Безошибочное женское чутье

Глава, в которой вы поймете больше, чем герои

— Что это вы делаете? — удивилась Ирина, глядя, как Морской, едва войдя в квартиру, принялся, пыхтя, отодвигать в зале книжный шкаф.

— Привожу в порядок дела, — ответил он, выуживая из импровизированного тайника какие-то бумаги. — Тут наверняка будет обыск. Я кое-что обдумал этой ночью. Жить так, чтоб можно было с чистой совестью умереть в любую минуту, — не достаточно. Жить нужно так, будто в любую минуту можешь быть арестован. Последнее обязывает больше. — Морской с тоской смотрел на старые газетные вырезки. — Всего-то журнальные вырезки, завернутые в газеты. Но собирал все детство и всю юность, так жаль выбрасывать…

— Ого! Аверченко! — Ирина присмотрелась к заголовкам. Как и все покинувшие страну дореволюционные публицисты, Аркадий Аверченко, то есть «классово чуждый элемент», был запрещен, а хранение запрещенной литературы могло повлечь за собой страшные последствия. — Не думала, что вы такой отважный!

— Скорее безответственный. Не задумывался, что в один прекрасный день все тайное может стать явным и при этом навредить. Если бы умер, был бы только рад, что, скажем, Ларочка или ее потомки найдут за шкафом дедово послание с примером чудесных качественных газетных фельетонов. Но арестован — это по-другому. Найдут, дополнят компрометирующими личность обстоятельствами и припишут подрывающую советский строй деятельность вместо обычной помощи супруге.

Ирина с грустью смотрела, как Морской топил измельченные газетные вырезки в уборной. Цепочку сливного бачка пришлось дергать раз пять, чтобы весь Аверченко и Тэффи, прицепившаяся к нему на оборот страницы, наконец пошли ко дну… Морской, между тем, пошел в прихожую, достал из-под свисающих по вешалке плащей свой толстый рабочий портфель и выгрузил оттуда поочередно свежую сорочку, носки, зубную щетку и бритву.

— Все это тоже вас компрометирует? — удивилась Ирина.

— Скорее вас, — подмигнул Морской. — Ведь это доказательства того, что я готов сбежать в любой момент. Гигиенические принадлежности и одежду, как вы знаете, всегда ношу с собой на случай, если придется заночевать вне дома. Ведь утром на планерке как профессионал я должен выглядеть свежо, что б ни случилось накануне. Но я в портфель подался не за этим, — он выудил со дна пачку бумаг. — Это задачи, нуждающиеся в моей рассмотрении. Тексты на рецензию, письма с вопросами, статьи на отзыв… Таких в редакции у меня еще два ящика стола, но эти особенно неоднозначны, и я их ношу с собой, чтоб, если выпадет минутка, все обдумать. А люди ждут. И если я не потороплюсь, то вообще останутся без ответа. Вот например! — Морской утащил Ирину снова в зал и положил перед ней небольшую стопку машинописных листов. — Рассказ на юмористическую полосу. Очень милый и злободневный. Автор описывает, как совершил противозаконные махинации с жилплощадью. Он преподаватель и имеет право на комнату в студенческом общежитии «Гигант». Учитывая, что он проживал с матерью в бывшей кладовке одной большой и ныне коммунальной квартиры, логично было б заняться «выбиванием» комнаты, но он тянул. Ему казалось, что преподаватель должен держать дистанцию и не может встречаться со студентами на кухне каждый день. Да и «Гигант» казался местом мрачным — прямо у кладбища, за множество трамвайных остановок от центра. И тут нашелся знакомый, захотевший вселиться в «Гигант». С женой и дочкой он жил неподалеку от автора рассказа, занимая одну из трех комнат старенького дома. Знакомый этот страшно разругался с соседями, живущими в двух остальных комнатах квартиры. Он предложил свое жилище на обмен. И все в итоге сделались довольны. Знакомый — потому что он всю жизнь мечтал жить в общежитии, где если уж есть соседи, то их сразу много, и ссоры с кем-то конкретным ничего не изменят. Соседи, от которых он сбежал, обрадовались еще и потому, что новый жилец использовал комнату только как рабочий кабинет, а кухней пользовался в квартире у матери. Сам автор тоже был в прекрасном настроении — нежданно-негаданно они с матерью оказались владельцами двухкомнатного жилища с минимальным набором соседей. Пусть комнаты разделяло некоторое расстояние, но это все равно был успех. Но вот недавно автор усомнился. Он прочитал предписанные ЖЭКом нормы и понял, что живет слишком зажиточно. На мать с сыном по нормам была положена одна комната, и все тут. Но как же так — если получать комнату по месту службы — то ты имеешь право жить отдельно. А если дом неведомственный — нет. Опять же, если обменяться — то имеешь, а если просто встать на очередь и въехать — то нет. — Морской перевел дыхание. — Рассказ о том, что нормы первой пятилетки устарели, когда жилищный кризис приводил к нещадным уплотнениям, и что надо принимать новые правила, с учетом развития строительного сектора. Написан текст блестяще. И остроумно, метко, и красиво.

