Служение муз не терпит суеты

Глава, в которой вы пойдете вслед за Колей

— Производственно-трудовая моральная травма в действии, — пытался шутить Морской на следующее утро, указывая на Ирину. Та, опершись о краешек застланного белоснежной скатертью кухонного стола — вот что значит соседи уехали в отпуск, даже на общей кухне можно не стелить клеенки! — пила из малюсенькой, больше похожей на наперсток чашки сваренный Морским для себя кофе и не мигая смотрела за окно. Давно и хорошо зная эту семью, Коля все равно каждый раз удивлялся, как Ирина Санна умела превращать в трагедии самые обычные инциденты и совершенно не замечать настоящих бедствий. В 1931-м, в канун празднования 14-й годовщины пролетарской революции, на которое Морские созвали множество интересных людей к себе домой, Света помогала накрывать на стол и, перепутав бутылки, полила вареную картошку вместо растительного масла керосином. Приглашенные были интересны еще и тем, что имели доступ к спецпайкам, потому пиршество обещало быть достаточно сытным, но все равно каждое блюдо было на вес золота. А тут — такое происшествие. Расторопная Ма — тогда еще живая и полная сил, — в свободное от служебных обязанностей время обожавшая колдовать на кухне и умевшая, как загадочно говорила сама, «небольшим куском мяса накормить толпу, словно граф Строганов», разволновалась и попыталась спасти хотя бы нижние слои картошки. Но керосин — ну кто додумался хранить его в бутылке из-под масла? — мгновенно распространился по всему предоставленному объему. Ма кряхтела, Света поливала картошку слезами, отчего и без того испорченное блюдо становилось еще и пересоленным, а Ирина хладнокровно вывернула содержимое кастрюли в помойное ведро и, ничуть не расстроившись, спокойно сообщила:

— Гарнир — буржуазные предрассудки. Обойдемся без него.

Тогда Иринина невозмутимость поразила даже Ма:

— Ишь какая. Всем бы так!

Едва приемная дочь упорхнула к гостям, Ма бережно выбрала остатки картошки из ведра и подставила их под проточную воду. Бормоча что-то про завтрашний завтрак и про то, как хорошо, что в их доме нет таких удобств, как в доме Саламандры на Рымарской улице (нынешней Клары Цеткин), каждая кухня которого снабжена контейнером доступа к центральному подъездному мусоропроводу, Ма добавила для Светы утешающее:

— Ты не думай, она не во всем такой кремень. Бывает тоже ревет сивухой. Правда, в основном по мелочам.

Вот и сейчас Ирину привела в отчаяние самая что ни на есть обыденная мелочь.

— У меня сегодня спектакль, — трагическим тоном сказала она, едва войдя в квартиру.

Коля в это время как раз хотел рассказать про выявленную сегодня утром зацепку. Воодушевленный новостями, понимая, что они в корне меняют подход к расследованию и можно, наконец, открыто обсудить свои догадки с друзьями, Коля едва сдержался, чтобы не заговорить про новые обстоятельства прямо с порога. Чтобы не выглядеть глупым суетящимся мальчишкой, он, конечно, выполнил заявленные вчера обязательства и порасспрашивал Морского про подробности вчерашнего вечера с Арагонами, но мыслями при этом уже был в своих новых гипотезах. И вот надо же, только Коля надумал о них доложить, как из театра вернулась Ирина и с каменным лицом принялась говорить о своих страданиях:

— Владимир, вы напрасно смеетесь! Для меня это действительно травма. И все это несправедливо, в конце концов. Как вы мне и советовали, я отдала в отдел кадров письмо от нашего общества краеведов. «Просим освободить на неделю от работы для исполнения общественно-полезного долга в качестве экскурсовода при иностранных гостях города». Или как вы там писали, я уже точно не помню? Зачем вообще вы заставили меня нести это письмо?

— Вы не вышли на службу в Киеве. Без уважительной причины это тянет на злостное нарушение трудовой дисциплины, а это нынче уголовная статья, — терпеливо пояснил Морской.

