Игры судьбы. Глава, в которой Света станет вам милее

Упомянутого начальством оперативника Коля взял еще и потому, что знал его с детства. Антон Антонович Доценко, он же Доця, он же Дядя Доця для своих, жил в доме, где прошло Колино детство. До революции Дядя Доця был с законом не в ладах. Частенько попадался на краденом, но у своих не брал, а если ловили, возвращал все чистосердечно и весело, потому городовые особой строгости к нему не применяли и держали на свободе под наблюдением. После гражданской как в настоящем представителе народа в Дяде Доце проснулось осознание своей социальной значимости, и он пошел защищать мирных граждан от преступности. Сначала в Народную охрану, а потом, за особые заслуги, был принят на службу в органы. Прояви Дядя Доця хоть малейшую тягу к знаниям, за выслугу лет вполне мог бы попасть в начальство, но учиться он не хотел, потому много лет исполнял роль рядового оперативника. Коля все пытался подтянуть бывшего соседа по линии грамотности или привить ему каплю карьерных амбиций, но агитация за курсы повышения квалификации на Дядю Доцю не действовала.

— Ты, Малой, может, дело говоришь, но мне до этого дела — дела нет. Нас и тут неплохо кормят, — неизменно слышал Коля в ответ и только диву давался, как такой надежный и профессиональный в одних делах человек может совершенно ничего не смыслить в других.

Узнав, что Коля пошел учиться и скоро будет представителем младшего руководящего состава, Дядя Доця многозначительно хмыкнул и вместо своего обычного «Малой», стал обращаться к Коле не иначе как «товарищ Малой». Это и смешило, и злило одновременно. Как, собственно, весь образ Дяди Доци.

Сейчас например, стоя уже у самой калитки дома Деда Хаима, Коля, рискуя быть замеченным из окон, нелепо оглядывался и никак не мог понять, где искать своего сотрудника.

«Не мог же он уйти с дежурства?» — недоумевал он. Тут с ближайшего дерева свалилось твердое зеленое яблоко и стукнуло растерянного Николая по лбу.

«А яблонь-то в округе ровно ни одной!» — смекнул помощник уполномоченного и задрал голову. Точно! Вместо того, чтобы использовать свои почтенные 50 лет для маскировки и прикидываться читающим на лавочке газету пенсионером, Дядя Доця, рискуя свалиться и переломать все конечности, вел наблюдение с дерева.

— Да ладно! — в ответ на замечание про неоправданный риск выдал он, когда спустился. — С дерева, может, со слышимостью проблемы, но обзор лучше, и никому не примелькаешься. А тут, между прочим, сегодня движение, как на параде!

И дал краткий, емкий и весьма удивительный отчет об увиденном.

— Поначалу, когда я только на смену заступил, тихо было и скучно. Потом появилась эта активная старушенция, и началось. Она в дом, потом они вместе с твоим стариком отслеживаемым — из дома. Вернулись быстро, будто недалеко бегали. Но точно, что бегали, потому как пыхтят, будто после стометровки. И нет чтобы сесть отдохнуть — принялись в подвал ломиться к соседке своей. Тут и «скорая» подоспела. Соседку в конце концов увезли, но до того полчаса по двору за ней гонялись вместе с санитарами.

— «Скорая»? Старушка? — обалдело хлопал глазами Коля, стараясь одновременно слиться со стволом дерева и заслонить собой слишком рьяно размахивающего руками агента.

— В точку, товарищ Малой! Именно что «скорая старушка»! Да мы ее вот-вот увидим. Она внутри у твоего отслеживаемого сидит. Не навек же она у него поселилась, а?

— Надеюсь, не на век, — согласился Коля. — Только не «мы» ее увидим, а я один. Тебе, Дядя Доця, идти нужно.

И Коля объяснил, почему пришел сменять товарища.

— Тьфу ты! — расстроился Дядя Доця. — Вечно они меня к себе требуют, ироды. Прямо сейчас, да? А как же ж я пойду в гражданке-то?

