Поутру Наташка просыпается какая-то вялая, непохожая на себя. Муля вьется вокруг нее, как ночной мотылек возле гаснущей, но еще горящей свечки, а мама всплескивает руками и скорбно заявляет, что у Наташки наверняка температура, – но градусник, чуть не насильно засунутый в Наташкину подмышку, ничего такого особого не показывает, и Наташку оставляют в покое.

Юджину жалко Наташку. Хоть и противная, а все-таки сестра, живой человек, а он ее вчера вот как. С балкона кукарекать заставил – это ж надо додуматься. Может, она от этого так сникла. А может, еще от чего.

Наташке с утра в школу, и она нехотя собирает портфель. Юджин мог бы еще поваляться, но копошащиеся девчонки, хоть и стараются не шуметь, а все-таки шумят, да и Наташку ему до такой степени жалко, что не до валянья. Он идет вместе со всеми на кухню, ест серую овсянку, пьет чай.

– Мулечка, а мы тебя только нынче ждали, – зевая говорит мама. – Что ж у тебя, уроков нет больше в этом году?

– Меня мама отпросила, – застенчиво объясняет Муля.

Мулина мама всегда, когда приезжает в гости к дедушке с бабушкой, отсылает Мулю к Юджиновым и Наташкиным родителям. Оно и правильно – что ей делать со стариками. А тут все-таки Наташка. Ну и Юджин.

– Наташенька, может, и мне тебя отпросить? – заискивающе спрашивает мама.

На такое невиданное предложение Наташке следует вскочить, попрыгать бешеной лягушкой, обнять маму раза четыре и что-нибудь уронить со стола. Но Наташка бурчит непонятное себе под нос и отворачивается к окну.

Юджину становится совсем не по себе. Сестра, можно сказать, на глазах помирает!

И он делает то, чего бы ни за что не сделал, будь она прежней прыгливой козой.

– А на дискотеку-то со мной пойдешь? – небрежно спрашивает он. – Вроде как вчера договорились!

Наташка медленно поворачивает к нему голову. Смотрит мрачно.

(«Не сработало. Эх!»)

Долго-долго смотрит исподлобья. Подрагивают уголки рта. Ползут вверх, ползут – и вдруг…

– Да! Да! Пойду! – хохочет Наташка. Вскакивает, прыгает по кухне, размахивает ложкой, как дирижерской палочкой, и вопит что есть силы: – На взрослую дискотеку! На взрос-лу-ю дис-ко-теку!

(«Сработало. Эх!»)

– Мулю-то возьмете? – улыбается мама.

Ох, лучше уж Мулю. Эта хоть тихая. Поставить ее где-нибудь, она там и простоит, как статуя.

– Пойдешь, Муль? – спрашивает Юджин.

– Я не знаю, – жалко улыбается Муля. – Я танцевать не умею…

– Все умеют! Все умеют! – вопит Наташка.

Вот ведь блин, думает Юджин, наблюдая за Наташиными прыжками. Сам себе могилу вырыл. Как на меня посмотрят, когда я заявлюсь с этими малолетками.

– Вы уж того, принарядитесь, – говорит он. – Начало в шесть.

Когда Наташка, напевая что-то дикое, уносится в школу, а родители уходят трудиться, Юджин шаркает в комнату и падает на постель, но снова заснуть ему не удается. На улицу идти нет настроения, и он – зря, что ли, видик выклянчил – ставит себе какой-то фильм наугад. Фильм оказывается крутым боевиком с тем самым культуристом, который висит у Юджина над кроватью. Как ни странно, к нему присоединяется Муля – садится на краешек дивана и молча смотрит до конца это недевочковое кино.

– Понравилось? – спрашивает Юджин.

– Ага…

– Еще посмотрим?

– Я бы позанималась, пока никого нет… – извиняющимся тоном говорит Муля.

Муля в своем городе учится в какой-то очень крутой музыкальной школе и занимается даже на каникулах. Возит везде за собой свою скрипку, и в лес, и на речку. И ей все время кажется, что она кому-то мешает. Вообще-то правильно кажется. Играет, играет одно и то же сто раз, замучаешься слушать.

