Глава первая

1

Пожалуй, еще никогда командир полка майор Макаров не был так строг и придирчив, как сегодня. Обходя строй летчиц, он тщательно проверял у них полетную документацию, снаряжение, обмундирование.

Макаров не был новичком в авиации, имел он и немалый боевой опыт, а такой частью ему пришлось командовать впервые. Летный и технический состав бомбардировочного авиационного полка состоял почти из одних женщин. Свое назначение в эту часть он воспринял, признаться, без особого энтузиазма, знал, командовать полком, где сотни женщин, в боевой обстановке будет нелегко.

Он пристально вглядывался в лица женщин, расспрашивал о подготовке к полетам, настроении, интересовался знанием воздушной и наземной обстановки в районе предстоящих боевых действий. Ответы были точными, четкими. И все-таки беспокойство не покидало его. Как они поведут себя в полете на боевом задании? Хватит ли воли, мастерства, мужества? Не смалодушничают ли, когда самолет попадет под огонь зенитной артиллерии или истребительной авиации противника? Вот о чем думал Макаров, шагая вдоль строя летчиц.

Остановился напротив Нади Басовой.

– Лейтенант Басова, второе звено, первая эскадрилья, – бодро отрапортовала она.

– Как себя чувствуете, товарищ Басова?

– Отлично, товарищ майор! Экипаж здоров, самолет в порядке.

– А настроение?

– Настроение боевое. На фронт ведь прибыли… – и она лукаво повела своими карими глазами.

Макаров нахмурился: «Глазки строит! Этого еще не хватало! Губы, брови подкрашивает. Вот так боевой летчик!»

Не раз он видел ее в кругу девушек с гитарой, когда еще был в учебном полку.

Вспомнив об этом, спросил:

– Гитару тоже с собой привезла?

Надя поправила шапку, смущенно ответила:

– Привезла. Без гитары, товарищ командир, скучно. А от скуки, говорят, раньше времени старятся. Но стареть нам еще рановато, – вздохнула она, и по ее смуглому лицу скользнула игривая улыбка.

– Веселитесь. Только летчиков из соседнего полка особенно не завлекайте. В «штопор» не вводите, – погрозил он пальцем, сдерживая улыбку.

– Хороший летчик, товарищ майор, из любого положения самолет выведет, – ответила она под дружный хохот девушек.

«Смелая и на язык, видно, бойкая, – подумал Макаров. – Посмотрим, как поведешь себя в воздухе». Он подошел к Ольге Голубкиной.

– Лейтенант Голубкина, второе звено, первая эскадрилья, – представилась она.

– Экипаж здоров, товарищ Голубкина?

– Все в порядке, товарищ майор, к полетам готовы.

– Кто у вас штурманом?

Из-за Олиной спины раздался тонкий девичий голосок:

– Штурман самолета Аня Высотина.

– Аня Высотина, говорите? – не сдержавшись, улыбнулся Макаров, и вслед за ним засмеялись стоявшие поблизости девушки.

– Ой, извините… Штурман самолета младший лейтенант Высотина, – смутившись, поправилась она.

Ольга посторонилась, и Макаров увидел маленькую щупленькую девушку, утопавшую в унтах и меховом комбинезоне (ей так и не смогли подобрать обмундирование по росту). Аня неуклюже повернулась, хотела выйти из строя, но зацепилась за планшет Ольги, чуть не у пала, и Макаров, чтобы не рассмеяться, отвернулся, спрятал лицо в меховой воротник куртки, подозвал рукой начштаба.

– Обмундирование Высотиной надо подобрать. Если на складе нет нужного размера, то перешить этот комбинезон, но подогнать по росту. Распорядитесь, пожалуйста.

Начштаба, высокая стройная женщина, хотела что-то ему сказать, но Макаров повернулся к Ане, мягко спросил:

– Как считаете, ваш экипаж к полетам на боевое задание подготовлен?

– Угу, – ответила она.

– Что «угу»?

– Ой, простите… Так точно! Подготовлен!

– Вы, кажется, с третьего курса физмата?

– Угу… С третьего. После войны закончу, – заявила она уверенно.

«Ну и войско, – снова мелькнула в голове Макарова тревожная мысль. – Как будем воевать?»

После построения летный состав собрали в землянке. Макаров поставил перед экипажами первую боевую задачу. Штурманы, разложив на столах полетные карты, находили названные командиром полка населенные пункты, прокладывали маршрут полета.

Аня быстро отыскала нужные пункты, обвела их красным кружочком, соединила жирной чертой. Измерив линейкой расстояние от аэродрома до цели и обратно, рассчитала время пребывания самолета в воздухе, занесла все данные в бортжурнал.

Довольная своей работой, она уже собиралась уложить карту в планшет, как вдруг с потолка землянки отвалился отсыревший кусок глины и упал прямо на ее карту и борт-журнал. Аня испуганно вскрикнула и отскочила в сторону, словно от мины. В землянке раздался дружный хохот женщин. Они смеялись и над растерянностью Ани, и над тем, как она проворно отскочила в сторону, и над залепленной куском глины картой, и просто оттого, что все они испытывали внутренний душевный подъем, получив первую боевую задачу, и, волнуясь при этом, как и все, кто впервые попадал на фронт, старались скрыть свое волнение в этом, так кстати возникшем веселом хохоте.

Но Ане было не до смеха. Ей пришлось получить новую карту и бортжурнал. Однако проделать всю работу заново она не успела, так как экипажи отправили на стоянку.

У самолета Аню ожидала новая неприятность. Штурман эскадрильи, проверив у нее документацию и обнаружив неподготовленными карту, бортжурнал, строго сказала:

– Ваш экипаж от вылета отстраняю как неподготовленный.

– Товарищ старший лейтенант, я сейчас, быстро, – виновато проговорила Аня. – Вы же знаете… глина…

– Я ничего не знаю и знать не хочу! – сухо отрезала женщина. – Я вижу одно: к полету вы не готовы. Карта не подготовлена, бортжурнал не заполнен.

– Да через десять минут все будет сделано!

– Хорошо, через десять минут проверю, – согласилась она и направилась к следующему самолету.

Подвернув рукава куртки, Аня разложила на техническом ящике карту, сбросила с рук перчатки и, ежась от холода, стала проворно орудовать линейкой, карандашом, прокладывая маршрут.

Аня никогда не думала о военной профессии, готовилась стать учительницей. И была бы, конечно, удивлена, если бы однажды ей, студентке физико-математического факультета, сказали, что скоро она поступит на военную службу, станет штурманом. В первые дни Аня относилась к занятиям по штурманской подготовке с некоторым пренебрежением, считая, что освоит все легко и быстро. Но чем обстоятельнее изучала она штурманское дело, тем больше менялось у нее мнение о профессии штурмана. «Штурман – это ум экипажа, – говорила она теперь летчицам. – Штурман ведет самолет по маршруту».

Пока Аня готовила расчеты, Ольга провела предполетный осмотр самолета, проверила заправку горючим, расписалась в формуляре о приеме машины.

– Молодец, Галя, «пешечка» наша (самолет ПЕ-2 они ласково называли «пешечка») в отличном состоянии, – похвалила она техника, круглолицую, раскрасневшуюся на морозе девушку. – Жалко, если зенитки наделают в ней пробоин.

– Лишь бы вас не зацепили, а пробоины залатаем.

– Фашистам сейчас не до нас. У них под Сталинградом свои проблемы. Думают, как бы из окружения вырваться, – подала голос Аня.

– Вчера в соседнем полку два самолета сбили, – сообщила Галя.

– Сами на зенитки напоролись. Опасность чувствовать надо, Галя, чувствовать и вовремя уходить от нее, – подмигнула ей Аня.

– Если бы знать, где упасть… – вздохнула Галя.

– Это верно. Если бы все знать да предвидеть… – глухо проговорила Ольга и помрачнела. – Вот что, дорогая, приготовьте нам тут еще бомбочек для очередного вылета.

Галя удивленно вскинула брови, покосилась на Ольгу.

– Ты на меня не косись. Я этот день ждала долго. Ох, как долго!.. И хочу, чтобы он запомнился.

Галя потуже надвинула шапку, стала расчехлять моторы.

Ольга крикнула штурману:

– Аннушка, закрывай свой планшет, надевай парашют. Скоро вылет.

Аня торопливо собрала с ящика карту, бортжурнал, таблицы, уложила все в планшет и, тяжело переставляя унты, двинулась к самолету.

Штурман эскадрильи проверила у нее карту, бортжурнал и, оставшись довольной, дружески посоветовала:

– В воздухе будь повнимательней, делай все спокойно, без спешки. Смотри за действиями ведущего звена.

Когда она ушла, Ольга посмотрела на Аню, весело сказала:

– Ну, штурман, выводи на цель точно, бомби метко… Ольга была в том приподнято-возбужденном состоянии, в каком обычно находятся люди перед первым боевым вылетом. Они еще не представляли себе всего того, что связано с боевыми полетами, не испытали ни огня зениток, ни атак истребителей. Для них все было впервые.

С командного пункта поднялась зеленая ракета. Это был сигнал к вылету. Аэродром заполнился гулом моторов. Взметая винтами снежную пыль, ПЕ-2 уходили в воздух.

Ольга заняла место левого ведомого и, наблюдая за ведущим звена, строго держалась в строю. Шли с набором высоты. Серые облака плотно закрывали небо, небольшая сизая дымка размывала горизонт.

Сложны и многообразны обязанности штурмана в полете: измерить угол сноса, определить направление и скорость ветра, рассчитать прицельные данные для бомбометания, сличать карту с местностью, чтобы не допустить отклонения самолета от линии заданного пути, вести наблюдение за воздухом, чтобы не подкрался внезапно истребитель противника.

Аня металась в кабине, стараясь все выполнить как можно лучше. Она вспотела. Меховой шлемофон неприятно лип к лицу, шерстяной свитер тер шею, ноги в унтах «горели». Аня даже позавидовала Ольге: «Сидит себе спокойненько, по сторонам поглядывает. А тут вся спина взмокла».

– Сколько осталось времени до цели? – услышала она голос Ольги.

Аня оторвалась от прицела, посмотрела на карту, часы.

– До цели пять минут… – сказала и вздрогнула: «Скоро цель. Не учебный полигон за Волгой, а позиции врага».

– Усилить наблюдение за воздухом, приготовиться к бомбометанию! – приказала Ольга экипажу.

Услышав команду, Аня растерялась. Тот стройный порядок работы с оборудованием в воздухе, который она четко представляла себе до этого, стал почему-то вдруг забываться. Мысли в голове путались, руки дрожали. А тут еще ударили зенитки: впереди самолетов появились белые шапки разрывов.

Ведущий звена стал маневрировать по высоте и курсу. Ольга повторяла все его движения, старалась держаться в строю. Цель приближалась, Ольга открыла бомболюки.

Аня не спускала глаз с ведущего самолета, и когда с него стали падать бомбы, она тоже нажала на кнопку сброса бомб. Но бомбы не упали, продолжали висеть в бомболюках.

– Бросай! – крикнула Ольга, повернувшись к Ане. (Штурман в кабине ПЕ-2 сидит позади летчика.)

Аня изо всех сил давила на кнопку, но бомбы не падали. Аня похолодела. Только сейчас она вспомнила, что не включила электросбрасыватель в сеть, поэтому он не сработал. Доложила об этом Ольге. «Господи… Стыд-то какой! Первый боевой вылет – и опозорилась…»

Ольга еле сдерживала негодование. Увидев на глазах Ани слезы, в сердцах сказала:

– Перестань хныкать! Будем делать повторный заход. Одни. Понятно?

Аня согласно кивала головой, растирая маленькими ладошками по щекам слезы.

Ольга выполнила повторный заход, легла на боевой курс. Зенитки молчали. Там, на земле, бушевало пламя огня: удар бомбардировщиков был метким.

Аня уткнулась в прицел, стала наводить самолет на цель, подавая команды летчице на доворот по курсу, и когда перекрестие сетки прицела наползло на горящую железнодорожную станцию, она со злобой нажала на кнопку сброса. Бомбы полетели вниз…

На аэродроме волновались. Командир полка строго допрашивал ведущего звена, в составе которого был экипаж Голубкиной.

– До цели шли вместе, а вот после бомбометания я их не видела, – смущенно отвечала женщина.

Люди строили разные предположения. Самолет могли сбить зенитки, истребители… Да мало ли неприятностей подстерегает экипаж в воздухе! И все же никому не хотелось верить в трагический исход. Это был первый боевой вылет полка, и все хотели, чтобы он прошел успешно.

Мрачным ходил Макаров по кабинету: «Опасения, кажется, начинают сбываться».

Но вот послышался знакомый рокот мотора. Над лесом показался силуэт «пешки». Самолет, снижаясь, приземлился у выложенного на снегу посадочного знака. Экипаж срочно вызвали на командный пункт.

– Ну все, Аннушка, отлетались, – подавленным голосом проговорила Ольга, – сейчас командир полка вынесет нам с тобой суровый приговор.

– Ты тут ни при чем! Во всем виновата я! – всхлипывала Аня, досадуя на себя за допущенную оплошность.

На КП Ольга подробно, ничего не скрывая, доложила Макарову о выполнении задания.

– Почему остались одни, почему не вернулись домой вместе с полком? – спросил он строго.

– Мы не могли вернуться, не выполнив боевого задания, – ответила Ольга.

– Вас могли сбить! Одни над целью… Зачем рисковать? – продолжал возмущаться Макаров.

– Нас могли сбить и в группе, товарищ майор. А риск? Что ж, на войне каждый вылет связан с риском.

– Прекратите разговоры! Ишь, храбрые какие… Командир был по-прежнему строг и резок, но Ольга почувствовала, что в его голосе появилась мягкость и доброжелательность. Может быть, поэтому, шагая по кабинету, он старался не смотреть на провинившихся.

Мужество, настойчивость людей в выполнении боевого задания всегда вызывают уважение. И созревшее было у него решение отстранить экипаж от полетов как-то само по себе отпало.

«Это было бы несправедливо», – подумал Макаров, а вслух сказал:

– Будете строго наказаны. Идите, отдыхайте. Шмыгая носом, Аня в сердцах бросила на пол шлемофон, планшет, сквозь слезы заявила:

– Не буду больше летать! Не буду… В оружейники пойду.

Макаров недовольно повел плечами, холодно заметил:

– Успокойтесь. И поднимите планшет, шлемофон. Они ни при чем.

Выйдя наружу, Аня расстроенно проговорила:

– Все, отлеталась! Хватит с меня и этого позора…

– Виноваты и ты, и я, Аннушка, – примирительно сказала Ольга, обнимая ее.

– Ты-то при чем? – отстранилась Аня.

– Я – командир, с меня и спрос за все. И за безопасность полета, и за точность бомбометания, и за жизнь экипажа.

– Не утешай.

– Еще полетаем с тобой, Аннушка. Вытри свои слезы и благодари Макарова, что не отстранил нас от полетов. Это нам наука.

– Да закружилась я, – каялась Аня. – За высотой следи, за скоростью следи, в прицел смотри, цель ищи, команды подавай… А тут еще зенитки начали стрелять…

Ольга скупо улыбнулась:

– На то и штурман в самолете. Сама говорила: штурман – это ум экипажа. Говорила?

Аня чуть поотстала, шла позади Ольги. Перекинутый через плечо планшет раскрылся, оттуда виднелась карта.

– Какой я штурман…

– Дальше пойдет лучше.

– Обидно, из-за меня тебя ругают…

– Придет время, нас похвалят.

– Ты правда веришь в меня?

– Конечно. Иначе бы я с тобой не летала.

– Ну спасибо.

На сердце у Ани потеплело.

Ольга остановилась, подождала Аню, взяла ее под руку, и они пошли вместе.

2

…Ольга проснулась рано, но вставать не хотелось.

Жили они вчетвером в небольшом деревенском домике. Хозяйка дома, маленькая подвижная старушка, заботливо ухаживала за ними.

Пурга не затихала всю ночь. Комната, где спали девушки, выстыла, было холодно.

Заложив под голову руки, Ольга вслушивалась в заунывный свист ветра. Думала о доме. И снова перед глазами прошла вся ее короткая жизнь…

Вот она сидит в комнате за столом, готовится к школьным выпускным экзаменам. Вдруг открывается дверь, входит офицер в форме морского летчика.

– Виктор?! – удивленно и радостно произносит она. – Откуда ты? Неожиданно так… В отпуск?

– За тобой, Оля…

– Как за мной?

– Читай… – Виктор дает ей лист бумаги.

– Что это?

– Заявление в загс…

– Да ты рехнулся! У меня экзамены…

– Экзамены невечно. Сдашь – и свадьбу устроим.

– Это невозможно! – горячится она. – И вообще, замуж пока не собираюсь.

Виктор обнимает ее, говорит ласково:

– Увезу силой. Посажу в самолет – и на Северный флот.

Север, Север… Ольга сидит на диване в небольшой комнатушке, вяжет детскую шапочку. Из маленького репродуктора слышится голос диктора: «После тяжелых оборонительных боев под давлением превосходящих сил противника наши части вынуждены были оставить город Псков. В полосе Западного фронта противнику удалось прорвать оборону наших войск и своими танковыми соединениями выйти на северо-западную окраину Витебска…»

В комнату входит возбужденный Виктор, бросает на стол шлемофон.

– Можешь поздравить, голубок. Еще один фашистский транспорт на дно моря отправили.

Ольга нетерпеливо перебивает его:

– Немцы взяли Псков, подошли к Витебску…

Виктор сразу сникает:

– Прут, гады…

– Что же будет дальше, Витя?

– Прут, гады… – монотонно и тоскливо повторяет он. Помолчав, добавляет: – А что, Оля, если тебе уехать к матери?

– Нет, нет… Я останусь здесь, с тобой, – протестует она, вставая с дивана.

– Сама видишь, аэродром и город бомбят. Оставаться тут опасно.

– Нет, Витя. Мы останемся здесь. И не настаивай…

А в августе 1941-го Виктор погиб. Его подбили в море, и он направил горящий самолет в немецкий транспорт… Ольга с сыном вернулась к матери в Саратов.

Как-то раз она шла по знакомой улице. По этой улице Ольга ходила в школу, здесь она встречалась с Виктором, по этой дороге он провожал ее домой. Она знала тут каждый переулок, каждый дом, даже звонки трамваев, казалось, были знакомы. И вдруг она услышала знакомый рокот самолета. Подняв голову, увидела в небе крохотный ПО-2. Глаза ее потеплели, будто встретила старого доброго знакомого. И сразу вспомнился аэроклуб, первые самостоятельные полеты… После занятий в школе они спешили в аэроклуб. Ребята раньше девушек сдали экзамены, приступили к полетам и, конечно, гордились этим, подтрунивали над девушками:

– Летать по «коробочке» вы еще сможете, а выполнить «штопор» или «петлю Нестерова» смелости не хватит. Высший пилотаж – дело мужское.

И Ольга решила доказать, что у девушек смелости хватит и на «штопор», и на «петлю Нестерова». На шестом самостоятельном полете она набрала высоту, решительно потянула ручку управления самолетом на себя. В тот же миг будто сильные руки схватили ее за плечи, стали прижимать к сиденью.

Ольга хотела поднять голову, осмотреться, но перегрузки росли, и она не смогла разогнуть шею. Самолет задирал нос все круче и лез почти вертикально вверх, будто по крутой лестнице взбирался на небо. Ольга пыталась сориентироваться, но все перепуталось, и она не могла уже определить, где земля, где небо.

Самолет летел колесами вверх, а Ольга висела, привязанная к сиденью ремнями, головой вниз, растерянная, беспомощная. Ей казалось, сейчас ремни оборвутся и она камнем полетит вниз. Было жутко, удары сердца отдавались в висках. Она открыла глаза и увидела внизу зеленое поле аэродрома, посадочное «Т» из белых полотнищ…

Когда произвела посадку и вылезла из маленького двухкрылого самолета, на нее вихрем налетели ребята и девчата. Они упрекали ее в легкомыслии, грозили исключить из комсомола. И только Виктор Голубкин крепко сжал ей локоть, прошептал: «Молодец, Оля». Это был ее последний полет. За воздушное хулиганство она была в тот же день отчислена из аэроклуба…

…Ольга не заметила, как прошла до конца улицы, спустилась к реке. Буксиры неторопливо тянули по Волге груженые баржи, мимо них проносились верткие, как жуки, маленькие катера. Она стаяла и думала о том, как жить дальше.

«Сидеть дома в такое время… Нет, нет… Надо идти работать. На завод, в госпиталь, в больницу – куда угодно, лишь бы быть в коллективе».

Ольга вышла на аллею, по которой ходила когда-то с Виктором в аэроклуб. В груди опять тоскливо заныло, стало трудно дышать. Она остановилась.

– Оля! – неуверенно позвал кто-то.

Обернувшись, Ольга увидела небольшого роста женщину в бордовом пальто, красивом берете. Карие глаза ее радостно блестели.

– Надя! – кинулась к ней Ольга.

– Оля, Оленька! Откуда ты? Когда приехала? Почему ничего не писала? – засыпала она вопросами. – Как Виктор?

Губы Ольги дрогнули:

– Витя, Надюша, погиб. В начале августа еще…

– Прости, Оля… Не знала… – виновато проговорила Надя.

– Ну а что делаешь ты? Где работаешь? – прервав тягостное молчание, спросила Ольга.

– Работаю инструктором в аэроклубе, в том самом, где мы учились. Надоело до чертиков. Скучища жуткая. Каждый день одно и то же: взлет, зона, посадка. Взлет, зона, посадка. Курсантов учим. Умереть от тоски можно. – Помолчав, неожиданно просила: – А тебя летать не тянет? Когда-то мечтала об авиации.

– Пока не думала, – нехотя ответила Ольга.

– Подумай… Будем вместе работать в аэроклубе. – Надя посмотрела на часы, спохватилась: – Ох, елочки зеленые! Уже пятый час! Опаздываю на полеты. Извини, Олюшка, побегу. Заходи к нам. Мы живем все там же.

Через месяц после этой встречи Ольга поступила в аэроклуб. Полеты она осваивала легко, радовалась, что скоро получит звание пилота. Но нелепый случай едва не разрушил все ее планы. Это произошло в один из зачетных полетов, когда Ольга должна была выполнять пилотаж в зоне. Самолет пробежал по взлетной полосе, оторвался от земли, начал плавно набирать высоту. Ольга посмотрела вниз. Поведение людей показалось ей странным. Они стояли, смотрели в небо, махали руками. Оказывается, на самолете оборвался трос правой лыжи, и она повисла под прямым углом к фюзеляжу. Ольга заметила это гораздо позже, чем люди на земле, лишь тогда, когда делала очередной разворот, чтобы идти в зону. Пришлось возвращаться на аэродром. Но садиться с такой лыжей было опасно: самолет мог скапотировать, перевернуться. Ольга не знала что делать.

«Надо сбить лыжу, – мелькнула догадка, – это единственный выход. Но как?»

Тревога охватывала Ольгу все больше и больше. Время шло, горючее убывало, а она все делала заход за заходом на посадку, но садиться не решалась.

В стороне от взлетной полосы она заметила снежную горку: туда отвозили снег, очищая стоянки. Туда и повела она самолет.

«Правой стойкой о сугроб, и лыжа будет сбита… Главное, выдержать высоту. Высоту… Высоту…» – твердила она.

Стрелка высотомера ползла по циферблату, отсчитывая метры: двадцать, десять, пять… Снежная горка приближалась. Ольга чувствовала, как тело наливается свинцовой тяжестью, она ничего не видела, кроме сверкающей на солнце снежной горки. Еще мгновение – и она рванула ручку управления на себя.

Самолет взмыл кверху.

Ольга обернулась назад и увидела у сугроба сбитую лыжу. Будто гора свалилась с плеч, так стало легко, свободно, захотелось даже петь, но во рту было сухо, и она лишь облизывала языком обветренные холодные губы.

Теперь надо было посадить самолет на одну лыжу. Такая посадка требовала от пилота немалого мастерства, выдержки, хладнокровия. Ольга повела самолет к земле с небольшим левым креном, коснулась лыжей полосы.

ПО-2 сначала бежал на одной лыже, а потеряв скорость, опустился на правую стойку и тут же круто развернулся на месте.

Люди, наблюдавшие за этой посадкой, бросились к самолету.

Выскочив из кабины, Ольга осмотрела самолет.

ПО-2 был невредим, только слегка погнулась дужка правого крыла.

Подбежали курсанты, техники.

– Посадочка – люкс! Молодец, Голубкина! – говорили они.

А Надя, обнимая Ольгу, всхлипывала:

– Я так волновалась за тебя, так волновалась!..

Только теперь, когда напряжение от полета спало, Ольга поняла, как близка была катастрофа. Ведь самолет, если бы она не сбила лыжу, мог при посадке скапотировать, загореться… Ее бросило в жар, ноги стали ватными.

– Извините, я немного отдохну… – устало проговорила она и опустилась на снег.

* * *

…Многое сейчас вспомнилось Ольге. Сбросив одеяло, она торопливо всунула ноги в унты, накинула на плечи меховую куртку.

– Вставайте, лежебоки! – затормошила она подруг. – Шесть часов уже!

Вылезали девушки из теплых постелей не спеша.

– Какой жуткий холод! – зябко повела плечами Аня. – Надо было спать в комбинезоне.

– И в унтах, – усмехнулась Вера Задорнова, штурман Басовой. – Мы все же цивилизованные люди.

– Вот что, «цивилизованные», раздеться до пояса и на кухню – умываться, – ворчливо проговорила Надя.

Аня и Вера, поеживаясь от холода, пошли на кухню, где уже плескалась у рукомойника Ольга. Времени утром было мало, и все же Надя успевала подкрасить ресницы, подвести брови, уложить пышные волосы. Выглядела она всегда эффектно, даже в меховом комбинезоне и унтах.

Одевшись, девушки вышли на улицу.

Порывистый ветер бросал в лицо пригоршни сухого, колючего, как иголки, снега. Они отворачивались, закрывая лицо воротником, но поземка крутила со всех сторон, от нее не спрячешься.

С трудом вытаскивая ноги из сыпучего снега, брели они вдоль улицы к столовой.

После завтрака весь полк вышел на аэродром. Метель немного стихла, надо было расчищать самолетные стоянки, рулежные дорожки.

Девушки с лопатами вытянулись цепочкой по всей стоянке. На взлетной полосе ползали гусеничные тракторы, катками утрамбовывали выпавший за ночь снег.

Самолеты Голубкиной и Басовой стояли рядом, и Надя подтрунивала:

– Не отставай, Голубкина! Помогать не будем. Посмотри на своего штурмана, еле лопатой ковыряет.

Аня молчала. Маленькая и худенькая, на морозе она разрумянилась, проворно орудовала лопатой, отбрасывая снег.

К обеду площадки вокруг самолетов были расчищены и походили на снежные капониры.

Аня почувствовала усталость. Захотелось сесть, сбросить тяжелую куртку, унты. Но отдыхать им не пришлось. На аэродроме объявили общий сбор. Летному составу поставили боевую задачу.

И вскоре самолеты поднялись в воздух.

Снег прикрыл волжские степи, белое поле тянулось на сотни километров, сливаясь с небом. Кое-где на дорогах виднелись машины, танки. Над Сталинградом стояло черное облако дыма и гари. Там шли бои. Дни окруженной армии Паулюса были сочтены. Сопротивление их падало с каждым днем. Это чувствовали и экипажи самолетов. Все реже встречали они в воздухе немецкие истребители, заметно ослаб и огонь зениток.

Вскоре показался извилистый, затемненный прибрежным кустарником берег Волги. Там, внизу, находилось большое село. Над ним они развернулись, пошли на город. Самолеты легли на боевой курс. Зенитки молчали.

– Все включила? – спросила Ольга Аню и ободряюще похлопала ее по плечу.

Аня еще раз осмотрела приборный щиток, прицел. Работала спокойно, не то что в первом вылете.

Сбросив бомбы, они вместе с группой вернулись на аэродром, где узнали о капитуляции немцев под Сталинградом.

Оживленные и радостные, шли девушки на командный пункт.

Куда теперь перебросят полк?