— Генка форму какую-нибудь захватит, я попросил, — Коле было немного неловко, что из-за его поручения у Дяди Доци столько проблем. — Я хотел пораньше прийти, но пока то, пока се, пока совещание…

— Ладно, товарищ Малой, не хандри. Прорвемся! Чай, не впервой в казенщине с чужого плеча ходить, — успокоил Дядя Доця и засеменил вверх по улице.

Заступив на пост вместо него, Коля немного подумал и… полез на дерево. Не из бравады, а потому что, в отличие от Дяди Доци, был хорошо знаком некоторым жильцам подконтрольного объекта, а значит, обязан был затаиться и не попадаться им на глаза. О том, что слежка больше не нужна, он уже не задумывался. Уж очень любопытно было понять, что за старушка навестила деда Хаима.

Когда ожидаемая гражданка принялась спускаться по лестнице с занимаемого дедом Хаимом второго этажа, Коля остолбенел. Он знал этот потасканный старушечий полуплащ-полухалат, знал эту косынку и, главное, прекрасно знал ярко-красную авоську, которую сгорбленная и с трудом ковыляющая вниз авантюристка растерянно теребила в руках. На середине лестницы, там, где ступеньки заворачивали в противоположную от калитки сторону, «старушка» решила срезать путь, приподняла сползающий на глаза платок, резво огляделась, взобралась на перила и лихо сиганула вниз. После чего снова скрючилась и заковыляла по двору.

Коля в три прыжка оказался перед калиткой и, как только «старушка» скрылась с поля зрения жильцов дома, зажал ей рот рукой и затянул за изгородь из кустов сирени, окружающих забор.

— Какого лешего ты тут делаешь? — зарычал он, срывая с жертвы косынку.

Света — а это, увы, была именно она — обезоруживающе засияла и уткнулась в плечо мужа. Коля, конечно, тут же ослабил хватку. Убегать, кричать или отнекиваться жена явно не собиралась.

— Какое счастье, что это ты! Как ты меня напугал! — шепотом затараторила она. — Никогда так больше не делай.

— Это ты никогда так больше не делай! — нашелся Николай. — Хотя одного раза уже достаточно. Что ты натворила? Зачем переоделась в Прасковью Марковну?

Прасковьей Марковной звалась старушка-гардеробщица из библиотеки, где работала Света, и только ленивый не обсуждал ее странную манеру надевать необъятных размеров халат вместо плаща поверх многочисленных подряпаных кофточек.

— Ой! — Света съежилась, нырнув в плащ-халат, словно в палатку. — Я переоделась из осторожности. Ты же сам говорил: тут будет задержание. Ни к чему, чтобы меня работники ГПУ тут видели… Прасковья Марковна летом обычно с полдня уходит — кому гардероб нужен летом-то? А свой рабочий наряд оставляет на мешке у окна, чтоб, если с улицы кто глянет, казалось, что гардеробщица на рабочем месте. Не смотри так строго, она старенькая, ей можно. Тем более, видишь, как все удачно сложилось. Я сразу и плащ, и платок позаимствовала. Как иначе я могла бы переодеться, чтобы все быстренько провернуть…

— Что провернуть?

— Ты только не волнуйся, — сказала Света таким тоном, что Коля заволновался еще сильнее. — Я сделала все, как ты велел. Просто Морского искать не стала, а пошла сразу к Хаиму.

— Я про Хаима ничего не говорил.

— Ну… Ты просил предупредить! Результативнее предупреждать того, кто живет рядом с Тосей и опекает ее… — Света, конечно, прекрасно понимала, о чем на самом деле просил Николай, и сейчас просто нелепо оправдывалась. Наконец, и сама понимая, как глупо звучат ее выдумки, она все же призналась: — Ты сказал, что надо действовать по закону. А по закону больным людям место в больнице. Поэтому мы с дедом Хаимом сбегали на переговорку, позвонили Якову и попросили прислать за сошедшей с ума соседкой психиатричку.

— Ты… Ты… — Коля аж заикаться начал от возмущения. — Да как тебе только в голову такое пришло?

