«Вышла? Вышла. Из себя, из Интернета, из этого возраста… Сохраняю тебя на диске. Воровато складирую, как огромный, многоценный приз, пока еще никем не воспетый и потому легко мне даренный. Как хорошо, что я наткнулась на твой сайт, да? Как хорошо, что ты не стоишь на месте и развиваешься… Рада знать вольных! Сама такой бывала, и хохотала во все горло от безграничной творческой потенции. Сияла всем – мощно, наполнено… Прямо как мне сейчас твои песенки…»

Миниатюрная, загорелая особа в шортах и легкомысленной маечке, ежесекундно выдувала рыжую челку из глаз и вдохновенно строчила вышеприведенное письмо. Смешные из-за остриженных под ноль ногтей пальчики нервно теребили клавиатуру. Непоседливые, выгоревшие брови то и дело подскакивали в удивлении, будто появляющиеся на мониторе слова всерьез шокировали свою сочинительницу…

«В общем, снимаю шляпу, ты таки записался! – текст начал обретать более ясные формулировки. – И неважно, что местами звучит неважно. Да и что именно звучит – тоже неважно. Главное – получен конкретный результат, над которым теперь можно работать… Диск имеется, и это здорово. Судя по новостям твоего сайта, его любят, слушают, собираются крутить на радио. Это самореклама, или дела и правда в гору? Кстати, я правильно понимю, кто финансирует? Тот, с кем знакомила тебя я? Рада, что хоть чем-то пригодилась тебе наша сумасшедшая, скоротечная связь…»

Особа вдруг нахмурилась, замерла и принялась перечитывать написанное. В таком зависшем состоянии: с занесенной для новой порции ударов по клавиатуре кистью и настороженным взглядом, она ужасно напоминала зайца, застывшего с поднятым ухом, напряженно вытянувшегося… Дочитав, она скривила улыбчивый рот в гримасу, легким касанием грохнула весь последний абзац и задумалась.

«Чумная дамочка!» – текстовое сообщение полетело по внутренней связи от администратора к менеджеру зала. – «Может, умыкнуть?»

«На висюльки глянь! Тебе такая не даст. А даст – не расплатишься…»– отвечал прагматичный менеджер, лениво поднимая голову и отслеживая реакцию приятеля на ответ.

Работники этого интернет-кафе давно уже очумели. От жары, странностей посетителей, постоянных проблем с каналом и настроением начальства, от гнетущей необходимости ходить в рубашке и галстуке. То ли из-за этого полного своего обалдения, то ли просто от наглости, оба были уверены в полном своем праве обсуждать клиентов и находили в этом естественный способ релаксации…

– Сколько с меня? – одна из посетительниц – та, что полчаса назад поразила воображение менеджера зала длиной ног, волос и томностью взгляда – подошла к столику, чтоб расплатиться.

«Гы! Ты ее фейс вблизи видел? Нашел, на кого вестись.» – набирал сообщение администратор, пока длинноногая дама копошилась в сумочке. – «А ты «ноги, ноги»… Хвост! В таком возрасте у них уже хвост в виде мужа, любовника и двоих детей!»

Судя по всему, парень все-таки был профессионалом: набирая эти не слишком-то уважительные отзывы, администратор умудрялся бросать на клиентку полные немого восторга взгляды, отсчитывать сдачу и лепетать обязательное: «Приходите к нам еще, нам очень приятно…»

«Можно подумать, твоя рыжая младше!» – обиделся менеджер.

«Она – прикольнее!» – постановил админ, и тут же расплылся в глуповатой подобострастной улыбочке. И даже пальцы от клавиатуры оторвал, вежливо и смиренно уложив их на край стола. К нему приближался грузный дядечка с толстой барсеткой и явным желанием, расплачиваясь, еще и отблагодарить за все недавние консультации.

Рыжая клиентка, между тем, совершенно не замечала происходящего в зале, и продолжала изводиться над письмом.

«В общем, снимаю шляпу, ты таки записался! – от убитого абзаца с претензиями она решила восстановить лишь первое предложение. – Рада, что даже отсюда, с далекого крымского полуострова, закинув щупальца в лабиринт всемирной сети, можно добраться до твоего детища. Скачать, прослушать, посмаковать… Хотя, вру. О последнем пока могу только мечтать: скачать – да, послушать – только тут, в инет-кафе, через говенные наушники, о «посмаковать», как понимаешь, и речи быть не может. Почему – поймешь позже, прочитав о том, где я сейчас живу и на чем слушаю музыку. Пока же окончу свою хвалебную речь:

Рада жить в одно время с… Желаю продолжать. Молю, чтоб не стерся талантище об асфальтовую шершавость равнодушия мира. Ты – молодец!»

Барышня снова пересмотрела получившееся. Кажется, осталась довольна. Облегченно вздохнула, словно, наконец, окончила официальную часть. И затарабанила по клавишам быстро-быстро, будто высказывая нечто давно наболевшее, важное сутью, и не слишком нуждающееся в красоте формы изложения:

«И я тоже молодец, но это теперь не так явно. Представь, мне удалось таки сбежать от столичной суматохи! Помнишь, я давно собиралась? И вот, заперла себя глубоко в горы, спрятала от соблазнов и соблазнителей, окунула душу в гармонию, а тело – в морскую упругость. Стала спокойной и рассудительной. Выросла в собственных глазах сразу на три головы, и со всех сторон исправилась. Не смейся! Не смей мне не верить!

Нет, пишу тебе сейчас вовсе не для того, чтоб похвастаться. Просто есть во всей моей нынешней жизни одно большое «но»: Каждый раз, когда вижу, как подъемник привозит к нам на Ай-Петри очередную порцию потных и истисканных толчеей туристиков (а вижу я это каждый день в шесть часов, потому что именно в это время и в этом месте ежедневно сдаю выручку своему полубоссу –полукомпаньону ) каждый раз, когда наблюдаю поднимающийся на гору слегка раскачиваемый ветром вагончик, ловлю себя на непростительном: жадно, неистово, отчаянно вглядываюсь в лица, пытаясь отыскать родное и нужное. Я бежала от вас, я сбежала от вас и вот теперь тоскую, /капельки сходства ища в каждом встречном/… Скучаю по тебе, Боренька…

Вот так и живу. Зато… Где живу!!! Тебе и не снилось такое, поверь!

Маленький, обдуваемый всеми ветрами вагончик почти на самом краю Ай-Петринского плато. Я ближе всех к огромному звездному небу, я дальше всех от муторных звездных болезней, я – свободна! Я – Элли из «Волшебника Изумрудного Города» и обожаю свой /дом на колесах/. Кстати, ты никогда не замечал, что в Крым ведет изумрудная дорога? Да, да, где-то уже на территории Украины, в районе Запорожья, асфальт начинает быть зеленоватым и искрящимся. Если будешь добираться по трассе – обязательно присмотрись.

Ну ладно, и так уже много времени потратила, а мне еще подниматься наверх: интернет-кафе, из которого я шлю тебе эту весточку, находится в Ялте, у подножья моей горы. Подъемник идет из Мисхора, а отсюда – один путь: на трассу. Доходишь до начала серпантина, ведущего на Ай-Петри, а там машешь рукой всему, что движется. Обязательно подвезут. Даже переполненные туристами автобусы благородно останавливаются. Какие-никакие – все-таки горы, а значит, законы взаимовыручки между людьми действуют неоспоримо.

Надеюсь, несмотря на все мои маразмы, комплексы и плохо замаскированные тайные знаки, ты все же понял, о чем это письмо.

Целую, Сонечка»

Дописав, «дамочка» удовлетворенно причмокнула и оглянулась, словно призывая окружающих в свидетели своего очередного безумного поступка. Потом набрала полную грудь воздуха, высоко подняла палец над кнопкой мыши, зажмурилась и… резко изменившись в лице, глянула за окно. Кнопка «отправить» возле письма так и осталась нетронутой. В широко распахнутых глазах барышни, словно картинки в игральном автомате, с бешеной скоростью сменяли одна другую разнокалиберные эмоции. Всё – от легкой досады, до глобального шока, включая два кокетливых взгляда в сторону наблюдателей (мол «видали, что я за штучка»)…

«Чего там?» – админу не было видно левую часть заоконья. Он лишь слышал визг тормозов, отвлекший дамочку от монитора, и видел сейчас ее загадочную реакцию на происходящее.

«Крендель какой-то припарковал тачку. Лихо. Чуть в клумбу не впечатался, но вписался. Миллиметраж… Сейчас треплется по мобиле и туда-сюда возле входа шатается. Кажется, направляется к нам.» – доложил менеджер. – «А твоя рыжая краля, похоже, его знает…»

«Краля» действительно знала. И чувствовала себя сейчас совершенно по-идиотски. Только что написанное, пусть и не отправленное, письмо, жгло совесть, как горчичник открытую рану. Судьба снова разыгрывала свои забавные сценки. Сейчас Сонечка была не в состоянии подыграть. Ее шокировали и сшибли на взлете.

«Когда не знаешь, что делать – не делай ничего» – вспомнила она недавний совет подруги (подруги ли? просто знакомой, случайной, как и все происшедшее за последние месяцы…) Раньше этот совет бесил и казался издевательством, сейчас – пришелся весьма кстати.

Перво-наперво, тремя одиночными щелчками мыши, Сонечка убила письмо. Совсем. Не сохранив даже в черновиках, то есть не оставив ни малейшего шанса на отправление. Потом, решительно вскочив, она выудила из кармана шорт деньги, бросила их админу, вместе с умоляющим взглядом и быстрым «сдачи не надо». Затем вытащила из-под стола свою большую дорожную сумку, перекинула лямку через плечо и, легко взобравшись на подоконник, перекинула ноги на улицу. В зале было два окна. Это – выходило на противоположную сторону от входа, и вело на другую улицу.

«Я знал одну женщину, она всегда выходила в окно,/ в доме было десять тысяч дверей, а она выходила в окно!» – пропела себе под нос Сонечка, прежде чем с бесшабашной улыбкой бросить работникам интернет-кафе задорное: «Всем пока!» и прыгнуть вниз.

– До свидания, – ошарашено буркнул менеджер. Между прочим, этаж был, хоть и первый, но довольно высокий!

Админ восхищенно присвистнул вслед и тут же сделал серьезное лицо. К его столику приближался хорошо одетый джентльмен в широкополой шляпе. Длинные черные вьющиеся пряди спадали на и без того узкое лицо, резко оттеняя его катастрофическую бледность. Мужчина явно приехал на курорт совсем недавно.

– Скажите, у вас работает Интернет? – несколько свысока поинтересовался он, едва заметно кривя губы в тонкой – то ли вежливой, то ли брезгливой – улыбке.

– Разумеется, – в тон – холодно и с достоинством – ответил администратор и указал на нужную машину.

Судя по знакам менеджера, черноволосый был тот самый тип, завидев которого, рыжая решила сбежать.

* * *

«Вышла? Вышла. Из себя, из Интернета, из этого возраста. Сто раз уже выходила, убивала написанное, но возвращалась вновь, потому что деваться мне некуда. Сдаюсь! Забирай, безраздельно властвуй…

Помнишь, ты смеялся когда-то, что еще чуть-чуть, и я стану слишком знаменитой, чтоб поддерживать с тобой отношения? Мы еще фантазировали, мол, тебя отбросит взрывной волной моей славы и, искалеченный, ты затихнешь навсегда где-нибудь в теплом уголке персональной загородной виллы, отдаренной тебе твоим импортным боссом за кротость и послушание…

Сложилось иначе. Затихла я. Сбежала, бросив все – тебя, себя, перспективы развития. Надеюсь, ты понимаешь, что делала я это не назло? Я слишком запуталась, и задыхалась уже совсем во всей нашей мишуре и грязи. Большой бизнес, большие перспективы, распорядок, хладнокровие, война… Я слишком выпачкалась об эти авантюры и должна была очиститься. Пойми, я бежала не от тебя – от всего, что связано с тогдашней моей жизнью.

Знаю, что ты будешь говорить сейчас. Скажешь, что тоже звал меня уехать. Ты, мол, как раз и собирался увезти меня, а я – отказалась… Но, пойми, ты хотел увезти из одних войн в другие. Ты – игрок, и само наличие рядом с тобой уже есть участие во всех этих играх… В общем, надеюсь, ты понимаешь мой отказ ехать с тобой и не обижаешься уже. Мне было необходимо пожить самой. Прости… Прощаешь?

ЮБК – лучшее место в мире! Оно одно очищает без следа и нежелательных примесей…»

Засев за компьютер, черноволосый напрочь забыл об окружающих. Он читал принесенный с собой на дискете текст. Под резко выпирающими скулами слегка подрагивали желваки. И вообще клиент выглядел как-то очень напряженно. Может, читал что-то супер-важное? Словно автомобиль в ливень дворниками, он неистово мельтешил черными зрачками по глазным яблокам. Длинные пальцы, сложенные перед лицом в шалашик, мелко постукивали друг о друга. Губы подрагивали, то ли от нервов, то ли от легких нападок желания улыбнуться.

«Сумасшедший, или демоническая личность» – откомментировал администратор зала. – «Дракула собственной персоной».

«Перстень похож. А тачка на дракульскую не канает», – отозвался менеджер. – «Хотя, погодь. Это не его машина. Это наша, местная. Такие в Севастополе на прокат дают, я вспомнил… Один тип жаловался: прямо к аэропорту подгоняют заказанный автомобиль, отдают в полное твое распоряжение. Сервис – класс, но тачки-то – говно…»

– Простите, можно зеленого чая? – посетитель отвлекся от монитора. – Со льдом и без сахара…

Менеджер округлил глаза и сделал обиженное лицо, собираясь возмущенно огласить список своих обязанностей. Но тут из нагрудного кармана желтой полураспахнутой рубашки клиент небрежно выудил нужную купюру… Инцидент тут же оказался исчерпан. Менеджера сдуло ветром, причем непосредственно в то окно, из которого несколько минут назад выпрыгивала рыжая дамочка. К магазину добираться таким путем было ближе.

– Вам подсказать, как войти в сеть? – поспешил к перспективному клиенту администратор. Вообще-то нужно было сидеть за стойкой, но чаевые всегда дают тем, кто возится с клиентами в зале. Да и не в чаевых дело, просто тип показался интригующим… – Вы хотели в Интернет, а сами еще не…

– Нет, спасибо, – на этот раз клиент улыбнулся открыто и без всякой внутренней борьбы. И как-то сразу упростил себя этой улыбкой. Показался человекоподобным. Администратору тут же стало скучно.

– Сначала я почитаю файл, а уж потом займусь делами. – зачем-то принялся объясняться клиент, все еще вежливо улыбаясь. – Знаете, все-таки ужасная вещь – Интернет. То, что из любой точки мира можно продолжать вести бизнес, попросту лишило нас права на отдых и личную жизнь…

Администратор пролепетал что-то соглашательное и вернулся на свое место. Нужно будет – позовут.

В этот момент у посетителя зазвонил телефон.

– Да, да, я! – проговорил он довольно громко, будто рядом и не было никого. – Я – Артур. Кто же еще? И что это вы все сегодня, как с цепи сорвались? Едва границу пересек – звоните, и звоните… Случайно набрал? Великолепно! То есть просто решил узнать, не поменялся ли у меня номер… Ну, приятель, даешь… Поменялся. Давно уже поменялся. И характер поменялся, и род деятельности и страна проживания…

Идиотская, оставшаяся еще с советских времен привычка орать в телефонную трубку, абсолютно не стесняясь окружающих, выдавала в черноволосом человека солидного возраста. Хотя выглядел он индивидуумом нового поколения…

– Это просто какая-то нелепая случайность, что вы все вдруг застали меня на этом телефоне, я им давно не пользуюсь! – продолжал он. – Нет, в данный момент я на Украине. Ну, давай, Карпуша, пока. Я потом наберу тебя, когда разгребусь с делами. Ты скажи, все же, что звонил-то? Может, что надо все-таки? Не томи? Эй, алло?

– Вот же ж, тип! – в сердцах выругался черноволосый, нервно водружая телефон обратно на пояс. – Клубок интриг и вагон дури….

Глаза клиента снова зацепились за экран, и все нехорошие эмоции мгновенно из них выветрились… Теперь чтение явно настраивало его на позитив.

Вообще-то Артур перечитывал письмо для дела. Якобы, для дела. Разумеется, он обязан был придумать себе какое-то оправдание – не просто ж так он уже в десятый раз штудирует это послание. Конечно же, чтобы еще раз уточнить, во сколько и куда подъезжать…

Оправдание работало слабо. В душе Артур прекрасно понимал, что просто банально получает удовольствие от написанного. Любому приятно, когда его хвалят. А когда хвалит тот, кто – ты был уверен – давно о тебе забыл, приятно вдвойне. Хвалило это письмо специфически, но весьма первоклассно:

«Вы все умрете героями (герои не могут жить вечно), а я, обливаясь стихами, буду вслух читать ваши слезы моим новорощенным детям. И они будут учить русский, потому что на нем я писала вам гадости… И, что важнее – они будут любить меня – хотя бы за то, что когда-то любили такие, как вы. Неотсюдки. Не могли же, мол, вы ошибаться?»

Артур отчаянно затряс головой, в который раз пытаясь уловить смысл в хитросплетениях этих аналогий. Он всегда считал, что навороченность изложения наносит лишь ущерб духу текста…

«Это я к тому, чтоб ты знал о своей исключительности» – любезно поясняло письмо. – «Всегда помню тебя, всегда преклоняюсь перед твоей героичностью и, смакуя оттенок собственной серости, с белой завистью вспоминаю успехи вашей яркости.

Где ты сейчас? Ясно, что на вершине. Любопытно лишь, на какой: бизнеса, интриги, славы? Тут мы немного коллеги. Я тоже на вершине. Но я – в буквальном смысле. На вершине горы. И мне здесь хорошо. Хорошо так, как никогда раньше не было.

И, вместе с тем, – радуйся, ты победил! – непереносимо одиноко. Пытаюсь заверить себя, что благодарна судьбе за то, что знала тебя когда-то, и спокойно смириться с тем, что потеряла. Фигушки! Знаешь, (говорю это сейчас, потому что уже вряд ли когда-то увидимся, а значит, выпендриваться нечего, и можно признавать поражение, не боясь, что тебе о нем станут напоминать и ерничать) знаешь, то, что я отказалась ехать с тобой – одна из самых больших моих ошибок в жизни. Сейчас бы я так не поступила… Увы, мне необходимо было пожить самой и потерять тебя навсегда, чтобы понять это».

Артур читал, тут же ставил пометки в блокноте, переписывая те данные, что могли пригодиться в поисках. Перечитывал, переписывал, повторял про себя отдельные слова и беззлобной усмешкою отвечал на улыбающиеся в «проводнике» диски. Действительно улыбающиеся…

«Ты никогда не замечал, что в «проводнике» на левой панели все диски компьютера улыбаются, – гласило письмо абзацем раньше. – Глянь – смайлик после каждого названия диска! Диск (А:). Не обращай внимания на открывающую скобки загогулину, и заметишь улыбочку диска… Это не я нашла, это один знакомый мальчик заметил и для поднятия настроения мне присоветовал» – при упоминании о любых ее мальчиках, Артура всегда в тайне немного передергивало. Разумеется, он никогда не подавал виду, потому считать издевательством эти строки повода не было. И все равно Артур всякий раз испытывал раздражение, доходя до этого места текста. А письмо, меж тем, пыталось настроить как раз на обратные эмоции: – «Вот сидишь себе в мрачняке… Под собой не чувствуешь ног, за собой – сил, над собой – ангельского покровительства… В общем – тошно, хоть стреляйся. А ты, вместо стреляния, берешь, открываешь «проводник» на компе, смотришь на левую панель и с этими самыми улыбающимися дисками здороваешься. Ты попробуй, Артур – помогает…»

Она еще много писала такого же милого, никчемного бреда. И после каждого абзаца смешно оправдывалась, перемежая оправдания такими заявочками-описаниями, от которых бросало в жар и пересыхало в горле:

«Ты извини, что я такая болтливая. Несет. Хочется выговориться. Ведь – поверишь ли – не с кем, совершенно не с кем делиться миром. Те, кто может понять – дележом чего-то другого заняты (кто денег, кто сфер влияния), а с остальными и говорить незачем. Ох, как здорово было бы сейчас, если бы ты оказался рядом!

Каждую ночь, сбрасывая с себя все одежды, просачиваюсь под шелковое одеяло, отодвигаю шторочку и смотрю за окно – в глаза небу. И впору радоваться, а я давлюсь приступом горечи, как чахоточный больной кашлем. От восторга и приподнятости плавно перетекаю к слезной подавленности. Почему? Потому что – одна. Потому что – без тебя.

Это ужасно! Небо здесь действительно пронзительно звездно, и махонькая Ялта у подножия моей горы умещается на ладони. И ветер такой сильный, что смело можно на него положиться: расставив руки, откинуться на спину и валяться в его мощных потоках… И от всего этого я делаюсь совсем дикая и прекрасная. Тело гибчает, грудь тяжелеет и наливается, волосы растут, а глаза светятся… И все это – в пустоту. Все это – ни для кого, потому что не для кого.

И я корчусь, отворачиваясь от окна грустная. Впиваюсь зубами в подушку, чтоб не выть. И вспоминаю, как когда-то – помнишь? – так же впивалась, чтоб не стонать от удовольствия слишком громко и не тревожить ночной покой дома.

Вспоминаю и реву. Лежу бессмысленно голая под напрасно шелковым одеялом в необоснованно уютном, малюсеньком домике-вагончике, в который, как и в меня, совершенно никто не заходит, и который абсолютно зря отдан до конца лета в полное мое распоряжение…Ну почему ты не рядом?!»

А еще по тексту были разбросаны вполне однозначные, шитые белыми нитками, но якобы тщательно скрываемые указания на возможные места поисков.

«Если еще не наскучила, расскажу тебе немного о своей нынешней работе. – это где-то в середине письма. – Сейчас удивишься. А, скорее, брезгливо скривишься и шепнёшь нечто вроде «как низко ты пала!» Ты ведь всегда был ужасным снобом, не правда ли?

Вся нынешняя жизнь – уход в мой персональный иностранный легион: боевое подразделение, куда поступают отчаянные люди, желающие порвать с прошлым и изменить будущее. Собираясь забыть все и быть забытой я пришла сюда, и мечты воплотились в реальность… Звучит романтично и пафосно, а между тем, все очень банально. Вернемся к фактам.

Помнишь, как всем дееспособным городом мы старательно вывешивали на двери своих офисов, редакций и прокуренных рабочих комнатушек искренние заверения, вроде: «Представители Канадских Оптовых компаний расстреливаются без предупреждения!» Помнишь? Мне и не думалось тогда, что я могу завербоваться в подобные представители…

Ты все еще читаешь мое письмо? Тогда расскажу тебе, как я нашла эту работу.

Давным-давно, еще до зимы, только-только сбежав от всех вас и приехав в Крым, я находилась на грани отчаянья. Вероятно, я сломалась бы, сорвалась бы с этой грани, вернувшись к вам послушной бездушною куклою. Но тут кто-то сверху опомнился и подбросил мне одну важную судьбоносную встречу…

Измотанная, никому не нужная, отчаявшаяся и в себе и в благостном воздухе Крыма, я плелась по пустынной набережной, каждой косточкой ощущая леденящие касания ветра и даже немного покачиваясь в такт монотонным и тоскливым шипениям гальки. С тем же звуком, с каким у нас тоскливым утром дворники сметают листья, здесь – море потрошит берег. И от этого делается совершенно жутко.

Помню, я свернула тогда в глубь парка. Город осыпался ворохом беспомощно хрустящих у меня под ногами листьев и, вместе с ними, такие же засохшие и желто-коричневые, обсыпались и гибли все мои мечты. Уезжая из Москвы, сбегая от врагов, друзей, журналистов, необходимости быть сильной и от тебя, я почему-то твердо была уверена, что Ялта – самый красивый город на свете, самый приветливый, волшебный и жизнеутверждающий – безоговорочно примет меня и поставит на ноги. Я ехала, чтобы затеряться среди ее волонтеров, найти обычную работу, поселиться в каком-нибудь неприметном сарайчике верхнего города и все свободное время посвящать единению с природой и восстановлению растерзанного московским зверятником внутреннего стержня. Я наивно полагала, что мир все так же любезен со мной, как был раньше…

Между прочим, у меня имелись все основания для таких уверенностей! Ведь когда-то давно – я была молодая, восторженная и падкая на авантюры – этот город несколько летних сезонов подряд спасал меня. Отъезд в Крым всегда был верным рецептом излечения от любых психологических дискомфортов. Ехала всякий раз автостопом. Всякий раз в поисках какой-нибудь незамысловатой, пусть и физически тягостной работенки, которая занимала бы руки, а голове оставляла возможность переосмысливать события прошедшей зимы. Месяца в Ялте хватало с лихвой, чтобы вновь обрести силы жить дальше. Этот город всегда обладал удивительными исцеляющими свойствами. Но это было давно. Слишком давно, чтобы остаться в силе.

Впрочем, я все слишком закручиваю. На самом деле, похоже, никаких перемен с городом не случилось. Просто в этот приезд я откровенно сглупила: неверно выбрала время приезда. Нельзя беспокоить Ялту поздней осенью и требовать внимания к своей погибающей персоне. Эта пора не лучшая для прибрежных городков. Когда неизвестно чем кормить своих, приезжих принимают неохотно…

Прокручивая все это в своей пессимистично настроенной голове, я мысленно обзывала ее «дурьей башкой». Параллельно, кажется, напевала, подражая давно укатившему в Америку Жене Кошмару – экс-солисту крайне приятственной группы «Ку-ку». Тянула, кривляясь: «Пойду работать я на работу!/Купите мои руки, мои мозги…/» Данное заклинание, в отличие от прежних моих напевок, отчего-то не действовало: не влияло ни на успех мероприятия, ни на настроение…

Кстати, признаюсь в ужасном: я подумывала даже о позорном возвращении домой. Не убьют же меня там, в конце концов! Ну, выскажут, все что думают, ну попытаются предъявить требования… Поклокочут и успокоятся, потому что взять с меня все равно нечего, а писать под их диктовку или ставить свое имя под ими написанным я не соглашусь ни под каким давлением…

Парк окончился. Совершенно бессмысленно, я сворачивала во дворы и как-то даже не следила, куда именно несут меня ноги. В результате оказалась возле небольшой забегаловки, с пятью столиками, обнесенными то ли недостроенной кирпичной стеной, то ли перестроенным забором. Впрочем, ограда смотрелось довольно стильно, и от ветра укрывала, так что придирки мои были напрасными . Возле входа, ритмично притопывая – то ли от холода, то ли от усердия, – суетился над мангалом сухощавый татарин. Он смешно выпячивал губы и оттого делался похожим на Дуремара из моего детства. С этого все и началось…

– А у вас кофе попить можно? – только сейчас понимаю, как хочу присесть и выпить что-нибудь теплое.

– Два рубля! – Дуремар изучающе смотрит, потом, видимо, решив, что я из местных, со свойской хитрецой добавляет: – А если сама себе сделаешь – рубь. А если еще и вон тем двум господам клиентам по стаканчику соорудишь, так вообще бесплатно угощу! Я добрый и приветливый. Только не многорукий, как видишь. А тут то пусто – то приезжают… Хоть бы предупредили, я бы племяшку вызвонил…

Дуремара становится жалко, и я послушно отправляюсь делать кофе его клиентам. Обычный растворимый, в пластиковых стаканчиках… Фу, гадость какая…

– Вот. Просили вам принести, – ставлю на стол перед единственными, кроме меня, посетителями. Персонажи весьма примечательные – оба очень крупногабаритные, статные. Двигаются не спеша, говорят медленно. Пара морских котиков на лежбище.

– Что-то мы вас раньше тут не видели? – Морская Котиха щурится в улыбке.

– А меня тут раньше и не было. И сейчас нет. Я просто кофе попить зашла…

– Я добрый, но не многорукий, – тут же спешит оправдываться Дуремар. – Вы ж не как обычно, вы же без предупреждения…

– Ты добрый, – снисходительно соглашается клиент. – А еще у тебя самый вкусный шашлык на побережье, – добавляет испробовав. – Жаль, что мало кто об этом догадывается.

– Вот, девушка теперь догадывается, – Котиха заговорщически подмигивает. Моя персона отчего-то явно интересует ее.

Позже она признается: «У меня сразу на тебя интуиция врубилась. Я только сомневалась немного – уж больно смазливая. Мне всякие шуры-мурыи и последующие разборки с клиентами ни к чему. Но ты, молодец, отшивать умеешь, как я погляжу».

Это она мне после того заявит, как я братцу Морского Кота, попытавшемуся меня в подсобке эдак страстно к стене прижать, промеж ног коленкой засажу. Котиха будет хвалить меня, а я в тайне жалеть о содеянном. Парень-то видный, молоденький, А я мало того, что отшила, так еще и хозяйке рассказала… Вот стерва! А самой от одиночества уже откровенная порнуха сниться начала.

Интересно, ты все так же ценишь честность? Если нет, то, вероятно, не стоит мне углубляться до подобных откровений… Убить, что ли, последний абзац? Нет. Не буду. Ты уж лучше все обо мне знай. Чтобы если решишь, что поменять в нынешнем положении дел, так именно ко мне ехал. К такой, какая есть сейчас, а не к той мне, прежней, которую помнишь по нашей московской жизни.

Но не буду отвлекаться от истории моей первой встречи с Котиками. Итак, Котиха не отставала:

– Девушка будет знать про шашлык. Станет приходить, ужинать… Да? – она зачем-то стремится втянуть меня в разговор. – Кавалеров приучит хорошую кухню уважать…

Девушка, то есть я, согласно кивает, отхлебывает противный кофейный напиток – ну не бывает хорошим растворимый кофе, ну что поделаешь! – и вспоминает, что приходить сюда ужинать не придется. А придется приезжать – да и то, вряд ли, потому как те кавалеры, что могли, не задумываясь, просто на «поужинать» рвануть из Москвы в Ялту, увы, окончились.

«А может, они и не были такими, может, я про них все это просто придумала…» – это я, конечно же, о тебе подумала. И снова очень грустно сделалось. Из-за несбываемости придуманных сумасшествий. Ведь были моменты – правда те, подушечные, а значит, совсем не объективные, – когда я действительно думала, что мы нашли друг друга и будем вместе навсегда…

– Да, девушка? – снова теребит Котиха.

Ну, тут уж просто грех ситуацией не воспользоваться. Я пускаюсь в откровения:

– Девушка б с удовольствием, да ей, похоже, придется уезжать, – вздыхаю. – Вот если б у вас работа какая нашлась на зиму, другое дело… Так хочется в Ялте остаться, а зацепиться не за что… – прекрасно понимаю, как глупо все это звучит. Мне последовательно отказали во всех ресторанах набережной, ссылаясь на «несезон». И как после этого вообще можно обращаться с подобным вопросом к явно загибающейся забегаловке?

– Х-м, – удивленно таращится хозяин загибаловки. Ему явно смешно. – Да я и сам такой. – говорит, наконец, – Ушел бы куда-нибудь работать. Ушел бы сам от себя. Да только не возьмут никуда. А возьмут – платить не будут. Сейчас нечем. Я б тебя и в сезон не смог взять. Я добрый, но не всемогущий…

«Куда пойти, куда податься/кого б найти, кому б отдаться…» – очень кстати в мыслях всплывает песенка Арефьевой. Всплывает в исполнении Умки, то есть еще отвязнее, чем в оригинале… И на душе становится как-то полегче. Всегда легчает, когда обнаруживаешь, что чьи-то мысли и настроения, в точности совпадают с твоими собственными…Все-таки приятно знать, что ты не один такой…

– А вы именно подзаработать, или как? – вдруг вмешивается Котиха, и я отчетливо вижу, как ее большой бутсообразный ботинок пинает под столом ногу спутника.

– Или как, – говорю. – Я уезжать не хочу… Мне в Крыму позимовать хочется.

– Чудно, – реагирует спутник Котихи. И смотрит на меня так требовательно, будто я немедленно должна предъявлять объяснения. Пожимаю плечами в ответ, мол «чудно вам, так удивляйтесь на здоровье, мне-то что». – А если жильем и едой обеспечим, а оплата – от выручки – пойдешь работать? – спрашивает он, настороженно щурясь.

– Пойду, – я откровенно теряюсь от такого стечения обстоятельств, но потом спохватываюсь: – Ой, а что делать-то?

Оказывается, ничего страшного. У ребят кафе при заправке. Той, что на верхней трассе, той, что вторая от выезда из города… Лена – так зовут мою Котиху – вообще-то хозяйничает сама, но сейчас все чаще приходится уезжать по всяким другим делам и нужна помощница. Местные идти не хотят – сдельная оплата чревата полным безденежьем. Да и сами хозяева не хотят местных – те избалованы сезоном, и работать не любят.

«То есть не любят бесплатно работать», – мысленно поправляю я объяснения Лены, не слишком любящей «этих местных», и все время на них наговаривающей.

Позже выяснится, что сама Лена – приезжая. По большой любви Виктор забрал ее из-под носа у других женихов, привез в Ялту и сделал тут хозяйкою. Места эти Лена полюбила сразу и безоговорочно, а вот здешний народ так до сих пор терпеть не могла:

«Наглые и ленивые!» – убежденно заявляла, едва речь заходила о коренных крымчанах. – «Не все, конечно. Но те, что не такие – обязательно как-то с приезжими связаны. Кто в браке с нездешними, кто учился не тут… Мы на них влияем как-то положительно…» Все эти рассказы она обрушит на мою голову потом, а пока мы принюхиваемся и взвешиваем взаимовыгодность.

– Ты не переживай, – Виктору-Морскому Коту – явно как-то неудобно, что сумасбродная идея жены найти себе задарма помощницу оказалась реализуемой. – Это сейчас так. А весной, едва тут все готовиться к сезону начнут, мы такое замутим! Всем тесно станет! Совсем другая работа будет и совсем другие заработки… У нас планов – тьма-тьмущая… Перезимовать бы только…

В общем, в жизни моей снова все сложилось очень загадочно. Подумать только, не понеси меня ноги сами в тот переулок, не потребуй организм немедленной порции чего-нибудь горячего (это при том, ты же знаешь, я обычно только в нормальных местах кофе пью, не знаю уж, что на меня нашло тогда), не осталась бы я в Ялте!

Из загибаловки мы выходим втроем и, загружаясь в старенькую Ауди моих новоявленных покровителей, все вместе пребываем в отличном настроении. Каждый получил то, что хотел и при этом – кстати, ты и представить себе не можешь, насколько это редкое сочетание – кажется, даже не в ущерб другому.

– А ты, дядько, обязательно кофеварку купи! – напоследок советует вышедшему нас проводить Дуремару ВикторМорскойКот. – Как-то нехорошо – такой шашлык, и такие напитки безрадостные… Или вовсе кофе не предлагай. Чай заваривай. С травами. А то кто ж к тебе пойдет-то?

– А мы старую нашу кофеварку ему навяжем! – решает Котиха. – Все равно у нас валяется, никому не нужная… А так уже не посмеет гадким кофе нас травить…»

На всякий случай, по большей части для того, чтоб убедить себя в необходимости этого перечитывания, Артур сделал серьезное лицо, достал блокнот и записал: «Заправка. Вторая по верхней трассе при выезде из города. Хозяева Лена и Витя».

Объективно говоря, запись эта была совершенно никчемной. Во-первых, потому что Артур еще с первого прочтения точно запомнил информацию, а во-вторых, потому что дальше в письме шли куда более точные и современные пояснения по поводу предстоящих поисков:

«Нет, всю жизнь я так бы не прожила, но в ту удивительную зиму было здорово!» – рассказывало послание.

«Частный дом. Три кошки и кот ( настоящие, не морские и не мною придуманные), плюс – необычайно добрый слюнявый доберман. Все удобства во дворе. Тонкая ледяная струйка воды громыхая, скатывается в таз, и этот звук выуживает тебя из сна – значит утро, значит Лена набирает и греет воду для всеобщего умывания.

Внизу у хозяев печка, а через мою комнатушку – (маленькая, да удаленькая: с отдельным входом по деревянной лестнице, с окном в полстены и васильковым, в белую точечку потолком, разрисованным еще предыдущими хозяевами) – через мою комнатушку проходит труба от печи. Но все равно я кутаюсь в ватное одеяло и хожу по комнате в шерстяных носках. Не от холода, а потому что это очень мило, и так по-домашнему…

Главное мое богатство на целую зиму – плеер-приемник. Я отобрала его у Лены, как только поняла, что хозяева к музыке глубоко равнодушны. Кстати, этот плеер остался у меня и по сей день. Это даже злит немножко. Словно голодающий, с ненавистью глядящий на фешенебельные аппетитные лавки уличных торговцев, разглядываю я эту безделушку. Из-за полного отсутствия в продаже нормальной музыки она только дразнит. Зимой говорили, начнется сезон и ассортимент расширится. Я вздыхала тогда: «Кто знает, не отупею ли я до тех пор окончательно, слушая единственное ловящееся мои плеером попсовое радио?» Оказалось, не отупею. Проблема поджидала с другой стороны – ассортимент расширился, но вовсе не в мою пользу. Попсы стало еще больше. Впрочем, тебе это не близко, потому пропущу. Вернусь лучше к описанию моего зимования.

Собственно, что еще рассказать? Вечерами собирались во дворе, сидели в беседке, запаковавшись в ужасные, старые и громадные пуховики. Я, Лена, Виктор, иногда какие-нибудь случайные гости.

Очень часто бывала ясноглазая Ленина ближайшая соседка и подруга, иногда обращающаяся во врага. Не от злобы, а по вспыльчивости. По сто раз на день она то смертельно обижалась на моих МорскихКотиков, то вдруг мирилась с ними. И то, и другое всегда происходило в одностороннем порядке и совершенно без повода. Соседку звали Светиком и это уменьшительно-ласкательное имя никак не подходило к ее грандиозным формам и взрывному темпераменту. Излюбленной темой Светика была проблема лишнего веса. Мне она страшно нравилась. Не проблема, а Светик. Яркая баба, стильная…

Кстати, рассказчицей Светик была блестящей, потому доставляла – собственно, и сейчас доставляет, – массу удовольствия любому слушателю:

– Нет, вы только представьте, что творит мой диетолог! Это не врач! Это машина для случайного генерирования рекомендаций! Послушай его советы! Он же сам себе противоречит! Он даже в постели издевается! Говорит «моя маленькая», и тут же виновато улыбается, будто назвал меня чужим именем!

Мужики отчего-то липнут к нашему Светику, словно загипнотизированные. И баек, с ними связанных, в загашники нашей соседки всегда была уйма. Я искренне любопытствовала. А что еще прикажете делать долгими зимними вечерами?

Когда Светик не баловала своим напористым присутствием, в нашем дворе было тихо-тихо. Курили, потягиваем крепкий чай, который Виктор заваривает первоклассно., глядели вверх на исполосованные шнуровкой туч горы или, наоборот, рассматривали бескрайнее море, начинающееся далеко внизу… В основном молчали. Такими вечерами отчего-то совершенно не хотелось разговаривать.

А утром снова всеобщий подъем. Такой ранний, что застав меня бодрствующей в такое время раньше, можно было с уверенностью утверждать, что я попросту еще не ложилась.

Вот и перезимовали. И даже почти перевесновали уже, когда место моей дислокации в очередной раз круто изменилось»

Отчего-то Артуру все эти описания представлялись в виде слайд-шоу. Воображение подкидывало моментальные фото описываемых событий и все Морские и не Морские Коты казались уже Артуру собственными давними знакомыми. Удивительная все-таки вещь – обмен словами. Погружаясь в чужое жизнеописание, как бы проживаешь эти события сам. А ведь, если задуматься, с какой стати? Ничего, кроме набора букв ты перед собой не видишь… Отчего же волнуешься так всерьез и совсем по-настоящему?

Артур усмехнулся запутанности собственных мыслей – заразился-таки от послания! – и принялся читать дальше.

«Одна из отличительный черт Виктора – он не пустословит. Началась подготовка к сезону, началась, как он и обещал, новая работа. И вот тогда-то я и стала коммивояжером. К тому же, переехала на Ай-Петри.

