Я моментально взяла себя в руки. Если кто-то наблюдает за мной, вряд ли стоит оказывать ему любезность, демонстрируя своё беспокойство.

«Подумаешь, записка с угрозами!» – подбадривала я сама себя, – «Мне ли, выдающемуся детективу, бояться угроз? Да мне, можно сказать, такие записки каждый день пачками приходят! Да у меня, можно сказать, дядя на записко-угрозочной фабрике работает!!!»

Заразившись царившей в театре атмосферой маразма, я изрядно переигрывала. В результате, конечно, не поверила сама себе, и вместо того, чтоб прогнать беспокойство, только усилила его.

– Знаете ли, – отчего-то я решила разоткровенничаться с режиссершей, – Терпеть не могу угрозы…

Режиссерша резко остановилась и пристально глянула мне в глаза, задавая немой вопрос.

– Простите, – опомнилась я, – Это не про вас, это просто…

– Черный маркер, наклоненные в обратную сторону буквы, с печатной «т»?

Я кивнула.

– Подбросили в карман плаща, пока он висел в вашем шкафу… – я показала записку, – А вы откуда знаете про маркер?

– Быстро же они, – вместо объяснения вздохнула режиссерша, мгновенно растеряв всю свою внушительность, – Значит, действительно кто-то из труппы. Как ужасно…

– По крайней мере, это хоть ограничит круг подозреваемых, – возразила я, пытаясь поднять настроение разговора.

– А вы циничны, девочка моя, – сощурившись, закивала режиссерша, и я вдруг почувствовала, насколько сильно эта женщина переживает от происходящего, – Это к лучшему. Только циник сможет разобраться в наших событиях, не впав в истерику. Я вот, насколько крепка, а вот-вот сдамся… Говорите, терпеть не можете угроз? – режиссерша, тяжело пыхтя, поднималась по лестнице. Я семенила следом, чувствуя себя на фоне собеседницы еще мельче, чем была на самом деле, – Самое жуткое, что это те угрозы, которые сбываются! Перед исчезновением Аллы мне тоже пришла такая записка. Предупреждали, что если я хочу оставить девочку в роли Героини, то должна успокоиться. Прекратить требовать от милиции активизации расследования. Я не послушалась. Алла исчезла. А эта идиотская милиция так ничего и не активизировала!

Мне вся эта история нравилась всё меньше. Терять близких в мои намерения не входило, и я, что греха таить, даже собиралась струсить. Подумывала над тем, чтобы сделать вид, будто послушалась и отказываюсь браться за расследование. Встречаться с режиссершей я могла бы тогда тайно, скрытно проводить всяческие розыски…

«Ага! А еще сделать пластическую операцию, сменить место жительства и имя, а также заняться совсем другой деятельностью! Что за пособничество преступнику? Он хочет, чтоб его все боялись – все послушно боятся…» – та часть меня, что рвалась в бой, забрала диктатуру в свои руки.

Жаль, что я умела раздваиваться только в своем воображении. Прежде всего, необходимо было успокоиться. Меня вдруг осенило. Параллельно пытаясь сообщить о своих намерениях режиссерше, я полезла в сумочку.

– Знаете что, – обрадовано сообщила я, когда режиссерша уже ковырялась в замке огромной связкой ключей, – Я кое-что придумала. Не столько терпеть не могу угрозы, сколько… – я отчаянно пыталась подобрать слова, отчего хлопала ртом, как оказавшаяся на суше рыба, – Сколько не люблю односторонних переписок. Всегда нужно оставлять людям возможность ответной связи, правда? Понимаете, – я снова потеряла нужные выражения.

Зинаида Максимовна прекратила войну с замком, ни один ключ к которому так и не подошел, и с опаской глянула на меня.

– Может, воды? – обеспокоено спросила режиссерша.

– Нет-нет, – я отчаялась что-либо объяснить, – Лучше чернила.

– Вы пьете чернила?! – Зинаида Максимовна удивленно приподняла бровь. Если бы на такое расстояние вскинула бровь я, то эта черта лица попросту скатилась бы на пол по затылку. Для лица режиссерши же, эти сантиметры были сущими пустяками. Это действительно была очень крупная женщина.

