Час спустя Бен и Мери Мэй были уже в пути. Когда они уезжали, Сара Энн громко плакала и все повторяла, что она хочет поехать с ними. Мери Мэй наклонилась к девочке и целовала, пока все слезинки на ее личике не высохли.

— Я вернусь на следующей неделе, — пообещала она.

Пока Бен разучивал до конца игру в магазин, Мери Мэй разговаривала с миссис Калворти. По ее лицу было видно, как она расстроена.

Бен помог Мери Мэй сесть на лошадь. Он был так близко от нее, что смог разглядеть слезы, которые стояли в ее глазах, хотя она и пыталась их скрыть. Догадавшись о том, что он понял ее состояние, она отвернулась.

Бен ничего не сказал и ждал, пока Мери Мэй начнет говорить сама, и наконец спустя час она заговорила:

— Я просто не знаю, что делать. Я пыталась уговорить миссис Калворти не уезжать, но она вынуждена уехать и не может найти никого, кто мог бы заботиться о Саре Энн.

— А почему бы тебе самой не заняться ею? — наивно спросил Бен.

— Я не хочу, чтобы она меня стыдилась, — ответила Мери Мэй, грустно улыбнувшись.

— Она знает, что ты ее мама, — сказал он. — Что еще она может думать о тебе?

— Не знаю, — с болью в голосе ответила женщина. — Я подумывала о том, чтобы убедить ее, что ее мать миссис Калворти, но не смогла. Я бы не вынесла, если бы она называла мамой кого-то другого. И к тому же всегда оставалась вероятность того, что миссис Калворти уедет. Она всем говорила, что мой муж умер, и что я вышла замуж второй раз, и что мой новый муж не хочет брать ребенка к себе. По крайней мере, я выглядела достаточно респектабельно, чтобы другие дети играли с Сарой Энн. Но я всегда боялась, что кто-нибудь узнает меня. Миссис Калворти была ниспослана мне богом. Она защищала меня и Сару.

— А теперь?

— Я не знаю, — продолжила Мери. — Я не умею зарабатывать деньги, чтобы хватало на воспитание ребенка. Я почти ничего не смогла скопить, так как отсылала все миссис Калворти.

Она выпрямилась в седле, высоко подняла подбородок и стала очень похожа на Сару Энн, когда та заявила, что хочет отца прямо сейчас.

Несколько секунд Бен молчал.

— А ее отец?

— Мой муж, — сказала она с оттенком горечи в голосе, — умер еще до того, как я узнала, что у меня родится ребенок. Его убили во время игры в покер за жульничество. Странно, что этого не произошло раньше.

— А его семья?

Она пожала плечами.

— Он говорил, что происходит из какой-то респектабельной семьи в Шотландии, но он так часто мне лгал. Я никогда не знала, где истина, а где ложь, хотя у него и правда был шотландский акцент. И он хорошо умел говорить и был похож на джентльмена. Но он просто не мог не играть. Однажды, когда он сильно выпил, он сказал мне, что его выгнали из дома из-за пристрастия к картам. — Мэри поморщилась. — Он был слабым и бесхарактерным человеком.

— Ты не думала о том, чтобы как-то связаться с его родственниками?

Она рассмеялась:

— Я не знаю, существуют ли они на самом деле, где живут, рассказывал ли он им обо мне.

— Возможно, — сказал Бен, — я смогу помочь.

— Мне не нужно никакой милостыни, — резко ответила Мери Мэй. — Я не за этим взяла тебя с собой.

— Тогда почему ты взяла меня с собой?

— Не знаю. Ехать очень долго, и я… — Ее голос оборвался, и она отвернулась.

Бен хотел бы сказать, что все будет в порядке. Но он не мог давать обещаний, в выполнении которых не был уверен. И он не знал, как можно помочь с Сарой Энн. Он в принципе не мог позволить себе жениться, даже если бы ему этого очень хотелось. Он никогда не был женат. Он решил это много лет назад, после того, как невеста отказалась от него, заявив, что ей не нужен калека. Он больше не пытался завести семью. Сначала он уверял себя, что все дело в его образе жизни: из-за работы, связанной с преступным миром, — ведь его могли убить в любой момент. На самом деле в глубине души он знал, что просто-напросто боится брака. После того как его предали, он перестал доверять женщинам.