Вовсе не из-за того, что отсюда удобней скитаться. Просто на сезон к Лене с Виктором, как обычно, приезжают «отдыхайки». У меня был выбор – получить на время работы в личное пользование маленький домик-вагончик, стоящий среди своих собратьев на Ай-Петринском плато (этот домик давным-давно, еще со времен увлечения Виктора горными лыжами, остался в собственности моих МорскихКотов), или остаться в доме Морских Котиков, переехав вниз на веранду к хозяевам. Отгадай, что я предпочла?

Ух… Перечитала написанное. Ну я и накрутила. Начинаю об одном, а уплываю совсем в другое. Тебя при этом погружаю в третье, потому что многое из того, что оформляю в слова, наверняка искажаю и складываю о себе совсем превратное впечатление… Ты не запутался?

О своем комивояжорстве я, забывшись, так ничего конкретного и не написала. А между тем, тебе, как почитателю стратегий и технологий, это должно быть интересно… Представь себе на секундочку – действую без малейших планов, иду, куда глаза глядят, или куда ноги ведут (снова сами, ну до чего ж они у меня непослушные! :), а в результате – рынок покорен и сломлен. Ты должен меня ненавидеть – собственным примером я разбила все твои теории о необходимости планирования и организовывания.

Суть в следующем: Южный Берег Крыма кишмя кишит ресторанами, кафешками и кафешечками. И все они нуждаются во всевозможной расходной продукции – от блокнотов для официантов, папок для меню до шпажек для диссертов. С одной стороны – делов-то, пошел и купил. А с другой, когда привозят прямо к месту – покупать приятнее. Виктор каким-то образом умудряется очень дешево закупать всю эту ерундень, а я – разъезжаю-расхаживаю по кафе и барам, снабжая их необходимой продукцией. Все в выигрыше – кафе, потому что никуда не надо ехать, Виктор с Леной – потому что сбросили с себя проблемы сбыта, и я – потому, что имею довольно большой процент от продаж, и, что важнее, полную свободу действий. А точнее, воплощенную мечту: возможность оправданно путешествовать. Я исходила все закутки побережья. Изъездила все населенные пункты. Нехоженые тропки узнают меня по походке, а владельцы кафе и официанты – по нескрываемо счастливой физиономии.

А еще оказалось, что на лето у моих морских котиков открывается мелкая кафешка возле подъемника на Ай-Петринском плато. Так что далеко ходить для встречи с Виктором не приходится. Ежедневно в шесть вечера, возвращаясь на гору, я захожу в кафешку, сдаю выручку, рассказываю о событиях прошедшего дня. Сижу, откинувшись на спинку стула, пялюсь на туристов, курю и балдею. Ты даже представить себе не можешь, что за места здесь! Здешняя природа, это и красота и мощь, и заряд на сто лет вперед. Если б только ее не пытались испортить цивилизацией…

В результате – я практически счастлива. Если б не те несколько минут перед сном, что запускают в голову мысли о том, как было бы здорово, окажись кто-нибудь рядом. Я все-таки очень неправильная, да? С детства не умею получать удовольствие в одиночку. Увы, не во всех сферах это естественно. Вот, например, фильмы я могу смотреть только с кем-то, или ради того, чтоб потом кому-то пересказать. Или там, если песня попадется стоящая, я, пока не поставлю ее кому-нибудь понимающему, успокоиться не могу… Так и здесь. Такая красотища, такая головокружительная свобода действий – и ни одного зрителя, чтоб понять, оценить, насладиться вместе…

Впрочем, вру. Точнее, не договариваю. Верно, было бы сказать не «окажись кто-нибудь рядом», а «окажись рядом ты». Именно та. Понимаешь? Иногда шепчу тебе: «На, смотри! Смотри моими глазами, впитывай!» И тогда стараюсь не мигать и верчу головой во все стороны. Интересно, у тебя от этого никаких видений не случается?

Удивлен? Ну, конечно. Сражен наповал степенью откровенности. Раньше я не позволяла себе так явно демонстрировать привязанность. Прятала свою от тебя зависимость в самые дебри сознания и сама в нее ничуть не верила. А сейчас не могу.

Я скучаю по тебе. И это так трагично, так бесповоротно, и, вместе с тем, так чудесно. Послушай, ведь столько времени прошло! Ведь столько возможностей переключиться на других складывалось… А я вот оказалась такая страшно верная. Глупо отнекиваться от объективного факта, а мне уже надоело быть глупою… Ты действительно нужен мне…»

Артур снова черканул в блокноте что-то бессмысленное и глянул на часы. До шести еще была уйма времени. «Хотя, одному богу известно, сколько на это ее Ай-Петри подниматься… Пройдусь немного по набережной и отправлюсь в путь так, чтобы приехать заранее. Наведу справки»…

Мысли в голове Артура хаотично наскакивали одна на другую. Вообще говоря, он не переставал сам себе удивляться. Примчался по первому зову, как мальчишка, как дурак… А ведь не должен был. Главное правило – если человек подвел, больше в него не верить… А она подвела.

Бросила, сбежала, не предупредив даже о своих намерениях. И никакие извинения, разумеется, это не оправдывали. И по всем своим принципам, Артур не должен был прощать и уже тем более, бросать все и мчаться на встречу после получения этого письма. А, если уж помчался, то, конечно, должен был делать это исключительно для того, чтоб посмотреть в глаза, высказать, все, что думает, развернуться и уехать…

Но ведь это не так! Чтобы там он себе не говорил, на самом деле он ехал, чтобы простить, забрать и быть рядом. Уж слишком родной сделалась ему эта женщина за короткое время их прошлогоднего близкого знакомства. Такой, каких берегут, и не бросают с жизнью один на один, чтобы не случилось.

Артур открыл на мониторе фотографию, которую зачем-то захватил с собой. Уж что-то, а эту фотку он открывал по меньшей мере раз сто. И это только за последнее время! С тех пор, как две недели назад, примчавшись с утра во Флоридский офис своего босса, Артур заглянул в почту и получил это длиннющее послание из прошлой жизни, он наделал кучу бессмысленных и глупых поступков. Вот вроде этого:

– Вы не встречали раньше эту девушку? – администратор явно глядел в монитор, и Артуру это не очень не понравилось.

Фотографию он сделал собственноручно. Ровно за сутки до того, как услышал от ее героини неожиданное твердое «нет». Ровно за сутки и полтора часа до того, как ушел из дома этой героини навсегда… Милая улыбчивая девочка, с пушистыми, как у цыпленка, взъерошенными волосами и выглядывающими из-под непомерно короткого халатика наглыми белыми ногами, оканчивающимися неизменной шпилькой… Скажи кто-то Артуру раньше, что эта забавная барышня выпьет из него столько крови, он ни за что не поверил бы…

– Вы не встречали раньше эту девушку? – не оборачиваясь, повторил свой вопрос администратору Артур. С одной стороны – чтоб показать, что прекрасно видит повышенное внимание персонала к своему монитору. С другой – чтобы хоть как-то оправдать свое поведение. Открываю фото, мол, для того, чтоб навести справки у местных. – Встречали?

– Н-нет, совсем н-нет, – несколько заикаясь, ответил администратор. Он вспомнил, как умоляюще смотрела рыжая «дамочка», прежде чем сигнатуть в окно. Она явно не хотела, чтоб о ее визите знал этот черноволосый. Да и сейчас, с фотографии, она глядела так доверчиво, что

администратор попросту не смог предать ее. – То есть, может, и встречал, но абсолютно не помню, где…

– Ваш чай! – запыхавшийся менеджер примчался со стаканом, и тут же, громко ойкнув, замер у монитора. Администратор напрягся, готовясь перебивать вновьвошедшего. Страсть наживы наверняка не была бы побеждена у менеджера рыцарской доблестью…

К счастью, странному клиенту не захотелось повторять свой вопрос для менеджера. При этом – опять же, редкое везение, -– менеджеру не пришло в голову самостоятельно поделиться своей осведомленностью.

«Дамочке поразительно везет!», – подумал администратор, испытывая при этом искреннее облегчение.

– Ребят, а до Ай-Петри далеко? – завел новую тему загадочный клиент.

– Не слишком, – с готовностью затараторил менеджер.

«Целую, Сонечка!» – админ , подошедший, чтоб начертить план, успел прочесть подпись под закрываемым клиентом письмом. – «Целую, Сонечка!»

* * *

Сразу за последним витком серпантина у Артура окончательно испортилось настроение. Ох, и столпотворение! Он ожидал оказаться в тихих местах, населенных отважными горцами, сбежавшими от цивилизации. То есть, разумеется, Артур понимал, что здесь должны бывать туристы. Но не в таких же количествах!

Несколько автобусов, припаркованных возле асфальтированной дороги, ждали, когда пассажиры насладятся красотами Ай-Петри. Пассажиры, судя по всему, все отведенное на осмотр местности время, посвящали поеданию каких-то татарских блюд. Смотровая площадка пользовалась спросом только потому, что на ней стояли столики какого-то предприимчивого кафе. Импровизированный рынок, расположившийся сразу у подножия площадки, бурлил зазывными криками и руганью – продавцы спорили из-за клиентов.

– Ого! Как на базаре! – присвистнул Артур.

– Это с прошлого года началось, – вздохнул попутчик и болезненно поморщился. – Местная катастрофа – татарское мини-иго. Раньше все было по-другому.

В нарушение всех своих правил, Артур подобрал этого мужичка у начала серпантина.

Обычно, Артур обычно останавливался, только в одном случае: если голосовал водитель, с автомобилем которого что-то приключилось. Всевозможные ловящие попутку граждане, всегда вызывали у Артура легкое раздражение – есть рейсовый транспорт. Не хочешь покупать машину – обходись им.

Уже пролетев мимо голосующего в самом начале серпантина сухонького мужичка, не по погоде облачившегося в светло-зеленую ветровку, Артур вспомнил Сонечкино письмо и сдал назад.

– Доверха подкинешь, милчеловек? – скороговоркой поинтересовался мужик.

– Садитесь, – кивнул Артур. И тут же не удержался от несколько презрительных расспросов: – А что, маршрутки туда не ходят?

Мужичок глянул как-то сочувственно:

– Вы первый раз к нам? Полюбоваться или как?

– Полюбоваться, – соврал Артур, немножко злясь, что умудрился уже чем-то выдать свою непросвещенность. Он не любил показывать, что чего-то не знает.

– Если ищите уединения и дикой природы, то это на другую сторону горы. Возле подъемника и около метеостанции все уже загажено. – Артур даже испугался, что не туда едет. Сонечка ведь характеризовала эти места весьма положительно… – Если бы к нам еще и рейсовые маршрутки пустили, плато бы, наверное, совсем умерло… – мужичок зыкрнул обидой и тут же счел нужным извиниться. – Простите, я, вероятно, выгляжу бурчащим злобным стариком. Собственно, такой и есть. Слишком люблю эти края, а потому с некоторых пор не переношу гостей-туристов и прочих посетителей. Гробят край!

«Раз не переносишь, зачем же машину тормозил?» – подумал Артур раздраженно. Он ведь тоже был тут гостем-туристом. И Сонечка, видимо, тоже.

Лишь теперь, поднявшись уже на гору, Артур понял причину печали своего попутчика.

-– Раньше к нам совсем другой человек приезжал, – делился наболевшим мужичок, довольно забавно используя слово «человек». Так охотники пользуются «зверем»: «Тут раньше совсем другой зверь водился», – говорят, подразумевая всех зверей вместе, а вовсе ни какого-то одного животного. – Ни тот, ни тот нынче турист пошел! – продолжал мужик. – Раньше на гору подымались зачем? Что б остаться наедине со стихией. Это престижно считалось и здорово! Приехал, взял проводника, осмотрел плато… В баньке у нас попарился, неторопливо поужинал у Наташи, остался ночевать в приюте.

– Где? – вопрос ночевки мог оказаться актуальным, потому Артур перебил рассказчика.

– Ой, ну неважно. Назовите это гостиницей… Какая разница? – мужичок явно клонил к чему-то другому. – Мы раньше были – экзотикой, клочком дикой природы, не тронутой цивилизацией. Снизу народ сюда за грибами ездил и за травами… А сейчас? Хуже чем в городе. Понаехало торгашей, будто на ярмарку! Еще бы, им ведь тут теперь все позволено. Наши – те, кто тут на горе с советских горнолыжных времен еще работает – чтобы все чин-чинарем оформить, все ноги по инстанциям пооббивали. А вновь наехавшим – такие тонкости ни к чему. Им – татарам – все равно. Вся эта шобла неофициально тут работает, и к ним претензий никаких. Потому что татары нынче – коренное почтенное население. Их налоговики уважают и не трогают…

Разгорячившись, мужик оказался весьма словоохотливым.

– Вот и устроили тут беспредел! А за ними – торгашами-беспредельщиками – сразу специфический турист потянулся. Хоть бы пара человек за сезон обнаруживалась из тех, кто пешком по тропам сюда поднялся! Нет же, все в автобусах, с экскурсоводом, попкорном или, на худой конец, своей машиной, но с путеводителем, на котором стрелочками показано, как до татарской торговой площадки добраться. Кроме нее тут уже никого, ничто не интересует. Едут ведь теперь те, кому не столько посмотреть, сколько себя показать надо. Едут для галочки. Мол, все слышали, я был на Ай-Петри! – мужичок очень смешно кривляясь, изображал речь стандартного обывателя. – И как мне там? – переспрашивал невидимого собеседника он. – Замечательно. Чебуреки, такие же, как везде. Плов понравился. Вин надигустировался, чуть не забыл, что за рулем! А еще, эту, как его, кунст-камеру показывали. Ну, такую же, как в Ялте возле набережной. Что еще? Шашлык я есть не стал – у нас на тот вечер плотный график мероприятий имелся. Еще предстояло на Ласточкином Гнезде сфотографироваться. – мужичок снова перешел на свой нормальный тон. – И так ни грамма и не увидел он ничего Ай-Петринского. О, видал, какие у нас тут теперь вывески! – мужичок кивнул на указатель. – Гипер-маркет у нас тут теперь и торговая площадка… Не едь туда, там тошно… И меня не вези. А то разнесу им там все к чертям, посадят потом, – мужик тяжело вздохнул. – Мне вообще еще возле шаров выйти надо было, это я заболтался с тобой просто. Ты езжай в другую сторону. Там еще сохранилось Ай-Петри в его первозданном виде…

– Не могу, – пришлось признаться Артуру. – Мне к подъемнику надо. У меня встреча там. С девушкой…

Мужичок неодобрительно покачал головой:

– Хозяин-барин, – сказал обиженно. – Особо не напивайся, внизу ГАИшники охотятся…

– А вы-то сами, кто будете? – Артур уже начал подумывать расспросить мужичка о Сонечке.

– Я-то? – он уже вышел из машины и наклонился теперь обратно к двери, чтоб ответить. – Та поди уже никто. Дачник. Просто местный дачник, злобно ворчащий на нашествие цивилизации… Раньше парпланерную секцию тут вел. Выжили. – мужик снова вздохнул. – Ладно, спасибо, что подвезли. И удачно поужинать.

Артур решил больше ни о чем его не спрашивать.

Расположившаяся прямо вокруг станции подъемника торговая площадка, действительно производила ужасное впечатление. Сначала с Артура взяли пошлину за въезд, потом какой-то странный малый в национальной одежде и с верблюдом попытался стребовать деньги за парковку. Артур уже собирался заплатить – но тут прибежал другой тип в одежде охранника и перемежая нерусские слова русским матом погнал верблюда прочь. Малый обиженно помчался следом.

– Им не плати, мне плати! – сообщил охранник Артуру, прежде чем от въезда отделилась фигура с красной повязкой на руке и не спросила его строго:

– В чем дело? Гражданин оплатил въезд. Что вы к нему пристали?

Типа словно ветром сдуло. Артур в растерянности оглянулся. До самого подъемника тянулись несколько коридоров из шатров кафе. В котлах кипело масло, над мангалами струился дымок, между рядами бродили всевозможные зазывалы и хватали всяк пришедшего за рукава. И как, интересно, во всей этой каше обнаружить то кафе, в котором должна была сидеть Сонечка?!

«Стоп! Она говорила, что из их окна видно вагончик подъемника…» – вспомнил Артур и сделал сразу два ценных вывода. Во-первых, кафе должно находиться в помещении – большинство площадок тут располагались или на улице, или в не имеющих окон шатрах. Во-вторых, кафе должно быть возле станции подъемника. Вопреки второму выводу, вся торговая площадка была несколько сдвинута «вглубь» плато, и потому никакого обзора из здешних заведений не открывалось. Разве что…

Артур пробрался сквозь ряды, шарахнулся от чучел разных зверей, параллельно отмахиваясь обеими руками от всевозможных предложений: ни фотографироваться, ни сражаться, ни совокупляться с этими чучелами он не собирался. Толкнув заранее примеченную досчатую дверь, Артур тут же понял, что не ошибся: за стойкой, напевая себе под нос, крутилась натуральная Морская Котиха. Надпись «Лена» на табличке возле стойки, разрешила все сомнения.

– Хорошо у вас! – искренне признался Артур, усевшись на добротній стул возле стойки. Он всегда плохо переносил столпотворения, потому ощущал сейчас это заведение каким-то спасительным раем. Зальчик был маленький, но зато тихий и с большими окнами, выходящими в противоположную сторону от сумасшествия торговой площадки. Несколько столиков было занято. Артур бегло осмотрел присутствующих. Впрочем, Сонечки и не должно было быть. До шести еще оставалось сорок минут.

– В ясную погоду еще лучше, – приветливо ответила барменша. – Когда облака не мешают, отсюда видно и море, и городки внизу, и скалы, что чуть пониже…

– Облака? – поразился Артур. – Я думал это туман… – и тут же, не меняя интонации, – А вы, Лена, хоязйка, да? И кафе возле заправки внизу тоже ваше? – ну нравилось Артуру демонстрировать людям, что знает о них больше, чем они могут предположить. Это всегда делало собеседников осторожными, и они старались не слишком искажать факты в разговоре: а вдруг Артур и об этих фактах знает истину.

– Тоже наше, Артур, – в тон отвтеила Морская Котиха и глаза ее при этом сверкнули победными огоньками.

„Один ноль!” – мысленно констатировал Артур и произнес то, что обычно произносили его собсеседники в ответ на демонстрацию артуровского всезнания:

– А откуда вы меня знаете?

– Вообще говоря, не знаю. – Котиха подперла круглые щеки большущими ладонями и лениво улыбнулась. – Чтоб узнать человека, нужно с ним хоть сколько-то пообщаться. Просто София в кратце набросала ваш портрет и сказала, что вы зайдете сегодня.

„Очень интересно! Откуда она могла знать день?!” – Артур чувствовал себя пауком, нечаянно запутавшемся в собственной паутине.

– Она просила передать вам письмо. – Котиха вдруг заговорила холодно и враждебно. – Я отдам, конечно. Только ответьте мне сначала, какого черта вы тут делаете, и почему моя помошница вынуждена бежать?

– Упс! – только и смог произнести Артур, осмысливая услышанное. – Понятия не имею! Бежать? Вынуждена? – нехорошее предчувствие защекотало в груди. – Отдайте мне это письмо без всяких объяснений, а?

Вероятно, тоска так явственно проявилась на лице Артура, что Лена тут же поверила в его искренность. Молча она протянула конверт и тут же поставила большую чашку с ароматным чаем.

„Только не злись, пожалуйста. Я уезжаю…Прощай!” – начиналось Сонечкино послание… Чашка внезапно лопнула в артуровых пальцах…

* * *

«Я уезжаю без мыльных «прости», /скидок не пряча в нюансы./ Насильно сжимаемые пути,/ Лишь уменьшают шансы./ … /Хватит! Проехали! Канул накал./ Забавное место «анналы»,/ Тот сумасшедший, что нас рисовал,/ Остался доволен финалом…»

Знаешь ли ты, что творилось со мною последние две недели? Я отправила письмо, поднялась на плато, уселась за своим любимым столиком возле окна и… стала ждать. ЛенаМорскаяКотиха пару раз с тревогой интересовалась, все ли в порядке. ВикторМорскойКот, возвращая мне мою часть выручки, непривычно мягко интересовался: «Может, тебе в отпуск на пару дней?»

Я хохотала: «Отсюда куда же в отпуск? А ничегонеделанье для меня, хуже каторги…»

Выходные действительно были мне тогда опасны. Они окончательно свели бы меня с ума. Работой можно было отвлечься от ожидания тебя и это было очень ценно. О, как я ждала тебя! Неотрывно с шести до девяти пристально смотрела за окно. Отчего-то в голове сидела уверенность, что ты будешь подниматься на подъемнике. Мне снился твой приезд: я видела тебя в вагонетке подъемника, выбегала, встречалась глазами, мчалась навстречу, на ходу сбрасывая одежду. Ты любил меня…

В пасмурные дни (их было пять за эти две недели) я выходила к станции и ждала непосредственно возле подъемника. Заглядывала в каждое вновь прибывшее лицо и недоумевала: «Я смотрел в эти лица и не мог им простить,/ того, что у них нет тебя, а они могу жить.»

Здесь не принято много разговаривать, потому, к счастью, ничего объяснять окружающим не приходилось. Тут меня давно уже считали девочкой со странностями, поэтому бригаду санитаров из психушки никто не вызывал… Хотя, вероятно, мне тогда было б полезно полечиться.

Прошла неделя. Целая неделя, представляешь?!?! Я прекрасно знаю твои возможности. При желании тебе не понадобилось бы больше двух суток на прилет/приезд… предположим, ты не каждый день проверяешь почту… Предположим, за последние полгода (вру: восемь месяцев, 11 дней и пять часов) ты успел погрязнуть в уйме дел и жениться на ком-то значимом… На развод и прочее могло уйти достаточное количество времени, потомку я терпеливо ждала. Загадала целую неделю. И в конце ее чувствовала себя самым несчастным существом в мире. Оставался один день. Или ты появишься в этот день, или навсегда исчезнешь из моих мыслей. Насильно выгоню… Как известно, ты не появился.

Стала выгонять. О, как сложно выворачивать себя наизнанку! Когда веришь, когда точно знаешь, что этот человек – важное твое будущее – как сложно убеждать себя, что он последний подонок и вовсе не нужен тебе. Сложно, но вполне возможно. Я по-прежнему ожидала тебя вечерами, но уже лишь для того, чтобы гордо глянуть в глаза и, подг-г-ажая Вертинскому пропеть: «Я вас, слишком долго желала!/ Я к вам никогда не пг-г-гийду!»

Ты все еще не приезжал! Никакие оправдания тут не уместны, я знаю, как быстро примчался бы ты, будь я тебе еще нужна… Ты попросту не захотел ехать. Мой порыв, мое письмо осталось незамеченным.

Вероятно никто, никогда не ненавидел тебя так, как я в последние дни. Униженная женщина способна на невероятно сильные чувства. Своей неявкой в ответ на мой откровенный призыв, ты унизил меня до нельзя. И даже по пять раз на день проверяемый мною во всевозможных интеренет-центрах почтовый ящик подтверждал полное твое ко мне нынешнее безразличие. Мог бы хотя бы написать, что не можешь приехать!

В глубине души я думала, что, приехав и выслушав мой гордый отказ видеть тебя, ты сумеешь все объяснить (самолет сбился с рейса, коварная проститутка в Симферопольском аэропорту напоила снотворным, из загадочной Японии слишком долго доставляли эту неповторимую, подарочную икебану…) и дашь мне право простить тебя. Но ты не ехал!

И вот я в очередной раз смотрю почту. Это не просто инет-кафе, это – кафе с интересными мальчиками в работниках… В очередной раз отсмотриваю пустой почтовый ящик и всерьез задумалась над планом соблазнения персонала.

Соблазнять буду двух одновременно, в закутке за столом админа, отделенного от наполненного посетителями зала лишь огромным монитором и тонким пластиком лицевой стенки стола… Зачем? Тебе на зло, себе – в рекорд падений…

Именно за этими мыслями ты меня и застал. Визг тормозов, и вылетающий из чужой машины ты. Конечно же, раздражен. Конечно, кричишь в мобильник нечто невразумительное… Я щелкаю по календарю и смотрю на дату.

Артур, мать твою! Две недели!!! Что можно было делать столько времени?!

Первая реакция – броситься на шею. Потом – кратковременный ступор. Да, ты прибыл. Но когда? И даже не в сроках дело. Просто, к кому ты прибыл? Ко мне, которая уже полностью излечилась от твоих чар и мечтала об одиночестве? Перед глазами проплывали все вспомненные мною за последнюю неделю гадости о тебе. Я ничего не могла с собой поделать. Было бы подло и не честно встречаться с тобой, находясь в таком состоянии.

Я убежала. Из Интернет-кафе, из-под твоего носа, из-за собственной глупости, из последних сил пытаясь остановить себя. Не вышло. Поднявшись на гору, я точно знала, что буду делать. Поеду домой.

Не расценивай этот указатель, как приглашение. Я ведь прекрасно понимаю, что после нынешнего моего бегства прощения уже не видать, и ты не станешь снова ехать за мной, потому спокойно признаюсь, куда бегу – ты ведь и не подумаешь даже преследовать. И правильно. Я не достойна. Я – плохая. Я хуже даже, чем могу себе представить. Пыталась спрятаться в тебе, разыскала, взмолилась о помощи, а потом поняла, что взваливать на тебя весь свой нынешний груз – слишком нехорошо. Поверь, ты еще будешь благодарен судьбе, что так легко от меня отделался. Я не достойна. Ни тебя, ни этой горы, ни этого окружения…

Прости за все. Желаю счастья»

На этом письмо не оканчивалось. Строчки бежали дальше и вещали еще что-то. Вероятно, что-то оправдательное, но было неважно. Артур сидел, оглушенный фактом очередного Сонечкиного бегства, и чувствовал себя полным идиотом. Еще он чувствовал яростное желание напиться.

В последний раз подобная идея посещала его десять лет назад, и ничем хорошим ее воплощение не окончилось – наутро Артур обнаружил себя в постели с дочкой тогдашнего своего босса. Причем девица, хоть и отличалась крайней развратностью и солидным опытом, по возрасту была непростительно юной. Дело могло принять весьма негативный оборот. К счастью (или наоборот), тут же выяснилось, что ночью Артур был настолько пьян, что ничего путного (вернее, ничего беспутного) у них с девицей не случилось. Дама была обижена и требовала компенсации, Артура мучил бодун и страшное желание придушить пигалицу… Потом она обиделась окончательно и ушла, оказавшись, впрочем, достаточно порядочной, чтобы на карьере Артура вся эта история никак не отразилась.

С тех пор и до появления Сонечки Артур предпочитал профессиональных, хорошо оплачиваемых интимных партнерш и не видел в том ничего дурного – больше удовольствия и гуманизма, меньше ответственности и последствий встречи. Все иллюзии о больших и светлых чувствах были растрачены еще в ранней молодости. Давно уже сформировался круг вполне конкретных ценностей, в которых женщина для интимных встреч занимала довольно значимую позицию, где-то наравне с едой или занятиями спортом… Интересы Артура лежали в другой, ничуть не менее романтичной плоскости – он был отменным стратегом бизнеса (какой простор для творчества! сколько приключений и острых моментов! ) и это занимало его полностью.

А потом в его жизнь ворвалась эта смешная взбалмошная девчонка. Слишком светлая и наивная, чтобы позволить жизни обижать ее, и при этом слишком энергичная, чтобы не вляпаться в неприятности. Команда, работать в которой вознамерилась Сонечка, никогда не отличалась порядочностью, и выбрасывала за борт использованных людей, не задумываясь. Человеку, игравшему раньше, в этой команде ту же роль, что Сонечка, все эти игры стоили жизни. Сумасшествие и самоубийство – вот к чему приводит осознание, что тебя использовали и выпихнули, обобрав к тому же до полного отсутствия душевных сил.

Поначалу Артуром руководили банальные рыцарские инстинкты. Он (в прошлом тоже член той команды и один из главных ее стратегов) чувствовал на себе вину за самоубийство сотрудника и хотел оградить вновьприбывших от возможного повторения сюжета. Сначала он просто оберегал Сонечку. А потом, потом вдруг оказалось, что ему чертовски хорошо с ней и что жизнь без нее оказывается лишенной всякого очарования. Впервые в жизни Артур всерьез строил планы о будущей совместной жизни. Не витиеватые аховые мечты юности, а настоящие конкретные планы, вполне подлежащие реализации.

Но судьба распорядилась иначе. Оказалось – нет будущего. Ни у них вместе, ни у каждого поодиночке. У него – из-за неуместной и глупой своей привязанности к Сонечке. У нее – из-за необъяснимого, патологического, но совершенно ясно прослеживающегося инстинкта саморазрушения: сколько раз, с упрямством насекомого, кидающегося в огонь, она бросала вдруг налаженную стабильность, и окуналась во что-то новое, безумно неустроенное и потому яркое. Артур считал, что у Софии попросту гипертрофирован свойственный всем женщинам панический страх старения. Боясь «погаснуть», она не позволяла себе привязаться к чему-либо, и потому в тридцать с хвостиком до сих пор не имела в жизни ничего серьезного и настоящего. Не хотела, боялась иметь, и переделать ее было не под силу никому.

То далекое, московское расставание на долгое время избавило Артура от всех надежд. София тогда окончательно решила, что никуда не поедет:

– Я не еду в твои заграницы, я не еду! – перепугано шептала она. Боясь то ли необратимости собственного решения, то ли возможной Артуровой реакции. – Я не верю ни тебе, ни себе. Я должна быть здесь… – бормотала она какую-то совершеннейшую сумятицу, а под конец разговора призналась, что всегда, с самого начала лишь игралась в намерения быть вместе вечно.

Она несла всю эту чушь и с каждым словом Артур чувствовал себя все свободнее и свободнее. Он снова избавлялся от всех иллюзий и зло смеялся над собой: «Как можно было вдруг поставить свое благополучие в зависимость от какой-то полоумной истерички и дурочки!» Он ушел тогда свободный и самодостаточный. С болью из-за попранной веры в хорошее, но без малейшего желания что-либо изменить.

Прошло несколько дней, и бравада ушла. Как бы не повела себя Сонечка, но она была родной, богоданной и уютной… Ни с кем другим не выходило так естественно… Никто другой не понимал так глубоко… Да, собственно, и не было никого другого.

Работа, новые идеи, бесконечные переговоры – все это серьезно отвлекало, но, кажется, не излечивало. А потом пришло ее письмо. И Артур все бросил, как дурак. Едва разброслася с делами, едва сумел вырваться – оказался здесь. Приехал, чтобы узнать, что она снова не совладала со своими придурями и вновь умчалась прочь… Идиотка!

«Стоять!» – осадил себя Артур, переворачивая страницу. – «Дочитаю до конца, потом буду делать выводы.» Судя по толщине письма, у Сонечки было, что сообщать…

* * *

«Исписала лист поперек, а поля его вдоль. Неровностями… Изгрызла ручку. Отбросила ее, истекающую пастой и моей неудовлетворенностью… Оставить ухмылочку! Пошлости тут ни к чему, я не о той неудовлетворенности. А о морально-этической.

Так не годится. Я вру тебе. Вернее, сильно не договариваю. Раз уж решилась уезжать не просто так, а оставляя прощальное послание, лучше писать правду, причем самую, что ни на есть, полную. По-хорошему, нужно выбросить лист с предыдущими излияниями. Но, знаешь, столько таких листов-обращений к тебе, я уже повыкидывала, столько писем вникуда написала и забросила на полуслове, что прям нехорошо делается. Ежедневные разговоры с тобой, о которых ты никогда не узнаешь итак надолго сделались моим хобби…

Тошно от собственного желания казаться лучше, чем я есть на самом деле. Надоело плескаться в ежедневны разговорах с тобой, о которых ты никогда не узнаешь…Глупо, да и незачем уже. Оформлять свое бегство цивильно и мягонько, так, чтоб ни в коем случае не остаться в твоей памяти сукою, и есть верх сучизма. Правда?

Итак, приступаю к самовскрытию. Тебе должно понравиться. Ты ведь у нас ценитель душевного стриптиза. Даже того, который больше напоминает шкуроснятие!

Я писала уже, что ты ехал непростительно долго. Писала, что искромсала за время ожидания все иллюзии и теории относительно нашей друг другу предначертанности. Но не писала главное: за это время я в корне поменяла ориентацию.

Отставить облегченные вздохи! Речь не о той ориентации. Верно, все еще о морально-этической…

Я поняла, что томилась вовсе не без тебя конкретно, а просто от заброшенности своей и одиночества. Тело томилось, душа требовала отдушины… Любви. Не с тобой, а в принципе…

И я вспомнила Бореньку. Тогда, в суматошной столице, еще до моего решения о бегстве в Крым, в блеске новой жизни, больших перспектив и сумасшедшем ритме событий, он как-то не вспоминался. С твоим появлением, и без него было чем занять мозги в плане личного…

Недавно же, а точнее, в конце второй недели ожидания твоего визита, я поняла, что Боренька – далеко не худший кандидат в мои вызволители. Пусть он приезжает за мной и увозит! Чем ты лучше? Теперь уже он представлялся мне необходимым и виделся принцем на белом коне, приезжающем по первому зову и прекращающем мою, пусть добровольную, но все же ссылку.

Абстрактная четвертая стена сцены – та, что выходит на зрителя, должна в драмтеатре быть увеличительным стеклом. В жизни такой стеной является обида. Она и разделяет и преувеличивает все мелочи до невозможности. Сквозь лупу обиды на твое молчание, я рассматривала наши с тобой отношения и все больше уверялась в твоей несостоятельности…

Параллельно, сравнивая, я принялась уверять себя, что Боренька куда теплее, нужнее и ненапряжнее. В конце концов, он легок на подъем, романтичен, а значит, приедет за мной и порожденный твоим неприездом комплекс собственной ненужности без следа испариться из меня. Я снова буду желанна и оттого тут же встану на ноги.

Когда накал подобных мыслей достиг пика, я спустилась с гор и… снова вышла в Интернет. Технологии те же, что применяла при поисках твоего электронного адреса. Всего через несколько минут поисковик обнаружил Боренькин сайт. Оказалось, мой прошлогодний краткий, но пламенный, окончившийся истерично и так неоправданно роман еще имеет перспективы продолжиться. Боренька-негодяй, Боренька-разгильдяй и никчёмный пьяница, оказался наплаву и в зоне досягаемости. Как думаешь, что я сделала? Верно. Написала ему письмо. Один в один как тебе, даже влюбленнее.

А потом загадала: «Кто из них первым приедет, с тем и останусь!» И, знаешь, сразу почувствовала себя такой довольной. Быть стервою престижно, приятно и правильно…

«Неужто, вы думали, я всерьез без вас тоской исхожу, мальчики? Просто играюсь от скуки! Даже слова вам шлю одинаковые… Рассылаю письма с проверкою вашей оперативности», – это я специально себе надумывала, ощущая, как с каждым словом подобная философия закрепляется все явственнее, и чувствую я себя от нее все мощнее и увереннее.

Я уже дописала послание Бореньке, я уже почти нажала на значок «Отправить»… И тут ты приехал. Мелькнул за окном, мгновенно и смутив, и пристыдив, и запутав. Письмо я убила немедленно. Поняла, кстати, нечто смешное: красивых формулировок мне даже жальче, чем Бореньку, который так их и не дождется. Оказавшееся вдруг предательством неверие в тебя, мое отступничество, да еще и мгновенно осознанное равнодушие по отношению к Бореньк… – , все это пугало..

Отчего не вышла к тебе и не разоткровенничалась? Э-нет, в таком состоянии перед тобой появиться – врагом себе навек сделаться. Ты же, нехороший человек, слабости чуешь и по ним топчешься. То ли с целью закалки, то ли просто от природной вредности.

В общем, не дождалась я тебя и сбежала. И, как не странно, до сих пор уверена, что поступила правильно. Пусть уж лучше, ни тебя, ни Бореньки, ни мальчиков-администраторов, чем всех сразу, без разбора и, как следствие, совсем без удовольствия. С тяжелым сердцем никакой кайф не в кайф. Мое сердце, увы, всегда в плотном контакте с совестью, а потому сейчас практически неподъемное… Сама наворотила глупостей, сама не могу их себе простить и потому решаю тебя от себя поберечь. Вот.

Глупо как, бердово как, скажи? Только окончательно тебя решила вычеркивать, только смирилась с неизбежностью и довольно искренне возненавидела… Только изобрела методы остывания, как вот, на тебе – явился. На блюдечке с голубой каемочкой! Отставить настороженное: «Не понял?» Я не в том смысле… Ага, все в том же морально-этическом…

Кончаю, страшно перечесть… Потому (а еще от того, что страшнее будет, если ты как раз сейчас зайдешь в нашу кофейню) перечитывать не буду. Письмо отдаст тебе Лена Морская Котиха. Прошу любить и жаловать. Прощай…

Вот такая я! А ты как думал?! Теперь ясно, что из-за моего отъезда тебе надлежит радоваться, а не огорчаться. Я привнесла бы в твою жизнь лишь ложь и тревоги…»

«Можно подумать, уехав, ты избавила меня от этого привнесения!» – чуть ли не вслух выкрикнул Артур. Приглашение «любить и жаловать» он расценил весьма специфически: решил разговорить барменшу.

Артур хотел узнать о здешней жизни Сонечки как можно больше. Честно говоря, признания из ее последнего письма как-то совсем не задели Артура. Сонечка, по его мнению, не была бы самой собой, если б не вытворила какую-нибудь безобидную глупость. Так и не отправленное письмо к предыдущему любовнику было именно такой кокетливой дуростью. Подумаешь! Даже если и отправила бы – велика беда… При желании, эта особа могла накрутить себя до состояния любви к кому угодно. Суть ведь не в этих самообманах, а в том, что на самом деле. Артур был уверен, что на самом деле в жизни Сонечки есть именно он. Вот и выходило, что письмо к Бореньке – обычное баловство. А вот отъезд Сонечки – нет. Отъезд действительно казался предательством, и Артуру хотелось попытаться развеять это свое мнение. Переместившись к стойке, он принялся заигрывать.

– И не думайте даже, – ЛенаМорскаяКотиха – руки в боки, голова упрямо наклонена на бок – захлопала своими большими игривыми глазами. – Расспрашивать бармена в моем заведении не положено. Во всяком случае, о Софии.

Артур попробовал подавить ее принципиальность мягкими комплиментами:

– Такое чудесное заведение, такая милая хозяйка… Кстати, что из коньячков вы бы порекомендовали? Вино? По вашему совету – что угодно… Давайте сразу бутылку. Хотел бы вас угостить… – Артур щебетал, растекаясь галантностью.

Увы, оказалось, Лена вовсе не так наивна, как кажется на первый взгляд. «Странно!» – хмыкнул Артур, который всегда считал большие глаза и груди явным признаком женской глупости. Ловить возле стойки больше было нечего. Тем паче, хозяйка погрузилась в какие-то подсчеты и всем своим видом демонстрировала, что отвлекаться не собиарется.

Артур уволок приобретенную уже для угощений бутылку за свой столик и погрузился в туманные раздумья. Не о происшедшем – об общей гадостности мира и своей от него усталости. Мчишься куда-то, ломаешь жизнь, перестраиваешь под новые правила, а все зачем? Чтобы догнав желаемое, понять, что главное снова куда-то ускользнуло и ты остался с носом… И так все жизнь и во всем. Будучи достигнутыми, цели разочаровывают. Артур столько понапридумывал себе за прошедшие две недели! Столько ярких и по-идиотски счастливых картин понарисовывал о своем приезде на Ай-Петри… И вот, он здесь…

– Баш на баш, – раздался вдруг хрипловатый голос откуда-то издалека. Артур вернулся к реальности. Котиха – о чудо! – сама начала контакт. Неуклюже подошла с пустым бокалом и царственно приземлилась на край скамьи напротив. – Вы мне – что было в письме, и отчего она уехала, я вам – то, о чем вы хотели спросить…

Артур, как мог, объяснился:

– Видите ли, – стараясь звучать как можно более беззаботно, поведал он. – Она уехала от стыда. Ей вдруг стало страшно неловко, что все так хорошо складывается. И вы, и работа, и я, прибывший по первому зову… Она сначала устроила все это: притянула нас к себе, образовала вокруг себя приятное общество, а потом сочла себя недостойной и умчалась восвояси… Понимаю, что все это звучит странно, но София ведь вообще особа больноватая…

– Не вижу в этом ничего от болезни, – с упреком сообщила МорскаяКотиха. Ей явно не нравилось, что Сонечку осуждают. – Когда человек слишком уверен в себе – много хуже.

