Через несколько часов я убедилась, что приписываемый мне Викторией пророческий дар, отчасти, всё-таки присутствует. Родная моя мамочка как всегда в это время возвращалась с обеденного перерыва на работу. Она преспокойно прошла мимо меня, не узнав. Я стояла, опираясь на палочку и согнувшись в три погибели, лицо исчезало в пещере, образованной складками огромной старой шали, повязанной наподобие косынки и обмотанной еще несколько раз поверх темно-синего потертого пальто, привезенного Жориком от своей прабабушки. Вид у меня был настолько жалкий и нищенский, что, протяни я руку, вполне могла бы неплохо заработать. Но я была бомжем, зарабатывающим честным трудом, а не попрошайкой. Я собирала бутылки. В качестве подтверждения этого в авоське у меня подозрительно позвякивало. Почему я решила, что на промозглой улице, вдали от киосков и магазинов можно поживиться тарой, я, честно говоря, еще не придумала. Может, у меня старческий маразм! Кому какое дело?

– Возьми, бабуль, копеечку, – вдруг раздался сиплый мужской голос над моей головой. Перед прорехой в шали, на уровне моих глаз появилась грубая ладонь, протягивающая мне мелочь, – Поставь в церкви свечку за здоровье Бориса с первого этажа. Хороший человек был.

Я подтянула складку в шали, так чтоб можно было увидеть собеседника. Передо мной, пошатываясь, стоял БорькаСоВторойКвартиры.

– Хороший человек. Да пил, говорят, много, – продолжал Борька, – И не кто-нибудь говорит, а врачи, – Борька всхлипнул, – Гады! Бросай, говорят, пить, а то помрешь. И даже свечку, говорят, по тебе в церкви никто не поставит! Теперь вот ты поставишь. Да, бабка?

Я не умела подделывать старческий голос, поэтому молча взяла обернутой в шаль рукой протянутую мелочь.

– Бросай, говорят, пить! – Борьке явно нужно было выговориться, – А для Борьки бросить пить… Это все равно, как тебе, бабка, – Борька мучительно задумался, – Всё равно, как тебе, бабка, в крутые бизнес-леди превратиться.

В этот момент у меня зазвенел выданный Викторией на время операции сотовый телефон. Борька нелепо подпрыгнул на месте и вытаращил глаза. Столетняя нищенка, не разгибаясь, достала из кармана пальто мобилку, рявкнула в неё что-то невразумительное, потом сунула телефон за пазуху, и, энергично орудуя палкой-костылем, заковыляла прочь, чертыхаясь и подозрительно оглядываясь.

– Бабка, деньгу верни! – завопил вмиг протрезвевший Борька, потом вдруг поднял голову к небу и, чуть не плача, затараторил, – Ладно, сами виноваты! Я брошу пить! Вот с завтрашнего и брошу! Чес слово! Только отмечу вот…

Я заторопилась на стройку. Звонил мне Жорик. Сообщил, что уже закончил все необходимые приготовления для Виктории, и теперь едет сюда. Просил, чтоб я ждала его где-то возле стройки. Я, как послушная девочка, честно направилась к предполагаемому месту преступления. Кто б мог подумать, что расхаживать, опираясь на палку, так удобно? В считанные минуты я добралась до знакомой с детства стройки. Забор давно уже разнесли и только одинокие столбы по периметру говорили о том, что раньше этим объектом кто-то занимался. «Как в большой самогонный аппарат попал!» – почему-то сказал как-то один мой знакомый, побывав на нашей Вечной Стройке. Тут и там возвышались стопки железобетонных плит. Хаотично разбросанные по площадке, из земли торчали сваи. По бетонным скелетам квартир сквозь проемы для окон и дверей, угрожающе завывая, метался ветер. Стройка, как и положено, приносила в жизнь района массу неудобств. Играя там, дети ломали ноги. Любители «пойти по сократу» (а сквозь стройку пролегала самая короткая дорога к магазинам) разносили по всей округе жуткую грязюку, которая царила вокруг нашей стройки в любое время года. Кроме того, летом здесь селились бездомные собаки и бомжи, что угрожало санитарной обстановке района. Первые лет пять жители возмущались, требовали или окончить строительство, или убрать площадку, потом все привыкли, и стройка стала восприниматься, как часть окружающего пейзажа.

