя фамилия!

- Маврина, прошу вас, - солидно сказал Санька.

Николай Сергеевич вскочил, как ужаленный осой, грозно посмотрел на Саньку и снова сел:

- Ты что, очумел? На пневматику тебя хотели поставить! Мечтал ведь об этом!

- Знатный забойщик! - послышалось отовсюду.

- А я и там знатным буду! - нахально отозвался Маврин. - Чем скорее шахту пустим, тем скорее план на перевыполнение пойдет. А перфоратор?.. Да я на Лиственничке многоперфораторное бурение вводить буду. Нужны, выходит, и там крепкие работнички.

В бригаду записались еще два брата Сухановы, Костя и Димка, худощавые, аккуратно одетые пареньки. Они запомнились Тоне еще после первого знакомства в молодежном бараке. Ребята показали себя как добросовестные крепильщики.

- Пожалуй, пока достаточно? - спросил директор.

И все закричали:

- Довольно! Пусть поработают! Потом прибавить людей можно.

- Бригадиром предлагаю выбрать Кулагину. Девушка организованная и имеет опыт комсомольской работы, - сказал Слобожанин.

- Куда? Меня? Что ты! - громко запротестовала Тоня.

Но множество рук уже поднялось в воздух, и ей шумно захлопали. Не помня себя Тоня стала писать записку Кириллу. Руководить она не сможет, у нее нет опыта, она нипочем не справится.

- Отказ Кулагиной принимать, товарищи? - улыбаясь, спросил парторг. - Ссылается на недостаток опыта.

- Нет! Нет! - кричали с мест. - Должна справиться! Такого отца дочь!

- Я хочу отметить высокую сознательность нашей молодежи, - сказал Слобожанин. - Вы все знаете, что Александр Маврин ежемесячно дает высокие показатели, заработок его все время увеличивается. Савельев давно мечтает о лавном способе проходки шахт, и мы хотели послать его на прииск Тенистый овладевать этим методом. В связи с механизацией третьей шахты он должен был вскоре стать забойщиком. Андрей Мохов увлекается механизмами, и интересы его теперь вполне удовлетворены: он работает на автопогрузчиках и передвижных транспортерах. Блохина - квалифицированный пробщик. Сухановы - хорошие крепильщики. Однако вся эта молодежь не задумываясь оставляет свое налаженное дело и идет на голец, потому что хочет помочь прииску теперь, не дожидаясь, пока опробование Лиственнички войдет в план, будет обеспечено механизмами и большим количеством людей. - Он отыскал глазами Тоню: - Что касается пробщицы Кулагиной, то она в шахте недавно. Выбирая ее бригадиром, мы оказываем Кулагиной большое доверие. Но она - зачинатель этого дела. Пожелаем бригаде успеха!

Собрание кончилось, и народ хлынул к дверям. Тоня протискалась к Заварухину:

- Павлик! Павлик! Как у тебя замечательно со стариком получилось!.. А я-то что буду делать! Как страшно!

- Тоня, я так рад! Справишься, не сомневайся, - взволнованно ответил Павел.

И Тоня, несмотря на свое смятение, вдруг почувствовала себя с ним совершенно просто и легко. Постоянное чувство напряженности и неловкости куда-то ушло.

- Ты думаешь? А Санька? Отца он слушается, а меня не будет…

- Санька меня слушается, здесь я помогу, - так же радостно отвечал Павел.

- Почему он вызвался? Как ты думаешь?

- Он любит быть на виду, но если начнет - будет работать.

- Ты не бойся, Кулагина. Во всякое время приходи советоваться, - сказал, подойдя к ним, Слобожанин. - Вам нужно будет обязательство взять. Зайдите завтра в комитет после работы, поговорим. - Он с интересом взглянул на Павла: - Слушай, я слыхал о тебе. Слобожанин Кирилл меня зовут. Старик говорит, что это ты его распропагандировал. Давай руку, будем знакомы.

По лицу Павла прошла тень. Он выпрямился и перестал улыбаться, но протянул руку Кириллу.

- Ты у меня работку не хочешь получить? - спрашивал Слобожанин, глядя на Павла так, словно только что сам его выдумал. - Вот курсы начнутся… Можешь побеседовать с ребятами о международной политике, о нашей Конституции, а?

Щеки Заварухина медленно заливал румянец.

- Своим долгом сочту, если доверишь, - тихо сказал он.

- Ясно, доверю. Ты человек здесь известный. Я приду к тебе на днях, ладно?

- Приходи, - так же тихо отозвался Павел и, достав платок, вытер лоб.

Тоня, радуясь, слушала их разговор. «Как много сегодня хорошего случилось!» - думала она.

Мимо них торопливо, не глядя на дочь, прошел Николай Сергеевич. Тоня выбежала за ним в коридор:

- Папа!

Отец замедлил шаги, но не остановился.

- Папа! Ты все слышал? Я бригадир теперь, - говорила Тоня, умоляюще глядя на отца. - В Лиственничке буду работать… Ты ведь из-за нее столько тревожился!.. Не сердись на меня больше, я тебя прошу!

- Оставь меня в покое! - жестко ответил Николай Сергеевич. - Нашла чем удивить - бригадир! Я тебя не бригадиром хотел видеть, а студенткой! А насчет того, что ты у меня работников сманиваешь, я еще с дирекцией поговорю.

Глава двенадцатая

Бригада в первый раз поднялась на голец серым, холодным утром. Порывами налетал резкий ветер. Дождя не было, но клочковатые тучи стремительно бежали по низкому небу. День вставал тусклый, словно невыспавшийся.

Накануне Тоня побывала здесь с Михаилом Максимовичем, который взял на себя общее руководство работами. Каганов внимательно осмотрел шахту, растолковал Тоне, с чего надо начинать и как работать. В тот же день вечером бригада получила инструмент, ватные брюки, куртки. Ребята выслушали множество наставлений Каганова и Слобожанина. По предложению Андрея Мохова, подписали обязательство дать к Новому году первую пробу из Лиственнички.

Сейчас, поднимаясь наверх, Тоня внимательно приглядывалась к своим товарищам. Сознают ли они, какой тяжелый труд взяли на себя? Не испугают ли их безлюдье, дальняя дорога к шахте, холод? Ей казалось, что сегодня, когда начинается работа, члены бригады должны выглядеть торжественно и сосредоточенно, как люди, решившиеся на трудный подвиг. Но никакой особенной решимости или воодушевления она в своих спутниках не видела. Не было ни плотно сжатых губ, ни горевших жаждой деятельности глаз, ни энергичной, молодцеватой осанки. Как всегда, приветлива и деловита Зина, простодушно-весела Стеша. Санька посвистывал и играл лопатой. Кенка и Андрей спорили о последней шахматной партии. А братья Сухановы были даже не в меру резвы. Они гонялись друг за другом. Костя, забежав вперед, спрятался за голым кустом, неожиданно выскочил оттуда и набросил свою куртку на голову Димки. Тоня огорчалась несолидностью их поведения, но решила пока молчать. Нужно посмотреть, каковы они будут в работе.

Дойдя до шахты, ребята присмирели.

- Невеселое местечко, - сказал Маврин. - А лесище кругом - дай боже!

Снизу донесся гудок.

- Восемь часов. Ребята, начинать!

- Сковырнем сначала эту чахлую растительность, - предложил Андрей и занес лопату, чтобы подрезать корни кривой березки, выросшей на заваленной шахте.

Но Тоня его остановила:

- Подожди, Андрюша, она, наверно, неглубоко вросла. Выкопай ее с корнями. Мы сюда, в сторонку, пересадим.

- Это зачем же? Лесу тебе мало? - удивился Маврин.

Но Тоня уже рыла ямку в стороне от шахты, на кромке леса.

Березку водрузили на новое место. Беспокойная птица кедровка громко заверещала, предупреждая лесных жителей, что пришли люди.

- Заложили, значит, питомник кривых берез? - усмехнулся Костя Суханов.

А Зина шепнула Тоне:

- Бригадир, а такими глупостями занимаешься! Посолидней надо быть.

Принялись за работу. Прежде всего надо было разобрать старый копер.

Ребята стучали топорами, ссаживая доски с ржавых гвоздей. Трухлявая обшивка легко уступала, но основа оказалась крепкой, сделанной из толстых бревен. С ними приходилось долго возиться. Девушки оттаскивали свободный лес в сторону.

- Дальше носите! - командовала Тоня. - Не загромождать площадку, чтобы лишней работы потом не было.