– Все же я предпочел бы, чтобы ее комплексы, вроде «достойна/не достойна» на мне не отражались… – вздохнул Артур. – Согласитесь, если человек собирается ставить над собой эксперименты, то пусть не впутывает в это других. В качестве подачки себе любимой, она позвала меня, но за то время, что я ехал, себя разлюбила. Итого вышло, что ехал я совершенно зря. Весьма обидно, между прочим, – откровенностью, Артур пытался спровоцировать ответную открытость. Собственно, получилось.

– Что правда, то правда. Об окружающих София как-то не подумала. Лично на нашем бизнесе внезапный ее уход скажется довольно резко. Мы с мужем делали на нее ставки… – Лена тут же осеклась, осознав, что позволила себе выносить сор из избы. Спохватилась: – Знаете, на нее невозможно обижаться. Моя соседка давно твердила, что София приворожила нас с Виктором. – МорскаяКотиха тихонько рассмеялась. – Начинаю в это верить. Человек попросту кинул меня, а я совершенно не могу обидеться и всерьез расстраиваюсь, что теперь долго еще его не увижу…

– Мы с вами коллеги по несчастью, – Артур наполнил бокалы. – За знакомство! – банально оттостовал он. Тоска навалилась такая, что было совсем не до оригинальничания.

Котиха оказалась удивительно милой собеседницей. Спорила по сути, а не ради спора и с удовольствием признавала точку зрения оппонента, если та действительно оказывалась правильной.

– С вами приятно общаться. Спор ради истины – редкое нынче явление. В основном спорят, чтоб покричать… – от Сонечки Артур перенял дурацкую привычку обязательно говорить человеку все хорошее, что о нем думаешь:

– Это о плохом можно умолчать! – кипятилась когда-то Сонечка, доказывая Артуру, пытающемуся высмеять ее манеру искренне делиться мыслями. – О плохом человеку и без тебя скажут – время сейчас такое. А вот хорошим побалуют редко. Потому что в принципе редко его о ком думают. А раз уж думаешь – надо обязательно об этом говорить! Вдруг никто больше не скажет, что человек будет делать? Это ведь так важно, знать, что кому-то ты по душе…

Артур хоть и ворчал еще что-то о необходимости быть скрытным, все же соглашался и привычку эту в конце концов заимел.

В результате, покрывал сейчас Котиху комплиментами.

– А мы разве спорим? – в ответ Котиха энергично захлопала ресницами. – Не за тем собрались. Помните? У нас – честный информационный бартер. Всех-то дел, и спорить совершенно незачем. Впрочем, мы и не собирались это делать… А ваши любезности, если честно, меня несколько смущают…

Кажется, она все же хотела держаться на расстоянии… Однако рассказывать начала довольно живо и горячо. Будто все понимающему давнему знакомому.

– Ну, в общем, примчалась ко мне сегодня София ни свет, ни заря. То есть, полдень вовсю уже был, но для Сони это – рано. Не потому что соня, а потому что днем работает, и у меня только вечером появляется. Как Витюша подъезжает, так она и подходит… Делим дележку, чаек попиваем… Редкий человек умеет молчать так уютно и дружественно, как София. Впрочем, это лирика. По существу же все было так: прибежала – волосы торчком, на майке пятна подмышками, глаза горят, будто у помешанной – я, говорит, уезжаю немедленно. Я ей – минералочки и пару льдинок запазуху. Визжит на все заведение. Хохочет нездорово и заразительно. На мое «что случилось?» отвечает как-то расплывчато.

В результате узнала я следующее: она уезжает, потому что вы приехали. Ждать Витюшу, чтобы посчитаться, не может. Во-первых, времени нет, во-творых, ей ему в глаза стыдно смотреть. То есть она понимает-таки, что так не делается. В разгар сезона бросать дела – значит, подвести всех участников. «А мне, – говорю, – Тебе не стыдно в глаза смотреть?» София носом вдруг зашмыгала, впала в сентиментальности, в любви мне объясняться полезла, оду о том, как будет скучать и оплакивать наши вечера пропела… «Но», – говорит, – «иначе поступить не могу.» Спела мне из ранней Пугачевой: «Вот так случилось, мама, уезжаю…», потом забыла слова второго куплета и страшно расстроилась.

Параллельно она переписывала мне в блокнот все свои деловые контакты, и выражала всяческие надежды, что без нее дела у нас даже лучше пойдут, чем раньше… То есть настроена, похоже, довольно серьезно была. Я не сатрап по натуре. Я – мягкая. Переубеждать не стала. Нужно – пусть едет.

А потом Соню, похоже, осенило. «Дай блокнот!» – шепчет, расширив глаза, будто придумала нечто супер-важное. – «Я так не могу. Я должна объясниться…» В результате два часа еще сидела – строчила вам послания. Потом сказала, что вы – адресат письма – придете в шесть… Я до этого про вас кое-что уже слышала.

Ну там, «работали вместе, воспылали друг к другу чувствами, обожглись о выработанную у обоих стойкую привычку жить в одиночестве…» Это я практически цитирую. Знаете ведь, София любит так витиевато изъясняться.

Короче, письмо дописала, в очередную попутку впрыгнула, укатила к метеостанции. Там у нас домик. – Котиха кивнула куда-то в сторону стойки и Артур, присмотревшись, увидел стоящую в рамочке фотографию. Улыбающаяся Котиха трогательно склоняла голову на грудь большого, серьезного мужичка в лыжном костюме. Они стояли возле входа в малюсенький, ростом с Котиху, фургончик защитного цвета.

– В этом домике Сонечка проживала последнее время. – продолжала Котиха. – Укатила собирать вещи и приехала через двадцать минут. На той же машине, что и отбывала, между прочим. «Повезло, – говорит, – С ребятами. Все равно сейчас в Симфер едут. Согласились меня две минуты подождать, пока вещи соберу, потом сюда к тебе забросить на мгновение, и с собой забрать. Леночка, я совсем не успела собраться! Похватала только самое необходимое… Ты сгреби там мое шмотье в кучу, чтоб не мешало. Я приеду за ним когда-нибудь…Честно… Там и ракушки ведь мои, и травы всякие и… Ой, жалко их! Но больше трех минут ребят заставлять ждать неловко… А транспорт в моей ситуации – очень важная вещь.». Тараторила, тараторила, а у самой – слезы в глазах. Похоже и впрямь грустно прощаться ей было…

Но машина ждала, нужно было убегать. Все-таки у Софии редкий дар людей к себе располагать. Никого другого этот Джип, я уверена, не стал бы просто так туда-сюда развозить…

– Просто так? – Артур насмешливо скривился.

– Именно, – с напором произнесла Котиха. – Не просто так, она бы не села. Хотя, смотря что вы подразумеваете. Если веселые байки, да анекдоты расплатой считать, то…

– Надеюсь, вы правы, – Артуру очень не хотелось сбивать информатора с темы. – Надеюсь…

– Будьте уверены. Там, между прочим, за рулем женщина бсидела. А в кабине – то ли муж ее, то ли сын, я не разглядела… Так что ваши подозрения – глупость. Тут речь совсем о других уровнях оплаты…

– О морально-этических? – не удержался Артур.

– Точно, – усмехнулась барменша. – Вот, собственно, и все. Распрощались, уехала…– Котиха, манерничая – явно не перед ним, а просто по привычки – смотрела на Артура сквозь бокал и близоруко щурилась. – София отдала мне ключи, – Котиха кивнула на висящую на гвоздике над стойкой связку, – И умчалась восвояси. В свою новую, совершенно нам не ведомую жизнь. Буду надеяться, что жизнь та будет счастливою, а ее новые друзья – верными… А еще буду надеяться, что Витюша не обозлится, узнав о ее отъезде и не отправиться в погоню, чтобы надрать беглянке задницу…

– В погоню? – оживился Артур. – Так ее что, можно догнать?!

– Уже – нет, – обворожительно улыбнулась Котиха. – Вы уже слишком много выпили, чтобы садиться за руль.

Артур попытался встать, ощутил легкое головокружение, понял, что коварная хозяйка заведения права и корыстна, опустился обратно на лавку и глянул с упреком.

– Но это ведь нехорошо, возвращать человека, который принял решение с вами не видеться. Так? – Котиха отвела бокал в сторону и, на этот раз не таясь, опрокинула его содержимое в горшок с цветами, что на подоконнике.

Артур растерянно глянул на пустую бутылку. Вспомнил, как часто Котиха требовательно теребила бокал, как потом быстро убирала его с невинным: «Мне на донышке!» И Артур, естественно, тут же подливал и себе, и… В общем, его попросту опоили. Отчего-то сделалось очень смешно.

– Я и не собирался, в общем, никуда ехать, – заверил он. – А перекусить у вас тут что можно?

* * *

И тут понаехали посетители.

Микроавтобус подкатил прямо ко входу и изрыгнул из себя шумную компанию полуодетых граждан. Похоже, они, как и Артур, не догадались взять с собой теплые вещи. Теперь страдали. А кафе – «у нас закрытое помещение, у нас тепло и уютно, а вид, будто на краю плато стоишь» – наживалось на их страданиях. И не только кафе. Шофер с натянутой улыбочкой о чем-то пошептался с Котихой и незаметно принял из ее рук откупные.

– Остальное зависит от того, сколько закажут, – сообщил он Артуру, заметив, что тот наблюдает за происходящим. – Так и живем!

Артур уже снова перебрался за стойку. С Леной было не так тоскливо. И потом, от попыток напиться в одиночестве уж слишком разило безнадежностью. Артуру не хотелось так раскисать…

Привезенные посетители, между тем, принялись громко сдвигать столы и ахать что-то про роскошный вид из окон.

– О чем они? Ведь туман. Вида-то, собственно, никакого нет, – скептически скривился Артур.

– Тише! – подмигнула МорскаяКотиха, – Вы давно уже не ребенок, и кричать «А король-то голый!» вам не к лицу. Конечно, у нас шикарный вид из окон. И соответственные цены. Народу обещали зрелища, народ оплатил их. Думаю, даже если б окна были заколочены, люди все равно видели бы в этом кайф. Такова общая психология отдыхаек. За что я их и люблю. Люди приехали отдохнуть и повосхищаться, потому во всем будут видеть прекрасное…

– Ничего себе! – от стола гостей в стойку метнулась мощная волна истеричного женского недовольства. – Цены у вас, будто в элитном клубе на побережье, а официантов нет. И ассортимент какой-то скудненький… Я Мартини хочу!

– Зато у нас очень хорошая кухня, – попыталась успокоить Лена. Но ее усилия уже не требовались, компания, выплюнувшая недовольную, снова затянула ее в себя, заняла другими разговорами и отвлекла…

– Ну, не все, – вернулась к разговору с Артуром МорскаяКотиха. – Бывают и исключения. Но в целом отдыхайки – премилая клиентура… – Лена взяла блокнот, папку с меню и отправилась к гостям принимать заказ. Жалобу на отсутствие официанток она приняла, как руководство к действию. – И, между прочим, – уже обогнув стойку, вдруг остановилась она. – В нынешней погоде тоже есть своя прелесть. Вам часто доводилось видеть громадную манную кашу, волнообразными наплывами пожирающую пространство?

«А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» – отчего-то всплыло у Артура в голове в качестве аналога прозвучавшей фразы, и он понял, что уже совершенно пьян.

А потом позвонили газели и беспрерывно галдели… В смысле, приезжала подруга Котихи. Или врагиня. Артур не разобрал. Но то, что соседка – точно. Сумасшедше энергичная, громадная, напористая баба с весьма оригинальными идеями и умопомрачительным вырезом в форме сердца на груди теплого свитера. Похоже, это была та самая, описанная Сонечкой, Светик. Баба тут же подружилась с пьянствующей компанией, тут же забросала их вопросами и советами о том, где и что лучше делать на побережье, потом умчалась куда-то и вернулась с вожделенным Мартини. За собой она все время таскала тощего бледненького хорошо одетого господина с жиденькой бородкой и затуманенным взглядом. Он был до крайности тих, но исправно оплачивал все причуды своей спутницы. Когда пассия тащила его танцевать – двумя пальцами, за галстук, яростно тряся при этом грудями и кокетливо облизывая язычком ярко накрашенные губы – он стеснялся, робко сопротивлялся, но, в конце концов, включался в танец и очень смешно начинал поочередно сгибать конечности в локтях и коленях. Кстати, танцевала бабища первоклассно! Артур, которому поначалу было жалко бедного порабощенного дятла, теперь даже позавидовал ему.

– Ох, уморилась! – с тяжелой одышкой, бабища подбежала к стойке. – Леночка, котик, сообрази холодненького…

Лена с невозмутимым выражением лица – будто и не состояла никогда с бабищей в тесных дружеских – поставила на стойку очередной стакан.

– Тяжко! – призвала в сочувствующие Артура бабища. Хрупкий дядечка был тут же. Интеллигентно облокотившись на барный стул, он уткнулся глазами в меню. – Знаешь, – снова обратилась бабища к Артуру. – Девяносто семь килограмм, даже при моем росте – это не так себе. Это – подвиг. Когда во мне было 56, я думала те, у кого 90 – не люди. Думала, при таком весе легкие должны в трусы падать при каждом шаге. А сейчас смотрю – вроде ничего. Только вот двигаться тяжеловато. Тело живет своей жизнью. Ляжка останавливается где-то через минуту после того, как сама я давно уже на месте сижу. Вот, блин, жизнь!

– А вы, моя душа, на конец одной ляжки магнит приспособь, а на другую – проволоку, – очень серьезно посоветовал дядечка. – Сможешь себе в темноте фонариком подсвечивать, который от твоего собственного электричества работает…

Несколько секунд, хохоча, повыясняли, где же это «конец ляжки». В дебатах дружно принимали участия все присутствующие, и даже прыснувшая Лена включилась в общее приподнятое настроение. Чуть позже, Светик с Леной помирились и даже целовались. Кажется, взасос. Сквозь пары (то ли окружающие – от курева, то ли внутренние – в собственной голове) Артур отчетливо видел, как кукольные, свернутые трубочкой губки тянуться навстречу распахнутым вареникам яркого окраса. Меж варениками на миг показывается уже знакомый Артуру непоседливый язык…

– Фу-у-у! – Артур поморщился, и ощутил, что ему как-то совсем нехорошо.

– Заведение – вон там! – шепнула невесть как разгадавшая состояние посетителя Котиха, указывая куда-то вглубь своих застоечных владений. – Во дворике налево, синяя будка.

Артур послушно тронулся в путь. Потом резко изменил намерения. Связка ключей, висящая под полкой с бутылками, магнитом притягивала взгляд… Домик Артур знал по фотографии. Место – по смутным описаниям из Сонечкиных писем и рассказов Котихи. Артура обуяло некое мистическое чувство. В голове внезапно прояснилось, и он понял, что должен ехать.

Резким движением Артур снял ключи с гвоздика и воровато оглянулся. Кажется, никто не заметил этого злодеяния. Зато следующее событие не могло остаться без внимания: отъезжая, Артур умудрился зацепить один из уличных Котихиных столиков и повалить его. Слава всевышним, столик был пуст – все клиенты гуляли в помещении. Артур тут же вылез из машины, неуклюже раскланялся, принялся униженно извиняться перед выскочившей на шум Котихой. А шум действительно был, потому как зонтик от стола упал прямо на какие-то железные ящики, и даже что-то разбил там… И Артуру было стыдно, и он хотел заплатить, но мало что мог связно объяснить, потому бессмысленно бродил вокруг сбитого столика, не понимая, с какого боку начать его поднимать.

Ветер почти валил с ног. Зарядившись от его неистовости, Артур почувствовал вдруг, что улыбается. Внезапно он простил себе деяние со столом, помахал растерянной Лене, будто давней и всепонимающей подружке, и решил отправиться по делам, так толком и не извинившись. В общей сложности, на все эти хулиганства он потратил не более пяти минут.

Распахнув окна машины, он тронулся в путь. Ночью гора сделалась совсем не похожей, на свое дневное воплощение. Словно уморившийся за время выступления паяц, стащивший опостылевшую маску, Ай-Петри, избавившись от налета шныряющих туда-сюда туристиков (теперь они остались лишь возле освещенных площадок цивилизованных мест), обрело свой истинный дикарский вид. Невесть откуда взявшиеся звезды, приблизились на совершенно недозволенное расстояние. Казалось, кто-то вымазал небосвод жирным их слоем, совершенно не считаясь с привычным глазу расстоянием до небес. «Так вот о каком единении с природой она писала», – подумал Артур и посильнее утопил педаль газа. «Ты знаешь, небо, становится ближе!» – в голове крутилась песня неизвестного Артуру исполнителя с одного из многочисленных любимых Сонечкиных дисков.

Артур совершенно забыл уже это смешное состояние опьянения. Чувство, когда весь мир подвластен тебе и, в то же время, утекает куда-то, проваливаясь сквозь пальцы, оказалось очень приятным. Артур не знал точно, куда ехать, но гнал довольно уверено. Ведомый каким-то шестым чувством – а может, памятью, подсознательно заглотившей кусочек пейзажа сразу после подъема на плато и точно знающей, что место с фотографии находится именно там. На самом краю стоял лишь один фургончик. Ключи подошли… Уже открыв замок, Артур вдруг опомнился.

– Есть кто живой? – осторожно спросил он у безмолвных внутренностей жилища. – Эй?!

Несколько минут ушло на поиски выключателя. Оказалось, нужно было просто нажать кнопки на счетчике…

Маленький, всего в два шага, коридорчик, дальше – комната, больше похожая на купе СВ в поезде: двухэтажная кровать, откидной столик под окном, зашторенным веселенькими цветастыми занавесками с оборочками. Вообще-то комнатушка прибывала вполне в жилом состоянии. Можно подумать, что хозяйка вышла всего на несколько минут, и вот-вот вернется… «Ей некогда было собираться», – вспомнил Артур.

В комнатушке пахло ароматными травами. Целый ворох сушился на полу в углу. Артур вдруг понял, что совершенно зря сюда пришел. Это было настоящее копание в чужом нижнем белье. Впрочем, в чужом ли? Из-под подушки торчала обложка толстой общей тетради. Артур взял и обалдел:

«Привет, Артурка!» – тут же прочел он. – «Вот, решила написать тебе… Глупо? Не то слово! Но что делать, если очень хочется…Мы расстались. Мы расстались! Мы расстались? Ох, важно ли это? Мы ведь не виделись целый вагон времени…»

Артур отвлекся и отчаянно затряс головой. Не мерещится ли ему? Вернулся к первой строке – она не изменилась. Как и все остальные. Судя по Сонечкиной конкретизации понятия «вагон», и дате в начале листа, писала этот текст она задолго до составление того письма, что Артур получил по электронной почте. Так вот они – «ежедневные разговоры с тобой, о которых ты никогда не узнаешь…» Просто чудо, что эта тетрадь попала к Артуру в руки. Самое настоящее, чудесное чудо.

Артур понял вдруг, что улыбается. По-детски, светло, забыв сразу все неприятности и осадки обиды. «Писала, сомневалась, не решалась отправить… А потом, убедившись в стопроцентной своей нужности, сбежала… Вполне в ее стиле!» – подумал он с совершенно неуместной теплотой интонаций. Кроме всего прочего, Артур был уверен, что Сонечка умчалась с твердым намерением быть нагнанной. Иначе, зачем она стала бы оставлять следы?

«Глупости! Она не могла знать, что я решусь на проникновение в дом», – тут же охладил свои иллюзии Артур. – «Пусть приятные, но все-таки глупости»…

Слегка отрезвившись этой мыслью, Артур снова принялся за чтение. Его ждала очередная порция жизнеописания. На сей раз, совсем Артуру неприятная…

* * *

«Пишу, потому что грустно… Пишу, потому что хочется снова быть рядом с тобой. Это важно, иметь человека, на вытянутые руки которого смело можно падать – и даже спиной, и даже не глядя – будучи точно уверенной, что не разобьешься. Совсем! Не из-за вдруг обнаружившейся слабости ловящих рук, не из-за полного их отсутствия…

Видишь, не успела начать письмо, уже жалуюсь. Противно? И мне. Но я и начинала его исключительно из-за того, что все плохо. Когда было хорошо, о связи с тобой не задумывалась.. . Впрочем, хватит нытья. Хочешь, я расскажу тебе сказку? Грустную. Ту самую, в которой я живу сейчас.

С тех пор, как гонимая желанием успокоиться и навсегда порвать с нашими столичными играми – не путай с желанием расстаться с тобой, поверь, я бежала не корысти ради, а только во благо обуревавшей меня жажды свободы… – я приняла решение уехать, очень-очень многие вещи предстали предо мной совсем в другом свете. Помнишь наши последние встречи? Я знала, что прощаюсь, я чувствовала, что буду жалеть и пыталась запомнить каждый жест, каждый взгляд, каждое прикосновение…

И даже потом, уже на трассе, уже в пути, я все хранила воспоминания и поминутно погружала нос в ворот свитера, еще хранящего твой запах. Накануне – ты помнишь – было холодно, а ты начинал простужаться и потому расхаживал по кухне, намотав мой свитер, словно шарф, себе на шею.

Вспоминаю, как один знакомый, влюбившийся в одну добрую ведьму из Питера, каждый раз после ее краткосрочных стремительных налетов на нашу столицу ходил потом очумевший и потерянный. А на своем сайте вывесил признание своей полной капитуляции: «Подушка и одеяло пахнут характерным парфюмом. Обожаю. Вот только что ж мне их, не стирать теперь полгода?»

Так и я вдыхала твой запах, вспоминала эпизоды встреч и всячески скорбела о расставании. Хотя уезжала добровольно. И даже злилась немного, когда две пустые машины с курскими номерами промчались мимо, даже не обратив на мою поднятую руку внимания.

– Ребятки! Нам же по пути! До самого Курска по пути, куда же вы??? – автоматически шептала я, а мыслями при этом была с тобой и все ругала себя за отказ от нашей связи… Потому, вероятно, машины и не ловились. Судьба не любит халтурщиков…

Предвижу, как недовольно опустятся вниз уголки твоих губ. Ты не хочешь такую Сонечку? Такая тебе чудится слишком грязной? Эдакая бродяжка с феньками и колокольчиками… Как видишь, помню прекрасно помню твое извечное презрительное «фе» обращенное ко всем «хиппующим и сочувствующим».

О, как смешно мне это твое отношение! Ты ведь ничего не знаешь о нас! Ты ведь никогда не пробовал ни грамма свободы должной степени концентрации… А то, что ты знаешь и о чем наслышан – пустое. Давно порывалась тебе сказать, но как-то не было ни времени, ни повода – я не «неформалила по юности», как ты мило изволил выразиться когда-то. Я всегда была и останусь убежденной сторонницей андеграунда – и в музыке, и в работе, и в сексе и…. Кстати, последнее тебя, насколько я помню, совсем не печалит. Так может и остальное перестанет тревожить, а?

Свобода, это когда ты уходишь из дома навсегда и видишь, что оковы сброшены, и в который раз «ты на феньки порвала удила», и «ветхой пылью рок-ен-ролл на сапогах», а в голове умопомрачительная ясноть и свежесть…

Если бы ты знал суть, а не выстроенные вокруг андеграунда теории и легенды, если бы «чувствовал это, как чувствует негр блюз», наверняка оказался бы целиком и безоговорочно «нашим» человеком. Прости мне эту горячечную агитацию. Я не от глупости. Просто обидно, что, черпая информацию из общественного мнения, ты не понимаешь сути.

Кстати, все, что касается этой информации – а ее нынче расплодилось немеренно – и саму меня раздражает, да доводит до белого каления.

Как пример, они совершенно опопсили автостоп. Невесть откуда взявшиеся теоретики трассы сейчас придумывают какие-то правила, устраивают слеты и конференции… Назидают, нудят и … тем обращают в прах все хорошее. От их «не голосуй на подъеме», «одевай комбинезон со светящимися вставками, чтобы быть заметным в темноте», «считай километраж, стаж может пригодиться…» разит тошнотворной идеей избранности и… все той же злополучной несвободой. Стоп ради стопа – это бред! Нет ничего героического в том, что ты вышел на трассу и вовремя поднял руку. Гордиться самим фактом своего автостопного опыта – просто смешно. Спрашиваешь, чего я так завожусь? Да ты просто зайди в Интерент и глянь на все эти маразматичные «мне еще 15 лет, но я уже занимаюсь автостопом»…

Это «занимаюсь», кстати, четко ассоциируется у моей памяти с другим проявлением наигранной избранности. Возможно, более оправданным, но все равно ужасно смешным. Рассказать? Дело было очень давно, дело было в Москве. Очередная развеселая компашка знакомых оказалась телевизионной, и потому, пока ребята делали передачу о творческих ресурсах своего канала, мы с девчонками шаталась за ними по пятам. Типа, помогали: записывали, придумывали идеи, резали закусон и варили кофе. Но большей частью отвлекали, разумеется, в чем ни у кого не поднимался язык нас упрекнуть. А поднималось кое-что другое. Но мы по тем временам были девочками неприступными, потому делали большие глаза, отнекивались, требовали большой трагичной любви, и потому дальше легкого петтинга ни с кем из той тусовки так и не зашло. Хотя, это у меня не зашло. Про остальных доводилось слышать всякое, но это уже их подробности. И не об этом я сейчас. Одно из интервью брали у одного занятного компьютерного графика. С первого взгляда стало ясно, что человек твердо уверен в собственной исключительности и гениальности. А уж когда он открыл рот…

– Я – аниматор! – торжественно и бесконечно серьезно произнес он, гордо откидывая голову назад. – Я анимирую по ночам! Каждый раз, когда я делаю это, у меня рождается такое чувство, будто, будто…

Дальше я не дослушала, потому как пулей вылетела из помещения, чтобы никому не мешать. Содрогаясь от по возможности беззвучного хохота, я чуть не была сбита с ног еще парочкой не имеющих больше сил сдерживаться участников мероприятия.

– Нет, ну король! Просто царь! – хохотали уже во все горло, просматривая запись.

– Каждую ночь я делаю это! – с пафосом повторял интервьюируемый, и веки его дрожали – не то от нервного тика, не то от неудачных попыток изобразить демонический блеск в глазах. – Днем, когда вокруг много шума и никчемных людей, я не чувствую вдохновения… Я анимирую по ночам!

Справедливости ради, надо заметить, что всех моих ребят потом с работы повыгоняли – кого за строптивость, кого за пьянство и разгильдяйство, а этот анимист остался. Вероятно потому, что, в отличии от всех нас, пусть по ночам и в тесном соседстве с бескрайней манечкой, но он все-таки действительно делал что-то серьезное. В отличие от бесконечно кичащихся собой новоявленных автостопщиков-теоретиков.

Какой комбинезон, какой стаж, какое «занимаюсь»??? Испокон веков народ выходил на трассу, без всяких снаряжений, правил и прочих напрягов. Выходил, чтоб ехать, а не чтобы потом героическим шепотом рассказывать о том, как это было. Помнишь, у БГ: «Двигаться дальше!» И весь кайф тут не в ритуалах и принадлежности к касте, не в спортивном интересе или самоутверждении, а в… я не знаю, как выразить. Когда ты идешь на яхте – есть ты и ветер. Когда летишь на параплане – аналогично. Ты наедине со стихией. Не против – а вместе. Как сообщающиеся сосуды или отчаянные любовники (что, впрочем, в некоторых случаях одно и то же) вы диффузируете друг в друга, и двигаетесь слажено и четко, будто не разные существа, а единый организм. Автостоп – тоже единение со стихией. В данном случае – с самой судьбой. Если ты делаешь все от себя зависящее, если ехать тебе действительно нужно, то она не останется в стороне и поможет. Я всегда ездила лишь когда это было действительно нужно. Ах, вы не продаете мне билеты? У вас кончились? Забавно. А у тех, кто, якобы, не от вашего имени перепродает из втридорога только начинаются… Пойти к ним? Ах, эти билеты стоят столько, что их невозможно себе позволить? Ах, у вас попросту нет поездов на это время? Ну не маразм ли?! Самое удобное для поездки время, самая оживленная ветка сообщения и окно в двенадцать часов… Ну кто, кто составляет эти расписания? Впрочем, не беда, имеется альтернативный вид транспорта – свои личные, бесплатные две ноги – всегда в готовности. Пойду!

И я шла. Выходила на трассу, упрямо вышагивала в нужном направлении, голосуя всему, проходящему мимо, и не на миг не останавливаясь. Это ценили. Все, даже самые безумные мои «стопы», проходили быстро и успешно. Могучее слово «воля» – это и сила, и свобода в одном лице. Это ветер в лицо, кеды в пыли, а на лице – полусумасшедшая улыбка человека, вдруг познавшего, в чем смысл жизни.

Тьфу, до чего нелепо я вдруг отвлеклась от темы. Да еще и завралась совершенно в своих попытках произвести впечатление.

Не слушай меня. В тот раз я ехала поездом. Как нормальный человек, купив в кассе билеты, выстояв предварительно ругачую очередь, шуганув всех, кто предлагал купить билеты с рук, и вообще во всем ведя себя, как обычный обыватель. Разве что копченую курицу в дорогу не покупала. О чем, кстати, потом жалела ужасно, ввиду напавшего голода.

Я ехала поездом, оставив свои автостопы в далекой юности. Нынче кишка тонка? Не знаю. Скорее, просто незачем было лишний раз проверять терпение судьбы на прочность. Своим бегством и всеми предшествующими событиями я итак заставила своих ангелов– хранителей перетрудиться. К тому же, в Белгороде, где я собиралась выйти на денек, дабы встретиться с давними любимыми друзьями, поезд оказывался как раз в подходящее для того, чтоб застать всех еще дома, время… В общем, поездом оказалось удобнее.

Но духом, духом-то я все равно осталась прежней. И ни на миг не забуду, ни на шаг не отступлюсь и… в общем, упуская тот факт, что в этот раз их Москвы в Симферополь я перемещалась, как все порядочные граждане, в остальном, это письмо говорит правду и показывает меня настоящей. Правда, наверное, тебе это все совсем не интересно. Тебе ведь подавай сюжет и яркую историю, а не рассуждения, так?»

На этом письмо обрывалось. Незаполненные крупные клетки, словно чьи-то пустые глазницы, смотрели зло и устрашающе. Артур не мог понять, в чем дело, но четко ощущал – из предыдущего текста Сонечки торчала агрессия. Собственно, она всегда была умелицей срывать раздражение на близких людях. Вероятно, нечто во внешней жизни испортило Сонечке настроение и «завело» ее, а она теперь отрывалась – пусть письменно, пусть мягко– на Артуре.

«Любопытно, кто и чем довел ее до такого состояния?» – подумал он и перелистнул страницу, с целью найти ответ. Оказалось, то, что Артур читал – черновик. Похоже, зайдя в тупик, Сонечка почувствовала, что пишет ненужное, и решила начать письмо заново. А предыдущий текст так и оставила болтаться в тетради. Бросила на произвол судьбы, а судьба оказалась щедрой и на удивление быстро довела письмо до адресата. Причем уже против воли автора. Воистину, неисповедимы пути…

«А я хорош, ничего не скажешь,» – с отвращением думал о собственной привязчиваости Артур. – «Ведь несмотря на очередное ее бегство и предательство, все равно готов простить и едва уловив ее обиженность горю, охваченный порывом найти и защитить. Дурак! Тряпка! Интересно, что Сонечка должна сотворить, чтобы мое больное сознание, наконец, взялось за процедуру отторжения?»

То письмо, что начиналось на новой странице тетради, практически давало ответ на Артуров вопрос. Артур почти начал отторгаться. Любой бы на его месте начал… Письмо открывало глаза на то, что на самом деле произошло с Софией за прошедшее лето…

Первые абзацы в точности повторяли свои прототипы из первого письма. А дальше, вместо теоретизирования про автостоп, шел рассказ о пережитой недавно Сонечкой драме. Да, да, она так и называла эти события.

«Драма моя заключается в том, что я слишком сильно увлеклась собственной игрой. Слишком глубоко вжилась в роль и поверила в сказку. Оттого и поранилась так больно. Оттого и призываю тебя в спасители. Говорят, мы ценим только то, что теряем. У меня несколько хуже. Я начинаю понимать ценность предыдущих отношений лишь когда окончательно убеждаюсь в неприемлемости настоящих и полном отсутствии будущих.

Я поняла, как скучаю без тебя, лишь после окончательного разрыва с Ним. И это, вероятно, очень плохо. Но попсовые мысли о запасных аэродромах – бред. Ты вовсе не «запасной вариант». Поверь, если бы сейчас мне предложили выбрать ты или он, я, не задумываясь, осталась бы с тобой. И была бы тем счастлива. Разве не доказывает это мимолетность моего увлечения им и глобальность наших с тобой чувств? Потому и пишу»

Артур тихо выматерился. Только этого многозначительного «Он» еще не хватало. Одно дело, когда барышня собираться писать предыдущему любовнику из-за твоего молчания, то есть назло тебе. И совсем другое, когда пишет тебе, назло кому-то… Кроме того, судя по всему, когда Сонечка писала это письмо, она еще не знала, что вытворит в момент Артурова приезда. Выходит, всем ее «выбрала бы тебя» доверять нельзя. Ведь не выбрала же! Сбежала! Интересно, сама, или с загадочным «Им»? Артур с мазахистическим упрямством принялся вычитывать пояснения к этому самому «Он»

«В тот вечер я заранее знала, что нечто произойдет. Нет, я не выходила на улицу с желтыми цветами, как Маргарита, и не вглядывалась напряженно в горизонт, ожидая принца, как Ассоль. Я просто пораньше распрощалась со всеми в Ленином кабаке и ушла домой. Пешком, не останавливая попутки и вообще стараясь держаться подальше от дороги. Уже стемнело, а я все шла, передвигаясь непривычно осторожно, потому что боялась расплескать вдруг наполнившее меня ожидание чуда. Кстати, я была совершенно трезвая.

Взяла гитару, оставшуюся в домике еще со времен бурной молодости Виктора. Настроила ее. Еще один поразительный факт – ни до, ни после мне не удавалось больше проделать это. То есть теоретически я всегда знала на каком ладу какая струна должна звучать в унисон с предыдущей, но практически все оказывалось куда сложнее. Ну не получалось у меня настраивать! А в тот раз – оп-па! – и инструмент, провалявшийся много лет на антресоли, вдруг зазвучал.

Сейчас мне кажется, я действовала, как зомби. Кто-то вел меня. Кто-то руководил кажды движением. Взяв гитару я вышла из дома и отправилась на склон. Из окна хорошо видно эту ступеньку перед обрывом.

Как-то, здорово упившись, мы с Леной и ее ненормальной соседкой-подругой, спускались а эту ступеньку с совершенно неблаговидными целями – хором справляли малую нужду, хохоча, мол, как забавно, что мы обписяли Ялту… Наутро было очень стыдно. Не перед Ялтой – она вообще в другой стороне находится. Перед Виктором, который страшно за нас волновался, думая, что мы обязательно оступимся и будем лететь до следующей площадки вниз своими «дурешьими головами».

Расстелив одеяло (в первый раз в жизни я оказалась запасливой и предусмотрительной), я уселась на каменную табуретку, щипнула струны, попробовав пару аккордов. Между прочим, иногда у меня с гитарой здорово получается. Удивлен? Что ж, кто тебе виноват, что наблюдая у меня над лежбищем распятую на стене гитару, ты так не разу и не поинтересовался, умею ли я играть?

Ветер стих и на гору опустилась плотная, вязкая, ватообразная какая-то тишина. Я теребила ее мягким ненавязчивым переборам. Получалось очень красиво и грустно. Тут же в голову ударила песня. Тихо-тихо, чтоб не спугнуть мгновения, я запела: «Одиночество мною ношено,/ через все лабиринты вечного./Надоело, хочу быть брошена,/ я в объятия первого встречного» Эти слова, мантрой, повторялись в припеве несколько раз, я честно исполнила их и осеклась, услышав ответ.

Нужно было испугаться – чужое ночное присутствие в моих безлюдных местах – нонсенс. Обитатели ближайших вагончиков-домиков, я знала точно, еще вчера спустились на пару дней вниз, а до дальних поселенцев было достаточно далеко, чтобы нам с ними не было друг друга ни видно, ни слышно. А тут вдруг кто-то услышал мою песню и даже перебил своей… Как не странно, вместо испуга я испытала нечто похожее на эйфорию – вот оно, чудо.

Короче, с верхней ступеньки плато в ответ на мои шептания зазвучало мощное и уверенное: «Вот и я,/ – а-а!-/ До боли в ушах…» Эту вещь «Пикника» я прекрасно знала, и расценивать ее по-другому, не могла. Это был четкий смысловой ответ на мою песню.

Спустя миг над краем моей ступеньки показалась крайне симпатишная, поросшая светлой бородой голова с хитрым прищуром. Голова молчала и с дружелюбным любопытством взирала на меня. «Глаза с подсветкой!» – подумалось моментально. То ли луна, заливавшая место нашей встречи таинственным светом отражалась в глазах пришедшего, то ли воображение мое разыгралось не на шутку, но в тот момент я просто физически ощущала, как из зрачкой гостя вылетают тысячи светящихся ниточек и опутывают меня, согревая…

Несколько секунд мы молча пялились друг на друга. Банальные тексты – я знала точно – мгновенно разрушили бы установившуюся мистическую атмосферу, но и дальнейшее молчание казалось каким-то глупым.

«Заходите к нам на огонек!» – даже и не пытаясь подключать гитару (репертуар мой очень огранчен), пропела я, приглашая и как бы узаконивая наш метод общения строчками из песен.

Гость не растерялся. Спрыгнул ко мне на площадку, поправил шелковую красную ленточку, на которой висела его гитара. Высокий, широкоплечий, в статике – представительный взрослый мужчина, а в динамике – совсем мальчишка. Запел, паясничая, из Бременских Музыкантов:

«Мы к вам приехали на час! А-га, А-у, А-о! /А ну скорей любите нас! Вам крупно повезло!»

Вот тут мы, наконец, засмеялись. А потом оставшуюся часть песни пели уже вместе. Точнее, все вместе – вслед за таинственным гостем на «мою» площадку переместилась дружная туристическая компания. Народ оказался весьма интересный и приветливый. Тут же где-то раздобыли какие-то веточки, хитрым образом соорудили небольшой шалашик, черканули спичками. И вот – у меня на площадке был теперь свой персональный костерок. Здорово!

Вообще-то их было целых двадцать девять человек. Группа состояла из старшеклассников и студентов первых курсов, плюс руководители. К счастью, основной народ за дневной переход так уморился, что весь остался в лагере.

– Измучались, и обратились в отрубя, сразу после ужина. В смысле, отрубились и спят. – прокомментировал самый разговорчивый и подвижный из всех гостей. – Мы же решили исследовать окрестности. И вот, наткнулись на первую местную достопримечатльность, то бишь на тебя.

Болтаем, смеемся, обмениваемся любезностями. Я уже знаю, что мои нынешние гости – руководители группы. Все они из Симферополя. Хотя трое – и мой мальчик с светящимися глазами в их числе – учились когда-то в Москве и частенько теперь туда приезжают по каким-то делам и даже живут там подолгу… Впрочем, формально, руководители группы из Симферополя, а сама группа – кто откуда. Руководители – всего их четверо – со всего СНГ набирают желающих и водят их по горному Крыму. Разные маршруты, разные сроки туров, разные ребята в группе…

– Сногсшибательно интересная работа! – восхищаюсь я, слушая объяснения.