– Ну я тогда на каток, – говорит Юджин.

На катке уже ледовое побоище – ребята бегают с клюшками. То что надо! Юджин тут же присоединяется к игре. Его команда безбожно проигрывает. Потом к ним присоединяется Санек, и игра почти выравнивается. А потом все вдруг как один собираются с поля.

– Куда? – кричит мокрый насквозь Юджин. – Рано!

– Как рано, – удивляется пыхтящий Санек. – Дискотека скоро. Все идут. Ты, что ли, не идешь?

– Бли-и-ин, – тянет Юджин.

– Что? Не хочешь?

– Да я сестру обещал взять. И еще одну… родственницу.

– Красивая? – азартно спрашивает Санек.

– Кто? Муля? Ты что! – хмыкает Юджин. – Она мелкая совсем.

– Ну и что, – со знанием дела говорит Санек. – Мелкие с годами вырастают. Вон твоя сестра вырастет – будет красавица. Точно.

– Ну и танцуй с ней, – фыркает Юджин.

– Не, – мотает головой Санек. – Я подожду. Пока красавицей станет. Слушай, я зайду к тебе, а? А то завтра отец приедет…

– А, за видиком, – кивает Юджин. – Давай, пошли.

Мокрые, заснеженные, они вваливаются в прихожую. Их встречает ухмыляющийся отец Юджина.

– Вы туда лучше не ходите, в зал, то есть, – подмигивает он. – Там дурдом.

– А видик забрать? – хором возмущаются мальчишки.

Но видик забрать оказывается не так-то просто. По залу бегает полуодетая Наташка – в трусах и майке. На голове у нее какие-то тряпичные бантики. Появление Санька вместе с братом ее смущает не меньше, чем тиканье часов.

– Мама купила мне капроновые колготки! – сообщает она в пространство.

– Ты что, с этими загогульками на дискотеку пойдешь? – интересуется Юджин, отсоединяя видик от телевизора.

Наташка не удостаивает его ответом.

– Эх ты, деревня, – снисходительно говорит ему Санек. – Это ж завивка. У меня сеструха такие же на ночь накручивала. Пока замуж не вышла. Сейчас химию делает в парикмахерской.

Пока Юджин запихивает видик в сумку, Наташка натягивает колготки и платье.

– Теперь краситься буду! – заявляет она в пространство. – Мне мама помаду дала.

– Я пропал, – вздыхает Юджин.

И тут из его с Наташкой комнаты, спотыкаясь, выходит Муля.

Спотыкается она потому, что на ней туфли Юджиновой мамы. Тощенькие серенькие волосы превратились в упругие кудряшки – наверное, тоже накрутила их на тряпочки. На ней широкий пестрый свитер и, о боже, короткая юбка. Ножки тоненькие, как палочки. Коленки словно у жеребенка.

Видит Юджина с Саньком, ахает и убегает, спотыкаясь, обратно в комнату.

– Ну, эта красавицей не вырастет, – мудро говорит Санек. – Хотя, я слышал, бывает такое: сначала гадкий утенок, а потом – о-го-го!

Юджин в общем согласен с Саньком, но сейчас ему почему-то становится обидно за Мулю.

– Что бы понимал, салага, – говорит он.

– А ты что, втюрился? – хехекает Санек. – Она ж тебе родня! Кстати, кто она тебе?

– Э-э-э… не помню. Мам! – кричит Юджин. – А Муля нам с Наташкой кто?

Мама высовывается из комнаты, в которой только что исчезла Муля.

– Троюродная тетка, – сообщает мама.

– Фига! – изумляется Санек. – Это как так вышло-то? Ты смотри не говори никому. Тетка – это ну очень смешно. Путь будет сестра двоюродная.

– Троюродная…

– Да пофигу.

– А вы, мальчики, разве не будете переодеваться? – спрашивает мама.

Мальчики озадаченно рассматривают друг друга. Штаны у обоих от колен до щиколоток мокрые от снега.

– Да надо бы, – говорит Юджин.

Проводив Санька, Юджин суется было в свою комнату, но туда нельзя – там мама красит Мулю.