Когда начало смеркаться, они остановились, чтобы напоить лошадей. Дул очень сильный ветер, и облака мчались по небу: собирался дождь.

Все это время Бен не переставал думать о ситуации, в которой оказалась Мери Мэй. И о будущем Сары Энн. Когда они ели бутерброды, приготовленные миссис Калворти, он решился:

— Назначена награда любому, кто поможет нам найти местоположение Логовища. Эта сумма для начала очень поможет тебе и Саре Энн. Ты сможешь снять где-нибудь меблированные комнаты или…

Он замолчал, увидев выражение ее лица.

— Ты думаешь, я смогу взять деньги за предательство? — Ее глаза засверкали от ярости и разочарования. Разочарования в нем.

— Ты ведь не говорила им обо мне, — произнес он.

— Это совсем другое, — ответила она. Она и так уже слишком много сказала. И он слишком много услышал.

— И что теперь?

— Я не скажу им о тебе больше того, что я сказала тебе о них, — ее голос снова оборвался. — Я не возьму твоих грязных денег.

Бен стоял, ужасно пристыженный. Он уже привык использовать людей в собственных целях. Разве не так он поступил с О'Брайеном? Когда же он стал таким непробиваемым, таким бесчувственным? Наверное, когда увидел, как много людей соглашаются на то, от чего Мери Мэй категорически отказалась. Предавать своих друзей, своих родственников ради пригоршни золотых монет. Лишь О'Брайен согласился не из-за денег и даже не для того, чтобы спасти свою жизнь. Он пошел на предложение Бена только ради своего друга. И вот теперь эта девушка из салуна отказывается от простого выхода из своей сложнейшей ситуации. Кем же он был сам, когда использовал всех этих людей?

— Прости меня, — запинаясь, произнес он.

— Не извиняйся, — с горечью сказала она. — Почему бы тебе думать обо мне иначе? Ты ведь нашел меня в салуне. — Та доверительность, которая появилась между ними за последние несколько часов, полностью исчезла. В ее голосе звучала только горечь.

Он положил руку на ее плечо, и она отпрянула. Но он не позволил ей уйти. Он схватил ее руку и обнял ее. Он увидел боль в ее глазах и понял, как сильно разочаровал ее своим предложением. Он наклонил голову и дотронулся до ее губ, губ, которые с такой радостью встречались с его губами последние несколько недель. Сначала они были холодные и жесткие, но постепенно стали отвечать ему, как и все ее тело.

— Черт тебя побери, — прошептала она.

Он поднял руку и вытер ей слезы.

— Прости, — сказал он. — Я пытался найти способ помочь тебе. Я не думал…

— Я знаю, — ответила она. — Понятно, что ты не можешь думать обо мне хорошо.

— Но я хорошо о тебе думаю, — прошептал он. — Ты самая честная, действительно самая честная женщина, которую я когда-либо встречал.

Она с недоверием посмотрела на него.

Его загрубевшая мозолистая рука нежно дотронулась до ее щеки.

— Нам пора ехать.

— Да, — согласилась она, но не сделала в сторону лошади ни малейшего движения. Вместо этого их губы встретились, и их обоих охватил огонь. И они оказались на земле, забыв о боли, гневе и обо всем, что волновало их еще пять минут назад.

* * *

Ники не знала, почему она не дала Кейну карту, которая у нее была. Она доверяла ему, но какой-то инстинкт, та осторожность, к которой она была приучена с детства, удержали ее от этого шага. Еще она знала, что, если у него будет эта карта, она, Ники, станет не нужна ему и он попытается отослать ее обратно в Логовище. Поэтому она просто называла по одному ориентиры, о которых говорил дядя, так, будто бы припоминала их. Он ни о чем не расспрашивал, и из-за этого она чувствовала себя виноватой. Кейну было очень тяжело, и ее присутствие совсем не радовало его. Она сказала ему, что решила вернуться в Логовище, как только это станет возможным. Она не могла не беспокоиться о дяде и Робине. Кейн сохранял молчание. Обычно он всегда умел держать себя в руках, но теперь на его лице появилось какое-то напряженное, потерянное выражение. Ники не знала, что и думать.