— Так что же вы тянете с рецензией? — удивилась Ирина.

— То-то и оно. Рассказ автобиографичен. Есть подозрение, что, как только его опубликуют, у человека тут же заберут его рабочий кабинет. По нормам, мол, простите, но слишком вы зажиточно. Свой кабинет — удел буржуазии. До публикации про это никто не задумывается и ни на какие нормы сейчас уже не смотрят. Но кто знает, что начнется, появись этот рассказ в печати. Вот и не знаю, кого мне защищать — талантливое произведение или автора?

— А вы ему все прямо напишите — мол, рассказ хороший, но лучше не печатать.

— Мда… — вздохнул Морской. — Получая подобные отзывы, я раньше впадал в отчаяние. А теперь, став рецензентом сам, понимаю, что тексты, похоже, действительно были хорошие. Прямо беспокоюсь о качестве тех, которые напечатали — неужто полная нудотина, раз взяли?

— Что вы такое говорите! — Ирина нервно обернулась и пошла закрыть окно. — Опомнитесь! Вас еще даже не арестовали, а вы уже болтаете, как ссыльный!

— Или вот еще, — Морской продолжил перебирать бумаги. — Со мной советуется одна старинная приятельница. Учились вместе в мединституте еще до моих газетных дел. Она была на два курса старше, нечего на меня так смотреть! Так вот, она давно покинула столицу. Живет в Чернобыле — благодатные места, простые трудолюбивые люди, свежий воздух и отменные перспективы. А сын ее поехал к нам учиться на филологический факультет университета. И выучился, и преподает. А вот пришел момент писать диссертацию. Сын выбрал тему. Хочет писать про творчество Павла Тычины. А мать волнуется, она ведь слышала, что «там у вас в литературе большие чистки». И по своим каналам она знает, что Сосюра регулярно лечится в психиатрической больнице, Яловой — террорист, а Кулиша исключили из партии. Не рискует ли сын, выбирая такую тему, как Тычина? Потратит время, силы и жизнь, а потом Павел Григорьевич окажется под запретом и испортит мальчику будущее. Тем более, цитирую, — Морской начал читать: — «При всем уважении к творчеству личность Павла Тычины у меня лично вызывает подозрения. Говорят, он не курит, не пьет и не ест мяса. Не по-нашему это, не по-советски…»

— И что вы ей ответите? — Ирина даже заглянула Морскому через плечо, чтобы удостовериться, что он не фантазирует. — Было бы логично проделать все наоборот, вы не находите? В ответ на тот рассказ писать письмо с советом, а это вот послание напечатать в разделе «юмор». Там оно уместней.

— Возможно, — задумчиво протянул Морской, — но мы поступим иначе. — Он взял письмо и начал его рвать на кусочки.

— Вы с ума сошли! — Ирина вырвала письмо обратно. — Сами же говорили, люди переживают, ждут ответа. Да и потом, мы столько обрывков до утра не утопим! — Ирина утащила Морского на кухню. — Не знаете, что отвечать — не отвечайте.

— А вы задумывались, что нужно сделать перед арестом? Это, знаете, такой щекочущий нервы философский вопрос…. — сопротивлялся Морской. — Если будет обыск и у меня найдут эти бумаги, то это может навредить авторам…

— Не выдумывайте! Людям только польза — следствие увидит, что вы оставили их обращения без ответа, и сомневаться в их благонадежности не станет. Они же ничего плохого не делают, просто обращаются к вам с вполне законной просьбой, ничего не требуют, не пытаются подкупить… — тут глаза Морского и Ирины случайно встретились. Ее лицо внезапно озарилось тем удивительным внутренним светом, что появлялся, когда она ощущала нечто важное. — Я, кажется, кое-что поняла… И это что-то — про любовь!