— Но в Киеве у меня сейчас нет ни репетиций, ни спектаклей, труппа только переезжает… Даже ваша любимица Галина Лерхе возмущалась, что нам чуть ли не неделю придется обойтись без классов. А она, как вы знаете, не слишком жалует наших хореографов, предпочитая заниматься сама или даже просто импровизировать.

— Опять все вспять! — хмыкнул Морской. — Почему снова «любимица»?

— Не вы ли писали про нее как про «зарождающуюся на наших глазах звезду» и «характерную танцовщицу с прекрасными внешними данными и большим сценическим темпераментом»? Это при том, что моей партии в том же спектакле ваша рецензия даже не коснулась!

— Вы из-за этого развелись? — не удержался Коля.

— Очень косвенно, — отмахнулся Морской. — Цитируемая статья вышла еще в тридцать первом, но каждый раз, когда мы ссоримся, Ирина ее мне припоминает. Страдаю за правду и справедливость! Лерхе действительно невероятно сильная танцовщица, а нахваливать в рецензиях собственную жену я считаю недопустимым использованием служебного положения. Но речь сейчас не об этом. Даже не имея расписания, вы все равно обязаны посещать место службы! Всегда говорил, что вас слишком балуют в нашей харьковской труппе. По закону артист должен являться в театр в обозначенное время вне зависимости от наличия репетиций или классов хореографии!

Тут Коля осознал, что развод Морским не помеха. Будь они хоть действующими, хоть бывшими супругами, все равно умудрятся затеять спор в самый неподходящий момент.

— Если вы так интересуетесь бюрократией, могли бы и предугадать, что меня уже перевели в ведомство киевского отдела кадров, и мой визит в харьковский театр вызовет лишь неприятности. Да, они пообещали переслать документы в Киев, но при этом я встретила помрежа и… и… — тут Ирина так тяжело вдохнула, будто собиралась сообщать о каком-то ужасном горе. — И меня попросили вспомнить прошлогоднюю партию и заменить сегодня вечером Валюшу Дуленко в «Эсмеральде». Валентина заболела, спектакль уже хотели снять, но… Как? Как я смогу? Все это совершенно ужасно…

— Да будет вам! — не выдержал Николай. — Даже я, ни бельмеса не смысля в балете, и то все те разы, что был на ваших спектаклях, замечал, что пляшете вы отменно. А значит справитесь отлично. Подумаешь, просил заменить. Если б каждый, всякий раз, когда просят выйти на дежурство вместо товарища, впадал бы в такое уныние, у нас никакого взлета производства не наблюдалось бы!

Ирина посмотрела на Николая с крайним сожалением, как на тяжелобольного, замолчала и отвернулась. Собственно, этого Коля и добивался.

— Давайте лучше обсудим более серьезные дела? — обратился он к Морскому и тут же, спохватившись, стал оправдываться: — Мне, конечно, не разрешили привлекать вас к делу, но в данном случае всем будет лучше, если я забуду про этот запрет. У меня очень хорошая зацепка в деле об убийстве Милены, и нужны ваши комментарии.

Ирина, побледнев еще больше, резко развернулась, явно возмущенная пренебрежительным отношением к ее переживаниям:

— Хотите сказать, ваши вчерашние надежды оправдались? Дед Хаим дал ответы, которые помогли вывести всех на чистую воду?

— До Хаима я еще не добрался, — отмахнулся Николай. — Зато добрался в управление, а там отчет про пассажиров. В общем, так сложилось, что теперь под подозрением все художники, живущие в доме «Слово», а также все их друзья, знакомые и ученики… Не смейтесь! — умоляюще глянул Коля на Морского. — Круг сузится, как только мы докрутим эту версию. Я к вам за этим и пришел. Давайте отработаем одну методику. Называется «метод умственного штурма». В наших органах он совсем недавно на вооружении. Работает блестяще. Не задавайте мне вопросы, а отвечайте. Говорите первое, что придет вам на ум, не сдерживайте собственное сознание. Итак, нам нужно сейчас всем вместе подумать, кто из харьковских художников, имеющих отношение к дому «Слово», может быть убийцей.