— Сама удивляюсь, — Света, похоже, еще и гордилась содеянным. — Я просто знала, что беднягу Тосю надо спасать. Ваши, конечно, разобрались бы. Но когда? Через два месяца, как с профессором Соколянским?

— С кем?

— Не важно! — отмахнулась Света. — Тося — больной человек. Ей нельзя в тюрьму, она там не выдержит, еще больше с ума сойдет, совсем связь с реальностью потеряет… И она совсем не сможет там приносить пользу обществу, а у нас, как ты знаешь, тюрьмы исправительно-трудовые! Тосе надо в больницу!

Коля молча закурил. Меньше всего он ожидал подвоха от Светы, и вот, надо же. Не справившись с желанием хоть капельку отомстить, он нехорошо сощурился и сказал:

— А ты знаешь, что в нашей психушке с пациентами делают? Колют им какие-то экспериментальные препараты, от которых кто-то выздоравливает, но большинство испытывает адские боли. Бьют током и в ледяные ванны силком запихивают. Якобы для успокоения, а на самом деле, потому что ищут действенное средство от безумия и ставят на беззащитных пациентах опыты с весьма плачевными последствиями. Мне это очень знающий человек рассказывал. Он с такими методами борется, но знает, что вне его отделения все это «франкенштейнство» цветет и пахнет.

— Какой-такой знакомый? — уже чуть не плача, спросила Света. — Ты ведь нарочно все это сейчас говоришь, чтобы меня напугать, да? — и тут же, докапываясь до истины, начала спорить сама с собой: — Хотя «франкенштейнство»… Франкенштейнство! — Это слово явно добило Свету, и она, активно всхлипывая, пояснила почему: — Существительное не из твоего лексикона. Выходит, ты и правда все эти ужасы от кого-то слышал. Что же нам делать? Но… Но… Но больница это же все равно лучше, чем тюрьма, да?

— Понятия не имею, — безжалостно отрезал Коля. — И какая вообще разница? Раньше надо было спрашивать мое мнение! Сейчас смысла в нем никакого нет. Остается только надеяться, что Дядя Доця не прикидывался, а действительно тебя, дуреху, не узнал.

— Доця-то тут при чем? — уже сквозь слезы, не привыкшая к грубостям от мужа, охнула Света.

— При всем! — и не думал менять тон Коля. К тому же Дядя Доця и правда имел отношение ко всем проводимым сегодня в этом дворе операциям. Сейчас, например, в составе оперативной бригады он гордо и уверенно подходил к калитке деда Хаима.

Коля резко приложил палец к губам и, показав глазами на пришедших оперативников, прижал Свету пониже к земле. «Отличная, кстати, точка наблюдения! — пронеслось у него в мыслях. — И обзор, и маскировка, и даже слышимость. Зря Дядя Доця выпендривался со своим деревом».

* * *

Бодро топча сапогами пробивающуюся сквозь щели между досками тропинки траву, опергруппа в составе Дяди Доци, Генки и неизвестного Коле ГПУшника с портфелем под мышкой уверенно прошла к дому. Навстречу им вышел дед Хаим. Замер на повороте своей лестницы, глянул на миг на небо с таким выражением, будто просил помощи, а потом решительно кинулся в бой.

— Товарищи, вы к кому? — глядя сверху вниз на гостей, спросил он.

— К кому надо, старик, не вмешивайся! — привычно рявкнул Генка. Коля, конечно, знал, что отпугивать обывателей эффективней, чем что-то объяснять, но все равно сморщился от Генкиной грубости.

— Нет уж, позвольте! — не отставал дед Хаим. — Я — староста дома. Всех жильцов знаю и опекаю по мере сил. Кроме того, у меня в квартире парализованная жена спит. Не хочу, чтобы вы подняли шум и ее побеспокоили.

— Какой шум? — искренне удивился Генка. — Мы только пришли. Как ты вообще, старик, про наш приход узнал? Чего высунулся? Подкарауливал, что ли?