Морской застыл, внимая вдруг окатившей его волне тепла и благодарности за это напоминание. Действительно, при чем тут переписка и бумаги, когда вот рядом один из самых важных людей в твоей жизни, и скоро, может быть, вам надлежит расстаться, а ты так и не сказал то самое «люблю», которое потом для вас обоих, возможно, будет чем-то вроде стержня среди лишений.

— Про любовь Милены! — закончила Ирина свою мысль. — Она ведь по ночам ходила на свидания? Ну, то есть у нее была любовь. Мне кажется, я знаю, как нам понять, кто это был. Скорей идемте к Коле!

Морской нервно рассмеялся, вспомнил, что так и не привел себя в порядок, хотя планировал хоть часик подремать, еще раз глянул на светящееся воодушевлением лицо бывшей жены и молча сдался, покорно согласившись уходить.

* * *

— Все расспросила, все подтвердилось! — радостно сообщала в это самое время Света, вытаскиваю Колю из его кабинета. — Как здорово, что они не обманывают!

«Все-таки хорошо, что мы муж и жена! — думала она при этом. — Можем шептаться в коридоре, сколько угодно. Все думают — милуемся. В том, что мы важные секретные данные обсуждаем, которые Колиным коллегам знать не положено, никто нас не заподозрит!»

Отпустив измученного Морского и заплаканную Ирину, чета Горленок, конечно, активно принялась за дело. Коля отправился в управление, слать новые запросы и искать результаты старых, а Света помчалась домой. Формально — чтобы принести мужу необходимые средства гигиены, ведь сегодня Коле предстояло отчитываться перед самим товарищем Журбой, а побриться утром из-за спешки было некогда. «Настоящий профессионал должен быть всегда опрятен», — процитировал Николай Морского и попросил привезти ему из дома бритвенные принадлежности. А еще кое-что разузнать.

— Товарищ Найман сейчас на больничном бюллетене, поэтому на завод к нему бежать не пришлось, — шептала Света мужу. — Сначала подозрительно косился и толком ничего не говорил. Тогда я напрямик сказала, что или он расскажет, или ты пошлешь запрос и инициируешь расследование. Сказала, что информация нужна для совсем другого дела и чтоб он не боялся. Потом напомнила про мясо в первый месяц, и это, наконец, подействовало верно.

Немецкий инженер, выписанный в ХПЗ еще три года назад как ценный специалист, жил замкнуто и, судя по всему, мечтал скорее разорвать контракт с заводом и вернуться в свою Германию, хотя газеты вроде бы читал и понимал, что там как раз сейчас засилье фашистов, нещадно эксплуатирующих рабочий класс и ненавидящих все честное и коммунистическое. Хотел домой, за что тут осуждать? И, не скрывая, в этом признавался. Например, заходя в уборную после дяди Сени (а дядя Сеня часто забывал, что время дыр в полу прошло и нужно дернуть за цепочку), товарищ Найман ругался на немецком и громко, прям на русском, восклицал: «Когда уже я буду мочь уехать!!!» Кроме того, он вешал в коридоре таблицы-календари и с явной тоской зачеркивал дни. Начиналась его коллекция с производственной таблицы-календаря 1931 года. В то время как раз ввели непрерывную трудовую пятидневку с плавающим выходным, поэтому отменили дни недели и выпускали календари с пронумерованными римскими цифрами днями. Позже от этой практики отказались, и, если бы не вывешенный Найманом в коридоре календарь, Света и не помнила бы уже, что первый месяц года — Великий Октябрь — был разбит на 6 недель. А общесоюзные массовые выходные дни — 7 и 8 ноября, 1 и 2 мая и 22 января — в трудовой календарь попросту не вписывали. Например, День памяти Ленина, то есть 22 января, в таблице отсутствовал. За I рабочим днем недели 21 января в календаре сразу шел II день — 23 января. Сейчас инженер работал над зачеркиванием дней в более привычном календаре с нормальными днями недели и одним плавающим выходным. Предполагалось, что контракт рассчитан на 5 лет, потому в коридоре на своей стене Найман оставил место еще ровно под один календарь.