— Да никто! — неопределенно пожал плечами Морской. — Равно как и кто угодно… А что у вас за зацепка? И планируете ли вы еще расспрашивать деда Хаима?

— Не задавайте, а отвечайте! Раскройте сознание и говорите. Настройтесь снова на художников. Что вообще мы знаем об этих людях? — Николай, явно подражая какому-то следователю из учебников криминалистики, взял на себя роль лидера собрания. — Ну? — Он требовательно глянул на Морского. — Говорите все, что вспоминается…

— Художники, это ведь не только те, кто пишет картины. Художники слова часто куда сильнее по воздействию, — послушно выдало подсознание Морского. — Кстати, о художниках, работавших для харьковских журналов. Я знаю довольно много, благодаря своему знакомству с Михаилом Яловым. — Мозг журналиста выдал положенное лирическое отступление. — Миша был человеком увлеченным и наблюдательным. Жаль, что… хм… сбился с пути…

— Насколько мне известно, — Николай нахмурился, — Яловой был арестован за подготовку покушения на товарища Постышева. Нужно ли вспоминать его сейчас и можно ли доверять его рассказам?

— Про вспоминать — оно само вспомнилось, а про доверять — разумеется, — твердо заверил Морской. — Его заметки об окружающем обществе всегда были выпуклы и прекрасны. — Оказавшись в привычной роли рассказчика городских легенд, Владимир ощутил себя в родной стихии и уже не останавливался. — Все герои его описаний всегда превращались в гениев и чудаков… И сам он тоже был таким. Взять хотя бы историю о том, как Яловой обхитрил Олексу Слисаренко. Многие, впрочем, считают это историей о том, как Слисаренко обвел вокруг пальца Ялового.

— Начинается! — нервно дернула плечами Ирина. — Сейчас нет времени на выслушивание литературных сплетен… Вы можете говорить о своих друзьях целый день, я ведь знаю.

— Душа моя, так расскажите эту историю сами! — хмыкнул Морской. — У вас выйдет сухо и кратко, не сомневаюсь…

— Как я могу рассказать то, чего не знаю? — искренне изумилась Ирина, от удивления даже забыв обидеться.

Была у Ирины Санны такая странная черта — не замечать или не хранить в памяти массу услышанного. Раньше Морскому это казалось забавным. Он во всеуслышание заявлял, что в лице жены всегда имеет благодарного слушателя, которого по многу раз можно развлекать одними и теми же темами. Но сейчас Морской, кажется, немного растерялся:

— Как же так? Все в Харькове знают, как Яловой завлек Слисаренко в свой «ЛІМ». Все знают, а вы — нет, — с явным упреком обратился он к Ирине. — Хотя вы точно слышали эту историю неоднократно. Причем, от собственного мужа.

— Не все, — вмешался Коля, надеясь на результативность метода. — Я вот еще не знаю. Расскажите.

— Дело было так, — начал Морской. — Яловой тогда директорствовал в издательстве «Литература и Мистецтво» и ему позарез понадобился производственный роман о доблестных хлеборобах. Михаил объявил об этом громогласно, прямо в кафе «Пок», где в те времена решалась добрая половина всех литературных дел города. Литераторы отреагировали с энтузиазмом: кто-то брался написать роман за полгода, кто-то — за пять месяцев и 20 % надбавки к гонорару. Тут мэтр Олекса Слисаренко заявил, что справится за месяц. Если, конечно, ему удвоят положенную за десять авторских листов выплату. Яловой покачал головой с сомнением. «Рукопись будет у меня через месяц? Невозможно! Вы не справитесь!» Заключили пари, — увлекшись, Морской явно забыл обо всех обидах на жену и выглядел сейчас, как элегантный беззаботный журналист, которого знал раньше Коля. — И ровно через месяц, — азартно продолжал рассказчик, — Слисаренко принес готовый роман. Яловой в тот же миг заключил с ним договор и выплатил обещанные деньги. Слисаренко на радостях созвал всех угощаться и громогласно заявил, что облапошил глупого редактора. Роман ведь был готов давным-давно, а тут такое предложение. Все начали смеяться, но один критик, случайно пивший там же кофе, — не буду тыкать пальцем себя в грудь, — разгадал гениальный маневр Ялового и прилюдно поздравил удачливого издателя с победой. Тут все вспомнили, что Слисаренко уже давно о своем романе рассказывал на каждом углу и говорил также, что «ни за какие коврижки не отдаст свою рукопись одному из этих мелких, расплодившихся кругом с приходом нэпа издательств».