– Нет! – в панике от такого непонимания закричала я, – Я ими пишу! Найдется ли у вас что-нибудь пишущее, а то моя ручка закончилась.

– Пожалуйста, – не моргнув глазом, режиссерша запустила руку в необъятный карман своей вязаной кофты и вытащила оттуда черный маркер.

Подобная схожесть орудия труда с преступниковским породила во мне новые изыски фантазии. Кажется, в атмосфере этого театра витала какая-то бацилла, заставляющая здравый смысл испаряться из голов, и превращающая людей в алчных охотников за красотой сюжета. Ничем другим свои дальнейшие действия я объяснить не могла.

– Отлично! – радостно сообщила я, ощутив прилив воодушевления, – Сейчас мы ответим этому негодяю его же оружием! Не пожертвуете ли фольгой от сигаретной пачки?

Режиссерша снова полезла в карман.

– Кажется, ничем не смогу вам помочь, – пробасила она, тщательно ощупав что-то в утробе кофты, – В этих сигаретах нет фольги.

– Эх, – раздосадовано скривилась я, – Ничего, воспользуюсь обычным блокнотным листиком. Хотя, жаль, не выйдет так красиво, как хотелось бы.

Выдрав лист из собственного блокнота, я задумалась над формулировкой, потом написала: «Прекращу, если пояснишь угрозу. Что значит «потеряю близких»? Из-за чего?» После этого я сложила листок вдвое и, размахивая им над головой, шепотом поинтересовалась у режиссерши:

– Как думаете, куда положить, чтобы он нашел?

– Кто? – так же шепотом спросила Зинаида Максимовна, и я вдруг явственно ощутила, что произвожу на неё впечатление сходное с тем, которое она производит на меня. Другими словами, режиссерша явно опасается за мое психическое здоровье.

– Тот, кто написал записку мне. Ведь возможен же вариант, что он следит сейчас за нами? Ему интересно узнать мою реакцию на угрозы и всё такое… – я всё-таки снизошла до объяснений, – Я написала ему ответ. Нужно положить записку в такое место, из которого, не слишком-то опасаясь разоблачения, злоумышленник сможет забрать её. Понимаете?

– А что в ней написано?

– Так, чепуха всякая. Да какая разница? – жутко довольная своей идеей, продолжила я, – Мы втянем преступника в переписку и сможем поймать его, когда он будет забирать очередной ответ…

– Ну, – режиссерша пожала плечами, создав тем самым вокруг себя слабый смерч, – Положите на щит пожарной безопасности на лестнице… Или кто из посторонних прочтет. Здесь же, помимо нас, еще масса коллективов занимается. Или уборщица завтра утром уберет. Вряд ли тот, кто пишет эти записки, станет так рисковать… Вдруг мы решим следить за этим местом.

– Но ведь он следит за нами, и видит, что мы не следим за ним! В смысле, что мы в другом крыле здания.

– Это если следит.

– А если не следит, то вообще не узнает о наличии этой записки! Но попробовать все равно стоит.

– Пробуйте, – в очередной раз тяжело вздохнула режиссерша, – Признаться, вы пугаете меня нереальностью своих надежд… Боюсь, я вправе сомневаться в успехе вашей затеи…

– Бойтесь, – с достоинством кивнула я и умчалась к лестнице, – Эй, злодей! – на всякий случай прогорланила я, стоя на площадке.

– Это вы мне? – донеслось откуда-то сверху.

Наличие кого-то постороннего на лестнице в мои планы не входило.

– Нет, нет, – заверила я далекого собеседника, – Я из театра «Сюр». Роль репетирую.

– А я дрессировщик, – донеслось сверху, – Укротитель львов. Может, избавите меня от дурного примера и не будете репетировать на общей лестнице? Покурить спокойно не даете!

Я не нашлась, что ответить и растерянно замолчала, проклиная наш Минздрав за то, что тот предупреждает недостаточно активно.