Идя сюда, она представляла себе, как живо они разберут копер и начнут откапывать шахту, но скоро поняла, что в один день и с копром не кончат. Это несколько омрачило ее настроение.

Андрей и Кенка работали ловко и быстро. Парни Сухановы забыли про озорство, как только взялись за дело. Старший, Костя, по временам серьезно взглядывал на Димку, как бы проверяя его. Зина спокойно и доброжелательно замечала все, что делается кругом. То и дело слышалось:

- Андрюша, у тебя топор плохо насажен.

- Стеша, аккуратней! Ватник разорвешь.

Большая, широкая в кости Стеша с такой легкостью таскала тяжелые доски, словно это были щепки. Видно, эту здоровую девушку радовало, что она дорвалась до физической работы. Рябоватые щеки ее раскраснелись, глаза заблестели.

Только Санька беспокоил Тоню. Работал он с лихостью, яростно замахивался топором и покрикивал:

- А так не хочешь? А так? Эх, раззудись плечо, размахнись рука!

Стоило Тоне взглянуть на него, как он делал испуганное лицо и начинал так нарочито стараться, что ей все время хотелось сказать: «Не дури, Маврин, будет балаганить!»

Она сдерживалась, думая, что Саньке, опытному работнику, несколько обидно стать под начало девчонки, потому он и паясничает. Привыкнет со временем - лучше не раздражать его.

Обедали все вместе. Андрей предложил соединить принесенные продукты.

- Правильно! А завхозом выберем Зину, - поддержала Тоня.

Никто не протестовал. Зина молча отобрала у ребят их запасы и принялась за дележку.

- А ведь не миновать ставить тут раскомандировку, - сказал Санька, закуривая после еды.

- Зачем?

- Шутишь - скоро снег пойдет! Целый день на холоду работать трудно. Поставим тепляк, железную печку. Дров здесь сколько хочешь… Обедать будем в тепле, чайник большой притащим. - Яркие зеленые глаза Саньки оглядывали площадку: - Вот там, пониже, под кедром, поставим.

- Мы права не имеем на это время тратить. Обязательство взяли? Взяли. Собственными удобствами некогда заниматься.

- Да ну? - прищурился Маврин. - А ежели, Антонина Николаевна, и обязательство выполним и домик поставим, тогда что?

- Ясное дело! - вмешался Андрей. - Можно иной раз и остаться подольше и в воскресенье прийти…

- Теперь поспать часочек хорошо! - неожиданно заявил Маврин. - А, ребята»? Пойдем в лес подальше, сухих листьев сгребем… Знатно всхрапнуть можно!

- Ты что, с ума сошел? - всполошилась Тоня.

- А что? Нельзя разве? - с преувеличенным испугом спросил Санька. - И верно, я и забыл, что начальство строгое. Ну, нельзя так нельзя.

Все эти шутки были довольно невинны, но злили Тоню. Андрей, понимая, что его приятель пересаливает, с опаской поглядывал то на Маврина, то на бригадира.

Груды досок и бревен по сторонам площадки росли, и копер постепенно таял. Но таскать становилось все тяжелее. Тоня мысленно ругала себя неженкой, но терпеливая Зина вдруг сказала:

- А потяжелее здесь, чем в шахте, хоть и на воздухе.

- Ну, у нас с тобой в шахте работа была вовсе пустяковая.

- Не скажи! Тоже натопчешься… Хронометражистка как-то намерила, что я не меньше пятнадцати километров за день прошагаю.

К вечеру Маврин заскучал, объявил, что он устал и что для первого дня можно кончить, не дожидаясь гудка. Тоня опять заволновалась:

- Саня, не занимайся дезорганизацией бригады!

- Это я-то занимаюсь дезорганизацией? Эх, Антонина Николаевна! Любишь ты страшные слова.

Домой возвращались в сумерках. Несмотря на показное отлынивание Маврина от работы, Тоня чувствовала, что сразу был взят настоящий темп, без проволочек.

- Ты, бригадир, пилы не забудь выписать, - серьезно сказал Санька. - Лес для тепляка надо готовить помаленьку. Пойдет в дело и разобранный копер.

- Зайду как-нибудь в инструментальный склад, - отозвалась Тоня. - Плохо, что на себе весь инструмент приходится таскать.

- Да, подвесная дорожка стоит. Строительство впрок лесу себе наготовило… Ну, это пустяки, дотащим все что нужно!

«Вот бы он был всегда такой!» - подумала Тоня.

На обратном пути их прохватило дождем, и Тоня, неблагоразумно надевшая башмаки, а не сапоги, промочила ноги. Тяжело шагая в мокрой обуви и отсыревшем ватнике, она радовалась, что скоро будет дома. А Маврин, веселый, как птица, и такой бодрый, словно не махал целый день топором, отправился в Белый Лог заниматься, причем сказал, покосившись на Тоню:

- После работы в таких невыносимых условиях мне алгебра как теплый душ покажется.

А у Тони уже не было сил ни обидеться, ни улыбнуться. Придя домой, она с наслаждением напилась чаю и легла. Отец сидел в своей комнате. Тоня слышала, как он шелестел газетой и покашливал. Обида снова завладела ею. Вместо того чтобы ободрить дочь, помочь советом, он опять оттолкнул ее, не хочет ни говорить, ни смотреть.

Может быть, когда бригада спустится в старую шахту и найдет там золото, он смягчится? Да нет, он был бы рад, если бы это сделали другие, а не она. Ну что же, больше Тоня не будет искать случая помириться. Как он может подозревать ее в каких-то низостях, будто она сманила Маврина уйти из шестой шахты!

Тоня вздохнула по-ребячьи, прерывисто. Мысли ее начали путаться.

«А Лиственничку мы все-таки поднимем!» - сказала она себе засыпая.

Николай Сергеевич тоже прислушивался к шороху в комнате дочери и вышел пить чай, когда Тоня затихла.

Досада, горечь, любовь и злоба душили его, раздирали на части. Уезжая, он думал отдохнуть, пережить обиду в санаторной тишине. Начал как будто успокаиваться, и на тебе: вернулся - и сразу попал на собрание, где дочка ораторствовала, «выступала с предложением»! И предложение-то не свое, у отца взято! Пока он соображал да размышлял, как лучше и умнее поднять разговор о Лиственничке, Тоня уже спроворила. И руководство, оказывается, не за что винить. Может быть, не горячись он, не говори так резко с Кагановым, Михаил Максимович давно бы рассказал ему, что директор и парторганизация сами задумываются над восстановлением старой шахты. Выходит, не на кого обижаться!

Именно это сознание сейчас и сердило Николая Сергеевича. Пока он чувствовал себя правым, мог обвинять руководство в косности и неповоротливости, ему, кажется, было легче.

А теперь это важное дело поручено Тоне. Что она там натворит? Ни опыта нет, ни соображения! Непосильное бремя на себя взвалила. Одно упрямство, конечно… На самую грязную работу лезет, ходит в ватнике и сапогах, а он всегда представлял ее окруженной книгами, красиво одетой, в светлых, просторных залах института… Никто понять не может, каково отцовскому сердцу! Каганов вчера подходит так вежливо: «Ну, Николай Сергеевич, не сердитесь больше на меня? И на Тоню перестаньте сердиться. Отличная девушка!»

Ему хорошо рассуждать! Собственная дочь, небось, в шахту не пошла! Учится в Ленинграде, образованным человеком будет…

И все Пашка, смутьян! Он во всем виноват! Еще бы - краснобай, говорить умеет. Старого Иона и то обработал…

Николай Сергеевич знал, что победить стариковское упрямство Иона было делом нелегким, и чувствовал враждебное уважение к Павлу. Парень понял, что в речах охотника о грязном золоте может скрываться нечто важное. Самому Кулагину в голову не пришло порасспросить старика о Лиственничке, а ему ведь было известно, что Ионов зять когда-то там работал. Да разве упрямец этот сказал бы кому-нибудь, кроме своего любимца!

А с Тоней все точно с ума сошли. Татьяна Борисовна совалась разговаривать, Надежда Георгиевна начинала… Что они знают? Им кажется - обидел девочку крутой отец. А как эта самая девочка отца обидела! Теперь еще Маврина отняла!

Николай Сергеевич припомнил недавний разговор в парткоме, куда он ворвался, возмущаясь уходом Маврина и требуя, чтобы Саньку вернули в забой.

- И что ты кипятишься, Кулагин? - сказали ему. - Маврин сильный работник, такие на Лиственничке нужны. Побудет парень в молодежной бригаде, ближе к комсомолу станет, глядишь - и сам вступит. Мы понимаем, что там пока что дела не по его квалификации, да ведь и о воспитании человека надо думать. Он важничать здорово последнее время стал, там спесь-то сойдет. А у тебя в шахте забойщиков-стахановцев немало. На мавринское место Кустоедов станет. Чем плох?