— Красивая история! — Коля тоже увлекся и реагировал сейчас вполне искренне. — Хочешь вынудить кого-то к нужному тебе поступку, сделай вид, будто этим поступком он сможет тебя обхитрить. Прекрасный ход!

— И мне так показалось, — с достоинством кивнул Морской. — Я оценил тогда маневр Ялового, он — мою проницательность. С тех пор мы приятельствуем. — Тут он встретился глазами с Ириной и снова сник. — Вернее, приятельствовали. Последние несколько лет…

— В вашей истории нет ничего элегантного, — строго осадила собеседников Ирина. — Давайте признаем, что писатели у нас — сплошные интриганы, и обсудим уже что-то более существенное. Николай хотел раскопать что-то о доме «Слово»…

И тут опять нашла коса на камень. Ничуть не заботясь о существенности истории для следствия, Морской — уже явно из чистого куража и чтобы еще больше раздосадовать Ирину — припомнил пару рассказов Ялового о смешных традициях дома и принялся красочно расписывать их.

— Поздравляю, все сказанное ни на шаг не приблизило нас к разгадке убийства, — язвительно резюмировала Ирина.

— Да. Точно, — не нашел что возразить Николай. — В методе штурма важны любые детали из вашего сознания, но… не настолько любые. Лучше бы что-нибудь конкретно про художников.

— Лучше бы вы прямо сказали нам, какую зацепку проверяете, — с Колей Ирина тоже не особо церемонилась.

— Действительно, — неохотно согласился с бывшей супругой Морской. — Я читал, что аналогичный вашему метод применяют рекламщики в Америке. Там он называется «метод мозгового штурма». Так вот, по-моему, метод не предполагает сокрытие части информации от участников штурма. Он действенен, только если все в курсе происходящего.

— Согласен, — ответил Коля, поразмыслив. — Я просто не хотел вас сбивать. Но лучше уж собью. В общем, известно, что некий товарищ Семенко, начинающий художник-декоратор, а также ученик Ивана Падалки, был приписан к переезжающему в Киев цеху и должен был вчера уехать. Судя по наличию проездного билета Семенко у проводницы, художник сел в поезд в Харькове, но, судя по пустующему месту в поезде на месте прибытия, не доехал до Киева. И даже больше — в Полтаве его уже не было в поезде. Не обнаружив ученика в вагоне-ресторане на общей встрече, Иван Падалка удивился и, узнав от проводника, что, согласно спискам, Семенко сел в поезд и едет на таком-то месте, пошел в указанный вагон. Ни Семенко, ни его вещей там уже не было. Подозрительно?

— Еще как! — проявили удивительную солидарность бывшие супруги.

— Так что же вы нам голову морочите, друг мой? Тут и у Хаима ничего не надо спрашивать! Объявляйте товарища Семенко в розыск! — добавил Морской.

— Незачем! Он сам нашелся. На следующее утро. Пришел с повинной в ближайший участок. Рассказал, что проспал поезд, а также потерял проездной талон и паспорт. Вернее, написал заявление, что кто-то из участников вчерашнего банкета опоил его каким-то снотворным и выкрал документы. Семенко утверждает, что пил на проводах только пиво и чай, но вдруг почувствовал себя обессиленным, едва донес ноги до ближайшей мастерской, в которой спасались от дневной жары празднующие, прилег на стульях и… дальше ничего не помнит. — Непроизвольно подражая Морскому, Коля выдержал театральную паузу после «и».