С соседями по этажу инженер был во вполне нормальных и даже теплых отношениях. В первый месяц своего пребывания в Харькове Найман никак не мог разобраться с бытовыми вопросами. Не желал питаться в столовой, требовал в мясных лавках какие-то определенные сорта мяса, отказываясь считать продукцией то, что лежало на прилавке. Получив первую зарплату, он радостно побежал на базар, купил то мясо, которое хотел, приготовил, съел и… уже через неделю остался совершенно без средств к существованию. Если бы не доброе семейство Горленок, по мере сил подкармливавшее в тот месяц бедного инженера домашней едой, он, пожалуй, умер бы с голоду, потому что в столовой хоть и отпускали работникам в долг, но готовить так, чтобы немецкий инженер мог есть, не умели. В последние два года Найман, конечно, научился есть в столовых и распределять зарплату. Кроме того, иногда он получал посылки от родственников и даже угощал Свету и Колину маму заграничными печенюшками. Всем было ясно, что в голодные годы обычной почтой посылка с печеньем, не говоря уже обо всей остальной продуктовой помощи, к товарищу Найману не дошли бы. Раньше соседей происхождение этих сказочных угощений не интересовало, но сейчас…

— Он все рассказал, — закончила свой коридорный доклад Света. — Это действительно не агентурная сеть, а случайные передачки через приезжающих в Харьков иностранных журналистов или участников международных конференций. Ирину наш Найман не знает, но не сомневается, что, если барышня получала посылки из-за границы, значит, попадали они к ней точно таким же путем.

— Хорошо, — растерянно проговорил Коля и как бы между прочим сообщил то, о чем думал последние полчаса: — Пришел ответ по Силио. — Он постарался улыбнуться. — Жив, курилка! И даже работает по специальности. Нет, не дворником. По образованию он инженер, как оказалось. Вот и прилагает свои профессиональные силы на благо Родины. В каком-то ОТБ в Казани. Заведение закрытое, поэтому расспросить его ни о чем не удастся. Но нам и без него достаточно данных про неудавшиеся контакты Милены с парижским Союзом Возвращения на Родину. Точнее, нам достаточно данных о том, что роль его в нашем деле несущественна.

— Что значит ОТБ? — Света, конечно же, не дала сбить себя с толку.

— Тюрьма такая, — вынужден был признаться Николай. — Особое Техническое Бюро. Номер не скажу. В простонародье это называется «шарашка». Ты не переживай, я поинтересовался, там отличные условия, они даже какие-то газеты выпускают…

О том, что несколько недель назад от «шарашек» решили отказаться и, ликвидируя их, часть арестантов отпустили, а часть перевели в трудовые лагеря, Коля решил умолчать. Как и о том, что Силио был задержан по ошибке. В запутанном процессе покушения на товарища Постышева — в том самом, где фигурантом был и давний приятель Морского литератор Яловой, — фигурировал некий грек, Филио Константин Паскалевич. Имени, отчества и созвучия фамилий оказалось достаточно. Силио арестовали, чтобы приписать к отчету, что упомянутый в допросе преступник взят под стражу. Ребята непременно б разобрались, и невиновного, конечно, отпустил бы, но Силио зачем-то нет, чтоб объясниться, все подписал и с ходу признал вину. Тем самым узаконив задержание. И это было выше Колиного понимания — почему люди так часто признаются в том, чего не совершали? Понятно, ты напуган и растерян, ты знаешь, что ты классово чуждый элемент, и опасаешься, что если что случится, то первым попадешь под подозрение. Но можно же хотя бы в очевидном — в том, что на самом деле ты вовсе и не ты — не признаваться? Почему-то признавались…

— Троцкистские? — расстроенно спросила Света.

— Что? А, газеты? Ну не знаю… Наверное, нет. Про троцкистов — это та злая тетка все сама придумала. На самом деле Силио был обвинен в шпионской деятельности, и вроде как-то косвенно участвовал в том громком деле с подготовкой покушения на товарища Постышева. Но я уверен, он не знал, что делает. Возможно, кому-то что-то передал, потом втянулся… Потом, небось, ему задурили голову…

— Ну хорошо хоть не троцкисты, — неуверенно пожала плечами Света.