«Ничего. В конце концов, не может же он курить вечно!» – пронеслось в мыслях.

И тотчас же далеко вверху послышались шаги и скрип ведущей в коридор двери.

– Так вот! – продолжила свой монолог я, – Если ты меня слышишь, то знай, я написала тебе ответ и оставляю его здесь, на ящике.

«С таким же успехом ты могла просто прокричать свой ответ в тишину лестничной площадки. Если злоумышленник тебя слышит, конечно. В его глазах ты ведешь себя более чем подозрительно. Ничего из твоей затеи не выйдет», – мысленно заявил пессимизм.

«Только в том случае, если у злоумышленника вообще отсутствует любопытство, или же если в данную минуту отсутствует он сам», – ответила я и кинулась обратно к Зинаиде Максимовне. Та все еще продолжала ковыряться в замочной скважине.

– Представляете, потеряла нужный ключ! И как только он от связки отсоединился? Вечно я что-нибудь забываю внизу в зале! В прошлый раз тоже этот ключ там оставила. Но тогда он у меня не висел на общей связке… Эх, старость не радость,– пробасила она, – Думала, может какой другой подойдет, у нас тут в ДК все двери одинаковые… Фигушки! Как неродные! Пойду, поищу. Может, в зале где остался… В крайнем случае, возьму у вахтера запасной. Подождите немного. Хорошо?

Обаяние режиссерши было, конечно, сильно. Я, конечно же, попала под его влияние… Но не настолько, чтобы не заметить всех этих странностей в её поведении. Откуда у неё вдруг черный маркер? Не ручка, не карандаш, не помада, на худой конец… Именно черный маркер… И в пачке от сигарет нет фольги. И вот, теперь она идет к моей записке. Похоже, ключи – только предлог…

«Ну конечно!» – тут же раздалось в мыслях, – «Ты так поглощена своей затеей с запиской, что теперь в каждом, кто мимо неё пройдет, будешь видеть преступника. Гениально! Вот уж у кого, выходит, настоящее раздвоение личности. То есть, твоя режиссерша, получается, борется сама с собой. Половина её хочет расследовать это дело и поэтому привлекает тебя к поискам, другая же половина – категорически против – «и так актеров в труппе много, на всех ролей не хватает». Эта вторая половина пытается тебя запугать и вынудить прекратить расследование. Тут, тебе говорю, не детектив, тут психиатр нужен!»

Ситуация действительно казалась странной. А может, режиссерша проверяла меня, прежде чем нанимать? Подложила записку, интересуясь, не трусиха ли я… Или, проверяя, смогу ли я вычислить, кто на самом деле написал эту угрозу. Эдакий экзамен на компетентность…

Сама Зинаида Максимовна только подтвердила мои подозрения, потому что вернулась с лестничной площадки подозрительно быстро.

– Знаете, дошла до ступенек, и передумала спускаться, – улыбнулась она, обнажая ровный ряд идеально белых крупных зубов (отчего я еще больше насторожилась: курящий человек, обладающий столь великолепной улыбкой, просто не может не вызывать подозрений), – Надо же, дожила до того возраста, когда во время каждого спуска с ужасом думаю о предстоящем подъеме, и даже не заметила этого. В общем, ну их, эти ключи. С дверью мы и так разберемся. Ничего ценного внутри все равно не храню.

После этих слов режиссерша привычно вздохнула, подняла свою ручищу, сжав её в кулак, и легонько стукнула ею по краю двери. С характерным треском ужасно расшатанного дерева, косяк вывихнулся и безвольно повис. Похоже, подобное вскрытие кабинету проводилось не в первый раз. Дверь со скрипом открылась и режиссерша гордо перенеслась вовнутрь, ничуть не страшась струящейся оттуда темноты и табачного смрада. Мгновение спустя Зинаида Максимовна щелкнула выключателем на настольной лампе.

– Прошу садиться, – жестом указав мне на стул, режиссерша заняла место за единственным в душной комнатушке столом.