Возразить было нечего. Кустоедов действительно немногим разве слабее Маврина. Но Санька-то как смел уйти? Еще сказал с нахальной улыбочкой: «Вы, товарищ мастер, надеюсь, не против того, что я в молодежную бригаду записался?»

Выходит, что сам Николай Сергеевич ничего не понимает. Пока он злился и обижался, люди кругом такого наделали! Пашка Заварухин учиться начал, Иона вразумил; руководство искало, как к Лиственничке подступиться, дочка старую шахту поднимает; Маврин воспитывается в молодежной бригаде… А он от всего этого в стороне. Неужели же никто из них не понимает, как мастеру Кулагину дороги и Тоня, и Лиственничка, и Маврин?.. Что он, обо всем этом не болел сердцем, не заботился? Ладно, пускай думают что хотят!

Не проходила досада на Павла, Саньку, дочь, Каганова и учительниц… И на жену тоже. Ходит, как статуя!

Николай Сергеевич так досадливо прикрутил капающий кран самовара, что Варвара Степановна невольно спросила:

- Долго ты, старик, сычом будешь ходить? Не хватит ли девку терзать?

- Вы меня все истерзали! Дочка неучем остается - тебе горя мало!

- Зачем неучем? Десятилетку кончила, и не как-нибудь… А на будущий год…

- Ты в этот «будущий год» веришь? Проста же ты!

- Антонина что сказала - сделает.

- Вот она уже сделала родителям на радость! Да что ты от меня хочешь? Я вам жить не мешаю, и вы меня не трогайте.

Такой разговор поднимался не в первый раз, и Варвара Степановна всегда молча отступалась. Значит, не перекипел еще старик! И всегда-то она затаенно ждала, что «ненормальная» любовь Николая Сергеевича к дочке может обернуться такой стороной. Чем крепче человек любит, тем сильнее чувствует обиду…

Утром она особенно заботливо вычистила просохшую одежду Тони, приказала ей надеть сапоги и выпить горячего молока. Вчерашняя усталость дочери напугала ее, но в следующие дни Тоня стала возвращаться более бодрой.

Покончив с разборкой копра, бригада взялась за лопаты.

- Крепи-то не видать, - сказал Мохов, когда вынуты были первые кубометры породы. - Снята, что ли?

- Михаил Максимович говорил, что снята. Там вот, под сосной, какие-то бревна валяются - похоже, что от крепления.

- Мало ли что там валяться может!

Но оказалось, что сруба действительно нет. Для крепления колодца шахты нужен был лес, и бригада разделилась: братья Сухановы, Андрей и Стеша валили и пилили деревья, а Маврин, Савельев, Тоня и Зина углубляли шахту. Землю из ствола сначала выбрасывали наверх лопатами, потом стали подавать бадейками. Несколько дней то Маврин, то Тоня попеременно говорили: «Полок надо ставить», но по утрам, придя на работу, увлекались и, стараясь, чтобы сегодня было подано наверх больше бадеек с породой, чем вчера, забывали об устройстве полка.

Бадьи считала Зина. Приняв бадью, она откладывала в сторону щепочку-бирку.

- Зина, сколько сегодня до обеда? - спрашивал Маврин во время перерыва.

- К концу смены узнаешь, - спокойно отвечала Зина.

Санька толкал в бок Кенку (особое отношение Зины к парню от него не укрылось), а ничего не подозревавший Савельев тоже начинал просить:

- Зинуша, скажи, сколько бадеек? Узнать охота.

Зина вздыхала и шла считать бирки.

Костя и Димка готовили раму сруба.

На Саньку Тоня поглядывала с опаской. Причудливый нрав его не мирился со спокойной работой. Внизу, в своей шахте, он мог покрикивать на подручных, да там при Николае Сергеевиче и других старших не очень можно было разгуляться. А здесь, зная, что Тоню сердят его шуточки, он давал себе волю. Постоянно делал вид, что ему не хочется работать, уверял, что вдалеке от глаз начальства можно не усердствовать чересчур. Ребята встречали его выходки смехом, потому что Санька умел быть забавным и изобретательным. Тоня огорчалась. Ей казалось, что Маврин постоянно подчеркивает ее неопытность и неумелость. Когда она что-нибудь предлагала, Санька чесал в затылке и говорил тоном глубочайшего уважения:

- Вот что значит образованность! Как ты додумалась, Антонина Николаевна? Разве мы без тебя сообразили бы? Никогда! Верно, ребята?

- Надень куртку, - убеждала она, если Санька, разогревшись, сбрасывал ватник. - Холодно, простудишься.

- Эх, бригадир! - восклицал он. - Для производства жизни жалеть не надо, а ты простуды боишься!

Все эти мелочи очень досаждали Тоне, но жаловаться на Саньку Павлу ей не хотелось. Когда Заварухин спрашивал, как они ладят, Тоня говорила:

- Ничего, хорошо работает.

Санька в самом деле работал хорошо, но сердить бригадира ему доставляло удовольствие. Если Тоня обиженно замолкала, он недобро щурился и расходился так, что Андрей начинал его останавливать.

Однажды после обеда пошел сильный дождь, и бригада укрылась под ветвями густой ели. Тоня молчала, пока не кончился перерыв, а услыхав гудок, поднялась:

- Не такой уж дождь страшный! Пошли, ребята.

- Скучная картина получается! - сказал Санька, небрежно сплевывая. - То ли дело было в шахте! Сверху не мочит, не дует… Пожалуй, придется обратно попроситься.

- Завтра можешь проситься, а сегодня выходи и работай, - сказала Тоня.

- Да не пори горячку! Кончится дождь - и выйдем.

- А если он до вечера не кончится? Кругом обложило… Сейчас осень, дождя каждый день жди.

- Желающих работать никто не задерживает! Вольному воля, - с холодной насмешкой сказал Маврин.

Тоня в упор посмотрела на парня и вышла из-под навеса. Она спрыгнула в неглубокий еще ствол шахты и начала копать, стараясь успокоиться, но злость на Саньку все разгоралась. Если каждый дождь, каждый снег пережидать, не много они наработают. Осрамится бригада! Вот уже действует Санькино поведение на ребят: никто не вышел вслед за ней.

Наполнив бадейку, она приподнялась, чтобы сообразить, как подать породу на поверхность, но бадья вдруг легко пошла вверх, подхваченная руками Зины. Тонины глаза встретили спокойный взгляд девушки. Сейчас же послышался стук топора.

- Кто работает?

- Андрей и Стеша.

- Ага! Господа, значит, еще отдыхают.

- Нет, и Кеша идет. Пристыдила я его.

- Ребя, выходи! - крикнул Савельев. - Девчата будут работать, а мы под елью жаться? Я не согласен!

Тоня, успокоившись, крикнула:

- Все, все по местам, нечего нежничать!

До конца дня она не разговаривала с Санькой, и он, бросив обычные шуточки, помалкивал.

Следующее утро тоже началось в молчании, но когда они остались вдвоем в стволе шахты, Санька нерешительно сказал:

- Ты не обижайся, Антонина Николаевна… Я ведь так только, поддразнить тебя малость. Уж очень ты трепыхаешься.

- Ладно, - сурово ответила Тоня. - Ты у меня тоже скоро затрепыхаешься. С прохладцей работать не будешь.

- А когда я работал с прохладцей? - возмутился Маврин.

Тоня чувствовала, что победа за ней.

С устройством полка запоздали. Подавать наверх породу стало трудно, и работа замедлилась. Как-то вечером подсчитали бирки, огорчились, и на другой день Костя и Димка стали укладывать настил.

Дело пошло быстро. Снизу швыряли породу на полок, а оттуда Савельев перекидывал ее наверх. Впрочем, скоро полок пришлось убрать, чтобы спустить в шахту первые венцы сруба. Этот день стал праздником для бригады.

В бортах шахты проделали гнезда и завели в них концы длинных крепей - пальцы. На них установили основной бревенчатый венец. Его прочно закрепили и много раз мерили с угла на угол. Костя боялся перекоса. Но длина диагоналей была совершенно одинакова, и он повеселел:

- Как в аптеке! Ну, ребята, становись!

Михаил Максимович в этот день был на гольце, тоже прыгал в колодец, измерял и волновался, как ребята.

- Не войдет! Велик сделали! - с отчаянием говорила Тоня.