На ночь они остановились у полувысохшего ручейка. По мутному руслу текла узенькая полоска воды. Ее было недостаточно, чтобы помыться, но лошадям воды хватило. Ники было не по себе: она устала от грязи и чувствовала, что теперь совсем не привлекательна.

А ей так хотелось быть привлекательной, хотелось вновь пережить то удивительное ощущение близости, которое возникало у нее, когда Кейн ее обнимал. Она чувствовала, что он все больше и больше отдаляется от нее. Он редко смотрел в ее сторону, ни разу ей не улыбнулся, ни разу не посмеялся вместе с ней. Он ничем не делился с ней и, казалось, возводил между ними невидимый, но весьма ощутимый барьер.

Его отстраненность пугала ее, и, может быть, именно поэтому она не сказала ни слова о том, что у нее есть карта.

Остановившись на ночь, они внимательно изучили содержимое седельных сумок, принадлежавших Ситцевому и Хильдебранду. Они нашли бутылку виски, немного кофе, вяленое мясо и сухари. Все это ни в коей мере нельзя было назвать аппетитным, но на крайний случай могло им пригодиться.

Напоив четырех лошадей и стреножив их, Кейн предложил Ники выбрать что-нибудь из еды, затем расстелил одеяла, сознательно сделав так, чтобы они не касались друг друга. После предыдущих двух ночей, полных страсти, это показалось ей крайне нелепым. Но она продолжала достаточно спокойно наблюдать за тем, как Кейн поглощает неаппетитную еду, стараясь изо всех сил не встречаться с ней взглядом.

Ветер разогнал облака, и на небе появились звезды и луна. Ники очень устала, так устала, что даже не могла заснуть. Ей ужасно хотелось, чтобы Кейн обнял ее, ей хотелось заснуть в его объятиях. Ей хотелось загадать множество желаний и быть уверенной в том, что Кейн О'Брайен их выполнит.

А ему, по-видимому, хотелось только одного — быть подальше от нее.

Ники придвинулась к нему. Ей показалось, что он хочет убежать. Но он не убежал. Он просто очень грустно и устало взглянул на нее. Теперь, когда они оказались достаточно далеко от Логовища, он приделал себе бороду и усы, и стало еще труднее понять его мысли и чувства. Ей очень захотелось дотронуться до его лица.

Она подвинулась еще немного и протянула руку к бутылке виски:

— Можно я попробую?

Он будто бы окаменел:

— Ты не пьешь.

Да, это правда, она не пьет. По крайней мере, никогда раньше не пила. Ее дядя всегда запрещал ей это. Пьяные женщины, частенько повторял он, ужасно не привлекательны. Но с того времени, как она впервые встретила Кейна О'Брайена, она сделала уже очень многое из того, чего раньше не делала. Она занималась любовью; она впервые надела платье; она убила человека; она покинула Логовище без разрешения, она спасла Кейну жизнь, хотя он никак не проявлял своей благодарности. Она даже немного солгала, по крайней мере, не сказала того, что знала. И виски теперь не казалось ей уж таким большим шагом на пути ее падения.

— Откуда ты знаешь, что я не пью? — с вызовом спросила Ники.

Кейн помедлил. Она наблюдала за тем, как он обдумывает ее вопрос. Затем он протянул ей фляжку.

Она сделала большой глоток, потом другой — и мгновенно горло ее запылало, через секунду она уже горела вся изнутри. Ники закашлялась, и все, что у нее было в желудке и по пути в желудок, изверглось наружу. Никогда еще девушке не было так стыдно.

Она бросила бутылку, и ее. содержимое растеклось по земле.

