Три олицетворения успеха
Глава, которую вам стоить хранить в тайне
— Здоров, Чернов! — крикнул хулиганского вида подросток, проходя мимо первого подъезда дома «Слово». На первом этаже, за железобетонным ограждением балкона, отгородившись от мира еще и газетой, то ли загорал, то ли подслушивал плотный мужчина с обрамленной черными завитками розовой лысиной.
Газета сдвинулась ниже, а лысина уступила место очкам в толстой оправе:
— Не надоело вам хулиганить? — устало поинтересовался мужчина, а мальчишка, весело прокричав: «Правильно отвечать “Здорово, Йогансен!”», умчался вдаль.
Из-под машины на своем «дико авангардном устройстве» выехал Гавриловский. Стоявший рядом с авто Луи Арагон тоже начал оглядываться.
— Где, где Йогансен? Эльза мечтала с ним познакомиться, а я ее опережу… — как всегда, то ли переводя, то ли выражая собственное мнение, прокричал Гавриловский.
Николай, Морской, Ирина и Света как раз подходили к дому.
— Вы не совсем правильно понимаете, это не настоящий Йогансен, это — традиция. — Ирина многозначительно кивнула Арагону, посмотрела на Гавриловского сверху вниз и, подмигнув, шепотом поведала очередную. «СЛОВянскую легенду». — Раньше в этой квартире на первом этаже жил Леонид Чернов. «Чудаки украшают мир» вы читали? Его все очень любили. И как соседа, и как писателя… Летом он всегда читал на балконе. «Здоров-Чернов! — Здорово-Йогансен!» два года с момента постройки дома этот клич был чем-то вроде девиза этого места. Всяк проходящий здоровался, и всем Леонид Константинович с лучезарной улыбкой отвечал: «Здорово, Йогансен!» Он умер от туберкулеза прошлой зимой, а «словяне», в память, проходя тут, все еще кричат свое приветствие. Новых завсегдатаев балкона это, конечно, сильно раздражает… Сейчас тут живет какой-то критик, большая партийная шишка, не ценящая традиций и не понимающая юмора…
— Я бы тоже не понял, зови меня весь дом именем покойника, — невозмутимо заявил Гавриловский и снова уехал под машину.
Морской в изумлении переводил взгляд с Ирины на описываемый балкон. Про перекличку Йогнасена и Черова он рассказывал Коле как раз в тот момент, когда Ирина капризно призывала не тратить время на пустую болтовню. Выходит, есть истории, которые она запоминает?
— Что вы так смотрите? — совместно прожитые годы все же давали о себе знать, и Ирина понимала Морского с полувзгляда. — Конечно, я запомнила этот рассказ. Он ведь про «Словян», а я к тому времени уже была назначена экскурсоводом по их теме.
«Ах вот как! Значит, мы запоминаем лишь то, что может пригодиться для дела, а все другие словоизлияния экс-супруга фильтруем, словно надоевший шум», — то ли с обидой, то ли с иронией подумал Морской, а вслух сказал:
— Хочу, мой друг, заметить, что Слесаренко, мои рассказы о котором вы отвергли, — тоже житель дома «Слова».
— Да? — оживилась Ирина, даже не замечая, как иллюстрирует свой эгоизм. — Что же вы сразу не сказали? Тогда прошу, перескажите ту историю сначала. Он что-то написал быстрее, чем был должен?
Морской возмущенно закатил глаза и, молча отмахнувшись, двинулся во двор следом за Луи Арагоном. В конце концов сюда он пришел вовсе не для выяснения отношений с Ириной.
— Будьте любезны, — очень кстати прокричал вслед делегации Гавриловский. — Пришлите ко мне Поля! Он обещал помогать с автомобилем! Мне нужно, чтобы кто-то из кабины завел мотор. Скажите, пусть идет, насколько б ни был пьян. Испортить что-то в этом деле невозможно…
Света окинула друзей радостным взглядом, дождалась, когда Луи Арагон, пробормотав что-то вежливо-пригласительное, зайдет в подъезд, а потом, не удержавшись — вдруг кто-то все же не оценил момент, — тихонько сообщила:
— Вот вам и возможность поговорить с мадам Триоле наедине.