Окно кабинета было плотно зашторено темной портьерой. Канцелярский стол, заснеженный ворохом бумаг, пять кресел, явно вытащенных из зрительного зала, приставленных спинками к этажерке, до потолка заставленной книгами. На противоположной от окна стене была натянута белая простыня. Советский проектор для просматривания слайдов стоял на подоконнике. Компьютера, конечно же, не было. В общем, странный кабинет. Одно слово: каморка.

Нет, все-таки ужасно странной была эта режиссерша. Что ж это за человек такой, который, в качестве капризной прихоти, согласен сломать дверь собственного кабинета? Или, как объяснить, к примеру, тот факт, что на привлечение к делу дорогостоящего детектива у Зинаиды Максимовны деньги есть, а вот на покупку компьютера – нет?

Окончательно запутавшись в происходящем, я предоставила пока инициативу ведения разговора собеседнице.

– Сколько вам лет? – спросила вдруг Зинаида Максимовна.

«И вопросы у неё тоже странные», – обиделась я.

– Тридцать с хвостиком, – пришлось все-таки ответить, потому, как скрывать возраст казалось уж совсем глупым.

Режиссерша откинулась на спинку кресла, закурила и, видимо, почувствовала себя более или менее расслабленно.

– Верю, – хохотнула она, – Если бы назвали точный возраст, ну, скажем, тридцать три года, ни за что не поверила бы. Решила б, что намеренно преувеличиваете годы, дабы выглядеть солиднее. Выглядите-то совсем девчонкой… Даже не знаю, можно ли доверять вам такое расследование…

Я не знала, как реагировать, поэтому молча слушала, стараясь не выражать никаких эмоций. Собственно, выражать было нечего. Если не решила еще, привлекать ли меня к расследованию, зачем просила приехать? Набивать себе цену, я, конечно же, не намеревалась, поэтому подобные предположения слегка задевали. Но все это были не эмоции даже. Так, мимолетные ощущеньица… За три года работы агентства я и не к такому привыкла. Один заказчик, к примеру, прямо заявил когда-то Георгию, что, по его мнению, наличие в радиусе двух метров от серьезных дел легкомысленного вида блондинок с кукольными глазками, неизбежно приведет к провалу всего мероприятия. Нет, конечно же, я всем ему нравлюсь, но вот только дела он со мной вести не будет. Пришлось молча стиснуть зубы и стерпеть. Жорику понадобилось даже сделать вид, что он отстранил меня от дела. Собственно, это нас и спасло. Действуя тайно, я оказалась значительно более полезным орудием.

– Но такая форма ответа свидетельствует в пользу вашей искренности, – продолжила режиссерша, – После тридцати перестаешь считать длину этого самого хвостика. Мне, надо заметить, тоже тридцать с хвостиком. Только хвостик этот в сто крат больше самих тридцати…

Режиссерша снова засмеялась, а я вдруг заинтересовалась.

– А если точнее? – не сдержавшись, спросила я, – Спрашиваю не из праздного любопытства. Моя мама тоже садится на шпагат. До сих пор я считала это подвигом для её возраста… Вот теперь пытаюсь определить, рекордсменка ли она…

Я вдруг поняла, что несу, и катастрофически смутилась. Настолько, что густо залилась краской и потупила глаза.

– Не переживайте, я и так понимаю, что в матери вам гожусь, – заметив моё состояние, решила исправить положение Зинаида Максимовна, – Нет. Ваша мама не рекордсменка. Одной моей подруге шестьдесят семь, и она в прекрасной спортивной форме. Шпагат и продольный и поперечный. Представляете?

Свой возраст режиссерша все-таки утаила. Слава Богу, у меня хватило ума оставить этот вопрос в покое.

– Не скрою, вы мне понравились, – снова заговорила о делах режиссерша.

– Мне лестно, – подозревать её слова в лесбийском подтексте не было оснований, посему последняя фраза Зинаиды Максимовны действительно порадовала меня.

– Свежестью идей, яркостью переживаний, пышущей энергией, в конце-то концов, – продолжала режиссерша, – Я верю в наш совместный успех. Чувствую, что, если уж и вы ничего не сможете сделать, то дело безнадежно… Но вопрос финансирования расследования решаю не я. Понимаете?