Ей было плохо, она очень устала и была ужасно смущена. Из ее глаз брызнули слезы. Она попыталась встать на ноги, но он схватил ее за запястье и удержал. Когда наконец она набралась смелости и взглянула на него, он раскрыл ей объятия, и она нырнула в них. Эти ужасные борода и усы портили его лицо, и трудно было разглядеть его выражение. Она хотела, чтобы он чувствовал к ней то же, что она чувствовала по отношению к нему. Но в этот момент его руки стали для нее безопасной гаванью. Совершенно истощенная за прошедшие сутки, она приникла к нему, ища в нем опору и спасение.

Он крепко прижал ее к себе, и она почувствовала, что дрожит, а затем слезы хлынули из глаз. Она начала икать, и он еще крепче обнял ее.

— Не надо было давать тебе виски, — нежно сказал он.

— Ты был прав. — Икота все не прекращалась. — Я никогда раньше не пила виски.

— Я так и думал, — сказал он с улыбкой.

— И я очень устала, — пожаловалась она.

— Это я тоже знаю, моя малышка, — ласково произнес он. — Нам следовало бы остановиться гораздо раньше, но ты же мне ничего не сказала. У тебя такое отважное сердце.

Она еще сильнее прижалась к нему. Ей было так хорошо. И она чувствовала, что ему тоже. Он думает, что она очень хорошая. Ей было так приятно услышать эти слова. Она почувствовала, как он обнимает ее все сильнее и прижимает к себе, как самую большую драгоценность на свете. Она с благодарностью посмотрела на небо. По крайней мере, одно из ее желаний начало исполняться.

Ники закрыла глаза с мыслью о том, что ее любят и желают, и погрузилась в блаженный, долгожданный сон. Кейн не шевелился. Она ощущала исходящий от него запах виски, пота и грязи, а он думал о том, что впервые в жизни узнал такое счастье — охранять сон своей возлюбленной, так доверчиво уснувшей в его объятиях.

Он так старался держать ее на расстоянии. Ему бы следовало знать, что это невозможно, особенно после проявленной им слабости две ночи назад. Стоило ей посмотреть на него своими темно-карими глазами, и, черт побери, он превратился в глину в ее руках.

В темноте невозможно разглядеть ее глаз, сказал он себе. Но он видел их каждую секунду, они стояли перед ним. Он чувствовал, когда она заснула, ощущал каждый изгиб ее тела, полностью отдавшегося его власти.

Как бы хотел Кейн быть достойным Ники — этой удивительной, отважной девушки, которая следовала за ним всю ночь и рисковала своей жизнью, чтобы предупредить его о Хильдебранде и Ситцевом. Его нежной и доверчивой Ни-коль, которая никогда раньше не пробовала виски и не занималась любовью и которая впервые покинула границы маленького прибежища преступников, чтобы помочь ему. В ней так необычно сочетались невинная чистота и отчаянная смелость.

Она заслуживала гораздо лучшего мужчину, чем он, и лучшего будущего, чем он мог ей предложить. Если она когда-нибудь узнает о его обмане…

Нет, когда она узнает…

Думать об этом было невыносимо. Он пытался уверить себя, что сможет предотвратить катастрофу. Черт, ему никогда не удавалось избежать трагедий, но все его предыдущие неудачи были ничем в сравнении с надвигающимся ужасом.

Почему Мастерс должен был верить ему?

Одна его половина хотела убежать вместе с Ники. Прямо сейчас. Он ничего более так не желал в своей жизни, как вернуться в Логовище, забрать Робина и отправиться в любое место прочь отсюда — в Мексику или даже в Канаду. Он никогда не сказал бы ей о том, что планировал сделать.

Затем он подумал о Дэйви. Дэйви было девять, Кейну восемь, когда его отец обнаружил, что он учится читать вместе с Дэйви. Руфус О'Брайен начал бить сына, и Дэйви набросился на него, огромного мужчину. Отец Кейна обрушил свой гнев на Дэйви и чуть не убил его, сломал руку и два ребра. Кейн никогда не мог забыть ни этого избиения, ни его последствий. Отец Дэйви пригрозил убить О'Брайена, если он когда-либо ударит кого-нибудь из мальчиков. Избиения прекратились, и отец Кейна покончил с собой месяцем позже.