— Придумать бы, куда девать мадам-поэтку и Арагона, — в такт хмыкнул Коля, но вскоре успокоился, потому что Луи Арагон, как оказалось, срочно должен был поработать и ушел в свой кабинет, а мадам Бувье решили не стесняться, потому что она и так уже знала столько, что глупо было что-то скрывать.
— Она надежный человек, — пояснила Ирина. — Ей понравился мой спектакль, и вообще она же все же моя родственница…
Дверь как всегда была приоткрыта и гости привычно, уже даже без всяких вежливых покашливаний, прошли в гостиную.
— Звонили из какой-то редакции, — отчитывался в этот момент Поль Шанье, пьяно растягивая слова. Отличить, был он действительно подшофе или отыгрывал выбранный образ, у Морского не получилось. — Так вот, — кивнув вошедшим в знак приветствия, продолжил поэт. — Спрашивали, что мы думаем про какой-то памятник актрисе. Наверное, про тот, о котором все спорили на празднике в честь переезда.
— Наверное, — ответила мадам Триоле, сосредоточенно выстукивая что-то на машинке. Гостям она успела улыбнуться, предложить сесть кивком подбородка и, одновременно, попросить не отвлекать красивым мимолетным взмахом ладони. — И что ты ответил?
— Сказал, что так как это памятник не мне, то и не мне судить, хорош ли он. Предложил им устроить сеанс спиритизма и расспросить актрису. Они обиделись и положили трубку. Что я не так сказал?
— Все так, — ответила Эльза Юрьевна. — Ты вправе нести любую чушь, если делаешь это от своего имени.
— Ну почему же чушь? Вот я давно считаю, что нужно вызвать дух Владим Владимировича, чтобы, наконец, покончить с нашим с вами вечным спором, был он убит или и правда застрелился. Я что угодно готов поставить, что он не мог стреляться. В тот наш единственный с ним важный разговор он многое сказал мне о поэзии конфиденциально — этого я вам не расскажу, но также и прибавил, что надо любить жизнь и дорожить любым ее глотком…
— Вы про глотки восприняли неверно, — усмехнулась мадам Бувье, явно намекая на пристрастия поэта к выпивке. Мадам внесла в гостиную поднос с чашкой и чайничком чая. — Наверное, нам нужно еще немного чашек? — сообразила она тут же и, ко всеобщему удивлению, молча отправилась к посудному серванту.
— Кроме того, милый мой, доподлинно известно, что Маяковский много раз стрелялся. В какой-то это все же получилось… — ответила Триоле для Шанье.
— Простите, что мы вас перебиваем, — вмешался Коля. — Но мы пообещали Гавриловскому, что Поль пойдет помочь ему с машиной…
— А что это вы за меня решили? — Поль, как обычно, молниеносно перешел от благодушия к агрессии. Но тут же передумал, подмигнув Коле: — Ладно. Вам — можно. Вы слишком похожи на Маяковского, а ему можно все.
Выбравшись из покрывал на кресле, поэт взбил свою копну волос, словно подушку, затем потер глаза и потянулся.
— Пойду во двор! Вот только есть моментик. Ирина, можно вас на минуточку изъять для разговора? Пройдемся возле дома?
Ирина вздрогнула, растерянно обернувшись, но тут же взяла себя в руки. Морской едва заметно утвердительно кивнул. Даже если Поль — убийца, вряд ли он стал бы заманивать новую жертву настолько явно.
— Идите, детка! — покровительственно вмешалась возникшая на пороге мадам Бувье. — И захватите что-то пишущее. Я думаю, мои слова дали плоды, и наш негодник хочет взять автограф!
* * *
Когда поэт и балерина вышли, Коля, не в силах больше ждать, прикрыл локтем дверь в комнату и решительно заговорил.
— У нас есть серьезные основания полагать, что мы знаем имя убийцы. Для окончательного подтверждения нам нужна ваша помощь, Эльза Юрьевна!