Я, конечно же, прекрасно понимала. Дань времени: чтобы заниматься чем-то, профессиональных навыков не достаточно. Нужно еще и уметь нравиться спонсорам, которые чаще всего в сути дела ничего не смыслят. Причем, увы, подобный закон действует в любой сфере человеческой деятельности. Мой бывший сосед собственными ушами слышал, как пациентка, спасти которую могла только дорогостоящая операция, умоляла медицинское светило, которое единственное умело эту операцию делать, улыбаться и производить впечатление приятного человека, когда в палату будет заходить её, пациентки, муж. Увы, нравиться и улыбаться светило не умело. Муж решил, что доверять свои деньги и здоровье жены такому смурному типу нельзя, и ситуация закончилась бы весьма печально, если бы стажирующийся у светила мой бывший сосед не согласился поулыбаться вместо профессора.

Похоже, теперь Зинаида Максимовна назначит «смотрины». Час, когда спонсоры придут рассматривать того, к кому перекочуют (или не перекочуют) впоследствии их денежки. Честно говоря, меня подобная ситуация совершенно не устраивала. Шансов показаться солидной и представительной у меня не было никаких. Кроме того, хотя ситуация и заинтриговала меня, я не намеревалась бороться за этот заказ. В подобных вещах я свято верила в г-жу Судьбу. Если дело не передадут мне, значит так нужно. Хотя я слабо представляла, как смогу выйти из этого здания и спокойно жить дальше, зная, что две девушки попали в беду, и, возможно, моя помощь сыграла бы какую-то роль в их судьбах.

– В общем, со всем родительским комитетом я познакомлю вас позже, если вы сами того захотите. А вот с председателем вам нужно будет встретиться как можно скорее… Окончательное решение по поводу найма принимает он. Это справедливо. Он платит свои личные деньги. Со своей стороны, я, безусловно, сообщу, что целиком поддерживаю вашу кандидатуру, – Зинаида Максимовна вдруг перестала быть официальной, – Катя, я очень вас прошу, сделайте так, чтобы он согласился довериться вам. Эти ублюдки из милиции не могут предпринять ничего толкового. Твердят, мол, девчонки ушли из дому по собственному желанию… А я говорю, не может такого быть! Не могли они, зная, что задействованы в спектакле, решить сбежать. Никого не предупредив?! Вместе? Это при том, что первая Героиня (та, которая пропала неделю назад), терпеть не могла Вторую Героиню. Между девочками царила почти физически ощутимая неприязнь.

– Погодите-погодите, – с трудом остановила поток речи режиссерши я, – Я ведь впервые обо всем этом слышу. Объясните толком. Кто пропал. В какой последовательности.

Я достала свой блокнот, без спросу взяла со стола Зинаиды Максимовны первую попавшуюся ручку и, привычно раздражаясь от преддверия самого ненавистного занятия в моей жизни, приготовилась записывать. Можете смеяться сколько угодно. Мне действительно немалого труда стоило заставлять себя конспектировать все более или менее важные разговоры. Я нервничала и изводилась, клиентам приходилось снова и снова повторять сказанное, Жорик готов был разорвать на мелкие кусочки и меня и тетрадку, а получившиеся конспекты, больше похожие на художества крайне авангардного стиля, никто, кроме меня и мамы, не мог прочесть… Но, в конце концов, я почти научилась. И, честное слово, эти записи не раз помогали нам с Жориком в делах…

Итак, я уже приготовилась конспектировать. Если бы я взялась записывать не только слова режиссерши, но и все происходящее в целом, то написать нужно было бы дурацкое: «Тук-тук-тук!» Именно это прокричал кто-то из-за двери, даже не дотронувшись до косяка (зачем, спрашивается, делать вид, что стучишься?).

– Войдите! – громыхнула вновь официальным басом Зинаида Максимовна.

– Зинаидочка Максимовночка! – в комнату вихрем влетела та самая лысая девочка, которую мы с Настасьей наблюдали в зале.