Да, он не мог предать Дэйви и продолжать жить.

Ники повернулась в его объятиях. У него перехватило дыхание, когда он почувствовал, что она еще сильнее прижалась к нему, хотя было понятно, что она это делает в глубоком сне. Она так нежно, ровно дышала. Но ей явно было неудобно. Он стал гладить ее короткие локоны. Никогда раньше он не любил ни одной женщины, и теперь жажда любви смертной мукой сжимала ему сердце. Он даже подумал, как это до него люди любили и не умирали от любви.

Но затем он сказал себе, что обычно мужчины не планируют предавать любимых женщин.

Боже, как он сможет это сделать?

Он попытался подойти к проблеме с точки зрения здравого смысла. Ники молода. Она снова встретит любовь. А у Дэйви никогда не будет еще одного шанса выжить.

Кейну пришлось взвесить две вещи: жизнь и доверие. Это был выбор дьявола, а он заключил дьявольскую сделку. Ему захотелось заползти под скалу, в темноту, которой он принадлежал. Вместо этого он лежал здесь, обнимая Ники и собираясь причинить ей боль, такую сильную, какую только может причинить мужчина.

Когда небо начало светлеть и ночь уступила место розово-серому рассвету, Кейн все еще не спал.

Я люблю тебя. Он мысленно произнес эти слова, когда она повернулась в его объятиях, когда длинные черные ресницы приподнялись и она потянулась. Она открыла глаза и улыбнулась ему, лениво, счастливо, и его сердце гулко забилось в ответ на эту улыбку.

Она немного приподнялась и дотронулась до его губ.

— Мне не нравится эта борода, — произнесла она.

Он коснулся рукой того места, где обычно можно было увидеть шрам.

— Мне нравится твой шрам.

— Он также нравится полицейским и любителям вознаграждений за поимку преступников, — возразил он. — По нему меня могут легко узнать.

— Но когда мы вернемся в Логовище, это не будет иметь никакого значения, — прошептала она, снова потянувшись и подставив губы для поцелуя.

Он наклонился и коротко поцеловал ее, но она запротестовала:

— Еще!..

— Нам надо ехать.

— Нет еще, — сказала она, и он подумал, что она даже не представляет, как она привлекательна сейчас с этими ленивыми полусонными глазами и зовущим ртом. Слишком привлекательна. Он не мог не наклониться и не поцеловать ее так крепко, как только мог.

Руки Ники обвились вокруг его шеи, и он не мог думать ни о чем другом, кроме того, как она ему необходима. Ее нежный рот приоткрылся в ожидании. Когда ее грудь коснулась рубашки Кейна, а лоно прижалось к его телу, он почувствовал, что его плоть мгновенно затвердела. Он хотел ее. Он желал ее так, как только мужчина может желать женщину. Но теперь Гуден был совсем близко. И Мастерс. Теперь он никак не мог овладеть этой девушкой, не мог дать ей повод думать, что у них есть будущее, не мог еще раз допустить возможность зачатия ребенка.

Он отвернулся и сел, не обращая внимания на ее протест и продолжая держать ее за руку.

— Мы должны ехать, — снова сказал он.

Она взглянула на него с таким отчаянием, что его сердце забилось, как птица в клетке. Если бы только он не желал ее так сильно, если бы не знал, что она так же сильно желает его. Это был настоящий ад. Несколько мгновений он не двигался, борясь с самим собой, борясь с той нежностью, теплотой и волшебством, которые затопили его душу. У него в глазах стояли слезы. Он не мог вспомнить, когда в последний раз плакал. Но теперь его отчаяние было так велико, что он просто не в состоянии был контролировать себя.

Он резко отвернулся, чтобы она не заметила его слез, и на мгновение прикрыл рукой глаза, словно пытаясь что-то смахнуть с лица.