Но тут зачем-то в разговор вмешался Морской со своей чертовой дипломатией:
— Прежде чем мы назовем имя и, возможно, очерним безвинного человека, хотелось бы уточнить еще пару моментов. Скажите, Эльза Юрьевна, храпит ли Гавриловский?
— Ай, бравушки! — расхохоталась вдруг мадам-поэтка. — Как не ответь, будешь скомпрометирована. Вопрос-ловушка, надо полагать. Такая тонкая красивая издевка.
— Ни в коем случае! — Морской аж покраснел. — Нам важно это знать для следствия.
— Так, — Эльза Юрьевна (вот что значит настоящий человек и коммунистка!) решила не обращать внимания на гнусные намеки. — Насколько я могу судить по жалобам Поля…
— Нет-нет, — перебил Морской. — Слова Поля мы как раз и проверяем. Кто-то еще может подтвердить, что жить с Гавриловским в одном пространстве невозможно, поэтому оправдано бегство в гостиную? И вот еще один вопрос: во сколько лично вы и другие обитатели квартиры обычно идете спать?
— Начну с конца. Ответить очень просто, потому что мы с мадам Бувье большие поклонницы здорового сна и следим за этим аспектом. Хоть в чем-то мы с вами солидарны, да? — Эльза Юрьевна подмигнула мадам-поэтке и продолжила: — Мадам ложится в десять, приняв снотворное. Я же иду в постель в одиннадцать. Что до остальных… Луи, понятно, делает, как я. Про Гавриловского я ничего не знаю…
— То есть, если бы Поль придумал храп Гавриловского как оправдание своего переезда в гостиную и, скажем, после 23–00 привел бы девушку, никто бы не заметил? — не отставал Морской.
— Не может быть! — воскликнула мадам Бувье, начиная понимать, чтó стоит за расспросами Морского.
— Вот мы и проверяем, может или нет. А вы мешаете, — твердо проговорил Коля.
— Это очень странное предположение, — осторожно сказала мадам Триоле. — Думаю, нужно спросить у Луи. Во-первых, он как раз перед этой поездкой ездил с Гавриловским по делам в одном купе и может знать про храп. Во-вторых, он мог решить покурить среди ночи, а курим мы, как вы знаете, только в его кабинете, поэтому он мог бы видеть гостью, выходя из спальни…
— Да, а второй вопрос как раз про курение. В кабинете вашего мужа на столе лежит коробка с советскими леденцами, которые обычно используют как табакозаменитель. Кому она принадлежит? Кто из курящих среди вас решил недавно бросить эту вредную привычку?
Тут Коля понял, к чему клонит Морской, и не удержался от комментария:
— Вы думаете, он, осознав, что дал нам в качестве улики окурок, решил заделаться некурящим? Умно! Что ж, Эльза Юрьевна, прошу вас, отвечайте!
— Я не слежу, кто курит, а кто нет, и кто что ест и кто с кем ходит на свидания, — немного нервно сообщила мадам Триоле. — Знаете, все это я вам рекомендую узнать у Луи. Он может знать, чьи леденцы. В конце концов они ведь лежат в его кабинете. Пойдите и спросите. Без меня. Мне нужно кое-что еще тут доработать.
— Я все переведу! — подключилась мадам Бувье и, постучав в дверь кабинета, ринулась вперед, едва услышала французское «Войдите!»
* * *
— Вы думаете, я что-то скрываю? — обратилась Эльза Юрьевна к Свете, поняв, что они остались наедине. — Я и сама не знаю, если честно.
Света очень удивилась такому заявлению.
— Меня пугает степень ответственности при таких ответах. С одной стороны, вроде я не помню никаких разговоров о храпе Гавриловского до этой поездки. С другой — раз я не помню, это же не значит, что их не было. Тем паче, если речь про леденцы. Могу сказать с уверенностью только, что покупала их не я. Но кто и для чего? И на кого ведь не подумаешь, рискуешь своими мыслями его нечаянно подвести под подозрение. Или же, наоборот, не рассказав какой-то эпизод, становишься виновна перед памятью Милены. И это так смущает, что воображение сразу подсовывает разные варианты развития событий, и мне уже не отличить, где правда, а где выдумка… Луи, скорее, точно все ответит. Он в творчестве абстракционист, а в жизни — реалист. По крайней мере, больше, чем я…
Светлана с умным видом закивала. Она действительно прекрасно понимала, что значит путать все, едва поняв, что от твоих слов многое зависит.