– Угу, – скептически кривится Меланья – высокая девушка с толстой косой до пояса и огромными черными глазищами. Ей вероятно, около тридцати, но держится на все семьдесят. Она совсем не похожа на туристку. Довольно неповоротлива, ворчлива, одета в тяжелую грубую кожаную куртку. И при этом потрясающе красива. Я, конечно же, гадаю уже какие отношения связывают ее с моим светящимся мальчиком, и конечно же уже себя с ней сравниваю, досадуя из-за своего явного проигрывания.

– Интересно первый год. – меж тем объясняет Меланья. – А когда пятый сезон подряд в фирме – уже никаких красот не замечаешь. Свихнуться можно от всех этих маршрутов…

– Но-но! – самый разговорчивый мой гость характерным взмахом головы отбрасывает длинную белую челку с лица и принимается спорить: – Мне лично до сих пор в кайф. Я каждый раз вместе с группой когда иду, их глазами на все смотрю и переживаю все как бы заново!

Разговорчивого все называют Язык. На вид ему лет двадцать пять, хотя потом я узнаю, что он старше меня на три года. Как и мой мальчик с светящимися глазами… Но в мальчике я как-то сразу почувствовала мужчину, а Языка так до конца общения и воспринимала смешным подростком.

Вместе с руководителями на мою площадку пришло трое студентов. Парень, удивительно похожий на Меланью, оказался ее младшим братом.

– Непутевым младшим братом! – поправляет Меланья, когда парень решает представиться. Зовут его Алишер и он в походе с сестрой уже третий раз .

Еще у меня в гостях восторженные парень и девушка. Тараторят, перебивая друг друга и преподавателей. Ни на миг не перестают обниматься и строить друг другу глазки. В общем, смотрятся весьма забавно.

Слушаю их рассказы. Перебивая друг другу, с удовольствием гости весело просвещают меня. Лишь мой первый гость, оказавшийся старшим руководителем, загадочно молчит и не сводит с меня глаз. Упорно делаю вид, что не замечаю этого. Ну а как, прикажете, реагировать?

Я страшно им всем завидую. По-хорошему, по доброму завидую. Еще утром они исследовали Большой Каньон, плескались в ванне молодости и даже пытались поиграть в альпинистов, штурмуя довольно крутые скалы. Потом был тяжелый подъем. Испытание на выносливость. Штурм Ай-Петри. Дошли хорошо и в срок, хотя кое-кто и начал в пути капризничать. Частенько на горе группы останавливаются в Приюте – здешней гостинице, которая отчего-то до сих пор зовется «приют. Но когда погода позволяет – а в те дни было удивительно тепло и ясно – разбивается палаточный лагерь.

– Детям полезней пожить в палатках. В номерах они еще наживутся, когда пузо отрастят и жирком порастут, – объясняет Меланья.

Так и подружились. И я теперь не засиживалась вечерами с МорскимиКотами и их сумасшедшей соседкою. Спешила побыстрее к себе, а точнее на пять минут дальше – прямиком в палаточный городок моих туристов. Отчасти из-за уникальных полуабсурдных, полуфилосовских всенощных бесед с нестандартными переходами и забавными суждениями, отчасти из-за того, что давно скучала без костров, песен под гитару и прочих атрибутов молодости. Но больше всего, конечно, из-за лучистых и насмешливых глаз молчаливого руководителя группы, с которым еще очень долгое время мы оставались на «вы» и общались исключительно перепевками.

В общей сложности за все время знакомства мы перекинулись от силы пятью-шестью предложениями в прозе. Но при этом, чтобы я не говорила, всегда ощущала его молчаливую поддержку, чтобы не делала, знала, что он наблюдает за мной и оттого старалась делать лучше. Вера в нашу мистическую связь и ее волшебное происхождение была во мне столь велика, что я жила с явственным ощущением, будто Он наблюдает за мной всегда. Эта игра увлекала, и я стала все делать лучше. Вежливее с клиентами, ласковее с Котиками, задорнее с водителями попуток, на которых объезжала покорившуюся мне часть побережья. А еще… Пластичнее в море, куда окуналась по нескольку раз на день, чтобы спастись от жары. Ээротичнее, собраннее. И даже однажды, отправившись по нужде в кустики и нечаянно усевшись прямиком на колючки, я не завизжала в ужасе и не выматерилась, а сцепила зубы, натянула джинсы, вышла в люди, а потом, извинившись и спокойно сказав, что на пару минут схожу к себе в домик, удалилась с достоинством.

И лишь дома – отчего-то иногда я забывала о Его всеведении – стащив в себя все, я отмачивала исколотую задницу в тазу с теплой водой, извлекала прижившиеся уже колючки и даже скулила тихонько от боли и осознания собственной глупости – зачем было надевать джинсы, ради какой такой репутации нужно было усугублять положение?!

Все ночи мы проводили возле разложенного чуть в стороне от лагеря костра – нет, уже не под моими окнами, размеры моей площадки не могли вместить всех желающих. Посиделки проходили в разговорах, песнях под гитару, каких-то игр, вроде коровы, мафии или ассоциации. В общем, всякий раз было весело. С рассветом расходились, каждый день клятвенно обещая друг другу, что завтра отправимся спать сразу после объявления в лагере отбоя и всякий раз вспоминали об этом обещании лишь когда полянка больше не нуждалась в освещении костром. Словно зомби, все мы выползали по утрам из своих укрытий и отправлялись по делам. Я – вниз: развозить заказчикам продукцию. Ребята – кто с кусочком группой в пещеры, кто с другими – проходить курс бучения полетам на парапланах, а кто и к подъемнику за продуктами…

– А говорят, старый друг лучше новых двух! – откровенно ехидничала ревнивая подруга моей Морской Котихи. – Что-то ты, Сонечка, с прибытием этих своих туристиков, совсем нас с Леной забросила…

– М-м-м, – я терялась, краснела и с трудом выкручивалась. – Светик, понимаешь, они мне «свои». Это чудо просто, что их занесло мне под окошко. Вы тоже «свои», – тут же я принималась подлизываться. Не совсем, кстати, честно, но зато вежливо. – Просто вы тут – фореве, а они – всего на неделю… Не хочу упускать мгновения… Мне с ними – здорово!

Ну что, что ты, Артур, смеешься? Мне действительно было интересно с ребятами. Пытаешься анализировать?

Да, действительно, если бы вся их группа состояла всего из одного человека, я все равно каждый вечер с ничуть не меньшим интересом спешила бы к их (точнее в этом случае к его) костру. Ну и что? Достоинств наших трепов это ничуть не умоляет. Мало что могу сейчас вспомнить, мало чем доказать объективность своих восхвалений. Хотя, вот, например, почитай записки о нашем первом вечере знакомства. В то время я собиралась вести дневник, и целый вечер пал жертвой моих попыток описать его письменно. Понятно, что никакие слова не отражают той атмосферы, но все же почитай. Листочки прилагаю. Они такие помятые, потому как дважды уже были мною в порыве злости выкинуты… Когда не получается, я всегда злюсь. Записать происходящее в с нами в тот вечер объективно и правильно все не выходило. Выбрасывала, рвала, писала заново, снова выбрасывала. Потом доставала, пыталась продолжить… Из-за этой мучительности процесса написания, кстати, я и отказалась от ведения дневника.»

Артур переключил внимание на измочаленный листик с описанием того вечера, когда туристическая компания, словно насекомые на лампочку, слетелась на Сонечкину тоску по обществу. Артур ни секнуды не сомневался, что ребята это были примитивные, а разговоры их – плоские. Просто одичавшая София в любой компании видела теперь нечто неординарное. Прилагающийся огрызок записей о разговоре полностью убедил Артура в правильности сделанных выводов.

Верхушка листка оказалась оторванной, потому текст шел не сначала. …

«После первых же минут знакомства первые ритуалы приветствий окончились, а последующие отпали за ненадобностью – уж слишком похожими мы оказались с ребятами. Такими, будто росли в одном дворе и всю жизнь друг друга прекрасно знали… На какое-то мгновение воцарилась тишина, и в разговор вмешался мой первый гость:

– Что ж это мы все о себе, да о себе… А кем ты была в прошлой жизни? – тихонько поинтересовался он. – Понимаю, многие здесь, на горе, оказались, как раз чтобы начать все с нуля и потому не помнят свои предыдущие воплащения… Ты, как они?

Тут как раз раздумывать мне было незачем.

– Тот редкий случай, когда на этот вопрос можно ответить с полной уверенностью. Я – помню. Я ведь сознательно перенесла себя в новую жизнь, потому все о старой помню, и не скрываюсь вовсе… – отчего-то захотелось говорить правду. Сочтут, что рисуюсь? И ладушки. Главное, сама знаю, что поступаю честно. И потом, «мальчик с глазами» не сочтет. А остальные… Не ради них же я все это говорю… – Хотя, ты прав. Тут я действительно для того чтобы начать новую жизнь…

– Занятно, – задумчиво тянет Меланья, и тут же оживляется, торжественно формулируя: – Не всегда, чтобы начать следующую жизнь нужно умереть и родиться. – По всему видно, как она довольна сказанным. И даже лезет в рюкзак за блокнотом, словно только что породила нечто грандиозное. – Запишу в афоризмы похода!

Бесцеремонно заглядываю через обтянутое черной кожей плечо, разглядывая прыгающие от отсветов костра надписи. Ловлю себя на том, что многие записанные Меланьей фразочки кажутся мне тоже кажутся глубокомысленными. Нет, объективно, конечно, – милое словоблудие, но я так не хочу сейчас объективности…

«Девочка из таверны», – Меланья ставит подпись под свежей записью. Оказывается, кто-то из них видел меня вечером у Лены и ко мне уже успело прилепиться некое устойчивое словосочетание . Считаться девочкой приятно, но безымянность в мои планы никак не входит..

– Меня Софией зовут, – представляюсь, наконец. – Хотя на самом деле, подпись ты ставишь не верную. Это же не моя фраза. Ты сама ее слепила…

– Из того, что было, – возражает Меланья, – А я всегда первоисточники указываю.

Впрочем, я могла бы и сама догадаться. Под некоторыми фразами в блокноте Меланьи стояли подписи, вроде «Гора Дива, Симеиз». Не гора же с ней разговаривала? Значит, афоризмы были меланьевские, а под ними указывались те, кто натолкнул автора на мысль…

– И все-таки? – «мальчик с глазами» все это время неподвижно сидел на корточках, не мигая, глядя на огонь. – Кем ты была в прошлой жизни?

– Писателем, – улыбаюсь немного вызывающе.

Знаю я реакцию людей на подобные признания.

Например, для скурплулезно заполняющей блокнот Меланьи мои слова однозначно должны были звучать святотатством. Ведь живых писателей, по мнению таких трепетно относящихся к словам людей, существовать не может. Все писатели по их мнению – в прошлом, и все – великие. И то, что какая-то маленькая, невесть откуда взявшаяся тётка (пусть даже не тетка, а та сама «девочка из таверны», без разницы), вдруг собирается разрушить стереотипы и оказаться живой писательницей, ее, поклоняющуюся литературе Меланью, совершенно не устроит…

– А сбежала чего? – вопреки ожиданиям, Меланья не ощетинилась, а приняла, как должное. – Не печатали?

– Печатали, – на этот раз ответ дается мне уже с большим трудом. Ведь все не объяснишь же!

Не объяснишь, что писать нужно не просто – а в серии конкретных издательств или в темы конкретным частным заказчикам. Причем не книги писать, а проекты, заранее предопределенные стратегией коммерсантов и менеджеров. Не объяснишь, что поначалу кажется, будто с этой системой можно играть в кошки-мышки – дескать, формально соблюду все коммерческие условия – и тему возьму навязываемую, и факты освящу, какие просят, но по сути напишу такую книгу, как хочу. Настоящую, незаказную, честную… Думаешь так, пишешь, выкладываешься, а потом понимаешь, что факты были подтасованы, тема заранее обссчитана, и потому ни малейшим изменениям не подлежит… И тогда, – как ни старайся увильнуть – или выбываешь из игры, или входишь в систему окончательно и пишешь уже не себя, а поверхностные проекты, которые отчего-то кому-то в данный момент коммерчески выгодны. Не объяснишь, что просто так выбыть из игры тоже невозможно – существуют договора и обязательства. И что можно, конечно, ухитриться и хоть раз написать то, что и впрямь чувствуешь, и даже подстроить так, чтоб по халатности этого не заметили, и напечатали… Но после этого нужно не просто «выбывать», убегать нужно. Вербоваться в иностранные легионы и отказываться от всего, с чем раньше привык контактировать. Причем бежишь не героем, а безызвестным, все к чертям бросившим, неудачником. Потому что книгу – даже самую неописуемо сильную, даже самую важную – мало напечатать, ее еще до читателя донести нужно, а доносятся книги тех, кто в раскрутке. А в раскрутке – значит, опять же, под прицелом договоров, обязательств и чьей-то коммерческой выгоды… И в какой-то момент понимаешь, что честнее и чище вообще не писать, а работать на горе разносчиком блокнотов, на котором ни за чьи заблуждения ответственность не лежит, и который никому не обязан нести свет и развлечения…

Всего этого не объяснишь, да и не следует. Кто знает, может, мой опыт – далеко не показателен. Зачем у верящей во что-то девочки отбивать надежды на будущее?

– А дорого? – Меланья переходит на мистический шепот и широко распахивает глаза. Спустя парочку разъяснений, понимаю, о чем она говорит, и смеюсь вполне искренне:

– Да нет, это тебе кто-то голову морочит. На самом деле, мало кто печатается за свой счет, да и нет в этом никакого смысла. Ты ведь реализацией книг не занимаешься? Все равно издательство с налаженной сетью распространения – справиться с распространением лучше, потому приходится доверять издательствам. Обычно происходит примерно так. Автор пишет вещь и выставляет ее на рынок. Заинтересованные издательства предлагают за нее какое-то вознаграждение и какие-то условия сотрудничества. А дальше, автор выбирает, заключается договор, и… Ну, у всех по-разному все потом разумеется. – меня явственно уносит в какие-то нравоучения, и самой от этого нудно. Но Меланья смотрит так зачаровано, что приходится продолжать: – Бывают и другие расклады. Например, какой-то издатель хочет книгу. Не тот случай, когда «хочет и молчит», а тот, когда «хочет, но не может». И тогда он ищет достойного, по его мнению, автора и предлагает написать требуемое. «Наши деньги и обеспечение материалом – ваш писательский труд!» И многие нормальные авторы соглашаются и подписывает договор. Но это – худший вариант. Лучше писать, будучи свободным человеком…

– Ты сбежала от несвободы? – «мальчик с глазами» смотрит по-прежнему очень серьёзно.

Вспоминаю досконально свою ситуацию, недовольно передергиваюсь…

– И от нее, – отвечаю, – Ии от тех людей которые пытались мне ее насаждать… – отвечаю, как загипнотизированная, а потом, наконец, прихожу в себя. Ну что это я тут разоткровенничалась? Кому это нужно?. – А еще от любовника! – опыт показывает, что подобные темы тут же закрывают все предыдущие. – А если честно, так от целых двух… Надоело страдать полумерами…

Последнее сказанула, чтобы уж наверняка заинтриговать и перетащить на земные темы. К счастью, в этот момент нас нашли несколько новых человек из группы, и мы переключились на знакомство. С новыми дровами и своими темами разговоров. «К счастью», – потому что на самом деле сочинить хоть какую-то правдоподобную историю о своем бегстве, я была сейчас совершенно не способна.

Чтобы не возвращаться к скользкой теме, завожу новые. Слушают с большим интересом. Кстати, больше всех проникся Алишерка. Я немного переживаю. С одной стороны, в его возрасте и при его положении так и положено. Все младшие братья – бунтари, если сестры – педагоги. С другой – как-то страшновато одним неосторожным словом сбить юношу с толку…

Собственно, речь зашла об автостопе, и Алишерку ужасно порадовали познания. Он сам ни раз ходил по трассе, всю жизнь крепко получал за это от сестры. Меланья слушала меня с явным неудовольствием. А зря. Ведь – только хорошее. Я ведь – только то, что на поднятие духа настраивает…

А вот «мальчик с глазами» – я видела – слушал и впитывал. И я охотно откровенничала пол вечера, понимая, что он изучает меня по таким рассказам, и что я не в праве ставить стенку… Кроме того, нужно же было защитить Алишера, который уже подхватил ему и которого ребята из группы уже обвиняли в нечестности:

– Ну что ты гонишь, гонщик? – фыркала Ларусик – смешная девочка с двумя косичками. Представительница и явный лидер восторженной парочки влюбленных тинейджеров. – От Харькова до Симфика за 14 часов? Да это почти как поездом. Не на одной же машине ты все время ехал!

– Он не гонщик, – вмешиваюсь. – Белгород–Ялта за 13 часов на четырех машинах – норма. Не то, чтоб точно знаю, просто у меня всякий раз в среднем где-то так получается. – это не для рисовки, это у меня скорее от общей расслабленной открытости вырвалось.

Вообще я обычно опытом автостопа светить не люблю: или за блудницу принимают, или восхищенно в рот заглядывать принимаются. А у меня от такого – ассоциации со стоматологами. И всякий раз так от этого тошно делается, что обещаю прекратить разговаривать. Навсегда. Со всеми. А потом, конечно, нарушаю свой мысленный обет молчания, и стыжусь, что не выдержала. Вот и сейчас…

– А что ты в Белгороде делаешь, москвичка ведь? – Меланья настойчиво обнаруживает в себе любительницу повыводить всех на чистую воду.

Позже выяснится, что их двое таких в компании – категоричных правдолюбцев и маразматиков. Она и Егорушка, который появится у нашего костерка немного позднее. Забавно, что у Меланьи это характер. Ну, такой тип поведения от природы. А у Егорушки же – в обычном состоянии спокойного, флегматичного и довольно мирно настроенного типа – категоричность суждений появляется только под влиянием алкоголя. Зато как ярко! Едва чуть-чуть выпьет, тут же впадает в свою паранойю: во всех окружающих лгунов подозревает и уличить пытается. Столько чужих красивых рассказок этим попротил! Наутро стыдится всегда, извиняется – да поздно, рассказчик чаще всего и не по мнит уже, на какой истории был перебит и чем собирался порадовать.

Ой, я опять непоследовательна. Вернусь лучше во время описываемых событий. Итак, первая встреча. Егорушка еще не появлялся, а Меланья уже набросилась со своими подозрениями… Честно собираюсь с духом, чтобы ответить как-то вразумительно…

– В Белгороде-то? – а действительно, что я там каждый раз делаю? – Преимущественно сплю, – отвечаю честно.

– Как истинная хиппи в посадке возле трассы? – не без сарказма интересуется Меланья.

Удивительно! Человек явно не доверяет мне, смотрит строго, ворчит, но при этом совершенно не воспринимается недругом. То ли голос звучит слишком мягко, то ли взгляд такой ласковый…

– Она может послать тебя на хер, но при этом посмотреть так, что почувствуешь себя глубоко польщенным, – охарактеризует Меланью Язык ближе к концу вечера. – За то мы ее и любим. А она на нас злится!

– Когда в посадке, а когда и в гостинице, – отвечаю спокойно, хотя в душе чертыхаюсь уже на весь этот треп. Ну, кто меня просил в разговор вмешиваться?! Выгляжу же последней аферисткой и дурочкой!

Про посадку, кстати, вру – за всю жизнь ночевала там всего единожды и то не одна, а с попутчиком. Причем не со случайным, а с давно и прочно проверенным: мы ехали с бывшим мужем погостить к ребятам из Белгорода и Бобик сдох Не пугайся, Бобиком звался мужнин тогдашний транспорт – не из-за марки авто, а от моей давнишней привычки, всем предметикам давать персональные имена и клички. Что-то сломалось там под капотом, что-то не ладилось ни у мужа, ни у пары чудом остановленным им водителей… Решили переждать до утра, съехали на обочину. До сих пор вспоминаю ту ночь так, будто и не с Владленом ее вовсе провела! Вокруг – глушь. Посадка шуршит,-шебуршит зверушками и соловьями заливается. И мы, залитые лунным светом, самозабвенно трахаемся, понимая, что грех упустить такую обстановку и наличие времени. Позже вспоминаем разом все фильмы ужасов о том, как парочка осталась ночью в посадке заниматься непотребствами и попалась под руку кровожадному монстру. Я бормочу какие-то тут же придумываемые страшилки с примесью эротических извращений. Владлена это страшно заводит, и мы начинаем все снова…

Нет, разумеется, ничего подобного я не стала рассказывать в незнакомой компании. Да и в знакомой бы не стала – со времен работы в редакции заметила, что люди, хоть и страшно интересуются чужими сексуальными похождениями, хоть и слушают раскрыв рты и учащенно дыша, но отчего-то позже неизменно начинают презирать рассказчика.

Кстати, и помимо подобных сцен вспоминалось мне в этот вечер очень многое. И все – яркое, фишечное. В юности говорила бы без устали, наслаждаясь захлествнувшим вдруг вдохновением и всеобщим вниманием. Сейчас все же сдерживаюсь. Тем более – в первый вечер знакомства. Рассказываю только самое легкое. Совсем молчать тоже нельзя. Алишер, завидев во мне соратницу, требует истории. Приходится отвечать. Но прежде, нужно отгородиться от нападок Меланьи.

Про Белгородскую гостинцу, кстати, – правда. Мой одноклассник там офис сейчас снимает. А раньше он там же подрабатывал шулером. Мы с его женой – в прошлом первоклассной стриптизершей, а ныне просто скучающей красавицей – очень сдружились. Потому в итоге всегда выходит, что, проезжая Белгород, грех не нагрянуть на вечерок к друзьям-сотоварищам. Живут они где-то у черта на куличках, но по первому же моему звонку, бросают детей на соседей и мчатся со мной разгульничать. Не от того, что я такая уж вся развеселая, а потому что являюсь отличным поводом. В общем, полночи гуляем, полночи отсыпаемся. А там – они на работу, ну а я – на вокзал. Точнее, якобы на вокзал – чтобы беспокойств не возникало. На самом деле, разумеется, на окружную, и в путь. И, что ценно, в последний мой приезд, когда пришибленная донельзя, обалдевшая от разрыва с тобой, с Московой, и еще с кучей всего нужного, но запретного, я, после шестилетнего глухого молчания, объявилась у своих белгородских приятелей – ничего не изменилось. Так же все бросили и помчались на встречу, и мы с Таськой также верещали от радости и глупо друг друга облизывали, восторженно требуя от официанта шампанского, от Володи – не вмешательства, а друг от друга – полного отчета о прошедших годах. Вот, собственно, почему Белгород для меня – четкий разделитель пути, на постмосковский и предкрымский… Только объяснять это кому-то неверящему совсем не хочется.

Меланья, вдобавок, тут же оказывается человеком, у которого гостиница ассоциируется исключительно с проституцией, и неловко замолкает, не спуская глаз, разрываясь от любопытства и, в то же время, не решаясь спросить.

– А зачем же тогда стопом ехать, если деньги на гостиницу есть? – спрашивает она, найдя подходящую формулировку. Она не издевается, просто действительно не может понять.

– Так то ж – на гостиницу, – авторитетно заявляет Алишер. А потом, как по писанному, серьезно так поясняет: – Автостопщиками люди делаются не из-за нищеты, а по склонности характера к экстремальным условиям. Так ведь? – парнишка заискивающе ловит мой взгляд.

– Не знаю, – у меня окончательно портится настроение. Ну что тут кому объяснять? Пожимаю плечами, стараясь отвечать не слишком снисходительно. Ищу нужную формулировку. – Люди – нелюди… Становятся – не становятся. Тут не о чем говорить. Просто, когда очень нужно – берешь и едешь… Когда очень нужно – судьба сама ведет…

Безнадежно бормочу и вдруг осекаюсь. «Мальчик с глазами» все понял. Все прочувствовал и пришел на выручку. «Иду в поход,/Два ангела вперед/ Один душу спасает,/Другой тело бережет…» – начинает наигрывать тихонечко и, как бы сам себе, мотивчик напевает мягонько. И подействовало! На всех подействовало, всех проняло и убило напрочь всякие попытки Медланьи осуждать и иронизировать. И на меня тут же нашло давнее рассказническое вдохновение. Искренне захотелось говорить.

– Да, эти ангелы, о которых ты сейчас пел, бывает, из таких полных задниц вытаскивают, что как-то даже не верится, – передаю чашку за кипятком – да, да, ребята уже и чай соорудили,– усаживаюсь поудобнее, вещаю, стало быть… – Про задницы, это я не в буквальном смысле, разумеется, – дожидаюсь сдавленных смешков, – Надеюсь, все поняли.Рассказывать буду о событиях давно минувших. Была я тогда еще совсем молодая и безголовая… В общем, сложилось так однажды, что я нечаянно оказалась на трассе в совершенно не пригодное для этого время. Да и в месте, скажем, прямо, далеко не располагающем к нормальному стопу. Девять вечера, темень, я посередке между каким-то неизвестными населенными пунктишками под Запорожьем. Иду, вперед, совершенно не представляя, что буду делать дальше…

Тут мальчику с глазами захотелось уточнить, как можно «нечаянно» оказаться в такой ситуации.

– Тебя там что, бросили? – поинтересовался он, заранее нехорошо щурясь и явно собираясь призвать виновных (и меня в том числе, потому как «зачем полезла?») к ответу. Несмотря на то, что описываемое случилось семь лет назад, он воспринимал рассказываемое очень остро. Впрочем, в тот момент, все, связанное со мной, переживалось этим человеком очень горячо.

– Нет, что ты, – я никогда не любила заставлять кого-то нервничать. – Никто меня не бросал. Просто очередная попутка перестала быть такой после поворота. Мужику нужно было сворачивать с трассы, а мне – идти по ней дальше. Садилась я к нему в машину еще в светлое время, а выходила – уже затемно. Вот так не повезло…

На самом деле, я немного врала. То есть действительно, никто меня там не бросал. Это я сама бросила. И не там, а в Москве. Бросила очередную прошлую жизнь, всех тогдашних кавалеров и почитателей. Психанув, надорванная только что состоявшимися разговором и полным непониманием со стороны кого-то очередного, кого за миг до этого разговора звала судьбою, а, прояснив некоторые моменты, ощутила приступ тоски и стала величать бессмыслицей… В общем, в порыве острого желания послать все к чертям и заменить эту жизнь на новую, я выскочила на трассу, и пролетела обычный свой Белгород, совсем не подумав, что скоро стемнеет. Теперь, кстати, одно из основных моих правил: отправляясь «штопать вереницей стоптанных дорог ранения души», не забывай взять с собой голову.

Опять сбиваюсь с хронологии. Усмирив с помощью «ангелов» мальчика Меланьины

нападки, по очередной просьбе Алишерки, вступаю в рассказ.

И память тут же уносит в далекое прошлое. И сердце сжимается, потому что всегда жаль, что нечто вот было, а потом ушло. Впрочем, может это у меня просто больное сердце. А рассказывала я примерно так:

Темнота – враг автостопа. Не потому, что страшно, – предвижу глупые вопросы и сразу все их обслуживаю, – Вернее, как раз именно потому что страшно. Но не нам, а им – водителям. Ночью останавливаются неохотно. Раньше я об этом знала лишь понаслышке. И вот, тогда, на трассе под Запорожьем, пришлось убедиться на собственном опыте. Мало того, что машин почти нет, так те, что есть, мчаться с сумасшедшей скоростью и совершенно не обращают внимание на бредущее по обочине измученное собственным сумасшествием – на кой черт меня сюда занесло? – приведение. А если обращают, то, как и положено, шарахаются от него и матерят тихонечко потом еще пару километров, мол: «Хорошо еще, под колеса не свалилась!» Они, кстати, во многом правы. И от понимания этого как-то очень неловко делается Идешь, значится, порядочным людям своей непредсказуемсотью нервы портишь… Ведешь себя, как последняя стерва… Вдобавок того единственного, кто остановился-таки, тут же пришлось посылать. В машину к тем, кто слащаво облизываясь, строит глазки и несет нечто вроде: «Куда поедем, красавица?» – не сажусь принципиально. Особенно если в машине их трое и лица у всех нерусские.

– Нет, с вам я ехать боюсь! – заявляю, едва заглянув в кабину. – Ссори за беспокойство.

И на всякий случай на солидное расстояние от дверцы шарахаюсь.

«Нерусские лица» недоуменно переглядываются, и, явно возмущаясь загадочной русской душой, громко между собой перелаиваются (для иностранных ушей, наша речь, вероятно, тоже каким-то неестественным лаем кажется). Они уезжают, а я выдаю в пространство истеричную порцию нервно хохота. Нет, ну что за человек я такой? Мало того, что ночью на трассе одна, так еще и останавливающиеся машины посылаю куда подальше…

– Подвезти? – пролетевший было мимо навороченный мерс, сдает назад, и из опустившегося стекла высовывается круглощекая бритоголовая голова с блестящими черными глазами-пуговками и хитрой улыбкою. Сидящий при этом на переднем сидении пассажир, вжимается в кресло и глядит прямо перед собой, явно не одобряя действия напарника.

– Не стоит, – выражаю полную солидарность с пассажиром.

– А чего ж голосуешь? – в голосе водителя слышится искренняя обида.

– По инерции. Пытаюсь остановить тихого безопасного жигуленка с одним человеком в салоне, желательно престарелым и не слишком физически развитым…

Водитель смеется. А парень с пассажирского места удивлено поворачивается. Интеллигентное усталое лицо, глубокие темные глаза… Ощущаю, что кандидатура подходящая.

– Мадам знает толк в извращениях! – присвистывает водитель. – Ты с ним ехать собираешься, или что? – и тут же обиженно кривляется. – Я так хорошо шел, ты меня сбила, затормозила, а теперь еще и выделываешься!

– Очень извиняюсь, – нельзя не признать его правоту. – Я не специально, просто ехать очень нужно, и в неприятности влезть не хочется.

– Судя по всему, ты уже в них влезла, – серьезно произносит темноглазый. – Садись, не бойся. Раз нужно – поедешь.

И мне хватает его гарантий. Я видел его глаза, и этого достаточно. На всякий случай тут же дублирую вслух эту информацию. И о том, что с предыдущими ребятами не поехала, и о том, что не рассчитала, и никак не предполагала, что стемнеет так неожиданно. Пусть знают, что я им не от безысходности доверилась, а потому как поняла по лицам – передо мной люди порядочные.

– Да какие ж порядочные люди ночью на дороге голосующую девчонку подбирать станут? Сразу ведь ясно – мадам работает! Тут таких полная трасса… – водитель представился Тимофеем и тут же оказался типом беспредельно веселым и до крайности разговорчивым. Несмотря на навороченность машины и массивную золотую цепь на шее держался он довольно просто и открыто. Если б еще не беспрерывные эти его намеки и подколочки:

– Да не может быть! Ну что ты зачитываешь? От Москвы? Потому что надо? Работа ждет? Да какая работа?!

– Не такая, – в сотый раз объясняю я. – Вполне даже цивилизованная. – и снова переключаюсь на всякие смешные рассказки из жизни московских кофеен. – Одна моя знакомая недавно на футболке себе надпись сделала: «Я хиппи, а не блядь!» Думала, ей эта надпись жизнь упростит.

– И как? – Тимофей охотно переключается на мои байки.

– Не помогло. Стоит руку поднять, как тут же всякие иномарки, вроде вашей, с вполне конкретными предложениями останавливаются. Так, бедняжка, совсем на этой почве мозгами тронулась. Еду это я как-то утречком с одного загородного мероприятия, муж – на тот момент еще не бывший – сладко сопит на заднем сидении, смотрю – моя подруга на трассе стоит, отчаянно руками машет всему, что движется. Ну я, ясное дело, по тормозам, сдаю назад, чтоб ей удобней было. А она… Вы не поверите! Как закричит: «да отвалите вы уже, я не из этих соображения, что, читать не умеете!!!» Ну, явная истеричка. Мне из машины выходить пришлось, чтоб до нее дошло, что на самом деле происходит.

– Не понимаю! – перебивает Тимофей, – Если так реагируешь, что тогда соваться? Есть же какие-нибудь трамваи там, или самолеты, если речь о межгороде. Сами же сиськами перед носом трясут, а потом еще удивляются, откуда у нас хватательные рефлексы поднимаются…

– Она под Москвой живет, – кидаюсь оправдывать. – На электричку регулярно опаздывает, а автобус ползет, как черепаха. Вот ей каждое утро на трассу выходить и приходится… Зачем вы сразу так?

– А ты, стало быть, водить умеешь? – впервые после моей посадки в машину подает голос товарищ Тимофея. Самый обычный голос, самый обычный вопрос, но сказано с явным вызовом.

Ах, значит, мне здесь не верят?! Молча лезу в рюкзак, выуживаю права, протягиваю, мысленно уже паникуя и обзывая себя последней идиоткой . Нет, с правами все в порядке, и фотография там такая, что показать не стыдно, но просто кто, кто же посторенним людям в руки свои документы дает?

– За руль сядешь? – насмешливо интересуется темноглазый, мельком глянув на техталон. Похоже, думает, что подловил. Раз ни одной записи, значит, права купленные.

– Могу, – спокойно соглашаюсь пройти испытание. – Хорошо, что у вас коробка автомат. Я на механике уже разучилась ездить, наверное…

На самом деле я на всем давно уже разучилась ездить, но тут уж дело принципа.

– Ну что, Тиш, пустим даму за руль? А то она так много о себе всего рассказывала, что хочется хоть что-то увидеть воочию…

– Может, вам еще и паспорт показать? – усмехаюсь обиженно. – Я, конечно, привираю частенько, и то не привираю, а приукрашиваю. А вот хвастать попусту – дурная черта. И нечего ее на меня навешивать! – Знаете, неформальный вид одного моего приятеля в метро как-то привлек внимание милиции. Пригласили его в свою комнатку, потребовали дыхнуть, обыскали в поисках наркотиков… Ничего не нашли. Придраться, вроде, не к чему. Так они давай расспрашивать. Кто мол, такой, чем занимаешься. Приятель честно отвечает: «Я, так вас разтак, школьный учитель математики. Детей воспитываю!» У ментов, конечно, глаза на лоб. «Кто?!» Как-то совсем им не верится, что вот это волосатое нечто в драных джинсах и с недельной небритостью может в свободное от шатаний по метро время допускаться в школу…Захотелось ментам проверить честность мальчика. Говорят: «Ах, так, скажи, тогда, эту, как ее… теорему Пифагора!» Приятель мой – молодец. Сдержался, не засмеялся, отвечает с достоинством: «Сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенуза». А они, знаете, что сделали?

– По почкам ему дали, чтоб не умничал? – ухмыляется Тимофей и у меня в мыслях мелькает очередное предостережение – а вдруг ребята сами менты? Тогда и разглядывание моих прав на место становится… Нет, я все-таки последняя дура! Кто ж демонстрирует пренебрежение к той или иной прослойке населения, не выяснив, не относятся ли к ней, часом, нынешние слушатели??? Ладно, раз начала, лучше уж заканчивать честно. Я же не виновата, что происходила такая история…

– Упаси боже! – говорю. – До рукоприкладства у нас не часто доходят. Они строго так говорят: «Сейчас проверим!». После чего один набирают чей-то номер, перешептываются о чем-то с трубкой и выносит торжественное заключение: «Вроде не соврал. Похоже, и впрямь учитель…» Так и вы сейчас со своими правами и моим умением водить…

– Ты нам зубы не заговаривай! – приятель Тимофея, хотя явно оценил историю, и даже тон сменил на менее скептический, все же не сдается. – Любишь водить? Прошу за руль… Тиш, уступи место девушке…

– Ага! – Тимофей, похоже, уверен, что товарищ шутит. – Сейчас уступлю! Новый Мерс, новая девочка… Пусть опробуют друг друга в деле, так сказать. – ему, похоже, все равно, что говорить, лишь бы тараторить без умолку. Спустя миг, он понимает, что приятель всерьез. – Не, ты в натуре? – меняется в лице. – Та ну, зачем… Не выеживайся. Кто платить будет, если что?

– Я! – хором сообщаем мы, уже зараженные азартом. В отличие от меня, оппоненту, похоже, действительно есть, чем рассчитываться, в случае чего. Тимофей молча сбавляет скорость и вальяжно прохаживается вокруг машины. Я усаживаюсь на водительское место. И тут выясняется, что авто, это как велосипед. Мышцы все помнят и, едва садишься в водительское кресло, сразу перестаешь нервничать.

– Не, ты это, потише! – переживает Тимофей, пока я испытываю настоящее, ни с чем не сравнимое наслаждение. И оттого, что не ударила в грязь лицом и оттого, что машина идет послушно и правильно. Оказывается, я обожаю водить машину!!!

– Все, все! – нервы Тимофея не выдерживают. – Хватит! Я без руля в руках чувствую себя обделанным…

Вероятно, он хотел сказать «обделенным», но вышло тоже ничего. С сожалением проявляю чудеса покорности, покидая водительское место.

– А меня Николай зовут, – запоздало представляется мой экзаменатор. – Я думал, ты за руль не сядешь – побоишься…

– Смешно! – фыркаю довольно искренне. – Чего бояться-то? Вы явно плохо думаете о женщинах. В наше время каждая третья умеет водить, и каждая пятая имеет собственный автомобиль.

– Вот именно, – объясняется Николай. – Собственный! За руль Тимкиной машины мало кто согласиться сесть. Ты ж понимаешь, сколько она стоит! Смотрю, ты девочка уверенная и рисковая…

«Да нет, просто глупая», – подмечаю мысленно, что усаживаясь за руль, меньше всего думаю о стоимости машины… А зря, наверное…

– Если это комплимент, то благодарствую… – улыбаюсь натянуто.

– И часто ты ставишь такие эксперименты над жизнью? – Николай уже говорит явно не о машине. – А зачем?

– По глупости! – признаюсь искренне, в который раз высмеивая собственную рассеянность.

– Нет, мир как-то совсем наизнанку вывернулся, – притихший на время моего водительствования Тимофей, снова оживляется. – Одно дело, когда шалавы малолетние, или дуры с тремя классами образования по ночным дорогам ошиваются… – тараторит он. – Другое, когда вот так. Ты, вроде, нормальная. Муж, машина, все дела… Ну че полезла-то??? Это ж тебе повезло неслыханно, что мы остановились, а не другой кто-нибудь. Да и мы-то, скажу честно, останавливались не с благими намерениями…

– А с какими же?

– Из азарта, – хмыкает Николай. – Мы поспорили. Я говорю – аферистка. А Тишка уверен, что проститутка. Остановились проверить, чья возьмет.

– Выходит, ничья. Правильно? – спрашиваю даже немного грозно, чтоб никаких сомнений не оставалось.

– Выходит…

– Но это не справедливо! – загорается Тимофей. – По всем законам бытия я должен был выиграть. Нам просто нетипичная ситуация попалась…

– Вот странно, – мне становится искренне обидно за моральный облик трассы. – Сколько езжу, никогда этих легендарных придорожных шалав не видала. А вы говорите – типичная ситуация.

К этому моменту мы как раз въехали в Мелитополь. Город этот моему воображению всегда представлялся в виде сардельки. Эдакое вытянутое поселение, главная улица которого при этом и есть Симферопольская трасса. Много позже я поняла, что заблуждалась, и что, кроме предтрассовых, в Мелитополе имеется еще масса районов. Но на тот момент… В общем, мы как раз приближались к середине сардельки, когда в салоне разгорелся спор.

– Нет, она уникальная! – не слишком-то вежливо фыркает в мою сторону Тимофей. – Ни черта о жизни не знает, и каким-то загадочным образом до сих пор цела и невредима ходит. Если не врет, разумеется… Вот смотри! – это он уже мне непосредственно, – Фома неверующая! Видишь, телочка на остановке? Что ты думаешь, она там делает?

– Автобус ждет, – отвечаю, набычившись. Терпеть не могу мужчин, которые в каждой встречной шлюху подозревают. Стоит себе девчочка на остановке. Лет двадцати пяти. Невысокая, пухленькая, симпатичная. Короткую плиссировку ветер раздувает, пухлые губки и короткие белые кудри «шапочкой» делают ее чем-то похожей на Мэрлин Монро. Девочка явно знает это и держится королевой. Не голосует. Просто смотрит проезжающим машинам в глаза требовательно. Немного даже с укором смотрит, мол, чего не останавливаетесь?