– Да что ж такое, – рычит он, принимая из маминых рук джинсы, рубашку и носки. Всё, включая носки, тщательно отглажено, но это не примиряет Юджина с реальностью, и он, громко ворча, идет переодеваться в туалет.

Выходя из дома, Юджин чувствует себя самым несчастным человеком на свете. Слева от него подпрыгивает непривычно кудрявая Наташка, время от время вытягивая губы трубочкой и скашивая глаза к носу: у нее на губах помада, и Наташка таким образом пытается посмотреть, не стерлась ли она. Слева на тоненьких ножках вышагивает Муля, и лицо у Мули такое страдальческое, как будто ее не ведут на дискотеку, а собираются в скорейшем времени при большом скоплении народа повесить на сосне. А впереди – школа, а в школе переоборудованный под танцы спортзал, где уже наверняка настроили технику, где уже начинают собираться пацаны и девчонки, куда некоторые приходят парами и куда он, Юджин, явится в обществе наипротивнейшей в мире младшей сестры и своей, как ему нынче напомнила мама, троюродной тетки.

Ну супер.

Пока девочки переобуваются в коридоре, Юджин делает отчаянную попытку от них улизнуть. И это ему почти удается – он ныряет в спортзал, где уже играет музыка, и крутится под потолком зеркальный шар, и Вован Пузырьков по прозвищу Ушан уже колдует с магнитофоном, и кто-то уже танцует, и девчонки пришли, и он идет бодреньким шагом, как будто так и надо, в самый дальний угол – но не тут-то было.

– Женя! – кричит от входа Наташка. – А ты когда со мной потанцуешь?

Стены, кажется, обваливаются. А, нет, это не стены, это грохает хохотом весь зал.

Ушан, ухмыляясь, ставит медляк.

И вот весь зал – и уже прибывшие, и те, кто входит, – смотрит, как Юджин, путаясь в собственных ногах, танцует с крошечной пигалицей в дурацком пышном розовом платьице.

– А девчонка-то ничего! – вопит кто-то.

Зал снова грохает.

Потом Ушан ставит что-то ритмично ухающее. Наташка отцепляется от Юджина и кидается выделывать кренделя ногами.

Юджин отходит к стенке.

– Юджин! – доносится до него. – Девушку себе по возрасту подобрал?

Это одноклассницы, чтоб их. Жабы недоразвитые. Теперь точно ни одна с ним не пойдет танцевать. Разве что под дулом пистолета.

Кто-то незнакомый, кажется, из выпускных классов, хлопает Юджина по плечу.

– Познакомишь с красоткой?

– Это моя сестра, – пытается оправдаться Юджин.

– Ну нормально, – тянет старшеклассник под общий гогот. – На дискач все крутые чуваки сестер приводят. Чем меньше, тем лучше. В идеале вообще грудных.

Кажется, на него уже показывают пальцами. И на счастливую Наташку, самозабвенно пляшущую в центре зала.

Ах так.

Ладно.

Юджин напрягается изо всех сил, смотрит вокруг и говорит про себя страшным голосом:

«Чтобы никто из вас, придурки, больше не смеялся надо мной и моей сестрой!»

В животе у него начинает противненько крутить, а звук словно бы кто-то выключает. А когда звук снова появляется, Юджин уже не слышит всеобщего гогота. Только бумкающую музыку. Все вокруг танцуют, группками и поодиночке. И никому нет до него, Юджина, дела.

Он прислоняется к стене, в голове у него вертится что-то пропеллерообразное.

Работает, блин. Работает! И даже не пришлось обзывать себя киборгом-убийцей и обещать всем повырывать сердца.

А может, всем им просто надоело надо мной ржать?

Надо еще раз проверить…

– Юджин! – доносится со стороны группки одноклассниц. – А ты на танец только сестер приглашаешь?

Это Оля Хмыгина. Все мальчишки за ней охотятся, а она только хихикает. И не то чтобы даже хорошенькая, а просто приехала из гэдээра, отец военный. Носит прикольные шмотки. Дарит девчонкам мелкие туземные монетки. Челка с начесом. Глаза подводит. Эта уж точно с кем попало танцевать не пойдет.