— Ваша машина уже минут пятнадцать пыхтит с другой стороны дома под моими окнами. Как в квартире дышать стало нечем, так я и высунулся.

— Так! — Разговор взял в свои руки ГПУшник с портфелем. — Мотор мы уже заглушили, значит, дышать вам уже есть чем, поэтому пройдите, пожалуйста, к себе, товарищ Хаим Исаакович. Мы сейчас тут с гражданкой снизу потолкуем и к вам поднимемся. К вам тоже вопросы имеются. В меньшей, конечно, степени. В любом случае вы нам в качестве понятого пригодитесь.

— С гражданочкой снизу у вас ничего не выйдет, потому что ее час назад «скорая» забрала. По моему вызову. Умом девка тронулась. Пришлось сдать на лечение. Она прошедший год вообще не разговаривала, а тут вдруг речь вернулась, и такое началось… То у нее младенцев кто-то ест, то вурдалаки по городу гуляют, то вампиры в мясном отделе гастронома пир устраивают. Как марсиане с неба посыпались, так я не выдержал, в психиатричку позвонил…

— Ах, вот как… — ГПУшник явно растерялся, но старался не подавать виду. — У нас имеются немного другие сведения… Правда, источник своей надежности не подтвердил. Мы его сейчас в понятные звали, а он настолько пьян, что даже встать толком не может. Это между нами. Вообще же я вам должен сообщить, что ответственные соседи рапортуют, мол, жиличка эта ваша — антисоветчица. Обвиняет советских крестьян в каннибализме, войска НКВД, которые в прошлом году у них в деревне за выполнением планов по хлебозаготовкам следили, обзывает нечистью, ударниц совторга обвиняет в бесчеловечных ценах и кричит, что все они «красные кровопийцы ненасытные»… А вы, говорят, эти ее антисоветские настроения покрываете. По крайней мере, вы чаще всех с ними сталкивались, но никому про это не сигнализировали.

— Ну, знаете ли! — фыркнул дед Хаим. — Каждый мыслит в меру своей испорченности. Я в речах Тоси ничего, кроме бреда сумасшедшей, не заметил. Набор брани — был. А уж адресатов этой брани каждый сам подобрать может. Никакой конкретики, очерняющей нашу с вами действительность, в ее словах, на мой взгляд, не было. Да и не могла она действительность очернять, не знакома она с действительностью. Говорю же — не в себе человек. И потом, что значит «я не сигнализировал»? Как только понял, что это у Тоси теперь стабильное состояние, сразу санитарам и позвонил.

— Ладно… — скривился ГПУшник. — Ребята, вы пока подсуетитесь с обыском, а я с Хаимом Исааковичем еще немного побеседую. Позовите только кого-нибудь в понятые. Кто тут обычно по этому району работает? Посмотрите у меня в списке и зовите. Первым, вот, Хаим Исаакович будет, а второго берите из списка. Мы правовое государство, без двух свидетелей ни арест, ни обыск не положен. Товарищ Дубецкий, пойдемте, бумаги заполним. — Незваный гость, словно забыв про просьбу не беспокоить отдыхающую хозяйку дома, принялся подниматься по лестнице.

Через пять минут из соседнего двора привели пожилого мужчину.

— Заранее не предупредили, потому что на другого свидетеля рассчитывали, но он подвел.

— Да мне-то что, — хмыкнул мужчина, привычно уселся на ступеньки перед служивыми, раскрыл газету и, покрутившись так, чтобы свет из окна дома падал поудобнее, принялся решать кроссворд.

Ребята, между тем, с громким стуком принялись выносить дверь цокольной квартиры. Через секунду на лестнице появился встревоженный дед Хаим:

— У меня ключ есть, товарищи… К чему этот вандализм?

— Поздно! — хихикнул ГПУшник, отставляя слетевшую с петель деревяшку двери в сторону. — Хлипкая попалась. Да ты не боись, дед, после нормального обыска такая мелочь, как дверь, уже поломкой и не считается… Пойдемте внутрь за обыском следить.