— С троцкистами — кошмар! Сейчас газеты ими так всех запугали, что люди помешались, вот чесс-слово! Недавно к нам в органы заявление поступило от коллектива уважаемых товарищей, мол, в пламени огня на коробке спичек отчетливо видна бородка Троцкого, и, дескать, это вражеские происки, и все вредители, кто это допускает.

— Смешно! — улыбнулась Света.

— Ага, но только не ребятам. Они обязаны ведь дело завести, обращение рассмотреть, виновных наказать.

— А если нет виновных?

— Так не бывает. Если нет виновных, то виноваты те, кто обратился.

Тут дверь Колиного кабинета распахнулась и на пороге, нарочито глядя куда-то в сторону и громко кашляя, появился оперативник Дядя Доця.

— Товарищ Малой! — крикнул он в глубь коридора, делая вид, что не замечает стоящих в обнимку Свету с Колей. — Тебя дежурный вызывает! Пришли к тебе!

* * *

Увидев на проходной Морского и Ирину, Коля обрадовался. Хорошо, что не сбежали.

— Сейчас, я пропуска оформлю, подождите.

— А может, лучше там поговорим? — Морской кивнул на выход. — Ну, чтобы все же на свободе?

— Да бросьте! — засуетился Коля. — Там Света ждет. У нас очень удобно. Коллеги как раз сейчас уедут по делам, мы сможем все спокойно обсудить. Мой кабинет, считайте, ваш кабинет.

И Коля, сам того от себя не ожидая, сплошным потоком шуток-прибауток, словно порывом озорного, но уверенного ветра, сумел собрать следственную группу, как положено, в рабочем кабинете.

— Я буду собирать передачку для товарища Силио, — заявила Света, едва завидев Морского и Ирину. — Что посоветуете положить из книг?

— Для Силио? А что с ним? — удивился Морской.

— Работает в «шарашке», — пояснила Света и тут же сама додумала массу подробностей: — Толковым инженером оказался, вот и взяли. Не сосны же валить с таким образованием. А как для ссылки — слишком провинился. С его происхождением так нельзя! — Света выражала искреннее сочувствие, но даже Коля понимал, что все это звучит, словно издевка. Он строил за спиной Ирины Свете страшные рожи и подавал сигналы замолчать, но та не унималась. — Но, думаю, мы все равно должны его немного поддержать! Каждый имеет право оступиться. Тем паче, как мы считаем, он не знал, что делает. Поддался обаянию вашего Ялового…

Вместо ожидаемых от осторожного Морского протестов, вроде «Яловой — не мой», раздалось:

— Кто чему поддался, что за глупость? Ручаюсь, они не были знакомы… — Тут Морской осекся, осознав, что точно быть уверенным не может.

— Владимир, как же так… — Ирина посмотрела с таким упреком, будто бы Морской был виноват в случившемся с Константином Паскалевичем. — Да, он необычный человек, но никаких постов не занимал. Для показухи дворник явно не годился. Вы говорили «меньше атома»… Выходит, это неправда? Стало быть, у нас умеют атом расщеплять не только в этом вашем научном смысле?

— Она что, бредит? — осторожно спросила Света, на всякий случай наливая из графина воды в стакан. — Попейте, станет легче!

Ирина послушно взяла стакан, чем еще больше всех перепугала.

— Ирина Александровна расстроилась из-за Силио, — растолковал Морской. — И, скажем так, в аллегоричной форме сейчас намекает, что я был не прав, когда сказал, что нас беда минует.

— Вам тоже нужно выпить? — спросила Света.

— Хватит! Умоляю! — вмешался Коля. — Мы же тут для дела. Итак, что нам известно?

Он подошел к висящей на стене школьной доске, взял мел и собрался было, как учили, раскладывать по звеньям цепочку происшедшего, но тут его перебила Ирина.

— Погодите, не рисуйте. Сначала, если можно, покажите мне то кольцо, что Милена отдала в адресном столе, — она требовательно посмотрела на Колю, и тот полез в папку с делом за фотоснимками. Кольцо должны были запечатлеть, когда изъяли.