 

Глава вторая

1

Стояла теплая кубанская весна. Полевой аэродром был весь усыпан цветами, словно покрыт огромным пестрым ковром.

Один за другим садились самолеты.

Зарулив на стоянку, Ольга выключила двигатели и вслед за Аней спустилась по стремянке на землю. Мягкий, настоенный на разных травах весенний воздух был свеж и чист, кружил голову. Девушки с наслаждением вдыхали пьянящий воздух, радовались весне, полевым цветам, щедро рассыпанным по всей стоянке.

После небольшого отдыха они приступили к маскировке самолетов. Авиаразведка противника действовала активно, и надо было срочно укрыть машины. Маскировали кто чем мог: обрывками сетей, свежесрубленными кустами, травой.

Ольга долго ходила вокруг самолета, присматривалась, переставляла ветки с места на место, но все получалось не так, как хотелось.

– Не маскировка – посмешище, – недовольно ворчала она, обращаясь к Ане. – Я тебя просила получить на складе маскировочную сеть.

– Рада бы, да нет их там. Одни обрывки, – и словно в оправдание повела рукой: – Смотри, все самолеты так укрыты.

Действительно, маскировочных средств не хватало. К ним подошла Надя.

– Хватит возиться! Не маскировка – обман!.. Как тот гусак: голову спрячет, а думает, что его всего не видно.

– Хорошо бы посмотреть на аэродром с высоты, – высказалась Аня. – Может, и не так уж плохо. Ведь главное – исказить конфигурацию самолетов, ввести в заблуждение разведку.

– Исказить конфигурацию! – захохотала Надя, отмахиваясь пилоткой от наседавшей мошкары. – Ну и придумаешь ты! Этими кустами исказить конфигурацию такого самолета!

К ним подошла Якубович, адъютант эскадрильи, сообщила, что начальство приняло решение: кто закончил дела, может идти в станицу.

– Жить будем в школе.

Забрав личные вещи, девушки двинулись в станицу, крыши домов которой виднелись из-за зеленого пригорка.

Когда они поднялись на этот пригорок, их взору предстала печальная картина.

Большинство домов было сожжено, сиротливо торчали черными столбами полуразрушенные печные трубы.

Они шли по узкой дороге через сожженную фашистами станицу и сердце охватывала грусть. Кое-где стояли развороченные снарядами танки и машины, блестели на солнце наполненные водой воронки.

У подбитого на обочине танка копошились ребятишки. Рыжий мальчуган, забравшись в кабину водителя, старательно урчал, изображая работу мотора. Другой паренек, вихрастый и чумазый, с победным видом сидел верхом на пушке и, свесив босые ноги, громко командовал:

– По фашистским танкам прямой наводкой – огонь! У разрушенного дома понуро сидел белый как лунь старик в кожаной потертой фуражке.

– Все сгорело, все, – говорил он, обращаясь к девушкам, и рука его, когда он указывал на развалины, дрожала.

На другой стороне улицы трое мужчин возились у сруба нового дома. Молодой парень, сдвинув на затылок пилотку, лихо расправил под широким матросским ремнем голубенькую рубаху и, размахивая топором, весело воскликнул:

– Глядите, хлопцы! К нам на подмогу солдаты идут!

– Какие же это солдаты?! Видно, после контузии ты штаны с юбкой стал путать, – съязвил его товарищ.

– Ох, пяток бы нам таких красавиц, мигом бы дом под крышу подвели, – вздохнул их третий напарник.

А девушки шли и шли, поднимая кирзовыми сапогами раскаленную на солнце серую пыль. Пыль слепила глаза, затрудняла дыхание. Подошли к школе. На площади стояли два столба с перекладиной, на которой болталось шесть веревочных концов.

– Виселица… – шепнула Аня Ольге и почувствовала, как грудь обдал неприятный холодок.

Школа была кирпичной, двухэтажной (выделялась среди разрушенных домов станицы). Разместились в классах. Аня недоверчиво посмотрела на двухъярусные нары, осторожно ощупала тонкий ватный матрац, подушку, разочарованно вздохнула.

Это заметила Надя и тут же отреагировала:

– Что, Высотина, думала, на лебяжьем пуху постель нам приготовили? Ничего, родная, на такой «перине» завтрак не проспишь, да и позвоночник искривляться не будет. Стройной будешь, что кубанская лозинка. Ложись, девчата!

Но тут раздался чей-то восторженный голос:

– Девочки! Рядом речка. Пошли купаться! Предложение это пришлось всем по душе. Сбросить с себя тяжелые кирзовые сапоги, пропотевшее платье и окунуться в прохладную воду – что может быть приятнее в такую жару?!

Девушки выскочили на улицу, побежали к реке. Река была неширокой, с пологими песчаными берегами, камышовыми зарослями.

Ольга и Надя разделись, вошли в воду, поплыли к противоположному берегу, где густо зеленел молодой камыш да распустил свои цепкие побеги прибрежный кустарник.

Выбравшись на берег, они блаженно растянулись на горячем песке. Высоко в небе беспечно заливались жаворонки.

И вдруг с того берега до них долетел женский голос:

– Девчата! Боевая тревога!

Приподнявшись, Ольга увидела девушку с повязкой на рукаве.

– Что там случилось? – спросила сонным голосом Надя, переворачиваясь на другой бок.

– Кажется, боевая тревога… – неуверенно проговорила Ольга.

А на том берегу поднялся настоящий переполох. Девушки натягивали на себя комбинезоны, надевали сапоги, бежали к школе.

Ольга и Надя, переплыв речку, быстро оделись, бросились к школе, чтобы забрать оставленные там планшеты, противогазы…

Макаров стоял у КП, опустив голову, выслушивал упреки командира дивизии. Он готов был провалиться сквозь землю.

«Как можно было допустить такую оплошность?! – про себя возмущался он нераспорядительностью своих замов. Улетая в штаб дивизии, он дал им четкие указания и по маскировке самолетов, и по оборудованию стоянок. – Да и я тоже хорош! Надо было не в штаб дивизии лететь с боевым расчетом (туда можно было бы послать и начальника штаба), а руководить полком здесь», – осуждал он теперь себя.

Макаров почувствовал неладное еще в воздухе, когда летел на ПО-2 с генералом и увидел в реке купающихся девушек.

– Твои, Макаров, наверное, речку осваивают, – заметил комдив с иронией.

Макаров ничего ему не ответил. Молчал он и сейчас, выслушивая замечания генерала.

– Что за беспечность, товарищ майор? Полк только что сел на полевой аэродром, укрытий для самолетов нет, стоянки не оборудованы, машины не замаскированы, а командование отпустило людей на отдых. Вот уже прошло сорок минут, как объявлена боевая тревога, а летного состава все нет. Как вы собираетесь воевать при такой организации? Я вас серьезно предупреждаю, товарищ Макаров.

В душе Макаров соглашался с комдивом. «Что тут скажешь в оправдание? Все верно».

Вдалеке показались девушки. Группами и в одиночку бежали они через летное поле к самолетам.

По лицу Веры Задорновой тонкими струйками стекал пот, всю дорогу она ворчала:

– Чего нас гоняют, как новичков, с аэродрома домой и обратно? Или мы не офицеры, не понимаем что такое боеготовность?

Гимнастерка на ней взмокла и почернела на лопатках. Дышала она тяжело, словно рыба, выброшенная на берег.

Ольга тоже еле держалась на ногах.

Прислонившись к фюзеляжу «пешки», устало проговорила:

– Вот это кросс! Вот это покупались! Как, Аня, сердце на месте?

– Мне-то что, я ведь легкая. Меня ветер сам несет, только ноги успеваю переставлять, – улыбнулась Аня и схватилась за голову.

– Ты чего? – с недоумением посмотрела на нее Ольга.

– Как я полечу? У меня нет шлемофона…

– А где же он? – опешила Ольга.

– В школе забыла.

– Ну, знаешь! – Ольга хотела выругать ее, но, увидев, что Аня и сама переживает, стоит бледная, растерянная, смягчилась. – Молчи. Об этом никому. Иначе нам отменят вылет. Достанем тебе шлемофон у радистов.

У самолетов суетились оружейники, подвешивали бомбы. Им помогал Петр – рослый, плечистый стрелок-радист Голубкиной. О его физической силе знали многие, и оружейники добивались с ним дружбы. Он брал руками «сотку» и без лебедки вешал ее на бомбодержатель.

Вот и сейчас к нему подбежала Надя.

– Петя, милый, помоги подвесить бомбочки. Совсем мои бабоньки запарились. Помоги, расцелуем тебя после вылета.

Петр улыбнулся, расставил руки:

– Целуйте сейчас, иначе…

Надя не дала ему договорить, потащила за рукав к самолету.

Поступила команда запускать двигатели. Аня совсем пригорюнилась. Она надеялась, что боевая тревога закончится лишь сбором и проверкой людей, а тут – запускать двигатели. Ругая себя, полезла в кабину. Шлемофон ей так и не достали.

В других экипажах тоже не все было в порядке: кто забыл в школе планшет, кто полетную карту, кто шлемофон. Но все скрывали это. И, конечно, многие облегченно вздохнули, когда передали через дежурных, чтобы летный состав собрался у КП полка.

Прежней веселости у девушек не было. Стояли грустные, стыдливо прятали глаза.

Генерал почувствовал перемену в настроении летчиц, хотел сказать им теплые слова, но в последнюю секунду подумал: «Расслабленность, попустительство на фронте только вредят делу» и с огорчением сказал:

– Мне стыдно за вас, товарищи офицеры. Обстановка на фронте сложная. Фашисты хотят любой ценой удержать Тамань. Их авиация действует активно. В любую минуту могут нанести удар по вашему аэродрому. А как поступили вы? – Генерал внимательно оглядел притихший строй, словно желал еще раз убедиться, что девушки поняли, насколько серьезна обстановка, и строго закончил: – Самолеты рассредоточить и замаскировать, организовать на аэродроме круглосуточное дежурство стрелков на пулеметных точках, всем находиться у самолетов, быть готовыми к вылету.

И снова закипела работа.

Появились маскировочные сети, прибыли машины со свежим лозняком и ельником. Тракторы рассредоточивали самолеты по аэродрому. Девушки лопатами очищали полуразрушенные капониры, засыпали землей воронки на стоянках и рулежных дорожках.

К вечеру аэродром неузнаваемо преобразился: самолеты были рассредоточены и замаскированы, боеприпасы сложены в укрытия, выставлены наблюдательные посты, организована дежурная служба, оборудованы траншеи.

Аня отбросила лопату, устало тряхнула льняными кудряшками.

– Не могу больше! Если сейчас же не накормят – умру. Страсть как хочется есть. Пора бы и на ужин позвать. Или в столовой думают, что мы воздухом сыты?

Ольга слабо улыбнулась. У нее тоже неприятно сосало под ложечкой.

– Пойди к Задорновой. У нее всегда есть что-нибудь в запасе. Только она может спасти тебя от голодной смерти, – посоветовала она шутливо.

Аня посмотрела на стоянку соседей и ахнула: Вера угощала Надю белым хлебом и копченой колбасой.

– Вот толстушка запасливая! – завистливо проговорила Аня и крикнула: – К вашей кампании присоединиться можно?

– Спеши, а то опоздаешь, – в тон ей ответила Надя. – Все съедим.

Но тут по стоянке проехала легковушка, дежурная по штабу приглашала всех на ужин. Походную кухню окружили плотным кольцом. Получив порцию гречневой каши и кусок отварной свинины, девушки расселись на траве, поджав под себя ноги. От гречневой каши исходил такой аромат, что у Ани закружилась голова. Никогда каша не была такой вкусной, как сегодня. Аня съела кашу, мясо, пошла за добавкой.

– Ну и аппетит у тебя! Ешь, ешь, а все тонкая, как жердь, – проговорила с усмешкой Вера.

– Решила все-таки тебя догнать, – бросила на ходу Аня.

И быть бы тут веселой перебранке, но в этот момент на аэродроме раздались сухие отрывистые хлопки зениток. Завыла сирена.

– Летят! Смотрите, летят! – закричала Аня, указывая на сверкающие в вечернем небе темные точки самолетов.

Раздалась команда: «Всем укрыться в траншеях!» Но люди медлили: кто доедал кашу, кто допивал чай, кто собирал свои вещи.

– Надо идти, – отставляя чашку, сказала Ольга. – Сейчас будут бомбить.

– Подожди, успеем, – остановила ее Надя, доедая кусок мяса. – Видишь, они поворачивают на станицу.

– Зачем им станица? Там бомбить нечего, – с деланым равнодушием возразила Аня, направляясь вслед за другими в укрытие.

Тем временем «юнкерсы», оглушая землю пронзительным воем, устремились вниз. Через минуту по аэродрому разнесся гул разорвавшихся бомб. Горячая волна воздуха прижала девушек к земле.

Передвигаясь по-пластунски, Надя сердито ворчала:

– Ну погодите, «лаптежники»! Доберемся мы до вас, отплатим…

Одна бомба разорвалась неподалеку от них. Воздушной волной девушек сбросило в траншею, засыпало землей. Что-то тяжелое навалилось на Ольгу. Она уперлась руками в дно окопа, рванулась, встала на колени, осмотрелась. Рядом стряхивала с себя землю Надя.

– Жива? – спросила ее Ольга.

– Жива, жива… К счастью, фриц не так меток, – тихо ответила она.

На стоянке первой эскадрильи клубился столб черного дыма.

– Самолет горит! – крикнула Ольга и побежала к самолету.

Падая в траншею, Надя ушибла колено и теперь, припадая на правую ногу, поковыляла за Ольгой. И снова – заход «юнкерсов» на аэродром.

– Так и добьют, наверное, «лаптежники», – проговорила Надя, спускаясь в траншею.

На этот раз «юнкерсы» разбросали по всей стоянке сотни маленьких зажигалок. Несколько штук упало возле девушек. Они растерянно смотрели на них, не зная что делать. А бомбочки горели, шипели, разбрасывая вокруг себя огненные искры.

Наконец Ольга вскочила, подбежала к стоявшему неподалеку пожарному щиту, схватила лопату и стала забрасывать зажигалки землей. К ней присоединились Надя, Аня, другие девушки… Измученные, грязные, подошли они к полусгоревшему самолету. Левая плоскость валялась на земле, фюзеляж был искорежен взрывной волной.

– На земле потеряли машину, – досадливо проговорила Ольга, вытирая рукавом потное лицо.

На востоке сгущались сумерки, оттуда надвигалась южная ночь. Так закончился первый день пребывания авиационного полка на Кубани.

2

Солнце выплыло из-за леса неожиданно. Небо там было только что багрово-красным, и вдруг верхушки сосен прошили золотисто-светлые лучи, вокруг стало светло.

– Люблю встречать восход… – тихо проговорила Ольга, срывая ромашки.

– И я… – вздохнула Аня. – Сидеть и смотреть, сидеть и смотреть… И ни о чем не думать…

Они сидели на берегу той самой речушки, в которой купались в первый день, и задумчиво поглядывали вдаль.

Спали они почему-то беспокойно. Рано проснулись и, чтобы не лежать в душной комнате, вышли на берег.

Новый день… Каким он будет? Чем запомнится? Люди всегда связывают с ним свои надежды. Может, этот новый день окажется более удачливым, чем прошедший, более счастливым? И то, о чем человек думал, чего хотел, чего добивался, – вдруг все это сбудется сегодня? И так всегда: новый день – новые надежды.

Утренний туман над рекой быстро таял, легкий ветерок относил белые хлопья в степь. Где-то в роще запел соловей, ему ответил второй, и вот уже, словно после побудки, лес ожил, оглушил окрестность многоголосым хором разных птиц. И было в этом необычном утреннем «концерте» что-то волнующее, трогательное.

– Красиво как! – прошептала Аня, завороженно оглядывая лес.

В ее светло-серых глазах плескалось восторженное удивление, будто видела она все это впервые: и купающийся в золотистом солнечном дожде утренний лес, и сверкающую бисером от утренней росы густую траву, и тихую речку с отраженным в ее водах голубым безоблачным небом.

Повернувшись к Ольге, она неожиданно спросила:

– Скажи, для чего рождаются люди?

Ольга посмотрела на нее с удивлением:

– Как для чего? Чтобы жить, работать, приносить пользу людям, обществу… А ты как думаешь?

– Я думаю… для любви, счастья… И война… Дико… Правда? – Лицо Ани сразу как-то потускнело, осунулось. – Все беды на Земле от жестокости людей. Как не хватает нам доброты, сострадания к людям!..

Солнце уже поднялось над лесом, и его косые лучи падали теперь на деревья сверху вниз.

– Сходи, разбуди Надю, – попросила Ольга. – Проспит такое утро.

Аня встала, поправила волосы, легкой походкой направилась к видневшемуся из-за кустов деревянному домику.

Летчицы жили в школе недолго. Двухэтажное здание было приметным ориентиром для немецких самолетов, и после нескольких попыток разбомбить ее экипажи разместились по сохранившимся избам станицы.

Ольга и Аня жили в домике рядом с Надей. Будить ее рано они не стали, а теперь, когда солнце уже изрядно припекало, Ольге захотелось, чтобы и Надя полюбовалась этим чудным южным утром.

Но Аня вернулась расстроенной.

– Ты знаешь, Оля, а Нади нет.

– Как нет?! – вскинула тонкие брови Ольга.

– Нет…

– Вот это да! А где же она?

– Наверное, с этим… капитаном Костенко, – холодно произнесла Аня. – Узнает начальство – устроит ей такую головомойку, долго будет помнить.

Дело в том, что на этом же аэродроме базировался еще один авиационный полк, в котором служили мужчины. Жили они в другой станице, но столовая и клуб были общими, и летчики часто виделись с девушками.

На одном из вечеров Надя познакомилась с Костенко, встречалась с ним.

Бои на Кубани шли ожесточенные, на боевое задание девушки летали ежедневно, часто – по два вылета в сутки. Конечно, уставали, но молодость брала свое: была у них и художественная самодеятельность, проводили они и вечера танцев. Где молодежь, там всегда песни, музыка, танцы. Между тем из рощи, протянувшейся вдоль речки, показались Надя и тот капитан, о котором говорила Аня. Шли они неторопливо, о чем-то оживленно рассуждали.

Когда подошли ближе, девушки услышали их разговор.

– Все, Павел! Мужчинам в станицу нельзя. Строго воспрещается, – сказала Надя.

– Ну и порядочки! – досадливо воскликнул Костенко. – Наши хлопцы по всем падежам ваше начальство склоняют за это.

Надя рассмеялась:

– С вашим братом иначе нельзя. Разреши – вы всю ночь под нашими окнами будете петь серенады. А так, запретная зона – и все.

– Да ведь война…

– А что война? Значит, все можно?..

– Я не об этом… Общение с вами нам сейчас вдвойне дороже. Около вас мы добрее, нежнее душой становимся… А так – совсем огрубеть, зачерстветь можно. Как сухарь на ветру…

Костенко нагнулся, сорвал одуванчик, подул на него, и венчики маленькими парашютиками разлетелись в разные стороны.

– Время такое, Павел. Наш командир эскадрильи говорит: любовь и свадьба после войны, а сейчас воевать должны.

– Глупости говорит ваш комэск. Любовь во все времена вдохновляла людей. Влюбленный человек и воюет смелее. По себе знаю…

– Ох, Павел, совсем утомил меня разговорами, – устало вздохнула Надя. – Дай хоть часик поспать.

Костенко ушел, а Надя стала медленно подниматься в гору.

– Эй, гулена! – окликнула ее Ольга. – А ну иди-ка сюда!

Надя вздрогнула, быстро обернулась на голос и, узнав девушек, направилась к ним.

– Вы что тут делаете? За мной шпионите? – улыбнулась она. – Шпионить – самое последнее дело.

– Когда же спать будешь? – уставилась на нее Аня. – Скоро ведь на аэродром.

– Спать надо, Аннушка, поменьше, иначе счастье свое проспишь, – томно потянулась Надя.

– Подумаешь, счастье… – фыркнула Аня. – Сегодня он здесь, а завтра – ищи в поле ветра. Счастье… Вот выдумала!..

– Ой, не зарекайся, Аннушка, – обняла ее Надя. – Никто не знает, когда придет любовь… Как в песне: любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…

– Война… Не до любви тут, – поджала губы Аня.

– Глупая ты… – Надя засмеялась, накрыла Аню курткой, свалила на траву, а сама побежала в дом.

– Вот сумасшедшая… – ворчала Аня, вставая. – От любви, видно, свихнулась…

После завтрака летный состав отправили на аэродром.

Первая эскадрилия собралась у штаба. Кто расположился на скамейке, кто – на ящиках, многие сидели на земле. На стене деревянного домика, в котором размещался штаб, висела большая карта.

Комэск, невысокая плотная женщина, водила указкой по карте, объясняла боевое задание.

Эскадрилье предстояло в составе полка нанести бомбовый удар по скоплению танков и пехоты противника в районе одной станицы.

Она рассказала о боевом порядке звеньев в воздухе, об очередности взлета экипажей. Предупредила о том, что в районе цели расположены зенитки, над станицей патрулируют истребители противника.

В заключение опросила:

– Задание ясно?

– Ясно!.. – раздались голоса.

– Как отдохнули?

– Хорошо отдохнули! – дружно ответили девушки.

– Выспались?

– Выспались… – незаметно, одними глазами, улыбнулась Надя.

Летчицы расходились по самолетам, обсуждая детали вылета.

А через некоторое время ПЕ-2 поднялись в воздух и, собравшись в колонну эскадрилий, пошли под облаками на юго-запад.

К этому полету летный состав готовился тщательно. Изучали цели по фотоснимкам, крупномасштабным картам и четко представляли расположение их на местности.

Самолеты шли в район, где должны были встретиться с истребителями прикрытия. Но встреча не состоялась. «Яков» там не оказалось. Напрасно в эфир неслись позывные ведущей группы: «“Тросики”! “Тросики”! Я – “Резеда”, нахожусь в районе встречи».

Истребители в точку встречи так и не вышли. Бомбардировщики остались без прикрытия. Полет осложнялся. Но задание надо было выполнять. Приближалась линия фронта. Неожиданно из-за облаков вывалились «мессершмитты», с ходу обстреляли строй. Самолет Басовой шел внешним ведомым, удар пришелся на него. Атака истребителей была внезапной, и Надя не успела уклониться от их огня. Петр Беляев, стрелок-радист Голубкиной, припал было к пулемету, чтобы дать очередь по «мессерам», но они скрылись в облаках.

– Вот дьявол! – выругался Петр и с досады послал им вдогонку короткую очередь.

Но тут он услышал в наушниках тревожный голос Ани:

– Нас атакуют!

Петр поймал в прицел пристроившийся сзади вражеский истребитель, нажал на гашетку пулемета. «Мессер» неуклюже клюнул носом, словно споткнулся обо что-то, и круто пошел вниз. За ним потянулся шлейф черного дыма.

– А, гад, попался! – воскликну Петр.

Но второй «мессершмитт», скрытый от стрелка стабилизатором своей «пешки», успел дать несколько очередей по самолету. В кабине остро запахло бензином. Встречный воздух гнал по плоскости тонкие струйки бензина, забрасывал их в кабину радиста.

– Товарищ командир, бак пробит! – доложил Петр.

– Знаю, – коротко ответила Ольга, а сама с тревогой следила за самолетом Нади: языки пламени, которые показались на правом моторе после атаки «мессеров», становились все ярче.

«Почему они не возвращаются домой?» – беспокоилась она.

– Басова! – вызвала она ее по рации.

Надя молчала. Бледно-розовые языки пламени от моторов тянулись к плоскости, подбиралась к фюзеляжу. Самолет сильно кренился, но упорно шел вперед…

За линией фронта фашисты встретили группу шквалом зенитного огня. Шапки разрывов прошили весь строй. Петр едва успевал докладывать: разрывы справа, слева… Ольга маневрировала, бросала самолет то влево, то вправо.

– Держи курс! Курс держи! – требовала Аня. – Мы на боевом…

Яркая вспышка ударила в глаза. Повернув голову, Ольга увидела слева охваченный огнем ПЕ-2 из соседнего звена. Самолет, потеряв управление, падал вниз. Ольгу бросило в жар, руки мелко дрожали, штурвал показался ей тяжелым…

– Приготовиться к бомбометанию. Скоро цель, – услышала она голос Ани.

И эта обыденная, столько раз слышанная команда придала ей силы, помогла подавить минутную растерянность.

У ведущего самолета открылись бомболюки; они подходили к цели. Там, внизу, в районе станицы, противник сосредоточил танки и пехоту для наступления.

– Бросай! – закричала Ольга так громко, что Аня даже вздрогнула. Нажала на кнопку сброса, бомбы полетели вниз.

Наблюдая в прицел, Аня увидела поднятые кверху взрывами бомб черные столбы земли.

– Бомбы накрыли цель! – довольная, сообщила она.

– Хорошо, – ответила Ольга, а сама думала о том, как помочь экипажу Басовой, чтобы не сбили их самолет на обратном пути. Надя тоже сбросила бомбы и с небольшим креном разворачивала самолет на обратный курс.

«Только бы они перетянули линию фронта, только бы перетянули», – мысленно повторяла Ольга и хотела сказать радисту, чтобы он наблюдал за Надиным самолетом. Вызвала его по СПУ. Но Петр не ответил. Она позвала его еще раз. И снова молчание. А Петр задыхался в парах бензина. Голова отяжелела и кружилась. Ухватившись за лафет пулемета, Петр приподнялся, хотел сесть повыше на походное сиденье, но в глазах поплыли зеленые круги, и приступ рвоты свалил его на пол кабины.

Самолет Нади летел с небольшим углом планирования, оставляя за собой тонкую полоску дыма. Показалась линия фронта. Их обстреляли зенитки, но огонь был беглым, неточным, видимо, противник не ожидал наших самолетов в этом районе.

Перелетев линию фронта, они увидели впереди слева полевой аэродром. Вслед за Надей посадила на этот аэродром ПЕ-2 и Ольга. Некоторое время Ольга и Аня сидели в кабине молча, не двигаясь, – так удивительна была наступившая тишина. Тревога за исход полета осталась позади. Аня открыла нижний люк, кто-то подал стремянку.

Выглянув из кабины, она заметила офицеров, солдат. Мужчины сначала увидели, как из люка показались маленькие ножки женщины, а потом и сама миловидная блондинка. Вслед за ней спустилась по стремянке Ольга.

– Что за наваждение?! – не скрывая радости, воскликнул худощавый майор. – Одни небесные богини к нам сегодня в гости!

Ольга обвела их холодным взглядом: «Они еще улыбаются! По их вине, можно сказать, подбиты две “пешки”, а им весело», и сухо спросила:

– Почему не было истребителей прикрытия?

– Как не было?! – с длинного лица майора улыбка сразу исчезла. – Две эскадрильи дали на ваш полк.

– В район встречи они не вышли.

– Выясним, почему так получилось. Выясним… – растерянно повторял он.

– Вот и выясняйте.

Солдаты вытащили из самолета радиста, положили на траву. Ольга расстегнула у него ворот гимнастерки, ослабила ремень, приподняла голову. Он был без сознания.

Подъехала санитарная машина.

На носилках Петра внесли в машину, отправили в госпиталь.

Сквозь толпу военных к девушкам пробралась Вера Задорнова.

– У вас все живы? – спросила ее Ольга.

– Живы, живы… Идемте к Наде, ранило ее.

Надя сидела у небольшой копны сена, правая нога была перевязана.

– Ну и молодец ты, Надюша! Ну и молодец! – проговорила Ольга, обнимая Надю.

– Какая же я молодец? Видишь, как наша «пешечка» обгорела?

– Вижу… А с ногой что?

– Пустяки… – Надя пошевелила ногой, нахмурила брови. – Вера так перетянула ремнями, думала, ногу перережет.

Аня ходила вокруг обгоревшего самолета, думала о Наде. «Смелая. Назад не повернула… Отбомбилась, привела и посадила машину на аэродром. А я смогла бы так, как Надя? Выдержала бы?» И тут она увидела, как трактор потащил их ПЕ-2.

– Командир! – крикнула она Ольге. – Смотри, наш самолет куда-то убирают.

Ольга обернулась.