Спрятавшись от ветра в одной из железобетонных коробок, я поджидала Жорика. Пробраться на стройку незамеченным было невозможно: хорошо освещенный фонарями и окнами домов пустырь окружал её со всех сторон. Поэтому я и не считала столь тщательную маскировку смешной. А вот бывший опер явно пренебрег переодеваниями. Надвинув шляпу на глаза, он пытался затеряться в группке подозрительного вида подростков. «Все они в кожаных куртках, все небольшого роста…». Громко смеясь, ругаясь и поминутно сплевывая себе под ноги (и где они столько слюны-то берут?), детки шли напрямую через стройку, явно к магазину и явно не за йогуртами. Жорик в цивильном черном полупальто выглядел на фоне этих однояйцевых близнецов джентльменом. Я быстро набрала номер его мобилки: «Проходи мимо, не останавливайся. Преступник где-то близко, возможно, он наблюдает за тобой. Я буду ждать тебя возле третьего подъезда семидесятого дома.» Я вышла из своего укрытия, демонстративно застегивая пуговицы на пальто. Мало ли зачем старуха могла сворачивать на стройку? Может, у неё неотложная надобность какая была! Я зашла в ближайший подъезд, бережно сложила в кулек шаль и пальто, оставшись в привычной курточке, и, спрятав палку-костыль за мусорный бак, вышла на улицу. Жорик, которому пришлось для конспирации пройтись до магазина и обратно, появился через несколько минут. Я отчитала его в ответ на едкое «Прекрасно выглядишь».

– Договаривались же маскироваться! Вся операция потеряет смысл, если шантажист заметит тебя!

– Да я даже шляпу надел! – горько разочаровал меня в собственных способностях опер, – Ну что он, совсем ненормальный? Приходить за четыре часа до назначенного срока?! Судя по предыдущим действиям, наш шантажист далеко не маразматик.

– Между прочим, синяя сумка уже лежит на месте! Я её сама видела!

– Ну и что?! Не думаю, чтобы нужно было следить за пустой сумкой, её точно никто не возьмёт.

– Вот именно! Ты не думаешь! – отрезала я, – Разве можно так беспечно относиться к такому серьезному мероприятию?

Почему-то мне казалось, что Жорик и сам себе не слишком-то верит.

– Скажи мне честно, ты хоть капельку надеешься на успех нашего плана?

– Ни сколько в нем не сомневаюсь, – не прекращая улыбаться, заявил бывший опер, – Я шантажисту деньги не отдам, обещаю. Нервничать и беспокоиться будем, когда Виктория в сумку купюры положит. А пока всё это детские игры…

– А вдруг он увидит нас заранее, испугается и решит опубликовать снимки.

– Не думаю, – насмешливо поморщился Жорик, – Человеку нужны деньги. Зачем ему лишать себя крючка для ловли Виктории? В случае публикации снимков получить деньги он уже не сможет.

– У него, судя по всему, есть масса другого компромата.

– Нельзя быть скомпрометированной в большей или меньшей степени. Если репутация Виктории подорвется единожды, то до дальнейших угроз шантажиста ей уже не будет никакого дела. Думаю, шантажист прекрасно понимает это. Даже не представляю, на что он рассчитывает. Самое сложное в деле шантажиста – забрать деньги. До этого момента он может рассчитывать, что его не найдут. Но в момент передачи денег, так или иначе, должен будет произойти с ними физический контакт. То есть кто-то из преступников должен будет объявиться лично.

Через десять минут мы уже сидели в гостях у моих родителей. К счастью, дома никого не оказалось, и мне не пришлось доказывать любопытным родственникам, что Жорик – это «вовсе не то, о чем вы подумали». Я была уверена, что бы ни подумали мои родители, это оказалось бы «не то». Потому как предположить, что этот молодой человек является коллегой их дочери по оперативно-розыскной деятельности, не смогло бы даже богатое воображение моей мамочки.

В сотый раз обсуждая детали предстоящей операции, я поражалась собственному спокойствию. Несколько часов, отделяющие меня от начала решающей схватки, почему-то представлялись бесконечными. Я опаивала Жорика вкусным чаем, весело смеялась, беззлобно бранилась и поражалась беспечности опера, который наотрез отказался переодеваться в бомжа.

– Катерина, мы же не в детском саду! – возмущался бывший опер, – Яркий персонаж только привлечет к себе внимание! Я сделаю вид, что иду в магазин и незаметно затеряюсь среди свай.