Ну вот и проверим.

– Ушан, медляк поставь! – орет Юджин не своим голосом.

«Ушан, ставь медляк, или я тебе уши отгрызу!»

Бум-бумная песня обрывается на середине. Ушан ставит что-то жутко занудное и не по-нашему.

«А теперь, Хмыгина, иди сюда и пригласи меня!»

Не должно получиться. Не должно. Это же Хмыгина. Она же… такая. Это даже если Барышев, золотой Макс из выпускного, подойдет, и то она фыркнет и пошлет куда подальше, и еще недели две все вспоминать будут, в каких выражениях она его послала…

Оно и не получается. Медленное и чужое колышется в голове какими-то марсианскими звонами, и вокруг клубится туман.

Юджин закрывает глаза. А когда открывает, видит прямо перед носом разноцветное лицо Хмыгиной, которое в дискотечной мигающей полутьме кажется раскрашенным под хохлому.

– Юджин, – неуверенно говорит Хмыгина. – Потанцуй со мной.

И вот он уже обнимает ее жесткие бедра, а она кладет ему руки на плечи, и оба по-идиотски качаются и топают в такт. Как два дурака.

Не, ну так не может быть, точно. Это странно как-то.

– Странно как-то, – говорит Юджин.

– Что я тебя приглашаю, а не ты меня? – горячее дыхание Хмыгиной обжигает Юджину ухо. – Да разве от тебя дождешься, дурак… Состариться можно, пока ждешь…

Вот ё-пэ-рэ-сэ-тэ, как говорит папа Юджина, сталкиваясь с особо досадной проблемой. Это значит, не я ей приказал. А она сама со мной хотела… Блин, я что, ей нравлюсь?! Нет, она ничего, конечно… Только тощая и ржет противно… И что, я теперь должен с ней… Стоять! А как же моя сила повелевать? Как же – «я, киборг-убийца, приказываю…»? Это всё, значит, туфта?

Хмыгина как-то странно хмыкает и теснее прижимается к Юджину. В голове у него удивительным образом пустеет. От хмыгинских волос, взбитых до состояния сладкой ваты, одуряюще пахнет чем-то цветочно-конфетным. Юджин неуверенно смыкает руки на ее спине.

– Классная песня, да? – говорит Хмыгина.

– Вещь, – соглашается Юджин, хотя понятия не имеет, подо что они танцуют.

– А ты вообще что слушаешь?

– Да так, – солидно морщится Юджин. – Всякое там.

– А мне можешь кассетку записать? Какой-нибудь сборничек типа.

Записать… Это ж надо выпрашивать у Санька такой магнитофон, который сразу на две кассеты и записывает еще. Это надо думать, какие ей такие выбрать песни, чтобы она не хмыкала, мол, старье и вообще лажа, а чтобы прямо в осадок выпала от его, Юджиновой крутости. А чем ее удивишь, вот чем?

– Да запросто, – небрежным тоном говорит Юджин. – Вообще легко. Хоть завтра.

– Мощь! – выдыхает Хмыгина. – Может, завтра тогда пересечемся где-нибудь? Ты мне кассету отдашь…

Ух ты.

– Д-давай, – выдавливает Юджин неожиданно мерзким фальцетом.

Хмыгина дергается, отстраняется, заглядывает ему в глаза.

– Ты, может, не хочешь?

– Хочу, – быстро отвечает Юджин. – Очень.

– Ладно, – успокоенно шепчет Хмыгина и снова прижимается к нему. – Я тебе телефончик оставлю, звякнешь, как время будет.

Блин! Простая такая. Как будто все такие продвинутые, как она. С телефонами в квартире. Это ж к автомату бежать… Или Санька уламывать, чтобы позвонить дал.

– Без проблем, – очень взрослым голосом говорит Юджин и, холодея от собственной наглости, проводит ладонью по хмыгинской твердой спине.

И тут песня заканчивается, сменяясь задорно прыгающим.

– О, класс! – визжит Хмыгина. – Давай подрыгаемся! С утра мечтала подрыгаться!