- Войдет, - уверенно сказал Костя. - Ты только не расстраивайся, бригадир.

Звенья сруба уложили на основной венец. Тоня опустила отвес с верхней рамы и закричала:

- Правильно! Поздравьте нас, Михаил Максимович! Шахта уже с креплением - значит, настоящая!

Санька глядел, как Тоня радуется, и смеялся. Сегодня глаза его щурились добродушно.

Пространство между крепью и стенками шахты забросали щепками, чурками и плотно утрамбовали землей. Гудок внизу, на прииске, давно предупредил, что пора кончать работу, но никому не хотелось уходить.

- Идемте, товарищи, - наконец сказал Каганов, - совсем темно. Кстати, фонари-то у вас есть?

- Два только. Тоня принесла, - ответила Зина.

- Что же вы молчите? Зайдите завтра на склад, Тоня, я прикажу выдать. И с раскомандировкой нужно кончать. Медленно это дело у вас двигается.

- Леску-то мы порядочно наготовили, - заявил Санька, - только бригадир кисло смотрит на это дело - все боится, что с работой в срок не справимся.

- Вот как? - Михаил Максимович ласково посмотрел на Тоню. Придется помочь вам. Скоро снег пойдет, без теплого помещения будет плохо. И так нынче зима запаздывает.

- Ага! - крикнул Маврин. - Наша берет!

С горы спускались в этот день с песнями. У всех появилось отрадное чувство уверенности. Работа заметно продвинулась вперед.

Тоня оглядывалась назад, на мрачно чернеющий лес и голую вершину. Ей уже чудилось, что по склону проложена новая широкая дорога, на столбах светятся электрические фонари… Гора живет. Вокруг шахты строятся дома, люди переселяются в новые жилища, Лиственничка работает день и ночь… И все это сделала бригада, ее бригада!

Она поймала себя на том, что с нежностью думает о товарищах. Они стали близкими, нужными ей людьми. Ее беспокоит всегдашняя бледность Зины, беспечность Савельева, который то плохо обуется, то оденется слишком легко. А Димке ей всегда хочется подсунуть лишний кусок. Он ест очень много и редко бывает сыт.

Отдавая силы и помыслы работе, Тоня не переставала внимательно следить за ученьем Павла. Оказалось, что это не такое простое дело, как она думала первого сентября, когда договаривалась, с десятым классом. То Лена Баранова заболела - и у Павла прорыв по немецкому языку, то Володя Арыштаев занят школьной газетой и не может идти на урок, то Заварухину необходимо посетить физический кабинет и прослушать консультацию Федора Семеновича. Тоня старалась выкроить время, чтобы заняться с Павлом немецким, уговаривала Володю дать лишний урок истории и бежала вечером к Федору Семеновичу.

Однажды Митя Бытотов пришел к ней возмущенный:

- Тебе известно, что Китаева уже четыре урока пропустила?

- Как! - удивилась Тоня. - Значит, Павел две недели химией не занимался? Да что это с Олей? Больна?

- Здорова! Просто фокусничает. Я случайно узнал, что она на уроки опаздывает, сделал замечание, она и разобиделась. Я снимаю ее с преподавания, так и знай.

Тоня посмотрела на Бытотова и почему-то решила: нет, здесь что-то не так.

- Ладно, Митя, я сама у нее побываю.

В тот же вечер она отправилась к Оле. Та встретила ее приветливо, но после первых же слов об уроках разволновалась. Лицо ее покраснело, она косила на Тоню сердитыми черными глазами и говорила раздраженно:

- Митьке командовать нравится! Конечно, после того, что он мне наговорил, я заниматься не буду. Подумаешь, опоздала несколько раз! Павел не обижался, говорил, что ему со мной легко учиться. А если Бытотов, как с девчонкой, обращается, не стану больше в Белый Лог ходить. Назло Митьке не стану!

Она заплакала злыми слезами.

На следующий день Тоня напустилась на Заварухина:

- Что же ты мне ничего не говорил? Зачем Китаеву покрываешь? Мы снимаем ее с преподавания.

- И очень плохо сделаете! - Павел нахмурился. - Ольга девочка толковая. Правда, не очень аккуратно приходит, зато потом увлечется, сидит, времени не замечает. Митя, видно, через край хватил.

Он нашел кусок бумаги, свою рамку для письма и, старательно вывел:

«Оля, обиды по боку! Приходи, пожалуйста. Без тебя химия не пойдет. Павел».

- Разборчиво? Вот, передай ей. Не может быть, чтобы не пришла.

Получив записку, Китаева действительно в тот же день отправилась в Белый Лог, и не одна, а с Петром Петровичем, который проверил знания Заварухина и похвалил Олю.

Павел был доволен. Он знал, что Петр Петрович считает девушку своей лучшей ученицей и часто говорит: «Китаева - прирожденный химик».

После общего собрания Заварухин находился в особенном, приподнятом настроении. Он искренне гордился тем, что удалось переломить упрямство Иона. Кроме того, собрание снова повернуло жизнь Павла, и у него появились новые интересные дела.

Кирилл Слобожанин свое обещание сдержал, пришел и, несмотря на все предубеждение Заварухина против него, понравился Павлу. Они говорили о фронте, и Слобожанину, который сам три года воевал, Павел незаметно для себя рассказал и кое-какие эпизоды боевой жизни и как был контужен во время разведки и найден товарищами через два дня посиневшим, со слабым дыханием.

Слобожанин говорил с Павлом уважительно, кое о чем посоветовался. Быстрая речь его с бесконечными «слушай» и «верно?» была проста и убедительна. Несколько раз он сказал: «Я с тобой как с бывшим комсоргом говорю», «У тебя опыт работы с молодежью немалый». Все это Павлу льстило, а за предложение Слобожанина прочитать молодым рабочим несколько лекций он ухватился крепко. Кирилл обещал прислать ему литературу и опять не подвел. Бытотов принес нужные книги и понемногу начал читать их Павлу. Огорчало Заварухина только то, что бегло писать выпуклым шрифтом он еще не мог и составление конспекта приходилось откладывать.

Овладеть шрифтом оказалось нелегко. Павел уверял, что у него «неспособные пальцы», в них медленно развивается тонкость осязания. Но постепенно она развивалась, и Заварухин знал, что своего добьется. Чтобы скорее выучиться читать и писать, он не жалел времени и без стеснения обращался за помощью не только к Тоне, но и ко всем, кто его навещал.

А Тоню медленность обучения приводила в отчаяние. После дня, полного живой, нетерпеливой работы на гольце, после урока, во время которого Павел радовал ее интересными соображениями, ей тягостно было следить за тем, как он медленно читает букварь, и методично поправлять его: «Опять ошибся, Паша: это не пэ, а эм».

- Мучаю я тебя, Тоня, - сказал Павел однажды. - Стыдно лишний час тебя задерживать, да так хочется быстрей одолеть эту премудрость!

Он улыбнулся:

- Санька говорит, что пока я учу, он сам весь шрифт запомнил.

- Санька тебе наговорит! - отозвалась Тоня, у которой брайлевские значки никак не укладывались в голове.

- Не всегда он зря-то говорит, - лукаво ответил Павел.

Тоня продолжала часто препираться с Мавриным, и вообще он меньше считался с бригадиром, чем ей бы хотелось. Но работа двигалась вперед, и Маврин становился серьезнее. Зато мнения свои отстаивал попрежнему и, если Тоня не соглашалась, действовал через Заварухина. Тоня с удивлением слушала, как Павел убеждает ее в том, в чем накануне убеждал Маврин.

- Ты всегда его сторону держишь! - обиженно сказала она. - Хотел меня от Саньки защищать, а сам…

А я решил, что защищать не надо, - упрямо ответил Павел, - что это тебе обидным может показаться. Мне ведь Андрей рассказывал, как Санька тебя дразнит. Я и подумал: Тоня не жалуется - значит, хочет самостоятельно справиться с ним.

- Ты прав, пожалуй… Кажется, с тех пор как я под дождь работать вышла, он стал мне больше доверять. Ты про этот случай знаешь?

- Все, все знаю, Тоня. Все, что тебя касается, - мягко сказал Павел.

Тоня смутилась и поспешно отвела глаза от его лица, будто Павел мог прочитать в них, как она обрадовалась его словам.

Глава тринадцатая

Михаил Максимович послал на голец трех плотников. С их помощью ребята быстро закончили постройку тепляка.

Андрей и Кенка установили железную печку. Когда в ней впервые загудело пламя и темное железо стало наливаться малиновым жаром, Зина поставила на печь большой чайник и спросила:

- Ну, чем не дом?