– Летное поле освобождают, чтобы не мешал посадке, – ответила она. – Пойдемте посмотрим, что стало с нашей «пешечкой».

На опушке леса, где была небольшая прогалина и сочно зеленела трава, трактор остановился.

Туда направились и девушки.

К ним подошел дежурный.

– Самолет надо замаскировать. Сидеть у нас, видно, долго придется, – сказал он.

– Задерживаться у вас не собираемся, – перебила его Ольга.

– А мы уж хотели поставить вас на все виды довольствия и зачислить в полк, – улыбнулся он.

– Спасибо за приглашение, нам и у себя неплохо. Девушки оставили обескураженного неприветливостью дежурного, стали осматривать самолет.

Оба мотора, лопасти винтов, шасси оказались исправными. Пробиты были только консольные баки.

– Но моторы могут работать и от одного центрального бака, – подала голос Аня.

– Конечно, – отозвалась Ольга. – Так что будем возвращаться домой. Заберем и Надю с Верой.

– Поместимся все-то? – засомневалась Аня.

– Поместимся. Вера сядет в кабину радиста, а Надю возьмем к себе.

– Поднимет всех? – спросил дежурный.

– Поднимет. Самолет наш не то что ваш.

– Возможно. У нас о нем так говорят: «На “пешке” летать, что тигра целовать. Страху много, а удовольствия мало».

– Ладно, ладно… На ваш менять не станем, – ответила Аня.

Девушки сели в самолет.

Подъехала на машине Надя.

Посадив ее к себе в кабину, Ольга запустила моторы, вырулила на старт, взлетела.

Офицеры, собравшись у КПП, тоскливо смотрели на удаляющийся самолет. Набрав высоту, он скрылся в темно-серых облаках.

3

Погода установилась на Кубани жаркая, и Надя перебралась из дома в сад. Под ветвистой яблоней соорудила себе из досок настил, набросала травы, сверху положила матрас. Рана на ее ноге затягивалась. Она уже свободно обходилась без костылей и не раз говорила своему командиру, чтобы допустили к полетам. Но комэск отвечала: «Обращайся к врачам. Пройдешь медкомиссию, допущу к полетам». Но врачи ей пока летать не разрешали. Надя притихла: знала, спорить с врачами бесполезно. Оставалось одно – терпеливо ждать. Прихрамывая, она ходила с ведром по саду, обрывала с кустов вишню. Осторожно подтянув ветку, Надя подставляла ведро и ножницами перерезала черенки вишен. Ведро быстро наполнялось сочными ягодами.

В сад пришли девушки.

– Наконец-то! – обрадовалась Надя, увидев подруг. – Столько уродилось вишни, не успеваем с хозяйкой обрывать. Хоть бы догадались помочь.

– Сейчас поможем, – озорно подмигнула Вера Ане, приглашая ее к ведру. Усевшись поудобней, она взяла пригоршню вишни, стала бросать в рот одну ягоду за другой. К ней подсела Аня.

– Как хорошо, когда есть на свете добрые люди. Всегда о тебе подумают, позаботятся… – лукаво прищурив глаза, говорила Аня, а сама посматривала на Басову.

– Правильно, – недобро подхватила Надя. – Вам приготовят, а вы придете и начнете пожирать, как саранча…

– Ох, уже упреки, уже сравнения… – вздохнула Аня.

– Ешь, Аня, не обращай внимания, – отмахнулась Вера. – Мы сегодня вполне заслужили, чтобы за нами поухаживали. Два вылета за один день! А ей жалко чашку этой вот кислятины.

– Ах, им еще и не нравится! – Надя схватила ветку, пошла на девушек. Вера и Аня вскочили, спрятались за яблоней. – Испугались… – рассмеялась Надя. – Если бы не больная нога, я бы вам показала такую кислятину!

За кустами Надя увидела притихшую Ольгу. Она сидела на табуретке, читала письмо. Надя подошла к ней, обняла сзади.

– Посмотри, – Ольга протянула ей фотокарточку сына.

На Надю глядел вихрастый мальчик в матроске и в коротких штанишках.

– Весь в батю. Нос, глаза, рот… – глухо проговорила Ольга. – Третий год пошел… Когда погиб Виктор, ему был всего годик… И вот уже третий…

В сад прибежала адъютант эскадрильи Якубович, бросилась к Наде.

– Поздравляю тебя с орденом!

– С каким орденом? – недоуменно пожала плечами Надя.

– С орденом Боевого Красного Знамени. Я только что из штаба. Многих наградили, в том числе и тебя. Вечером в столовой по этому случаю будут торжества, – сообщила Якубович, довольная тем, что говорит им об этом первой.

Девушки окружили Надю, поздравляли с наградой. Она смущенно краснела, повторяла:

– Спасибо, спасибо…

Вечером в летной столовой собрались офицеры полка. Девушки сидели взволнованные, торжественные. Среди них было несколько летчиков из соседнего полка.

Когда все расселись и в зале установилась тишина, майор Макаров подняли тост за первых орденоносцев в полку. Говорил он о летчицах с большой теплотой, уважением, отмечал их возросшее боевое мастерство, мужество и настойчивость при выполнении полетных заданий. А когда чистосердечно признался о своих тревогах и сомнениях в первые дни командования полком, и как потом менялось его мнение, и что теперь он не покинет этот полк до конца войны, девушки встретили его слова дружными аплодисментами. Они тоже привыкли к нему, полюбили. Он был душевным и строгим, требовательным и справедливым командиром.

Потом поднимали бокалы за новые боевые успехи, за скорую победу, за счастливую жизнь после войны. В зале было шумно, весело, радостно. Откуда-то у Нади появилась гитара, она запела:

Песню подхватили десятки голосов, и она забилась трепетной птицей в тесной столовой. Аня сидела рядом с Ольгой, завистливо смотрела на Надю: «И как такую не любить мужчинам?! Смелая, красивая, талантливая… А я ничем не взяла: ни ростом, ни красотой, ни голосом…»

Аня украдкой потрогала свой вздернутый кверху маленький носик, горько усмехнулась и тут же испуганно опустила руку, боясь, как бы кто не заметил ее переживаний и не догадался о ее печали.

Потом начались танцы. В зале закружились пары. Аня сидела в сторонке, ее никто не пригласил на танец. Она собралась уходить, чтобы не слышать и не видеть этого шумного веселья, направилась было к двери, но Ольга остановила ее.

– Потанцуем, Аня. Домой еще успеем…

Но тут к ним подошли летчики. Как Ане в этот миг хотелось быть чуточку выше ростом, ну хотя бы на ладонь! Она поднималась на носках и все равно едва дотягивалась до плеча танцующего с ней молоденького, с черными усиками, лейтенанта. Кто-то закричал:

– Шире круг! Шире круг!

На середину зала вышел капитан Костенко.

– А ну, кто смелый, выходи! – приглашал он.

Ольга подталкивала Аню:

– Иди, Аннушка, иди. Ты же умеешь…

Аня вначале упиралась, а потом с отчаянной решимостью махнула рукой, вышла в зал. Словно крылья подхватили Аню – так легко и свободно пошла она по кругу.

Все восторженно смотрели на нее, а она кружилась вокруг Костенко, радостная и счастливая…

Долго еще слышались в столовой песни и музыка.

Расходились под утро. Ольга ждала Аню на улице, чтобы вместе идти в станицу, но, увидев ее с тем лейтенантом, с которым она танцевала на вечере, не стала отвлекать, сделала вид, что их не заметила.

С востока дул свежий предрассветный ветерок, верхушки деревьев слегка раскачивались, приглушенно шумели густой листвой.

Ольга еще немного постояла у столовой, всматриваясь в темное южное небо, отыскала по привычке Полярную звезду, как они когда-то делали с Виктором на Севере, прежде чем войти в дом, и, зябко передернув плечами, торопливо зашагала в станицу.

 

Глава третья

1

Майор Макаров стоял у окна, с грустью смотрел на раскисший после дождей полевой аэродром. Второй день полк из-за этого не летал. А так нужно было поддержать наступление наших войск с воздуха, но беспокоило и другое. Неделю назад ему доложили о том, что два экипажа, выполняя боевое задание, сбросили бомбы с пикирования.

Макаров строго отчитал оба экипажа за своеволие: женским экипажам было запрещено применять этот метод бомбометания из-за сложности его выполнения. Дело в том, что бомбометание с пикирования намного повышало точность попадания в цель, но требовало от экипажа высокого мастерства в технике пилотирования самолетом, физической выносливости из-за больших перегрузок при выводе самолета из пикирования. Не все экипажи могли овладеть этим методом бомбометания: уровень подготовки и опыт у летчиц был неодинаков. Это понимал Макаров, но он понимал и то, что сдерживать желание летчиц нельзя. Они могут расценить это как недоверие. Он и сам не раз слышал от летчиц предложение бомбить с пикирования и решил поддержать это полезное стремление.

«Уж лучше обучать их организованно, под руководством опытных командиров, чем пустить дело на самотек», – рассуждал он.

О своем решении он доложил командиру дивизии. Генерал долго молчал у телефона, видимо, раздумывал, как лучше поступить, и все-таки с его доводами согласился.

– Только будьте очень внимательны, подходите к каждому экипажу строго индивидуально, осмотрительно, требовательно, – советовал он.

И посыпались в полку одна неприятность за другой. Первую неприятность на полигоне принес экипаж Голубкиной. На вводе в пикирование Ольга резко двинула ручку управления вперед, самолет, описывая кривую, развил огромную инерцию, Аня еле удержалась руками за сиденье. А прицел, который она пыталась прижать ногами к полу кабины, с молниеносной быстротой промелькнул перед ее глазами, пробил астролюк и вылетел наружу. Ольга вывела самолет из пикирования, вернулась на аэродром.

Полет закончился благополучно, но прицел они потеряли. И появилась в полку шутка в адрес штурмана. Если раньше за маленький рост Аню между собой женщины называли «кнопкой», то после этого случая появилось дополнение – «кнопка без прицела».

Другой экипаж, сбросив на полигоне бомбу, затянул вывод самолета из пикирования, а когда ПЕ-2 вышел в горизонт, то экипаж не поверил своим глазам: на плоскости лежала стокилограммовая бомба с обнаженным взрывателем. Правда, бомба была учебной, не боевой, но и она, взорвавшись на плоскости, могла наделать немало бед.

Летчица не растерялась, плавно положила самолет на крыло, сделала небольшой крен, и бомба, скатившись по плоскости, упала на землю. В общем, новый вид бомбометания давался нелегко, но летчицы не сдавались: «Мужчины освоили – освоим и мы», – твердили они.

И вот, как нарочно, зарядили дожди. С утра летчицы были на аэродроме. Но погода не улучшалась, тогда их отправили на занятия.

А вечером девушки собрались в Надиной комнате.

Примостившись в уголочке, Аня перечитывала письмо матери.

«Здравствуй, моя доченька! Получила от тебя письмо, рада, что дела идут хорошо, что ты здорова и настроение у тебя бодрое. Нам трудно себе представить, что наша тихая робкая дочурка стала военным штурманом, летает на боевом самолете и сбросила на голову проклятых фашистов уже сотни бомб. Береги себя, моя доченька. Мы все желаем тебе здоровья, успехов в службе, скорой победы».

«Ах, мама, мама! Все ты волнуешься, беспокоишься, – думала Аня, складывая письмо. – А я, поверь, летаю штурманом совсем неплохо. И в полку меня уважают. Так что все в порядке. Ну а потом, после войны, будет чем заняться…»

Правда, Аня не очень четко представляла себе, чем будет заниматься «потом». Раньше ей все было ясно: кончится война, и она вернется в институт. Но за последнее время стала убеждаться, что ее все больше захватывают полеты.

«Хорошо бы, конечно, остаться в авиации. Но вряд ли это удастся. Разрешают летать, пока идет война, а закончится – женщин демобилизуют. Правда, есть еще один вариант…»

При мысли о нем в глазах Ани запрыгали веселые искорки. Вера заметила это, спросила:

– Чего улыбаешься?

– Да вот думаю, чем буду заниматься после войны. Надя – в аэроклуб, ты – в институт, а я…

– А ты на физмат… Аня промолчала.

И тут Надя с иронией заметила:

– Она пойдет в ансамбль песни и пляски. Представляете, идем по городу и видим афишу: танцует Анна Высотина. И ее огромный портрет, вся грудь в орденах…

Все рассмеялись, хохотала и Аня.

– Ну а все-таки куда? – допытывалась Вера.

– Не знаю, – пожала плечами Аня.

– Стоит ли, девочки, гадать? – вздохнула Ольга. – Разве узнаешь, что нас ждет впереди. Время-то какое… Думали ли мы, что будет война, пойдем на фронт громить фашистов? И где? У Волги! На Кубани!

– Да если бы мне сказали в начале войны, что немцы дойдут до Волги, я бы ему глаза выцарапала, – категорично заявила Аня.

– А где же Надя? – спросила вдруг Ольга. Она и не заметила, как Надя вышла из комнаты.

Аня развела руками.

– Опять сбежала? Уведет ее от нас этот капитан, – невесело проговорила она.

– Сама ведь тоже бегаешь на свидание к лейтенанту… с усиками, – заметила Вера.

– А тебе откуда известно? – вспыхнула Аня, щеки ее маково зарделись.

– Известно… Любовь, милая, не утаишь, не спрячешь. Она на лице у тебя светится.

– Вечно ты с выдумками! – обиделась Аня.

– Что кому судьбой намечено, того, видимо, не миновать, – потянулась на койке Вера, укрываясь одеялом.

2

Полк получил задание нанести бомбовый удар по немецкой танковой дивизии, которая перебрасывалась из Крыма для усиления Кубанской группировки. Наша разведка установила точный маршрут движения, хотя дивизия двигалась только ночью.

– Хорошо бы ударить по ним на рассвете, – рассматривая карту, говорил Макаров.

– Это самый лучший вариант. Больше внезапности, – соглашалась Звягинцева, замполит полка.

– Я думаю, генерал одобрит такое решение. И они не ошиблись. Комдив поддержал их.

Один за другим выруливали самолеты на старт, уходили в воздух.

Экипажи Басовой и Голубкиной в общем вылете полка не участвовали. Они получили другие задания.

Подозвав Надю и Веру к столу, Макаров развернул карту.

– Взлетаете вы, товарищ Басова, вслед за группой. После линии фронта идете вот в этот квадрат, – указал он карандашом на карте. – Надо разведать и сфотографировать все, что там сосредоточил противник. При возвращении пройдете через район, где будут действовать наши самолеты, и сфотографируйте результат удара полка по танковой дивизии. Все ясно?

Надя подобралась, подтянулась.

– Все ясно, товарищ майор.

– Разведданные срочно нужны командованию армии, – добавил он.

– Задание будет выполнено, – заверила она.

– Верю… – мягко и как-то сочувственно произнес Макаров.

Ему нравилась эта кареглазая бойкая летчица, не раз удивлявшая его своей смелостью, решительностью, тактической грамотностью при выполнении полетных заданий.

Он хотел их отпустить, но что-то вспомнил, торопливо проговорил:

– Соседкий полк тоже прошу не тревожить.

Надя вскинула на него удивленные глаза, лицо ее зарделось.

– Товарищ майор, о чем вы?

– Знаешь, знаешь, о чем я говорю. Еще раз доложат – накажу.

Взяв свое снаряжение, они заспешили к самолету.

«Все-таки сообщили!» – возмущалась по дороге Надя.

Возвращаясь однажды с боевого задания, Надя решила пройти над аэродромом соседнего полка, в котором служил Костенко, и на виду летчиков выполнить полет на малой высоте. Надя знала, что некоторые из них немного задавались, к летчицам относились с высокомерием. Аэродром их находился рядом, времени требовалось немного, и она повела туда свою «пешку».

Снизившись до десяти метров, Надя прошла вдоль стоянки, видела, как разбегались и прятались в укрытия люди, приняв их ПЕ-2 за самолет противника, а потом сделала крутую горку, положила «пешечку» с крыла на крыло, послав на землю «воздушный привет». Они запомнили хвостовой номер самолета и по нему определили виновницу вызванной на аэродроме суматохи. Она потом подтрунивала над Костенко, рассказывая ему, как некоторые «храбрецы», завидев ПЕ-2, метались по стоянке, прячась в укрытия. Она уже и забыла об этом случае, а Макаров, оказывается, помнил, хотя почему-то ей не говорил и не упрекал за нарушение летной дисциплины.

Отпустив Басову, Макаров вызвал экипаж Голубкиной. Перед ним лежала на столе все та же карта.

Указав на обведенный синим карандашом кружок, он сказал:

– Вот здесь находится железнодорожный мост. Видите?

– Вижу, – ответила Ольга, посмотрев на карту.

– Приказано его уничтожить.

– Уничтожим…

– Это нелегко, товарищ Голубкина, – медленно, с растяжкой, произнес Макаров. – Это мост. В него попасть трудно. К тому же его прикрывают зенитки, истребители. Из других полков летали. И не раз… А мост стоит. Через него противник перебрасывает к фронту войска.

Макаров замолчал, постоял, видимо, ждал, что скажет Ольга.

«По интонации голоса можно узнать – робеет человек идти на такое задание или нет», – думал он.

Макаров понимал, насколько сложна и опасна обстановка в том районе, куда они полетят. Длительный полет над местностью, где противник сосредоточивает свои силы и которую он усиленно прикрывает с воздуха, связан с большим риском. К тому же за одиночным самолетом всегда охотятся истребители, так как знают, что это, как правило, разведчик, и, чтобы разведданные не попали в руки противоборствующей стороны, преследуют его до тех пор, пока не собьют.

Макаров в экипаж верил. И все же в глубине души он чувствовал щемящую боль от того, что приходится посылать их на такое трудное задание. Он уже не раз замечал за собой подобное состояние: и жалость, и грусть, и боль, когда девушки уходили в полет, будто он, Макаров, был повинен в том, что им, женщинам, приходится выполнять эту тяжелую работу. И когда однажды с задания не вернулся экипаж, он не находил себе места. Что ни говори, а служить ему в мужском полку, где он был заместителем командира, было гораздо легче. Война все-таки, считал Макаров, не женское дело.

Он тепло посмотрел на Ольгу, опустил глаза. Ольга по-своему поняла и эту длительную паузу, и этот его взгляд, лишь спросила:

– Полетим одни?

– Одни… Больше шансов проскочить незамеченными. А вы что предлагаете?

– Действительно, одним лучше. Я тоже хотела вас об этом просить. – Немного подумав, предложила: – Хорошо бы, конечно, ударить на зорьке. Взлететь ночью, выйти к мосту на рассвете…

– А что? Пожалуй, верно, – одобрительно проговорил Макаров. – Принимается. Готовьтесь.

Макаров ушел на КП, а девушки, развернув карту, стали прокладывать маршрут полета. Они имели уже не один десяток боевых вылетов, но такую задачу получили впервые. Ольга ясно представляла себе трудности, связанные с выполнением этого задания, и обеспокоенно посмотрела на Аню.

– Справимся, штурман?

– Да я теперь, если что, сама вместо бомбы на мост выпрыгну, – заявила Аня, улыбаясь чуть подкрашенными губами.

«И тебя, милая, к косметике потянуло, – отметила про себя Ольга. – Запал все-таки в твою душу лейтенант…» А вслух сказала:

– Проку от тебя, Аннушка, мало, если и выпрыгнешь на мост сама. А вот бомбочку в мост положить надо.

Они изучили маршрут полета, произвели расчеты, доложили командиру полка.

Проверив их подготовку, Макаров отпустил экипаж на отдых. Девушки успели еще часика три поспать, а ночью пришли на аэродром. Ольга осмотрела подвешенные на внешние держатели две двухсотпятидесятикилограммовые бомбы, проверила надежность контровки взрывателей.

– Может, еще парочку? Задание трудное, – заметила техник самолета Галя.

– И этих хватит. А в случае чего… – Ольга хотела сказать, если не попадут в мост бомбами, то направят в него самолет, но мост уничтожат, да замолчала, не хотела тревожить преждевременно Галю.

Но Галя догадалась, о чем думала Ольга, и набросилась на летчицу:

– Ты что надумала? Да как ты смеешь! Я сейчас же пойду к Макарову и расскажу ему.

– Ходить никуда не надо, – примирительно проговорила Ольга. – Все будет в «ажуре», как говорит Аня, и «пешечка» твоя вернется целехонькой и невредимой.

Еще раз взглянув на бомбы, Ольга и Аня поднялись в кабину самолета.

Небо на востоке было еще темно-голубым, но у самого горизонта уже тянулась светлая полоска.

После взлета они набрали над аэродромом высоту и взяли курс на запад. Внизу виднелись траншеи, опрокинутые машины, танки – следы недавних ожесточенных боев. По степным дорогам двигались к фронту наши войска. Вскоре потянулись на десятки километров прибрежные лиманы.

По совету командира полка они выбрали маршрут полета с таким расчетом, чтобы пересечь линию фронта в наиболее глухом месте, уйти в море и зайти на цель с запада. Так они и поступили.

Линию фронта прошли незамеченными.

Теперь предстояло самое трудное: скрытно удалиться в море и дальше действовать так, как задумали на земле. Море было спокойным, в его свинцовых волнах засверкало утреннее солнце.

Уткнувшись в карту, Аня рассчитывала поворотный пункт.

– Через три минуты поворот, – доложила она Ольге. В заданной точке они развернулись, вышли на берег.

Впереди показалась река. Светлой узкой полоской петляла она среди зеленых полей.

Ольга напряженно всматривалась, отыскивая цель. На фоне светлой воды она увидела две тонкие темные линии, пересекавшие реку. Сердце забилось учащенно. «Это мост».

– Видишь мост? – спросила она штурмана.

– Вижу, – глухо ответила Аня. – Ложись на боевой курс.

Ольга напряглась, ноги слились с педалями руля поворота, руки застыли на штурвале.

– Ну, Аня, выводи точнее. Фашисты молчат, не стреляют. Приняли, видно, за своих.

По данным нашей разведки, мост охраняли зенитки, прикрывали истребители. Но сейчас пушки молчали, истребителей в воздухе не было. Видимо, тактическая хитрость удалась: появления нашего самолета со стороны моря немцы не ждали.

Аня подала команду на ввод самолета в пикирование. Ольга энергично отдала штурвал от себя – «пешка», описав крутую кривую, стремительно понеслась к земле.

Штурман не спускала глаз со стрелки высотомера: важно точно подать команду о выводе самолета из пикирования. Вот уже стали хорошо просматриваться на реке лодки, на дороге – автомашины.

Аня терпеливо ждала, подавляя в себе желание дать команду о выводе раньше. Стрелка высотомера подошла к расчетной цифре, и Аня подала команду о выводе самолета из пикирования.

Ольга нажала на кнопку сброса бомбы, потянула штурвал на себя.

Самолет нехотя выходил в горизонт.

Аня смотрела на мост, ожидая взрыва бомбы. Но громадный столб черной земли взметнулся в стороне от моста, на берегу реки.

– Промахнулась… – растерянно прошептала Аня.

Ее бросило в жар. «А если и вторую бомбу мимо?.. Тогда что?»

Переживала и Ольга. «Надо же! Все шло хорошо. Зенитки молчали, на мост вышли точно, пикировали отлично, и вдруг – мимо!»

– Товарищ командир, «фоккер» сзади, – доложил стрелок-радист.

– Начинается… – сурово сдвинула брови Ольга.

Развернула пулемет и Аня, взяла «фоккер» в прицел.

Истребитель приближался. Уже четко были видны плоскости, мотогондолы. Аня с силой потянула гашетку – пулемет задергался в ее маленьких руках. Вел огонь из кормовой установки и стрелок-радист.

«Фоккер» дал длинную очередь, отвернул вправо: лезть под огонь пулеметов не решился.

И снова ПЕ-2 на боевом курсе. Снова штурман ловила в перекрестие прицела паутинки железнодорожных линий, пересекающих реку, снова подавала летчице команду «пошел!». Снова – падение машины вниз и стремительный обратный бег стрелок высотомера. Но зенитки на этот раз встретили их шквалом огня. Белые шапки разрывов появились и справа, и слева.

«Спокойнее, спокойнее, – успокаивала себя Ольга. – Без паники. Осталась одна бомба. Одна… Промах исключается. Моста над рекой не должно быть. Не должно…»

Она не слышала ни свиста ветра за стеклом кабины, ни рева падающего вниз самолета. Все внимание было сосредоточено на одном – мост! Не промахнуться, уничтожить! Мост стремительно приближался. Еще мгновение – и штурман подаст сигнал о выводе самолета из пикирования.

Вдруг чем-то острым обожгло висок Ольги, темная пелена затянула сетку прицела. Ольга смахнула рукой теплую липкую кровь с правого виска. «Вот не вовремя!» – с досадой подумала она.

– Выводи! – донесся приглушенный голос штурмана.

Ольга впилась глазами в прицел. Белые линии сетки ползли по реке, темная перемычка приближалась к центру перекрестия. Пора! Нажала на кнопку сброса бомб, потянула штурвал на себя.

Огромные перегрузки прижали ее к сиденью. И все же ей удалось повернуть голову назад и, накренив самолет, собственными глазами увидеть, как рухнули железобетонные фермы моста. Это заметила и Аня.

– Ура! – восторженно закричала она, но, увидев на лице Ольги кровь, испугалась. – Что с тобой, Оля?

Ольга отмахнулась:

– Все в порядке. Следи за маршрутом. – А сама чувствовала: руки ослабли, еле держат штурвал.

Достав из аптечки бинт, Аня сняла с Ольги шлемофон, забинтовала голову. Посмотрела на карту: до линии фронта было минут двадцать полета.

«Выдержит ли Ольга? Или придется садиться в тылу врага?» – втревожилась она.

Ольге становилось все хуже и хуже. Бинт на голове стал розовым. Самолет летел неустойчиво: раскачивался, кренился, словно подбитая птица.

Вцепившись руками в штурвал, Аня помогала Ольге управлять машиной. В кабине было душно. Пот из-под шлема тонкими струйками стекал по лицу, солоновато ощущался на губах.

Вскоре показались яркие светлячки орудийных залпов. Это была линия фронта.

– Сколько до аэродрома? – спросила Ольга.

– Минут десять, – ответила Аня.

– Передай на КП, чтобы освободили полосу…

Когда колеса коснулись земли и самолет побежал вдоль полосы, Аня облегченно вздохнула, сбросила пропотевший шлемофон, обняла Ольгу.

– Оля, милая, мы дома! Мы дома!

Слова штурмана отозвались далеким глухим эхом. Ольга теряла сознание…

3

В том же саду под ветвистой яблоней, где месяц назад лежала Надя, теперь расположилась Ольга. Чувствовала она себя немного лучше, но общая слабость пока еще сказывалась, голова при ходьбе кружилась. Затянувшаяся болезнь волновала ее.

Тревожило не само ранение, нет, беспокоило другое: как бы это ранение не лишило ее возможности летать. Вот что пугало и страшило Ольгу.

Как всегда, шумной толпой пришли девушки, в руках несли посылки.

– Получай подарки от шефов! – говорила Надя, подавая Ольге посылку. – Посмотрим, что нам прислали шефы.

Небольшим ножом она открыла ящик, стала извлекать из него вещи. Вера тоже вскрыла ножом обшивку своей посылки, вытащила сверток.

– Девочки, колбаса, да еще копченая! – воскликнула она, показывая завернутый в прозрачную бумагу круг колбасы.

– Угадали, – лукаво посмотрела на нее Надя. – Будто знали твое желание.

Вера достала бутылку.

– Смотрите, водка! Надо же… Все есть: и выпить, и закусить. Предусмотрительный хозяин. Спасибо тебе за это.

– Только не тому досталась, – заметила Надя.

Вера вытащила кисет, расшитый яркими нитками, потрясла им в воздухе:

– А вот и кисет с махорочкой!

– Сразу видно, на мужчин рассчитывал, – подала голос Ольга.

– А мы мужчинам все это и отдадим, – проговорила Вера, складывая подарки обратно в ящик. – Кроме, разумеется, колбасы.

В Надиной посылке оказались платочки, шерстяной шарф, перчатки, носки, галеты и письмо.