Отлепляется от Юджина и начинает выделывать конечностями невероятные зигзаги.

Юджин, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, переминается с ноги на ногу и что-то такое делает руками. Я как дурак, думает он. Как лысый ежик. Как макака с красной какой. Но Хмыгина не хмыкает, не смеется, не косит глазами, не поворачивается к подружкам. Наверное, все в порядке.

Юджин собирает волю в кулак и улыбается Хмыгиной.

– Тоже заметил? – хихикает она. И дергает головой.

Юджин оборачивается в сторону ее дергания. Ох ты ж елки. Там стоит Муля. Стоит и покачивается, и поводит подбородком, и зачем-то крутит кистями рук. Типа ну очень старается танцевать. Сзади нее группка старшеклассников. Показывают на нее пальцами и беззвучно ржут, как онемевшие кони. Один с глумливой мордой повторяет ее движения. А лицо у Мули такое жалкое. Будто так и ждет, что ее сейчас привяжут к позорному столбу, а потом подложат соломы и подожгут. И это она еще тех старшеклассников не видит.

А ведь она музыкант, просверкивает у Юджина в голове что-то вроде бегущей строки. Она так на скрипке шпарит, закачаешься. То-то и тренируется сто раз на дню. Конкурсы там у нее какие-то. Лауреат, вот! Ее, говорят, даже по телику показывали. И еще, говорят, сама музыку сочиняет. Чего вы ржете, придурки, можете так, а?

– Угробище вообще, – звенит Хмыгина. – Приперлась еще…

– Это моя сестра, – не глядя Хмыгиной в глаза, говорит Юджин. – То есть тетка. Троюродная.

– Так это ты ее привел, что ли? – ржет Хмыгина.

Прямо как кобыла.

– Она со мной, да, – выдает Юджин, чувствуя себя смертником, который сам себе роет могилу.

– И она тебе типа нравится?

Юджин молчит. В ушах у него пляшет и притоптывает чужая громкая музыка.

– Ну и танцуй с ней!

И Хмыгина исчезает, как ее и не было. Юджин бестолково озирается. Ага, вот она. Где ей и положено быть – в группке крутых парней. Задирает руки к потолку, извивается, ржет, сверкает своими побрякушками, хлопает нагуталиненными ресницами. Ну и вали туда, лошадь, с тоской думает Юджин. Ну и не надо. И пожалуйста. Не больно-то и хотелось.

Группка, словно сговорившись, оборачивается к Муле, смотрит на нее и, как по команде, начинает хохотать.

Даже в дискотечной полумгле видно, как Муля краснеет. У нее темнеют лицо и шея. Она вдруг начинает казаться жутковатой и красивой – как героини страшных фильмов. Кажется, вот сейчас еще потемнеет лицом – и пойдет крошить народ почем зря.

Что она вам сделала, думает Юджин. Что, а?

Прищуривает глаза, напрягается и говорит про себя громовым голосом:

«Эй вы, придурки! Ну-ка быстро приглашайте Мулю на танец! И танцуйте с ней как миленькие! Стройся по одному, свиньи! Раз, два левой! А ржать над ней не смейте!»

Он закрывает глаза, потому что голова у него начинает весьма болезненно пульсировать. Раз. Два. Раз. Два.

Он глубоко дышит, чтобы прийти в себя. Это все музыка, думает он. Все эта чертова громкая музыка, и еще духота.

Он открывает глаза.

И видит того самого выпускника, который хлопал его по плечу. Выпускник склонился над Мулей и что-то ей говорит. Что – не слышно.

Муля смотрит на него – жалобно, недоверчиво, снизу вверх. Дергает ртом – раз, два. Улыбается.

И кладет ему свои тощие ручки на плечи. Выпускник, серьезный, как на экзамене, обхватывает руками тоненькую Мулину талию. И они танцуют, покачиваясь.

– Вот ведь блин, – говорит Юджин вслух. И отходит к стенке.

– Женек! Тьфу, Юджин!

Это одноклассники.