— Все дело в том, — Ирина наконец перешла к сути, — что я вспомнила один свой разговор с Миленой. Это была наша первая встреча. Мы переодевались и попутно знакомились. Я поблагодарила, что она согласилась на участие в нашем плане, она в ответ сказала, что, напротив, считает, будто я ей помогаю. И, кроме прочего, сказала мне спасибо за то, что я… Это звучит смешно… Научила ее быть женщиной. Именно так. Оказывается, до нашей авантюры она не была избалована мужским вниманием. Но, собственно, к тому и не стремилась. «Ходила серой мышкой в белоснежном переднике и скромном капоре официантки. Потупив взгляд, с пучочком на затылке, при этом почему-то ожидая, что тот, кому судьбою суждено, и под целомудренным нарядом неотвратимо разглядит красотку». А тут ей нужно было перевоплотиться в меня. Расправить плечи, научиться, как она выразилась, «царственной походке и насмешливому взгляду». Она распушила и покрасила волосы, переоделась в выданный моей матерью наряд, взяла пару уроков хороших манер. И… Подробности она не сообщала, но из контекста я смогла понять, что в новом образе ей стало много проще общаться с противоположным полом. «Тогда я поняла, откуда у танцовщиц всегда толпа поклонников, и почему такие девушки, как я, на танцах, чтобы не бросать подруг, танцуют с ними и за дам, и за кавалеров», — Ирина многозначительно взглянула на Морского и вдруг рассмеялась. — Если б она знала, что я на танцы не хожу принципиально, что до всей этой идеи с рыжей копной тоже носила исключительно пучок. И ухажеров это, в общем, не смущало…

— Давайте ближе к Милене, — не пожелал касаться скользкой темы Морской.

— Я постараюсь вспомнить дословно, — покорно переключилась Ирина. — Она говорила, мол, даже те, кто раньше и не взглянул бы на простую официантку, теперь теряли голову всего лишь от ее улыбки. И, мол, конечно, это некрасиво, но ей понравилось играть в такие игры. Приятно, когда вам вдруг признаются в пламенных чувствах и говорят, мол, никого так раньше не любили. Она говорила во множественном числе, но, уж поверьте моему женскому чутью, речь шла о ком-то конкретном. И еще она сказала: «И даже делали подарки, что, конечно, ужасно несовременно и ни к чему, но все-таки приятно. И говорили уйму комплиментов», — Ирина закатила глаза и пафосно воспроизвела: — «О! Твои кудри — словно волны океана, а твои руки — словно колыбель». — Ирина на миг задумалась, и скривилась. — Как пошло, правда? И при том на «ты»! Бедняжка, видно, правда раньше и не знала мужского внимания, раз этим восхитилась… — Ирина снова перешла на деловой тон. — И вот, мы знаем, что Милена отдала для подкупа служащей какое-то кольцо. Я только час назад вдруг поняла, как это важно. Откуда она его взяла? С собой в поездку она брала лишь самые любимые личные вещи и так просто раздавать их не стала бы. Я кольца не ношу, а значит, вместе с комплектом реквизита под «мой образ» кольцо не поступало.

— Что ж это получается? — Светлана первой подхватила мысль Ирины. — Заделавшись красоткой, Милена с легкостью кого-то охмурила. Причем, раз в Харькове ходила на свидание, выходит, это был кто-то из харьковчан.

— И может быть, из тех, кого она знала раньше и искала в Харькове. Из тех, кто раньше на таких, как она, и не смотрел, а вот теперь ее наконец оценил, — дополнила Ирина, и тут же пошла на попятную. — Впрочем, это лишь домыслы. Вполне возможно, что про «раньше и не смотрели, а теперь готовы терять голову» она говорила в общем, обо всех смотрящих на нее по-новому джентльменах, а уже когда перешла к конкретным словам — это было о нем.

— О том самом убийце! — радовалась Света. — Он подарил кольцо, она его передарила. Он оскорбился и ее убил! Найдем этого вспыльчивого ухажера, считайте, и убийца у нас в кармане!

— Убил из-за вот этой безделушки? — Коля показал присутствующим снимок кольца.

— Старинное! Красивое! И очень характерное! — раздались комментарии.

— Тук-тук! — в этот момент какой-то паренек ворвался в кабинет.

— Что надо? — рыкнул Коля. У новенького парня с красным носом была дурацкая привычка заходить и лишь потом обозначать свое присутствие. Его коронное произносимое словами «тук-тук!» уже неделю все обсмеивали, но новичка это ни капли не смущало.