– Автобу-у-с?! – хохочет Тимофей. – Это какой-такой автобус в одиннадцать ночи?

Тимофеевский Мерс резко останавливается.

– Спорим, она сейчас сядет к нам в машину?

– Не спорим. Я же ведь тоже села. И это ничего еще не значит. Человеку ехать надо, автобуса долго нет… Отчего бы не принять наше любезное предложение подвезти. Тем более, она же видит – в салоне девушка сидит. Значит, в общем-то, общество безопасное…

– Нет, ты точно пальцем деланная! – сокрушается Тимофей. – Ты что глаза ее не видишь, что ли? Ладно, сейчас сама все поймешь. – Мерс лихо сдает назад и, прежде чем мы с Николаем успеваем что-то возразить, задорная физиономия Тимофея, с улыбкой от уха до уха и многозначительными подмигиваниями, высовывается из окна пассажирского сидения. Вжатый в свое сидение Николай поворачивает ко мне лицо и корчит недовольные физиономии.

– Девушка, не подскажете, как проехать на край света? – интересуется тем временем Тимофей и пониже опускает стекло.

Мерлин, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении поддельной (об этом факте свидетельствовал, как минимум, толстый слой тонального крема на лице) с интересом заглядывает в салон, улыбается в ответ.

– Если хотите, могу показать, – отвечает. – Здесь недалеко.

И, не дожидаясь даже ответного Тимофеева кивка, дергает ручку двери. Инстинктивно отодвигаюсь подальше, хотя и стараюсь изображать дружелюбие.

– А она как, с вами или сама? – поддельная Мерлин тоже слегка от меня отодвигается.

– С нами, – уверенно отвечает Николай, а потом многозначительно глядя на Тимофея поправляется: – Со мной!

– А! – коротко выражает понимание гостья. – Махнемся местами? – спрашивает меня ангельским голоском. И я замечаю, что глаза у нее мутные-мутные. Переползает через мои колени. Едва уловимый, за ней следует мимолетный запах секса.

Похоже на этот раз Тимофей оказался прав. Поддельная Мерлин подбирает ноги под себя, закидывает руки ему на шею и что-то шепчет. Тимофей громко «кхэкает» в ответ и издает глубокомысленное: «мг-мгммм».

– Э-э-э, – обращается он к Николаю, спустя миг. – Такое дело… – свет уличного фонаря в этот момент резко врывается в салон, и нашему взору предстает физиономия Тимофея – совершенно раскрасневшаяся, лоснящаяся глупой улыбкою… – Она говорит, тут кафе какое-то есть. Подождете там? А мы пока отъедем ненадолго. Тут, по месту… Да? – уточняет он.

Николай интересуется, можно ли в том кафе поужинать. Поддельная Мерлин томно изрекает:

– Там все можно! – и тихонько хихикает. – А я бы кофе выпила, – добавляет вдруг серьезно.

В результате, все вчетвером мы поднимаемся по ступенькам какого-то универмага. Веранда перед входом усеянная столиками для посетителей. За некоторыми сидят люди. Поддельная Мерлин здоровается с каждым – кому-то машет ручкой, кокетливо улыбаясь, кому-т вежливо кивает, кому-то подмигивает… Официанту, немедленно выросшему возле нас, несколько поскучневшим тоном говорит: «Ну, привет!» Все здороваются с нею в ответ и смотрят на нас с нескрываемым любопытством.

– Завтра наши фото будут в местных газетах? – недовольно интересуется Николай.

– Нет, что вы, – испуганно лепечет наша новая знакомая. – Это я так, просто…

Рассуждаю про себя, что совсем не обязательно, она на самом деле всех тут знает – все четыре машины, что стоят под магазином имеют иногородние номера… Откуда ей их знать? Может, просто здоровается для понтов, а ей отвечают из вежливости. А если действительно всех знает – то совсем не обязательно, со всеми трахалась. Может, просто так знакома, как я с Николаем и Тимофеем.

Кофе приносят уже через миг, хотя мы еще ничего не заказывали…

– Не люблю, когда мужиков трое, – шепчет, тем временем, поддельная Мерлин, расширяя глаза и кивая на дальний столик, за которым активно пьют какие-то чернявые ребята. Склонность искать рояли в кустах, подбрасывает мне гипотезу, что это – те нерусские, которых я шуганула под Запорожьем. – Когда двое – здорово, – многозначительно улыбается, тем временем, шептальщица. – Заднее сидение, слава богу, позволяет… А так? Куда его девать-то, третьего???

Николай после этих ее слов резко вздрагивает и толкает столик, расплескивая кофе. Наклоняюсь, чтобы вытереть салфеткой облитый кед, наблюдаю под столиком занятную картину. Босая ступня поддельной Мерлин уютно примостилась между ног Николая и медленно шевелит пальцами. Заметив мой взгляд, Николай резко отодвигается. Пять-шесть пристальных пар глаз, расслабляются, издают дружный общеверандовый вздох и снова переключаются на объекты своих бесед за своими столиками…

– Готов? – на Николая поддельная Мерлин теперь даже не смотрит. А вот Тимофея буквально пожирает глазами. Разумеется, он не в силах отказаться.

– Мы скоро приедем, – подмигивает он нам и насвистывая себе под нос, отправляется к машине, вслед за спешащей уже туда барышней.

– Во, дела! – говорю ошарашено, не столько, чтоб начать разговор, сколько просто не сдержавшись. Мир действительно вывернулся наизнанку, – цитирую недавнее высказывание Тимофея.

– Угу, – разводит руками Николай, провожая взглядом, отъезжающий от кафе-магазина Мерс. – Только изнанка у вас с Тишкой совершенно разная… Черт, а у меня все документы в машине! И деньги Тишка не выгрузил.

– Можно пойти за ними, – предлагаю робко, потому как не слишком уверена в правильности своей идеи. – Не за деньгами, а за нашей парочкой. Ну, чтоб, если что, Тимофея выручать…

– Зачем идти? Мы ему позвоним! – бодро решает Николай и выуживает из кармана пиджака мобилу – страшную, по тем временам, роскошь и невидаль. – Эй! – говорит трубке. Выслушав ответ, неопределенно разводит руками. – Просит не беспокоить.

– Выходит, совсем ему наша выручка не нужна.

– Ему – да. А ей – нужна. – Николай тарабанит длинными ухоженными пальцами по рифленому пластику стола, и нервно дергает уголками губ, намекая на улбыку. – Нет, все-таки мы – форменные идиоты! – признает он, в конце концов. – Кучу денег с собой везем! Только что кассу сняли с трех розничных точек… И нарочно нарываемся на приключения. И где ты только взялась на нашу голову???

– Я при чем?! – обижаюсь.

– Ни при чем, – покорно соглашается Николай, на миг задумавшись. – За это и выпьем! – требует с официанта апельсиновый сок. – Хочешь что-то покрепче? – интересуется.

Отказываюсь, вызывая очередной приступ недоверия:

– По трассе, значит, ходишь, а пить – не пьешь!

– Отчего же, пью… И по трассе хожу, и пью. Только делаю это в разное время и с разными людьми. Инкапсуляция – принцип первой необходимости.

– Разным духам, разные алтари, – соглашается Николай. – Откуда термин взяла??

Переходим на стандартные темы знакомства – лихо отрабатываю номер «шот стори»: немного об учебе, слегка о работе… Стараюсь делиться увлекательным. В конце концов, я людям совершенно не заслуженно на голову свалилась. Нужно же как-то расплачиваться.

– Сознательно платишь эмоциями, или само выходит? – внезапно спрашивает Николай.

«Ну и переходики у него!» – шарахаюсь мысленно. Вслух же произношу невозмутимое:

– Сознательно. А что, заметно?

– Мне – да. Остальным – вряд ли. Специализируюсь в эзотерике, – тут же поясняет с извиняющейся интонацией. – Не по работе – для души и развития.

– Вижу, что не по работе… – отчего-то вдруг – и об этом нужно судить не из смысла наших слов, а по взглядам, улыбкам и интонациям – между нами зарождается атмосфера странного взаимопонимания. Мы не знаем друг, о друге ничего существенного, не собираемся поддерживать в дальнейшем никаких отношений, но четко ощущаем некое глубинное родство. И только в этот момент успокаиваюсь, понимая, что ситуация приняла благоприятный характер окончательно.

– Ты и впрямь не верила в загруженность трассы шалавами или кокетничала, невинность изображая? – не стесняемся откровенных вопросов мы.

– Больше второе, чем первое. Но от данной конкретной барышни такого не ожидала… А, если не секрет, отчего вас так на моих правах заклинило? – чувствую себя вправе выяснить сейчас все не ясности.

– Важно было, – отвечает. – И сам, ведь, удостоверился, и Тимофея осадил. Он ведь ни одному твоему слову не верил. Мог в любой момент на рожон полезть… Мало ли… Я всегда его стараюсь под контролем держать. А с машиной получилось весьма убедительно. Я тебя в его глазах, как бы, человеком сделал. Не потому, что водить умеешь. А потому что я – человек давно для Тишки авторитетный – чегой-то там проверял, и проверил, и убедился в твоей значимости… Тимофей у меня вообще-то очень добрый, но заигрышный. Втемяшит себе что-то в голову – ничем не вычешешь. Плохо бы вышло, если б он тебя за брехушку малолетнюю принять решил.

– Спасибо за комплимент, – без тени кокетства оглашаю свой возраст и благодарю за эпитет «малолетняя».

Отчего-то чувствую, что с Николаем, можно снять маску «наивной, кукольной», потому со спокойной совестью ухмыляюсь скептически. – Благодарю за заботу, но я бы и сама справилась. Такие как Тимофей на самом деле – романтики и потому легковнушаемые. Я с такими умею…

Уже по тому, как Тимофей наспех паркуется, и чуть ли не вприпрыжку бежит к нам на веранду, становится ясно, что новость, несомая им – громадна.

– Вы не поверите! – блестящие глаза-пуговки в данный момент совершенно квадратны. – Она все проделал бесплатно и с огромным удовольствием. А потом убежала! – и добавляет куда менее торжественно. – Карманы я проверял. Ну что вы так недовольно смотрите?!

– Идиот! – хором выкрикиваем мы. – Срочно в туалет, срочно мыться! Бесплатный сыр, только в мышеловке! – корректно намекаю я. – А бесплатный вход, только в больных промежностях! – безжалостно констатирует Николай.

Тимофей обиженно надувает губы и хмурится, как ребенок. Потом проникается все же серьезностью ситуации и молча с достоинством удаляется на поиски коммуникаций.

А потом целый час мы угораем от смеха. Тимофея охватывает настоящая паранойя. Каждые десять минут он останавливает машину и с привычным уже нам бормотанием об «отлить, слить, полить»… хватает бутылку с водой и выскакивает на обочину.

– Кто ж знал, что у них там нормального умывальника не найдется?! – возмущается он поминутно. – Эх, заранее бы предвидеть, мыло бы с собой взял, – вздыхает еще чаще. И поливает, поливает, поливает свой несдержанный орган, и трет его кусочками туалетной бумаги, приговаривая: – Профилактика – великая вещь! Ну и что, что сейчас ничего, может потом проявится. Нет уж, я уж лучше тщательно…

– Не суй свой нос в чужие дела, а член – в незнакомые дыры, – комментирует оказавшийся любителем «острых» присказок Николай. И мы смеемся, а Тимофей бормочет про нас гадости, хотя на самом деле совсем не обижается… А я, в утешение нашему блаженному пострадавшему и на увеселение Николаю, рассказываю всевозможные байки по теме. И о том, как один знакомый ловил на море мидий, а потом поймал крабика и автоматически сунул в плавки. И о том, как одна дама, разгневанная ехидными подколками некоего персонажа, высыпала ему в штаны целый пакет с пчелами. Пчелы при этом были уже использованные, то есть без жал, но персонаж об этом сразу не догадался и страшно кричал, наворачивая круги вокруг дачи. Будет знать, как злить женщину!

– М-да, не бережет себя наш брат, не бережет! – хохотали мои спутники. Модный в то время слоган: «Братва – берегите друг друга!» – призыв из какого-то мыльного околобандитского сериала, – тут же был переделан нами в «Братва! Беригите своего друга!» В общем, к концу совместного пути мы с Тимофеем и Николаем очень сдружились и настроены были очень весело.

Рассвет застает нас возле очередного поворота судьбы. Дальше ребятам нужно сворачивать с трассы.

– Мы б завезли. Подумаешь, в Крым мотнуться и обратно… Но нас серьезные люди ждут… Если хочешь, давай с нами, а потом мы завезем. Нам день всего помотаться…

Голос увлекающегося Тимофея звучит вполне уверено, и даже когда более практичный Николай напоминает ему, что завтра им обоим нужно быть в Запорожье, Тимофей не сдается:

– Так что ж теперь, девчонку одну на трассе бросать? Не, я так не могу…

– Я бы тоже не бросал, – соглашается Николай. – Но выхода нет.

– Ну что вы выдумываете! – я, конечно, безгранично тронута, но и возмущена тоже. – Мне ж не пять лет, в конце концов! Уже светло, уже день. Вы меня очень выручили, спасибо. Но дальше я с вами не поеду, – и добавляю для полной уверенности, что наставить на будут: – Мне ведь сегодня обязательно в Крыму надо быть. Я ж не просто так бесцельно по дорогам шатаюсь…

И что вы думаете? Результат превосходит все ожидания. Представьте картинку. Трасса, пара спящих домишек чуть поодаль, раннее, туманное утро. На обочине – навороченный черный Мерс со все еще включенными фарами и распахнутыми дверцами. Тихонечко играет какое-то дэнс-радио. Мы с Николаем – полусонные, но постоянно смеющиеся, – восседаем на бордюре и поедаем арбуз, который ребята купили пару десятков километров назад («чтоб не заснуть!»). На дороге невысокий, крепкий короткостриженный Тимофей, с золотой цепью, перстнем и бандитскими повадками. При этом он держит в руках написанную только что на листе А4 формата табличку: «Симферополь, 1 человек!» И тычет ею в лобовые стекла всем, пролетающим мимо машинам. Их немного, им, наверняка, очень смешно, но останавливаться при этом страшновато.

– Ничего не понимаю! Что за люди? – раздосадовано кричит Тимофей и показывает вслед проехавшим неприличные жесты. – Блин, я ща как!!!

Еле удерживаем его от решения немедленно запрыгнуть за руль, догнать проехавшего Фольксвагена и заставить его остановиться.

– Вот такое вот чудо-знакомство, – оканчиваю свой рассказ. – Обменялись визитками, телефонами, заверениями в массе взаимных симпатий и больше никогда не встречались. Мне им звонить как-то неудобно: я и так в этой ситуации в положении нахлебницы была – покажется, будто злоупотребляю добрым отношением. Они мне при всем желании позвонить не смогут – когда я вернулась в Москву, телефон уже тогда поменялся. В общем, /время отбросить все дальше стремится, с буднями своим нелепые счеты, адрес меняя, и место работы, шепчем во сне: не беда, созвонимся…/ Но я, собственно, не к тому. Я к встречам на трассе. Они бывают, они приносят Людей. Тех, что с большой буквы. Тех, кто никогда не забудется, хоть никогда и не встретится больше…

– И Тимофей-таки остановил тебе машину? – тихонько спрашивает Меланья.

Вокруг нашего костра вдруг расползается легкая меланхолия. Все вместе, и в то же время-каждый в себе – грустим о чем-то давнем и значимым.

– Ага. Один грязнотелый Жигуленок с треснутой фарой счел ситуацию подходящей для заработка. В салоне – батя и сын, лет шестнадцати. Оба очень серьезные и измотанные дорогой.

У меня уже не было сил сопротивляться, под утро я всегда в полусне… Пробормотала вялое: «Не смей этого делать!» – когда Тимофей полез в кошелек, но ответа так и не дождалась.

– Оплачено! – констатирует Тимофей, стараясь выглядеть бодро. Он немного растерян. Черные пуговки ни секунды не стоит на месте, мечутся настороженно. – Обещали до самого Симферопольского вокзала. – делится он с Николаем. – Я предупредил. Обещали, пальцем не тронут. Я номер запишу! Записал уже! – последние предложения Тимофей нарочно выкрикивает погромче.

Обсыпаю их тысячью спасибов, машу обеими руками, улыбаюсь… Сажусь в машину. Серьезный прощальный взгляд Николая не дает отвести глаз.

– Совсем не романтики, – комментирует он озабоченно, кивая в сторону обитателей Жигуленка. – Ты с такими не умеешь… – потом еще раз прищурившись оглядывает машину. – Дай руку, – просит внезапно, и сам тоже прикладывает ладонь со своей стороны стекла. Послушно следую его примеру. Николай на миг прикрывает глаза, сосредотачивается: – Будет сложно, но окончится все хорошо, – говорит, с улыбкой облегчения. – Все будет хорошо, поняла? – повторяет требовательно.

Сто двадцать пять раз киваю, чувствую, как заводится и уезжает жигуленок. Мы уже далеко, а я все смотрю-смотрю-смотрю назад, до последней секунды не теряя из вида две смешные фигуры, стоящие на обочине. Так они и остались в моей памяти – длинный, неподвижный, уверенный, как памятник, Николай и маленький, суетливо пританцовывающий, Тимофей, без остановки что-то говорящий приятелю и горячо жестикулирующий.

* * *

«Такой вот вышел рассказик. И мне даже самой понравилось. И честно, и светло и с моралью…» – Артур с трудом перескочил в новое время и осознал, что вставка про поездку уже окончена, а Сонечка продолжает пересказывать разговоры первого вечера знакомства со своей новой компанией. Вообще, Артур откровенно злился, что Сонечка все так запутывала и рассказывала столько лишней информации. То есть интересно, конечно, но обещан-то был рассказ об этом дурацком «мальчике с глазами»… Ну, и где? Артур снова погрузился в чтение о разговорах первого вечера…

«К неописуемому восторгу Алишера, выясняется, что Язык, тоже как-то выходил на трассу. Да не один! Байка смешная, потому не могу не записать. Жаль, не передам в дневнике саму манеру рассказчика. Язык говорил неторопливо, с чувством, с совсем не свойственной ему, как мне показалось сначала, величавостью. В общем, натуральный мужик-сказочник, собирающий детвору у вечернего костра для очередных рассказов. Весьма духозахватывающе :

– А у нас тоже было, обхохочешься… Играли как-то Динамо-Киев с Мадридским Реалом в Киеве. Мы в то время в Москве ошивались, и даже не знали, поедем на сезон домой или нет. Материальной необходимости не было, а сердце просилось. Но речь не об этом, а о матче. В общем, возможность поехать была. Представляете?! Да такое раз в жизни случается! Из Москвы выезжали впятером. Двое еще до конца матча выбыли из поля зрения, утащившись куда-то в более правильные сектора за зазывающе подмигивающими тинейджерицами, едва у нас все оказалось выпитым. Нянчить мы никого не обещали, да и действо на стадионе творилось воистину грандиозное. Потому на разделение в компании никто как-то не обратил особого внимания…

– Давно заметила, что футбол окончательно лишает мужиков человеческих свойств, – вздохнув, перебивает моя Лена.

В тот вечер стало известно, что на плато собирается учинить очередной налет налоговая. Может, просто поужинать, а может, за внеплановой финансовой данью. Лена с Виктором, хотя и имели хорошую татарскую крышу, и вели все хозяйство предельно грамотно, все же считали более выгодным закрывать заведение на время визитов непредсказуемого узаконенного рэкета.

Закрывшись, моя Котиха решила заехать в гости, и вот теперь сидела вместе с нашей компанией возле наскоро разведенного, слабенького, но завораживающего, как и все запретное, костерка.

Я еще не говорила, что тут запрещено жечь костры? Да да, каждый вечер мы занимались страшным беззаконием.

– Моя б воля, навсегда запретила бы мужикам смотреть футбол! – продолжает Котиха. – Это плохо влияет на их предрасположенную к сдвижкам психику… Что ж вы за друзья такие если ради какого-то матча ослабших товарищей из виду потеряли? Ни одна баба пьяного мужика в Киеве с какими-то первыми встречными шалавами никуда бы не отпустила! А вы…

– Можно подумать, если бы они были с теми девочками знакомы, это что-то поменяло бы, – иронизирует Меланья… – Ни одна баба в принципе мужика с другими бабами не отпустит!

Лена дружелюбно кивает, мол «тем более» и все еще хмурится в сторону любителей футбола.

Теперь, зная о извращенном пристрастии Виктора к футбольным матчам, я ничуть не удивиляюсь ехидству Лены. Тогда же мне ее замечание показалось странным. – Отпустили своих ребят невесть на какие приключения… – ворчит она.

Делается смешно. Представляю, как мальчик с глазами и Язык, превращаются вдруг в нравоучителей и, совершенно забыв о матче, с серьезными минами принимаются воспитывать окружающих.

– Не! – к моему удивлению, Язык принимает Ленино замечание, как должное, и кидается оправдываться: – Вы не правильно поняли! Те двое отколовшихся в нашей компании были случайными. Мы изначально договаривались, что никто никого не пасет. Да и возраста они уже не того, чтоб учить их правилам контрацепции. А обычно мы своих не бросаем, даже если упиваются. Особенно если…

– Ты не отвлекайся, – говорю покровительственно. – Мы не обвиняем. Лена шутит. Рассказывай.

Языка дважды просить не надо.

– В общем, ночь, мы только после празднования победы. Дислокация – Киевский вокзал, кассы. И нету там нужных нам поездов на Москву! То есть, в кассах их и не должно быть, я знаю. На всем вокзале, во всем расписании – нет. Ближайшие поезд – утром. А нам этим самым утром всем троим, кровь из носу, на работах появиться надо. Ну, что поделаешь? Загружаемся в ближайший поезд, который хоть часть пути движется в нашем направлении, и собираемся искать счастья на вокзалах других городов… Благо развилок, из которых поезда могут выскочить на тот путь довольно много.

– Не может быть, чтобы ночью ничего на Москву не ходило! – горячо убеждает и себя и нас Егорушка – вечный наш баламут и Сусанин. Достоверно известно, если Егорушку послушать обязательно или заплутаешь, или в историю влипнешь. Да вы сами его скоро увидите, он осматривать окрестности пошел… Наверняка вернется измученный и жалобно проноет историю о том, как заблудился. Так и тогда Егорушка решил всех нас сбить: – В Чернигове, – говорит, – Как белые люди, оседлаем какой-нибудь поезд и обязательно доберемся!

Дальше события развиваются весьма для нас плачевно:

Прибывая на Черниговский вокзал, мы все втроем трезвеем окончательно. Расписание ничем не радует. Хорошенькое дельце! Вот-вот рассвет, мы промерзли, как собаки, а перспектив попасть домой вовремя уже нет никаких. И тут Кирка нас на трассу заманил.

– Я не заманивал, – протестует мой «мальчик с глазами». «Интересно, Кирка – это кличка, или производная от Кирилл. Если кличка, то как-то не сильно мне повезло с женихом!», – тут же кручу я, на время забыв следить за рассказом… – Я не заманивал, я просто здраво рассудил, что это – единственный выход. И в результате я оказался прав!

– Кир у нас всегда прав, и оттого страшно страдает. Тяжко, бедолаге, что не скажет – потом сбывается, что не пропоет – в тему… – хихикает Язык, а я внезапно заливаюсь краской. Только этого еще не хватало!

– Ну что вам сказать, – Язык снова возвращается к рассказу. – Шли мы долго. Продрогли насквозь, прокляли все на свете. Ни один гад не останавливается! И мы понимаем прекрасно – и не должен останавливаться! Идут по трассе три взрослых мужика – явно опасных и злых, явно голодных и замерзающих. Ну кому такие горе – попутчики нужны? На каком-то этапе понимаем – никаких автостопов. Сейчас в ближайшей деревне расспросим местных, упакуемся в рейсовый автобус до ближайшего города, а там – на вокзал, и сколько бы ждать не пришлось, будем ждать родного цивилизованного поезда. О том, что с работ скорее всего повылетаем, мы старались даже и не думать! А то бы совсем в депрессняк впали и погрызлись бы еще, чего доброго. Егорушка наш, даром, что флегма, уже пару неблаговидных намеков относительно всех идей Кира отпускал. Мне даже вмешаться пришлось, попросить прикрыть варежку…

– Ну, тут наш Язык явно ударился в приукрашивания, – перебивает Кир. Поясняет он это, кстати, именно мне. Ни на кого другого больше не глядя, будто мы по-прежнему одни тут. – Если бы Егорку и впрямь приструнить нужно было бы, я бы это сам сделал… Хотя ладно, я привык уже, в рассказах Языка я всегда какой-то получаюсь пришибленный… Это у него так происходит реализация скрытого комплекса зависти товарищу!

– Но-но! – беззлобно пихает приятеля локтем Язык. – Ты свое психологическое образование в унитазе утопил, так что больше не умничай! В общем, оказались мы в критической ситуации. Холодно-голодно, ноги гудят, нервы на пределе. Кругом – бескрайние поля, впереди две хаты покосившиеся. Смотрим возле одной из них дедок копошиться. Ну, мы, ясное дело, к нему с расспросами. Выясняется, что до ближайшего села, в котором ходит автобус еще час идти, а о расписании поездов в городе дедок слыхом не слыхивал. Тоскливо благодарим, вежливо отвечаем на встречные вопросы. Дедок , едва заслышав, что мы с матча идем, мгновенно меняется в лице:

– Пойдемте-ка, ребятки, в дом! – говорит строго и требовательно. – Надо! По стопарику за победу!

Мы недоуменно переглядываемся. О победе мы не полслова еще сказать не успели.

– Вы, дедуля, по телевизору счет слышали, да? – спрашиваем.

– Не-е-ет, что вы, – отмахивается дедок. – И радивы у меня нет, – отвечает на следующий вопрос.

– Нет, ну подождите! Матч окончился вчера ночью, сейчас – часов шесть утра. Автобусы у вас не ходят, СМИ не вещают… Откуда же вы о победе знаете???

– Так это ж все знают! – окончательно добивает дедок, и разводит руками, не понимая, чем мы так шокированы. Настроение сразу как-то улучшается. То ли от самогона, то ли от веры в единство человечества… Теплее правда, от этого как-то не сделалось. А идти надо, как не крути. Натянули мы свитера по самые уши. Поплотнее куртки позапахивали. Все равно околеваем. Тогда я выудил из-под рубашки свой шарфик болельщика и повязал наподобие банданы. Вид, конечно, идиотский, зато ушам жизнь спасу! Кир с Егорушкой тут же моему примеру последовали. И вдруг впереди… Дикий визг тормозов. А мы уже, если честно, и внимание на проезжающие мимо нас машины обращать перестали…

– Ну, кто перестал, а кто и нет, – вмешивается Кир. – Этот КАМАЗ с родными московскими номерами бессердечно мимо нас промчался, а потом – и это вот уже действительно чудо – каким-то образом разглядел в зеркало заднего вида синие шарфы. На цвет среагировал, вот что значит настоящий болельщик!

– Подбегаем это мы к КАМАЗу, – Язык явно не собирается передавать инициативу в разговоре, -– Открываем дверь. Только рты раскрываем, объяснить ситуацию, а водила: «Залезайте!» Дважды повторять не пришлось… – «Ну, рассказывайте, как там наши реаловцев дрючили!» И так домой и добрались. И даже успели еще все дела порешать… Вот она – великая солидарность болельщиков!!!

– А еще с тех пор у нас бесконечный спор, – подошедший к концу рассказа невысокий, коренастый парень в круглых очёчках оказывается обещанным Егорушкой.

Он привёл с собой еще двух ребят из группы, не пожелавших подчиняться правилам отбоя. Похоже, Меланья погорячилась обозвав всех «отрубями». Группа еще оченьдаже держалась на ногах и почти половина ее уже перекочевала к нашему костерку…

Кстати, неповиновения руководители группы всегда использовали во благо лагерю. На этот раз, вооружившись фонариками, ребята спускались по серпантину чуть ниже и искали дрова, чтобы с утра Меланья могла без лишних проволочек заняться приготовлением завтрака. Вопреки прогнозам коллег, Егорушка ребят не заблудил и они натаскали к лагерю целую кучу дров. И даже часть нам подбросили. Похоже, посиделки наши могут продолжаться до бесконечности…

– Спор такой, – продолжает Егор. – Кто кого из той ситуации вывел? Говорят, «Язык до Киева доведет». Это правда – на матч нас тогда Язычара и вытащил. А вот задумывались ли вы, кто вас потом из этого Киева выведет??? Я, разумеется, – тут же сам и отвечает. – Я ведь предложил до Чернигова ехать.

– Ну, конечно, ты! – явно напоказ оживляется Кир. – И на трассу ты сказал идти, и шарфы ты придумал напоказ вытащить…

Их забавная словесная перепалка никого не оставляет равнодушным. Как хорошие зрители, все встречают одобрительным гудением каждый новый выпад противников и подбадривают то одного, то другого многозначительными смешками.

Тихо урчат поленья в камине, ароматный чай заряжает бодростью, а мы с Леной, заговорщически переглядываемся – дескать, «вот какое чудное развлечение нам судьба подкинула» – улыбаемся и молча наблюдаем за милыми кривляньями гостей.»

На самом пожмаканном последнем листочке этой вставки, явно уже после того, как Сонечкинка разочаровалась в своих попытках вести дневник, была сделана приписка:

«Где-то так, Артурка. Извини, что ленюсь переписывать начисто, а высылаю просто вкладышем. В общем, примерно таким был первый вечер моего знакомства с твоим соперником. Тебе все еще интересно?»

«Угу!» – скептически скривился Артур, – «Страшно интересно! Как в детстве смотреть фильмы о доблестных пианериках: с кострами, группами, походами и горячими спорами о справедливости. Правда, в детстве это нормально. А когда взрослые уже люди все еще играют в доблестных туристов, распевают те же песни, что и десять лет назад и поддерживают те же темы – это патология.»

И словно в ответ, в конце Сонечкиного письма красовался прощальный абзац с осуждением.

«Перечитала свою дневниковую вставку, постаралась глянуть твоими глазами и расстроилась. Ты не поймешь. Станешь стебаться над Киром и ребятами. Все они покажутся тебе глупыми недоразвитыми детьми. А мое восторженное «мальчик с глазами», и подавно будет поднято тобой на смех.

«Надо же – чудо! Надо же – герой!» – фыркаешь ты. – «Единственная отичительная черта – наличие глаз. Действительно оригинальное качество!»

Понятно, что ты это от глупости, понятно, что от эмоций. Но, знаешь, чувствую, что не имею права отдавать беззащитные свои воспоминания на такое глумление. Если и отдавать что-то на растерзание твоему анализу – так только факты о самой себе. Это – честно… Ты опасный человек, и довольно жесткоий, потому лучше не давать тебе повод ставить на заметку какие-то новые личности…

Ну вот, сама что-то подумала, сама себя накрутила… Продолжу письмо завтра, чтоб не наговорить тебе сейчас гадостей.»

В конце всей этой писанины стояла дата. Увы, судя по пустым тетрадным листам, ни завтра, ни послезавтра, Сонечка к письму не вернулась. Да и то, что написала, отправлять передумала.

И к лучшему. Артур не получил бы письмо, потому что с тех пор, как оставлял Сонечке свой почтовый адрес, несколько раз уже менял место жительства. Идея бумажных писем казалась Артуру чем-то совершенно устаревшим, поэтому ему просто в голову не приходило оставлять свои новые координаты хозяевам старых мест жительства. Зачем? Ведь разыскать электронные координаты Артура, можно через любой интернет-поисковик. Компания, в которой он работает, известна. Сотрудников там не скрывают, а наоборот, выставляют напкоаз для выработки у клиентов пущего доверия.

Хорошо, что в результате Сонечка догадалась пойти по верному пути и написать электронное письмо. Жаль только, что особой честностью ее последнее послание не отличалось. Лучше было бы, если б она составляла окончательное письмо, опираясь на эти черновики. Чистосердечное признание, как известно, облегчает любую участь.

Вынужденный восстанавливать реальную картину ее жизни из каких-то сбивчивых обрывков черновиков, Артур чувствовал себя совершенно преданным. Неужели нельзя было сразу напистаь правду? Неужели нельзя было напрямую???

Вспомни Сонечка в отправленном письме о доверии, всегда царившем между нними, Артур, вероятно, многое простил бы ей… Хотя, судя по нынешнему положению дел, Сонечка не искала прощения.

На душе у Артура сделалось совсем противно. Самой Сонечки – след простыл, ее письмо, из-за которого он приехал оказалось фальшивым, а вот эти, искренние записки, она так и не решилась отправлять. Выходило все как-то гадко, нечестно и бесперспективно. А главное – будто между совсем чужими людьми…

* * *

– Ну и свинья же я! – внезапно и довольно трезво сообщил Артур, отвлекшись от анализа прочитанного.

Полагающееся по ситуации «ну и дурак же я!», он уже провозгласил несколькими минутами раньше. Повысмеивал собственные иллюзии относительно Сонечкиных чувств, коря себя за легковерие и мальчишество. Нащупал в душе корни прежнего своего скепсиса…

К чему нужно было бросать все дела, мчатся на другой конец мира, рыскать тут в поисках какой-то непутевой барышни? Что за вспышка дури? Что за помутнение рассудка? Его поманили, подробно расписали, что делать, и он с рабской покорностью помчался выполнять, радуясь возможности воплотить мечты хозяйки и доставить ей удовольствие. Артур вспомнил, как представлял восхищенные глаза Сонечки, когда она увидит его входящим в Котихино кафе… Какая дурь!

Если уж так хотелось повидаться, нужно было просто написать ответ. Трезво сговориться о Софьином приезде куда-то в удобное Артуру место. Или выслать вызов к себе, в конце концов. В общем, «выписать девочку», как поступает большинство эмигрантов, впавших в ностальгию и решивших возобновить свои давние русскоязычные контакты. Как правило, «девочки» не отказываются Уже и не мечтающие о романтике, уже погрязшие в здешнем быте и обремененные нажитыми по глупости детьми, они воспринимают внезапное появления своего давнего ухажера, как чудо. Даже если в прошлом всячески гнали этого кавалера и ни во что его не ставили, теперь, почуяв в нем возможную опору, «девочки» убеждали себя, что всю жизнь ждали именно этого принца на белом коне. Чаще всего, это заканчивалось счастливыми семьями…

Поведи себя так, Артур наверняка выглядел бы сейчас куда достойнее. Даже узнав, что все Софьины «ахи» («я скучаю по тебе, ты нужен мне…») были вымыслом, Артур ничуть не почувствовал бы себя ущемленным. Все ж таки, больше, чем полгода прошло. Естественно, что София за это время успела уже в кого-то влюбиться, разлюбиться и вылюбиться… Важно быть у женщины не первым, а последним…

Все эти доводы годились бы, не окунись Артур с головой в омут навеянной Сонечкиным письмом романтики.

Разумеется, все это Артура страшно задевало. Читая Сонечкины послания, он болезненно морщился, несколько раз откладывал тетрадь в сторону, махал на все рукой, собираясь уходить, но потом подчинялся любопытству и снова принимался за чтение…

Но обида довольно быстро улетучилась и Артур постарался взглянуть на происходящее объективно. Он незаконно завладел чужими записями. Он влез в душу, которую вообще-то хозяйка решила ему не открывать, и теперь обвинял весь свет в нечестности. Никогда не задавай вопросы, если не готов ко всем вариантам ответов на них. От того, как именно прожила София эти полгода по сути ничего не менялось, и лезть в это было совершенно не обязательно. Позвала – значит, нужен. Сбежала – значит, дура… И все, и незачем ковыряться в истоках. Эти болезненные расследования могут, между прочим, все испортить и сделать совершенно невозможной будущую встречу. В том, что она будет, Артур теперь почему-то совершенно не сомневался.

К тому же сейчас он начал понемногу трезветь и взглянул на себя со стороны. Мало того, что без приглашения забрался, словно вор, в чужой дом, мало того, что так же незаконно вторгся в чужие воспоминания, так еще и вел себя здесь совершенно по-скотски. От табачного дыма уже щипало глаза, а следы от обуви на заботливо вымытом Сонечкой полу, казались истинным вандализмом. Нужно было уходить и уничтожать следы своего здесь присутствия. Артур начал уже продумывать, как незаметно вернуть ключи хозяевам.

Распахнул зарешеченное клеткой окно, чтобы вытрусить пепельницу и проветрить, и вдруг обнаружил на подоконнике еще одну тетрадь. Точно такую же, как только что исследованная.

Первое, что сделал Артур – нашел конец письма. Дата стояла более свежая. Значит, это послание писалось уже после решения не отдавать героев своих переживаний на растерзания Артуровским насмешкам. Все-таки София была страшно неорганизованной… Приняла решение не писать – не пиши. Но нет, начинаешь снова, сначала, якобы совсем другое уже письмо… Зачем? Все равно же где-то на середине перечитаешь, не одобришь, отложишь, забудешь неотправленным…

В тексте то тут, то там мелькало имя Кира. Несколько раз письмо забрасывалось, объявлялось черновиком и начиналось снова, с нового листа и с новыми интонациями. Непоследовательность – вот безусловная общая черта Артура и Сонечки.

Несмотря на свои предыдущие заявления, Сонечка снова пыталась написать письмо Артуру, а он, несмотря на только что прочитанные самому себе морали, все равно брался читать, хотя и понимал, что не отправленное письмо – собственность автора, а не адресата…

«Привет, Артурка! Вот, решила написать тебе…» – привычно начиналось послание. Похоже, София аккуратно переписала предыдущее письмо, исключив из него лишь описания своего отношения к Киру. Решила пощадить Артура или побоялась обнажать свои истинные ощущения из страха быть непонятой? После описания первого вечера, несколько листов занимал совсем другой рассказ, отсутствовавший в первом варианте письма. Артур перестал просматривать текст и стал читать:

«Мы прилежно обменивались легкими, милыми байками, и профессионально мастерили приятную, веселую атмосферу. Подобно тому, как костер нужно поддерживать, подбрасывая хворост, первый разговор тоже нуждается в заботе – нельзя утяжелять его чем-то трагичным, нельзя портить горячностью… Приятно, что все собравшиеся интуитивно чувствовали это. Поучился чудный вечер…

Уже засыпая, я безуспешно пыталась избавиться от одной гадкой темы, всплывающей в голове каждый раз при воспоминаниях о том стопе, когда я повстречала Николая и Тимофея. Всю жизнь я гнала от себя подробности одного мерзкого происшествия, приключившегося сразу после рассказанной мною у костра истории. Произошло это усе действительно очень давно и с тех пор я гнала воспоминания, а они преследовали и не давали покоя. Возможно, расскажи я их кому-то, сформируй в обычные банальные слова, гадкое чувство униженности тут же покинуло бы меня… Терзаясь всем этим, я решила утром обязательно записать ту историю. От такого решения сразу стало легче, и я уснула. То, что вышло из утренних попыток описать случившееся, смотри в конце тетради на вкладыше. Только, умоляю, никогда-никогда не вспоминай об этом и делай вид, что совсем не знаешь этой истории.»

Артур послушно переключился на вкладыш:

«Не скажу, не подумаю… Вышвырну из памяти навсегда, будто и не было ничего. «Забыть!» – скомандовала я себе, едва окончательно поняла, что та ситуация окончилась. И как обычно, когда даешь памяти такие установки подробности происшедшего, чуть что, навязчиво лезут в душу.

С самого начала я повела себя неверно – позволила себе уснуть. Жигуленок с деньгососами у руля – это я не от злобы, это просто термин такой, обозначающий водителей, которые с путешествующих по трассе берут деньги – продвигался довольно медленно. Перекинулись парой ничего не значащих фраз:

– Что ж это они тебя так? – интересуется водитель, прикрывая наигранным сочувствием стандартное пошловатое любопытство. – Не угодила?

– В каком смысле? – на всякий случай сразу всех ставлю на место. – Просто мне нужно в Симферополь, а им – на Азов. И туда, и туда, срочно. Вот вас и привлекли…

– А, – водитель понимает, что интимных подробностей не будет и теряет желание разговаривать.