- Табуретки и нары надо сколотить, - сказала Тоня.

- Ага! Вошла во вкус! - захохотали ребята. - Небось радешенька, что есть где погреться.

Работать становилось холодно. Запоздавший в этом году мелкий, сухой снежок несколько раз реял над землей, но только припорашивал ее. Не укрытые мягкой зимней одеждой деревья беспомощно стыли.

Шахта постепенно углублялась. Тоне казалось, что это происходит страшно медленно. Но венцы крепления наращивались один за другим, в шахту уже не прыгали, а спускались по лесенке, которую Костя Суханов все время надставлял.

Для подачи наверх выбранной породы начали ставить ручной вороток. Рама воротка должна была стоять на длинных бревнах - лежнях. Они получились короткими, и Тоня не приняла работы.

- Что в инструкции сказано? - повторяла она. - Лежни должны выходить за пределы колодца шахты на метр с каждой стороны, чтобы в случае обвала стенок ворот остался на месте.

- Какой может быть обвал! - обиженно бубнил Костя. - Закреплено что надо!

- Правда, Тоня, ну чего уж тут… - поддерживал брата Димка.

Он был подголоском Кости. С выговорами и требованиями всегда обращались к старшему Суханову.

- Ребята, не будем спорить. Надо переделать лежни, вот и все. Вам подходящие брусья попались, вы и решили их приспособить? Не выйдет!

Лежни переделали, но Костя обиделся на Тоню. В обеденный перерыв он молча поел и завалился в угол тепляка. Когда бригада пошла на работу, Андрей сказал, подражая Тониному голосу:

- Вставай, лежень, а то я тебя живо переделаю!

Ребята хохотали, и как Костя ни старался сохранить обиженный вид, у него ничего не вышло.

На раме установили прочные стойки, а на них лег толстый лиственничный вал. Он вращался на железной оси, загнутые концы которой служили ручками.

Работали на воротке по очереди. Это было легкое дело и считалось отдыхом.

Бадейки с породой медленно всплывали наверх, а пустые стремительно летели в шахту.

Вороток очень облегчал работу, но обслуживать его должны были двое. Один вертел рукоятку, другой отвозил породу в тачке по выкатам - доскам, положенным на мостки.

- Надоело копать! Конца не видно, - часто жаловались девушки.

- Работай, работай! - покрикивал Маврин. - Экскаватор для тебя на голец не потащат.

Зима приближалась нехотя, надолго задерживаясь по дороге. Обычно Октябрьский праздник заставал в поселке высокие сугробы, окутанные снегом дома. В этом году его встретила голая, смерзшаяся земля, чуть припорошенная белой крупой. А ветры были уже злы по-зимнему.

Чем холоднее становилось, тем милее казалась ребятам раскомандировка. Каждый старался украсить ее чем мог. Тоня принесла и прибила на стенку два левитановских пейзажа из «Огонька» и застелила нары выпрошенной у Варвары Степановны старой медвежьей шкурой. Стеша не поленилась притащить две подушки и половик. Андрей хотел принести посуду, но девушки попросили его сделать посудную полку.

- А чашки и блюдца мы сами купим, как получим жалованье.

Купили цветастые широкие чашки с особым рисунком для каждого.

Зине, Сухановым и Маврину, жившим в общежитии и не имевшим своего хозяйства, нечего было принести, но Костя, Димка и Санька немало потрудились, навешивая дверь в раскомандировке и вставляя стекла, а Зина пожертвовала ситцем, приготовленным на платье, и сшила для окон и полки пестрые занавески.

- Хорошо, ребята! - сказал Маврин, блаженствуя в тепле после обеда. - Нужно под этого зверя, - он похлопал по шкуре, - еловых веток подложить. Пошли, Андрей?

Они сбегали в лес и старательно устлали нары плоскими широкими ветвями.

- Теперь мамку надо выбирать, - решил Костя.

- Какую мамку? - не поняла Зина.

- А как же! - объяснила Стеша. - Прежде, когда рабочие в бараках жили, у каждой артели была своя мамка, специальная женщина-хозяйка. Она всем белье стирала, хлебы пекла, обед стряпала.

- Ну, нам стирать и хлебы печь не надо!

- А обед и чай?

- Нечего выбирать, - сказал Санька: - у нас Зина есть!

- Может, выбрали бы?.. - тихо попросила Зина. - Я все о других забочусь, а мне охота, чтобы про меня кто-нибудь подумал…

- Конечно, давайте тянуть жребий! - поддержала Тоня.

Андрей свернул три бумажки и бросил в шапку. Девушки взяли по билетику.

- Ну, кто же?

- Обратно я! - грустно ответила Зина и тут же сделала замечание входившему Димке: - Дмитрий, ноги изволь вытирать! Не видишь - пол чистый!

Все решили, что лучшей хозяйки все равно не найти.

Сидеть и разговаривать в раскомандировке было очень приятно, но Тоня не позволяла товарищам задерживаться лишнюю минуту после гудка. В этом отношении и к себе и к другим она была безжалостна.

Она сильно похудела, лицо обветрилось, руки стали красными, потрескались.

- Ой, до чего же нехороша стала! - удивлялась Варвара Степановна. - Хоть бы воскресенье скорей, повидать тебя в настоящем виде.

По субботам Тоня ходила в баню, потом долго пила чай - «чисто отец».

А отец, всегда любивший субботние вечера дома, теперь проводил их в клубе.

Больше, чем ежедневный долгий путь к шахте, больше, чем тяжелая работа, Тоню мучило постоянное высчитывание дней и опасение: «Ну как не успеем!»

Даже Михаил Максимович, оказавшийся очень строгим начальником, успокаивал ее:

- Темпы у бригады превосходные, успеете к сроку, Тоня.

Однажды в конце ноября выдался ясный денек с небольшим морозцем. Сухановы и Стеша готовили лес для новой части сруба. С минуты на минуту должен был прогудеть гудок, и Зина крикнула Стеше:

- Пойди в тепляк посмотри, каша не горит ли. Сейчас обедать!

В это время из шахты донесся тревожный крик Маврина:

- Эй, топор спускайте!

Санька и Тоня, работавшие на углубке, одновременно почувствовали, как их лопаты уперлись во что-то твердое.

Они молча переглянулись.

- Настил, что ли? - сказал Санька. - Ну-ка, наддай!

Породу живо догребли в бадейки. С каждым взмахом лопаты при свете неяркого фонаря яснее обозначался потемневший деревянный настил из мокрых, но крепких досок.

- Надо прекращать работу, - сказала Тоня. - После обеда обещал прийти Михаил Максимович, он скажет, что делать.

- Чего ждать? - возразил Маврин. - Попробуем сейчас топориком…

Это было соблазнительно, и Тоня смолчала. Сверху спустили топор.

- Осторожно, Саня… Боюсь я что-то…

- Ничего не будет. Поберегись!

Но разрушить настил было не так-то просто.

- Как же он держал такую толщу породы и нас в придачу? - удивлялся Санька. - Знаешь что? Он на старом срубе лежит… Отсырел, видно, и заклинился.

Маврин долго безрезультатно ударял топором. Прозвучал гудок и сверху позвали обедать, но Санька продолжал работать.

Наконец доски стали подаваться. Раздался треск. Санька ударил еще несколько раз, и вдруг часть настила оторвалась и ухнула вниз. Туда же, не удержавшись, соскользнул и Маврин.

- А-а-а!.. - дико закричала Тоня.

Стоя на уцелевшей части настила, она протягивала руки к Саньке, который, уцепившись за сырые доски, старался подтянуться наверх.

- На лесенку поднимись! - скомандовал он Тоне и, сморщившись от напряжения, выбрался из черной дыры.

- Милая моя, там вода! - сказал он, лязгая зубами. - Здорово искупался!

- Сейчас же наверх! В тепляк!

Тоня заставила Саньку выйти из шахты первым - ей все казалось, что он опять сорвется.

Напуганные криком Тони товарищи повели Маврина сушиться.

Когда пришел Каганов и Тоня с Санькой стали рассказывать ему о случившемся, он не удивился.

- Я потому и просил немедленно остановить работу, если что-нибудь помешает копать. Могло ваше непослушание печально кончиться, - строго сказал он. - Что же, товарищи, нужно ставить насос. Идемте-ка посмотрим.

В пролом осторожно опустили фонарь на веревке. Под настилом, половина которого продолжала держаться, действительно оказался старый сруб из здоровенных лиственничных бревен. Он был мокрый, обомшелый, но крепкий.