— Меня прислали сказать, что там работник «Еврейского клуба им. Третьего Интернационала» дал показания. Он в кабинете у Игната Павловича. Пойдете?

— Да, конечно! — подскочил Коля. — А вот и наш ответ из синагоги, — бросил он присутствующим. — Я скоро буду. Ждите здесь! Вернусь с победой!

* * *

Вернулся в кабинет Коля в куда менее боевом настроении. Хотя новости были хорошие.

— Работник этого вашего клуба, бывшей синагоги, тот еще жук. Должен был доложить о визите иностранки сразу, но не стал этого делать, так как «счел ее визит личным и не важным». Лишь когда к стенке приперли, раскололся. В первое же утро пребывания в Харькове Милена после адресного стола пошла в бывшую синагогу.

— Приперли к стенке? — вскинула брови Ирина. — Расскажите, как это. Что? — она поежилась под гневным взглядом Морского. — Мне, может, тоже это предстоит. Вот я интересуюсь, к чему готовиться.

— Ему объяснили, что все серьезно, — твердо произнес Коля. — А также рассказали, что мы знаем о визите к нему Милены Иссен, и если он молчит, то получаем основания подозревать его в причастности к убийству. Он, кстати, был действительно расстроен, когда узнал, что Иссенберг убили. Он знал ее еще по жизни в Харькове и относился к ней весьма тепло.

О том, что у допрашиваемого была расквашена губа, Коля промолчал. Самому было противно, зачем еще другим такие гадости рассказывать. Формально он даже понимал, что кто-то из ребят решил ускорить дело или, может, не выдержал наглой лжи следствию в лицо.

— Но мы ведь не были уверены на сто процентов, что она там была. Выходит, опрашивая свидетеля, ваша сторона блефовала? — уточнил Морской.

— Выходит, — согласился Николай, который, если честно, и не помнил, в каком виде подавал запрос. Вполне возможно, о своих сомнениях он ничего не написал, а написал уверенно, что, мол, есть информация, что жертва туда ходила, надо получить сведения. И это было еще неприятней. «Спровоцировал непрофессиональное поведение коллег, — мысленно корил себя Коля. — И, кстати, если наши себе такое позволяют, то представляю, что творится в тех отделах, где и улик-то никаких не предъявишь, все только на показаниях и держится»

— Не может ли этот работник клуба и быть нашим героем-любовником? — спросила Света.

— Что? Нет! — заверил Коля. — Ему в обед сто лет. Он что-то вроде нашего деда Хаима, но партийный. А в прошлом тоже друг семейства Иссенберг.

«В конце концов, может, старик просто упал по дороге к кабинету Игната Павловича!» — решил Коля твердо и перестроился на деловой лад.

— Итак, Милена пришла в бывшую синагогу, разыскала друга семьи и стала расспрашивать про его сына Михаэля. И вот тут уже интересно. Михаэль Брунзель — первая любовь Милены. Что-то вроде жениха, как я понял. Они даже собирались вместе уезжать в Палестину, но в последний момент отец не отпустил Михаэля, тот сообщил Милене, что остается, а она, одержимая идеей строить новый идеальный мир и возводить оазис в пустыне, обиделась, обозвала Михаэля трусом и уехала одна. Потом писала письма, извинялась, но он не отвечал. Прикидывался обиженным, как выразился дед.

— Что значит «прикидывался»? — удивилась Ирина.

— Родители, чтобы мальчик не тосковал, тут же познакомили его с хорошей девушкой, и уже через месяц после отъезда Милены Михаэль был надежно пристроен. Сыграли свадьбу, обзавелись детишками. Сейчас Михаэль Брунзель с семьей проживает в Киеве. Милена взяла у его отца адрес. Старик не слишком ладит с женой сына. Говорит, вздорная, деспотичная, бестолковая. Признает, мол, зря тогда они с матерью вмешались. Хотели сыночку счастья, а нашли сплошные невзгоды. Старик анекдот еще смешной рассказал: «Рыба, я хочу жить вечно! Что мне делать? — Женись! — Тогда смогу жить вечно? — Нет, перестанешь этого хотеть».

— Не «рыба», а «ребе», — поправил Морской. — Учитель значит.

— Да? — Коля рассмеялся. — Я думал, «рыба» — в смысле «золотая рыбка». Старик еще так говорит шепеляво, словно зубы выбиты… — Коля спохватился, запнулся, но по ужасу, промелькнувшему в его глазах, присутствующие о многом догадались.