– Ребят! – кидается к ним Юджин. – Блин, хоть вы здесь, а то вообще…

– Чего мы? Мы ничего, это ты сам чего, – хлопает его по плечу Санек (вот дался им этот жест, сговорились, что ли?). – Подцепил самую клевую девчонку и загордился, да? Мы теперь побоку, да? Третий сорт не брак, да?

– Да кого подцепил? – машет рукой Юджин. – Да никого я не это… Вы ж видели! Танцевали просто…

– А что мы видели? – пожимает своими плечищами Жека Большой. – Ничего мы и не видели.

Они с Юджином тезки. Поэтому, чтобы не путаться, вот уже полгода как Юджин – это не Женек-номер-два, а Юджин, а Женек-номер-один – наоборот, теперь Жека Большой. Он и правда большой – потому что уже два раза как второгодник. Дважды сидел в первом классе, а теперь вот в ихнем застрял.

– Ничего мы и не видели, – поводит он боксерскими своими плечами. – Только то, что Юджин нас на бабу променял.

– Чего я променял? – вытаращивает глаза Юджин. – Ничего я и не променял, вы чего?

– А раз не променял, – басит Жека Большой, – Тогда пойдем.

– Куда? – не понимает Юджин.

– Как куда? В тубзик.

Юджин послушно идет с ними в тубзик, до последнего недоумевая, на фига идти по нужде всей гурьбой, если там, где эту нужду полагается справлять, всего-навсего две кабинки. И только дойдя до места, понимает, что эта делегация не простая, а секретная. Потому что Жека Большой, усевшись, не снимая штанов, на толчок, достает из-за пазухи стройненькую прозрачную бутылку с желтоватой этикеткой.

– У отца стащил, – важно говорит он. – У него много.

Ребята завороженно смотрят, как Жека Большой привычным жестом сковыривает с бутылки крышку, как подносит горлышко ко рту… как, не глотнув, опускает бутылку.

– Ты, Юджин, у нас крутой, – тянет Жека. – С Хмыгиной танцуешь. Давай первым и пей.

Ребята молчат.

– Ты чего, Жека, – неуверенно говорит Юджин.

– А чего? – мрачно басит Жека Большой. – Я к ней полгода подъезжал. И так и эдак. Не хорош. А ты вон… хорош, значит. Так ты круче меня, да? Ну и пей давай.

Юджин оглядывается. Отовсюду на него смотрят ребята – кто с интересом, кто с сочувствием, а кто и злобно. Юджину становится страшно.

Юджин берет у Жеки бутылку.

Ну что такого, думает Юджин. Я вон в пять лет когда скарлатиной болел, меня какой только гадостью ни пичкали. И орал, и пинался, ничего не помогало, скрутят в четыре руки, зальют в рот, и все тут. Вряд ли водка намного противнее этих лекарств.

Он запрокидывает голову и делает большой глоток.

Водка оказывается не противнее лекарств. После нее слегка жжет в горле и становится тепло в животе.

– Еще давай пей! – командует Жека.

Юджин делает еще три глотка.

– Хватит, – говорит Жека Большой и забирает у него бутылку. – Парням оставь. Присосался.

Юджин, не глядя на ребят, выходит из туалета.

Ничего особенного, вопреки ожиданиям, с ним не случается. Не тянет петь песни и шататься. Не шумит в голове (мама всегда говорила, что у всех алкоголиков шумит в голове). Не заплетаются ноги. Тепло из живота постепенно куда-то исчезает.

Он идет в спортзал.

А там – вот это да! А там играет медленная музыка, где-то даже приятная, и Муля, тощенькая скромная Муля, посреди зала танцует в обнимку с самим Барышевым, с золотым Максом из выпускного.

– Вот ведь блин, – восхищенно тянет Юджин.

– Твоя девка?

Юджин оборачивается. Рядом – группка одноклассников и мрачный, как училка после контрольной, Жека Большой.

– Твоя, говорю?

– Н-ну… – неуверенно машет рукой Юджин. – М-моя.

– Ага, – зловеще кивает Жека. – С одной, значит, пришел. С другой танцуешь. А не жирно тебе, а?

– Так это же Муля, – удивленно вздергивает брови Юджин. – Это ж моя эта… сестра. Или тетка.

– Родня, то есть, – продолжает кивать Жека.