- Еще простоит! - сказал Михаил Максимович. - А верх не затоплен, значит вода не прибывает.

Вода, не доходя до верхних бревен сруба, стояла черная, неподвижная. Пахло плесенью.

К веревке привязали камень и бросили вниз. Вода тихо плеснула.

- Метров двадцать глубины, - определил Каганов, измерив вытащенную мокрую веревку.

- Когда же мы это откачаем?

- Подберем насос получше - скоро откачаете. А сейчас идемте вниз. Сегодня вам здесь делать нечего.

Вернувшись в поселок, бригада в полном составе отправилась на склад с запиской Каганова. Там их встретила молодая кладовщица - Маня Заморозова.

- О! Привет высокогорникам! - сказала она. - Что-то вы веселые? Дела, знать, у вас хорошо идут?

- Не жалуемся, - ответил за всех Андрей. - А у тебя?

- Да тоже ничего. Вам насос? Есть тут небольшой, центробежный. Сейчас покажу.

- Порядок у тебя! - не утерпев, удивленно сказала Тоня.

Заморозова чуточку смутилась.

- Здесь порядок не будешь соблюдать - запутаешься, - сказала она. - И начальник у нас строгий.

- Небось, школит тебя посильнее, чем Надежда Георгиевна?

- Бывает…

На другой день насос вместе с движком привезли к Лиственничке.

Грузовая машина с трудом взобралась па голец. Шофер, молодой парень, первый год работавший на прииске, сначала ругал дорогу, а потом начал хвалить тепляк и работу на гольце.

- Чисто заимка, - сказал он. - Сюда и я бы согласился за милую душу.

Началась откачка воды.

Старый движок не подводил. Днем и ночью он равномерно пыхтел, только успевай подбрасывать топливо.

Кочегарили посменно, а Санька с Андреем совсем не уходили с гольца, живя в тепляке и ночами по очереди следя за движком.

Остальные члены бригады готовили топливо и лес для будущего крепления.

Тоню радовало, что уровень воды в шахте заметно понижался. По словам Михаила Максимовича, приток был невелик.

Производя замеры, Тоня представляла себе, как конец трубопровода, оканчивающийся чугунным колпаком - всасом, - беспрерывно сосет воду там, глубоко внизу. Мелкие отверстия на колпаке не позволяют трубопроводу засоряться, и вокруг всаса крутятся в черной воде щепки и сор, не попадая внутрь.

Насос выбрасывал воду, и она стремительно неслась вниз по склону гольца. На пути ее перехватывал мороз и превращал в играющую на солнце ледяную дорогу.

Движок действовал бесперебойно, замеры показывали все понижающийся уровень воды, а Тоне и всей бригаде казалось, что дело двигается удивительно медленно. Ребята не знали, как дожить до спуска в шахту. Когда же они своими глазами увидят ее темные недра, потревожат, поворошат их, получат ответ, таится ли в их недоброй глубине желанное золото?

Наконец пришел день, когда вода стала сочиться из насоса тонкой струйкой. Веревка, спущенная в шахту, показала, что по дну можно ходить.

- Ребята, - волновалась Тоня, - ведь мы ее откачали! Вы понимаете, что это значит? Самое трудное сделали. Мне даже не верится!

- Погоди, неизвестно ведь, что там внизу…

- Может, такой завал, что еще копать - не перекопать.

- Не может быть! Вот знаю, чувствую, что внизу будет совсем легко.

Михаил Максимович назначил спуск в шахту на другой день. Он должен был с утра прийти вместе с геологом.

Но у бригады не хватило терпения ждать до завтра. В шахту спустили ведро с зажженной свечой, чтобы узнать, нет ли в старых выработках вредных газов. Свеча не потухла, и когда кончился рабочий день, все сошлись у колодца, вопросительно посматривая друг на друга.

- Как, товарищи? - тихо спросила Тоня, и все поняли, что она хотела сказать.

- Только не нужно безрассудного лихачества, - торжественно заявил Андрей. - Мы с Мавриным можем спуститься, посмотрим, какая там обстановка, и все вам расскажем.

- Ты что, Мохов! А я?

- Ты, как командир, будешь наверху ждать донесения разведчиков.

- Выдумал тоже! Я с вами спущусь. И первая притом!

- Начинаются девичьи фантазии! - ехидно заметил Санька.

Но, к удивлению Тони, Савельев и Костя с Димкой поддержали ее. О девушках нечего и говорить.

- А вы как думаете, бригадир она или нет? Вы бы разве отказались?

- Подчинимся, Андрюша, - вздыхая, сказал Санька. - Командир-то, оказывается, опирается на сочувствие трудящихся.

- Ты смотри, ей-богу… А если сорвешься? - озабоченно говорил Андрей Тоне. Коричневые глаза его были тревожны.

- Ничего не случится. Давайте, ребята!

Обвязали Тоню тросом и начали ее спускать. Когда она скользнула в темный ствол шахты, ей на минуту стало жутко и захотелось крикнуть, что она передумала. Но трос опускался все ниже, ребята сверху кричали напутствия, и Тоня совладала со страхом. Ее фонарик слабо освещал белесые от плесени венцы старого сруба, а снизу тускло мерцал огонек другого, предварительно опущенного фонаря. Слегка захватывало дыхание. Трос больно резал руки, и Тоня обрадовалась, коснувшись ногами мягкой мокрой почвы.

Освободившись от лямок, она три раза дернула трос и, когда он уполз вверх, почувствовала, что теперь уже ничто не соединяет ее с солнцем, с людьми… Невольно пригибаясь и втягивая голову в плечи, она огляделась кругом.

Непроницаемый мрак окружал ее. Казалось, что она стоит в крохотном свободном пространстве, а со всех сторон нависли тяжелые глыбы породы. Стоит протянуть руку, и она наткнется на мокрый, холодный камень. Он вздрогнет от ее движения и с тяжелым шумом упадет.

Тоня приподняла фонарь. Свободное пространство было гораздо шире, чем ей казалось. Она стояла возле зумпфа, наполненного водой. Вода хлюпала под ногами, сочилась по стенам, но ходить было можно.

- Принимай гостя, золотой горы хозяйка! - весело крикнул Санька.

Она поспешно отодвинулась, давая ему место.

Человеческий голос так отрадно прозвучал в этой гнетущей тишине, что Тоня быстро заговорила, лишь бы услышать ответ:

- Сейчас Андрюшу подождем и всё по порядку посмотрим. Как будто не так плохо, а?

- Еще ничего сказать нельзя… А жутковато, не находишь? - Маврин поежился.

Когда спустился Андрей, все трое медленно двинулись по главному откаточному штреку. В спертом, тяжелом воздухе трудно дышалось. Сырые крепи были покрыты осадком ила, белые нитки плесени, усаженные бисерными капельками воды, свисали с кровли. Расщепленные огнива выгнулись над штреком, торчали поломанные стойки.

- Всю крепь менять надо, - пробормотал Мохов.

- Да, перекрепка полная!

Штрек был сильно завален. Пробираться приходилось только по стенке с одной стороны. Где - то равномерно всплескивали падающие капли воды. Тень Маврина, идущего впереди, расплывалась на потолке, неожиданно переходила на стену и снова взбиралась на потолок.

Дальний конец штрека был совсем засыпан. Решили вернуться.

- Работы много, конечно, - рассудительно сказал Санька. - Очистка большая, крепежка… Однако, если поднажмем, пробу к Новому году можем выдать.

Тоню подняли первой. И подниматься было почему-то неприятнее, чем спускаться. Замирало сердце, и руки судорожно сжимали трос.

Поднявшись, Тоня в первую минуту ничего нс могла разглядеть. Из глубокой черноты, в которой светились только желтые глаза фонарей, не распугивая мрак, а словно сгущая его, она попала в какой-то мутно-белый, странно колеблющийся мир.

Падал снег. Нельзя было сказать, что снег шел. Он именно падал безмолвно и стремительно. Не чувствовалось ни малейшего ветра. И снег одевал землю мягкой тишиной, вызывая у людей головокружение.

- Точно перины наверху трясут… Как в сказке, - сказала удивленная Тоня.

- Ну что? Что в шахте?

Товарищи ее, до того залепленные снегом, что их трудно было узнать, помогли Тоне освободиться от троса.

- Сейчас… - повторяла она, с трудом приходя в себя от подъема и непонятного ощущения, вызванного молчаливым лётом снега. - Сейчас все расскажем… Вот ребята поднимутся.

Появились Санька и Андрей. Все кинулись в тепляк.

Когда разведчики рассказали, что видели в шахте, стали решать, идти ли домой на ночевку.