Дабы действительно не испугать преступника раньше времени, Жорик собирался отправиться на свой наблюдательный пост, как только стемнеет. Я подробно обрисовала ему географию нашей стройки. Было решено, что опер спрячется среди плит на крыше блока, в котором лежала сумка. Отверстие в потолке этого скелета квартиры было как нельзя кстати. Оттуда Жорику будет прекрасно видно всё, происходящее с деньгами. После массы препирательств, Георгий убедил меня, что наблюдать за пустырем, ведущим к стройке, в виде старухи-нищенки, я не имею права.

– Какая нищенка вечером на пустыре? О чем ты говоришь?! Ты будешь самым подозрительным объектом! Мирные граждане тут же вызовут патруль и тебя заберут в милицию!

В результате моя роль стала несколько менее драматичной. Я должна притаиться в темноте и наблюдать за пустырем, ведущим к стройке. Заметив подозрительного прохожего, я немедленно звоню Жорику и предупреждаю его об увиденном. Если прохожий, вместо положенной прогулки к магазину, сворачивал в лабиринт стройки и направлялся к сумке, Георгий тут же сообщал об этом мне. Тогда я должна следить, не прикрывает ли кто шантажиста и, если от Жорика в течение пяти минут не будет звонка, страховать задержание.

– Это как? – решила уточнить я.

– Самое правильное, если вдруг возникнут какие-то проблемы, это поднять шум, дабы морально раздавить задерживаемого. Ори, что ты из милиции, что стройка окружена и всё такое. Если вдруг увидишь, что победа явно не за нами, звони Виктории, пусть приезжает её охрана или сразу сообщай в милицию. В общем, импровизируй. Главное, не вмешивайся, если всё идет по плану, – как-то расслабленно и совсем не по-деловому наставлял меня Георгий.

– А если преступник будет не один? – меня слегка задевала беспечность опера.

– Главное, сообщи об этом мне. Я разберусь.

– Ненавижу, когда ты с такой гордостью сообщаешь, что планируешь применять насилие! – не выдержала я.

– Да я, собственно, не планирую.

Я требовательно склонила голову, подчеркивая, что ожидаю разъяснений.

– Знаешь, – Жорик впервые за последнюю пару часов сделался серьезным, – Преступник, он ведь не всегда виновен. И применять силу против него – последнее дело. Иногда достаточно просто поговорить.

– И это ты говоришь?! – не поверила я.

– Да. И ничего удивительного в этом нет, – спокойно ответил бывший опер, – Скорее удивителен тот образ кровожадного монстра, который ты пытаешься видеть во мне. То есть, я понимаю, конечно: для выгодного фона тебе нужен рядом человек с массой недостатков.

– Глупости, – робко попыталась защититься я, – Мне как раз нужен рядом человек без недостатков, чтобы было на кого ровняться. Поэтому я всегда и одна… А про твою кровожадность я узнала, наблюдая, как ты общаешься с Клюшкой.

– Я уже оправдывался по этому поводу, – сдержанно ответил Жорик, потом почему-то решил стать более откровенным, – Знаешь, почему я ушел из органов?

– Клюшка?

– Нет, Николаша просто подпортил мне отношения с начальством. Работать стало тяжелее, но можно было.

– А, – вспомнила я, – Виктория рассказывала. Чей-то там сын обокрал Викину свекровь и ты, когда не удалось осудить его официально, силой забрал у него украденное.

– Да. Именно из-за этой истории. Но Виктория не права, считая, что отец того парня виноват в моем увольнении. Я ушел по собственной воле. После того, как узнал, что парень, которого я избил, дабы забрать документы Силенской-старшей, на самом деле не виновен.

– Как? – только и смогла спросить я.

– А вот так. Силенская расселяла коммуналку. Она запудрила мозги престарелому деду этого парня, и старик, думая, что сдает комнату в аренду на полгода, подписал договор о том, что продает свою недвижимость, причем за сущие копейки. Родственники, конечно, когда узнали, подняли шум. Но, ничего не попишешь, подпись настоящая, у нотариуса поставленная. Дед, когда осознал, как его обманули, отказался съезжать наотрез. Грозился комнату вместе с собой поджечь. Его буквально выносили. Он даже в больницу попал. Родственники по судам потыкались, убедились, что у Силенской-свекрови кругом связи и решили не связываться. Один внук сдаваться не собирался. Стал настаивать, что никакой продажи не было, требовал, чтобы всё проверили, давил на то, что дед в здравом уме никогда бы такую подпись не поставил. В общем, выследил он эту авантюристку, когда та шла Договор в качестве свидетельства правильности сделки предъявлять. И не избивал он её вовсе, только пригрозил и бумаги забрал. А та, естественно, тут же к нам кинулась. Я тогда молодой был. Метался между белым и черным, оттенков вообще не признавал. Она меня еще науськала, мол, официально тут ничего не добьешься… Я, не разобравшись, ринулся в дело. Жаль, что парнишка не успел этот злополучный Договор уничтожить… А потом, когда мне объяснили, в чем дело, что-либо менять поздно уже было. В общем, ушел я из борцов за справедливость.