— Поосторожнее все же! — прикрикнул сверху на подчиненных мужик с портфелем. — Хаим Исаакович спустится к вам через минуту, а пока давайте сами. Но ищите качественно. Сумасшедшая-то сумасшедшая, но, может, кто слабую психику нарочно направлял, письма там всякие, листовки, газеты с шифровками. Вдруг повезет…

* * *

— Вдруг повезет! — шепотом передразнила Света. — Для них везение, если человек все же виноватым окажется! А ты говоришь — в больнице хуже!

Коля хотел было возразить, мол, у мужика просто такой юмор, но тут Дядя Доця с Генкой подлили масла в огонь. С обыском они не спешили, вышли перекурить снаружи. И, разумеется, решили обсудить свою нелегкую долю. Да еще, как назло, подошли поближе к забору. Дядя Доця при этом хитро косился на свое дерево, и отходил с явным расчетом на то, что Коля его не услышит. В общем, обеляющих коллег аргументов у Николая теперь совсем не осталось.

— Во денек! — жаловался Генка. — Первый задерживаемый застрелился прямо перед нашим приходом, вторая такими связями грозилась, что, может, нам всем и правда потом не поздоровится. Эта, вот, в психушку еще до нашего приезда угодила. Такими темпами мы план по задержаниям в концу месяца сорвем, как пить дать… Я жалею уже, что из нашего милого угрозыска сюда перешел. Вам там хорошо — слушай себе Игната Павловича и ни о чем не беспокойся. Максимум, что можешь заработать — огнестрел от какого-нибудь особо ретивого бандита. А с антисоветчиками работать — напряжение постоянное. Не нашел ничего при обыске — уже преступление против Родины. Не говоря уже про невыполнение плана…

— Можем снова облавой на базар сходить или под мост вообще, — без особого энтузиазма предложил Дядя Доця. — Там наверняка какие-нибудь беспризорники ошиваются. Или кто случайно паспорт дома забыл — вот и добьем план деклассированными элементами. Или, хочешь, я своих уголовничков опять подгоню? Штуки три у меня еще есть таких, которым все равно сидеть, так лучше «сотрудничая с органами» и за более мелкую провинность.

«Так вот почему Дядю Доцю с такой охотой привлекали на задержания по политическим обвинениям!» — догадался Коля. По слухам, у каждого долго работающего в угрозыске сотрудника имелись «свои люди» в уголовном мире, готовые и подсказать что надо, и отсидеть немного за кого-то и пойти на сотрудничество, если за это срок скостят и обвинения заменят на более мягкие. Слухи такие Коля считал клеветой. Теперь выходило, что зря…

— Дурости-то не говори! — огрызнулся Генка. И на этот раз Коля был благодарен его резкости, потому что она хоть немного защищала честь мундира. — Во-первых, этот — это тебе не тот. Этот идейный. Он, — Генка кивнул на скрывшегося за дверью второго этажа мужика с портфелем, — на подтасовки под план не пойдет. Ему настоящих антисоветчков подавай. Бредит идеей разоблачить серьезный заговор и сигануть в заоблачные начальнические дали. Во-вторых, времена поменялись. Скоро не вы нам, а мы вам людишек подкидывать будем. Ты газеты-то почитай на досуге. Сейчас даже самое незначительно политическое по последствиям стало куда хуже любого уголовного нарушения. Не пойдут твои уголовнички на наши условия.

Болтуны, наконец, вспомнили про свои профессиональные обязанности и отправились обыскивать каморку сумасшедшей Тоси. Света с Колей, на миг забыв о ссоре, встретились взглядами. Коля совершенно растаял. Милая добрая взбалмошная девочка с полными слез голубыми глазами явно молила его объяснить, что это такое они только что слышали. Коле стало ее ужасно жаль. Все время хочет сделать кому-то лучше, а в результате сбивает всех с толку и только вредит. Хотелось сказать одновременно что-то утешительное и строгое. Объяснить, что, жизнь есть жизнь, и он, Коля, лучше знает, как надо поступать. Если сказано предупредить Морского, то лучше делать именно то, что сказано.