– Н-ну…

Жека Большой наклоняется к Юджину и, дыша водкой, громко спрашивает:

– А если я твою родню при всех трахну?

Юджин цепенеет.

– Ты это… ты чего? – лепечет он. – Она же ничего… Я же… Ты что, зачем? Не надо!

– А раз не надо, – ревет ему в лицо Жека. – То не лезь к Хмыгиной, понял? Каз-зел!

– Я не лез, – честно признается Юджин.

– Вот и хороший мальчик, – ласково гудит Жека. – Вот так и держать. На, хлебни вот. Давай, пока не смотрят!

Юджину в губы тыкается влажное горлышко бутылки. Он, преодолевая омерзение и спазмы в пищеводе, делает пару глотков. В животе снова становится тепло.

– Вот и молодца. Пошли отсюда, парни. А ты стой тут, задрот, и не вякай мне.

Юджин чувствует, как тепло в его животе трансформируется в небольшого, но воинственного дракончика.

– Кто тут задрот? – хрипло, сбиваясь на девчачий писк, вскрикивает он вслед уходящим ребятам.

Жека оборачивается. Лицо у него такое страшное, что одновременно и хочется позорно сбежать, и тянет на подвиги.

– Да ты знаешь, что я м-могу? – простирает к нему руку Юджин. – Я вот сейчас п-прикажу тебе убраться отсюда к ч-чертям собачьим, и ты п-пойдешь как миленький!

– Ну? – мычит Жека угрожающе. – Прикажи.

– А ну п-пошел отсюда, урод, или я вырву твое сердце! – вопит Юджин на весь спортзал.

Музыка, кажется, обрывается – или это у Юджина закладывает уши от ужаса. На него ошалело смотрят ребята. На него, открыв свой маленький ротик, смотрит из центра зала изумленная Муля, стоя в полуобнимочку со своим Максом. И еще на него смотрит совершено обалдевшая Хмыгина.

Вот попал, думает Юджин. Сейчас он меня по стенке размажет тонким слоем, как масло по хлебу…

Но Жека Большой сплевывает на пол, поворачивается ко всем спиной и уходит. Молча.

Откуда-то снова появляется музыка. У Юджина так колотится сердце, что, кажется, ребра трещат: бух, бух, бух. И в перерывах между бухами перед ним возникает Хмыгина.

– Юджин, – говорит она тихо, так тихо, что ему приходится к ней наклониться ухом вперед. – Юджин, прости. Я думала, тебе на меня пофиг, а ты ведь из-за меня на этого наехал… на гориллу вашего. Я его боюсь ужасно, он же слов не понимает. Юджин, он меня у дома сторожил, грозил лицо порезать. Спасибо, Юджин, как ты не испугался-то, слушай? Юджин, я тогда ушла, я думала, тебе эта нравится, ну, с которой Макс теперь…

– Не боюсь, – невпопад, дыша короткими рывками, отвечает Юджин, чувствуя, как у него загораются уши. – Я его н-не боюсь. Я ему врежу. Он улетит. А это, которая она, это – не это. Это моя сестра. Или тетя.

– Да хоть дядя, – благодарно шепчет Хмыгина прямо Юджину в пламенеющее ухо. У Хмыгиной приятно прохладные губы.