— Ну что же это я все о себе, да о себе, — Эльза Юрьевна подлила Свете чай и посмотрела своим теплым светящимся взглядом. — Как продвигаются ваши хлопоты про украинскую библиотеку? Я много думала про это ваше дело и поняла, что совершенно забыла сказать, насколько ваш поступок благороден…
— Никак не продвигаются, — ответила Света, немного смутившись. Она была ужасно польщена, что Эльза Юрьевна помнит про ее дела, потому врать было совершенно невозможно. Напротив, хотелось выложить мадам Триоле всю правду. Причем, с весьма корыстным интересом: она наверняка придумает какое-то оправдание Светиному решению пойти на попятную, и тогда можно будет его не стыдиться. В двух словах Света рассказала про встречу с Миколой Кулишом и про то, что товарищ Быковец сам отказался от своей библиотеки, признал ошибки и теперь, выходило, нельзя поднимать шум вокруг этого дела, чтобы не привлечь излишнего внимания и не испортить вроде бы как наладившуюся работу товарища Быковца.
«Это как с делом о бродягах-кобзарях!» — подумала Света и едва удержалась, чтобы не сказать это вслух. — «Чтобы не навредить существующему, решено забыть прошлое. Правда, одно дело простить закрытие библиотеки, другое — массовый расстрел», — вспомнив разговор с Еленой, Света снова внутренне содрогнулась.
«Вот! Вот как она это делает! — тут же пронеслось в Светиной голове. — Эльза Юрьевна просто искренне сопереживает и участвует в каждом разговоре, поэтому ей хочется рассказывать о всех своих радостях и невзгодах. Всем хочется!»
— Вы приняли правильно решение, деточка, — после короткого раздумья кивнула мадам Триоле. — Не навреди — принцип мудрейших! Если бы я знала, что товарищ Быковец уже вышел на место новой службы, то и сама отговорила бы вас писать то письмо. Хотя как произведение эпистолярного жанра оно вышло отменным. Вы хорошо пишете!
Света даже забыла на миг, что большую часть письма Эльза Юрьевна тогда написала сама.
— Спасибо! Вы не думайте, письмо не пропадет. У меня в запасе есть другое важное доброе дело, под которое я переделаю текст.
Еще секунда, и Света выложила бы мадам Триоле, что собирается после ареста Морского и Ирины — а их наверняка будут судить за попытку сбежать за границу — писать письмо с прошением смягчить им наказание, учитывая, что Ирина просто хотела навестить мать. Рассказав об этой цели, Света выглядела бы в глазах Эльзы Триоле куда лучше, чем сейчас, когда писательнице кажется, что перед ней просто мечтательница или, того хуже, хвастунья. Да и, в конце концов, в деле будущего освобождения Морского и Ирины совет Эльзы Юрьевны никак не помешал бы…
Почувствовавший неладное Коля вовремя выбежал из кабинета Луи Арагона и практически силой вытащил жену из-под влияния гипнотического взгляда хозяйки квартиры.
— Давай не забывать, зачем пришли! — схватив Свету за плечи и развернув к себе лицом, с нажимом шикнул Николай. — Все подтвердилось. Жестянка с леденцами принадлежит Полю, а Гавриловский раньше не храпел.
— Да-да, — встрепенулась Света. — Мы к вам с не очень добрыми вестями, Эльза Юрьевна. Мы думаем, что убийца Милены — это Поль.
— Что? Это совершеннейшее ложье! Тьфу! Абсолютная ложь! — оговорилась и тут же исправилась мадам Триоле и вдруг довольно громко закричала, дублируя на французском русские слова: — Луи! Мадам Анита! Гавриловский! Скорее все сюда, у нас беда!