- И думать нечего! - сказал Маврин. - В этакий снег не дойти. Надо здесь оставаться.

- Беспокоиться дома будут… - Тоня представила себе встревоженное лицо матери. - Нет, я пойду.

- На сей раз ничто не поможет - не пущу! - быстро ответил Андрей. - Куда ты пойдешь? Что увидишь?

Он распахнул дверь. Живой колеблющийся занавес висел за порогом. Не только увидеть что-нибудь, но и проникнуть сквозь него казалось невозможным.

- Да, боязно, - сказала Тоня, отходя от двери. - Идти-то уж очень далеко… Обидно! Завтра воскресенье…

- Ну и что ж? Встанем пораньше и быстро дойдем.

- А если снег не перестанет?

- Перестанет! - уверенно сказал Санька.

Они расположились у печки. От внезапности этой ночевки в горах, от тепла и сознания безопасности всем стало весело.

- Чаю хотите? - спросила Зина. - Могу лепешек испечь, немножко муки есть.

- Сделай, Зинаида, лепешечек! - жалобно протянул Димка. - Давеча так плохо пообедали! Кишка кишке кукиш кажет…

- Что врешь-то - плохо пообедали! - закричали девушки. - Каши сколько съел!

- Ну не наелся я! - твердил Димка. - Каша давно была. А с тех пор работали сколько, да вы лазили, да снег пошел…

Зина занялась лепешками. Она пекла их прямо на печке, и ребята, принимая горячие, с подгоревшей коркой кружочки теста, перебрасывали их с руки на руку, чтобы не обжечься.

- А вдруг в шахте бы пришлось заночевать? - неожиданно спросил Кенка.

- Если в нижней, где электричество и всю ночь люди работают, - ничего.

- Нет, я про нашу говорю.

- Ну, в нашей страсть! - сказал Маврин. - Все мокрое, лечь некуда. И тьма… Я как опустился, аж свистнул.

- Свисти вот в шахте! - с нарочитой важностью укорила его Стеша. - Мой дедушка сейчас же сказал бы, что горный этого не любит.

- Кто? Кто? Горный надзор, что ли?

- Не надзор!.. Это старики рассказывают…

Стеша, дочь и внучка старателей, знала все прошлое прииска, все поверья и легенды тайги лучше, чем многие из старых рабочих. Видно, запомнились ей эти рассказы еще в детстве, когда все услышанное становится живым и ярким.

- Вы ничего этого не знаете, - пояснила она, - а люди раньше верили, что есть такой - горный.

- А кто же он? Стражник, что ли? - простодушно спрашивала Зина.

- Он не стражник, а чорт, - ответил Андрей, тоже что-то слыхавший про горного.

- Тьфу, чушь какая! Я думала, и взаправду.

- Хоть и не взаправду, а его боялись. Он будто не любил, когда в шахтах поют, свистят. Женщин тоже чтобы не было…

- Вот как вас горный понимал, - сказал Кенка и взял из рук Зины чашку с чаем. - Что вы, что свист - одна несерьезность.

- Ладно, помолчи!

- Говорили, что он рабочих не обижает, - рассказывала Стеша. - Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся - в шахте обвал. Так он спасал их.

- А кто свистел, значит того заваливал?

- Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.

- Вот Сибирь наша… - задумчиво проговорил Мохов. - В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды - горного.

- А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…

- Верно! У меня мама некрещеная, - вспомнила Тоня.

- Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! - заявил Мохов.

- Иной раз прииск откроется, - продолжала Стеша, - а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился - и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».

- А после девятьсот пятого года, - сказал Андрей, - эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…

- У нас вроде еще какой-то герой был, - сказал покончивший с лепешками Димка. - Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают - он обратится в птицу или в зверя и уйдет.

- Я про него тоже от деда слышала, - подтвердила Стеша. - Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…

- Кто же это был? Не Ланцов? - спросил Санька.

- Не-ет! Ланцов позднее был. Он с каторги бежал. Про него песня есть. И сейчас иногда поют.

- Песню я знаю.

Санька затянул приятным тенорком:

Звонил звонок насчет поверки,

Ланцов задумал убежать…

- Эх, гитары нет! - пожалел он.

- Пой, пой! Мы подтянем.

Спели все песни, какие знали. После старых, грустных особенно приятно было петь советские, новые песни, которые все знали и любили.

Свет от печки прыгал по полу и стенам, красноватым живым отблеском освещал лица. Перед ним казались скучными огни фонарей, стоящих на столе.

- Спать, ребята! - поднялась наконец Тоня. - Десять часов.

- Ну, еще ночь долгая!

- Нет, давайте, правда, на боковую. Наломались ведь за день. Только по очереди надо дежурить, огонь не упускать.

- Я первый останусь, - сказал Савельев. - Еще спать не хочется.

Тоня легла на нары и укрылась курткой. Еловые ветки не кололи тело через толстую медвежью шкуру и слегка пружинили. Товарищи ее скоро затихли, а она все лежала с открытыми глазами и вдруг оцепенела от страха: за окном над занавеской ясно вырисовывалась чья-то борода. Тоня приподнялась с бьющимся сердцем. Кенка тоже поднял голову:

- Ты что?

- Кенка! Кто там, за окном?

- Где-е? - Савельев подошел к окну. - Это ветка кедровая, вся в снегу. Спи.

Тоне показалось, что она спала совсем недолго, когда громкие голоса разбудили ее. В комнате было темно, тускло горел один фонарь.

- Сколько времени, ребята? Я думала, утро.

- По часам - утро, а здесь тьма… Засыпало нас! - с раздражением ответил Санька.

Оба окна доверху были завалены снегом, только краешки стекол чуть светились.

Тоня ахнула:

- Значит, снег всю ночь шел!.. Я говорила, что нужно домой идти!

- Ты говорила! Что теперь толковать!

- И дверь, значит, завалена? Нам, ребята, отсюда не выйти, - спокойно сказала Зина.

- Ну, не выйти! Откапываться надо. Хорошо, что лопаты здесь.

Дверь, как это принято в Сибири, открывалась внутрь помещения. Когда ее распахнули, увидели ровную снежную стену, поднимавшуюся чуть не до притолоки.

Стена слегка осыпалась и комья снега валились на пол.

- Ну как же откапываться будем? - спросила Тоня. - Снег-то куда бросать? В тепляк, что ли?

- И не думай, не позволю! - заявила Зина.

Хоть положение было невеселое, все засмеялись.

- Кто-то должен пробиться вперед, - решил Маврин. - Если тропку какую-нибудь утоптать, и остальным можно будет выйти.

На вылазку пожелал отправиться Костя. Он натянул куртку, спустил наушники шапки и, плотно обмотавшись шарфом, вдавился в снежную стену.

- Так, так! Вали вперед! - кричали ребята.

Костя мгновенно исчез. Сырые снежные комья падали в тепляк, затем белая фигура снова вынырнула из сугроба.

- Чорт его утопчет! - ворчал Костя отряхиваясь.

Андрей не утерпел и кинулся на помощь, за ним другие. Мало-помалу образовалась небольшая площадка, с которой стало возможно начать работу.

Решили провести от раскомандировки хотя бы узкую тропинку к шахте, но и это оказалось очень трудным. Ребята взмокли и от пота и от снега, который сыпался за воротник, противно холодил шею и растекался струйками по спине. Руки терлись о мокрые обшлага курток и начинали болеть. Особенно тяжело приходилось ведущему: его засыпало снегом.

Работали молча, только иногда дружно кричали ведущему, чтобы он шел греться. На его место становился другой, а счастливец бежал на несколько минут в теплую раскомандировку, где Зина, по общему согласию освобожденная от работы, все время подтапливала печь.

Каждый думал, что до поселка все равно не добраться. Сколько времени нужно копать, чтобы пройти пять километров!.. Продуктов уже нет. Скоро кончится топливо, а как его набрать в таких сугробах! Вероятно, люди на прииске думают сейчас о бригаде, но им тоже предстоит большая работа - расчистка дорог. Когда еще доберутся до Лиственнички… Эти мысли тревожили всех, но о них не говорили.

Часам к десяти пробились к шахте и стали возле ствола, не зная, что делать дальше. Вдруг Андрей поднял голову.

- Подвесную дорогу пустили, - сказал он.

И все услышали лязганье движущихся по тросам бадеек.

- Это нам! Для нас! - закричала Тоня. - Ребята, пробивайтесь к дороге!

- Почему для нас? Что ты!

- А зачем люди будут пускать дорогу? Ведь порубки здесь давно кончились. За лопаты, товарищи!