Теперь у меня была возможность рассмотреть это чудо вблизи. Первое впечатление обманчиво. О том, что сие творение принадлежит к женскому полу, свидетельствовала не только длинная юбка темно-бардового сарафана, надетого поверх полосатого свитера «под горлышко», но и многое другое. Длинные ресницы, зачем-то покрашенные в ярко-синий цвет, довольно мягкие черты лица и, что самое главное, темно-синий цвет длиннющих ногтей – всё это не оставляло сомнений: существо являлось девушкой, лет восемнадцати.

– Ключики оставили, – весело сообщило существо, ни на секунду не останавливаясь и, торжественно водрузив ключ на стол, без тени смущения уперлось ясно-серыми глазами в меня, – Я – это…

Существо улыбнулось, смущенно пожало плечами и почесало устрашающим маникюром низ своего подбородка. Продолжать странную фразу оно явно не было намерено. Мне оставалось только решить, что девушка так представлялась. Странная, однако, кличка «Это». Я бы, назови меня так друзья, обиделась.

– А я – Ка-те-ри-на, – тыкнула себя в грудь я, стараясь говорить как можно понятнее для Существа.

– Гы-гы-гы, – издало странные звуки Существо, – Не смешно! – оборвало оно само себя через мгновение, – Чё издеваетесь, а?

Я могла бы задать ей тот же вопрос, но это казалось совсем глупым.

– Так вот, – не дожидаясь ответа, продолжило Существо, – Я, это… Ну, в общем… Если…

Как сформулировать накатившее вдруг ощущение, мозг Существа, к таким гостям, как мысли, не привыкший, догадаться не мог.

– Тигра, ты всех задерживаешь! – начала раздражаться режиссерша.

Несколько секунд мне понадобилось, чтобы прийти в себя от удивления, и осознать, что Существо имело такое загадочное название.

– Короче, – само себе скомандовало Существо, постаралось сосредоточиться и снова уперлось в меня глазами, – Если я чем-нибудь смогу помочь – то. Потому что для меня пропажа девчонок – во как!

Подозрительное «во как!» сопровождалось разъяснительным жестом: Существо (отчего-то звать девушку по имени у моих мыслей не получалось) сделало «козу» из среднего и указательного пальцев правой руки, после чего несколько раз ткнуло этой «козой» себе в горло. В общем, не нравилась Существу пропажа театральных барышень. Не нравилась, и все тут.

– Спасибо, обращусь обязательно, – вежливо заверила я.

– Договорились! Зови меня Тигра. ТИна ГРАнкина. Понятно?

На западный манер, нынешняя молодежь образовывала себе названия из первых букв настоящих имен. Впрочем, само имя Тина казалось мне не менее экзотическим, чем все эти «тигры», «кисы» и прочие хищники.

– Ладно, – Существо снова растянуло губы в своей дурацкой улыбочке и сощурилось, – Пойдем-ка, покурим-ка! В смысле, я удаляюсь. Бай!

Кривляясь подобным образом, глядя, главным образом, на меня, Существо умудрилось промахнуться и врезаться лбом в дверь. Отлетев, оно прыснуло со смеху и долго еще не могло остановиться, сотрясаясь в бисерных хихиканьях.

И тут я поняла, где видела этот образ раньше. Девочка, без сомнения, копировала манеры главной героини знаменитого на весь Интернет мультсериала «Про Масяню» – этакой «модной» хулиганки с очень добрыми намерениями и их злыми последствиями. И говорила так же скрипуче, и улыбалась, и плечами пожимала… Ну прям, как нарисованная! О времена, о нравы! В наше время дети стремились быть похожими на куда более глубокие образы.