Вот тут-то я и решила, что, раз водителю заплачено, то можно ни о чем не беспокоится и закрыла глаза, пустив ситуацию на самотек. Проснулась уже на вокзале в Симферополе.

– Эй, очнись! – от распахнутой дверцы повеяло холодом. – Приехали уже. – водитель как-то неуверенно мнется и зачем-то распахивает передо мной дверь. Боится что ли, что яоткажусь выходить из машины? Чудной… – Тут, это, – говорит, – Меня твои кавалеры попросили пристроить тебя хорошо. Ну, чтоб беды не случилось. Все ж таки утро совсем раннее, до первого троллейбуса еще полтора часа. В общем, я договорился. Вон возле киоска ребята стоят, видишь? Они тоже в Ялту едут. С ними и постоишь.

Разумеется, троллейбуса я ждать не собиралась. Трогаться дальше по трассе можно в любое время. Но сообщать об этом водителю было совсем не обязательно.

– Хорошо, спасибо, – говорю. И еще и улыбаюсь указанным ребятам настолько приветливо, насколько вообще можно делать это в такую рань.

– Что будем делать? – парням лет по двадцать с хвостиком. Одеты прилично, судя по разговору – вполне даже нашинские. Правда, немного в подпитии. Охотно рассказывают, что всю ночь кутили в здешнем кабаке, а теперь ждут транспорта, чтобы домой попасть.

– А вы разве не в Ялту едете? – удивляюсь искренне. – Мне тот мужик из Жигуленка сказал, что будем попутчиками. Впрочем, не важно. Я все равно снова на трассу собиралась. Пойду…

Ну, расслабилась я как-то, расслабилась! Ведь доехала уже. Да и ночь уже окончилась. И ребята – ровесники, а значит, общих взглядов на действительность…

– Погоди, – останавливает один. – Куда пойдешь? А, знаешь что, мы ведь как раз собирались сегодня в Ялту ехать. Пойдем ко мне заскочим, машину возьмем… Тут недалеко…

Впору по его слащавым интонациям догадаться о лжи. Или хотя бы мозги включить и сопоставить, что этот тип только что рассказывал о транспорте, без которого домой добраться не может, и тут же к себе во двор за машиной зовет…

Но на меня какое-то отупение нашло. Соглашаюсь и весело следую за новыми попутчиками. Куда? А фиг его знает. В какой-то парк, что проходит вдоль речки. Вроде как за этим парком частный сектор должен быть:

– Там у меня во дворе тачка и стоит, – объясняет тип. Второй парень явно перебрал больше. Молчит, немного шатается. Смотрит то на меня, то на друга затуманенными глазами. Тараторю без умолку, чтоб не заснуть. Рассказываю о своем пути, о том, какие люди замечательные бывают, о нашей московской редакции и о том, как здорово, что эта сумасшедшая ночь окончилась. И тут…

– Садись, покурим, – с улыбочкой предлагает тот тип.

Усаживаемся все втроем на поваленное дерево.

– А вот это – лишнее, – отодвигаюсь, уворачиваясь от попытавшейся приобнять мою талию загорелой волосатой ладони… – Это – не по моей части…

– Ну, хватит уже, – тип устало морщится. Так, будто я играю в какую-то надоевшую уже всем игру, вместо того, чтоб заняться обещанным делом. – Автостопы, понты, тачки… Голова трещит. Давай по миньету, и можешь быть свободна…

– Чего?! – переспрашиваю брезгливо, а потом, в ответ на неприязненное «того», внезапно даже для самой себя, хохочу. Неприлично, развязно, вызывающе. – Нет, это только со мной такое могло случиться! Нормально и легко добраться из Москвы, проехать ночью пол Украины, пробудить в ребятах явно бандитской наружности дружеские чувства, и самой пробудиться в ответ… А все для того? – причитаю, больше сама себе, чем кому-то, пытаясь внятно объяснить действительность. – Чтобы уже добравшись, уже в Симферополе довериться двум милым парнишкам-сверстникам… Растеряв всякую бдительность, упереться с ними в какой-то заброшенный парк, а потом узнать, что они вовсе не просто так с тобой идут и… Неужели мы так глубинно друг друга недопоняли?

– Завязывай мне тут цирк устраивать! – внезапно разозлившись, кричит этот тип. Резко замахивается, замирает, явно довольный моим перепуганным шараханьем. – Страшно? – самоуверенно щуриться, криво ухмыляясь. – Дальше будет еще страшней. Вон видишь речка? У нас в ней периодически вылавливают иногородние трупы…

Ясное дело, весь этот бред с угрозами он несет лишь бы запугать меня… Прикидываю в голове нечто маразматичное: речка действительно может оказаться полезной – до нее – два шага. Разбежаться, перемахнуть через бетонное ограждение, прыгнуть в воду… Не полезут же они за мной? В любом другом направлении шарахаться нельзя: скоростью передвижения я никогда не отличалась, а погоня только разгорячит ублюдков и выветрит из них окончательно все инстинкты цивилизованности… Черт, у меня документы в рюкзаке и блокнот с текстами. Все промокнет. Жалко-о-о…

– Ты тут не молчи! – тип (еще не грубо, еще неуверенно) берет меня за подбородок, выворачивает лицо к себе. – В общем, договорились? Будешь пай-девочкой? Ну, что тут такого? Ничего тут такого, да? – он зачем-то начинает уговаривать. – А мы потом тебя в автобус посадим. Что тебе в троллейбусе трястись, после крутых Мерседесов-то? – последнее, разумеется, говорится не без насмешки.

– Вы меня неверно поняли, – тупо твержу свое, – Я действительно просто еду, – смахиваю его руку. Слишком резко, чтоб не испортить этим все окончательно. Агрессия порождает агрессию. Обожженная пощечиной, хватаюсь за лицо.

– Вы чего? – лепечу, вмиг растеряв всю свою уверенность и стыдясь этого лепетания. И от стыда – не от боли, не от страха, а именно от стыда за свое униженное положения – делаюсь вдруг сама не своя и ощущаю, как глаза наполняются слезами.

– И соплями тут ничему не поможешь! – кричит мой обидчик (или нет, говорит он довольно тихо, но с такой интонацией, что ощущаются его слова, как страшный крик), – Девочка-целочка, чуть что – реветь и к маме… А двадцать гривень я за что отдал, спрашивается!?

Меня трясет от обиды – со мной, таким тоном, за что, почему я не убью его немедленно, отчего реву, как сопляка? Где-то в глубине головы мелькают две мысли: «Пятьдесят гривен, это сколько рублей?» – глупо интересуется первая. А вторая усердно пытается сообразить: «Кому он платил? О чем идет речь?»

Собственно, вторую мысль и озвучиваю, параллельно презирая себя за то, что вступила в переговоры с этой сволочью. Да еще и веду их как-то тихонько, подавлено, с просящими интонациями…

– При чем здесь я? – спрашиваю, а слезы все катятся, и убрать жалобность тона никак не получается…

– А мне по хер! – снова взрывается тип. – Продал тебя твой водитель – и правильно. Даже если не знаешь ничего, мне по хер! – он явно сам себя пытается оправдать. – Все! Пора завязывать! Уплачено! Не хочешь быть изнасилованной, делай, что говорят. Так здоровее будешь…

Оборачиваюсь в сторону второго присутствующего. То ли за поддержкой, то ли в наивных поисках подтверждающей несерьезность первого улыбки… Второй с непроницаемым лицом невменяемо и мутно смотрит прямо перед собой. Кажется, мучающий его бодун принимает все более суровые формы.

– Да что вы, с ума, что ли, сошли оба?! Протрезвеете, вам стыдно будет, – голос звучит недостаточно обвиняющее. Пытаюсь встать, отмахиваюсь от хватающей плечо руки, откровенно уже злюсь. Будь что будет, ни секунды с этими подонками больше не останусь!

– Стоять, сука! Я с тобой разговариваю!

Схваченная за волосы, с размаха плюхаюсь обратно на бревно. Затылок жжет, в горле совершенно пересохло.

– Хватит! – шепчу уже откровенно умоляюще. – Хватит!

Закрываю глаза, чтоб не видеть этой омерзительной ухмылки. Сжимаю зубы так, что трещит в голове…

– Вот как ты теперь заговорила, – подонок тоже переходит на шепот, подносит свое лицо поближе, и я задыхаюсь от острого, противного запаха алкоголя, – А как же бодренькие рассказочки? А как же твоя везучесть и мир в розовых слониках???

Не в первый раз уже за свою жизнь сталкиваюсь с загадкой. Некоторых людей раздражает, когда кто-то при них радуется жизни. Некоторые люди ненавидят счастливых… Почему? Что мы им такого сделали? Подонок что-то кричит надо мной, но я уже не идентифицирую слова. В голове обрывок из «Иисус Христос– супер стар» и каша из недоуменных «За что?». Конечно, это вовсе не к подонку. Конечно, это вопросы к вечности. «Отчего пришлась не ко двору? Отчего отдали на поругание???» И слезы, слезы, слезы, и пульсирующая в висках обида…

– Ладно, Юр, харэ… – вдруг слышится с другой стороны бревна.

– Что?! – подонок на миг обрывает свою тираду о том, что и почему я ему должна. Становится неописуемо тихо. Волшебно тихо. Сказочно… – Тебя эти мыльные сопли задели, да? – спрашивает, нехорошо щурясь. – Повелся, да?

– Да, – язык этого парня все еще заплетается, но в интонации слышится спасительная для меня твердость. – Прекращай…

– Да ты че? Против меня?! Да нормальная телка никогда бы с нами сюда не пошла. Да я ж мужику последнюю двадцатку …

– Пойдем отойдем, – хороший парень (мысленно я его уже заименовала по-своему) поднимается, и, слегка пошатываясь, подходит к подонку. Берется за ворот пиджака. – Поговорим, – тянет в сторону.

– Сбежишь – убью! – сквозь зубы бросает в меня подонок. – Сейчас продолжим разговор, – обещает зловеще…

Волосы, наконец, на свободе. Не глядя в мою сторону, подонок послушно идет за хорошим. Тропинка с поляны ведет к вокзалу. На ней они и скрываются.

– Да если она на трассе ошивалась, ты прикинь, сколько членов пересосала? А тут жалко, что ль? И выделывается еще… – доносится из-за кустов возбужденное.

В ответ довольно спокойный голос хорошего парня. Он объясняет что-то. Твердо, размеренно.

«Бежать!» – кричит некто глубоко внутри меня. – «Через кусты! Немедленно!»

Но я, словно под гипнозом, сижу, пригвожденная чем-то тягостным к этому дурацкому бревну. А слезы и не думают прекращаться. И раскачиваюсь , словно японский болванчик, взад-вперед, все пытаясь сосредоточиться и заставить себя предпринять нечто толковое.

Позже, анализируя происшедшее, я попытаюсь обелить себя всевозможными оправданиями:

«Я могла бы сбежать. Вероятно, даже должна была то сделать. Но совесть не позволила.» – запишу я в дневник, -– «При неблагоприятном стечении обстоятельств моя помощь могла бы пригодиться Хорошему парню. Услышь я из-за кустов звуки драки – мигом кинулась бы на подмогу…»

Как не печально это признавать – я врала. Не бросилась бежать вовсе не от переживаний за спасителя, и не из-за чувства собственного достоинства (мол, вот еще, бегать от всяких, не достойны). Я сидела на месте попросту парализованная собственной истеркиой и резким разочарованием в справедливости мира…

Унизительнее всего было то, что я все еще плакала:

«И тут я поняла – тупик. Пора прибегать к крайним мерам!» – буду писать я потом, чтоб избежать самобичеваний. – «Пришлось употребить самую непритяную, но, безоговорочно действенную технологию – надавиь на жалостливость. Я заплакала, понимая, что хоть на одного из них это обязательно подействует. Разумеется, это не могло не сработать, и вот уже Хороший уводит Подонка для «мужского разговора», и после коротких дебатов из-за кустов слышится возмущенное: «Да пошел ты вместе со своей шлюхой!» и треск веток свидетельствует об уходе – напролом, в порыве и с психами – одного из собеседников, а на поляну выходит мой спаситель и подбадривающее улыбается… По-другому и быть не могло! Все-таки женские слезы – мощнейшая штука. Хорошо, что столько лет жизни я посветила театру и свободно владею этим видом оружия…»

Увы, как не красиво все это звучит, на самом деле я прекрасно понимаю, что ревела вовсе не специально. И что вовсе не «выиграла поединок с судьбой», а чудом встретила защитника и лишь от этого чуда выкрутилась…

В общем, вышло довольно гадко, и вспоминать ту историю я страшно не люблю. Хотя вспоминать надо бы. Хотя бы, чтоб держать в голове того самого Хорошего отправлять периодически в пространство мысленные посылы, облегчающие и укрепляющие любые его начинания. И не важно, где он теперь, чем живет, да чем дышит. Главное – в той ситуации он повел себя именно так, как повел и за то я навсегда оставила его Хорошим у себя в памяти. На полянку он вышел один. Молча подошел, положил руку на плечо.

Вздрагиваю всем телом, отскакиваю в сторону.

– Ну, ну, тихо, тихо, – как ребенка успокаивает он, тактично отодвигаясь на пару шагов. – Испугалась? – спрашивает.

Я киваю, громко шмыгаю носом, и пытаюсь улыбнуться, чтоб не производить гнетущее впечатление.

– Спасибо, – говорю. – Я уже как-то не рассчитывала, что моя глупость окажется безнаказанной. Думала, уже драться или в речку прыгать… Спасибо. Вас не сильно эта ссора подвела?

– Как сказать, – Хороший задумчиво смотрит вдаль. – Наверное, работу теперь новую придется искать. Даже если Юрка протрезвеет, устыдится и решит сделать вид, что ничего не произошло, я сам уже не смогу с ним нормально общаться. Не из-за тебя – в целом. Не люблю подлецов, а он себя именно таким проявляет. Видит, что девчонка в беду попали, что ее, не спросив, продали, как мешок семечек – и собирается этим воспользоваться. Помнит, гад, все одолжения, что мне делал и, чуть что, попрекать ими кидается… Знаешь, что сказал? «Или не вмешивайся, или счетчик включу!» А ведь когда занимал, падла, так чуть ли не сам меня умолял, чтобы я эти бабки взял. «Возьми!» – говорил. – «Ты ж в моей команде, так что мне твои проблемы не выгодны. Закрывай все дыры и не выдумывай. Через полгода отобьешься, вот увидишь…» Я, дурак, повелся. А он теперь: «Ты против кого прешь? Из-за суки, сук, на котором сидишь, пилишь. Счетчик включу!»

– А вы ему?

– А я его послал. Да ладно, – Хороший парень отмахивается, убеждая явно больше самого себя, чем меня. – Это ерунда все. Я все равно рвать с ним собирался. Это он только с тобой да по пьяни такой борзой оказался, а вообще хлюпик редкий. Вот разберусь только с долгами, и на фиг из этого болота. В нормальный бизнес, к нормальным людям… Слушай! – он вдруг делается очень встревоженным. – А что мы тут сидим? Он же же ментов привести грозился… Давай-ка линять… Поедешь с другого вокзала, ладно? Кстати, уже троллейбусы, небось, попросыпались… Уходим, короче!

Послушно отправляюсь следом за своим спасителем. Весьма спешным темпом, напролом, сквозь кусты и посадку.

– Не хочу я с ним встречаться, давай в обход выйдем, – эти объяснения кажутся мне странноватыми.

– А что нам те менты? Это пусть он их боится, он же нападение совершить пытался, – приговариваю на ходу, рассчитывая поддержать этим не на шутку встревоженного спутника.

– Что нам менты?! – передразнивает мой Хороший парень, напряженно хмыкая. – Знала б ты «что», небось предпочла бы с Юркой на поляне остаться… Проблемы у меня с нашими правоохранителями. Серьезные проблемы. Потому деньги и занимал, потому под Юрку и ушел… Вот черт! А ведь ему сейчас только рот открыть стоит – загребут меня, как пить дать…

– Неужто, есть за что? – стараюсь спрашивать как можно беззаботней, хотя, если честно, холодею внутренне.

– Есть. – серьезно отвечает мой спаситель. – Только лучше тебе об этом не спрашивать…

– Не буду – заверяю поспешно, а потом решаю извиниться: – Мне очень жаль, что накликала на тебя неприятности… Может, я могу чем-то помочь? Поехали со мной?

Он вдруг резко останавливается. Смотрит на меня долго-долго. А потом все так же невесело смехается: – Не пойдет. Всю жизнь бегать – не мой путь. Хотя здорово было бы, все бросить, взять, да улетучится отсюда насовсем…

Одолев последние метры посадки, мы вываливаемся на тротуар. Город уже ожил. Серое, туманное утро умывает его висящим в воздухе мелким дождиком. На спешащих от вокзала людей бросаются таксисты… Подходим к многолюдной, кишащей хмурой суетой остановке.

– Мы пойдем пешком? – скорее утверждаю, чем спрашиваю. Штуромавать вместе с толпой малюсенький автобусик не имею никакого желания. Ответа нет. Оборачиваюсь – никого. Еще несколько минут недоуменно топчусь на одном месте. Еще несколько минут озираюсь растерянно. Еще несколько минут не понимаю, что мой спаситель скрылся в неизвестном. Насовсем. Даже не дав мне возможности отблагодарить, оставив все свои координаты и наветы звонить, если будет в Москве…

С тех пор я не очень доверяю статусам. Странные встречи на трассе – те, в которых бритоголовые бандюки в Мерсах и с новорусскими замашками открываются душевнейшими и интереснейшими людьми, старательные мужчики с ответственными лицами и взрослыми сыновьями оказываются меркантильными тварями, хлюпики-интеллиегнтики, упившись, ведут себя как последние подонки, а граждане, имеющие «серьезные проблемы с нашими правоохранительными» ведут себя безупречно и героически… – все эти ситуации раз и навсегда отучили меня судить людей по их социальным принадлежностям…»

Дочитав, Артур закурил. Вдруг страшно захотелось немедленно увидеть Софию. Схватить за плечи, оторвать от земли, встряхнуть несколько раз… Да чтобы пришла в себя! Чтобы поняла, наконец, что в мире действительно есть человек, способный оградить ее от всех гадостей, в которые она себя окунала и собирается окунать впредь. И этот человек – вот он – приехал, и сбегать от него не надо, и… Впрочем, она все равно ни черта бы не поняла.

Артур снова уставился на письмо.

После ссылки на вкладыш, послание превратилось в какой-то хаотичный набор воспоминаний о вечерах, проведенных с новой компанией. Артуру все эти подробности совсем не казались какими-то впечатляющими. Сонечка же представляла их так, будто рассказывала о каком-то невозможном чуде. Она всегда отличалась слишком сильной привязчивостью.

В обычном, кривляке-острослове Языке – да таких ходит полмосквы, и никто не слушает их, потому что все привыкли и все давно ищут чего-то более глубокого – Сонечка видела образец артистичности и очарования.

В грубоватой и мрачной Меланьи – девушку редкой внутренней гармонии и духовной силы. При этом еще и царицу Томару по внешнсоти…

К счастью, своими мыслями о предводителе всего этого сборища в этом письме Сонечка старалась делиться не слишком часто. Вообще-то и без них в письме хватало глупых дифирамбов, и Артур откровенно раздражался, вчитываясь.

Кроме того, за каждой строчкой, за каждым словом стояла странная, дикая какая-то тоска-ностальгия. «На грани закипания, наш чайник дорогой,/Распалась компания, не надобно другой!» – приводила строки из песни Вероники Долиной Сонечка, когда пыталась описать свое нынешнее состояние. Артур никак не мог взять в толк, о чем она так сожалела…

В общем, это письмо вышло весьма бестолковым – сто отрывков из разговоров, описания кусочков чужих судеб и никакой сути. Кому писала, зачем писала – не ясно!

Разумеется, сама это почувствовала, и даже об этом сообщиал:

«В результате, я узнала о ребятах много интересного. Вернее, по большей части обычного вполне, житейского. Но мне именно такое тогда нужно и было… Мне в моем аскетическом заточении так не хватало чего-то мирского…»

Артур все это «мирское» давно уже осточертело, но он, ведомый Сонечкой, вынужден был изучать фрагменты чужих биографий.

«Язык, Кир и Егорушка выросли в Симферополе. С детства не отличались особым послушанием и, оставив несчастным родителям краткую записочку, запросто могли смыться из дому на неделю. Усаживались в электричку на Бахчисарай, и пропадали в окрестностях Тепе-Кермена – удивительного пещерного города, в котором, между прочим, вплоть до последнего времени еще проживали люди. Нет, не археологи, а настоящие человеческие семьи-отшельники. Держались они довольно обычно. Люди, как люди. Пацанва мало интересовалась ими, куда большее внимания уделяя самим пещерам и окружающим их развалинам. Много позже, когда Тепе-Кермен окончательно признали музеем под открытым небом и стали водить туда толпы, семьи эти куда-то исчезли, и Язык до сих пор страшно жалеет, что не сообразил в свое время с ними подружиться. Раз в год, для проверки силы духа компании, ребята ночевали на старинном заброшенном караимском кладбище. Без фотографий и русскоязычных надписей, с мрачными серыми каменными плитами исписанными иноязычными значками, расположившиеся под многолетними отчего-то сплошь сухими деревьями полуразрушенные древние могилы внушали священный ужас. Ночевать нужно было без палатки и костра, в полной тишине. Егорушка и Язык по сей день поливают последними словами идиота, придумавшего эту традицию. Идиотом, разумеется, был Кир. К счастью, на третий год такая проверка духа уже не казалась странной и решили придумать что-нибудь другое…

– А то бы мы точно в институт седыми поступали! – комментировал Язык.

Поступали в Москву. Когда уезжали, близкие – и родители, и девушки, которыми, естественно, к тому времени ребята уже обзавелись, и всевозможные друзья-соратники – особо не расстраивались. Были уверены, что ребята завалят экзамены и вернуться. Немного настораживал тот факт, что эти лоботрясы и двоечники, ради хорошего аттестата в старших классах вдруг взялись за головы и выровняли успеваемость. Но этого по всеобщему мнению все равно было мало для поступления в один из самых престижных ВУЗов страны.

Разумеется, ребята не вернулись. Кир с Языком не поступили, но покориться этому не смогли. Остались в Москве, устроившись дворниками, а сами засели за подготовку к поступлению. Егору посчастливилось оказаться зачисленным на первый курс. Друзья ходили к нему постоянно и многие преподаватели потом удивлялись: «Погодите, мальчики, вы же в прошлом году были на лекциях первого курса. Что вы опять тут делаете?»

После института, юных историков разбросало по разным городам – в то время еще существовало понятие распределение. Больше всех повезло Киру – оставили в Москве, сочтя первоклассным специалистом. В родном институте, на родной кафедре… Но не суждено было Кириллу стать ученым. Шер ше ля фа! Его шефиня оказалась особой властной, стервозной, да еще и положившей глаз на молодого сотрудника.

«Натуральное домогательство с использованием служебного положения!» – рассказывал о перенесенных другом тяготах Язык.

В общем, лавируя на грани, Кир протянул ровно три месяца. После чего, на какой-то очередной конференции, после идиотского совершенно разговора и злых придирок, сопровождающихся: «Вы ведь не хотите идти мне навстречу, Кирилл. Отчего же я должна одобрять ваши проекты…» Кир, психанув, разорвал диплом на мелкие кусочки и смыл их в уборной. А потом вышел к гостям и смутил всех искренним заявлением: «Поздравьте меня с облегчением! Замечательным, важным и значимым!»

Ясное дело, карьера его пошла прахом. Собственно, тогда прахом пошла вся страна и Кир, тут же устроившийся в работать во дворец детского творчества археологом, не разу не пожалел о содеянном. Он ушел в действующие педагоги, и нашел, наконец, свое настоящее поприще. Друзья-приятели, разумеется, до сих пор почитают за честь поподклывать, попрекая утопленным в унитазе образованием. Но это Кира ничуть не задевает.

Всего за год Кир со своим кружком развел грандиозную деятельность и перетащил к себе Языка и Егорку. Идею фирмы, выводящей группы на экскурсии по горному Крыму подсказала Меланья. На тот момент – вот уж чего никак не ожидала! – она была действующей женой Языка. Расстались они совсем недавно, причем друзьями и совместную работу бросать не собирались.

С этим своим кооперативом ребята страшно намучались. Доверчивого Языка подставляли на каждом шагу, причем все – и клиенты, и советчики, и (правда нечаянно) сами ребята! В конце концов, свое предприятие было решено закрыть и отдаться на юридическое ведение одному симферопольскому турагенству. Так и поступили. Схема оказалась надежной и оправдывала себя по сей день. Кировский кружок, в котором летом, разумеется, объявлялись каникулы, иногда полным составом отправлялся на первые летние экскурсии. Родители Киру очень доверяли… И правильно, он – и это было видно с первого же взгляда – заслуживал настоящего доверия. Все из группы его страшно уважали и даже за глаза величали по имени отчеству…»

Артур брезгливо опустил абзац с дифирамбами Киру и переместил взгляд ниже. Еще Сонечке зачем-то понадобилось пересказывать воспоминания о детстве, к которым периодически скатывались разговоры у костра:

«И что-то в этом такое милое было, такое бесконечно доброе. Рассуждать с детьми о детстве. О поре, когда все деревья кажутся большими, а люди – добрыми. Причем для меня их возраст – как раз та пора. А сами себе они кажутся уже взрослыми…

– Когда мне было столько лет, сколько тебе, – говорю Алишерке с улыбкою…

– Не может быть! – тут же мило льстит мой юный друг. – Я думал ты меня младше…

– Ну, разумеется, ты так думал, – морщусь скептически, – Особенно после того, как мы с твоей старшей сестрой громогласно выясняли, на каком бардовском фестивале познакомились…

Алишерчек теряется, а его слабые попытки оправдаться тонут в очередных дебатах общественности.

– Вспоминать детство, как пору блаженства – показатель трусости. Детство – незнание. Незнание – глупость. Глупость – беззаботность и легкость. Выходит, ваши ностальгирования по детству – бегство от жизни и тоска по глупости! – Меланья, как всегда совершенна в своей чудо-категоричности.

– По чистоте! – раздувая щеки, вступает в спор девочка с косичками.

– Ага, – все агрессивнее панкующий Костик внезапно отвлекается от обнюхиваняи своих носков и ныряет в разговор. – По чистоте. Я вот, например, до школы матерился, по чем свет стоит, и был при этом чист, как слеза. Потому что слово «пиздец» и слово «капец» считал полными синонимами, без каких-либо нюансов. А потом вырос, узнал истинное значение слов. И мараю теперь себя на каждом мате принадлежностью к чужим влажным и вонючим половым органам!

– Ой, фу-у-у! – хором визжим мы с девчонками и гоним довольного Костика куда подальше.

– А для меня детство, это детские страхи. – честно признаюсь я. – Я боялась красных мышей. Они жили под кроватью, и проедали мир до пустоты. Где откусят кусок мира – ничего не остается, даже воздуха. Было очень страшно.

«Кто-то сильный и большой, наблюдает за тобой», – наигрывает мотивчик Кир. Делаю удивленное лицо, мол, когда это он успел тут появиться.

На самом деле, конечно, его появление я заметила. Почувствовала кожей, и непроизвольно собралась вся. Спину ровней, глаза пошире… И даже тщетно отращиваемые мною волосы, кажется, на сантиметр длиннее стали от его здесь появления. Продолжаю рассказ, стараясь не расплескать это прекрасное, накатившее вдруг ощущение собственной значимости. Не знаю, что думают остальные, а Он слушает меня, ловит оттенки и подыгрывает ощущениям. Я не одна, я понимаема и это так важно, так много, так…

До чего я докатилась? Сиюминутное восхищение мимолетного мальчика вгоняет в ощущение восторга. Давненько никто не любил меня, да? И твоей, родненький Артур, вины в этом предостаточно. Но не о том речь.

– А одна моя юная знакомая ужасно хотела увидеть живых Неуклюжей. Ну, тех, что бегут по лужам вместе с пешеходами… Искала их в зоопарке среди медведей.

– А одна девочка приехала с севера, и потому на полном серьезе искала у друзей на даче соленые огурцы. Думала, сорт такой…

– А у меня сестра уверено рассуждала в садике: «у курицы – цыпленок, у свиньи поросенок, а у коровы – говядина»… – это говорит Алишер, потому все тут же переводят взгляды на Меланью. Она с невозмутимым видом мешает что-то своей ведьмацкой колотушкой в огромном чане с очередным загадочным кашасупом. – Уже тогда проявляла странные кулинарные наклонности!

– Ага, а братец мой с детства отличался повышенной романтичностью и страстью к абсурду. – не остается в долгу воспитатель. – Я ему задачку: «Алишек, вот сидело на дереве три птички, одна улетела, сколько осталось?» Он сосредоточится, посопит немножко, ответит правильно. И тут же мне свою задачку задает: «Сидело на дереве три собачки, одна улетела, сколько осталось?»

– И что тут абсурдного, не пойму? – пожимает плечами Алишер. – Смотрела «Бесконечную историю»? Думаешь, это дракон был? Нет!– с мечтательной улыбкой он подпирает ладонью небритый подбородок. – Тот дракон был – собака! Большая, мягкая, летающая собака…

«Мне кажется, я узнаю себя,/ в том мальчике, читающем стихи./ Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь./ И кровь течет с руки…» – мой мальчик внезапно врывается в наши умы гребенщиковской балладой. И я трепещу от восторга. О, как я его понимаю. Как точно ловит он сейчас мои мысли…»

– Ну вот, опять! Так мне придется пропустить все письмо, – фыркнул Артур. – О, а вот и что-то здравое. Если вообще в этом послании хоть какие-то мысли можно считать таковыми.

Несколько абзацев были посвящены Лене Морской Котихе. Она тоже частенько бывала вечерами на описываемых Сонечкой посиделках. Артур решил обязательно расспросить добрую барменшу. Может, она сможет объяснить, что такого выдающегося было в этих сборищах?

Артур еще раз отыскал отрывки, где упоминалась Лена. МорскаяКотиха, оказывается, с интересом следила за происходящим. Особенно интересовалась авотостоповскими спорами своих гостей. Сонечка бесконечно восторженно описывала эти споры. Тема ей явно была по душе. Вот, например:

«– А я считаю, все в жизни нужно попробовать. – в разговор вмешивается смешная, похожая на хомячка девочка с двумя косичками и увядшим ромашковым венком на голове. – Если что-то для тебя лишнее – сразу почувствуешь. Вот я, например, как-то тоже автостопом решила заняться. Хотелось ощутить себя взрослой, да и в душном автобусе трястись от дачи до города надоело… Так из этого такое вышло, что я на всю жизнь отбросила всякие подобные идеи…

– Дай-ка угадаю, – Алишерка с видом повидавшего все в жизни, властным жестом останавливает девочку. – Стали приставать. Верно? Это потому что головой надо думать, и одной не шастать, приключения себе зарабатывая… Девчонкам по одиночке нельзя…

– Да нет, – усмехается девочка. – Не в приставаниях дело. Просто за рулем мой отец оказался. Он водителем на фирме ишачит, всегда разные тачки гоняет… В общем, досталось мне хорошо. А потом еще дома от матери. Я, конечно, разобиделась и решила уйти из дому. У меня одна подруга когда-то так сделала, целую неделю у всякого народа кантовалась. И все ее жалели, и все помощь свою предлагали. А я, помню, в глубине души страшно ей завидовала. Но и тут мне оказалась не судьба. Едва договорилась, у кого ночевать впишусь, вбегает одна моя одноклассница, говорит, моя мать в больнице с сердцем. Ну, тут уж не до игр в свободу… И с тех пор меня как-то совсем на все эти подрастковые бзики не тянуло. Это как с резаньем вен. Ты, Алишерчик, из-за каждой несчастной любви себе руки режешь, и будешь резать впредь, весь в шрамах ходить, как увечный. А Костик, вон, и рад бы так над собой поиздеваться, да не станет уже. Потому что в первый же раз, когда вены вскрыть попытался – сразу получилось. И скорую вызывали, и зашивали, и в психушку чуть не уложили… Если б ты хоть раз вену всерьез повредил, то, думаю, тоже забросил бы все свои эксперименты. Так и с автостопом. Не важно – девчонка ты, мальчишка… Если тянет – попробуй. Если нельзя – тебе это покажут.

– Глупости! – сердится Меланья. – Во-первых, иногда показывают в таких формах, что этой одной пробы уже достаточно, чтоб всю жизнь человеку испортить. А, во-вторых, некоторым дубинам показывай/не показывай, они все равно лезут. Тому же Алишеру, вон! Ведь по сей день хромает. Если б дальнобойщик тот не помочился ему на голову, так и погиб бы, наверное…

– Чего-чего? – оживляются все присутствующие и начинают забрасывать брата с сестрой вопросами. – Мы этой истории не знаем. Валяй, Алишер, рассказывай, кто там на тебя мочился???

– Да чепуха это все! – рычит разъяренный Алишер. – Вы что, Меланью, что ли, не знаете! Вечно вывернет все кверху пузом. Нашла же как ситуацию описать! Лишь бы клоуном меня вставить! Ведьма языкастая…

– А ты и есть клоун, – беззлобно ругается Меланья. – Все нервы матери вытрепал, а теперь кричит: «Не было ничего»! Давай уж, рассказывай коллективу. Пусть знают, чем чреваты ваши игры в хиппующих…

Вспоминаю по теме одно любопытное высказывание Макаревича. Он на своем сайте частенько появляется и довольно красиво отвечает на всевозможные вопросы любопытствующих. Некая юная особа задавала вопрос наподобии: «Мы были, аля хиппи. Пели (плохо), аскали на еду и выпивку (достаточно успешно)… Что вы думаете по этому поводу?» Андрей Вадимович что-то такое ответил абстрактное, а потом добавил: «Мне кажется, все хорошо в свое время. Когда-то были хиппи, а сейчас – игра в хиппи».Очень мне сейчас правильными показались эти его слова, применительно к происходящему вокруг нашего костра разговору.

– Не молчи, – настаивает, тем временем, Меланья. Набрасываясь на брата. – Может, кому ума твоя история приманит. А то развели тут романтику! – она сердито зыркает в мою сторону. – Складывается впечатление, будто в жизни все легко и безопасно. Вышел на дорогу, рукавом взмахнул, как царевна-лебедь и все желания тут же поисполнились… Вот Алишерка мой тоже как-то раз так вышел…

– Вовсе и не раз! – окончательно обижается смуглячок. – Я по жизни стопом ездил, и буду ездить, и все эти ситуации мне не указ…

– Говорю же – некоторым, как не показывай, все мало, – выворачивает его слова в сторону своей правоты Меланья. – А если б замок заблокирован оказался? Из какой бы больницы я тебя б тогда доставала?

– С того света, – мрачно отвечает Алишер. – Или из тюрьмы. Я б или их всех порезал, или повесился бы. – дело принимает совсем интересный оборот. Все – полны внимания. – Ну что вы так смотрите? – психует Алишер. – Ну, было дело. Голосую – останавливаются. Немолодые уже дядечки, четверо. Сначала нормально ехали. Только косятся все как-то странно, и между собой перемигиваются. Мне-то что – коситесь на здоровье. А потом один говорит: «А ты расплачиваться как будешь?» Я думаю: «Все ясно! На деньгососов нарвался!», говорю: «Я ж, когда в машину садился, предупреждал – денег нет. Если по пути – подбросьте.» «А мы и не про деньги говорим!» – заявляет один и пристально так мне в глаза смотрит. Я начинаю прозревать: «Остановите, машину», – говорю. – «Я лучше пешком пойду…» А они смеются. Дескать, ты ж парень, уже километра три проехал, все равно расплатиться придется. А один – тот, что ближе ко мне, берет и руку мне на колено кладет. Нагло так, да еще и пальцами перебирает, типа, поглаживает. Я к двери прижался: «Убери руки, сука, а то пришибу!» -ору. А они хохочут. «Всех четверых пришибешь?» – спрашивают. Ну, я, короче, дверь распахнул. «Сейчас прыгну!» – кричу. Тот, что рядом сидел, трусоват оказался. Шарахнулся. А тот, что с переднего пассажирского, уже лапы тянет обратно в салон меня затянуть. Я из ветровки выскочил, рюкзак схватил посильнее и на обочину прыгнул. Там яма сразу за дорогой была, я в нее сразу укатился… Так эти козлы даже не остановились посмотреть, живой я, иль нет! Умчались в своем направлении. Для них человека прикончить – как таракана раздавить… Я встать попытался и отключился вдруг. Оказалось – перелом и сотрясение. Это мне уже позже, в больнице сказали. А так пришел в себя от того, что рядом урчит что-то… Оказалось. дальнобойщик затормозил и помочиться вышел. – Алишер бросает в сторону сестры полный негодования взгляд: – И ничего не на меня! Рядом! Нечего все так по-идиотски выворачивать! В общем, отвез он меня до больницы. Туда потом мать вызвали… Кстати, если б на трассе не было нормальных людей, он бы со мной связываться не стал. Проехал бы мимо, будто не заметил. А он свое время тратил, и денег каких-то там врачам давал и…

– В том-то и дело, что исключение из правил – такой дальнобойщик. А твои эти мужички-уроды – норма сегодняшней жизни! Так что лучше ни в какие ситуации, даже «для попробовать» не соваться. Времена сейчас не те. Человеческая жизнь ничего не стоит и никому до нее дела нет.

М-да уж, незавидная роль у Меланьи. Старшая сестра и педагог отряда в одном лице. Как ни крути – обязана назидать, да воспитывать. Я б повесилась. Хотя ей, вроде, нравится.»

Артур злился, не понимая, зачем Сонечка писала ему это. Что за ценность в этих разговорах? Особенно задевало, что сквозь беззаботность тона, отчетливо проступали истеричные нотки ностальгии, а между якобы безобидных общих описаний, все равно встречались целые куски, посвященные новой Сонечкиной пассии. И эти куски – Артур чувствовал совершенно ясно – были главными для писавшей. Казалось, будто Сонечка намеренно пытается превратить свою трагедию расставания с одним человеком в тоску по целой компании. Причем обмануть она пыталась не столько Артура, сколько саму себя. Осознав это, Артур перестал злиться. Сонечку внезапно стало очень жалко. Артур не знал, что там приключилось у нее с Киром, но видел, что наивную Сонечку явно обидели там… Впрочем, в тексте письма пока ни о чем таком не говорилось… Хотя глупые воспевания Кира уже появились и читать становилось все сложнее.

«– «Спать на трассе опасно, но как хочется спать!/ Нас ненавидят за то, что не в ногу идем/» – ухмыльнувшись, запел «мальчик с глазами». Я уже успела влюбиться в его манеру начинать песни внезапно, ничего не объявляя, и используя их в сугубо прикладном смысле, а вовсе не как отдельный номер. Кир наравне со всеми участвовал в разговоре, только говорил песнями… Некоторые – исполнял целиком. Другие – те, из которых к текущей теме подходила лишь конкретная строчка, – нещадно крошил, и доносил нам кусочками. И в этом крылось что-то на редкость волшебное. По крайней мере для меня, которая все эти песни прекрасно знала и ловила мысль по первым аккордом, сразу ассоциируя и понимая, что мальчик с глазами собирается сообщить. Точнее не понимая, а чувствуя. Потому что, когда речь идет о простом понимании, достаточно объяснить текстами. Песни же несут нечто большее – конкретную эмоцию, энергетику в целом, целый громадный ассоциативный ряд… Короче, мне такой способ общения сразу страшно понравился.

«Будь осторожен, спрячь свой хаер под шляпу!/ Они перестроились и отменили костры», – продолжал поддерживать затронутую мною тему мальчик с глазами, – «Теперь не станут бить/Будут просто за душу лапать./ Эти делам они, как и прежде, верны…»

Песня была старая, наивная в своей надрывности. О ее авторе я практически ничего не знала, кроме того, что звали его Дог, и в Москву он приехал в перестроечные времена из Харькова. Рассказывали, что как-то одна перспективная цивильная дамочка с радио – аккуратные очёчки, белая блузочка с воротником-стойкой, тесно сжимающим шею, поразительная уверенность в безграничнсоти собственных познаний о жизни – решила одарить Дога путевкой в жизнь.