«Здравствуй, незнакомый боец, – читала Надя неровные мелкие строчки. – Посылаю тебе свои скромные подарки. Надеюсь, это пригодится. Если не затруднит, то напишите о своих делах на фронте. Мы всегда думаем о вас и желаем скорой победы. Валя».

Надя отложила письмо, задумчиво посмотрела на подарки. Ей представилось уставшее лицо девушки, натруженные руки, и сердце наполнилось жалостью к далеким труженицам, работающим день и ночь, чтобы обеспечить огромный фронт оружием и хлебом. Она отложила письмо, подошла к Ольге.

– Как чувствуешь себя?

– Лучше… На живой, как говорят, все заживет.

– Это верно, – вздохнула Надя. Помолчав, добавила: – Я бы, наверное, так не смогла, как ты. Раненой в голову бомбить мост, да еще с пикирования, и вернуться, и посадить самолет на свой аэродром…

– Что женщина не сможет, Надюша, если надо…

– Ты права, Оля, что женщина не сможет… – повторила Надя в раздумье. Встала, взяла гитару, слегка тронула струны. По саду поплыла, хватая за душу, песня:

– Тебе артисткой быть, не летчицей, – ласково посмотрела на нее Вера.

– Можно и в артистки, – улыбнулась она. – За этим дело не станет. Петь я люблю.

Тяжело дыша, прибежала Аня.

– Ой, девочки! – воскликнула она радостно и замолчала, опускаясь на лавку.

– Чего сияешь, как летнее солнышко? – спросила Надя.

– Угадай!

– Артисты приехали?

– Вот еще! – обиженно фыркнула Аня. – Наградили нас. Олю и меня. Оле – орден Ленина, а мне – Красную Звезду…

– Откуда такие вести? – недоверчиво посмотрела на нее Вера.

– Узнала вот… Из дивизии сообщили. Сама телеграмму в штабе читала. Я так рада, так рада!

– Поздравляю, – Надя встала, обняла подругу.

– И я поздравляю, – подошла Вера. – Обмоем? Аня растерянно развела руками:

– Да нету у нас. Я сбегаю к техникам, у них всегда спирт в запасе есть.

Вера показала бутылку:

– Вам повезло.

– Всегда ты вовремя! – кинулась к ней Аня.

– Интуиция…

Незаметно в сад пробрались капитан Костенко и лейтенант Кикнадзе.

Они узнали о награждении девушек и пришли их поздравить.

– Ашуги Кавказа поют вам славу! – произнес торжественно Кикнадзе, снимая фуражку и низко кланяясь.

Девушки испуганно обернулись на голос, не ожидая у себя мужчин, а потом набросились на незваных гостей.

– Напугали так!.. – колотила Аня маленьким кулачком по спине Кикнадзе. – Откуда узнали?

Кикнадзе вскинул кверху руки:

– На одной земле живем, в одном небе летаем – как не узнать!

Офицеры преподнесли им цветы, чем окончательно растрогали девушек.

– С вас причитается, – подмигнул Костенко Ольге.

– Такое не держим. – Вера спрятала бутылку в ящик и пододвинула им корзину с яблоками. – Вот, угощайтесь…

– Ай, как жаль, как жаль! – с наигранной грустью покачал головой Кикнадзе. – Нам бы по стопке – сразу на душе весна, а в голове – девятый вал, а в ногах – лезгинка. Музыку давай!

И он пустился в пляс.

В это время в сад вошла Звягинцева, замполит полка, и, увидев девушек в обществе мужчин, изрядно удивилась.

– Это что еще тут за хоровод? – недовольно проговорила она.

Офицеры растерянно переглянулись, потянулись к фуражкам.

– Да вот… поздравить пришли, товарищ майор, – замялся Костенко, испытывая неловкость.

– Откуда вам об этом известно? – хмуро вскинула брови Звягинцева.

– Разве такое утаишь, товарищ майор? – развел руками Костенко. – Как-никак, мы соседи ваши. А соседи должны жить друг с другом в мире и согласии.

Звягинцева смягчилась, смуглое от загара лицо ее потеплело, под уголками глаз сбежалась мелкие морщинки. Она протянула руку.

– Ну, здравствуйте, соседи! Что-то зачастили к нам в гости.

– А почему хороших соседей не проведать? – улыбнулся Костенко.

– Я на танцах не раз видела вас.

– На танцах? – с деланым удивлением воскликнул он. – Да какие же мы танцоры?! Весь день: взлет – посадка, взлет – посадка. К вечеру с ног валимся.

– Видела, видела… Не увиливайте. А еще капитан…

– Так ведь молодость, Вера Петровна! – рассмеялся Костенко. – Ну, счастливых вам взлетов и посадок…

Они раскланялись, ушли.

Некоторое время в саду стояла неловкая тишина.

– Товарищ майор, – подошла к Звягинцевой Аня. – Вот кстати, что пришли.

Звягинцева неловко обняла ее, тепло проговорила:

– Поздравляю, Аннушка, поздравляю, милая.

Потом подошла к Ольге.

– Поздравляю, Оля, от души поздравляю.

– Вера Петровна, с легкой руки, да чтобы ордена были не последние, – подала ей стакан водки Надя.

– Вы уж извините нас, – оправдывалась Аня, – поздравить они приходили.

Звягинцева покосилась на стакан:

– Откуда это у вас?

– Шефы, – показала бутылку Вера.

– Не эти ли пугливые? – кивнула она в сторону ушедших офицеров.

– Нет… В посылке обнаружили, – уточнила Вера.

– Уж потерпите до вечера. Отметим в столовой. Весь полк соберем.

Видя, что Звягинцева оттаяла, смягчилась, Надя спросила:

– А посторонних можно пригласить?

– Можно, в порядке исключения, – улыбнулась она.

– А мне, Вера Петровна? – засмеялась Аня.

– И ты с ухажером? – всплеснула руками Звягинцева.

– И я… – опустила глаза Аня. Звягинцева покачала головой.

– Что с вами делать? Ума не приложу… Надя обняла Звягинцеву, притворно вздохнула:

– Баба без мужика, Вера Петровна, что цветок без солнца… Завянуть может.

– Ты эти присказки оставь, – погрозила ей пальцем Звягинцева. Взяла из корзины яблоко, стала есть. – И вообще, любовь, свадьбы – после войны.

– Это уж как получится, Вера Петровна, – засмеялась Надя.

– Все равно не разрешу… И на свадьбу не пойду, так и знайте, – отшучивалась Звягинцева. Повернувшись к Ольге, участливо спросила: – Оля, домой на недельку хочешь?

– Домой?! – не веря своим ушам, переспросила Ольга.

– Все равно пока не летаешь. Завтра самолет в Саратов пойдет. С Макаровым я говорила, он не возражает. Пелагее Петровне кланяйся. – Звягинцева помолчала, потом с грустью добавила: – Так хочется своих ребят повидать. Двое их у меня… Оба на фронте.

Все замолчали. В саду стало тихо, лишь слабо шумели верхушки деревьев да трепетно дрожали на ветру листья.

Пришла адъютант эскадрильи Якубович.

– А я к вам, товарищ майор. Письмо вот принесла, – помахала она конвертом. – Так что придется, Вера Петровна, поплясать…

– Давай, давай! Заждалась этих писем, – она нетерпеливо взяла письмо и посмотрела на конверт.

Лицо ее сразу потускнело: адрес был написан незнакомым почерком. Звягинцева разорвала конверт, руки ее мелко дрожали, буквы прыгали перед глазами. Она никак не могла сосредоточиться.

– Саша… – произнесла она глухо, хотела сказать что-то еще, но спазмы сдавили горло.

Сутуло покачиваясь, она медленно вышла из сада.

– Сын? – спросила Аня у Якубович.

– Сын… – зашмыгала она носом и расплакалась. – Разве я знала, что там похоронка на сына?.. Разве я знала?..

4

Домой Ольга попала поздним вечером. Мать возилась на кухне с посудой и не слышала, как вошла Ольга.

– Здравствуй, мама!..

Пелагея Петровна обернулась, всплеснула руками.

– Оля…

Ольга подбежала к ней, обняла, почувствовав, как под кофтой затряслись худые плечи матери.

– Ну, успокойся, успокойся… Радоваться надо, а ты в слезы… – мягко проговорила Ольга и заспешила к кроватке сына.

Сережа спал, разбросав руки поверх одеяла, рот был чуточку открыт, и было слышно, как он посапывал.

– Сынулька! Родненький! – всхлипывала Ольга, наклоняясь к кроватке. – Ну, проснись, проснись, сонуля… Мама приехала…

Пелагея Петровна, не выдержав этой сцены, отвернулась, вытерла платком глаза.

– Разденься хоть… Или сразу обратно? – с укоризной проговорила она.

– Побуду, побуду… Дня четыре.

– С головой-то что? – Мать сразу насторожила повязка на голове Ольги, как только она увидела дочь.

– Так, пустяки…

Ольга взяла на руки сына, стала целовать лицо, руки. Сережа открыл глаза и, увидев незнакомую женщину, заплакал.

Подошла Пелагея Петровна, взяла его к себе.

– Это твоя мама, Сережа. Твоя мама…

На руках у бабушки мальчик успокоился, но продолжал смотреть на Ольгу сердито и хмуро.

– Совсем отвык, – кручинилась бабушка. – Долго воевать-то собралась?

– До конца войны.

Ольга вытащила из чемодана игрушечный самолетик, сделанный умельцами из плексигласа, дала сыну. Но он отвернулся, не взял.

– Может, хватит, пока жива? – не унималась Пелагея Петровна. – И о нас подумай. О сыне.

– Не надо об этом, мама. – Ольга подошла к сыну. – Ну иди ко мне, иди, мой маленький.

Сережа нехотя протянул к ней руки. Ольга прижала его к себе, стала целовать лицо, голову… Слезы застилали ей глаза, и она ушла с ним в другую комнату.

Раздосадованная Пелагея Петровна устало села на стул. Трудно жилось ей с внуком. Сама она работала на фабрике, где шили солдатское обмундирование. Рабочий день длился по 14–15 часов, и она так изматывалась за день, что домой возвращалась еле волоча ноги. Пока она была на фабрике, с внуком сидела знакомая старушка из соседнего подъезда. Вечером Пелагея Петровна приводила его домой, готовила ужин, кормила, укладывала спать. А когда он засыпал, шла в ванную, стирала белье, потом на кухне варила кашу на завтра. И так каждый день. Годы уже не те, силы заметно поубавилось, а такая нагрузка была для нее, конечно, тяжеловата. Но она успевала все делать дома, была хорошей производственницей. За ударный труд ее не раз премировали, писали о ней в местной газете. Казалось, что еще надо старому человеку? Но ее постоянно тревожила Олина жизнь. «Что будет делать она, если Оля погибнет на фронте? На кого оставит внука? Сама уже старенькая, одолевают болезни. Так что долго не протянет. И будет расти внук сиротой, один-одинешенек». Она никак не могла, да и не хотела мириться с этой мыслью. Конечно, в душе Пелагея Петровна гордилась дочерью, ее настойчивостью, смелостью. Трусливые люди в авиацию не идут, это она понимала. Да и орден, который был на ее груди, говорил о том, что дочь на фронте воюет умело. Только вот ранение Ольги очень взволновало Пелагею Петровну.

«Могут ведь убить. Это война». Она и раньше с тревогой думала об этом, но за работой, в сутолоке жизни как-то все забывалась, а теперь эти мысли снова лезли в голову. Она знала, что поправить ничего уже нельзя, Ольга не отступится, но, как и всякая мать, она беспокоилась, переживала, хотела дочери в жизни только добра и счастья.

«А в чем оно, счастье? Может, для нее летать – это и есть то самое счастье?» – потихонечку успокаивала она себя, прислушиваясь к веселому смеху внука и дочери за стеной.

Пошла на кухню готовить ужин.

За столом пили чай, ели бутерброды с колбасой и маслом, слушали словоохотливого Сережу. Ольга заметно преобразилась, на щеках появился румянец, в глазах светилась радость.

Пелагея Петровна украдкой поглядывала то на внука, то на дочь и чувствовала, как умиротворенная теплота обволакивает сердце.

«Пусть летает… Пусть летает… Что же теперь делать? Видно, судьба ее такая. Только веди себя там, доченька, по совести, не срами себя. А мы уж как-нибудь проживем тут. Глядишь, и тебя дождемся. Летай, бей проклятых иродов…»

5

У дома на лавочке сидела Надя, пришивала к гимнастерке воротничок. Рядом стояла, нервно теребя пилотку, растроенная Аня. Она узнала сегодня от врачей, что Ольгу хотят отстранить от полетов на ПЕ-2 и перевести в легкомоторную авиацию. Это известие ее ошеломило. Ей было жаль Ольгу. Да она и сама не представляла, как будет летать с другой летчицей: до того привыкла к Ольге.

«Пусть переводят и меня. С другими летать я не буду!» – горячилась она.

У соседнего дома залаяла собака. Надя отложила шитье, прислушалась.

– На кого она там лает? Видно, чужой кто-то.

Аня вышла за калитку, увидела Ольгу.

– Оля! – кинулась ей навстречу. – Наконец-то! Заждались тебя…

– Насилу добралась… Как вы тут? – присев па лавку, спросила Ольга.

– Летаем помаленьку, – блеснула карими глазами Надя, обнимая Ольгу. – У мамы была?

– Была, была… – Ольга достала из чемодана письма, свертки, коробки, раздала девушкам. – Получайте свои подарки.

Аня развернула письмо, быстро забегала по листу глазами.

– Все обо мне волнуется, – складывая письмо, тоскливо проговорила Аня. – Мама, мама…

Надя оторвалась от своего письма, глухо проговорила:

– Для них мы всегда дети.

Аня села на лавку, вздохнула:

– Так хочется побыть дома… Закрою глаза, и все мне город представляется, Волга… Дом наш на берегу реки стоит. Встанешь утром – кругом тихо-тихо. Птицы поют… Березки колышутся… Пароходы плывут…

Ольга тепло посмотрела на Аню, подумала: «Сколько в тебе, Анна, осталось еще от детства! Бегать бы тебе по берегу Волги, встречать рассвет…» – и подала ей коробку:

– Твои любимые.

– Пирожки! Вот здорово! – Развернув коробку, предложила: – Угощайтесь. Моя мама – большая мастерица печь пирожки.

Девушки потянулись к домашним пирожкам, от которых давно уже отвыкли.

– Так вкусно! – нахваливала Надя, уплетая один пирожок за другим.

Аня покосилась на Надю, ей очень хотелось сообщить Ольге про Надино замужество, да колебалась, ждала, может, Надя сама скажет об этом, но она лишь с аппетитом ела пирожки да нахваливала их.

И тогда Аня решилась.

– А у нас новость.

– Какая? – повернулась к ней Ольга.

– Расписались они…

– Правда… – улыбнулась Надя.

– А свадьба?

– Свадьба после войны. Такой был уговор.

– Поздравляю, милая! – обняла ее Ольга. – Счастья тебе и дюжину ребят.

– Это насколько духу хватит, – тихо, сдавленно засмеялась она.

– А как к этому отнеслось начальство? – спросила Ольга.

– Пришли, поздравили…

– Да кто имеет право запретить? – вскинула Аня брови: – Это любовь! Дело личное.

– Может, ты тоже собралась? – посмотрела на нее Ольга.

– Я пока подожду… – Аня гордо подняла голову, расправила под ремнем гимнастерку. В ее поведении, рассуждениях порой было столько непосредственности, категоричности и прямолинейности, что иной раз девушки не знали как и вести себя с ней.

Ольга надела пилотку, встала.

– Пойду доложу начальству о своем прибытии из отпуска.

Девушки растерянно смотрели ей вслед, и, когда Ольга скрылась за углом дома, Аня печально произнесла:

– Такой удар для нее… Надо было как-то ее подготовить.

– Может, все еще и обойдется… – возразила Надя.

– Хорошо бы так…

Прибежала посыльная – рослая, полная девушка.

– Товарищ Басова! – закричала она от калитки. – Тебя вызывают в штаб вместе с экипажем.

– А что там такое?

– Говорят, срочный вылет.

Надя собрала свои вещи, отнесла в дом, переоделась в летний комбинезон, заторопилась на аэродром.

– Счастливые… Опять летят на задание, – завистливо проговорила Аня. – А тут – одни волнения.

Пока болела Ольга, Аню к полетам не привлекали: штурманов в полку хватало. Ее посылали то на КП в помощь руководителю полетов, то в штаб – оформлять полетную документацию.

Частенько выпадало ей и дежурство по аэродрому. Ходить по нарядам, копаться в штабных бумагах изрядно надоело. Она с нетерпением ждала Ольгу, чтобы снова летать. Но Ольгу к полетам не допустили, и это расстроило Аню еще больше.

«Ну и порядки, елки моталки!.. – возмущалась она. – Человек воевать просится, а его не пускают. Подумаешь – ранение! Заживет! Отстранить такую летчицу от полетов – это несправедливо, бессердечно».

Долго бы еще она, наверное, промывала косточки начальству, но тут показались Звягинцева и Ольга. Открыв калитку, они направились к дому.

– Не можем мы, Оля, отменить решение медкомиссии, – долетели до Ани, обжигая, как угли, слова Звягинцевой, и сердце ее болезненно сжалось. – Доказывали с Макаровым, возражали. Но мы не всесильны. Ранение у тебя серьезное. И летать пока не советуют. По-дружески тебе говорю. Поработай в штабе. Поправишься, окрепнешь… Тогда видно будет. Поживи, как говорят, на земле.

– Я живу, когда летаю, – упрямо и глухо проговорила Ольга. – Вы это понимаете?

– Понимаю, все понимаю, родная. Но изменить ничего не могу. Ты же знаешь, с медиками спорить по этим вопросам бесполезно.

Когда они подошли к дому, Аня решительно заявила:

– Я с другим экипажем летать не буду. Так и знайте! – Схватила шлемофон, в сердцах швырнула его на землю. – Человек воевать просится, а его в штаб. Ну и порядочки… Нечего сказать…

Не ожидая от штурмана такой реакции, Звягинцева сначала растерялась, а потом осуждающе заметила:

– Что это у вас за манера такая, товарищ Высотина? Чуть что – шлемофоном об землю… Голубкину отстранили от полетов временно. Понимаете, временно, – перешла она на официальный тон.

Ольга стояла бледная, как белая стена, еле держалась на ногах. Никогда она не чувствовала себя так скверно, как сейчас. В груди опять тоскливо заныло, голова от всех этих переживаний раскалывалась. Ольга, конечно, не ожидала такого решения. Ее будто лишили опоры, обрезали крылья, и она, потеряв устойчивость, вот-вот рухнет на землю. Ей казалось, что жизнь для нее теряет смысл.

– А если обратиться к генералу? – спросила Ольга с надеждой.

– Звонили. Он на стороне медкомиссии.

– Разрешите мне самой?

– Обращайся, – пожала плечами Звягинцева, – только лишние волнения.

Аня встала рядом с Ольгой.

– И я с тобой… Уж мы добьемся! Уж мы добьемся! – Глаза ее горели гневно и сухо.

Зазвонил телефон. Аня убежала в дом, подала в окно трубку Звягинцевой.

Взяв трубку, словно предчувствуя беду, медленно произнесла:

– Слушаю.

Лицо ее сразу поблекло, глаза потускнели. Она опустила трубку, сдавленно, будто слова застревали в горле, проговорила:

– Басова не вернулась с боевого задания…

 

Глава четвертая

1

После медкомиссии Ольге разрешили летать на «Дугласе». Этот самолет имел небольшую скорость, был проще в управлении, меньше были перегрузки на летчика в полете, чем на ПЕ-2.

Ольга довольно быстро освоила самолет и уже через два месяца летала на задание. Ее штурман Аня, которая добилась все-таки, чтобы ее оставили с Ольгой, вначале сникла, увидев «Дуглас». Он раздражал ее. Это «воздушная арба», – называла она его презрительно за большие габариты фюзеляжа и малую скорость. Ей хотелось летать на ПЕ-2, на своей «пешечке», как уважительно называли самолет девушки. ПЕ-2 обладал большой скоростью, хорошей маневренностью, и хотя бал строг в управлении и требовал от летчиц высокого летного мастерства, они любили на нем летать и гордились им.

«Дуглас» предназначался для перевозки людей и грузов, как бомбардировщик использовался редко, лишь в начале войны. Но если дело касалось перевозок – он был незаменим. Это был «труженик войны». Летали на нем и к партизанам, доставляя им оружие, боеприпасы, медикаменты, продовольствие и вывозя оттуда раненых, больных.

– Ничего, Аннушка, можно летать и на таком самолете, – утешала ее Ольга. – Главное – понимать, что и на этом самолете мы выполняем полезную и важную работу.

Из тыла они доставляли на фронт почту, грузы, а с фронта вывозили раненых.

– Ну что это за полеты? Будто воздушные извозчики! – досадовала каждый раз Аня, видя, как загружают разными ящиками объемный фюзеляж «Дугласа». – Хотя бы разрешили летать к партизанам, а то забудем, как стреляют зенитки.

Ольга в душе соглашалась с ней. Не для того она стала летчицей, чтобы возить эти ящики. Не раз она обращалась к командованию с просьбой перевести их в специальную группу, самолеты которой летали к партизанам. Но ей вежливо отказывали. И тут помог случай. Однажды везли они с фронта в Москву генерала армии. Он был невысокого роста, уже в годах, но плечистый, крепкий. Сопровождал его полковник. Погода стояла неустойчивая: сильный ветер проносил над аэродромом густые темные облака, временами шел мелкий промозглый дождь.

Когда Ольга доложила генералу армии о готовности экипажа к полету, он пристально посмотрел ей в лицо, сказал: «Хорошо», а сам обеспокоенно подумал: «Справится ли она при такой погоде? Неужели нельзя было выделить экипаж поопытнее?». Ольга заметила его обеспокоенность, заверила:

– Все будет в порядке, товарищ генерал армии. В Москву прибудем вовремя.

– А боковой ветерок на взлете не помешает? – все же спросил он осторожно.

– Не помешает, – ответила она.

Сразу после взлета они вошли в облака и весь полет шли в сплошном сером массиве. В облаках ощущалась болтанка, самолет покачивало с крыла на крыло. Иногда он проваливался будто в яму, и Ольга с тревогой думала о пассажирах. Аня сидела на своем рабочем месте, крутила ручку радиокомпаса, настраиваясь на наземные радиостанции, снимала радиопеленги, прокладывала их на карте, определяя место самолета. Она старалась делать все аккуратно, внимательно, чтобы не ошибиться в расчетах и вывести самолет точно на аэродром посадки.

«Не хватало еще сбиться с маршрута, осрамиться перед генералом армии. Вот будет позор!» И хотя она была уверена в себе, все же под ложечкой нет-нет да и покалывало, а в сердце заползал неприятный холодок.

Над Москвой шел дождь. Узнав об этом, радист доложил командиру экипажа. Ольга не на шутку встревожилась. Горючего оставалось мало. «Можно, конечно, сесть на запасном аэродроме, под Москвой их много. А если и на запасном такая же погода, тогда куда?»

Когда доложили генералу армии о погоде в Москве, он заволновался, поговорил о чем-то с полковником, приказал еще раз связаться с аэродромом и узнать обстоятельно метеоусловия. С земли передали, что в ближайшие два-три часа погода не улучшится, будет идти с перерывами дождь, возможна даже гроза. Генерал армии все же принял решение садиться в Москве на центральном аэродроме, положившись на экипаж. В разрыве облаков Ольга увидела аэродром, стала заходить на посадку. Самолет терял высоту медленно, серая вата облаков наползала со всех сторон, скрывая плоскости. Ольга неотрывно смотрела на приборы, удерживая самолет на курсе и глиссаде.

Высотомер показывал уже сто метров, а облака по-прежнему обволакивали «Дуглас» темной массой.

«Снизимся еще метров на тридцать. Если и дальше будут облака, уйдем на запасный аэродром», – решила Ольга. Она вся напряглась, руки слились со штурвалом, ноги – с педалями. Ольга чувствовала малейшее движение самолета. Он подчинялся ей, чутко реагируя на отклонение рулей управления.

Не высоте восемьдесят метров облачность оборвалась, но, как назло, шел сильный дождь, посадочная полоса виднелась словно в тумане.

– Будем садиться! – предупредила экипаж Ольга.

Аня тоскливо смотрела на молочный экран дождя и молила о благополучной посадке. За время полета она немало поволновалась: шли в облаках, контролировать выдерживание линии пути было трудно, от напряженной работы лицо горело, а спина взмокла. Ей очень хотелось, чтобы у генерала осталось хорошее мнение об экипаже.

И когда колеса «Дугласа» коснулись бетонки, Аня облегченно вздохнула, с гордостью подумала: «А все-таки Ольга молодец!»

Зарулив самолет на стоянку, Ольга вышла из кабины в салон.

Генерал встал ей навстречу, протянул руку.

– Спасибо за отличный полет. Всему экипажу объявляю благодарность, – сказал он мягко и доброжелательно.

Ольга стеснительно посмотрела ему в лицо, хотела что-то сказать, да замялась.

Генерал заметил ее нерешительность, спросил:

– У вас есть ко мне вопрос?

И Ольга осмелела.

– Есть, товарищ генерал армии. Не вопрос, а просьба.

– Говорите, слушаю вас.

– Помогите нам перейти в авиагруппу, которая обеспечивает партизан.

Широкие брови генерала надломились, он посмотрел на Ольгу с некоторым удивлением.

– Вы так желаете?

– Очень… – выдохнула Ольга. – Раньше мы летали на ПЕ-2, бомбили, но после ранения меня перевели на этот самолет. А возить почту, грузы… сами понимаете… Хочется настоящей работы.

– Выходит, возить генералов – это тоже, по-вашему, ненастоящая работа? – рассмеялся он и обратился к полковнику: – Ты слышал, Павел Степанович?

– Слышал, – ответил тот, гася улыбку.

– Ну что ж, Ольга Васильевна, – назвал он по имени и отчеству Голубкину, и она приятно удивилась: «Откуда он знает?» – Постараюсь вам помочь. Только ведь летать к партизанам… сами понимаете, – повторил он с усмешкой ее слова «сами понимаете» и уже серьезно добавил: – Опасно. Большой риск.

– Нам чем опаснее, тем лучше, товарищ генерал армии, теперь уже улыбнулась Ольга, и генерал отметил в ее глазах решительность, настойчивость.

– Так и быть, помогу. Павел Степанович, напомните мне об их просьбе, как только вернемся к себе из Москвы.

– Есть, товарищ генерал армии! – ответил полковник. Так была решена судьба Ольги и ее экипажа.

2

К партизанам они летали только ночью. «Дуглас» был тихоходен, и днем его могли легко сбить зенитки или истребители противника. Конечно, и ночью было небезопасно, но все-таки ночь затрудняла действия и зенитчиков, и истребителей.

Первые вылеты к партизанам прошли более менее благополучно.

Особенно им запомнился седьмой по счету. Взлетели они вечером. Солнце уже скрылось за холмами, но было еще светло, хорошо виднелись и полоса, и лес, окружавший аэродром, и постройки.

К линии фронта подошли на максимально возможной высоте. Внизу полыхали пожары, кое-где темноту вспарывали длинные желтоватые языки реактивных снарядов да короткие ярко-красные всплески артиллерийских залпов.

Сбавив обороты двигателей, Ольга перевела самолет в режим планирования. Этот тактический прием широко использовали наши экипажи при перелете линии фронта: противник работу моторов не слышал, и самолеты пролетали линию фронта в большинстве случаев незамеченными.

Планируя с приглушенными двигателями, самолет углубился в тыл противника, там Ольга вывела «Дуглас» в горизонт, взяла курс в район действия партизанского отряда. Шли в облаках, поэтому ни прожекторы, ни истребители нащупать их практически не могли.

Выйдя по расчетным данным в предполагаемый район посадки, Ольга стала снижаться. На высоте триста метров самолет вынырнул из облаков, и девушки увидели внизу слабенькие огоньки. Аня жадно всматривалась в ночную темь. Где-то тут находилось озеро, от которого они должны взять курс двести тридцать градусов и лететь пять минут, чтобы выйти в заданный район.