«Морской! — тут же запульсировало в Колиных мыслях. — Мы ведь так и не предупредили Морского!»

Одновременно с этим, будто в насмешку над запоздалой Колиной реакцией, со стороны калитки послышалось какое-то шевеление. Молнией проскользнув мимо оторопевших наблюдателей, во двор деда Хаима влетел Владимир Морской. На ходу приветственно приподнимая шляпу, словно бабочка к огню, журналист радостно помчался на свет, льющийся из окон подвальной каморки. Коля хотел было броситься следом, но Морской уже закричал свое дурацкое:

— Тося, дружочек, я принес тебе свежих газет и провизии!

На призыв, естественно, тут же прилипли к окнам и оперативники, и ГПУшник, и взволнованный дед Хаим. Единственное, что успел сделать Коля — крепко прижать Светлану к себе и прошептать: — Не высовывайся!

* * *

— Его арестовали! — рыдала Света, когда Коля, наконец, утащил ее от злополучного дома.

— Ты видел, арестовали? Ты говорил «по закону»! Но какой тут закон? Человек просто в гости пришел не вовремя.

«Потому я и просил тебя предупредить, что таким, как Морской, лучше в подобных ситуациях не оказываться», — мысленно огрызался Коля, но вслух ничего не говорил.

Впрочем, Света и сама все понимала.

— Это я, я во всем виновата! — всхлипывала она. — Ты слышал? Он им: «Я законопослушный редактор, я просто пришел в гости». А этот, с портфелем: «В гости к бывшему тестю? Странная дружба, вам не кажется? И первым делом решили занести газет страдающей слабоумием антисоветчице? К чему вы ее готовили? Чего от нее добивались? Теракта?» Ты понимаешь, да? — Света никак не могла успокоиться. — Этот черт придумал себе заранее образ преступника, и тут же на первого встречного этот образ навесил. Сам он слабоумный! Карьерист с больной психикой! «Вы арестованы, пройдемте, у нас разберутся, зачем вы на самом деле пришли, и какую пропагандистскую работу вели в последнее время с распространяющей антисоветские высказывания гражданкой». Это же натуральное издевательство над людьми!

— Значит, так! — сказал Коля, наконец. — Ты сейчас немедленно успокоишься. Вернешь на место вещи гардеробщицы и уедешь домой.

— Что? Ни за что! — от возмущения Света и правда моментально перестала рыдать. — Мы с тобой сейчас пойдем в это ваше управление вызволять Морского. Ты же слышал, что им просто для плана арестанта не хватало…

— Не слышал! — разозлился Коля. — И ты тоже ничего не слышала. Иначе придется нам в управление с другими целями идти. Мне — под трибунал за разглашение служебной тайны о запланированном аресте. Тебе — за намеренный срыв ответственного задержания. Езжай домой, сделай вид, что ничего не случилось, и, я тебя умоляю, постарайся сдержать уже, наконец, свой дурной характер и не ставить мне больше палки в колеса. Не человек, а натуральная вредительница!

— Дурной характер? Вредительница? — От обиды Света растерялась и не сразу нашла, что сказать. Но тут же собралась и на одном дыхании выпалила: — Хорошо, я сделаю, как ты говоришь, но учти, если ты не вызволишь Морского, я весь город на уши поставлю, но справедливости добьюсь. И вообще, — тут ее снова понесло, — сам дурак! Покрываешь дружков своих бесчеловечных, скоро таким же станешь и честных людей в застенках гнобить начнешь!

— Ага, — Коле стало даже немножко смешно, — и младенцев начну есть вместе с советскими крестьянами. Переобщалась ты, как я посмотрю, с вашей хваленой Тосей…

Света побледнела, резко развернулась и бросилась бежать вверх по улице. Николаю хотелось догнать ее, вернуть, объясниться, но он понимал, что сейчас дорога каждая минута, и тратить время на скандалы с женой непростительно. Ночь обещала быть горячей и наполненной сложными встречами.