– И голос у тебя отличный, и музицируешь хорошо. Но что ты пишешь?! Попробуй сменить взгляд на ободряющий. Напиши что-нибудь, например, о родном городе. А мы запишем в эфир пустим. Имеем такие полномочия…

И Дог неожиданно для самого себя выполнил ЦУ. Вышла предельно честная песня о родном городе. Вернее о том, каким он стремиться быть – законопослушным, покорно сносящим, облицованным фальшивой звонко-пианерской бодростью. И это тот самый город?! Тот самый, в котором когда-то, сгорая то ли от революционной сумятицы, то ли от кокаиновых допингов, организовывались один за другим и тут же рушились поэтические общества, зарождались громкие теории и смелые мысли… Город, в котором на какое-то время нашли опору Мандельштам и его будущая супруга, которому поклонялся Олеша, и о котором (то ли взаправду, то ли стараниями потомков) Маяковский писал лихие матерные стишки… Город, на кухнях которого ночами не спали, устраивали квартирники первым проповедникам рокенролла, и всегда собирали рекордное количество слушателей на андеграундовые концерты. Именно этот город теперь официально «держал лицо» и боялся шагу ступить без веления столиц… «Вы сволочь, Харьков!/ Стреляйте первым!» – оканчивалась та песня Дога. На радио ее, разумеется, записывать не стали. Зато запомнили и начали исполнять все остальные. И вот результат. Самого Дога ни я, ни Кир никогда не видели, ничего ни о его прошлом, ни о его будущем не знаем, никаких записей его никогда не слышали и были ли такие – понятия не имеем, но при этом поем его песни. Кстати, мотив, который я слышала раньше к этому тексту несколько отличался)…»

Артур все-таки нашел отрывок, где снова упоминалась Морская Котиха. Перечитал, в поисках фактов, которые можно лихо ввернуть в разговоре. На предстоящую беседу с Леной Артур делал серьезные ставки. Она должна была многое прояснить…

«Кстати, Артурка, не думай, что на все эти дни я забыла о тебе. Помнила! И моя Морская Котиха тому свидетель. Им со Светиком я многое рассказывала, и о тебе в том числе. Правда частенько всякие смешные выдумки. Не со зла, а просто от желания всех позабавить. Ты ведь не обижаешься?

Именно с одного из таких разговоров однажды чуть не вышел скандал. После этого случая я стала лучше понимать Ленино неприятие футбола. Мы сидели внизу, в городе, на веранде Котиков. Котиха, Светик и я. Все трое прибывали в крайне расстроенных чувствах. На гору приехала очередная проверка, и Лене пришлось на весь день закрыть точку. Я переживала не самый лучший момент в личной жизни. А Светик всегда была готова поддержать компанию. Через пару часов мимо дома Котиков должен был проезжать один Светкин друг, который обещал захватить меня с собой на Ай-Петри, потому я, рассчитавшись с Виктором довольно рано, забросила все дела, ни о чем не думала и решила расслабиться. Короче, мы планомерно напивались.

– Мужики – дураки! – упрямо твердила я, вспоминая всевозможные подтверждения сего очевидного, в общем-то, факта. В качестве доказательства я, кажется, решила привести какой-то смешной эпизод из опыта нашего с тобой недопонимания. Хоть убей, не помню, какой именно. Возможно даже сходу мною придуманный или позаимствованный у кого-нибудь из известных юмористов. Что-то вроде того, что ты в свои почти сорок до сих пор твердо уверен, что пыль из пылесоса уходит по проводам в стены или еще какой-то бред. Мне хотелось нести чушь, паясничать, веселить присутствующих и это явно получалось.

-– Тебе, Леночка, никогда меня не понять! – в завершение добивала публику я. – Вы с Виктором – душа в душу. Вы – одна сатана и одного поля ягоды. А у меня вечно все наперекосяк случается… Вот, например, как-то маман – она у меня агентством недвижимости заведует – поручила мне разместить в газете объявления о продаже элитной квартиры. Мне, разумеется, было не до того, и пришлось перепоручить дело тогдашнему моему молодому человеку. Существу вообще-то неплохому, но в силу своей принадлежности к мужскому полу, довольно неразумному и проверять наборщиц не привыкшему. В общем, в результате, вместо «спальня 46 метров», в объявлении красовалось заявление «сральня 46 метров»! Маман чуть не разорвала меня на кусочки…

– Ой, не могу! От это номер! – заливались мои уже хорошенько наклюкавшиеся слушательницы.

– Тихо вы! – внезапно заорал Виктор из комнаты. Натурально заорал. Грубо, разгневанно. Спустя миг, выскочил на порог и повторил свои требования. Мы втроем моментально притихли. Лена с Теткой испуганно, я – ошарашено. Никогда раньше своего работодателя в таком состоянии не видела. Глаза навыкате, волосы всклокочены. Короткая ватная спецовка, наброшенная поверх обычной его домашней тельняжки смотрелась очень странно, если учесть, что из-под нее торчали голые волосатые ноги, сверху туго обтянутые полосатыми семейниками. – Молчать, кому сказал!!! – гаркнул хозяин и, убедившись, что требуемая тишина действительно наступила, гордо удалился в комнату. И дверью еще хлопнул так, что с потолка штукатурка посыпалась.

– Мы пойдем, да? – в себя я пришла первая и, разумеется, зашептала приличествующее. Разумеется, лезть с расспросами о том, что случилось, сейчас было абсолютно не уместно, но и делать вид, будто ничего не произошло тоже казалось глупым. А еще вдвойне неловко делалось о того, что буквально только что я все эти свои «душа в душу» выпаливала, и выходило теперь, будто сглазила.

– Сидите, – потемнев лицом, апатично махнула хозяйка. – Только тихонечко. Это у нас бывает. Это называется – Витеньке помешали принимать любимый наркотик. Футбол называется. У нормальных сумасшедших припадки в полнолуние, а у моего – под футбольные матчи. Все ему кажется, у нас телевизор слишком тихо работает…

В первый раз за всю историю знакомства мы с теткой хоть на что-то среагировали одинаково. Синхронно подняли руки, синхронно покрутили пальцами у висков.

– Согласна, – моя Лена снова улыбалась. – Но, что поделаешь. А в остальном Сонечка, ты не пугайся, и впрямь душа в душу, одна сатана и прочие гадости. У всех свои тараканы в отношениях, у всех свои придури…

Мы еще посидели немного, но прежнего азарта разговора как-то уже не возникло. Обещанная попутка загудела под калиткой, едва начало темнеть и я отправилась на гору. Притихшая и ошарашенная.

А наутро совершенно нормальный Виктор, как обычно, расхаживал по двору, напевая себе под нос, кормя кошек и здоровался, как ни в чем не бывало. У каждого свои тараканы в голове. Каждый из нас – немного сумасшедший…»

К этому моменту письма Сонечка и сама заметила, что нить разговора ускользает от нее и текст разваливается, из-за отсутствия какой-то единой мысли. Разумеется, тут же Сонечка применила свое давнее оружие – объявила все предыдущее письмо недействительным.

«Тьфу, да что я пишу? Пишу все не туда и не о том. Да разговоры, да компашка, да, друзья. Вряд ли все это интересно тебе. Да и поделиться мне, если честно, хочется совсем другим. Тем, чем, вообще говоря, не делятся…

Видит Бог, я хотела открыться, написать, позвать тебя и спастись тобой и твоим пониманием… Сколько бумаги перевела, сколько формулировок перепробовала… Не судьба. Не получается. Знал бы ты в который раз я пытаюсь написать это письмо. В который раз пытаюсь и быть честной, и не сломать возможность наших дальнейших отношений и…

Я чувствую себя не нужной и всеми брошенной. Ты нужен мне. Но использовать тебя вслепую – это гадко. А, узнав все в открытую, ты вряд ли останешься во мне заинтересованным. Вот такой вот замкнутый круг. Похоже, то, что письмо никак не складывается – знак свыше. Свидетельство того, что я не имею право привлекать тебя на помощь и выкарабкиваться из своей депрессии твоими силами. Похоже, это письмо – ошибка»

И, разумеется, уже со следующей страницы, Сонечка начинала все сначала.

«Привет, Артурка!» – как ни в чем не бывало, сообщала она. – «Вот, решила написать тебе письмо…»

Артур страдальчески закатил глаза к потолку и неприлично выругался.

– Сколько можно! – простонал он, в конце концов, но послушно принялся просматривать текст, чтобы отделить то, что уже читал от нововведений, сделанных специально для этого варианта письма. По количеству черновиков к посланию, Сонечкино письмо (кстати, так и не отправленное) вполне могло претендовать на попадание в книгу рекордов Гиннеса.

* * *

«– Как, ты говоришь, называется эта тропа? – название показалось забавным, потому не отстаю.

– Таракташ, – с достоинством отвечает Егорушка.

– Крута уж больно. Становишься вверх, а потом «таракт-таракт-таракт» – тарактиш вниз… – смеется Меланья…»

После вереницы обязательных приветствий и краткого описания своего знакомства с новой компанией – очень краткого, совсем безымоционального, в корне отличающегося от предыдущего восторженного послания, – Сонечка внезапно меняла тон:

«А потом все в моей жизни перевернулось вверх дном. Я влюбилась. И вышло все так неуклюже, так глупо, что по сей день прибываю в страшно горестном состоянии. Мне кажется, я никому не нужна… Итак, начну по порядку.»

Признание заставило Артура сначала отбросить послание в сторону, а потом мужественно взять его в руки и читать очень внимательно. На самом деле, знать правду – очень важный козырь. Какой бы неприятной она не оказалась.

Начиналось все у Софии, как обычно, с пустых разговоров:

«– Ничего подобного! Из всех спусков к Ялте Таракташский, кажется, самый безопасный, а уж то что самый живописный – факт неоспоримый. – впрочем, Егорушку занимают сейчас совсем другие вещи. – Послушай, – в своей удивительно мягкой манере, он вкрадчиво заглядывает мне в глаза. – Ты два месяца тут живешь, и не изучила еще окрестности? Ни разу не спускалась по Таракташской тропе? Как же так?! – он откровенно недоумевает. – И ты можешь после этого спокойно пить чай и чувствовать себя человеком? Жуть!

– Ты так говоришь, будто я не просто сама не спускалась, но и кого-то по этой тропе уже спустила, причем насмерть. Ну не спускалась, но все впереди ведь…

– Немедленно! Немедленно отправляемся в поход! – обрадовался Алишер. Спустимся, потом застопим что-нибудь идущее обратно и к ночи вернемся.

– Фиг ты до отбоя вернешься. А на вечерней поверке все должны быть на месте. И ты – не исключение! – заворчала Меланья.

– А я? – внезапно заговорил Кир. – Я исключение? – и тут же сам себе ответил. – Вероятно, да. У нас ведь с Егоркой еще ни один выходной не использован. Теоретически, если мы уходим, ты, Меланья, остаешься за старшую, а … тебе в торжественно передается в помощники.

– О нет! – схватился за голову …. А потом внезапно обернулся ко мне: – Леди, сжальтесь, не будьте так жестоки к бедному шуту. Не оставляйте меня в подарок этой зловредной госпоже!

– Точно что «шуту»! – фыркнула Меланья. А я совершенно не знала, что ответить.

– Что я могу для вас сделать? – я интимно склонилась к уху паясничающего…

– Откажитесь от экскурсии, – ответил он, а потом уже нормальным тоном, совсем не кривляясь, пояснил: – Я ведь тоже ни разу не спускался по этой самой тропе. И следующего раза может не представиться. Лучше послезавтра, когда народ на автобус поведем, все вместе и спустимся…

– Обязательно, – пообещал Кир, твердо снимая дискуссию. – Но все вместе – потом. А сегодня – мы сами. Надоело мне тут, хочу в город, развеяться…

Это высказывание из уст дикаря-Кира звучало настолько фальшиво, что даже болван … начал что-то понимать.

– Иди переоденься, – бросил мне Кир. – Там спуск довольно крутой. А ты, Егорушка, будь добр, прихвати спальник, может, придется заночевать внизу. Зачем на ночь глядя на трассу идти… Там места такие, как раз для ночевки…

Самое забавное, что меня при этом никто ни о чем не спрашивал. Мое участие в вылазке считалось делом решенным и без моего согласия. Только я открыла рот, чтобы немного поломаться, как пришлось громко клацнут челюстью, демонстрируя крайнюю степень удивления. Ситуация приняла совсем уж однозначный оборот.

– Я не поеду! – поспешно сообщил Егорушка, не мигая, честными-честными глазами глядя из-за своих защитных стекол. И именно из-за этого старательно честного взгляда, всем за версту понятна притянутость за уши его оправданий. – При всем желании не могу. Обещал ребятам показать аккорды. Нехорошо детей обманывать.

Все понимающе замолчали. Во мне, разумеется, тут же проснулся дух противоречия:

– Вот видишь, – как ни в чем ни бывало сообщила я …., – Все разрешилось просто великолепно. Егор остается с Меланьей, а ты идешь с нами. Посмотришь Таракташ…

Произнося все это, в глубине души, я страшно боялась, что … согласится. Но Егорушка и тут решил продемонстрировать глубины своего чертового понимания:

– Нет. Он мне партию в нарды должен. Мы сегодня ночью играть станем…

Как они собираются одновременно играть и на гитаре и в нарды я решила не уточнять.

В общем, совершенно без инициативы с моей стороны, поспешно и прилюдно, мы с Киром огласили, что собираемся уйти этой ночью вместе. По большому счету это никого не волновало, но все же мне казалось слишком грубой такая лобовая предначертанность.

– По-хорошему, я не должна была принимать твое приглашение, – признаюсь уже в пути. – Порядочные девушки на ночь глядя с посторонними джентельменами скитаться по темным горам не ходят…

– Не волнуйся, – будто и не понимая контекста, серьезно заверил Кир. – До темноты мы уже пройдем все самые крутые места и подойдем к Учан-Су. Водопад на самом деле сумасшедшее красивый. Это туристам его неправильно показывают. Места знать надо…

– И часто ты водишь в эти места женщин, утомленных длительным одиночеством? – я не люблю фальши, я не люблю делать вид, будто не происходит очевидных вещей, потому говорю почти напрямую. Смотрю, по крайней мере, так, что трактовать мой взгляд, как обычный дружеский уже не получится.

– А, ты в этом смысле, – как-то смешавшись, отвечает Кир. А потом находит совершенно идиотский, можно даже сказать оскорбительный для меня ответ: – Не бойся, в этом смысле я никаких иллюзий не питаю. – отводит глаза и продолжает с невесть откуда взявшейся горечью, – Кто я такой…

От моей длительной смертельной обиды Кира спасло лишь то, что он, как оказалось, обманул».

* * *

Артур чувствовал себя малолеткой, которого взрослые тети заставляют смотреть проногорафию. И противно, и стыдно, и глаз нельзя оторвать… Он снова закурил, забыв о недавнем своем решении соблюдать приличия. Глубоко затянулся, краем сознания подметил, что вообще-то никто не заставляет его так мучаться, но все равно, с видом и в состоянии героя, восходящего на эшафот, снова погрузился в чтение:

«Между прочим, мои ангелы-хранители держались настороже: подавали знаки и всячески пытались сорвать поход. Вплоть до полного маразма и откровенной мистики. Случилось невозможное – прославленный гид, истоптавший с группами все маршруты, и вдруг заблудился.

– Скажите, а где тут экстренный спуск? – у большого, добротного дома, отчего-то именуемого «домик лесника» происходит какой-то сабантуй. Летняя кухня полна народу, рядом – разнокалиберные машины с разнобуквенными номерами. Некоторые присутствующие кивают мне, как старой знакомой. Узнаю в них местных.

То есть, совсем местных – тех, кто тут живет все время, разумеется, нет. Кроме сумасшедшей старухи, которая жила испокон веков вместе с козой в домишке сразу у окончания серпантина, я таких не знаю. В основном, местными тут именуют нас – тех, кто приехал на сезон или приезжает каждый день, чтоб работать на горе.

Кивать-то мне кивают, а вот ответа никакого не дают. Уж слишком громко кричит музыка. Кир морщится. В его системе ценностей подобное поведение на горе – нарушение всех канонов.

– А то, что ты, весь из себя такой туристический, и вдруг не помнишь, где обещанная тропа – это не нарушение?! – подкалываю его. Кир молча пожимает плечами.

По Таракташу он спускался очень давно, и помнит лишь примерное местонахождение начала спуска. Потому мы последние тридцать минут блуждали туда-сюда, исследуя каждую ложбинку на предмет начала спуска… Хорошо, что нынешняя наша дислокация находится довольно далеко от лагеря, и все эти плутания никак не могут сказаться на могучем Кировом авторитете…

– Должна быть такая совершенно незаметная, узкая тропка, – растерянно пояснял Кир, возвращаясь из-за очередного валуна.

– Наверное, и есть, – смеялась я в ответ. – Настолько незаметная, что нам ее не найти…

– Вот же ж! – Кир смешно всплеснул руками и показал небу кулак. – Высшие силы демонстрируют чувство юмора. Пятый год вожу всевозможные группы, делю свой Крым с совершенно незнакомыми людьми, радуюсь этому и радую их. А тут, раз в жизни решил устроить экскурсию, дабы произвести впечатления, и вот, тропа пропала… Совершенно… Может, уже никуда не идти? Стемнеет скоро, ты и не увидишь ничего. Но так не хочется возвращаться…

Разумеется, я тут же забыла, что мы ищем и куда идем, купившись на эту лесть. Все-таки влюбленная женщина – странное существо. Вроде и сильная, и умная, и самостоятельная, а, стоит услышать сомнительный комплиментишко от предмета своих симпатий, так сразу растекается, как шоколад на солнце, и позволяет своим мозгам стать такими же липкими, вязкими и бестолковыми. Короче, вместо того, чтоб сворачивать экспедицию, я захлопала глазами и с интонацией «Ах! Господин назначил меня любимой женой» пролепетала что-то вроде:

– С тобой, мне не страшна любая темнота!

И, хотя речь шла вовсе не о моем страхе, а о бессмысленности экскурсии, при которой невозможно ничего рассмотреть, мы оба сделали вид, что мое утверждение развевает все сомнения. Оставалось только найти тропу. Тогда я и решила спросить у людей, ближайшее скопления которых находилось всего-то в километре от наших исканий. Кир недовольно скривился – этот шаг, разумеется, страшно дисквалифицировал его. Скривился, но возражать не стал. Нужно же было что-то делать… И вот мы пришли к домику лесника.

– Что вы спрашиваете, ребятки? – одно из знакомых лиц, оторвавшись от стола, подходит к нам. – Экстренный спуск? – хохочет. – Вы б еще аварийным выходом тропу обозвали. Тут она…

Оказывается, начало тропы лежит почти возле самого дома, а мы его просмотрели и ищем невесть где… Поизумлявшись собственной глупости, мы оспасибили сабантуйщиков моей улыбкой и Кировыми устными благодарностями и пошли вниз. Мы все-таки пошли вниз…

Немного отойдя от плато, мы тут же попали совсем в другой мир. Это Рим, это Древняя Греция, это что угодно, но только не доступные с детства и потому привычные открыточные пейзажи. Оказалось, скалы и горы это совсем не одно и тоже. Суровые и величественные, остроглавые и немного мрачные, словно католические капеллы эпохи возрождения, они взирали на нас со своего высока, и я физически ощущала, как делаюсь все меньше и меньше…

– Куда ж меньше-то? – смеется Кир. Мы как дети держимся за руки и с распахнутыми ртами продвигаемся вниз. За руки – ни-ни-ни – исключительно из соображений моей безопасности – мало ли, подверну ножку на каком камушке, буду потом до самого низа таракташить. А рты распахнуты – от удивления. Все-таки поразительно красивее места, сумасшедше-потрясающе невозможно красивые… Тропинка вьется в междускальях, из расщелин кое-где веет настоящим могильным холодом. На особо крутых участках, кто-то любезно поставил перила. Держаться за них опасно: шатаются от запущенности. Но сам факт впечатляет – вот времена были! Даже о таких малопосещаемых самодеятельных тропках люди заботились. Я представила, как какой-то суровый горец, смотритель здешних мест, плюет на жалкую зарплату в советском бюрократическом лесничестве, и работает не из-за нее – а для людей и гор. Заботливо обходит свои владения, следит, как сделать так, чтоб человек и природа не навредили друг другу, переживает…

– Если бы в цели егерей ставили такое слежение, – уличает меня в наивности Кир, – То людей бы к природе попросту не пускали. Это единственный способ защитить природу пагубных влияний человечества.

– Неправда! – кричу, – Абсолютная чушь! «Я тоже капелька вселенной!» В смысле, человек – часть природы, он создан ею, рожден в ней, и значит может быть не во вред…

– Беда в том, – Кир говорит очень серьезно, и я понимаю вдруг, как для него все это важно. – Что ты говоришь совсем о другом человеке. Мы – современные люди – новая раса. Принципиально новая. Нас природа не создавала, мы – синтетические. По крайней мере психология наша сплошь искусственна. И потому мы враги дикой природе… Нас нельзя пускать к ней.

На миг мне делается страшно. Он сумасшедший, совершенно ненормальный и трагичный. Он полон горечи и обреченности, причем совершенно без повода. Он ждет беды, все время ждет беды… Но при этом…

– Чего ты испугалась? – теперь он смотрит с нежностью. – Я сказал что-то не то?

… при этом он чувствует меня, читает мысли и кажется ужасно надежным.

– Не знаю, – признаюсь довольно честно. – Я не хочу наполнятся твоим скептицизмом. Мы – дети природы, мы не отвержены ею… Я люблю мир.

– Значит, и я люблю…– неожиданно сдается Кир, а потом окунает меня в целую гамму безумных мыслей пояснением: – По транзитивности…

Упс! Если я правильно помню, транзитивность, это когда из того, что некто Х как-то относится к некту У, а некто У также относится к Z, следует, что X к Zту также неравнодушен… То есть, выходит, что… В пору было честно спросить, верно ли я помню трактовку этого «умного слова». Вместо этого, руководимая каким-то идиотским желанием производить впечатления полного единомышленника, киваю с пониманием . По кировской реакции вижу, что он ожидал какой-то другой реакции, смущаюсь и тут… Как всегда от позора меня спасает случай. Или напротив – окунает в него… В общем, неожиданно налетевший ураган принес с собой ливень.

– Под навес нельзя! Может, будет камнепад! – оттащил меня от мизерного углубления в скале Кир. Эх, ну почему мы уже прошли все пещеры и расщелины???

Через пять минут насквозь мокрые мы добежали до более пологих и менее скалистых мест. Камнепад, по мнению Кира, здесь нам не грозил. Жиденькие кроны деревьев совершенно ни от чего не спасали… Вымочив нас до самых печенок, непогода умчалась куда-то дальше. Нужно было отжать вещи. Мы пытались не поддаваться на все эти провокации обстановки, выжимать вещи – все, все, без всяких скрытых мотивов все-все, потому что текло с каждой нитки, и, чтобы не простудиться… В общем, я стояла совершенно голая и собиралась напялить уже отжатый свитер и приняться за выжимание рубашки, джинсов и белья… Ну и, разумеется, поскользнулась. И поехала вниз по свежей грязи, размахивая оставшимися в руках вещами, и ногами… Кир нагнал меня в два прыжка, чтоб поймать. Впрочем, я сама уже уцепилась за дерево, да и особо скользкий кусок грязи вот-вот бы закончился. Я попыталась принять целомудренную позу, но свитер снова был мокрый:

– Ты не ушиблась? – он осторожно протянул руку. Мы посмотрели друг другу в глаза и все цивильное лопнуло, пошло мелким трещинами и осыпалось с нас, как шелуха от использованной уже косметической маски…

Грязь уже не была холодной. Место, куда отбрасывались мокрые вещи, не имело значения. Мы были дикими лесными зверями. Мы были теми самыми природными дикарями…

– Аа-а-а! – кажется, я кричала. И отсутствие необходимости контролировать силу звука заводило еще больше. – А-а-а-а!

* * *

Я не знаю, как писать об этом. Мы не разжимали рук до утра. Мы добрались до в верховья водопада УчанСу. Удивительно, но там было сухо и тепло, словно ливень бил прицельно по нам, а спускаться вниз поленился… Вещи и тела мы отмывали в ледяной горной речке. Кир развел костер из шишек, и они страшно стреляли, громким эхом оповещая окрестности о нашем присутствии. Я боялась темноты и жалась к огню. Кир обнимал и шептал что-то обадривающее.

Обсохнув, мы решили, что на трассу идти бесполезно – вряд ли кому-то взбредет в голову подниматься на Ай-Петри столь глубокой ночью. Спать не хотелось совершенно, выбравшаяся из небытия луна осветила окрестности, и мы отправились исследовать пороги водопада.

Уже утром ребята, взимающие плату за проход к водопаду таращили глаза вслед нашей потрепанной паре, покидающей вверенную им территорию.

– В этом сезоне тут довольно забавные способы снять с туристов деньги. Платят случайно, просто по незнанию. – объяснял Кир. – Полдня шляешься с группой по Большому Каньону, на обратном пути решаешь показать ребятам другую дорогу, выходишь а нее и – опоньки! – обнаруживаешь, что вход на территорию, оказывается, платный. – Кир явно не привык к длинным монологам, потому, произнося их, делается похожим на Языка. Употребляет Язычью лексику и Язычьи жесты. Меня это страшно смешит:

– Да? Не замечал, – недовольно морщится Кир. – Более сильный интеллект подавляет более слабый значит это Язычара должен быть на меня похож! А, если серьезно, мы столько лет уже вместе, что не разберешь, где он, где я а где зараза-Егорушка…

«Вот это отношения!» – с восторгом думаю я. – «Вот это настоящая дружба!» И тут же принимаюсь жалеть, что у меня вот нет такой компании, с которой бы раз и навсегда и с детства. Друзья, они как и мужья, очень ценны, когда проверены стажем. А у меня каждый раз все с нуля и с новыми совсем людьми…

– Зато всегда ярко и свежо, – утешает Кир, подсознательно набивая себе цену. – Новое – это всегда остро и захватывающе.

– Я бы хотела найти такое новое, что потом, став старым, все равно осталось бы острым и захватывающим, – говорю серьезно. И Кир, кажется, понимает. Прекрасно понимает, о чем я…

А днем Кир никуда не пошел. Отправил группу в «свободный полет». Вернее, передал руководство нанятым тут на горе инструкторам по парапланам. Многие ребята предпочли заниматься полетами, а пещеры и скалы остались прерогативой другой части группы.

Кир прошланговал полеты вовсе не из-за лени, или в качестве компенсации себе любимому за бессонную ночь. Он остался со мной, потому что я заболела. Вчерашний ливень не прошел даром.

Я лежала на животе, была абсолютно счастлива и прикусывала губу, чтоб не стонать. Нет, вовсе не от того – это было чуть позже, и сразу подтвердило тезис, что здоровый секс лучшее лекасрство от всех болезней. В данный момент я подвергалась страшной экзекуции – лечению горчичниками. Киру вздумалось лечить меня по всем правилам домашней медицины. Все бы было ничего, если бы во время вчерашнего нашего падения (правильнее писать «грехопадения»), я не стесала кожу спины о какие-то камни. Горчичники на открытые раны, штука не самая приятная. Но я мужественно терпела, подставляла спину и позволяла по всякому о себе заботиться…

Дальнейшие двое суток пролетели, как один миг. Мы были вместе, мы жили вместе, мы просыпались рядом и не сводили друг с друга глаз во время вечерних околокостровых посиделок.

Память фиксировала как-то эпизодично. Нежные ладони, теплый взгляд, крепкий чай, ласковое «Сончик!»… И острый запах чего-то фантастически цветущего, и стрекочащие вокруг насекомые, и небо, падающее прямо на нас при любых попытках взглянуть вверх.

«Вечер в Крыму, вышел Бог./ Я исчерпала свой недельный запас тепла…» Все это было, пьянило, крутило и окунало в романтичные глупости, самым главным недостатком которых является то, что они никогда уже не повторятся. А еще отношения наши носили острый привкус отчаяния. Стоило задуматься трезво, как в голове сразу включался счетчик: послезавтра, завтра, через полдня… Оба мы прекрасно помнили, что следующий месяц Кир должен провести где-то на азовском море. Их компанию вызвали туда на две смены вожатыми и отказаться было никак нельзя – ведь все давно уже оговорено и подписано… Правда, Кир, кажется, и не допускал возможности отказаться. В свою очередь я, разумеется, должна была оставаться на ЮБК. Тут во мне нуждались Морские Котики, тут меня ждали заказчики и проценты от продаж…

Мы никогда не говорили о будущем, но я не раз ловила себя на мысли, что, когда все это кончится (свою добровольную ссылку я уже ограничила окончанием этого сезона), то в Москве мы с Киром обязательно найдем друг друга и вот тогда… Сейчас, я понимаю как была наивна.

И вряд ли когда-либо уже смогу снова быть такой. Курортные романы – это обескрыленные мимолетностью настоящие любови. Как жаль, что невозможно каждое лето всерьез верить в чудо и забывать об этой мимолетности напрочь…

Артур, тебе, наверное, уже скучно? Что я тебе все романтику и романтику. Твой реализм, наверное, не выдержит такого количества глупостей. Вот хочешь, лучше расскажу смешное:

Представь, за два дня до окончания пребывания моих друзей на Ай-Петри, было решено на вечер отпустить некоторых ребят в Ялту. Меланья, Язык, Егорка и Алишер страшно хотели побродить по знаменитой набережной. Все бы ничего, если бы внизу Алишерка не умудрился попасть в милицию… О чем тут же сообщил Киру на мой сотовый. Благо, номер я ему собственноручно в блокнот записала…

Конечно, мы страшно перепугались. Вернее, перепугался Кир, потому что я попросту не успела разобрать ситуацию из его сбивчивых:

– Как?! Что ты натворил? И? Нет, ну ты точно ненормальный. Умудрился! Ну, даешь! Меланья меня убьет. Ладно, не дрейфь, скоро буду. Поосторожней там, печень лучше терять в борьбе с мировым количеством алкоголя, чем в бессмысленной драке. Выезжаю…

– Что случилось? – едва отодрав Кира от мобилки, набрасываюсь с расспросами.

– Алишерка в милисии.

– Как?! Что он натворил? – спустя миг понимаю, что последовательно и в точности повторяю все вопросы и восклицания, издаваемые только что Киром. – Меланья нас убьет, – завершаю скорбно, и, вместе с тем, весело. Невозможно без улыбки обсуждать сложившуюся ситуацию.

Оказывается, наш Алишер – честный мальчик. Именно за это его и забрали. С радостью выполнив заветную мечту сестры, он оставил ее наедине с серьезным Егорушкой, а сам отправился на прогулки по вечернему городу. Себя показать, лядей посмотреть… Выпил чего-то слабоакогольного для пущего ощущения отдыха. И вот, надо же, оказалось не везде Ялта приспособлена к таким прогулкам и распитиям. Центральная набережная – да. А вот в районе мисхорского парка ни одного туалета Алишером обнаружено не было. Что его, разумеется, не особо смутило. Нырнул в первый попавшийся закуток за каким-то неработающим киоском. Тьма тьмущая, все равно никто не заметит. Выходит – менты.

– Что?– говорят, – Ты там делал, молодой человек с нерусским именем?

– Писал, – честно отвечает «молодой человек».

– И ты так спокойно в этом признаешься, засранец?! Мы тут боремся за звание престижного курорта! Мы тут, можно сказать, днями и ночами вас, бомжар, гоняем из кустов в общественные туалеты. Да, они теперь платные, а что ты хотел, собственно? Как? Или платные или общественные? Ну это ты размечтался… Есть общественные – грязно, ужасно, но дешево. Есть кафешные – чтоб воспользоваться, прежде заказ сделать нужно. Совсем бесплатные, кстати, тоже есть. Но это по ошибке. Скоро их кто-нибудь тоже к рукам приберет…И будет прав, потому как, пока сезон, нужно все здесь заставить приносить копеечку… В общем, плати штраф. 50 грн и не копейкой больше, нам чужого не надо. Можешь сэкономить на составлении бумаг и заплатить сорок. И тебе дешевле, и нам официозом руки не марать. Что?! Нету?! А как же ты, родной, сюда приехал? А давно? Нет, правильно наши планируют. Мало того, что регистрировать приезжих нужно, так пусть каждый еще на свой счет тут какое-нибудь лаве положет. Чтобы было чем рассчитываться. А то вот так тратишь свое время, тратишь, а клиент потом неплатежеспособным оказывается…

Алишер со свойственным ему чувством прекрасного с вниманием слушает и хохочет после каждого лихого оборота. Ситуация кажется ему крайне забавной.

– Ладно, пошли в отделение… – заявляют менты, вместо предполагаемого нарушителем «пожурят, поймут, что взять нечего и отпустят»,. – Может, там поймешь, что намерения наши самые серьезные.

Ведут, как злостного преступника. В наручниках и под усиленным конвоем – все втроем. Прохожие бросают сочувственные взгляды. Кто-то – на Алишерку. Некоторые – на доблестную милицию, которая и таким прекрасным летним вечером вынуждена стоять на посту и ловить особо опасных нарушителей. Сворачивают с набережной на безлюдную темную улицу. Откуда-то из-за помойки слышится жалобный мат, тяжелое дыхание и звуки ударов. Один из Алишеркиных конвойных дергается в ту сторону. Другой властно тормозит:

– Пацанва разбирается, – небрежно кидает он. – Наверняка местные. И потом, не наша территория…

Все трое доблестных защитников курортного порядка, бдительно следя за своим преступником, заводят его в участок. Здороваются со всеми радостно, кого-то не слишком спешно просвещают относительно драки за углом. Алишерку обыскивают, не находят ничего, кроме мелочи, и сажают в обезьянник. К великому разочарованию нашего искателя приключений, сидит он там один-одинешенек. И потрепаться не с кем, и похвастать завидными знакомствами с особо опасными рецидивистами потом не получится…

Спустя время – долгое, тревожное, томительное, – Алишерку вызывают в кабинет. Из его старых знакомых там только один. А еще какой-то другой тип – явно страше. С усами и хитрой улыбкою.

– А ты с кем тут отдыхаешь? – интересуется усатый. Алишер с ранних лет уверен, что ни на какие контакты с милицией знакомых лучше не провоцировать, потому какое-то время еще тянет резину:

– Один я тут. Ну, то есть со знакомыми, но от них толку вам никакого. Они не близкие… И такие же как я необеспеченные…

Оканчивается все тем, что усатый долго разглядывает паспорт задержанного, и сообщает, что прямо сейчас будет звонить в Сумы, Алишеровской маме и сообщать, что она должна заплатить штраф за своего писающего мальчика… Этим все и решается.

– Не надо, – сдается Алишер, моментально помрачнев. – Я у знакомых займу. Позвонить можно?

Алишерка, не был бы Алишеркой, если бы и из этого звонка, не устроил мини спектакль. Нас он набрал не сразу. Сначала – девушку, которая проживала в Киеве, и которую он отчего-то считал своей. Обычно свой телефон для подобных звонков Меланья не давала, и Алишер просиживал последние карманные в интеренет-кафе. Сейчас можно было поговорить голосом.

– Привет! – романтичным тоном начал разговор он, насторожив хозяев кабинета еще в самом начале, когда набирал на диске восьмерку: (– Ты что, по межгороду звонить вздумал?! – Но у меня у всех знакомых тут только сотовые…) – Как дела? Чем занимаешься?

У присутствующих округлились глаза от такой наглости:

– Ну не могу же я разговор с «дай денег» начинать! – отведя трубку в сторону, попытался объясниться Алишер. – Меня ж тогда сразу пошлют! – и снова трубке. – Просто хотел услышать твой голос и сказать, что скучаю. Ну, пока…

Бедные менты попросту оторопели.

– Не, у нее сейчас финансовый кризис, – сообщил Алишер и успел позвонить еще старинному приятелю, с которым не виделся лет пять. – Привет, это Алишер. Давно собирался тебе позвонить, спросить, когда ты мне диск вернешь. Ты, кстати, часом сейчас не в Крыму? На Казантипе? Везет…

Тут присутствующие пришли в себя и отобрали у парня телефон.

– Все-все-все! Все понял, сейчас правильному человеку позвоню. Я только сейчас его номер вспомнил… – Алишер почувствовал, что сейчас будет сильно бит, потому набрал-таки номер Кира. И вот теперь мы мчались на выручку.

Разумеется, подобная написанной выше раскладка ситуации у нас появилась позже. Пока же мы знали одно: Алишер вышел из кустов и на строгий вопрос честно ответил: «Я там писал!» За что был забран в участок и даже сидел уже в обезьяннике. Штраф он при этом платить отказывался, и о присутствующих ментах отзывался не слишком лестно:

– Блин, нашли самого главного преступника в Ялте! – сообщал он Киру. – И главное – самого обеспеченного. А еще мать разнервировать грозятся.

Еще минут пять мы усиленно спорим. Кир пытается убедить меня, что срочно нужно идти в лагерь, чтобы изъять из Меланьевского хранилища какие-то Алишеровские бумажки. Я же считаю, что за свою природную наглость Алишер обязательно будет бит, потому, чем скорее мы извлечем его из рук разгневанных охранников порядка, тем лучше.

– Да послушай же ты, наконец! – Кир хватает меня за плечи, приподымает над землей и несколько раз встряхивает. Удивленно замолкаю. – О, подействовало, – улыбается он. – Теперь буду знать, как извлекать тебя из заготовленной речи. – Так вот, у Алишера есть две волшебные справки, которая мудрая Меланья, отправляясь куда-то с братцем, всегда берет с собой. Во-первых, Алишер косил армию с диагнозом энурез. А во-вторых, после очередных своих приключений парень схлопотал когда-то сотрясение мозга, о чем тоже имеется документальное свидетельство. Понимаешь, к чему я клоню?

– Спасены! – кричу я, хватаю Кира за руку и тащу напролом сквозь колючки с таким видом, будто изначально уверяла в необходимости посетить лагерь, а Кир, значит, отнекивался.

Чуть позже, я нервно курю на крыльце, напряженно глядя в конец переулка, где периодически из-за помойки доносится приглушенный мат и какие-то подозрительные шебуршения. Я ожидаю Кира и Алишерку.

В этот момент вместо ожидаемого штрафа на стол усатый обретает бумажки совсем другого характера.

– Вы хоть думаете, кого и за что забираете?! – негодует Кир. Ныне – серьезный инструктор группы. Вероятно, когда нужно, мой мальчик умеет быть поразительно взрослым. – Он, во-первых, писяющий – на стол, словно важная карта выкладывается первая справка, – Во-вторых – дурак! – справка о сотрясении мозга приземляется аккурат поверх первой.

После некоторых ворчаний и препирательств Алишерку таки выпускают, предварительно заставив написать совершенно дурацкое заявление. Если верить парню, текст оного звучал так:

«Я такой-то такой, тогда-то и там-то писал. Каюсь. Постараюсь больше не повторять. Претензий к правоохранительным органам не имею».

Весело хохочем, обсуждая все это происшествия, бредем, плутая в темноте, в сторону верхней трассы. Меланья уже дважды звонила, возмущенно интересуясь, почему мы не прибыли с оговоренной группой автобусов. Истинные причины Алишер попросил сестре не раскрывать.

– И как вы догадались только, Кирилл Антонович? – тема давно уже обсосана, но Алишеру нравится ликовать, потому он снова и снова возвращается к описаниям происшедшего. – Ведь сразу додумались! Сообразили, чем их приструнить… Во, голова!

Притихший Кир молча смотрит на проносящиеся мимо стекол тормазнутого автобусика лапы ночных деревьев. Без гитары Кир неохотно поддерживает разговор с воспитанниками. Он любит полутона и боится конкретики, потому при детях или молчит, или поет, или глаголет какие-то уж совсем непреложные истины вроде правил установки палатки. Со стороны это кажется силой характера, на самом деле – страх лишится авторитета. К счастью, у меня хватает ума держать эти свою психологические наблюдения при себе.