Тем не менее, разговор с Существом неожиданно вселил в меня твердую уверенность, что я просто обязана заняться поисками пропавших актрис. Как минимум потому, что кроме меня, ни один сыщик не выдержит общения с такими вот Существами-свидетелями и режиссершами-клиентками. Если бы не долгие месяцы тренировок в общении с Настасьей, я бы, наверное, тоже не выдержала. Впрочем, «Масяней» доставала меня не Сестрица. А… Георгий. Да-да, не удивляйтесь…С упорством истинного маньяка скачивал он каждую серию этого, уже снящегося мне в кошмарных снах, мультфильма и по несколько раз прокручивал её, стремясь включить звук как можно сильнее. Причем, я понимаю, если бы этот продукт современной индустрии нравился Жорику. Нет. Жорику мультфильм не нравился категорически. Жорику нравилось его критиковать. И ради этого мы тратили массу времени и денег на выкачивания каждой новой серии… Умом мужчину не понять…

В общем, закалка для общения с не вполне нормальными персонажами у меня уже имелась, и это обязывало действовать.

– На чем мы остановились? – невозмутимо переспросила режиссерша, когда дверь за Существом всё-таки закрылась. Её тренировка в общении с такими персонажами казалась воистину безграничной.

– Вы собирались изложить мне подробности дела, – вежливо подсказала я. А потом вдруг решила действовать напрямик. Если вся эта катавасия с запиской действительно попытка проверить меня – пусть Зинаиде Максимовне станет стыдно, и она, что, кстати, тоже немаловажно, действительно убедится в моей компетентности и даст должные рекомендации перед спонсором. А если не проверка, то тем более надлежало выяснить все нестыковки. Коль даже с клиентом отношения будут натянутыми, то, как же тогда работать?

– Только прежде, – перебила я уже собравшуюся с мыслями Зинаиду Максимовну (Жорик бы меня уже давно убил, одно из основных правил – никогда не перебивать говорящего, мало ли в какой момент из него выплывет ТА САМАЯ важная информация), – Прежде, ответьте мне честно на пару вопросов. Вы действительно хотите привлечь меня к расследованию?

– Ну, да…

– Тогда зачем все эти уловки с записками?

– Вы о чем?

– У вас есть черный маркер. Нет фольги в сигаретах. Вы сразу же поспешили на лестничную площадку, как только записка с ответом легла на пожарный ящик…

Любой здравомыслящий человек, услышав последние фразы, впал бы в прострацию, но Зинаида Максимовна в точности поняла, что я имела в виду.

– Действительно, – ошарашено произнесла она, – Я бы и сама себя заподозрила. Не делаю этого только потому, что точно знаю: записку не писала… Маркер.. Он у меня всегда. Все знают, что я им пользуюсь… Фольгу из сигарет могли вытащить, чтобы подставить меня под подозрение, или просто из-за нехватки бумаги. С ключами – просто совпадение.

– Да, – безжалостно продолжила я, – Но во время репетиции я сидела практически возле шкафа и не могла не заметить, если бы кто-то залез в него. К шкафу подходили только вы, когда вешали мой плащ. Только вы одна!

– Значит, не только я! Значит, не одна! Значит, записку подбросили не в шкафу! Значит… – Зинаида Максимовна вдруг успокоилась, – Простите, переняла вашу манеру и тоже стала кричать. Как вы думаете, я в своем уме? – спросила она меня уже нормальным тоном, – Мда… Вопрос риторический. Я, тем не менее, думаю, что в своем. И даю честное режиссерское слово, что записку вам не подкладывала… Стоп! А нельзя ли к шкафу было пробраться как-то в обход вас?

На этот раз Зинаиду Максимовну уже не испугала необходимость подниматься обратно вверх. Легонько стукнув кулаком по косяку и вернув его тем самым в привычное положение, режиссерша захлопнула дверь, и мы с ней лихо помчались в зрительный зал. Спустившись на полпролета, я вдруг вспомнила о записке и вернулась обратно. Пошарив рукой по ящику, я наткнулась на свой огрызок бумаги, расстроилась и кинулась догонять режиссершу.

– Ответ на записку лежит на месте, – грустно сообщила я ей, – Хотя… Нет! Как же я сразу не заметила!