— Проснулся наш декоратор ранним утром от того, что его разыскала перепуганная жена. В полубредовом состоянии отправился в участок. Проездной талон на поезд был в кармане брюк еще вчера, Семенко отлично помнит это, потому что хвастался им перед своими друзьями, а утром талона уже не было. Смятая трешка была, а талона и паспорта — не было. Такое возможно, только если вор целенамеренно хочет забрать документы.

— Целенаправленно, — автоматически поправила Ирина, но Коля только отмахнулся.

— Паспорт нашелся позже возле мусорного бака во дворе, — продолжил он. — А талон — таинственным образом переместился к проводнице. К тому же, — это уже были Колины личные гипотезы, — речь идет о снотворном с точно такими же, как в вашем случае, Ирина Санна, фазами воздействия на организм. Стало быть, можно предположить, что опоил вас и Семенко один и тот же человек… И это был кто-то из присутствовавших на проводах в Киев художников-литераторов.

— Ой, не-ет, — внезапно закапризничала Ирина, — не тот же, уж поверьте.

— Товарища Семенко люди знают как человека, не умеющего пить, — довольно здраво объяснил Иринин выпад Морской. — Вы же сами слышали, как Эльза Юрьевна намекала на жалобы от его жены… Думаю, это далеко не первый случай, когда Семенко выпивает, по его словам, лишь кружку пива и выпадает из реальности на множество часов.

— Серьезно? — Коля явно расстроился.

— Да, — сурово кивнул журналист. — Семенко мог сам обронить паспорт, а проездной талон, когда хвастался им, по ошибке вручить кому-нибудь из отъезжающих. Даже я заметил, что с талонами при посадке была какая-то неразбериха. Проводницы так волновались, что больше расшаркивались перед пассажирами, чем проверяли их документы. Возможно, кто-то по ошибке сунул два талона. Снотворное же Семенко мог придумать, чтобы оправдать свой срыв. Мы, кстати, можем про все это расспросить мадам Триоле и мадам Бувье.

— Не можем! — с нажимом заявил Коля. — Все участники прощального застолья в доме «Слово» под подозрением. Особенно те, что знали Милену. Не будем раскрывать перед ними ход следствия. Мадам-поэтка, кстати, пользуется снотворным! Я видел бутылек в ее комнате.

— Какая ерунда! — снова впала в слезливое настроение Ирина. — Снотворным пользуются все старики и старухи. А убить собственную компаньонку может только сумасшедший. Ведь ясно, что все сразу подумают на тебя, станут копать, какие у тебя с ней были отношения и счеты… — Тут балерина самым натуральным образом всхлипнула. — Мы говорим, говорим, ничем не улучшаем ситуацию, а только тянем время. А вечер ведь все ближе. А вместе с ним спектакль и мой провал…

— Душа моя! — на этот раз уже без насмешек принялся утешать Морской. — Если вы так боитесь этого спектакля, почему согласились участвовать? Вы ведь не обязаны, официально вы сейчас на больничном бюллетене… Почему не отказались?

— Как я могла? — Ирина лишь вздохнула. — У Валентины жар. Ей бы пришлось выходить на сцену, откажись я от замены. Она отличная балерина, хороший товарищ, человек, в конце-то концов. Разве я могу отказать в помощи?

— Согласен. Но хотя бы не думайте тогда, что провалите спектакль. Вы отлично справлялись с этой ролью полгода назад. Что изменилось за это время? Хореография все та же. Балетмейстеры Вирский и Болотов, насколько я понимаю, отбывая в Киев, никаких нововведений для своего балета не оставляли.