То, что было дальше, Юджин помнит урывками. Вот они с Хмыгиной отплясывают посередине зала, он берет ее под мышки и вертит, едва не роняя, кто-то свистит, кто-то хлопает. Вот Хмыгина пишет на бумажке номер своего телефона, сует сама Юджину в карман джинсов. Вот Санек, тряся белой ладонью, говорит Юджину, что он, Юджин, покойник, а Юджина эта самая ладонь почему-то ужасно смешит, сил нет как смешит, и он, смеясь, приказывает Саньку взять этой ладонью себя за нос и так ходить, и Санек смотрит на него с ужасом, но за нос послушно хватается. Вот Муля, прислонившись к стеночке, снова страдальчески сморщила лобик – эта скотина Макс, оказывается, сказал ей какую-то гадость и смылся. Вот Юджин, сжав кулаки и зубы, отдает про себя приказания Максу, и Макс, явно сам от себя в шоке, падает перед Мулей на колени и говорит, мол, так в нее, Мулю, влюбился, что готов для нее на все. Вот Муля, покраснев как свекла, мотает своими кудряшками и неожиданно звонко объявляет Максу, что не может ответить на его чувства (ух, слова-то, блин, какие, как в театре!), потому что давно любит другого человека, – и вдруг поворачивает голову и смотрит в упор прямо на Юджина. Вот Хмыгина, сидя на корточках в коридоре, рыдает, уткнув голову в колени, Юджин трясет ее за плечо, а она, подвывая, говорит что-то про такую смелую Мулю и про какую-то настоящую любовь. Вот она, Хмыгина, сидит на подоконнике, обхватила Юджина руками, и руки у Хмыгиной теплые, а губы у Хмыгиной мокрые, а спина у Хмыгиной твердая, а все остальное у Хмыгиной неожиданно мягкое. Вот все та же Хмыгина бежит по школьному коридору, а Юджин, почесывая затылок, думает, не приказать ли ей вернуться немедленно, но тут из ниоткуда выныривает Санек и, держа себя за нос, хнычущим голосом просит его пожалеть и разрешить отпустить нос, а то он уже болит. Вот маленькая Наташка, испуганная, растерянная, дергает Юджина за рубашку и говорит: пойдем домой, Женечка, ну пожалуйста, Муля уже убежала, а мне тут больше не хочется. Вот к Юджину стремительно приближается заледенелая земля. Вот Юджин стоит на четвереньках, и его на эту землю тошнит мерзким и горьким, и живот его разрывает изнутри гадкими спазмами. Вот он, Юджин, лежит лицом к потолку на своей постели, и мама, причитая, вытирает его лицо мокрым полотенцем.

Наутро – а утро наступает для Юджина часов в двенадцать – все разговаривают с ним как с тяжело больным. Наташка приходит на цыпочках и приносит яблоко, от вида которого у Юджина вновь начинаются спазмы в животе. Мама сует к губам стакан с прохладным рассолом. Отец, глядя в сторону, говорит вполголоса: «Кто ж натощак-то пьет, ужинать надо было».

Чего-то, думает Юджин, не хватает как будто. Точнее, кого-то.

– А Муля-то где? – спрашивает он.

– А Муля-то, сынок, к бабушке с дедушкой ушла, – объясняет мама. – Прямо с вашей дискотеки. Бабушка Сашенькиным родителям на квартиру звонила, просила нас предупредить, чтоб мы за нее не волновались. То ли она заболела, то ли что, я так и не поняла.

Юджин досадливо морщится и зажмуривается. И как мне с ней теперь разговаривать, думает Юджин. После всего вот этого, что вчера было.

Однако вскоре выясняется, что разговаривать с Мулей ему не надо никак. Потому что к ним в гости приходит растревоженная бабушка и, охая над чашкой жиденького чая, рассказывает следующее: вчера ближе к ночи – они уже спать собирались, постели расстелили – к ним в дверь принялись звонить, как на пожар, а потом стучать; открыли – а перед дверью Муля, вся белая и трясется, говорит, за ней кто-то гонится. А снизу топот по лестнице. Дедушка выскочил как был, в кальсонах, и вниз, да там уже никого, а Муля все твердила про какого-то Жеку, да не про нашего Женечку, а другой который, хулиган какой-то, в школе к ней пристал, от школы за ней шел. Мулю поили валерьянкой, а она требовала ехать домой немедленно, еле уложили. А поутру вскочила чуть свет и опять за свое – домой да домой. Так ее мать вещи-то собрала и с Мулей на вокзал, уж уговаривали их остаться, уговаривали, сейчас небось и билетов-то нет, да мать говорит: ничего, с проводником договорюсь, ну и не вернулись до сих пор, видно и вправду уехали.

А что, подумал Юджин, глядя на надувшую губы Наташку и огорченную маму. Может, так и лучше. Муля все-таки умная, хорошо придумала.

А я, думает Юджин, дойду, пожалуй, до Санька и позвоню Хмыгиной.