Летая по кругу, Ольга вместе с экипажем искала озеро. Внизу все сливалось в сплошное черное пятно. Изредка темноту разрезали слабенькие лучи-паутинки идущих по дороге машин. Но вот Аня обрадовано сообщила, что видит озеро. Действительно, впереди справа на темном фоне земли выделялось большое светлое пятно.

Они прошли озеро и легли на расчетный курс. Аня засекла время. Через пять минут показался выложенный из костров треугольник. Это был условный знак места посадки. Ольга развернула самолет, пошла на костры. Начало площадки было обозначено двумя спаренными огнями. В створе с ними горел еще костер, указывая направление посадки. С первого захода они сесть не смогли: Ольга затянула снижение, костры остались позади, а самолет все еще имел приличную скорость и несся над землей, как встревоженный быстроногий скакун.

Раздосадованная своей нерасчетливостью, Ольга ушла на второй круг. Сделав четвертый разворот подальше от посадочных знаков, она повела «Дуглас» на снижение, и когда огни оказались на траверзе слева, колеса плавно коснулись земли. Подпрыгивая на неровностях грунта, самолет покатился по площадке, теряя скорость.

Не выключая двигатели, они стали ждать партизан. И хотя все сигналы были согласованы заранее и совпадали с предписанными, все же Ольга и другие члены экипажа волновались и тревожились: «А вдруг это провокация, и они сели к врагам?».

Такие случаи были, они знали. Правда редко, но были. Поэтому и не выключали двигатели, чтобы можно было в случае опасности взлететь снова, поэтому и держали наготове пулеметы и автоматы.

Но вот в свете фар показалась фигура всадника. Он помигал фонариком, и Ольга выключила моторы. Они были у своих. Вышли из самолета.

Всадник спешился, подошел к экипажу, представился. Ольга коротко рассказала ему о грузе, который они привезли, дала список. Он взял лист бумаги, поблагодарил за груз и как бы мимоходом спросил:

– В первом заходе, выходит, промашку дали?

– Промазали… Снижение затянула, – призналась Ольга.

– И правильно сделали, что ушли на второй круг. Площадка наша ограничена, впереди овраг. Садиться надо только в начале полосы, у костра. Иначе можно свалиться в овраг.

– Сколько вам времени надо на разгрузку? – спросила Ольга.

– Думаю, за час управимся.

– Договорились, не больше часа. Линию фронта мы должны пересечь ночью. А времени в обрез.

– Я вас понимаю… – Мужчина направился к лошади. К нему, осадив наскоку коня, подъехали еще двое, о чем-то посовещались, тут же разъехались в разные стороны, а минут через десять на повозках прибыли партизаны.

Пока они разгружали самолет, Ольга и члены экипажа сидели в стороне, ели бутерброды, пили из термоса чай.

Подошел мужчина, который их встречал, присел рядом.

– Спасибо за груз и газеты. Радости теперь у нас, разговоров! Газеты получаем редко, а тут сразу такая пачка!

Он помолчал, думая, видимо, о своих делах, потом как-то неловко спросил:

– Что там нового, на Большой земле? Как настроение у народа?

– Новостей много, всех не пересказать. Настроение у народа хорошее. Все понимают: в войне наступил перелом, близится победа. Радуются этому, ждут…

– Да, конец близится, – прикрывая рукой цигарку, проговорил мужчина. – Мы это тоже тут чувствуем… Не успеваем позиции менять. Фашисты отступают, приходится и нам не мешкать, поторапливаться, впереди их отходить на запад. – Он глубоко затянулся, закашлялся, прикрыл рот фуражкой.

– Раненые есть? – спросила Ольга.

– Есть… Человек десять. Возьмете?

– Возьмем. Только не задерживайте.

– Они уже здесь, на подводах.

К Ольге подошел техник самолета, доложил:

– Товарищ капитан, разгрузку заканчиваем, привезли раненых.

– Принимайте их и рассаживайте, – распорядилась Ольга.

– Прилетайте почаще, – сказал им мужчина, растаптывая ботинком окурок. – И побольше оружия, боеприпасов. Рацию тоже не мешало бы нам поновей. Я списочек вот составил самого необходимого. Передайте там. И письма наши на почту снесите. Ну, всего вам доброго.

Он ушел к повозкам. Вскоре обоз тронулся, колеса натужно заскрипели по мягкому грунту.

Запустив моторы, Ольга подрулила к догоравшим кострам, чтобы оттуда взлететь против ветра. Самолет набирал скорость быстро, осенняя густая ночь угнетающе набегала со всех сторон, и лишь тонкий пучок света от фар, выхватывая из темноты узкий клочок земли, помогал летчице ориентироваться на местности. Вот последний удар колесами о грунт, и «Дуглас» плавно взмыл в воздух. Набирая высоту, Ольга посмотрела на восток. Небо там было по-прежнему темно-синим, но у самого горизонта уже светлела узкая розовая полоска.

Полет протекал нормально, зенитки противника молчали, прожекторы не беспокоили, видимо, принимали за своих, тем более что летели они с запада на восток. Уверовав в благополучный исход полета, Ольга уже прикидывала, что надо будет сделать после посадки и отдыха, куда сходить, какой купить подарок ко дню рождения сына.

– Штурман! – позвала она Аню. – Время посадки на «точке»?

– Четыре тридцать, – услышала она спокойный и, как ей показалось, немного сонный голос Ани.

– Ты чего там, Аннушка, сны что ль досматриваешь? Рано… – и передала по СПУ всему экипажу: – Усилить наблюдение за воздухом. Подходим к линии фронта.

«Пусть следят за воздухом, а то совсем расслабились». И тут Ольга заметила, что ровное и монотонное гудение двигателей как-то вроде расстроилось, самолет почему-то стало разворачивать влево. Она попробовала удержать машину от разворота педалями, но самолет заваливался влево все больше и больше. Бросив взгляд на приборный щиток, Ольга сразу поняла причину ненормального поведения самолета: обороты левого двигателя резко упали, температура масла поднялась выше нормы.

Она прибрала сектор газа левого двигателя, убавила обороты правого, но в этот момент послышался скрежет металла, самолет затрясло, и Ольга выключила левый двигатель совсем.

– Что с мотором? – спросила она техника.

– Заклинило… – проговорил тот обеспокоенно.

– Вижу, что заклинило. А почему?

Техник неопределенно пожал плечами. Ольга, как могла, удерживала самолет от разворота. Положение осложнялось.

– Штурман, когда линия фронта? – Она старалась говорить спокойно, не создавать панику.

– До линии фронта семь минут, – быстро ответила Аня, и в голосе ее уже не было прежней вялости, сонливости.

– Добро… – отозвалась Ольга. – Будем идти на одном моторе, левый вышел из строя.

Планируя с небольшим углом, Ольга создавала благоприятный режим работы для правого двигателя.

«Хорошо, что ночь, нет истребителей. А то туго бы нам пришлось…» – утешительно подумала она, а сама все-таки внимательно и настороженно всматривалась в ночное небо. Но в воздухе было спокойно.

– И зенитки молчат. Спят фрицы. Ночью воевать не любят. Ночью их… – не успела она договорить фразу, как два прожектора, внезапно прочертив в небе светло-желтые полосы, схватили в свои щупальца «Дуглас». В самолете стало ослепительно светло, как при вспышке фотолампы.

Ольга на мгновение закрыла глаза, бросила машину вниз, стараясь выйти из лучей, потому что за прожекторами должна была последовать стрельба зениток.

Ей удалось выйти из лучей, но она все продолжала под крутым углом планировать к земле, чтобы окончательно запутать прожектористов.

Впереди показались отдельные очаги пожаров. То была линия фронта.

«Наконец-то…» – прошептала Ольга, чувствуя, как влажные руки липнут к штурвалу. Продолжая планировать, она убавила обороты правого двигателя и так же, как ночью, бесшумно проскочила линию фронта.

– Теперь мы дома, теперь мы долетим и сядем… – произнесла она вслух, но ее никто не услышал: шум мотора заглушал разговор в кабине. – Будем садиться на ближайший аэродром, – сказала она по СПУ. – Радист, запроси разрешение на посадку у истребителей. Они тут где-то рядом. Аня, какой к ним курс?

Аня уткнулась в карту, быстро прикинула курс, время полета, тут же сообщила Ольге.

Через несколько минут в предрассветных сумерках они увидели полевой аэродром и благополучно произвели на нем посадку.

3

Обследовав на земле двигатель, специалисты пришли к заключению, что его надо заменить. Ольга связалась по телефону с командованием своей части, и оттуда привезли на самолете новый двигатель. Техники стали демонтировать мотор, а Ольга и Аня уехали в военный городок.

В летной столовой, куда они зашли пообедать, их встретил знакомый майор из полка, в котором служит Костенко, и сообщил ошеломляющую новость. Неделю назад в полк вернулась Надя Басова со своим штурманом Верой Задорновой, так что версия о их гибели не подтвердилась. Это известие так обрадовало Ольгу и Аню, что они не смогли сдержать слез. Тут же побежали на почту, дали девушкам телеграмму.

А случилось с ними вот что.

Во время разведки заданного района немцев их атаковали истребители, подбили оба мотора. ПЕ-2 стал падать. Надя решила посадить горящий самолет, но под ними находился густой лес, сажать было опасно.

К счастью, лес вскоре кончился, впереди показалось ровное поле. Не выпуская шасси, Надя посадила ПЕ-2 на живот. Моторы горели, пламя подбиралось к плоскостям и фюзеляжу, где размещались бензобаки. Через астролюк девушки выбрались наружу, бросились к кабине стрелка-радиста. Они звали Таню, колотили кулаками по фюзеляжу, но Таня не отзывалась.

Кое-как забрались на самолет. Надя сумела открыть нижний люк, вытащить из кабины Таню. Комбинезон ее был в крови, лицо – мертвенно-бледным, она не подавала никаких признаков жизни. Подхватив Таню, они понесли ее к лесу, подальше от самолета. Пока девушки несли Таню, самолет взорвался, разбросав вокруг горящие дюралевые головешки.

Таня была мертва, пули в нескольких местах пробили грудь. Осторожно подняв ее, понесли в лес. На опушке остановились, положили под густой сосной. Надя упала на колени, прижалась к мертвому лицу Тани, плечи ее затряслись.

– Прости меня, Танюша, не уберегла я тебя… Прости… – шептала она.

Долго стояли они в скорбном молчании над Таней. Потом нашли яму, положили в нее Таню, прикрыли землей, сверху набросали еловых веток, а сами медленно побрели в глубь леса.

Сначала вгорячах Вера почти не ощущала боли в левой ноге, а теперь с каждым шагом боль росла и остро отдавалась в сердце.

– Что с ногой? – спросила Надя, заметив прихрамывание Веры.

– Не хотела говорить тебе, ранена я… Полон сапог крови…

– А чего же молчишь? – упрекнула Надя. – Давай посмотрю.

Они сели. Вера сняла сапог, задрала штанину комбинезона. Чуть выше колена виднелась рана. Кровь алая, густая, растекалась по ноге. Надя взяла у нее планшет, отстегнула кожаный ремень, сняла с себя нижнюю рубашку, порвала на куски. Затем обмотала тряпкой ногу, перетянула ремнем, забинтовала рану. Кровотечение остановилось.

– Ну вот, все в порядке, – спокойно проговорила она. – Теперь давай сориентируемся, куда держать путь. – Достала из планшета карту, стала уточнять место. – Вот район, который мы фотографировали, – водила она пальцем по карте, – а вот лес. Мы сели на его западной окраине. Значит, находимся примерно здесь. Верно?

– Должно быть так… – согласилась Вера. Она потеряла много крови, лицо ее побледнело.

Сориентировав компас и определив «север – юг», Надя указала рукой:

– Нам туда – на восток.

Лес был густой. Сосны свечой тянулись к небу и, раскачиваемые ветром, уныло шумели.

Вначале они шли быстро, но через полчаса Вера стала отставать.

Надя сочувственно спросила:

– Трудно?

– Ничего… Как-нибудь…

Лицо Веры было потным, дышала она тяжело и часто.

– Давай отдохнем? – предложила Надя.

– Нет, нет… – запротестовала Вера. – Пойдем. Я еще могу…

А часа через два, выбившись окончательно из сил, устало произнесла:

– Не могу больше… – и пластом растянулась на траве. Ноги гудели и ныли, тело было свинцово-тяжелым.

«Надо же было угодить в ногу… Уж лучше бы в руку… На руках не ходить. А теперь вот шкандыляй, мучайся…» – тревожилась она.

Надя немного полежала, потом встала, обошла поляну и вдруг радостно закричала:

– Вера! Ежевика! Да много так!.. Пробирайся ко мне! С момента их вылета прошло уже немало времени, они проголодались и чувствовали тупую ноющую боль в желудке. Бортпаек впопыхах забыли в самолете, с собой, кроме пистолетов и ножей, ничего не было.

Вера с трудом поднялась, заковыляла к Наде. Дымчато-сизые ягоды гроздьями висели на кустах. Они обрывали ежевику, жадно бросали ее в рот. Прошло, наверное, с полчаса, пока они утолили немного голод. Губы и руки от ягод стали черными, будто вымазали их сажей.

На пути им попался ручей. Вода была не особенно чистой, ручеек оказался мелким, заросшим, но они все же напились, утолив жажду.

Солнце клонилось к закату, кое-где перекликались птицы, деловито долбили кору дятлы, в вечернем лесу веяло сыростью и гарью. И вдруг Надя отчетливо услышала гул машин. Остановились, прислушались.

Да, они не ошиблись: это был гул грузовых машин. Гул нарастал, приближался.

Спрятавшись в густом молодом ельнике, они затаились. В ста метрах проскочила одна машина, за ней – другая.

– Там, наверное, дорога, – шепотом сказала Надя. – Переходить ее опасно, можно нарваться на немцев или полицаев.

– Что же делать? – вскинула усталые глаза Вера.

– Придется ждать темноты. Все равно мы устали, пора отдохнуть.

Вера тут же тяжело опустилась на траву, Надя села рядом.

– Если это дорога, значит, где-то поблизости село или город, – высказала предположение Вера.

– Верно. Только нам с тобой от этого не легче. Нам лучше держаться от сел и деревень подальше.

– А что будем есть, пить?

– Лес прокормит… – Надя достала из кобуры пистолет, вытащила из него обойму, осмотрела ее, снова вставила на место, словно убеждалась, есть ли там патроны. Вера тоже вытащила пистолет, он был совсем еще новенький, она получила его взамен старого накануне вылета.

Покрутила его в руках, довольная, сказала:

– Новенький. Перед вылетом получила… – и засунула пистолет в кобуру.

– Пистолеты есть, патроны есть, ежевика есть… Теперь нам и сам черт не страшен, – весело проговорила Надя.

– Черт-то нам не страшен, с ним бы мы справились, а вот если немцев встретим, тогда нам хана…

– В лес ходить они боятся, напуганы партизанами. Так что спасение наше только в лесу.

Они замолчали, лениво жевали ежевику.

В лесу сгущались сумерки, отчетливее слышались шорохи, крики птиц. Неожиданно поблизости раздался треск ломаемого кустарника.

Они насторожились, замерли. Надя потихонечку отстегнула кнопку кобуры, вытащила пистолет. К кобуре потянулась и рука Веры.

Треск кустов усиливался, приближался. Он был настолько звучным, что казалось, будто через ельник пробирается по крайней мере взвод солдат или танк.

«Если немцы, наши дела плохи, – обожгла Надю тревожная мысль, но она тут же стала утешать себя: – Может, не заметят, пройдут мимо?» – и предупредила Веру:

– Без команды не стреляй.

Летая на бомбежку, воздушную разведку, Надя не испытывала такого страха, как сейчас. Находясь в самолете, она знала, что надо делать в воздухе. Полет захватывал ее, вызывал боевое возбуждение, все она делала уверенно, четко, смело, чувство опасности как-то не касалось ее сознания. Даже сегодня, когда истребители подожгли моторы, Надя управляла самолетом спокойно, не испытывала растерянности, смятения, думая лишь об одном: как благополучно посадить горящую машину и спасти экипаж. Если бы даже ее смертельно ранило в воздухе, она знала, что самолет не бросит, прикажет членам экипажа покинуть борт машины, а сама направит ПЕ-2 на врага. Это для нее давно решенный вопрос, и по-другому поступать она себе не мыслила. Но, оказавшись в этом лесу, в тылу врага, Надя вдруг почувствовала себя беспомощной, беззащитной, и ее охватил страх. Может быть, это был и не страх, по натуре она была женщиной смелой, мужественной, а, скорее всего, – минутная растерянность. Растерянность от того, что она до этого в лесу не бывала и не представляла, как вести себя в нем. Огромный лес оглушил ее, подавил своей масштабностью, неизвестностью.

Между тем треск и шум кустарника слышались почти рядом. Они лежали, боясь шелохнуться, готовые слиться с травой, лишь бы только остаться незамеченными. Но вот шум затих, и на небольшую прогалину вышел огромный лось.

– Смотри! – толкнула Надя в бок подругу.

Лось настороженно, беспокойно водил из стороны в сторону большой мордой, почувствовав, очевидно, поблизости людей. Длинные красивые рога его тревожно вздрагивали. Издав резкий звук (возможно, он предупреждал свое стадо об опасности), он скрылся в кустах.

– Лось пришел к нам на свидание, а мы растерялись, – рассмеялась Надя, укладывая в кобуру пистолет.

– Жених что надо. Красавец… – дрогнули губы Веры в слабой улыбке.

Полежав еще с полчасика, Надя помогла Вере подняться, и они вышли из ельника. В лесу уже густо плавали сумерки, деревья сливались в одну сплошную темно-коричневую массу. Вверху сквозь листья деревьев слабо светили звезды.

К дороге вышли осторожно, постояли, прислушиваясь, нет ли гула машин. Но вокруг было тихо, и они перешли шоссе. Дорога была хорошо накатанная, хотя и проселочная, но широкая и ухоженная. Видно, по ней ездили часто.

Девушки торопливо уходили от дороги подальше в лес. Идти стало труднее, они то и дело натыкались в темноте на деревья, вперед продвигались медленно.

Надя временами поднимала к глазам руку, на которой находился компас, уточняла направление движения.

Изредка с деревьев взлетали вспугнутые ими птицы, девушки оторопело останавливались, ждали две-три секунды и шли дальше.

Вера все сильнее опиралась на плечо Нади, боль в ноге отдавалась во всем теле. Она понимала, что доставляет немало хлопот Наде, но что можно было сделать в ее положении? Не оставаться же одной в лесу, да и Надя никогда бы на это не согласилась.

На рассвете девушки остановились. Наломав еловых веток, Надя разбросала их по земле – получилось что-то вроде настила, и они легли, словно провалились в темную глухую яму: сон тут же сковал их мысли.

Проснулись, когда солнце уже пригревало и в лесу было тепло. Надя обшарила ближайшую поляну, насобирала немного ежевики, черники, земляники, принесла Вере. Стесняясь своей малоподвижности, Вера ела вяло, неохотно, виновато прятала глаза.

«А если бы такое случилось с Надей? Я ведь тоже не бросила бы ее… Как же иначе? Почему же тогда лезут мне в голову такие нелепые мысли, будто я ей в тягость и она на меня в обиде?»

– Ешь, Вера, ешь, не теряй фигуры… – подбадривала ее шуткой Надя. – Тебе теперь бы отбивную, но в лесу они, к сожалению, не растут. Можно, конечно, подстрелить фазана или тетерева, но, во-первых, есть сырое мясо мы с тобой еще не научились, а, во-вторых, стрельбой можем привлечь к себе немцев.

Вера встряхнула головой:

– Тогда они нам устроят такие отбивные!

– Свою жизнь за дешево не отдадим. У тебя две обоймы, у меня две… Так что постоим за себя в случае чего…

– Может, пронесет… – вздохнула Вера.

– Конечно! – подхватила Надя. – Мы с тобой везучие.

– Ты – да, я – нет. Мне всегда как-то в жизни не везло.

– Еще повезет, какие наши годы… Ну, двинули?

И снова они пошли на восток.

К вечеру Вера так устала, что упала на землю: дальше идти не могла.

– Слушай, Надя, – сказала она вялым, приглушенным голосом. – Оставь меня здесь, а сама иди… Может, встретишь партизан или вообще наших людей из какого-либо села, тогда вернетесь, заберете меня, я выдержу… Дождусь… Отметь на карте, где оставишь меня, и иди. Иди, прошу тебя…

Надя вскинула на Веру сухие, гневные глаза.

– Ты эти глупые мысли из головы выброси! И чтобы я не слышала! Ты ведь знаешь, что я тебя не оставлю. Зачем же терзаешь мою душу? Мы или останемся живы, или погибнем, но вместе. Я не подлая тварь, чтобы бросать тебя… И ты не обижай меня.

– Прости… – по лицу Веры катились слезы. – Я хотела как лучше…

– А лучше нам только вместе. В одиночку действительно затеряемся и погибнем в таком лесу.

Ночь для них была тяжелой, беспокойной.

Вера временами забывалась, бредила, звала мать, какого-то Игоря. Спала Надя урывками, успокаивала Веру, прикладывала к ее голове мокрый платок, который смачивала в ручье…

Утром, собирая ягоды, Надя наткнулась на землянку. Обрадовалась, зашла в нее. На полу валялись пустые консервные банки, бутылки, обрывки веревки, сорванная с петель дверь.

Надю словно пронзило током. «Дверь… Дверь… Положить на нее Веру и тащить волоком…» Она собрала куски веревок, связала их, проделала ножом в досках дырки, привязала к двери веревку.

– Нет, что ни говори, а нам чертовски везет! – произнесла Надя вслух, довольная своей находкой, и поволокла за собой дверь.

Вера тоже обрадовалась такому сооружению, перебралась на доски, и Надя потащила дверь по траве. Конечно, трава не снег и не лед, тащить тяжело, но все-таки это был выход. Они хотя и медленно, но все же продвигались вперед. Надя часто останавливалась, дышала глубоко, садилась, отдыхала, снова вставала, тащила дверь, а через пять-шесть шагов снова останавливалась…

На третьи сутки, изможденные, усталые, искусанные комарами и мошками, они случайно набрели на партизанский пост. Молодой парень, увидев женщину, которая тащила на досках лежащего человека, сначала не хотел выявлять себя.

«Пусть идут своей дорогой», – решил он, но знакомые комбинезоны, которые он не раз видел на наших летчиках, прилетавших к ним в отряд, заставили его все-таки окликнуть их.

– Стойте! Кто такие и куда идете? – спросил он, придав своему голосу как можно больше строгости.

Надя вздрогнула, остановилась, хотела незаметно достать пистолет, но тот же голос властно остановил ее:

– Руки вверх! Буду стрелять! А ну, живо! Надя нехотя подняла руки.

«Это не полицай, не полицай… – бешено колотилась мысль. – Откуда ему тут появиться, в такой глуши?.. Это свои, наши… Партизаны…»

– Так, отвечайте! Кто такие?

Надю злило это недоверие. Опустив руки, она набросилась на парня.

– А ты что, слепой? Не видишь кто мы такие? Русские мы, советские… Сбили нас над лесом, вот и пробираемся… – и она показала шлемофон.

– Пробираемся… – ворчливо передразнил ее парень. – Много вас тут… таких пробирается. Вот стукну из ППШ – и поминай как звали.

– Ты ППШ перед нами не размахивай. Мы не из пугливых. Не такое видели, – огрызнулась Надя, все больше распаляясь неуместной, как ей казалось, подозрительностью паренька. – Если ты свой человек, наш, а не продажная шкура, то иди, помоги вот дотащить мою подругу, штурмана. Ранена она в ногу…

Уверенный и смелый тон Нади окончательно развеял его сомнения, и он подошел к девушкам.

– Сбили, говоришь?

– К сожалению, сбили… – потеплела немного Надя.

– Летать надо лучше и смотреть в воздухе в оба, тогда не собьют, – примирительно проговорил парень.

– Не всем же быть такими бдительными и смелыми, как ты, – ухмыльнулась она, разглядывая совсем еще юное лицо невесть откуда свалившегося им на счастье паренька.

– А ты, вижу, языкастая, в карман за словом не лезешь, – улыбнулся он.

– Да уж какая есть… Партизан, что ль?

Парень покачал головой.

– Любопытной Варваре нос оторвали. Слыхала? Много будешь знать, скоро состаришься и в девках останешься.

– Чем выходить за такого нудного, как ты, лучше всю жизнь в девках оставаться.

– Это чем же я тебе не подошел? – продолжал улыбаться он.

– А тем… Перед тобой лежит тяжело раненная девушка, а ты стоишь, лясы точишь. Веди нас в село, где нет немцев, или к своему командиру.

– Куда-куда, а к командиру вы попадете обязательно, – заторопился парень. – Он у нас знаете какой? Насквозь человека видит, как рентгеном просвечивает.

– Вот нам такого командира и надо. Веди.

Они вдовеем ухватились за лямки, потащили дверь с лежащей на ней Верой.

Так оказались девушки в партизанском отряде. А через несколько дней их переправили через линию фронта на прилетевшем в отряд самолете.

…Мотор в «Дугласе» заменили лишь к вечеру.

Ольга опробовала двигатель, работал он нормально, и они вернулись в свою часть.

4

Ольга и Аня собирались в кино. Редко удавалось им побывать в Доме офицеров, где часто шли кинофильмы, давали концерты приезжие артисты, показывали спектакли драматические театры.

К партизанам летали ночью, поэтому вечерами были заняты, а все культурно-массовые мероприятия в Доме офицеров проводились, как правило, вечером.

Сегодня они от полетов были свободны. После напряженной работы им дали пару деньков отдохнуть.

В первый день девушки проспали до обеда, как выражалась Аня, «гасили задолженность по части сна», а задолженность скопилась у них за эти месяцы, что находились в спецотряде, немалая, поэтому решили за эти два свободных дня прежде всего как следует выспаться.

После обеда Ольга написала письма матери, Наде, а Аня – лейтенанту Кикнадзе. Между ними шла оживленная переписка, письма Аня получала почти каждую неделю и так же аккуратно ему отвечала.

Положив конверт на стол, Аня подошла к зеркалу, подвела карандашом брови, подкрасила помадой губы, что делала редко, замысловато уложила льняные волосы и, показавшись Ольге, не без гордости спросила:

– Ну, как я тебе нравлюсь? – и кокетливо повела светлыми глазами.

– Ничего, ничего… Можно и под венец, – удивленным взглядом окинула ее Ольга.

– Под венец еще рано. Вот добьем фашистов, тогда можно и под венец, замуж.

– А ты бери пример с Нади. Она конца войны ждать не стала.

Аня кисло улыбнулась:

– У меня своя голова на плечах. В этом деле, Оля, аналогия не подходит. На фронте надо воевать, а не мужа себе выбирать.

– Но ведь и у тебя появился Вано?

– Пока это увлечение, которое может пройти…

– А он к тебе, по-моему, со всей серьезностью.

– Возможно… Но я считаю, с мужчинами надо быть построже. Некоторые из них так думают: «Ну и что особенного, поиграли в любовь, и хватит. Война все спишет. Я видела таких донжуанов. – Она вытащила из чемодана туфли, примерила и посмотрела на Ольгу. – А что, если пойти в туфлях?

– Надевай…

– Давно в них не ходила, отвыкла… А ты в чем пойдешь?

– У меня ни платья, ни туфель – ничего нет. Домой все отвезла. Да и к военной форме уже привыкла, так что ни к чему этот наряд…

– И то верно, – согласилась Аня и положила туфли обратно в чемодан. – Да мне самой, признаться, военная форма больше нравится. В ней я и ростом будто выше, и выгляжу солиднее. Правда?

– Это точно, – подтвердила Ольга, сдерживая улыбку. – Ну, пошли, пошли… Опоздаем.

Аня надела гимнастерку, аккуратно сшитые частным мастером сапоги из светло-зеленого брезента, которые в ту пору считались особенно модными, и как бы мимоходом уточнила:

– Говорят, после кино танцы будут?

«Ах вот оно что! Вот почему ты “камуфляж” наводила. А я и в толк не возьму, с чего бы, думаю, вдруг такой интерес к своему внешнему виду? – рассуждала Ольга, терпеливо ожидая Аню. – А впрочем, чему тут удивляться? Молодость есть молодость».