— Да вы с ума сошли! — вспыхнула Ирина. — Какое неуважение к артистам! Неужто вы считаете, что за полгода никто из исполнителей не привнес в спектакль ничего нового? Настоящий танцовщик каждый раз работает как на премьере и каждый раз по-новому… А в нашей труппе каждый человек по-своему гений. Я не имею права их подводить и не имею мастерства не подвести… Ох, что же все так отвратительно и так одновременно? Как пережить все это? Убийство, Киев, Николай со своими гипотезами и дедом Хаимом… Теперь еще и спектакль вечером. И вы, Владимир, со своим мнением, будто все артисты лишь статисты…

Морской бормотал что-то про не меняющуюся годами классическую хореографию и сам себя оспаривал, вспоминая, что «все, конечно же, менялось, но»… Ирина придиралась к его «но». А Николай смотрел на все это и очень удивлялся несправедливости жизни. Знала бы Ирина Санна, чтó эти самые восхваляемые артисты говорили про нее вчера Николаю. Все как один утверждали, что балерина Онуфриева высокомерная бессердечная карьеристка, ни в грош не ставящая никого из коллег. А на самом деле…

— Кстати, Николай, раз уж мы снова в деле, расскажите же, наконец, о чем вы будете спрашивать у деда Хаима! — будто нарочно подлил масла в огонь Морской.

* * *

В управление Коля возвращался куда менее воодушевленный, чем уходил утром. Ниточку с Семенко, конечно, нужно было докрутить, но после объяснений Морского она не казалась теперь такой крепкой и, увы, не могла заслонить остальные гипотезы. Те самые, неприятные, которые обязательно нужно было проверять, чувствуя себя шакалом и предателем. Утром про них почти получилось забыть, но теперь они снова всплывали на поверхность. Не зря, ох не зря Морской спрашивал про разговор с дедом Хаимом! Судьба давала знак, что нельзя бросать эту ниточку. «Ни к чему не приведет — и хорошо. А приведет — тогда… Это будет уже совсем другая история», — рассуждая подобным образом, Николай дошел до места службы жены. Поднимаясь по красиво изогнутой лестнице с коваными перилами, он, как всегда, немножечко смущался. Колька-шалопай, Колька-хулиган, и вот, на тебе, на законных основаниях пришел в государственную научную библиотеку, которая, к слову сказать, с этого года стала еще и областной. Причем, пришел не просто книжки полистать, а к законной своей супруге, которая тут служит и во всех книгах в мире досконально разбирается.

— Ты помнишь о своем докладе? — спросил Коля Свету без лишних объяснений, стараясь не выдать эмоций и потому говоря довольно сухо и скомканно.

— Спасибо, конечно, за заботу, но ты все перепутал. Доклад был вчера! — рассмеялась она.

Объяснения таки потребовались:

— Ты не поняла. Я не потому, что боюсь, как бы ты не забыла выступить, — начал Коля, — я потому, что одна мысль из твоего текста показалась мне весьма даже здоровой. Ну, здравой то есть.

— Только одна?

— Тьфу! Мы с тобой уже как Морской с Ириною, ни в жисть до главной темы добраться не можем, чуть что — сразу препираться.

— Или препираться, или целоваться, — еще больше развеселилась Света.

Коля моментально забыл, зачем пришел. И вряд ли вспомнил бы скоро, если бы в окруженный книжными полками зал не вошла вечно взволнованная Светина начальница. Синхронно покраснев, супруги Горленки разлетелись по разные стороны стола, а Ольга Дмитриевна, как обычно при встрече с Колей, разглядев, что под форменной каской знакомое лицо, вместо приветствия пробубнила: «Нельзя же так пугать!»

Света уверенно взяла мужа за руку и отвела к двери.

— В своем докладе ты говорила, что библиотекарь может помочь следователю оперативно разузнать что-нибудь важное. Я запомнил, — деловым тоном сообщил Николай наконец. — Так вот, разыщи мне, пожалуйста, кому принадлежал доходный дом по адресу Сумская, 49. Кто построил, кому подарили и все такое. Сможешь?

— Служу трудовому народу! — отрапортовала Света. — В теории дело вполне выполнимое. Старинные списки домовладельцев у нас наверняка есть. Их, кажется, издавали отдельным бюллетенем, и я на него, кажется, когда-то карточку выписывала. Я поищу.