– А сейчас ты кто?

– Скорее борец за невмешательство. Я не знаю, что есть добро, посему наказывать зло считаю себя не в праве.

– А на Клюшку кто бросался?

– Ну… У меня к нему и его бизнесу личная антипатия. Не из идейных соображений, а просто.

– А «просто» твоими принципами разрешается? – улыбнулась я.

– Разрешается, не разрешается… Я ему ничего плохого не сделал… – Жорик всё еще находился под властью собственных мыслей, – Главное, мне так до сих пор и не представился случай реабилитироваться… Вот даже с тем же Санькой. Я хотел поговорить, разобраться, выяснить. Найти в нем положительные черты, помочь уменьшить срок…

– Ну, Санька этот – подонок. Как ни крути, – быстро вставила я.

– Опять же, не нам судить, – Жорик пожал плечами, – Но после разговора с ним желание ему помогать у меня как-то отпало. А тут еще ты со своей страстью видеть во мне жестокого, грубого ментяру…

Я хотела возразить, но не нашла подходящих слов. Получалось, будто я согласна с такой характеристикой Жорика. Мне стало как-то совсем неловко.

– А зачем же ты принялся Силенской-младшей помогать?

– А… Всё-таки вернулись к этому разговору, – Жорик улыбнулся, – Главное вовремя. Я уже говорил тебе. Изначально потому, что уж очень хотелось в Клюшкиной гадостности убедиться. А потом… Потом я встретил тебя, Катерина, и… скажем так, очень заинтересовался.

Я густо покраснела и расстроилась.

– Не надо так говорить, – я быстро отвела глаза и принялась убирать со стола, – Ты просто плохо меня знаешь. Идеализируешь… Я на самом деле плохая…

Господи, ну почему я не могу сейчас просто порадоваться, как нормальный человек. Почему у меня всё всегда так сложно и запутано.

– Я знаю, – серьезно ответил Жорик, – И это мне в тебе тоже нравится.

– Господи, перестань! – почти перешла на крик я, – Самое время для подобных признаний! Нам предстоит такое дело…

– Это дело тебе дороже происходящего между нами? – Жорик смотрел на меня очень серьезно.

В груди нарастала паника. Ну, зачем было доводить меня до такого состояния?

– Послушай, – я старалась не кричать, – Хочешь играть в красивые ухаживания – пожалуйста. Только с кем-нибудь другим, не со мной, хорошо? К чему эти дурацкие вопросы? Что я могу на них ответить?

– Правду. Помнишь, ты сама говорила, всё что угодно можно спокойно обсудить, найти выход в две головы из любой ситуации.

– О чем ты?!

– Просто вижу, что ты нервничаешь, и хочу помочь. Неужели я настолько неприятен, что ты даже не можешь рассказать мне об этом словами? Я пойму тебя. Просто расскажи, доверься. Почему ты так заводишься каждый раз, когда я пытаюсь отбросить шутки и поговорить откровенно?

– Потому что ты делаешь это не вовремя! – таки закричала я.

Вот теперь я начала всерьез нервничать. «Может, отменить всё? А что, вот скажу, мол «У меня не хватает на подобные поступки моральных сил!» И пусть Виктория с Жориком сами разбираются…» – мысленно ныла я. Увы, от меня уже мало что зависело. Я уже навесила на себя обязательства, и Самолюбие растерзает меня на кусочки, не выполни я их. Я вспомнила про Шурика и поняла, что отступать не буду.

– Тебе, между прочим, уже пора идти на свой наблюдательный пост, – как можно более мило проговорила я, – Давай выпьем еще по чашке чая перед выходом на улицу и пойдем.

Жорик понял, что никаких разговоров на личные темы он от меня не дождется, и сделался весь покорно собранным.

– Отлично, – он протянул мне чашку, – Ты хорошо помнишь, что нужно делать?

– А ты?