Сохранить в тайне озвученную Эльзе Юрьевне проблему не удалось. И если Гавриловский с улицы отчаянного призыва, к счастью, не услышал, то Луи Арагон и мадам Бувье влетели в гостиную буквально в тот же миг.
* * *
— Нет, нет и нет! — Эльза Юрьевна металась от одного присутствующего в комнате к другому. — Я отказываюсь верить! Это не может быть один из нас. И уж точно не Поль. Вы видели его глаза? Он не способен на настоящую подлость. Ревность, злость — да, это может быть. Но убийство? Он любит мир, стихи, Маяковского… Он любит жизнь! Такие не убивают…
С улицы вернулась Ирина, которую все это время Поль уговаривал не рассказывать Арагонам, что он, воспользовавшись опьянением Эльзы Юрьевны, принял подарок, о котором потом молчал, хоть знал, как эта книга важна.
— Я объяснила, что скрывать ничего не буду, он обиделся и ушел то ли жаловаться Гавриловскому, то ли помогать ему с машиной. А может, и мешать, потому что по его собственному признанию он не способен завести мотор, так как боится резких звуков!
— Во-о-от! — хором с нажимом произнесли Эльза Юрьевна и Коля, имея в виду прямо противоположные вещи.
— Тот, кто боится громких звуков, не стал бы стрелять! — объяснилась мадам Триоле. — Хотя… — она снова сбилась. — Поль такой ранимый, такой впечатлительный. Возможно, его сбил с толку тот мой рассказ о жившем в доме «Слово» убийце, застрелившем дочь и жену, чтобы спасти их… Зачем? Зачем я тогда стала говорить, что в жизни такой мотив вполне может служить оправданием…
— А еще повышенное внимание к истории с книжкой подозрительно! — подлил масла в огонь Коля. — Была бы ситуация обычной, проговорился бы и тут же позабыл. Но наш преступник понимает, что «Капитал» в данном случае может быть уликой.
— Давайте не будем делать поспешных выводов, — осторожно вступил в беседу Морской. — Мы потому и пришли к вам, Эльза Юрьевна, чтобы вы поговорили с Полем. Ну, так, как вы умеете, — он сделал руками в воздухе витиеватые па, явно намекая на что-то магическое. — Гипнозом или встречной откровенностью… Уж и не знаю, чем вы так влияете на людей, что все вам сразу изливают душу… Но, будьте так любезны, расспросите Поля про его отношения с Миленой и про то, что он на самом деле делал в вечер убийства.
— Да, кстати! — вмешалась мадам Бувье. — У парнишки алиби. Как вы в удобный вам момент забыли, — она презрительно сверкнула глазами в сторону Морского, — Гавриловский притащил тем вечером сонного Поля в квартиру и уложил спать в кресло.
— В это кресло? — насмешливо спросил Морской, показывая рукой на гору покрывал и тряпок, оставшихся вместо поэта Шанье в гостиной. — Не знай мы, что его сейчас здесь нет, могли бы думать, будто он тут спит, закутавшись.
— Мда, — неожиданно проявила покладистость поэтка. — Ваша правда. Признаю ошибку. Я, знаете, с тех пор, как побывала на балетном спектакле Ирины Александровны, поняла, что зря критиковала танцовщиц, и теперь легко допускаю, что могу быть неправа. Оказывается, балет — действительно серьезное искусство и заслуживает свободы, в смысле, эмм… уважения. — Поймав на себе возмущенные взгляды, она ничуть не смутилась. — А что я такого говорю? Момент всегда неподходящий! Когда я еще это смогу поблагодарить Ирину Александровну за доставленное удовольствие и… извиниться? Милена бы меня поняла, я уверена. — Она обвела строгим взглядом всех присутствующих, потом царственно вскинула голову и заявила: — У меня все. Можете продолжать расследование. Мадам Триоле, вы поговорите с Полем?