Автобусик наш тормознутый во всех смыслах. И потому, что в самом начале серпантина мы тормознули его и попросили взять с собой на гору, и потому, что едет он медленно-медленно, тяжело-тяжело, и потому, что водитель никак не может понять, что мы живем на Ай-Петри и все пытается отговорить нас от подъема:

– Завтра бы ехали! У нас там знаете как холодно! Ну зачем на ночь глядя, еще и с девочкой…

– Да мы третий день уже там стоим, а она, – разговорчивый Алишер кивает в мою сторону. – Второй месяц.

Дедушка водитель то ли глуховат, то ли относится к типу людей, которые в приницпе – из-за слабости душевного слуха, а не физического – воспринимают только свои слова. В общем, он все продолжает свои советы.

– Тогда уж сразу в приют идите. Это вроде и гостиница, а по цене – приют… – советует он, и я тут же вспоминаю, что дедушка несколько раз наведывался к нашим горноспасателям, и те, конечно, обещали ему (как и всем) процент от выручки с приведенных к ним клиентов.

– Нет, все-таки вы – Кирилл Антонович – Человечище! – Алишер снова переключается на интересующую его тему. – И ведь догадались же!

Несколько позже, Кир расскажет мне, что догадался не просто так. Не так давно их с приятелем – ни в чем не повинных, но, видимо, чем-то подозрительных – забрали в участок. Позже оказалось – по ошибку. Спрашивали какую-то чушь, про изнасилованных девиц и их заявления. Забранные возмущенно дерзили, забравшие демонстрировали силу и вседозволенность. Кирке тогда досталось крепко, а приятель – допрашивали отдельно – вовремя сориентировался. Едва его первый раз об стенку швыранули, он безумные глаза сделал, свитер задрал и орет:

– Вы что делаете? Видите шов? Я после операции, ясно? Разойдутся швы – гаплык вам тут всем.

И его больше не трогали. В основном морально давили. А шва, между прочим, никакого не было. Он его сходу придумал.

Выпустили их с приятелем тогда также внезапно и без объяснений, как и забрали. Видимо то, что на них собирались повесить, уже кто-то раскрыл… А тактика поведения приятеля Киру запомнилась и понравилась. Тем более, в случае с Алишеркой, ничего придумывать не надо было – ведь на самом деле справки на руках имелись…»

* * *

«День грозно зовет,/ тащит вперед,/ гонит прочь от тебя/ заря./ Путь рубит мосты, / но все-таки ты,/ веришь в меня./ А зря…» – Кир пел, вроде бы всем, но я знала, что признания эти предназначена мне одной. Утром он уходил. Группу надлежало спустить в Ялту и погрузить в автобус вместе с Егоркой и Языком. А Меланья с Киром с послезавтрашнего дня обязаны были предстать перед новым начальством в каком-то детском пансионате на Азовском море, в селе с трудно произносимым названием. Спать никто не собирался. Группа собралась на прощальные посиделки и шансов остаться наедине у нас, кажется, не было. Хотя…

– Не люблю долгих прощаний, – тост этот был бы слишком пафосным, если бы содержал хоть каплю фальши.. – Друзья мои, мы встретимся! – говорю и чувствую, как глаза вдруг делаются влажными. – Мы обязательно встретимся! Быть может, двадцать лет спустя, или десять…

«Быть может через сто веков,/ в стране не дураков, а гениев/» – тут же начинает подыгрывать Тальковым Кир. Народ подхватывает. А я жму руки каждому и заверяю в долгосрочной своей преданности. И ухожу, сославшись на плохое самочувствие.

А потом долго еще курю на крыльце и вслушиваюсь в отдаленные:

– Кир, а давай «Все кончается» споем?

В качестве исключения в последний вечер Кир позволяет делать заказы. Обычно он принципиально поет лишь то, что «сам лезет на люди».

– Кирилл Антонович, а можно ту песню, про то, как все ушли, и мы с новыми друзьями хохочем фальшиво, потому что в кайф только старые?

Удивительным образом Кир понимает, о чем речь и начинает: «Друзья уходят, как-то невзначай…/И мы смеемся с новыми друзьями,/ А старых вспоминаем по ночам…»

Терпеливо жду, когда терпение Алишера лопнет, он попросит гитару, а окружающие напьются уже настолько, что не пошлют его куда подальше. Алишер страшно любит петь и не слишком умеет это делать… Зато – со всей душой и очень громко…

Кир не приходит даже тогда, когда от костра раздается привычная Алишеркина коронная «От старых друзей весточки нет – грустно…» Почему?

Замерзшая, захожу в дом и несколько раз громко хлопаю дверью. Пусть слышит, пусть поймет, что не сплю… Ложусь в постель, все еще прислушиваясь. Все еще веря, что вот сейчас, вот именно этот шорох окажется его шагами. Именно в это мгновение появится, дернет незапертую дверь, убедится, что тут его ждут, скажет: «Фуух, вырвался!!» и …

Засыпаю, прокручивая в голове всевозможные полуэротические картины. Засыпаю совсем. Не оставляя себе никаких шансов на прощание. Наутро в коридорчике нахожу сигаретную фольгу с надписью, нацарапанной моим карандашом для глаз: «Час болтался под дверью, боялся зайти. Не умею прощаться. Прости и спасибо за то, что ты есть.»

Как?! Когда?! Напяливаю куртку на голое тело, выметаюсь наружу. Утро! Уже утро! В приступе безумной надежды, со всех ног несусь к смотровой площадке и пытаюсь высмотреть. Поздно. На тех тропах, что в поле зрения, никого не видать. Обреченно опускаюсь на камень, нащупываю в кармане сигареты.

Тут только замечаю, что выскочила босиком и вообще в совсем неприглядном виде. Куртка, конечно, длинной до колен, но общей развратности вида это только способствует. Растягиваю губы в улыбке, приветливо машу некоторым остолбеневшим ай-петривцам – тем, что имеют дурную привычку выползать из жилищ ни свет, ни заря. Вытягиваюсь во весь рост и машу руками, будто занимаюсь гимнастикой. Веду, мол, здоровый образ жизни. Закаляюсь, дескать, потому и голая. Вряд ли кому-то мое поведение кажется убедительным. Стараясь выглядеть достойно, неторопливым шагом возвращаюсь в дом. В навсегда опустевший, обездоленный, мучающий воспоминаниями и оттого теперь ненавистный дом…»

* * *

«И уже на следующий же день стало ясно, что я поеду к нему. Нет-нет, не навязываться. Просто в гости, просто сказать «Привет». В конце концов, куда еще можно ехать в отпуск, с побережья Черного Моря, кроме как на Азов. К счастью, труднопроизносимое название села какое-то время навязчиво крутилось в голове, и я успела записать его, прежде чем начисто забыть.

Морская Котиха посмотрела с подозрением. Все поняла, но расспрашивать не стала. В конце концов, я ни разу еще не просила выходной или отпуск. Имею полное право на пару дней выбыть из процесса.

– Страшно надо, потому что очень хочется, – объяснила я необходимость выходных. Я не слишком вдавалась в формулировки, потому что мысленно была уже не здесь.

– Надо, значит надо, – рассудил Виктор и предложил подвезти донизу.

А дальше – автобус с пыльными стеклами, пересадка. Мороженное на обед и нервно пульсирующее в висках Кинчевское : «Я принимаю бой,/ быть может я много беру на себя,/ быть может я картонный герой,/ но я принимаю бой.»

– Простите, где у вас тут пионерский лагерь? – я уже в труднопроизносимом селении, я уже почти окончательно сошла с ума и достигла цели. Понимаю, что вопрос мой звучит несколько идиотски, но какая-то необъяснимая уверенность в победе гонит меня вперед.

Спрашивать разумеется, нужно у местных. Возле автостанции ничего выяснить не удается. Всевозможные ответы вроде: «В далеком прошлом!» или «Сними комнату, тогда скажу!» меня не устраивают. С лучезарной улыбкой – ну отчего я такая нагло-довольная, ну отчего так горжусь собой? выбралась на денек в гости, что тут такого? – без малейшего раздражения, как сквозь масло, прохожу через рой предлагающих всевозможные услуги (от такси и места жительства, до эскорта и сожительства) предприимчивых личностей. Пятачок автостанции остается позади и вот я в безлюдной тенистой аллее. Жарень стоит такая, что по-хорошему тут бы и нужно оставаться, но я несусь вниз, поближе к морю. Раз лагерь, значит должен быть у воды. Ведь правильно?

Нет, все-таки загадочно устроены приморские поселочки. За толстым слоем частного сектора, непосредственно перед пляжной зоной внезапно обнаруживается двор пятиэтажек. Их тут, похоже, три штуки на весь поселок и выглядят они нелепыми гостями из другого мира.

Под подъездом прямо на земле сидят старушки. Их козы послушно пасутся на детской площадке.

– Простите, я немного заблудилась. Где-то в вашем поселке должен быть пионерлагерь… Ну, или как он теперь назевается… Не подскажете?

Смуглая бабулечка со скомканным лицом смотрит из-под натянутой на брови белой косынки недружелюбно. Ожидаю в ответ суржика или специфического «старушечьего» языка, потому несколько удивляюсь услышав:

– А тебе какой? У нас этого говна, хоть отбавляй. Все пляжи под них забрали, квартирников негде купать…

Квартирниками, как я выясню позже, тут называют не воров, а постояльцев, которым сдают комнаты в квартирах. Да, да, жилье сдают не только счастливые обладатели частных домов. Многие местные из многоэтажек, запустив в дом квартиросъемщиков, сами ночуют, где попало. В палатках во дворе, на подъездном козырьке, на редких лавочках (отчего-то в этом поселке скамейки пользуются большой любовью и их постоянно крадут из одного места и перетаскивают в другое, откуда, впрочем, лавки тоже довольно быстро исчезают)…

Все это я узнала вовсе не из-за своей наблюдательности. Просто в очередной раз судьба помогла мне, подбросив в проводники местного мальчишку. То ли ему и впрямь было по пути, то ли просто хотелось прогуляться. В общем, совершенно бесплатно – случай для обитателей здешних мест, судя по всему, крайне редкий, – парень взялся провести меня к началу вереницы детских лагерей и санаториев:

– Их тут у нас штук пять, – объяснил он по дороге. – Тебе который? Ну, если Кемеровку, то так просто туда не попадешь. Там злые охранники ходють. Мы с пацанами на дискарь раз пришли, так чуть до драки не дошло…

К тем, кто пришел на территорию в дневное время и не на «дискарь», охранники относятся, видимо, более благосклонно. По крайней мере, меня никто не остановил и ни о чем не спросил.

Кстати, будь я террористом, запросто могла бы пронести на территорию танк – никто б и не заметил.

Проводник мой встретил по пути каких-то друзей, взмахом руки указал мне направление и ушел, потому что нужно было «перетереть про завтра». Я особо не расстроилась. К тому времени мы вышли уже на финишную тропку, ведущую к лагерям и заблудиться я ничуть не боялась. Вот, значит, иду. Слева – колючие кустарники, справа крутой обрыв и узкий пляж, усыпанный острой галькой и подстилками отдыхающих. А море какое-то неприветливое, серое…

Признаться, я успела уже искренне посочувствовать отдыхающим тут детям, как вдруг уперлась в забор за которым, кажется, простирался совсем другой мир. Деревья, довольно высокие для этих мест, ухоженные дорожки. Крутой спуск к песчаному пляжу и огромные валуны, отделяющие территорию на море. Однозначно, там, за забором был рай…

Наподобие женщины из древнего индейского племени я закинула сумку за спину, пристроив ремешок на лоб. Заполучив таким в свое распоряжение целых четыре конечности, я собиралась перелезть через валуны на ту сторону. Не тут-то было. Море моему приближению страшно обрадовалось, и первая же волна облизала меня с ног до головы, как приветливый пес. Терять было уже нечего и я прямо в одежде, с сумкой за спиной и счастливой физиономией пошла обходить камни по воде. Мокрое платье? Да разве это проблема, высохнет в две секунды. Зато освежусь. А до сумки вода, кажется, все жене достает…

Уже обогнув валуны я услышала голос Кира. По инерции все еще продолжая идти, я как-то даже не верила своим ушам:

– И попросил он у неба счастья. И тогда из моря вышла прекрасная морская дева и сказала: «Мир тебе, господин мой!»

Кир спиной вниз спускался к воде, громко декларируя небольшому выводку младшеклашек. Увидев меня, дети загалдели, показывая пальцами. Кир обернулся, лицо исказилось сначала неверием, а потом каким-то сумасшедшим приливом радости. Прилив этот сорвал нас с мест, швырнул друг к другу. Добежали, замерли, сцепились ладонями… И долго еще стояли по колено в воде, смеясь и наперебой что-то такое рассказывая:

– Я знал, я вчера буквально говорил нашим, что есть одна женщина, которая наверняка найдет меня. Мне снилось, что ты здесь…

– А я вот подумала, все равно выходной, а на Азове никогда не была – не порядок. А из знакомых тут – только ты, вот и нагрянула… – выдаю «домашние заготовки», демонстрирующие свою независимость… – Извини, что без звонка, но ты сам виноват – вот тебе лишний повод завести сотовый…

– Отряд, познакомьтесь, это София. – Кир, оправился первым, вывел меня из воды за руку и представил своим многочисленным питомцам.

– Привет, ребята, – помахала пальцами я, стараясь понравится.

– Здра-ствуй-те! – хором потянули дети.

– Это не я их так выдрессировал, – кинулся оправдываться Кир. – Это старшая наша педагогиня, она над ними вторую смену уже колдует . А вот, кстати, и она.

Совсем девчонка, очень приятная, подвижная, глазастая, в просторных шортах и тесной маечке бежала к нам. На педагогиню, а уж тем более, на старшую, барышня похожа не была вовсе:

– Это Анна, она же Эн, она же старший воспитатель нашего отряда, – ударился в галантности Кир. – Это Сонька. Родной мне человек. М-м-м, сестра…

«Ах вот как?!» – мне на силу удается не выдать удивления. А Киру, кажется, и в голову не приходит, что такое представление может обидеть меня.

«Нам не так уж долго, осталось жить всем вместе!/ Здравствуй, сестра!» – напевает он Гребенщикова через несколько часов. Детишки в море окунуты («А сейчас все присели и открыли глаза под водой! Вот увидите, будет интересно!»), на ужин отведены («Я сказал парами, а не стадом диких бегемотов!!!») и даже уже уложены спать.

Все это время я то ходила за отрядом, то сидела в тенечке ожидая, когда у Кирки выдастся свободная минутка. Каждый раз, как выдавалась, он подбегал вприпрыжку, шептал мне дурацкие слова благодарности:

– Ах, спасибо-спасибо! Ты приехала? Это много-много! – и ускакивал дальше к своим детям.

Наконец, справившись с необходимым перечнем процедур, Кир бросил отряд на Анну:

– Эн, детка, ты ведь уложишь их без меня? Хочу показать Соне окрестности.

– А где вы будете ночевать? Может, в вожатской? Скажешь, сестра приехала, что они не поймут, что ли…

– Ага! А на следующий день тут у каждого вожатого по сестре объявится. – не слишком радостно реагирует Кир. – Нет уж, раз дисциплина, то одна для всех. Мы и под открытым небом переночуем, да, Сонька?

– Точно, – я тоже включаюсь в игру. – Мы с Киром с детства обожаем ночевать под открытым небом. У нас такое вот странное хобби. И даже дождей не боимся…

Кажется, добиваюсь своего. Кир вспоминает и вспыхивает, как мальчишка.

А потом, вместо того, чтоб остаться наедине, мы зачем-то идем еще в отряд старшеклассников. Вообще, я считаю, что мой приезд вполне уважительная причина, чтобы отменить посиделки, но вслух ничего об этом не говорю…

Меня бросает то в жар, то в холод. Из нагло-довольного: «Нате, получите. Хотели Кира – вот он вам», до истеричного: «Не нужна! Абсолютна не нужна и заброшена!»

– Я обещал им поприсуствовать сегодня и попеть, – объясняет Кир по дороге. – Не бойся, ребятки – те еще кадры. Тебе понравится…

И действительно понравилось бы, не терзайся я так сильно всевозможными догадками. Отчего в голосе Кира я чувствую фальшь? Отчего Кир кажется мне отчужденным и каким-то стесненным, будто я приехала крайне невовремя. Ревность уже вовсю шепчет ответ, гадает, кто у нас очередная кировская пассия – вожатая старшего отряда? Аня-Эн? А может, вообще вот эта прикислоченная барышенька, что так удачно исполняет сейчас «Ночных Снайперов»? Жаль, у Меланьи именно сегодня выходной. Она слишком прямолинейна чтобы хитрить, и я в мин выяснила бы правду.

С другой стороны, я пытаюсь быть мудрой и не позволять себе думать всякую чушь. Мало ли отчего вдруг между людьми может вырасти стенка. И то, не стена – перепоночка…

Внешне мои метания ничуть не заметны. Сижу на перилах веранды, подпеваю потенциальной сопернице, хохочу в ответ на нужные шутки и вообще веду себя светски и по всем параметрам правильно. Вот только беспокойно озираюсь слишком часто. Немудрено. Притащивший меня сюда «братец» внезапно куда-то испарился. Так надо?

– Пойдем! – из заверандовой темени выныривает большая, теплая ладонь. Уверенным жестом она сжимает мой локоть. Не оборачиваясь, киваю. Я узнала ее и моментально сделалась спокойна.

– Заберите с собой, – продвинутые пионеры оказываются на редкость сердобольными и наотрез отказываются забирать у меня одеяло, которое накинули мне на плечи, защищая от вечерней прохлады. – Кирилл утром принесет. Да, Кирилл? Не забудешь?

Кир ничего не отвечает, утягивая меня за собой. Кажется, сложившееся внимание к моей персоне всерьез тяготит его.

– Да брось ты! – пытаюсь разрядить обстановку. – Твои дети – глубоко уже не дети. Мой приезд – лучший способ еще больше вырастить твой авторитет в их глазах. Если находятся барышни, готовые примчаться к тебе черти откуда, значит ты того стоишь… Отличный промоушн!

– Т-с-с-с!

Послушно замолкаю, и нас тут же обрушивается оглушительная крымская ночь. Ощущение, будто все растения разом зацвели, цикады с соловьями подались в джазмены, а ветер нанялся к ним на ударную установку и зажигательно шебуршит тарелками.

За посадкой, в двух шагах от нас осталась веранда корпуса. Там электрический свет и приглушенные голоса, там добродушно-развеселая я, и хмурый Кир. Там – правила, ответственность, неловкость. Другое измерение, совсем другая жизнь. И мы ушли оттуда. Сбросили эту жизнь, словно душные, измучившие за день одежды…

«Теперь мы – настоящие!» – собираюсь сказать я. Шепчу первые два слова, но он меня тут же перебивает:

– Теперь мы… -– это я: пафосно, восхищенно, возвышенно.

– Чебуршаки! – это Кир, в точности копируя мою интонацию. Вот засранец!

Он прикладывает ладонь к моим губам, чтобы смеялась не слишком звонко. И без него не собиралась, но это – мелочи… Не удержавшись, слегка кусаю его за палец. А что? Вполне по-сестрински, совершенно без намеков. И кончиком языка пробегаюсь по краю ладони тоже совершенно невинно. Вздрагиваем оба, не в силах больше противиться накатившему.

– Бежим! – Кир тянет меня куда-то вниз, по невидимой тропке с крутыми поворотами.

«Мы разобьемся!» – должна бы думать я. Вместо этого ловлю себя на многозначительном: «Кажется, будет инцест»…

И он был. Раскачиваюсь в морской невесомости, и инстинктивные порывы – вверх-вниз, прижаться-отстраниться… – удивительным образом сливаются с ритмом колыхания волн. Тело, поначалу превратившееся в сплошную эрогенную зону, теперь сконцентрировалось и я не могу уже сдержать стон…

Чуть позже, распластавшись на камне у берега, наблюдая, как одевается Кир. Смешно сгорбившись, прыгает на одной ноге, целясь, совершая бросок и снова промахиваясь мимо удерживаемых на вытянутой руке семейных трусов. Интересно, отчего он не носит плавки?

Мне до невозможности грустно. Не в том даже дело, что я давно уже откинула с себя одеяло и все – и полная луна, и наверняка затаившиеся в кустах малолетние маньяки, и самые бесчувственные морские чудища из пучин – все, кроме упрямо увлеченного собственным облачением Кира, заметили мою русалочью гибкость. Не в этом вдруг обнаружившемся безразличии дело, а в моем собственном. Я поняла вдруг, что, будь на месте Кира кто угодно другой, я стонала бы также, и с такой же силой обхватывала бы ступнями скользкие бедра, и с такой же скоростью наливались бы груди, когда, вязко изогнувшись, я на миг высовывала бы их из парной воды в ночную прохладу… Весь наш роман был сделан Крымом. Наши чувства действительно были любовью, но не друг к другу – к морю, горам и кострам…

– Ты чувствуешь также? – спрашиваю я. В конце концов, наша сила в том, что мы все можем обсудить… Но у Кира нет гитары, потому диалог совершенно невозможен. Кир закуривает, задумчиво глядя в даль и молчит… Гляжу на него с какой-то мистической ясностью понимая, что это – финал. Что нужно запомнить этого мальчика, сосканировать по черточкам, чтоб навсегда сохранить в памяти, в качестве последнего экземпляра, с которым я верила в сказки…

«Жаль, что все кончилось плохо и скоро./Нас небо оплакало гласом вороньим./Домой побежали, задернули шторы,/ и там растворились в железо бетоне…» – подсказывает крутящийся в мыслях мотивчик.

– Дурочка! – внезапно говорит Кир ласково. – Дело вовсе не в обстановке. -– Я так шокирована самим фактом его ответа, что совершенно не обращаю внимание на некоторую искусственность его тона. Тем более, что он даже решает аргументировать: – У тебя там полная гора мужчин кабелиного пола, а у меня полное побережье девочек. Если б все объяснялось парящими в воздухе флюидами, ты не мчалась бы именно ко мне… – пауза, показавшаяся мне мучительно долгой. Постыдная, унизительная пауза. – А я не ждал бы именно тебя с такой одержимой уверенностью, что ты придешь, и не видел бы пророческие нецензурные сны с твоим участием…

Фу-у-ух. Наконец-то, сказано. Я не домогающаяся дура, а ожидаемая возлюбленная.

Мне моментально легчает. Отбрасываю к черту все тревожные мысли. «Наверно вместе просто немного теплей!» – надрывается Чайф в голове и мне оказывается вдруг вполне достаточно этого объяснения.

Засыпаем на все еще теплых – удивительно, но они и впрямь не успевают остыть до глубокой ночи – валунах, укутавшись в колючее верблюжье одеяло, укрывшись сверху всем ворохом наших вещей – джинсы, бриджи, две рубашки, два носка… – соприкасаясь липкими от соли голыми спинами и ягодицами. Разумеется, с таким трудом покоренные Киром трусы, после нашего счастливого примирения, снова пришлось снимать…

«Хорошо, что он не носит плавки», – думаю я, уже засыпая. – «Осталась бы тогда без подушки…» – набив свои семейники скомканной футболкой и маечкой, Кир соорудил моей голове вполне удобную подушенцию…

* * *

А наутро, несмотря на имеющийся в запасе целый день, я уехала. Можно было, конечно, остаться до вечера, и валяться на пляже до «тихого часа», ожидая, когда воспитатели-вожатые освободятся. Или сидеть на лавочке с книжкой возле детской площадки и ворошить Киру волосы, всякий раз, когда пробегая мимо по очередному делу он будет присаживаться возле нее на корточки и по-щенячьи заглядывая в глаза интересоваться: «Тебе же не скучно?»

Можно было остаться, но я была уже одержима другими картинами. У Кира через три дня намечались выходные. Разговоры о том, как удивительно мало времени занимает дорога между нашими пунктами жительства я вела еще со вчерашнего вечера. Отчаянные: «Мне без тебя невыносимо!» – мы отшептали друг другу еще вчера. Пару раз при утреннем прощании я ненароком напомнила, что ежедневно в 18-00 бываю в Лениной таверне… Что еще я должна была сделать?

В общем, вернувшись на Ай-Петри, я принялась считать дни и ждать. Кир сокрушался недавно, что так ни разу и не поднимался на гору в вагончике подъемника, я намекала, мол «все впереди» и потому уверена была, что он приедет именно на канатке. Я сидела за своим любимым столиком у Морской Котихи и неотрывно пялилась в окно. Кир все не ехал. Возможно, выходные переносились…

В пасмурные дни (их было пять за мою неделю ожиданий) я выходила к станции и ждала прямо возле подъемника, заглядывая в каждое вновь прибывшее лицо и недоумевая. «Я смотрел в эти лица и не мог им простить,/ того, что у них нет тебя, а они могу жить»…»

Артур захлопнул тетрадь. В отправленном Артурур электронном письме Сонечки все это повторялось дословно. В том, что обращенные позже к нему слова оказались придуманными для другого было что-то неописуемо кощунственное. Возможно, даже подсознательно, София хотела убедить себя, будто нуждается в Артуре, и приводила в качестве аргумента описание своей тоски по другому человеку. Это оказалось чертовски больно. «Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс./Он наигрывает вальс/ то ласково, то страстно./ Что касается меня, то я опять гляжу на вас,/а вы глядите на него, а он глядит в пространство» – вспомнилась какая-то из давно позабытых бардовских песенок.

Артур мрачно усмехнулся. Проникаясь Сонечкиными мыслями, он, похоже, впитывал и ее привычки. Вот, например, неосознанно озвучивал происходящее подходящими по настроению песнями.

«Скоро начну приставать к попутным машинам с попрошайничеством – «подвезите, если можете!», стану на век влюбляться в любых мало-мальски интересных людей – «ах, они такие замечательные!» , и все свои мысли стану доводить до истерики, бросая все и уезжая всякий раз, когда наблюдается хоть малейший дискомфорт», – подумал он с отвращением к самому себе и снова раскрыл Сонечкины записи.

«Не выдержала. Поправ все правила, снова поехала к нему сама. Прекрасно понимала, что зря, но оправдывала себя нелепым: «А вдруг с ним случилось что-то плохое?»

И действительно, случилось ведь. Вероятно, не плохое. Но в мои планы никак не входившее, и потому подкосившее, словно автоматная очередь. Все-таки, я слишком верила в нашу сумасшедшую романтику. Все-таки слишком глубокой считала наш связь… А тут… То, что все кончено, было понятно с первых же слов:

– Ты? – Кир округляет глаза и часто-часто моргает. Я перехватила его возле столовой, куда он вел свой выводок. – Привет… – как-то испуганно оглядывается, потом принимается смеяться. – Знаешь, я наверное, все-таки заведу сотовый…

Нужно было сразу разворачиваться и уходить. То есть, может, это и была обычная безобидная фраза, но я усмотрела намек. Ведь в прошлый приезд я что-то такое плела, мол, извини, что нагрянула внезапно, вот заведешь трубку и будешь иметь полное право требовать предупреждать о визите заранее… С другой стороны, я прибывала в некой эйфории от встречи, потому приказала себе воспринять все как шутку.

– Боишься получить разрыв сердца от очередных моих неожиданностей? – сияю, вместо более подходящего ситуации упрека: «Выходит, я не вовремя?»

– Боюсь, – вздыхает Кир и просит меня посидеть возле столовой, пока он передаст отряд в надежные руки Эн.

И тут реальность кружится и тонет в задорном визге: со спины ко мне подбегает Меланья, хватает в объятия, отрывает от земли, кружит. Она искренне рада, она обрушивает на меня шквал новостей о своей поездке в Симферополь на прошлые выходные, о скучающем по мне Алишерке, о влюбившемся в кого-то Егорушке, о странностях своей жизни:

– А матушка все сокрушается. Говорит, нормальные люди неделю с семьей, а на выходные к морю едут, а ты наоборот. «Что ж за жизнь такая, мы тебя почти не видим!» – жалуется. А Алишер ей: «Везет! И я бы не видел с удовольствием!» Он совсем разгильдяем стал, к любому нашему с предками слову десяток своих присовокупляет. А неделю назад вообще учудил. Дома сказал, что ко мне поехал, а сам – в Алупку к друзьям. Если б Кирка его там не встретил, так я бы и не знала, что он где-то шляется. А если бы матушка мне позвонить решила, узнать, как добрался ребенок?! Что с матушкиным больным сердцем было бы???

До меня сразу все доходит. Щеки горят, обожженные взрывной волной догадки. Впиваюсь ногтями в ладони изо всех сил стараясь не выдать шока. Все мои актерские навыки куда-то улетучились, Меланья вдруг серьезнеет и смотрит на меня встревожено:

– Что ж это он, – спрашиваю, – Был на ЮБК, а ко мне не поднялся? Так он скучает, да? – изо всех сил придаю лицу невинное выражение, а интонации – легкость. – Ох, Алишер-Алишер, – смотрю на Кира в упор и откровенно издеваюсь уже, нарочно не подавая виду, о чем говорю на самом деле: – Всегда знала, что он изменник!

– Не удивлюсь, если он собирался к тебе подняться, да не успел, засиделся…, – оправдывает брата Меланья.

– Точно, – с напором повторяет за ней Кир. – Он собирался. Просто не успел. Обратно ведь ехать надо было. – а дальше уже для Меланьи: – Он сам мне сказал…

Глупо, но я схватилась за эту идею, как за последнюю соломинку. Он ехал ко мне, почти доехал даже, но встретил кого-то, засиделся, может быть, напился и постеснялся подниматься. Короче, не успел… Ну, мало ли!

Меланья утаскивает меня к себе, а Кир, явно испытывающий облегчение от того, что меня есть кому опекать, обещает прийти буквально через час:

– Отправлю оболтусов на дневной сон и примчусь…

– Кир очень ответственный педагог, – вслед ему сообщает Меланья. – Все время норовит при отряде быть. Они с Эн в этом смысле ненормальные. Все остальные воспитатели дежурят по очереди, чтобы высвободить себе свободное время. А эти уперлись: «Будем, как положено. Эн – с девочками, Кир – с мальчиками…»

Подозрения мои все укрепляются. К тому же в комнате воспитателей, едва Меланья выходит куда-то на пару минут, натыкаюсь на ее блокнот с афоризмами похода.

«У Кира в глазах отражается весь мир и два десятка предыдущих поколений. Просто приходится любить его за это, хотя очень не хочется – вредно для психического здоровья. Аня-Эн»

Я прочла, и сердце сжалось в истеричный обиженный комочек.

– Меланья, скажи, – я не скрываю, что читала последние записи из блокнота. – Скажи, у Кира с Эн, э-э-э…?? – теряюсь, не зная, как сформулировать.

– Да вроде нет, – после короткого раздумья отвечает Меланья – Он бы мне сказал. – Предчувствие какое-то дурацкое, – жалуюсь искренне. – Прямо не знаю, что делать…

– Когда не знаешь, что делать, лучше не делай ничего, – серьезно советует Меланья, а потом снова переходит на легкий тон: – Да у Эн и парень есть, он каждую неделю из Симфика приезжает… Не накручивай себя попусту…

Я немного успокаиваюсь.

А потом приходит вечер, и Кир – после пустого совсем дневного общения – берет в руки гитару. И я так верю в нее, так рассчитываю на наше привычное песенное объяснение… И оно пришло. Кир смотрит прямо перед собой и исполняет Майка Науменко. «Сладкую N». И то, как Кир пел эту песню в прошлую нашу встречу – словно забавный рок-н-ролльчик с забойным текстом, в корне отличается от того, как исполняет ее сейчас: «И кто-то, как всегда, нес чушь о тарелках,/ И кто-то, как всегда, проповедовал дзен,/А я сидел в углу и тупо думал: "С кем и где/ Ты провела эту ночь, моя сладкая N? " С завидной прочувствованностью, с явным надрывом, старательно прикрываемым самоиронией. Еще ничего не зная наверняка, я уже ощущала, что предана.

«Это конец!» – отчетливо формулируется в мыслях, и делается сразу страшно грустно. Нет, дело не в самом Кире. Жаль, жаль, жаль… Миллион раз жаль утерянную сказку. Никогда не была ревнивой и изводилась не из-за наличия другой пассии. Дело было в том, что мальчик с глазами и без сердца накрепко пригвоздил мою веру в чудо к земле. Не бывает случайных встреч, оканчивающихся долгими неслучайными отношениями. То есть, наверное, бывают, но не со мной. Лимит на волшебство и настоящие отношения я в своей жизни уже исчерпала.

Для пущей уверенности, отвела в сторону, заглянула в глаза, спросила напрямик. Ответил честно. Пожаловался, что вынужден делить эту девочку с каким-то давним ее кавалером. Я посочувствовала, Кир искренне обрадовался участию.

– Хорошо, что мы с тобой не разругались, – сказал. – Здорово оставаться друзьями, когда все чувства проходят. Такая дружба – самая крепкая…

Я промычала что-то невнятное, а потом тихонька забрала сумку и никем не отслеживаемая, и потому не останавливаемая, ушла к трассе. Пора было возвращаться на Ай-Петри.

Вернулась. Живу. Пишу тебе письмо, смотрю на плескающееся в горизонте море. Очень хочется утопиться. Не из-за Кира, он такого не стоит – из-за общей скоткости этой жизни и отсутствия чего-то надежного. А еще из-за того, что когда рядом был ты, такой хороший Артурка, такой нужный, я была дурой и не уберегла отношения…

Вот такие они. Мои чувства-чувстования. Вот такая степень откровенности. Надеюсь, ты оценишь. Вернее – и это уже действительно правда – надеюсь, никогда тебе не придется оценивать. Потому что я уже твердо решила – никогда не стану отправлять тебе это письмо. Я не садистка и не идиотка.

В общем, пока-пока… Целую, Сонечка!»

* * *

Больше ни в этой тетради, ни где-то рядом записей не было.

Разве что огрызок бумажки на полке, с планом на какой-то день: «Не свихнуться. Не думать. Найти внизу инет-кафе и в нем – интернет-адрес Артура. Быть нормальным человеком кричать СОС,когда нуждаешься, а не уходить в депрессию, словно придурошная…»

Артур перечитал несколько раз и улыбнулся. «Лучше поздно, чем никогда!» – подумал он о посетившей Софию здравой идее отправить электронное письмо.

«Целую, Сонечка!» – пульсировало в висках. Оно комком застряло где-то в горле и позывами рвалось наружу наподобие истерики. Артур залез коленями на стол, прильнул к решетке окна и заглатывал, заглатывал, заглатывал живительный свежий воздух, хлопая губами, словно рыба. Обида? Ревность? Жалость к себе? Что так терзало его?

– Алкоголь! – морщась, шептал он мягкий ответ в архив самоанализа. – Просто алкоголь… На трезвую голову вся эта писанина не произвела бы ни малейшего впечатления… Возможно, я даже порадовался за Софию. Тужилась-тужилась и таки разродилась правдой. Вот только так ее и не отправила, подменив фальшивым письмом. Но половина пути к совершенству проделана – она отважилась на честный рассказ… – разговор с самим собой отчего-то успокаивал. Артур продолжил: – А собственно, какая мне разница? Что мне за дело??? После таких вещей – я не про наличие любовника, я про ложь и очередное бегство – не прощают. Так что мне теперь – по фиг. Мне теперь одна дорога – забыть о ее существовании. Жить свободно и счастливо. Ура!

Входная дверь фургончика вдруг отчетливо скрипнула. Артур вздрогнул. Он помнил, что запирался … Значит, пришел некто, имеющий запасные ключи?

Прошло всего мгновение, прежде чем на пороге возник силуэт гостьи. Всего мгновение – но сколько же бреда успел представить себе за это время Артур:

Вот Сонечка на пороге – отчего-то вся мокрая, будто на улице страшный ливень; мокрая и заплаканная – смотрит умоляюще, шепчет что-то невразумительное. Да уже ведь неважно, что она шепчет. Артур бросается, прижимает к груди; крепко-крепко, навсегда-навсегда…

Или нет. Все не так. Она пришла за своими записями. Не захотела оставлять письменные свидетельства на артурово поругание. Входит. Напряженная, решительная. И прямо с порога – жжет вызовом. Боевая стойка глаза в глаза. «Вот такая я! А ты как думал?! Теперь ясно!» Не спуская глаз с гостя, Сонечка подходит к столу, подставляет к краю большой кулек, сгребает в него все бумаги. Артур ловит ее руку. Нет, не хватает – просто накрывает своей ладонью. Сонечка закрывает глаза и становится вдруг пластилиново-поддатливой. Артур шепчет что-то успокаивающее, целует ее руки, шею… и тут… Взгляд падает на ворох бумаги в пакете. Сжечь! Он с силой отшвыривает от себя эту девку – Сонечка больно ударяется затылком о стену и каменеет, понимая и свою вину, и его бешенство, и всемирную несправедливость… Артур хватает кулек…

– Выметайтесь отсюда! – вообще-то на пороге стояла ЛенаМорскаяКотиха. Спокойна, как танк. Без тени улыбки. В руках – связка ключей. В глазах – понимание и, вместе с тем, верх презрения. Больше она ничего не говорила. Артур взял из угла комнатушки большой кулек, поднес к краю стола, смел в него все бумаги.

– С пустыми руками! – уточнила хозяйка и на всякий случай добавила. – Виктор сидит в машине. Я еле упросила его дать мне возможность просто поговорить с вами, без драки и вызывания милиции…

Артуру сделалось стыдно. Ну и впечатленьице, должно быть, он производит со стороны. Пришел, напился, сбил столик… Украл ключи, ворвался в помещение, пытается вынести бумаги. Объяснять, что он и есть адресат, а значит, у него имеется прямое право на эти бумаги, Артур не стал. Язык все равно не стал бы слушаться и только запутал бы всех. И расспрашивать Лену тоже вроде бы сейчас было не к месту. Хотя столько всего хотелось узнать. Артур набрал в грудь воздуха, чтобы начать расспросы, потом учуял нынешнюю Ленину недоброжелательность и передумал.

Лена посторонилась, и нежданный гость вышел на улицу. С пустыми руками, один, молча и неторопливо… ВикторМорскойКот и впрямь сидел в машине. Артур кивнул ему, как старому приятелю – да ведь он действительно хорошо теперь знал Виктора, и болел за ту же команду и…

– Передайте ей, что мы не обижаемся, – опустив стекло, серьезно попросил Морской Кот. – Должны бы, ведь уехала, подвела. Но отчего-то на нее обиды не выходит. Чары!

Артуру показалось, будто на последнем слове Виктор улыбнулся. Видимо, МорскойКот и сам не ожидал от себя такого всепрощения…

Первым делом Артур вытащил из зажигания ключ и забросил его на заднее сидение. Лишил себя шанса выехать немедленно – искать ключ в таком состоянии было немыслимо. Потом, чуть не разворотив полсалона, откинул-таки спинку переднего сидения назад. Во что бы то ни стало нужно было заснуть.

За окном завыл ветер. Артур поежился и пожалел о выброшенном ключе. Нашарил сумку – хорошо что не стал ставить в багажник – выудил оттуда две футболки и рубашку, укрылся, словно тряпьем. В довершение, водрузил на себя и саму сумку. Так было хоть немного теплее. Хотелось перевернуться на другой бок, но укрывательная баррикада тогда обязательно рассыпалась бы. Приходилось терпеть… Артур вдруг засмеялся:

– Ночь, ураган, я одет в дорожную сумку и сандалии валяюсь в неуправляемой тачке. Пьяный, брошенный, только что обвиненный в воровстве.

Распахнув глаза, Артур глянул куда-то за стекло окна и громко прокричал:

– Эй, ты этого хотела, да?! Этого?!

Воображаемая Сонечка по-хамски промолчала.

«Самый страшный тип женщин, те – которых понимаешь», – зависла в голове дурацкая формулировочка. – Ощущаешь все их мотивы, как свои собственные, и потому прощаешь. Прощаешь все – и глупость, и человекозависимость и предательство… Я не хочу прощать ей!» – мысленно прокричал он и тут же ощутил бессилие перед собственными устремлениями.

В результате Артур засыпал с твердым намерением утром тронуться на Москву. Может, чтоб поскандалить, может, чтоб поспасать… Он и сам не знал почему, но был уверен: увидеть Сонечку теперь дело первостепенной важности.