Выкрикивая все это уже на ходу, я снова кинулась к ящику. Плотность бумаги! Плотность лежащего на ящике листика была совсем другой. Моя записка бесследно исчезла. Вместо неё я достала со шкафчика злополучную фольгу от сигаретной пачки. Без надписей. Совсем пустую. Что это? Свидетельство того, что злоумышленник отказывается со мной разговаривать или просто совпадение? Ведь записку мог забрать кто угодно… И, хотя мне казалось, что, когда я клала на ящик свой ответ, огрызка фольги там не было, я все же не была уверена в этом.

«Как можно было не исследовать место?!» – мысленно накричала я на себя и снова бросилась вниз.

У Зинаиды Максимовны, между тем, были новости.

– Вот! – победно открывая дверцу шкафа, сообщила мне режиссерша.

Пришлось протиснуться сквозь Зинаиду Максимовну и залезть в шкаф. Дела! Оказывается, в фанере, закрывающей тылы шкафа, была проломана достаточно крупная дыра.

– Про эту дыру мы все, разумеется, знали. Каждый раз созерцали сквозь неё стену, вешая вещи. Но вот про то, что к шкафу есть доступ извне…

В том месте, которым стена прижималась к шкафу, когда-то было окошко. Сквозь дыру, оказывается, было видно отнюдь не стену, а ставню этого окошка, которую, как установил проведенный тут же эксперимент, легко можно было открыть из междверного пространства при входе в зал.

– Возможно, это окно планировалось для установки осветительного прибора. Скажем, обычного пистолета, – думала вслух режиссерша, – Мы давно светим сверху, из рубки, поэтому и не догадывались о наличии за шкафом этого окна.

– Видно, все-таки кто-то догадывался, – поправила я, – Вспомните, как давно здесь стоит этот шкаф?

– Ой, да целую вечность.

– Кто из актеров занимается у вас столько лет? – задала я заранее заготовленный второй вопрос, не успев переварить услышанный ответ на первый. Возникла неловкая пауза. Потом режиссерша, видимо, решив не обращать внимания на мои странности, продолжила свои душеизлияния.

– В том-то и дело! – с видом одержимой Зинаида Максимовна вдруг захлопала в ладоши, – В том-то и дело, что нахождение этой дыры снимает с моих актеров подозрения. По крайней мере, с тех, что находились внутри зала. И это радует! Необычайно радует! Я бы даже сказала, – тут режиссерша набрала полную грудь воздуха, и я непроизвольно зажмурилась и закрыла уши руками, – У-р-р-а!!! – громогласно пробасила годящаяся по возрасту мне в матери женщина и даже несколько раз подпрыгнула на одной ноге для убедительности, – Я всегда верила своим актерам!

Не в силах скрыть собственного скептицизма, отсматривала я проявления чужой радости. Не то, чтобы я не была довольна развеявшимися подозрениями о труппе… Просто теперь круг подозреваемых из всех, кто содержался в момент подбрасывания записки внутри зрительного зала, переносился на тех, кто находился вне этого помещения. А, если за время моего пребывания в ДК на улице не случилось какого-нибудь страшного ЧП, то таковых, бесспорно, было значительно больше. Согласитесь, радоваться в такой ситуации казалось, по меньшей мере, глупым.

– Постойте, – в этот момент я кое-что вспомнила, – А ведь эта девочка… Ксения… Послушайте, я сейчас точно помню, что между тем, как она вышла из зала, и тем, как хлопнула вторая дверь, выходящая в коридор, прошло довольно много времени. Я еще подумала, что девочка пытается успокоиться, прежде чем показаться людям на глаза…

– Ксения?! – Зинаида Максимовна стала вдруг очень серьезной, – Нет. Я не думаю… Но, – режиссерша напряженно замерла, – Кстати, у нее ведь был черный маркер. Мы все еще смеялись, мол, ну вот, у режиссера появились подражатели.

– Мне немедленно надо поговорить с этой Ксенией, – излишне быстро для хладнокровного детектива, коим хотела казаться, выпалила я.

– Прежде поговорите все же с нашим спонсором, – тактично напомнила мне режиссерша, вновь акцентируя внимание на том, что моё участие в деле все еще находилось под вопросом, – Тем паче, что он – отец Ксении.