Сговорились, что она постарается раскопать нужные данные. А до тех пор Коля решил про всякие глупости не думать. Увы, это было невозможно.

— Тебя Игнат Павлович вызывает! — сообщил дежурный, едва Горленко переступил порог управления. — Злой, как собака. Не знаю уж, что ты натворил, но на всякий случай сдай профсоюзный взнос до визита к нему в кабинет. А то выйдет как с Генкой Хмуриным…

— Не выйдет! — Коля полез в карман. — Хотя бы потому, что я взносы вовремя плачу.

Генку Хмурина недавно забрали работать в особый отдел. Хоть и простой шестеркой для задержаний, но зато с большими полномочиями. И взносы, понятное дело, Хмурин платил теперь там, где работал. Причем и те, что полгода ему в долг прощали, и новые.

— Так! — начал Игнат Павлович, едва Коля материализовался посреди облака табачного дыма в кабинете начальника. — Через час у нас с тобой отчет перед Журбой, поэтому, будь добр, расскажи мне, какого черта у тебя там происходит с этими иностранцами. Наша жертва села в поезд вместо Ирины Онуфриевой, а теперь эту самую Ирину они затребовали себе в сопровождающие. Не подозрительно ли?

— Сам не пойму, — честно признался Коля. — Иностранцы говорят, им любопытно, что за человек такой та балерина, которую их покойная знакомая решила скопировать. Позвали познакомиться. В принудительном, так сказать, порядке. Но Онуфриева держится хорошо. Городские истории рассказывает идеологически выдержанные, места для посиделок выбирает одобренные для посещения иностранцами. Ей есть к кому обращаться за консультациями. У нее муж — спец по экскурсиям. Он даже в последний раз в командировку к немецким товарищам из компартии ездил не как журналист, а как представитель общества краеведов.

«Стоп! — мысли Коли уже цеплялись за очередную ступенечку. — Надо будет расспросить Морского подробнее о последней поездке в Германию».

— Ладно, понял, — устало отмахнулся от потока ничем не способствующей расследованию информации Игнат Павлович. — Нá тебе, кстати, протокол про место преступления. Ты ж запрашивал?

Он протянул Коле папку с несколькими печатными листами, а сам вернулся к расспросам.

— Дело ясное, что дело у тебя пока темное. А нам просвет нужен как можно скорее. Убийство это всем нам вот-вот боком выйдет. Висяком это дело оставлять нельзя. И афишировать его тоже сильно не следует. Кстати, ты за домом Хаима Дубецкого зачем слежку поставил?

— Не могу сказать, — Коля упрямо нахмурился. — Проверяю одну гипотезу. Вы сказали, могу использовать ребят, если надо. Вот, понадобилось.

— Сказать-то сказал. Но людей не хватает! А ты аж троих на наружку забрал. Ночью один, днем другой, вечером третий — ты у нас капиталист, что ли? Отчего аж три человека на тебя с утра до вечера вкалывать должны? И что это еще за произвол? Дежурят по одному, чего ждут — непонятно…

— Они в гражданском, — принялся оправдываться Коля, — значит, по одному можно… И ребята не на меня работают, а на общее дело. Разве нет? Хаим Дубецкий слишком много знает про нашу жертву. Пока не хочу говорить, как именно, но мне кажется, слежка за ним может вывести нас на убийцу.

— Короче, — Игнат Павлович никогда не был сторонником долгих споров, потому сразу перешел к приказаниям. — Хочешь вести наружку — веди сам. У меня особый отдел людей на задержания требует. Им своих не хватает уже. Потому вот тебе распоряжение: чтоб лично сменил товарища Доценко не позднее шести. Впрочем, — тут Игнат Павлович заглянул в какие-то бумаги и смягчил приговор: — Можно в шесть тридцать. От слежки Доценко сразу к задержаниями перейдет. Бригада, в которую его командирую, прямо в том районе и работает…

Коля Игната Павловича почти не слышал, одеревеневшими пальцами листая отчет. «Одна деталь! Надо же, — думалось ему, — одна деталь, а так много меняет и перечеркивает…»

— Кстати, один из адресов прям и есть тот дом, за которым ты следишь! — обнаружил в этот момент Игнат Павлович список тех, кого бригада с Доценко сегодня должна будет арестовывать, и передал его Коле. Эта бумага принесла Горенко еще меньше радости.