– Будут, будут, я тоже слышала, – подтвердила Ольга.

Но тут в комнату ворвалась дежурная по этажу, крикнула:

– Голубкина, к телефону!

Ольга торопливо вышла из комнаты.

Открывая духи, Аня обеспокоенно подумала: «Кому она понадобилась? В штабе знают, что мы на отдыхе. Может, знакомые?»

Вскоре вернулась Ольга.

– Кто звонил? – нетерпеливо спросила Аня.

– Из штаба. Срочно вызывают на аэродром. Заболел один экипаж. Мы летим вместо него.

Аня несколько секунд стояла молча, словно онемевшая, лишь растерянно хлопала своими подкрашенными ресницами.

– Вот это кино! – проговорила она наконец. – Вот это потанцевали!

Ольга рассмеялась:

– Не огорчайся… Дотанцуем теперь у партизан. Давай собираться. За нами пришла машина.

Они быстро переоделись, забрали свои летные принадлежности. Вышли на улицу.

У подъезда стоял газик.

Через четверть часа он доставил их в штаб.

5

В просторной землянке тускло горела коптилка, сделанная из гильзы. Огонь слабо освещал лицо возившегося у стола человека, И все же в полумраке можно было заметить, что это пожилой мужчина с густой седой бородой. Он расставлял на столе чашки с помидорами, огурцами, капустой, отварной картошкой и мясом. Кроме столов, в землянке стояли самодельные табуретки, топчан, пирамида с тремя автоматами.

Дверь в землянку распахнулась, на пороге показался рослый парень с автоматом через плечо.

– Прибыли, товарищ начальник, – доложил он, небрежно бросив руку к сдвинутой на затылок кепке.

– Хорошо, Кедров, – отозвался старик. – У тебя, вижу, тут все готово?

Кедров по-военному прижал руки к бедрам, бодро отрапортовал:

– Так точно! Все готово!

Старик поднял на него глаза, погрозил пальцем:

– И не скряжничай, Иван! Ты Федорковича знаешь, я этого не люблю…

– Ну что ты, батя… – обиженно произнес Кедров, – сам видишь, как в лучших ресторанах Парижа, – и он тихо засмеялся.

Бросив на него подозрительный взгляд, Федоркович развел руками:

– Не понимаю, чего нашел смешного?

– Жизнь пошла веселая… – продолжал улыбаться тот.

– Не с самогона ли она у тебя повеселела? Кедров отрицательно замотал головой.

– Ни грамма. Ты же знаешь, карантин у меня. Печень так разошлась – хоть на стенку лезь.

– Знаю, знаю тебя, – продолжал ворчать Федоркович. – Ну, веди летунов. Да лишнего не болтай при них. Понял?

– Понял, понял… Могила, – резанул он себя ладонью по шее.

Кедров вышел.

Федоркович еще раз окинул хозяйским взглядом стол и, оставшись довольным сервировкой, удовлетворенно пригладил бороду, ожидая только что прилетевший экипаж. На самолете привезли оружие, боеприпасы, медикаменты, почту.

После разгрузки собирались улететь обратно.

Партизаны всегда с нетерпением ждали самолеты. Они доставляли им не только оружие и продовольствие, что было само по себе очень важно, но и привозили письма, газеты, поэтому к прилетавшим экипажам всегда относились с глубоким уважением и почтением, принимали как самых дорогих и желанных гостей. И сегодня Федоркович, занимаясь в отряде хозяйственными делами, готовился к встрече особенно тщательно.

Командира и комиссара на месте не было, они участвовали с основными силами отряда в очень важной боевой операции. Федорковичу поручили организовать разгрузку самолета, встречу летчиков. И он старался сделать все по-доброму, не упасть в грязь лицом.

В землянку вошли Ольга и Аня, за ними, пригнувшись, чтобы не задеть головой косяк двери, ввалился Кедров.

– Вот они самые… – с порога проговорил он.

К ним подошел Федоркович, протянул руку, приняв их в полумраке за мужчин.

– Здравствуйте, товарищи!

– Здравствуйте, – ответила Ольга. Она немножко простыла, голос ее прозвучал в землянке простуженно и хрипло.

– Как говорят, с благополучным приземлением. Милости прошу к нашему столу, – пригласил Федоркович.

– Спасибо за приглашение, – Ольга поднесла к глазам руку, посмотрела на часы. – Но у нас мало времени. Вы кто будете?

– В каком смысле? – непонимающе посмотрел на нее Федоркович.

– По должности? – уточнила Ольга.

– А… По должности? – расставляя на столе кружки, переспросил он. – По хозяйственным делам тут…

– Вот вы нам как раз и нужны, – сказала Ольга, бросая беглый взгляд на заставленный чашками стол. – Разгрузить самолет минут за тридцать сможете?

– Отчего же… У нас все можно, – охотно согласился старик. – А вы, видать, хлопцы настырные. Не любите задерживаться.

Кедров стоял у пирамиды, задыхаясь от распиравшего его смеха. Как он и предполагал, старик принял девушек за мужчин.

Девушки смущенно переглянулись, не зная, как поступить.

«Через полчаса все равно улетать, – подумала Ольга. – Не будем ставить старика в неловкое положение. Пусть принимает нас за мужчин».

Заметив ухмыляющегося Кедрова, Федоркович недовольно проговорил:

– Нечего зубы скалить… Передай Зенькевичу: на разгрузку самолета тридцать минут.

Кедров вытянулся, пряча улыбку, задорно отчеканил:

– Есть передать Зенькевичу, на разгрузку сорок минут.

– Тридцать… – поправил его Федоркович.

– Я и говорю… сорок, – Кедров посмотрел на девушек, на стол, разочарованно махнул рукой, нехотя вышел из землянки. – Куда нам спешить…

Достав с полки бутылку, Федоркович тепло сказал:

– Шустрый парень. Работящий. И душевный… Сильно привязался к нему. – Старик замолчал, словно ему не хватило воздуха, сделал передышку, потом закончил: – Своих детей не было, чужие полюбилися… Сами-то женаты?

– Женаты… – глухо проговорила Ольга.

– И дети есть? – допытывался Федоркович.

– Есть… – вздохнула Ольга и покосилась на Аню, которая ошалело глядела на нее широко раскрытыми глазами, ничего не понимая.

– Долетели как?

– Нормально… – Ольга села на лавку рядом с Аней, сжала ей локоть, дав понять, чтобы она молчала, не выдавала.

– Немцы беспокоили? – спросил Федоркович, разливая самогон по кружкам.

– В облаках шли. Так что не очень беспокоили.

Аня завистливо смотрела на чашки с помидорами, солеными огурцами и глотала слюни.

– Богато живете, – подала она голос.

– А пошто нам жить бедно? Мы у себя дома. Население поддерживает нас хорошо. Это пусть фрицы стучат зубами, как волки на псарне…

Аня не выдержала:

– Ой, грибочки соленые!

Федоркович заспешил, засуетился.

– Раздевайтесь, присаживайтесь. Командир наказал, чтоб прием был на уровне. Сильно уважает летчиков.

– А где же он сам? – спросила Ольга.

– Известно где. На задание ушли. Слышали: «рельсовая война»?

– Слышали…

– Вот этим и занимаемся… Да вы садитесь, садитесь к столу.

Девушки сели к столу. Аня взяла огурец, откусила, и он сочно захрустел на зубах.

– Вкусно как!..

– А вы давно летаете?

– Давно…

– И не трусите?

Аня покосилась на Ольгу, тихо сказала:

– Привыкли. – Она быстро справилась с огурцом, потянулась за вторым.

– Уж очень молоды вы, поэтому так и говорю. Вам бы с девицами хороводы водить…

– Еще все впереди… – вздохнула Ольга.

Пододвинув им кружи с самогоном, Федоркович продолжал:

– Мы тоже бьем тут немцев, шороху наводим. Летят под откос ихние эшелоны. И вчера почитай все ушли на задание. Самая малость тут осталась. Для охраны. – Он поднял кружку. – Первач… Светлый, как слеза. Кедров в селе раздобыл. Ну, за благополучный прилет.

Девушки растерянно переглянулись, дело принимало неприятный оборот.

– Нам нельзя, – отставила кружку Ольга.

Федоркович огорченно развел руками.

– Другого не имеем… Только вот самогон.

– Да и некогда нам, – добавила Аня, смягчая отказ Ольги.

– Мы быстренько, – не унимался старик. – Для бодрости, по маленькой… Летчики, знаю, это дело уважают.

Девушкам ничего не оставалось, как признаться во всем. Они сняли шлемофоны, и Федоркович опешил, увидев их кудрявые головы.

– Святая Мадонна! Да вы, оказывается, женский пол?! Ольга не сдержалась, рассмеялась:

– Выходит, женский пол…

– А я-то, старый дурень! – казнил он себя за оплошность. – Да ить темно. Этот «светильник» лишь коптит, не светит. И Кедров промолчал. А, так вот отчего он зубы скалил! Меня хотел надуть… Ну, погоди, рыжий дьявол! По правде сказать, и у меня сомнения возникали. Голоса у вас того… жидковаты для мужского роду, и духами в нос шибает – не продохнуть. Не по-мужски это. Да не поверил я. Думаю себе: чтобы девушки на самолете к нам, в самое пекло?! Не может этого быть!

– Обижаете нас, женщин… – все еще улыбаясь, возразила Ольга. Ей было искренне жаль этого пожилого доброго человека, и она уже ругала себя за то, что не призналась сразу.

Федоркович встал из-за стола, виновато проговорил:

– Извините, барышни, промашку дал. Чая-то у нас и нет. Самогон вот есть, а чая нет. Но я раздобуду. Один момент… – и он заспешил к выходу.

– Забавный старикан, – произнесла Аня, вытаскивая из планшета письмо. – Перед самым вылетом принесли. И прочитать не успела.

Ольга потянулась к чашке с грибами, подцепила вилкой толстый упругий боровик, положила в рот.

– Объеденье… – Она еще достала гриб, подала Ане. – Ну, что пишет твой Вано?

Аня оторвалась от письма, ответила уклончиво:

– Скучает… И все такое прочее… – Взяв у Ольги вилку с нанизанным на нее грибом, поднесла к своему вздернутому носику, понюхала. – Какой запах! Будто все запахи леса смешались в нем, – и неожиданно предложила: – Давай по маленькой. Такая закуска!

– Да ты что?! – уставилась на нее Ольга. – Очумела?

– У меня почему-то такое настроение… Петь, танцевать хочется… – потянулась Аня к кружке.

– Обстановка в самый раз, – укоризненно произнесла Ольга.

Аня рассмеялась:

– А что я могу с собой поделать? У меня часто бывает так, обстановка вроде бы неподходящая, а мне петь, танцевать хочется… Уж такая я уродилась…

Она поднесла к губам кружку, сделала глоток, задохнулась, закашлялась, выплюнула самогон на пол.

– Ну и гадость! Как только его мужчины пьют?!

– Давай лучше без этого «подогрева». Покушаем – и к самолету, – сказала Ольга. – А то что-то все наши хозяева разбежались.

– Без «подогрева», так без «подогрева», – вытирая платком губы, согласилась Аня.

Они стали есть, время от времени поглядывая на дверь, но мужчины все не появлялись. Ольга стала уже беспокоиться, а Аня встала из-за стола, прошлась по землянке, мечтательно проговорила:

– Так хочется в свой полк. Вернемся – дай телеграмму Макарову или командиру дивизии. Пусть похлопочут за нас.

– А что, «Дуглас» – плохой самолет? Сколько с тобой перевезли людей, грузов!

– Я бомбить хочу, понимаешь? Бомбить! – горячилась Аня. – Пусть обратно в полк возвращают.

– Эх, Аннушка!.. Сама об этом мечтаю. – Помолчав, добавила: – А от тебя действительно духами… Постаралась. Полфлакона, наверное, на себя вылила?

– В кино собирались… А попали вот куда…

– Ну ничего. Вернемся, обязательно сходим. Такой фильм, говорят… Про любовь.

Вошел Кедров, поставил автомат в пирамиду.

– Разгрузили? – спросила его Ольга.

– Заканчивают. Раненых к самолету повезли. Возьмете?

– Возьмем, возьмем.

Кедров подошел к столу.

– Заскучали тут одни? – тепло посмотрел он на девушек. – А мне такая была выволочка от старика!.. Обидно ему, так обмишуриться! На кухню за чаем пошел. – Он достал из-под топчана гармонь, сел на табуретку, лихо растянул меха. – Всем жизнь партизанская хороша. Да вот… вашего брата маловато. Так сказать, прекрасного пола, а мужчина без женщины, как чай без сахара, сладости не хватает… Спеть, что ль, вам на прощание?..

Пальцы его забегали по клавиатуре вверх-вниз, на секунду он замер, а затем стал петь частушки.

Аня слушала его, подперев рукой щеку.

– А у вас получается. Артист…

– Артист-самоучка, – вздохнул он, положив гармонь на топчан, и предложил: – Может, останетесь на денечек, а?

Ему очень хотелось побыть с девушками, поговорить, пошутить, отвести, как говорят, душу, которая стала отвыкать от женского общения.

Да и Аня приглянулась ему. Так уж он вокруг нее увивался, рассыпался в комплиментах, когда шли от самолета к землянке, что Ольга даже шутливо заметила, что он излишне внимателен к ее штурману.

– Вот придумал! – воскликнула Аня. – Остаться на денечек…

– Тогда прилетайте еще. А то – как чудное мгновение… Были – и нет.

– Прилетим, прилетим…

Издалека донеслась автоматная стрельба. Кедров и девушки прислушались.

– Ваши? – спросила его Аня. Кедров пожал плечами:

– Непохоже… Наши не должны… Вернутся лишь к рассвету…

Ольга быстро встала, сказала Ане:

– К самолету!

Тут вбежал взволнованный Федоркович.

– Немцы! – коротко бросил он. – Берите автоматы, и за мной!

Девушки схватили автоматы, выскочили из землянки. Стрельба усиливалась.

– К самолету, к самолету пробирайтесь! – крикнул им Федоркович.

Ольга с Аней переглянулись и, поняв друг друга, спросили:

– Гранаты есть?

Федоркович сердито закричал:

– К самолету, говорю!

Ольга заупрямилась:

– Гранаты!

Федоркович махнул рукой.

– Вот, берите. И к самолету. Иван, проводи их. Девушки взяли гранаты, побежали к самолету.

– Из ручного пулемета бьют, – проговорил Кедров, обернувшись. – В нашу сторону прут…

У самолета толпились раненые. Их только что привезли на подводах, и они растерянно переглядывались, ожидая команды на посадку.

Но такой команды пока не поступало, так как ожидали вторую подводу с тяжелоранеными, их надо было разместить в первую очередь их.

К Ольге подошел техник самолета, юркий, говорливый парень, доложил:

– Товарищ капитан, самолет подготовлен. Дело за ранеными.

– Запускай двигатели! – распорядилась Ольга.

– Есть запускать двигатели! – козырнул он и побежал к самолету.

Стрельба приближалась, и раненые беспокойно поглядывали в сторону леса.

Подошел, тяжело дыша, грузный мужчина в кепке, в кирзовых сапогах. Это был врач, он возглавлял в отряде лазарет.

– Что будем делать с ранеными? – спросила у него Ольга.

Мужчина снял кепку, вытер ею лоб, сказал:

– Подождем еще минуты две-три… Вот-вот должны подвезти. Надо их обязательно отправить. Есть в очень тяжелом состоянии.

– Вы сами видите, какая складывается обстановка. Надо было поторапливаться, – холодно заметила Ольга.

– Кто же знал?.. – развел руками врач.

– Рассаживайте этих, что прибыли.

Врач заспешил к раненым. В это время техник запустил двигатели, их шум заглушил стрельбу.

Пока сажали в самолет раненых, двигатели работали на малых оборотах.

Но тут подбежал Кедров:

– Немцы рядом! Надо уходить в лес. Всем в лес! Такой приказ…

– А самолет? – уставилась на него Ольга. – Нет, мы останемся здесь.

Кедров кинулся к врачу:

– Отводите раненых в лес…

Неожиданно двигатели смолкли, и в наступившей тишине особенно отчетливо стала слышна стрельба. Ольга бросилась к самолету.

– В чем дело? – крикнула она технику.

– Высунувшись из кабины, тот растерянно проговорил:

– Заглохли двигатели… А почему – сам не пойму…

С досады Ольга выругалась и, повернувшись к Кедрову, сказала:

– Будем защищать раненых и самолет…

Ольга, Аня, Кедров, врач и еще несколько человек отошли к опушке леса, залегли в канаву. Туда потянулись и раненые. Уже слышались голоса немцев. Судя по редкой стрельбе, их было немного. Аня вдруг поднялась, выскочила из канавы.

– Ты куда? – окликнула ее Ольга.

– Я сейчас… – ответила она торопливо.

– Назад! – крикнул Кедров, догадавшись о ее намерении.

– Я мышкой, мышкой… Подброшу парочку гранат, и обратно.

– Назад! – повторил он сурово.

Но Аня уже скрылась в лесу.

– Вот безумная! – проговорил кто-то.

– Тогда и я с ней… – Кедров выбрался из канавы, бросился вслед. Догнав Аню, схватил за руку. – За деревья, за деревья прячься! Убьют же!

Перебегая от дерева к дереву, они двинулись навстречу фашистам. Ночная темнота укрывала их. Изредка немцы пускали ракеты, лес освещался, словно огромной вспышкой молнии, и серые тени метались из стороны в сторону.

Немцы вели огонь на ходу, их голоса слышались совсем рядом.

Кедров и Аня присели за кустами. Немцы приближались. Тогда Аня встала, швырнула гранату, потом вторую…

Раздались взрывы, стрельба прекратилась.

Кедров и Аня бросились вперед. Важно было врага задержать, не допустить к раненым, к самолету.

Наткнувшись на убитого, Кедров нагнулся, хотел вытащить у него из кармана документы, забрать оружие, но в этот момент на него сверху насел тучный немец, свалил на землю.

Падая, Кедров каким-то чудом смог перевернуться на спину и ногами отбросить фашиста.

Вскочив на ноги, он кинулся к лежавшему немцу, ударил его автоматом по голове, и тот притих.

Неподалеку застрекотал автомат, раздались голоса немцев. Кедров швырнул в них гранату, а сам упал на землю.

Когда все стихло, он подполз к оглушенному фашисту, связал ему руки.

Встал, позвал Аню.

– Да у тебя кровь! – тревожно проговорил он, заметив на ее рукаве кровь.

– В руку угодили, сволочи… – процедила зло Аня. – Перевяжи…

Кедров быстро перевязал ей руку.

– Теперь порядок…

– Надо же, в правую… Хотя б уж в левую…

Кедров удивленно присвистнул:

– В левую? Она что, у тебя чужая?

– Чудак! Правой работать надо. Какой я теперь штурман без правой руки?

– Ничего, до свадьбы заживет.

Он поднял немца, и они пошли к землянке. Там уже была Ольга. Увидев на руке Ани повязку, встревожилась.

– Ты ранена?

– Так, пустяки… Чуть-чуть зацепило.

– Да как же так? – сокрушался Федоркович.

Зачерпнув кружкой из бачка воды, Кедров залпом выпил, восторженно проговорил:

– Она молодец. И стрелять умеет, и гранаты бросать. Нетрусливая.

Федоркович как-то жалостливо посмотрел на девушек, обеспокоенно сказал:

– Вот что, барышни, давайте в самолет, – и с богом. А то как бы и впрямь у нас не остались. Немцы на этом не успокоятся. Посветлеет – снова пойдут. Сил поболе соберут и пойдут.

– Да самолет не готов. С моторами что-то, – ответила Ольга. – Как бы и в самом деле у вас не застрять.

– Это уж совсем плохо… – заметил Федоркович. – И раненые улетать с вами отказываются. Так что в другой раз их отправим, если такая нужда появится.

– Жаль, – сказала Ольга, вставая. – Ну, спасибо за хлеб, соль.

Федоркович грустно усмехнулся:

– У нас так: в одной руке – хлеб, в другой – автомат. – И повернулся к Кедрову. – Кедрач, проводи летчиц.

Кедров нерешительно посмотрел на девушек.

– Может, до завтра?

– Вот придумал! – оборвал его Федоркович.

– А что?

– Иди, иди…

Кедров что-то вспомнил, сказал: «Один момент», и побежал в землянку. Вскоре принес оттуда банки с огурцами и грибами.

– Возьмите хоть это. Маслята, огурчики…

– Вот за это спасибо, – блеснула глазами Аня. – Ценный подарок.

– А может его, – кивнул Кедров на пленного, – тоже туда, с ними? Пусть там допросят.

Федоркович отмахнулся.

– Птица невелика.

– И то верно, – согласился Кедров.

Осмотрев руку Ани, Ольга обратилась к Кедрову:

– У вас бинт, йод есть?

– Найдутся…

Проходя мимо солдата, он зло пнул его сапогом, замахнулся автоматом.

– Не надо, Иван… – остановил его Федоркович. – Мы, чай, не звери. Убивать пленных – это не по-нашему.

– Да он, гад, – взорвался Кедров, – чуть меня не прикончил!

– Ежели в бою, то бей, коли, дави… А после боя, да еще пленного, трогать не моги, – сказал старик сдержанно.

– Это война! – продолжал негодовать Кедров. – Или, ты думаешь, они стали бы со мной цацкаться, угоди я к ним в плен? Дудки! Давно бы прикончили…

– Ладно, ладно, охолонься… Не до тебя тут, – сказал Федоркович и хотел было спуститься в землянку, да передумал, подошел к немцу, вытащил у него изо рта кляп. – Как звать-то тебя?

Немец молчал, лишь злобно водил маленькими круглыш глазами.

– Видишь, как он зенками крутит? – раздраженно заметил Кадров. – Дай ему автомат – вмиг всех нас прикончит. А мы гуманизм тут разводим.

Ворча и ругаясь, Кедров ушел в землянку.

Федоркович промолчал, ничего ему не ответил, только достал кисет, стал неторопливо крутить цигарку.

– Имя твое как? – обратился он снова к пленному. – Имя как, ферштеен?

Немец нервно передернул плечами, резко бросил:

– Адольф!

– Ух ты! – удивленно воскликнул Федоркович. – Даже Адольф. В честь фюрера небось?

– У нас Адольфы, у вас – Иваны, – сухо проговорил тот на ломаном русском языке.

– Это верно, – затянулся дымом цигарки Федоркович. – У нас Иваны, у вас Адольфы. Только ведь на Иванах земля держится, а вы на своих Адольфах одну Германию удержать не сумели. Летит в тартарары.

Немец оживленно поднял рыжие брови:

– Как это… тар-тарары?

– К едрене фене, значит, – спокойно, рассудительно объяснял Федоркович. – Опять неясно? Капут, по-вашему говоря.

– Нихт капут! Россия капут! – выкрикивал пленный, то и дело вскакивая с лавки.

– Россия капут? А это видал? – Федоркович показал ему дулю. – Хотели блицкриг? А вышло блиц-пшик!

Он взял тряпку, вытер ему нос.

– Распустил сопли, что индюк гамбургский… Смотреть противно.

Вернулся Кедров, подал Ольге аптечку. Она быстро обработала рану на руке Ани, стала накладывать повязку. Предутреннюю тишину снова разорвала далекая автоматная стрельба.

– Началось… – обеспокоенно проговорил Кедров. Федоркович поднял голову, прислушался, потом сказал:

– Ночью была разведка… А теперь идут всерьез.

Немец вскочил, затараторил:

– Да, да… Там много… Много… Вам капут… Капут…

Кедров схватил автомат.

– Замолчи, гад ползучий! В один момент капут тебе устрою!

Федоркович подошел к телефону, стоящему на ящике, позвонил:

– Зенькевич! Занимай оборону. Стоять насмерть! Помощи не будет. Резерва у меня нет. Ежели вот только Адольф… Какой Адольф? Захватили тут одного фрица… Давай построже там, держитесь. – Повесив трубку, Федоркович помолчал, потом отозвал Кедрова в сторонку: – Вот что, Кедрач… Надо идти к немцам…

Кедров даже присел от удивления.

– Как к немцам?

– Пойду, скажу: сбежал от партизан. Дело, мол, их табак… И все такое прочее… А я, мол, жить хочу, потому и сбежал.

– Не поверят.

– Другого выхода у нас нет, – Федоркович бросил окурок, растоптал сапогом. – Поведу их от лагеря на болота… Проплутаю с ними по лесу до утра, а там, глядишь, и наши подоспеют.

– Да не поверят они, батя!

– А может, и поверят… Надо спасать лагерь. Нас осталось… сам знаешь сколько. Не выдюжим мы…

– Тогда уж лучше я…

– Ты – молодой. Тебе жить да жить… А я свое уже прожил…

– Тебе тут надо быть. Кто же будет руководить боем? – настаивал Кедров. – Нет, пойду я. Мне поверят… А что, батя, если пойти с ним, с немцем? Будто он меня в плен взял. Вместе поведем их на болота. В случае чего – гранатой его и себя.

Федоркович отрицательно мотнул головой.

– Не годится.

– Тогда как скажешь…

Старик подошел к Кедрову, обнял его, глухо проговорил:

– Прости меня, Ванюша… Как родного полюбил… Иди… И прости меня. Веди их в глубь леса, на болота…

Кедров перекинул через плечо автомат, подошел к девушкам.

– Прощайте… – уголки его губ дрогнули. – Может, еще и свидимся. Чего в жизни не бывает? Я буду помнить вас… – и, круто повернувшись, размашисто зашагал по тропинке, напевая песенку…

Девушки не знали, куда он уходит, попрощались с ним торопливо, сдержанно, а Федоркович долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся в лесу.

К старику, прихрамывая, подошел невысокого роста мужчина в ватнике, в кепке, кивнул в сторону пленного:

– Что будем с ним делать?

– Пусть сидит… Командир вернется, решит, что делать.

– Морока только с ним одна, – не унимался тот. – Пальнуть из автомата вон за бугорком – и дело с концом.

Федоркович обидчиво поджал губы, нервно оборвал его:

– Ты мне эти штучки брось! Я с пленными не воюю… Между тем стрельба нарастала, приближалась. Федоркович взял автомат, двое парней подхватили пулемет, покатили к траншее.

За двухлетнюю партизанскую жизнь Федоркович хорошо изучил повадки немцев. Он знал: против партизан малыми силами они не ходят. За последние две недели партизаны немало уничтожили немцев, совершая внезапные налеты на села и деревни, где размещались немецкая охрана и комендатура.

В отряде была хорошо налажена агентурная сеть, поддерживали они тесную связь и с местным населением, поэтому имели полное представление о делах в районе, области и действовали сообразно складывающейся обстановке. Не раз они, избегая боя с превосходящим их по силе противником, быстро снимались с обжитого места, петляли по лесам, уходя от преследующего врага.

Но на этот раз события развивались не так, как хотелось. Основные силы отряда были заняты в операциях и должны вернуться лишь утром, а с оставшимися людьми долго не продержаться. Поэтому и созрел у Федорковича план: отправиться к немцам, попытаться увести их подальше от лагеря, затянуть время, дождаться своих. Он решил пойти сам, зная, что будет убит, как только они поймут, что их обманывают, и пошел бы, не раздумывая, но его сдерживало лишь одно обстоятельство: он был оставлен старшим в лагере и не имел права покидать отряд самовольно, бросать на произвол судьбы и сам лагерь с нехитрым партизанским имуществом, и главное – раненых, которых не отправили на самолете.

И, лежа в траншее, Федоркович почувствовал, как внутри у него что-то надломилось, стало трудно дышать, будто положили на грудь непомерную тяжесть. Он понимал, конечно, причину такого состояния и знал, что до конца своей жизни гибель Кедрова, его Ванюшки, которого он полюбил как сына, будет для него вечным укором, не будет ему покоя ни днем ни ночью.

Нет на свете тяжелее доли, чем посылать на задание человека, зная, что там ожидает его верная смерть. Легче пойти самому, чтобы не испытывать потом всю жизнь угрызения совести, не истязать себя суровыми упреками.