— Спасибо, Анита. Но… я не могу… — Эльза Юрьевна явно считала, что Бувье своей речью просто затягивала время, чтобы она успела обдумать просьбу следственной группы. — Если допустить, что Поль действительно преступник, то от расспросов он, конечно, уклонится. Или отшутится. Или, что хуже, отоврется, как с книжкой Маркса… Если же вы ошибаетесь — а я почти уверена, что так, — то я обижу друга подозрением. Поймите, он шалопай и, в сущности, мальчишка, но он нам близкий человек. Как и любой из делегации. Мы потому и приняли Поля в наш круг, что многие суждения у него красивы и нестандартны, а интересы глубоки и… как бы так сказать… все про добро… Все о спасении, а не об отнимании жизни. Я не смогу расспрашивать о том, во что сама не верю. Да, к тому же Поль слишком хорошо со мной знаком. Я для него не авторитет, я же не Маяковский, — она тихонько засмеялась — Вот если бы те заветные секретные слова, что Маяковский когда-то сказал Полю, произнесла я, то, конечно, он был бы со мной полностью откровенен. Но, увы…
— Да знаю я прекрасно, что мог говорить Маяковский начинающему поэту, — неожиданно разнервничался Коля. — Он всем одно и то же говорил. И добавлял, мол, это по секрету между нами и это никому не говори. Я знаю, потому что случайно услышал, что он для мальчишки одного за кулисами вещал. — Николай покраснел и даже отвел глаза. — А перед тем слово в слово мне то же самое говорил, когда я подошел после выступления…
— Для какого еще мальчишки? — удивилась Эльза Юрьевна.
— Ой, долго объяснять, — отмахнулся Коля, но объяснять, конечно, начал: — Один рабочий сцены по доброте душевной провел за кулисы своего сынишку и дружка его. Они, как Маяковского увидели, давай к нему цепляться: «На всякие там оперы и балеты отец нас и не звал, стыдился такого репертуара, а на поэта, вот, привел. В расчете, что мы, может, тоже поэтами станем, прославимся, денег в семью принесем». И что вы думаете? Маяковский в ответ ввернул дословно ту же речь, что мне была знакома и казалась моим личным с ним секретом…
— Послушайте! — вдруг оживилась Ирина. — Это же наш шанс! Николай знает, что говорил Полю Маяковский. Я в общих чертах представляю, что Поль, если конечно он и есть убийца, мог рассказывать Милене. При этом наш подозреваемый просил пари и сеанс спиритизма, все ведь помнят? Вот три кита, на которых опирается наша победа. Три, так сказать, олицетворения нашего успеха. Ну и еще алкоголь. Нужно, чтобы Поль был в той степени опьянения, когда он еще разговорчив, но уже легковерен. Сделаем? — Лихорадочно оглядываясь, она подскочила к столу в центре комнаты и, обняв его широко расставленными руками, загадочно произнесла: — Как здорово, что он такой круглый, да? — и тут же попыталась разъяснить. — Как вы там говорили, Николай? «Хочешь вынудить кого-то к нужному тебе поступку, сделай вид, будто этим поступком он сможет тебя обхитрить», — внезапно вспомнила Ирина свой вывод про историю с Яловым и романом про хлеб. — Ну что? Вы до сих пор не догадались? — и пояснила, как маленьким, еще больше всех запутав: — Сеанс спиритизма, значит, вызов духов…
Прежде чем давние друзья разгадали идею Ирины, мадам Бувье все поняла, пришла в восторг и азартно прокричала:
— Отличная идея, дорогуша! Прекрасный план! Но только «тссс!» — она приложила палец к губам и подмигнула. — Мы больше никому не должны рассказывать, что задумали. Я в юности бывала на парижских сеансах мадам Блаватской, а лет пять назад даже строила из себя медиума на традиционном «воскресенье» у Гиппиус и Мережковского. Поль не разочаруется, поверьте! Прекрасное решение! И смело, и довольно элегантно. Хм… — она на миг замерла и окинула Ирину с ног до головы оценивающим взглядом. — Похоже, вы сильны не только танцем. Еще одна моя ошибка. Что ж, я каюсь.