— Итого, — подытожил Игнат Павлович, — иди подготовься, подумай, что говорить будешь, и айда к Журбе на ковер рассказывать, как идут дела. Я вижу, что никак. Но ты подумай, и пусть ко времени доклада у тебя будут хоть какие-то внятные гипотезы.

Но думать сейчас Коля мог только об одном. К тому же в коридоре он столкнулся с деловито спешащей в его кабинет Светой.

— Фамилия домовладельца — Заславский, — с победным блеском в глазах заявила она. И Коля мог поклясться, что так и думал. На объяснения со Светой совершенно не было времени, поэтому он начал сразу с просьбы.

— Слушай меня внимательно! — Он заглянул жене в глаза, всем своим видом подчеркивая серьезность ситуации. — Я сейчас отлучиться никак не могу. Сначала иду на ковер к начальству, потом выхожу на дежурство в наружное наблюдение. Которое, кстати, никому уже и не нужно, но отменить я его тоже не могу — рассказал уже всем, какое оно важное.

— Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в том, что ты сейчас говоришь? — на всякий случай вставила Света.

— Да, да, я знаю, — спохватился Коля. — Это я больше сам для себя говорил. А для тебя вот что: очень тебя прошу — разыщи Морского и предупреди, что в доме деда Хаима сегодня будет происходить задержание. На жительницу подвала соседи подали жалобы за антисоветские высказывания. Пусть Морской сегодня держится оттуда подальше.

— Что? — Света сокрушенно схватилась за голову. — Какое-такое задержание? Я знаю эту жительницу. Я тебе про нее рассказывала. Это сумасшедшая Тося. Она даже если и говорит что-то такое, то уж никак не со зла. За что ее задерживать?

— Вот это как раз меня волнует меньше всего. Раз задерживают, значит, есть за что. Если не за что, то разберутся и выпустят. Ты, главное, Морскому скажи, чтобы туда не совался. Я, если не предупрежу, буду себя виноватым чувствовать…

— То есть как это «волнует меньше всего»? — стояла на своем Света. — Я Тосю лично знаю. Она хорошая. Скажи своим, чтобы ее не трогали.

Коля даже рассмеялся.

— Рад, что ты такого высокого мнения о моем умении влиять на людей. Но вообще-то, кому бы я что ни говорил, задержание уже прописано. — Тут Коля заметил, что Света всерьез переживает. — Эй! — попытался подбодрить жену он, хотя сам тоже готов был вот-вот раскиснуть. — Все в порядке. Ты же сама говорила, что девица не в себе и ерунду несет всякую, пугая гостей деда Хаима. Не будет больше пугать.

Свете утешения явно не помогли.

— Слушай, — горячо заговорил Коля, не совсем понимая, к Свете он обращается или сам к себе. — Так устроен мир, что нарушители должны отвечать за свои нарушения. Иначе начнется хаос, и все рухнет. Понимаешь? Часто бывает сложно с этим смириться, но справедливость иногда бывает жестокой. Есть такое золотое правило: не знаешь, как поступать — действуй по закону. — Он тяжело вздохнул и сочувственно обнял жену за плечи. — Закон гласит, что никому нельзя проявлять неуважение к нашей родине и позволять себе антисоветские высказывания. Согласна?

Прежде чем Света успела ответить, пробегающий мимо Игнат Павлович уже схватил Колю за локоть и потащил за собой.

— Журба раньше освободился, зовет нас с тобой вместе материалы дела поизучать. Пойдем, пойдем, не время сейчас для телячьих нежностей и заигрываний!