Стрельба усиливалась. Федоркович поглядел на восток. Наступал рассвет. Небо недобро хмурилось, темные рваные облака низко ползли над лесом, цепляя верхушки сосен.

«Хотя бы ливень, ураган, – угрюмо шептал он. – Пусть немцы помокнут под дождем, посидят в лужах…»

И действительно, налетел ветер, тягуче и нудно завыл в лесу, путаясь в деревьях, срывая с них листья и сучья. Пленный настороженно крутил головой, жадно прислушивался к шуму леса, автоматным очередям, стараясь уловить направление стрельбы.

Всем своим видом он показывал, что его сейчас больше всего занимает отдаленная стрельба, а сам тем временем торопливо разматывал ослабевшую на руках повязку, сделанную ночью Кедровым поспешно и, видно, непрочно.

Он понимал, в завязавшейся стычке партизаны могут о нем забыть, в суматохе, может быть, удастся спрятаться в лесу и присоединиться к своим, в победе которых он не сомневался.

Его смущали только вот женщины, скорбно сидевшие напротив и время от времени бросавшие на него гневный презрительный взгляд. Рядом с ним лежал на лавке автомат. Он поглядывал на автомат с надеждой и тревогой, строя планы, как лучше овладеть оружием. Но тут подошел к женщинам техник самолета, и пленный на табуретке притих.

– Что с двигателем? – спросила Ольга.

– Все в порядке. Можно лететь.

– Идите к самолету. Я тоже сейчас приду.

Техник и Аня ушли, а Ольга, взяв автомат, хотела было пойти к Федорковичу и попрощаться с ним, сделала несколько шагов, как вдруг сзади кто-то сильным ударом сбил ее с ног, выхватил из рук автомат.

Она подняла голову и увидела убегающего в лес немца. Достав из кобуры пистолет, Ольга вытянула руку в сторону удаляющегося немца, нажала на спуск. Раздался выстрел… Она нажала еще раз – и снова выстрел.

Руку подбросило вверх. Ольга нажимала и нажимала на спуск, пока не кончились патроны. А потом бросила пистолет и заплакала… Она никогда до этого не стреляла в человека.

На выстрелы прибежал Федоркович и все понял. Солдат лежал, уткнувшись лицом в землю, рядом валялся автомат. Федоркович подобрал автомат, подошел к Ольге. Она сидела бледная, растерянная.

– Я убила его? – виновато спросила она.

– А мог бы он тебя… – проговорил Федоркович. – Что с самолетом?

– Исправили…

– Вот и хорошо. Ну, как говорят, с Богом, – он обнял Ольгу, попрощался засеменил к траншее.

Ольга взяла автомат, торопливо пошла к самолету.

А вскоре Федоркович увидел над лесом «Дуглас» и удовлетворенно подумал: «Слава богу, улетели», и снова насторожился, прислушиваясь к треску автоматных очередей.

А через некоторое время донеслось откуда-то издалека чуть слышимое русское: «Ура!»

«Наши… Успели…» – обрадованно подумал Федоркович и опустился на дно окопа.

6

Самолет набрал высоту и лег на восток. Погода стояла облачная, и это успокоило Ольгу: «Вот бы идти в облаках весь полет!..»

Однако минут через двадцать облака обрезали как ножом, внизу показались желтые поля с плешинами распаханной земли, лесные массивы. Полеты к партизанам всегда связаны с риском. Экипаж подстерегает опасность и при перелете линии фронта, и у партизан. Еще неизвестно, чем бы закончился для них этот полет, если бы не исправили двигатели и они остались в отряде.

Немцы решили, судя по всему, уничтожить отряд, пока основные его силы выполняли боевое задание, находились вдалеке от лагеря.

«Хорошо, что все так закончилось… – На какое-то мгновение Ольга представила себе дом, сына, и в груди опять тоскливо заныло сердце. – Прилечу, напишу матери, пусть привезет Сережу на недельку. Так соскучилась…»

На востоке выплыло багрово-красное солнце. Аня тревожно глянула на облака и вдруг увидела впереди белые шапки разрывов.

Самолет хорошо был виден с земли, зенитчики засекли его и открыли огонь. Самолет тряхнуло, он стал медленно крениться вправо. Ольга пыталась педалями вернуть ему устойчивость, но «Дуглас» снижался, на штурвал и педали не реагировал.

К Ольге кинулся техник.

– Что с самолетом? – спросил он.

– Перебиты рули управления, самолет неуправляем… Всем покинуть самолет! – приказала она.

«Внизу лес. Там можно укрыться, потом перебраться через фронт к своим, или к партизанам, как Надя и Вера», – мелькали в голове мысли.

Первой выпрыгнула Аня. Но неудачно. Она рано раскрыла парашют, и он зацепился стропой за стабилизатор самолета.

Об этом сообщил техник. Ольга изо всех сил повернула штурвал влево, на какую-то долю секунды самолет перешел на скольжение, поток воздуха сорвал парашют, и Аня полетела вниз.

– Прыгайте! – приказала Ольга технику и радисту. – Я за вами…

Убедившись, что они покинули самолет, она отстегнула ремни, чтобы выброситься самой.

В боковое стекло Ольга увидела лес, он темной огромной массой наползал на самолет.

«Поздно…» – с каким-то необъяснимым хладнокровием произнесла она и посмотрела на высотомер. Но тут по фюзеляжу самолета забарабанили деревья, а через секунду-другую раздался треск, грохот…

Когда она пришла в себя и открыла глаза, на фоне голубого неба увидела верхушки сосен. Ольга никак не могла сообразить, где она и почему лежит на земле. Хотела подняться, но сил хватило лишь на то, чтобы повернуть голову. Напротив стояла Аня в окружении немецких солдат…

И тогда Ольга поняла, что случилось самое страшное – они попали в плен.

 

Глава пятая

1

После длительных скитаний по лагерям Ольга и Аня оказались в концлагере под Кёнигсбергом. Рабочий день в лагере начинался с утреннего осмотра и проверки заключенных по списку, затем их распределяли на работу, а вечером снова – построение, проверка. И так каждый день.

Осмотр продолжался долго.

Люди часами стояли на улице в любую погоду, никто не имел права покинуть строй.

Вот и сегодня старшие блоков давно уже подсчитали заключенных, доложили ауфзеерке и получили от нее наряды на работу, а женщины все продолжали стоять на холодном осеннем ветру в промокших полосатых платьях. Они жались друг к другу, стараясь согреться, переминались с ноги на ногу. Аню лихорадочно трясло, губы и щеки посинели, глаза ввалились. За эти несколько месяцев в лагере она похудела, ослабла, с трудом держалась на ногах.

– Не могу я больше, Оля, не могу… – еле слышно прошептала она.

Ольга молча обняла ее, прикрыла от дождя. Она и сама окоченела вся, стояла, не чувствуя ног.

К строю подошла старшая блока, толстая немка Эльза. Она подняла на женщин тусклые блеклые глаза и проговорила угрюмо:

– Сегодня будете работать на болотах. Комендант приказал осушить болота, посадить там фруктовые деревья.

Заключенные разобрали сложенные под навесом лопаты, двинулись к месту работы.

Лагерь стоял в болотистой местности, вода была везде, даже в блоках. Из-за постоянной сырости большинство женщин страдали от ревматизма.

Ольга с ужасом смотрела на распухшие ноги Ани, на ее изношенные ботинки. С каждым шагом она все сильнее опиралась на руку Ольги. Идти ей было тяжело. На участке, где им предстояло работать, стояли конвоиры, громко смеялись.

Остановив колонну, Эльза подошла к ним. Один из конвоиров, маленький, юркий, в начищенных до блеска сапогах, обнял ее за талию, сказал что-то на ухо, и они рассмеялись.

Ольга стояла рядом с Аней, выбрасывала лопатой раскисшую землю из канавы. Работа немного согревала ее, но сил хватило ненадолго. Ноги вязли в торфянистой почве, от гнилостного запаха болотной воды тошнило.

Ольга разогнула занемевшую спину, осмотрелась. Дышала она часто, хрипло. Голова была тяжелой, ноги одеревенели и казались чужими. Она глянула на подругу. Аня стояла, опираясь на лопату.

Ольга хотела ей что-то сказать, но в это время неподалеку раздался выстрел, короткий, приглушенный крик женщины. Она повернулась в ту сторону, откуда донесся выстрел, и увидела, как конвоир тащил по земле Марту – маленькую щупленькую польку.

В последние дни Марта жаловалась на головные боли, общую слабость. В блоке помогали ей чем могли. Все тщательно скрывали ее болезнь от лагерной службы, понимали: если узнают, то ее сразу же положат в санизолятор, а оттуда дорога одна – в газовые печи крематория. Она мужественно переносила болезнь, пока, обессиленная, не выронила из рук лопату и не упала в канаву, где и пристрелил ее конвоир. Работающие поблизости женщины молчаливой стеной окружили конвоира. Он что-то кричал по-немецки, размахивал пистолетом, но женщины не расходились. Тогда он растолкал их, побежал вдоль канавы…

Усталые, продрогшие, возвращались женщины в лагерь после работы. Хотелось упасть на дощатые нары, забыться, уснуть. Но их ждало еще одно испытание.

Коменданту лагеря майору Вельде доложили о стычке заключенных с конвоиром на болотах, и он приказал пятый блок вывести на площадку, которая находилась в самой заболоченной части лагеря.

Когда пятый блок привели на площадку, на помосте, сооруженном посредине, стояли те же конвоиры. К ним поднялась Эльза. Прозвучала команда, и колонна заключенных двинулась вокруг помоста.

Они должны были ходить по топкому болоту столько времени, сколько определят конвоиры. Хождение по кругу, или «промывание мозгов», как называла эту унизительную процедуру Эльза, проводилось часто.

За опоздание кого-либо в строй или на работу, за выраженное по какому-либо поводу недовольство, за плохой порядок в блоке – в общем, по любому поводу заключенных выводили на площадку, часами заставляли ходить по кругу.

Растянувшись цепочкой, женщины образовали вокруг помоста живое кольцо. Вначале Ольга считала пройденные круги, но когда счет перевалил за сотню, сбилась, бросила. Сил становилось все меньше и меньше, она задыхалась.

«Неужели я упаду в болото и меня пристрелят? – От этих мыслей ее бросило в жар. – Ну нет! Мы еще поборемся… Мы еще поборемся…» – Ольга расправила плечи и, собрав последние силы, пошла по кругу прямая, гордая…

В наступивших сумерках раздался слабый просящий голос:

– Помогите, помогите…

Ольга увидела впереди женщину, которая стояла на коленях и, упираясь руками в землю, пыталась встать.

– Помогите…

Ольга и Аня подошли к женщине, взяли под руки, подняли с земли. Ноги ее безжизненно волочились по траве, они с большим трудом тащили ее вперед. Девушки и сами держались из последних сил.

– Еще круг – и я свалюсь… – задыхаясь, проговорила Аня.

– Крепись… Пристрелят…

– Уж лучше конец, чем вот так…

– Надо жить, Аня… Надо жить…

Лицо Ольги покрылось потом, спина взмокла и ныла от усталости. Повернувшись к Ане, она увидела на ее глазах слезы.

– Не могу я больше, Оля, не могу… Все, конец… – шептала она.

К ним подошла Лиза. Отстранив Аню, она подхватила женщину и вместе с Ольгой потащила ее дальше по кругу.

С Лизой они познакомились в день поступления в лагерь. До плена Лиза служила в стрелковом полку, работала сан-инструктором роты. В одном бою, когда полк вынужден был отступить, Лиза вместе с ранеными бойцами, которых перевязывала, укрывшись в лощине, попала в лапы фашистов. Раненых немцы расстреляли из автоматов, а ее забрали с собой. Так попала она в этот женский лагерь.

Ольга и Лиза еле брели по кругу, ноги дрожали и ныли. Наконец не выдержали, остановились.

Ольга хватала широко раскрытым ртом холодный воздух, сердце в груди стучало часто, в глазах плыли темные круги.

– Конвоиры сходят с помоста… – услышала она слова Лизы.

Ольга устало повела головой в сторону помоста – на нем никого уже не было.

– Шнель лагерь! – протяжно скомандовал конвоир. – Шнель лагерь!

Очередное «промывание мозгов» закончилось. Этой унизительной процедурой начальство пыталось добиться повиновения заключенных.

Женщины двинулись к блокам. Здесь их построили на вечернюю проверку.

Перед строем изможденных женщин медленно и важно шагала старшая блока, Эльза. Она тыкала резиновой палкой в грудь заключенной, рассматривала пришитый на груди номер, называла его вслух, а другая немка ставила в списке против названного номера крестик. Фамилий, имен в лагере не признавали, каждая женщина имела свой номер, под этим номером она значилась в списках. Над заключенными в лагере издевались как хотели, по любому поводу пускали в ход резиновую палку.

– Как стоишь, свинья? Руки вниз! – то и дело слышался злобный голос Эльзы, и тут же раздавалась пощечина. – Я вас приучу к порядку!

Снова пошел мелкий осенний дождь. Его тонкие косые нити-паутинки отчетливо виднелись на фоне горевшей лампочки, укрепленной на столбе.

Наконец проверка закончилась, женщин повели в столовую. За длинными узкими столами никого уже не было: пятый блок пришел на ужин последним. Каждая получила порцию супа из гнилой брюквы и кусочек черного хлеба. Ели молча, сосредоточенно. После ужина пришли в блок.

Аню бил озноб. Хотелось согреться, но в блоке было холодно и сыро. Забравшись на нары и укрывшись с головой рваным одеялом, она прижалась к Ольге.

«Неужели все кончилось и я могу уснуть?»

Но с улицы донеслись громкие голоса, смех. Дверь открылась и в помещение ввалилось несколько подвыпивших девиц.

Они появились в блоке три дня назад: то ли из Дании, то ли из Голландии, и в тот же день куда-то исчезли. Никто не знал, что с ними стало.

Но вскоре все выяснилось. Рядом с лагерем находился форт. Таких фортов вокруг города было сооружено более тридцати. Для солдат и офицеров этого форта содержали несколько десятков девиц, с которыми они проводили время в трехэтажном доме под романтическим названием «Нахт унд небель». Там-то и пропадали они все эти дни. А сегодня вечером явились в блок на отдых.

Разбуженные шумом женщины ворочались на нарах, тщетно пытаясь заснуть, ругали развеселившихся девиц. Но все было напрасно, девицы не унимались. И, чтобы избежать скандала, они решили кое-чем поделиться из того, что дали им немецкие офицеры. На нары полетели буханки хлеба. Одна из них упала рядом с Аней.

Есть хотелось всегда. С этим желанием просыпались и засыпали, оно не оставляло их и во сне, мучая тупой, ноющей болью. Но получить хлеб от этих девиц?! Нет! Аня схватила буханку, швырнула обратно. Со всех сторон раздавались возмущенные голоса.

Девицы приумолкли, начали укладываться спать.

Жизнь в блоке затихала.

Где-то тяжело стонала и бредила женщина, кто-то уронил котелок, и он звонко загремел, падая на пол. Но отупляющая усталость сковывала тело.

Женщины погружались в короткий беспокойный сон.

2

На следующий день Аня осталась в блоке. У нее кровоточили ноги. После утренней проверки заключенных отправили на работу.

Ольга и Лиза попали в особую команду, которую в лагере с грустной иронией называли «командой трупоносцев». Они должны были проверить блоки, забрать из них умерших и отвезти к железнодорожной платформе, откуда труппы отправляли в крематорий.

Вся система в лагере – длительные, изнурительные проверки на холоде, непосильная работа на болотах, голодный паек, сырость, издевательства и побои – была направлена на физическое истребление людей. Каждый день в лагере умирали десятки заключенных.

Взяв под навесом тележку, женщины покатили ее к первому блоку. Здесь все было так же, как и в других блоках: тот же полумрак из-за маленьких окон, те же узкие проходы, те же двухъярусные дощатые нары.

У входа лежала женщина, прикрытая одеялом. Ольга потрогала ее за плечо, но землисто-серое лицо оставалось неподвижным. Они осторожно взяли труп с нар, вынесли наружу, положили на тележку.

Из двух блоков вынесли три трупа. Вчетвером – двое впереди, двое сзади – покатили тележку к железнодорожной платформе.

Они сделали несколько рейсов, невероятно устали. Убедившись, что поблизости нет надзирательниц, женщины завернули в свой блок отдохнуть.

– Аня! – позвала Ольга подругу.

Аня не отзывалась. Ольга прошла до конца блока. Ани нигде не было.

«Увезли в санизолятор!» – похолодела она от страшной мысли и села на нары. В голове лихорадочно возникали вопросы: «Как спасти ее? Что можно сделать?». Она знала: кто попадал в санизолятор, обратно возвращался редко. Их, как правило, отправляли в газовые камеры.

Пока женщины отдыхали, примостившись на нарах, у Ольги созрел план. Она высказала его женщинам, те согласились. А через несколько минут они катили тележку к санизолятору.

У порога их встретила медсестра-немка, стройная шатенка в белом халате.

– Что вам нужно? – строго спросила она.

Ольга ответила, что они прибыли по приказанию коменданта за трупами. Медсестра окинула ее презрительным взглядом, надменно бросила: «За мной!», и повела их по длинному коридору санизолятора.

Перед дверью с номером 9 остановилась.

– Здесь, – ткнула она пальцем в дверь, а сама пошла дальше.

Женщины остались одни. Как всегда, в минуты крайней опасности Ольга обрела удивительное спокойствие. «Мы должны спасти Аню… должны…»

– Отсюда возьмем троих, четвертой будет Аня, – еще раз предупредила Ольга своих напарниц.

Действовать надо было смело и быстро: в любую минуту могла появиться медсестра.

По обе стороны длинного коридора были маленькие палаты-клетушки, где размещались больные. Ольга открывала одну дверь за другой, звала Аню. В ответ раздавались лишь стоны женщин. Так прошла она до конца коридора, дальше начинались служебные кабинеты. Ее охватило беспокойство: «Вдруг опоздали, и Аню отправили в газовую камеру?»

– Здесь! – услышала она голос Лизы и бросилась к ней.

– Скажем, везем к врачу, если встретим медсестру, – шепнула ей Ольга.

Лиза согласно кивнула головой и вслед за Ольгой вошла в палату.

Аня лежала на койке. На шум она повернула голову, хотела было закричать от радости, но Ольга приложила палец к губам, приказав молчать.

– Тебя срочно вызывают к врачу, – сказала Ольга громко, чтобы слышали больные.

Девушки надели на нее башмаки, подхватили под руки, вывели в коридор. Опасаясь встречи с медсестрой, быстро положили Аню на носилки, прикрыли халатом, вынесли на улицу.

Аня поняла их замысел, безоговорочно выполняла все команды. Она не открыла глаз и не пошевелилась даже тогда, когда рядом с ней положили на тележку три трупа.

Ей все казалось, вот-вот выскочит медсестра и прикажет вернуть ее в изолятор.

Но тележка катилась все дальше и дальше, подпрыгивая на кочках. Тогда Аня осмелела, приоткрыла глаза. Вверху плыли свинцово-серые облака, сквозь которые слабо пробивалось тусклое солнце.

– В блок с ней пойдешь ты, Лиза, – услышала Аня сиплый от простуды голос Ольги и поняла, что они у своего блока.

Тележка остановилась. Лиза помогла Ане подняться и вместе они зашли в блок.

За день женщины много раз возили тележку к железнодорожной платформе.

Ольга узнала там последние новости от русских военнопленных, попавших, как и она, в команду по вывозке трупов с мужской половины лагеря.

Один из них сообщил ей, что наша армия вышла к границам Восточной Пруссии, что авиация бомбит Инстербург, Тильзит… Больше Ольге поговорить с ним не удалось. Вечером она рассказала об этом подругам.

– Правда? Это правда? Говоришь, наши вышли к границам Восточной Пруссии? – переспрашивала Аня, а у самой в глазах стояли слезы.

– Правда, правда, – отвечала Ольга, обнимая девушек.

С верхних нар подала голос Зина, щупленькая, с красивым юным лицом девушка:

– А вы знаете, какое сегодня число?

– А не все ли тебе равно? – удивленно посмотрела на нее Лиза.

– Конечно нет! Сегодня же шестое ноября. Понимаете?

Женщины переглянулись.

– Неужели?

– Ну вот, еще сомневаетесь! – обиделась Зина. Ей припомнился прошлогодний ноябрь, и она начала рассказывать: – Год назад в это время мы сидели у моей подруги за праздничным столом. Правда, на столе были только картошка, хлеб и капуста. Собралось нас семь человек: трое парней, четверо девчонок. Окна занавесили, прикрыли подушками, чтобы не подслушали с улицы. Деревушка наша небольшая, немцев в ней не было, всем распоряжался староста. Подлый был. Так и рыскал по дворам, вынюхивал, выслеживал. Потом его партизаны повесили. Так вот, ребята принесли приемник. Чего только немцы не болтали тогда про нашу страну: и что она разрушена, и все русские подохли с голоду, и что Советам скоро конец. А мы сидели и слушали Москву. Прослушали доклад на торжественном собрании, и так сделалось нам хорошо! Песню запели… А когда утром полицаи увидели на заборах домов наши листовки с выдержками из доклада, то подняли такой шум, что мы целую неделю не выходили на улицу. А через месяц всех девушек деревни вывезли в Германию, послали работать на военный завод. Делать снаряды мы отказались, и нас отправили в лагерь.

– Значит, завтра праздник… – задумчиво произнесла Аня.

– Революция… Социализм… Ваш праздник и для нас праздник… – шептала француженка Сюзанна, старательно выговаривая русские слова. Она хотела сказать что-то еще, но махнула рукой, запела песню:

Песню подхватили в блоке на разных языках: в лагере сидели не только русские. Были тут и польки, и чешки, и француженки, югославки, женщины из разных стран. Но песню про русскую Катюшу знали все, пели ее горячо, дружно…

В блок ворвалась Эльза, за ней – еще двое мужчин из лагерной охраны. Они пустили в ход плетки, палки, и песня оборвалась, смолкла…

3

Казалось, ничто не нарушало размеренного хода лагерной жизни. Но стоило присмотреться к заключенным, стоявшим в этот утренний час на плацу, прислушаться к их оживленным разговорам, становилось ясно – известие о приближении Красной Армии облетело весь лагерь и вдохнуло в женщин новые силы. Все понимали: с приближением Красной Армии приближается и час их освобождения.

На плац вялой походкой вышел комендант Вельде, Женщины хорошо знали этого долговязого офицера с холодным взглядом голубых глаз, знали по глумлению над заключенными. Это было его указание: «Больных в лагере не иметь, печи в крематории не гасить!». На деле это означало: всех больных и физически слабых, которые не могут работать, в блоках не держать, отправлять в санизолятор, а оттуда – в газовые камеры.

«Германия не так богата, чтобы кормить бездельников и тунеядцев», – внушал он своим подчиненным. И печи крематория работали круглосуточно.

Остановившись перед строем, Вельде обвел долгим взглядом заключенных, поправил галстук и резким голосом прокричал о том, что фюрер требует от них, заключенных, бодрости духа и хорошей работы.

«Все, кто будет добросовестно работать на великую Германию, получат хороший паек, обеспеченную жизнь…»

Он не произносил длинных речей. Тут же отдал необходимые распоряжения конвоирам и скрылся в служебном корпусе.

Старшие блоков повели заключенных в лагерные бани. Женщины заволновались, почувствовав очередную провокацию. У широких ворот приземистого шлакобетонного здания их остановили.

Эльза вошла в помещение.

Ольга беспокоилась за Аню и Зину. Худенькие, бледные, они походили на больных. Если будет устроен сан-осмотр, их непременно отсеют и отправят в санизолятор. К тому же у Ани по-прежнему кровоточили ноги. Она превозмогала боль, старалась не хромать, но куда спрячешь забинтованные ноги, ведь в бане заставят раздеваться.

«Как уберечь их от осмотра? Как спасти их?» – эти мысли не давали Ольге покоя.

У противоположной стороны здания толпились женщины из других блоков, уже прошедшие медосмотр.

«Может, отправить к ним девушек пока Эльзы нет?» – подумала Ольга.

Для этого надо было пробежать метров сорок на виду у многих людей. Их сразу бы, конечно, заметили и выдали. Этот путь исключался.

Пока Ольга прикидывала, как лучше поступить, женщины там построились, двинулись вдоль здания. Теперь оставалась единственная возможность: как только женщины будут проходить рядом, Зина и Аня должны незаметно присоединиться к ним и идти к жилым блокам.

Но Аня и слушать об этом не захотела. «Я пойду с вами», – упрямо твердила она.

Глядя на нее, Зина тоже сначала заупрямилась, но, когда Ольга прикрикнула на нее, нехотя согласилась и примкнула к проходившим мимо женщинам.

В это время появилась Эльза, подала команду идти в помещение. Уговаривать Аню было уже поздно. Она заковыляла вместе со всеми.

Заключенные вошли в просторный зал.

У окна за столом сидели несколько мужчин и женщин в белых халатах. Женщинам приказали раздеться, сложить белье вдоль стен на скамейки.

Отвернувшись от мужчин, они стыдливо раздевались, переминались с ноги на ногу, не решаясь идти на медосмотр. Но, понукаемые Эльзой и конвоирами, одна за другой поплелись к столу.

Подошла очередь Сюзанны.

– Нация? – спросил офицер.

– Француженка… Из Парижа, – ответила Сюзанна.

– О, Париж! – скривил он губы. – У тебя узкие бедра, хилое тело. Туда, – указал он в сторону, где стояли физически слабые и больные женщины. Туда отвели и Сюзанну.

К столу подошла полька.

– Нация? – спросил офицер.

– Полька, – ответила она.

– Полька… – пренебрежительно произнес он и вяло постучал тростью сначала по голове женщины, а потом по ее широким бедрам. – Мало красоты, много силы… Работать!

Конвоиры отвели польку в группу здоровых и еще крепких женщин.

Заключенные поняли: их привели сюда и раздели для того, чтобы отобрать физически крепких для работы на заводах Германии.

К столу подошла Аня. Выглядела она худой и слабой.

– Нация? – спросил Офицер.

– Русская, – ответила она.

– Русская? – с любопытством посмотрел на нее офицер. – И коммунист?

– Да, коммунистка.

Офицер поморщился:

– Маленькая, щупленькая… и коммунист… Немцев убивала?

– Еще как! – вызывающе посмотрела на него Аня.

– И мы тебя тук… – показал он на пистолет. – И конец. Понятно?

– Понятно, – спокойно произнесла Аня и рукой отбросила трость, которой он хотел постучать по ее голове.

Офицер удивленно вскинул брови.

– Ого! Смелая… – Он встал, подошел к Ане, стал ощупывать руки, плечи.

Аня негодовала, внутри все горело, будто обдавали жаром.

«Осматривают, словно скотину…»

Она еле сдерживала себя, чтобы не плюнуть ему в лицо. А когда он, рассмеявшись, сказал: «Русская мадонна», потрогал грудь и потянул за оба соска, Аня не выдержала, привстала на носки, дала ему сильную пощечину.

Это произошло в одно мгновение. В зале несколько секунд стояла гробовая тишина. Лишь слышно было, как по цементному полу шлепала босыми ногами Аня, направляясь к скамейке, где лежало белье.

Опомнившись, Эльза догнала Аню, схватила за волосы и, свалив на пол, стала избивать ногами.

– Я вас презираю! Ненавижу! – кричала Аня.

Ольга рванулась к столу. Вслед за ней двинулись остальные. Немцы, сидевшие за столом, растерянно озирались по сторонам.

Офицер выхватил пистолет, разъяренно уставился на приближающихся женщин.

Ольга подошла к нему вплотную:

– Как вы смеете издеваться над военнопленной, да еще женщиной? Существуют международные нормы гуманного обращения…

Офицер злобно смотрел на Ольгу, облизывая пересохшие губы.

– Кто вы такая?

– Я – русская. Капитан Красной Армии. Мы протестуем против издевательства над военнопленными, над женщинами…

Сильным ударом конвоир свалил Ольгу на пол. Ее подхватили женщины, помогли подняться, спрятали среди заключенных.