— Итак, старик был не против, чтобы Милена разыскала Михаэля и, скажем прямо, увела из семьи. Так, что ли? — быстро перевела тему спасительница-Света.

— Похоже на то, — согласился Коля. — Но сыну сообщать о приезде Милены не стал. Решил, что в этот раз пусть дети сами разберутся.

— Милена и сама могла ему о себе сообщить. Имея адрес, дать телеграмму не проблема.

— Зачем бы она это делала? — удивилась Ирина. — Он ее предал, когда отказался ехать. Да и про свадьбу она не могла не знать. Сестра наверняка ей написала. Зачем разыскивать такого человека?

— Тут вспомним «даже тот, кто раньше на вас и не смотрел», — решил Морской. — Она была скромницей, помните? Скорее всего, девочкой, привыкшей во всем винить себя. Не покорила Михаэля настолько, чтобы он противился воли родителей. Не сумела сделать так, чтобы он ее полюбил. А теперь в новом образе и с новыми силами думала, что сделает все правильно, покорит и все исправит. Ситуации, в которых ты проиграл, человеку всегда хочется прокрутить еще раз, чтобы вы‐играть и не мучиться уже позорными воспоминаниями… Реванш для многих очень важен в жизни.

— Это лишь ваши домыслы! — заметила Ирина.

— Но что-то в этом есть, — поддержал Морского Николай.

— Итак, она решила вернуть свою первую любовь и послала телеграмму в Киев, — включилась в игру Света. — При должной прыти он к вечеру мог быть уже здесь. И что? Любовь-морковь-свидания-подарки. И тут она узнала, что он не собирается бросать семью. И, например, решила по приезде в Киев все рассказать его жене. Тогда он обозлился и…

— Нет, не подходит, — разогнала наваждение Ирина. — Я знаю, что Милена собиралась из Киева отправиться к сестре. Уже когда она добыла ее адрес, то мне сказала, как все это важно. Милена знала, что у сестры не густо с деньгами, и собиралась «улучшить материальное и моральное положение Алечки и ее ребенка». Эта была одна из ее главных мечт. В нее не вписывается желание остаться с Михаэлем.

— Тем более! — не растерялась Света. — Тогда все сходится еще больше. Она ведь не любила Михаэля, а просто собиралась отыграться. Ну, взять реванш, как верно заметил знаток женских сердец, товарищ Морской. — Морской от этих слов смущенно хмыкнул, собираясь спорить, но Света продолжала. — Узнав об этом бедный Михаэль, который, может даже, уже дал телеграмму супруге, мол, прости, но я люблю другую, лишился разума и решился на убийство.

— Или, — холодно перебила Ирина, — Милена встретила в Харькове еще кого-то. И он всерьез влюбился. И то ли проследив, то ли подслушав, узнал, что она разыскивает свою первую любовь, и… — Ирина плавно махнула рукой, указывая на Светлану, — дальше, Светочка, ваш выход!

— Так разозлился и разревновался, что опоил Сименко, выкрал документы, пробрался в поезд и убил Милену.

— Да, версий много. Надо проверять, — вздохнул Коля и, с тоской взглянув на никем неоцененную прогрессивную технологию в виде доски и мела, стал записывать мысли в блокнот. «Проверить, узнает ли старик кольцо. Проверить, уезжал ли из Киева Михаэль Брунзель. Проверить, с кем из тех, кто был на проводах художников в Киев, общалась Милена», — Коля уже даже устал писать.

— Еще спросите у своих ребят, не ошивался ли какой-нибудь влюбленный у подъезда, — подсказал Морской. — Теоретически, он мог бы волноваться, что девушка ходит одна по ночному городу, и должен был встречать ее где-то рядом.

— Скорее, у последнего подъезда. Уверена, Милена выходила, минуя слежку. То есть через чердак, — в словах Ирины тоже была правда.

— Фух! — Коля отложил блокнот. — Ну что сказать, спасибо за работу. По крайней мере всех этих вещей мне хватит для сегодняшнего доклада перед товарищем Журбой. А завтра, я надеюсь, на основе проверок, накопаем новых фактов… Я чувствую, мы где-то на хвосте. Нам этот гад теперь за все ответит!