Тоня воодушевилась и передала всем свое настроение. Ребята с яростью начали работать. Из раскомандировки выбежала Зина и тоже схватила лопату. Сушиться уже никто не ходил - все равно промокли насквозь.

Но когда пробились к дороге, всех охватило разочарование: по тросу с унылым звяканьем шли пустые бадейки.

- Упарились, как загнанные кони, а к чему? - сказал Андрей, утирая красное лицо.

- Не может быть! - настаивала на своем Тоня. - Они понимают, что мы не сразу к дороге можем подойти. Ждать надо!

- Хм!.. А ты как думаешь, Санька? - спросил Мохов.

Маврин кивнул, не отрывая прищуренных глаз от движущейся линии бадеек.

- Когда они сами-то успели до дороги докопаться? - вздохнула Стеша.

- Очень просто: дали сирену, пока мы спали еще, и начали работать. Всех, конечно, мобилизовали.

- Отец рассказывал, что как-то ночевал в клубе, когда я маленькая была, и выйти не мог. Отодрал балконную дверь на втором этаже и по крышам домой пробирался, - вспомнила Тоня.

- Идет! Идет груженая бадейка! - закричал Димка.

- Где? Где?

- Верно! Что это там торчит?

- Полено! - сказала Зина.

- Сама ты… - чуть не обругал ее Костя. - Это труба самоварная.

- Будет чушь-то нести! Лыжи, ребя!

- Лыжи плывут! Честное слово!

- Ну, теперь все в порядке.

- И другая бадейка идет! И третья!

Все протягивали руки, чтобы достать драгоценный груз. Отрезанной от прииска бригаде посылали сухие куртки, валенки, хлеб, бутылку спирта, спички, а главное - лыжи для всех. В одной из бадеек Тоня нашла даже укутанные в газеты и в одеяло еще теплые шанежки.

- Это уж мама! - счастливо засмеялась она, надкусывая хрустящую корочку. - Попробуйте, ребята, мамину стряпню. Ой, а записочки никакой нет?

- Нет, не видно.

- В пимах, в пимах ищите!

Действительно, в одном из валенок нашлась записка. Писал Каганов. Он выражал надежду, что все ребята здоровы, сообщал, что внизу люди расчищают дороги с шести часов утра, и советовал немедленно спускаться вниз.

Все повеселели. Были забыты и тревога, и мокрая одежда, и усталость.

- Сейчас напьемся чаю, ребята, - деловито сказала Тоня, - дров еще немножко осталось, и покатим! На лыжах-то нам никакой снег не страшен.

По сверкающему снежному покрову лететь с горы было легко, а в поселке бригаду радостно встретили. Люди беспокоились, как бы молодежь накануне не собралась домой. Сбившись с дороги, можно было обессилеть в борьбе со снежными завалами.

Спокойнее всех была Варвара Степановна: она уверяла, что Стеша и Зина - разумные девушки и никому не позволят покинуть тепляк.

- На свою, значит, не надеешься? - спрашивали ее.

- Жаловаться не могу, да на нее иной раз азарт нападает.

Так держалась мать на людях, но когда увидела Тоню, вся побелела.

А Николай Сергеевич двое суток не выходил из своей шахты и, поднявшись на поверхность, нашел дорогу к поселку уже расчищенной. Полный тревоги, он помчался домой и, проходя через кухню, где сидела дочь, взглянул на нее такими замученными глазами, что Тоня чуть не бросилась к нему, а он, боясь этого, сейчас же скрылся.

Но взгляд отца наполнил Тонино сердце радостью. Отогревшись и отдохнув, она ушла разгребать снег и работала до поздней ночи.

Снегопад принес району множество хлопот. Все население расчищало дороги.

Только через два дня к вечеру Тоня смогла попасть в Белый Лог. Бежала туда на лыжах вместе с Мавриным, пела по дороге, и ей казалось, что она полна сил, как никогда.

Павел уже все знал, но заставил Тоню подробно рассказать о ночи, проведенной на гольце, и о возвращении бригады.

Когда Тоня замолчала, он несмело сказал:

- Ну вот… А я в тот вечер спать не мог, думал, как вы там… Видеть тебя хотелось. У меня ведь тоже новость… Выпуклый шрифт-то я одолел, могу с уверенностью сказать. Хочешь проверить?

Тоня чуть было не сказала: «В другой раз, Павлик», хотя давно с нетерпением ждала этих слов. Только теперь она почувствовала, как устала от работы на морозе и хочет спать. Но он, видно, не мог не похвастаться успехами, и Тоня ответила, что, конечно, хочет.

Пальцы Павлика скользили по страницам большой книги слегка запинаясь, он прочел начало рассказа Толстого.

- Здорово! - одобрила Тоня. - Если бы ты знал, как я приуныла, когда в первый раз эти книжки увидела! Думала, не одолеть тебе!

- А я-то сколько путался! Теперь кажется, что все это просто, однако читаю гораздо медленнее, чем… чем прежде.

Он никогда не говорил: «Когда я видел», или: «Когда я был зрячим».

Ненадолго прибежала тетя Даша, наскоро поела на краю стола и, уходя опять на скотный, где сегодня ждали рождения двух телят, сказала:

- Ты подтопил бы, Павлик, печурку. Тонюшка ежится, намерзлась.

- Сейчас мы ее обогреем! - весело ответил Павел и встал, собираясь принести дров.

- Я сама, Павлик, - предложила Тоня.

- Что ты! Не найдешь.

Тоня усмехнулась, но он действительно быстро принес дрова, нащепал лучины и, разжигая печурку, не переставал говорить:

- С Петром Петровичем вчера долго сидели. Вот, Тоня, человек! Кажется, и говорит мало и пошутит раз в год, а как придет - для меня праздник.

Тоня молча улыбалась. Сон морил ее. Она согрелась, ей было покойно, уютно. Чувство свободы и простоты в общении с Павлом, пришедшее к ней на собрании, не исчезало, а крепло, и каждая новая встреча тихо радовала ее. Правда, иногда казалось. Что теперь с ней не прежний Павел, товарищ детских игр, а другой человек. Сначала он был колючим и чужим, а теперь опять стал близким и дружественным.

Думая об этом, она легонько задремала, подложив под голову руки, и вздрогнула, услышав голос Павла. Он, растопив печку, снова сел рядом с ней.

- Ты теперь не беспокойся о моей учебе, Тоня. Не ходи так часто… Устаешь ведь. Все хорошо идет.

- Ну да, я уж теперь меньше боюсь, что ты обидишься на что-нибудь и бросишь заниматься, - в полусне ответила Тоня.

- Брошу? После всех трудов, что на меня положены? Ну, это последним человеком нужно быть… Обещал ведь ребятам, что не подведу.

Он замолчал, растроганный воспоминаниями о прощании с товарищами, потом подумал о Слобожанине и вдруг, выпрямившись, спросил чуть хрипло:

- Скажи правду, Тоня, ведь ты не только из-за работы, а немножко и из-за меня здесь осталась?

В вопросе прозвучала тревога, и Тоня в полусне ответила:

- Да, Павлик, да. Я так рада, что мы с тобой вместе!

Последним усилием она подняла руку, ласково коснулась плеча Павла. Но рука сейчас же скользнула вниз, и Павел услыхал ровное сонное дыхание. Сам боясь громко вздохнуть, он долго сидел не шевелясь, поддерживая отяжелевшую руку спящей. Глубокое и нежное понимание своих и Тониных чувств пришло к нему. Оно наполнило сердце, и ясность его была непреложна, но никакими словами нельзя было его выразить.

Павел вздрогнул от громкого стука в окно. Это Маврин, проводивший вечер в Белом Логу, вызывал Тоню, как уговорился с ней.

Но Тоня не просыпалась. Павел осторожно выпустил ее руку. Тоня, покряхтев, сейчас же сунула ее под голову и опять ровно задышала.

И тогда он сказал почти неслышно, одними губами:

- Тонюшка, проснись, радость моя!

И Тоня, не слыхавшая резкого стука в стекло, услышала эти невесомые слова. Она подняла голову, хотела что-то сказать, но Заварухин уже обычным голосом торопил ее, а Санька постучал еще раз.

Натянув ватник, она быстро простилась и выбежала из дома. Страшен был переход из теплой избы на леденящий ветер, но, спеша за Мавриным и проваливаясь в снег, она прислушивалась к греющему воспоминанию.

«Нет, с Павликом все будет хорошо! - вдруг уверенно сказала она себе. - Вот с Лиственничкой надо справиться!»