В зале гулко раздались один за другим два выстрела. Офицер в упор расстреливал Аню.

Ольгу держали, не пускали, но она растолкала всех, бросилась к столу.

– Аня! Аннушка!

Ольга упала на пол, тормошила Аню, прижимала к себе.

К ней кинулись конвоиры, оторвали от Ани, оттолкнули в сторону. Орудуя резиновыми палками, стали выгонять заключенных из зала. Женщины бросились к белью, но им не дали одеться, вывели на улицу и под усиленной охраной повели к «святому озеру». На территории лагеря находилось небольшое озеро, которое использовали для наказания провинившихся. В него загоняли заключенных, и они должны были находиться там столько, чтобы выходить оттуда послушными, как святые ангелы. Отсюда и пошло название – «святое озеро».

Холодный ноябрьский ветер обжигал тело, заиндевелая на утреннем морозе земля острыми иголками колола ступни босых ног.

У озера их остановили. Женщины с ужасом смотрели на тонкую пленку льда у берега, на мелкую рябь, поднятую ветром на озере… Понукаемые конвоирами, они вынуждены были лезть в ледяную воду.

4

После купания в «святом озере» многие женщины простыли.

Ольга лежала на нарах пластом, судорожно сжав край тоненького одеяла. На лице полыхал румянец, все тело горело. В голове мелькали бессвязные картины. То она с Виктором и сыном плыла в лодке по огромному озеру, то бежала по раскаленной земле и громко плакала, видя, как черные страшные птицы уносят куда-то Аню. Она бредила…

Незаметно, день за днем, к Ольге росло уважение женщин пятого блока. Ее мужество и выдержка вдохновляли других. И вот «стальная Ольга», как ее называли между собой заключенные, слегла. К Лизе, которая ни на минуту не покидала Ольгу, подходили женщины-иностранки, чтобы выразить свое сочувствие «ротармейкам», узнать, не нужна ли какая помощь.

Лиза то и дело прикладывала к ее голове мокрую холодную тряпку.

– Пить… Пить… – послышался рядом слабый голос метавшейся в жару Сюзанны.

Худая, с желтым дряблым лицом полька заботливо поила ее из алюминиевой кружки.

Как только с улицы доносились голоса или шаги, в блоке воцарялась тишина. Всех беспокоило одно: вдруг нагрянут лагерные врачи… Тогда всех больных заберут в сан-изолятор, а оттуда – в газовые печи крематория. К счастью, в пятый блок никто не приходил. На работу их не выводили, есть им не давали. О них словно забыли. Даже Эльза за весь день появилась один раз вечером и тут же исчезла, боясь, видно, оставаться наедине со штрафниками. Запрещалось заходить в пятый блок и женщинам из других блоков. И все-таки ночью кто-то привел врача.

– Не зажигайте света, – попросила врач и сразу прошла к больным.

Осмотр начала с Ольги. Лиза рассказала ей о том, что произошло: об убийстве Ани и вчерашнем купании.

– Я знаю, – сказала она. – Все в лагере знают об этом. О больной не беспокойтесь… Это пройдет, – дружески сжала она локоть Лизы.

Осмотрела она и других больных.

– Для больных нужны лекарства, – вздохнула она, – а у меня их нет. Но я постараюсь достать. В лазарете работает санитаркой моя знакомая.

– Вы не назвали свое имя, – сказала ей Лиза перед уходом.

– Я чешка. Марцина…

– Спасибо вам, Марцина.

– Не надо благодарить. Мы восхищаемся вашим мужеством. – И радостно зашептала: – Сегодня рыли окопы вокруг города. Значит, фашистам туго. Скоро им капут. Идут русские… До свидания…

Вскоре после ее ухода осторожно постучали в окно. Дверь открыли. В блок вошли женщины, послышался торопливый шепот, звон посуды…

Заключенные, работавшие в столовой, прислали пятому блоку бачок брюквенного супа и три буханки хлеба. Тут же суп и хлеб разделили на всех женщин. Больным дали двойную порцию.

А еще чуть позже Марцина передала им лекарство, которое она все-таки сумела достать в лазарете.

Утром Ольга еле встала. Голова тяжело гудела и кружилась, хотелось упасть на нары, закрыть глаза и лежать не двигаясь. Но она внушала себе: «Нельзя расслабляться, нельзя лежать». Да и Лиза настойчиво повторяла: «В блоке не оставайся. Могут отправить в санизолятор».

Ольга накинула на плечи куртку, подвязала платок, вышла вместе со всеми на улицу. Северный ветер принес похолодание, лужи покрылись тонкой ледяной коркой. После двух суток, проведенных в душном блоке, было приятно выйти на улицу. Ольга жадно вдыхала свежий воздух, чувствуя, как с каждой минутой в голове рассасывается отупляющая тяжесть.

Заключенные неторопливо шли к складу, долго выбирали лопаты, явно затягивая время. Наконец построились в колонну, вышли на дорогу.

Их вывели за ворота лагеря, остановили у небольшой рощицы. Женщины передавали друг другу: «Будем копать противотанковый ров».

«Значит, дела у фашистов плохи, если начинают укреплять город у самого Балтийского моря», – подумала Ольга.

Штрафники повеселели, и Эльза насторожилась: «Почему эти мерзавки сегодня так усердно работают и еще улыбаются? И почему так мрачен Вельде? Может, сюда идут русские?»

Холодный пот выступил на ее широком лице. Война приносила ей одно несчастье за другим. Раньше муж и сын писали с фронта, что после победы они получат имение под Полтавой, где плодородная земля и мягкий климат. А потом получила одно за другим извещение об их гибели. Всю свою злобу за разбитую жизнь она вымещала на заключенных. Истязать людей, видеть их слезы стало для нее такой же потребностью, как пить утром кофе.

В лагере Эльза быстро нашла источник обогащения: отбирала у заключенных золотые кольца, серьги, хорошие вещи. Она привыкла к лагерным порядкам, считала их вполне нормальными и неизменными. И вдруг все должно рухнуть…

Услышав сзади тяжелые шаги, Ольга разогнула спину, выпрямилась и встретилась с глазами Эльзы.

«Бесишься, рыжая ведьма, – окинула ее беглым взглядом Ольга. – Конец почувствовала».

Эльза взорвалась:

– Ты еще смеешь улыбаться! – и резиновой палкой ударила Ольгу.

После такого удара она надеялась увидеть «русскую девку» ползающей у своих ног, но Ольга стояла на том же месте, по-прежнему спокойная и гордая: серые глаза смотрели на нее с презрительной усмешкой.

Эльза занесла руку, чтобы ударить еще раз, но в это время где-то неподалеку раздалось несколько приглушенных взрывов.

Эльза побежала к конвоирам, а женщины приостановили работу, смотрели в сторону леса, над которым поднимались столбы черного дыма.

– Наши бомбят! – закричала Ольга, увидев на фоне светлых облаков группу самолетов. – Смотри, Лиза, смотри! Наши! Наши!

Вслед за Ольгой подняли голову другие.

Самолеты, звено за звеном, пролетали над лагерем и, сбросив бомбы за лесом, уходили на восток.

5

Снег большими мягкими хлопьями кружил в воздухе, медленно опускался на землю, покрывая все вокруг белым пушистым одеялом. Снег не радовал женщин: он попадал за воротник, набивался в башмаки. Ноги мерзли от холода и сырости.

Заключенных привели на аэродром. Около склада их остановили, раздали лопаты, распределили по работам. Ольга попала на уборку снега с рулежных дорожек и самолетных стоянок. Мягкий рыхлый снег счищался легко.

Работая, Ольга заметила, что на стоянке, кроме технического состава, никого нет, самолеты рассредоточены под открытым небом.

Техники часто уходят обогреваться в домик, оставляя машины без присмотра. Некоторые самолеты стоят даже с работающими моторами, их спешно загружают разными ящиками.

«В такой суматохе вполне можно угнать самолет», – Ольга даже ужаснулась от этой внезапно пришедшей ей в голову мысли.

Женщины работали вяло, многие еле ворочали лопатой. Даже Ольга, выносливая и физически крепкая, минут через двадцать почувствовала удушье, сердце билось словно после долгого бега.

Мимо них прорулил истребитель, поднимая облако снега. Стоявшая рядом с Лизой Ольга завистливо посмотрела ему вслед.

– Вот бы нам такой! И к своим… – сказала она.

– А не струсишь? – пытливо посмотрела на нее Лиза.

– Нет.

Мысль об угоне самолета захватывала Ольгу все больше и больше. Варианты возникали самые фантастические. Размечтавшись, Ольга не заметила, как построили женщин и конвоир требовал встать ее в строй.

– Ты что задумалась? – покосилась Лиза.

Ольга промолчала – она думала о самолете.

К конвоиру подошел техник, что-то стал говорить. Конвоир согласно кивал головой, а потом, указав на транспортный самолет, коротко бросил женщинам:

– Приказано разгрузить! И быстро!

Самолет был набит ящиками. Ольга и еще несколько женщин подавали ящики из самолета, другие принимали и складывали их на земле.

Ольге очень хотелось заглянуть в кабину пилотов, да побаивалась: вдруг заметят и донесут конвоиру или Эльзе. Но желание было огромным, и она все-таки решилась.

Быстро прошла в кабину, окинула ее беглым взглядом. На столике лежали карты, схемы, книга с описанием самолета. Она раскрыла книгу. На первой странице была нарисована кабина летчиков с расположением и названием приборов на панелях. Ольгу бросило в жар.

«Вырвать и взять… Вырвать и взять… – Сердце стучало часто, руки дрожали. – А если заметят?»

Она рванула лист, скомкала и спрятала за пазуху. Ноги сами вынесли ее из кабины. Схватив ящик с галетами, Ольга понесла его к люку…

Разгрузку они закончили раньше срока, и конвоир остался доволен.

А вечером Ольга и Лиза долго искали укромное место, где можно было бы спокойно рассмотреть листок. Но, как нарочно, в блоке была Эльза, и они вышли на улицу.

– Устроимся здесь, – подмигнула Лиза, указывая на уборную, мимо которой они проходили.

Закрывшись на крючок, Ольга достала бумажный комочек, развернула, жадно всматривалась в изображенные на листочке приборы. Ее интересовал прежде всего запуск двигателей.

– Главное – запустить моторы, – говорила она Лизе, – а взлететь – это проще. На ПЕ-2 летала. Самолет по-сложнее, чем этот.

Лиза смотрела на ее скуластое пожелтевшее лицо, большие серые глаза, блестевшие в полумраке, обеспокоенно говорила:

– Ты очень похудела и ослабла, тебя нужно поддержать, подкормить. Я что-нибудь придумаю…

Ольга недовольно сдвинула брови.

– Не беспокойся. Я чувствую себя превосходно. О нашем плане пока никому.

Рядом заскрипела дверь, кто-то вошел.

Ольга сложила листок, спрятала за пазуху.

Выйдя из уборной, они увидели около блока столпившихся женщин.

«Что там случилось? Неужели обнаружили пропажу листка?» – сердце Ольги тревожно заныло.

К ним навстречу бежала Зина.

– Слушайте! Слушайте! – восторженно кричала она, размахивая руками. – Это наши…

Девушки остановились, прислушались: с юго-востока доносились орудийные залпы.

6

Ранним утром заключенных вывели на плац. Старшие блоков озлобленно и придирчиво осматривали женщин. Сегодня они не только проверяли по списку, но и сортировали: здоровых в одну сторону, больных и слабых – в другую. Все делалось быстро и молча.

Лицо Эльзы почернело, вытянулось, глаза ввалились, горели недобрым огнем. В сторонке стоял комендант Вельде, подтянутый, возбужденный.

Ольга и Лиза попали в группу «здоровых». В другую группу, «хилых», увели Зину, Сюзанну. Что будет с ними? Что будет с теми, кто оказался в числе здоровых? По лагерю ползли разные слухи: всех женщин, способных работать, отправят в глубь Германии, остальных сожгут в газовых печах, а лагерь взорвут. Зная об этом, женщины заволновались, нервы у всех были напряжены до предела.

«Чтобы замести следы своих преступлений, фашисты пойдут на все: заключенных сожгут, а лагерь взорвут. Что же делать? Что же делать? – тревожилась Ольга. Она не ощущала леденящего ветра, одеревеневших ног. – Выход один: угнать самолет, предупредить наше командование. Они могут внезапным ударом захватить лагерь и предотвратить трагедию. Только так… Только так… Но что это? Откуда такой знакомый звук? Или мне почудилось?»

Но звук с каждой секундой нарастал.

Подняв голову, Ольга жадно всматривалась в небо и наконец увидела самолет, вынырнувший из-за облаков. За ним показался второй, третий…

Это были двухмоторные бомбардировщики с красными звездами на крыльях.

– Наши! Наши! – закричала Ольга.

Лиза схватила ее за руку, просила молчать. Но восторженный голос Ольги был подхвачен всеми женщинами на плацу и вылился в сплошной ликующий гул.

Неожиданно воздух разорвал пулеметный треск.

«Откуда здесь пулеметы? Почему разбегаются люди? Куда они бегут?» – недоумевала Зина, вытирая слезы и с надеждой поглядывая на небо – не появятся ли оттуда еще краснозвездные самолеты?

– В нас стреляют из форта! – крикнула Лиза. Женщины стали разбегаться. Кто-то падал, корчился от боли, сраженный пулей, кто-то просил о помощи. Гарнизон форта мстил заключенным за восторженную встречу советских самолетов.

После проверки в пятом блоке не оказалось Зины, Сюзанны.

«Наверное, спрятались в других блоках», – высказал кто-то предположение.

Это было вполне вероятно, потому что при обстреле женщины разбегались кто куда, лишь бы укрыться от пуль. Однако время шло, а девушки не появлялись. По блоку ходила взад-вперед взволнованная Лиза.

Наконец не выдержала, сказала:

– Я пойду…

– Почему ты? – возразила Ольга.

– Сама знаешь. Тебе рисковать нельзя, – проговорила Лиза, имея в виду их тайный сговор об угоне самолета, в котором Ольге, как летчице, отводилась главная роль.

Лиза вышла из блока, добежала до угла, упала на землю: дальше надо было ползти по-пластунски, стрельба из форта могла возобновиться в любую минуту.

Она выбралась на плац, где лежали убитые и раненые. Приложила ухо к груди лежащей женщины, прислушалась: сердце не билось, пульс не прощупывался.

Поползла дальше.

Шевельнулась чья-то рука, послышался слабый стон.

Лиза подползла к женщине, положила себе на спину, поползла обратно.

Носить раненых ей было привычно. На фронте только в одном бою она вынесла из-под огня противника восемь человек. А тут пока не стреляют, видимо, утешились, посмотрев на метавшихся в панике беззащитных женщин.

Обливаясь потом и задыхаясь от усталости, Лиза продолжала проворно работать руками, ногами, с каждым метром приближаясь к блоку.

У порога ее встретили, подхватили раненую, внесли в помещение. Лиза прислонилась к стенке, вытерла рукавом с лица пот.

– Сюзанна нашлась, – сообщила Ольга. – Отсиживалась в другом блоке. А Зины пока нет.

Отдышавшись, Лиза снова поползла на плац.

Теперь она была не одна, следом ползли женщины из других блоков.

Лиза добралась до середины площадки.

Зины не было.

Поползла дальше – прямо перед собой увидела знакомую прядь светлых волос.

– Зина! Зина! – позвала она.

Девушка не отзывалась. Лиза подползла ближе.

Широко раскрытые глаза Зины были мертвенно неподвижны.

7

Прошло несколько дней, а отправку женщин в глубь Германии все откладывали. Многое изменилось в лагере за это время.

Меньше стало построений, утренние и вечерние проверки сводились к формальному подсчету заключенных, без прежних придирок и унижений, да и по времени осмотр занимал теперь не больше десяти – пятнадцати минут.

Из лагеря исчезли медсестры, врачи, но подразделение охраны осталось.

Никто толком не знал, чем все это объяснить. По лагерю ходили самые противоречивые слухи.

Одни говорили, что советские войска вышли к Балтийскому морю западнее Кёнигсберга и захватили Данциг, отрезав от Германии Восточно-Прусскую группировку немцев. Другие утверждали, что англо-американские войска уже захватили Берлин и подписали с Гитлером перемирие.

Третьи объясняли, что наступление русских остановилось из-за применения фашистами на фронте нового, страшной разрушительной силы, оружия. Все это людей будоражило, волновало, тревожило.

Морозным зимним утром женщин привели на аэродром засыпать воронки после налета нашей авиации.

«Хорошо поработали, молодцы!» – радовалась Ольга, видя исковерканные самолеты, разрушенные постройки.

После того случая, когда Ольга взяла схему приборной доски, их посылали на аэродром несколько раз. Уже давно были распределены между ними обязанности: Лиза снимает чехлы и струбцины с самолета, Сюзанна подключает бортовое питание, Ольга запускает моторы.

Но подойти к самолетам им не удавалось: работали они вдалеке от стоянок.

Сегодня тоже начало рабочего дня не предвещало ничего хорошего. Женщин отправили на склады. Прошел час, второй, третий… Уже повисло над горизонтом желтое холодное солнце. Приближался вечер. Прозвучала команда об окончании работ. Их построили, повели по стоянке. Справа и слева стояли расчехленные самолеты. Возле них суетились техники.

К конвоиру подбежал офицер. Ольга прислушалась к их разговору. Офицер просил у него женщин для срочной загрузки самолета.

От волнения сердце Ольги забилось чаще. Она понимала, угнав самолет, они могут спасти не только себя, но и тысячи других заключенных. Если предупредить советское командование о намерении фашистов уничтожить лагерь, то оно наверняка предпримет меры, чтобы захватить лагерь, предотвратить гибель людей.

У самолета, к которому их подвели, оба мотора работали на малых оборотах, струбцины и чехлы были сняты. Видно, очень спешили с вылетом.

«Отлично, – обрадовалась Ольга. – Задача упрощается. Моторы работают, запускать их не надо. Садись в самолет – и взлетай».

Началась погрузка. Облепив ящик, женщины с трудом тащили его по снегу. Лиза метнулась к Ольге, глаза ее блестели, верхняя губа нервно вздрагивала.

– Что будем делать?

– В самолет, – сказала Ольга.

Внешне она казалась спокойной, говорила тихим, ровным голосом. Но каждый нерв ее был напряжен до предела. Ольга и Лиза по трапу поднялись в самолет, вслед за ними вошла Сюзанна.

«Если вырулим на старт и не взлетим, – нам смерть. Смерть сегодня же… – как током обожгло Ольгу. – Должны взлететь… Должны…»

В фюзеляж самолета затолкали первый ящик.

Ольга подошла к кабине, обернулась: в самолете были Лиза, Сюзанна.

Но тут завыла сирена – к аэродрому приближались наши самолеты. Через несколько минут раздались взрывы бомб, короткие хлопки зениток.

Конвоир, техники кинулись в укрытия. За ними побежали женщины.

На аэродроме стоял кромешный ад. Взрывались бомбы, стреляли зенитки, пулеметы. Огромные фонтаны земли и черные клубы дыма поднимались в небо.

– Вот не повезло! – проговорила Лиза.

– Наоборот, повезло. В этой суматохе легче угнать самолет… – сказала Ольга, направляясь в кабину.

Сев в кресло, левую руку положила на сектора газа, правую – на штурвал, ноги поставила на педали. Привычная поза, будто как прежде, на своих самолетах. Но…

Она плавно подала секторы газа вперед, моторы заревели, самолет покатился по рулежной дорожке…

Ольга развернула самолет вдоль взлетной полосы.

«Через тридцать секунд оторвемся от бетонки, уйдем в облака, потом курс девяносто градусов – и на восток, к своим… К своим…»

А вокруг – разрывы бомб, фонтаны поднятой кверху земли… Бомбовые удары наших самолетов продолжались.

Самолет на взлете стал разворачиваться вправо, скорость его падала. Ольга похолодела.

«Что случилось? Почему сдали моторы?»

Она бросила взгляд на плоскость и все поняла. За мотором тянулся сизый дым, показались языки пламени… Она подняла голову и увидела над собой краснозвездный «ястребок», который круто уходил в небо, довольный, видимо, тем, что поджег самолет противника на взлете.

– Самолет горит! Самолет горит! – в отчаянии проговорила Ольга и, уткнувшись головой в штурвал, зарыдала. – Наши подбили… Свои подбили.

К ней бросилась Лиза.

– Бежать надо! Бежать!

– Оставьте меня, – оттолкнула ее Ольга.

Лиза схватила Ольгу за руку, потащила к выходу.

Около самолета никого не было. У обочины взлетной полосы стояли женщины. Они работали на укатке снега. Услышав сирену, они попрятались в снежные сугробы, образовавшиеся после очистки полосы, и там дожидались конца бомбежки. Девушки бросились к ним.

Но вот бомбежка кончилась, на аэродроме засуетились немцы. К ним подъехала легковая машина. Из машины вышли офицер, солдаты. Ольга поняла: приехали за ними. Офицер приказал солдатам построить заключенных.

– Кто из вас пытался угнать самолет? – спросил он женщин, указав на горевшую машину.

В строю молчали. Офицер подозвал старших блоков, попросил их перевести вопрос на русский, польский, чешский, французский языки.

В строю заволновались: им стало ясно, откуда прибежали девушки и кто пытался угнать самолет. Но все по-прежнему молчали.

Офицер приказал виновникам выйти из строя.

– Если мы не сознаемся, пострадают другие, – сказала Ольга Лизе и сделала шаг вперед.

За ней вышла Лиза, потом Сюзанна. В строю зашумели, и более сотни женщин сделали шаг вперед, присоединились к девушкам.

Офицер взорвался:

– Солидарность! Это вам не пройдет!

Привезли Эльзу. Это женщины из ее блока работали на загрузке транспортного самолета, и она должна знать, кого у нее не досчитались при проверке заключенных.

Вместе с офицером она шла вдоль строя, всматривалась в лица женщин. Остановилась перед Ольгой.

– Она.

Ольгу схватили, вытащили из строя.

– Она.

Лизу схватили, вытащили из строя.

– Она.

Сюзанну схватили, вытащили из строя.

Их затолкали в машину, увезли с аэродрома.

8

Ольгу посадили в одиночный бункер, сырой, холодный. Цементный пол, бетонные стены, железная дверь. Слабый свет струился сверху через маленькое окошко.

Вначале Ольга считала дни, потом сбилась со счета, перестала. Силы покидали ее, она с трудом передвигала ноги. Три шага вперед, три шага назад… Три шага вперед, три шага назад… Ноги отекли, стали тяжелыми.

«Надо двигаться, надо ходить», – твердила она. И ходила. От одной стены до другой… Туда и обратно. В желудке было пусто до тошноты.

Ольга оторвала кусок от куртки, положила в рот, стала жевать.

«Почему нас не расстреляли?»

«Вы умрете медленной, мучительной смертью…» – так сказал офицер.

Ольга пошатнулась, грузно опустилась на цементный пол, погрузилась в короткий беспокойный сон.

Неподалеку раздался сильный взрыв, стены бункера задрожали.

«Бомба… Наши бьют… По форту… Наши… – пронеслось в голове, и теплая волна разлилась по всему телу. – Наши…»

В бункере посветлело.

Кто-то подхватил Ольгу, поднял с пола.

– Поднимайся, Оля! Свобода! Наши пришли! – услышала она женский голос.

Теплый весенний ветерок подул ей в лицо.

Она открыла глаза, зажмурилась от яркого солнца. Потом вдохнула всей грудью свежий воздух и шагнула навстречу взволнованным, радостным, ликующим людям.

 

Эпилог

Вернувшись на Родину после войны, Ольга сначала работала в аэропорту диспетчером, потом окончила летные курсы, стала летать на междугородних пассажирских трассах.

Она немного располнела, на лице прибавилось морщин, но глаза смотрели по-прежнему молодо, живо.

Однажды раздался звонок в дверь.

Ольга открыла.

– Вано! Приехал! – обрадовалась она, увидев Кикнадзе. – Заходи, заходи!

Оказавшись в городе пролетом из Москвы, где он был в Управлении кадров в связи с назначением на новую должность, Кикнадзе решил навестить фронтовых друзей.

Последний раз он видел Ольгу пять лет назад, случайно встретив в аэропорту.

И вот он снова в этом городе.

– Как здоровье, Ольга Васильевна? Все летаешь? – спросил он.

– Летаю… Небо для меня, Вано, слишком много значит. А как твои дела?

– Да вот, получил новое назначение.

– Куда, если не секрет?

– На Дальний Восток…

– Поздравляю.

– Спасибо. А твой сын где служит?

– На Севере, в морской авиации.

– Не женился?

– Пока нет. А там кто знает… Приедет в отпуск, скажет: «Знакомься, мама, это моя жена…»

– И так бывает. Мой в прошлом году окончил институт, а через месяц женился. Дочь в десятый перешла. Время бежит…

– Бежит, бежит… – с грустью вздохнула Ольга. – Недолго и в старушки.

– Так уж и в старушки! Вы хорошо выглядите, еще не поздно и замуж.

– Нет, Вано, опоздали мы в невесты.

– И Надя живет одна?

– Одна… После гибели Костенко она так и не вышла замуж. Видно, мы с ней однолюбы…

Вдруг еще раздался звонок в дверь.

Вошли, оживленно что-то обсуждая, Надя и Вера. Надя была все такой же живой, подвижной, как и прежде.

– Ты посмотри, Вера, она уже дома, и с кавалером, а мы ее в аэропорту разыскиваем, – проговорила Надя шутливо. – А Вано тоже хорош! Прилетел и молчит.

Надя после войны несколько лет была инструктором в аэроклубе, готовила пилотов, а потом перешла на преподавательскую работу.

Вера окончила авиационный институт, работала в конструкторском бюро.

– А ты, Вано, какими ветрами сюда? – спросила Вера.

– Из Москвы. Новое назначение получил, – пояснила Ольга.

– Вот даже как! Что ж, поздравляем. По такому случаю не мешало бы наполнить бокалы шампанским. Надеюсь, у хозяйки найдется? – подмигнула Надя.

– Найдется, найдется, – ответила Ольга.

Кикнадзе смотрел на этих милых женщин с глубоким уважением. Он хорошо знал, какие трудности пришлось перенести им в войну, через какие испытания пройти. И они выстояли, сохранили душевную теплоту и щедрость. Открылась дверь и на пороге показались офицер в форме морского летчика и белокурая девушка.

– Здравствуй, мама, – сказал офицер.

– Сережа! Приехал! – растерянно воскликнула Ольга. – А я уж и не надеялась.

– Как же я мог в такой день и не приехать?

– Да мало ли… Служба… Дела…

– Отпустили.

Ольга разволновалась, на глазах показались слезы.

– Мама… – осуждающе покачал головой Сергей.

– Не буду, не буду… – она заметила на нем погоны капитана. – Получил очередное звание и молчишь?

– Только присвоили, не успел сообщить.

– Поздравляю.

Сергей подвел к ней девушку.

– Знакомься, мам. Это и есть та самая Оля, о которой я тебе писал. Очень вероятно, ты с ней скоро породнишься. Между прочим, тоже летчица. На спортивных летает.

– Сережа… – стеснительно посмотрела на него девушка.

– Не выйдешь замуж добровольно, увезу силой. Посажу в самолет – и на Север, – улыбнулся Сергей.

– А экзамены? – вскинула она брови. – Ведь десятый класс…

– Экзамены невечно. Сдашь, и свадьбу устроим, – весело проговорил Сергей и посмотрел на мать. – Я прав, мам? Или не очень?

– Решайте сами.

– А хотела внучат…

– Каюсь. Очень хочу.

– Вот видишь… – обнял он мать. – А впрочем, как Оля решит со свадьбой, так и будет.

На какое-то мгновение перед глазами Ольги всплыла комната, приезд Виктора, когда она готовилась к выпускным школьным экзаменам.

Он тогда, как сейчас сын, шутливо говорил такие же слова. Это внезапно возникшее дорогое ей воспоминание обожгло грудь.

Она подошла к Сергею и Оле, обняла их, тепло и нежно сказала:

– Светлой вам и долгой жизни…

Ей очень хотелось, чтобы они были счастливы, чтобы над ними и над их детьми всегда было ясное мирное небо.