Он внимательно вгляделся в прерии, которые, казалось, не имели ни конца, ни начала. Боже, он мог бы продать душу за карту. Если бы он уже не продал ее ради спасения Дэйви. Солнце поднималось на востоке; единственное, что он знал, — это то, что они двигаются на юг.

Решив, что он справился со своими эмоциями, Кейн снова повернулся к Ники. Она не отрываясь наблюдала за ним. Он не мог понять, как она до сих пор не догадалась о его намерениях, о мотивах, которые двигали им, как все еще не почувствовала, что он волк в овечьей шкуре и даже хуже — койот в волчьей шкуре.

— Кейн?

— Представляешь ли ты себе, насколько далеко от нас Гуден? — спросил он.

— Возможно, в дне пути, — медленно ответила она. — Дядя говорил, что до него скакать на лошади около двух дней.

Два дня. Он ехал до Логовища три дня, но он подумал о том, что Ситцевый, возможно, плутал по пути. Но и она двигалась больше по наитию, чем используя знания местности.

— В какую сторону нам теперь ехать? — спросил он, зная, что вопрос его прозвучал довольно резко.

— Вдоль ручья к большой реке, — сказала она, будто бы произнося молитву, — которая должна вывести нас на дорогу.

Он кивнул и достал из сумки вяленое мясо.

— Я наберу воды, и мы двинемся дальше. — Не глядя на Ники, Кейн повернулся и пошел вверх по течению.

Не думай. Продолжай двигаться. Что бы ты ни делал, не думай. Если будешь думать, то вернешься вместе с ней в Логовище и забудешь о Дэйви. Но ты ведь не забудешь о Дэйви. Никогда не забудешь.

Боже, почему его разум не может успокоиться. У него было впечатление, что дюжина дьяволов разрывает его голову и сердце на части.

Он наполнил фляги мутной водой, затем подождал минут десять. Он хотел дать ей время привести себя в порядок. Здесь негде было уединиться.

Были ли они уже в Техасе? Он не имел об этом ни малейшего представления. Они не встретили индейцев, но это не означало, что их здесь нет. Он бы с удовольствием встретился сейчас с кем-нибудь из них. Сегодня придется еще очень долго ехать. Кейн попытался понять, какой сейчас день недели. Воскресенье? Понедельник? Он сбился со счета. Он знал только, что его другу осталось не так-то много времени. Слишком мало, чтобы Кейн мог подумать о себе.

Он развернулся и поспешил обратно к лошадям, стараясь не обращать внимания на удивленный и обеспокоенный взгляд Ники. Он чертовски хотел, чтобы она начала жаловаться, всхлипывать, падать в обморок, делать что-нибудь, что обычно в подобных случаях делают женщины. Но она лишь нежно улыбнулась ему, когда он подошел, чтобы помочь ей сесть на лошадь.

Он попытался еще раз.

— Этот ручей впадает в большую реку, — повторил он ее слова. — Я смогу найти ее. Тебе же следует вернуться в Логовище. Твой дядя будет беспокоиться.

Она отрицательно покачала головой:

— Он знает, что я с тобой. Он доверяет тебе.

Эти слова только усугубили чувство вины. Он должен отослать ее обратно, по крайней мере, попытаться это сделать, но он знал ее уже достаточно хорошо, чтобы понять, что она его не послушается. Она последует за ним. Ему ничего не оставалось, кроме как взять ее с собой в Гуден, к человеку, который так мечтал повесить ее дядю.

* * *

Бен Мастерс проснулся на мягкой пуховой кровати Мери Мэй. Они вернулись домой прямо перед заходом солнца. Когда он появился в гостинице, заспанный служащий сказал, что его никто не спрашивал. Он уже проводил Мери Мэй в ее комнату, но теперь почувствовал себя ужасно одиноко. Ему очень хотелось извиниться перед ней. Он прошелся по пустынной улице до черной лестницы салуна. Она вела к комнатам, в которых жили девушки.

Бен тихо постучался. Мери Мэй уже переоделась, и теперь на ней была яркая зеленая, почти совсем прозрачная ночная рубашка. Минуту она смотрела на него, затем распахнула дверь пошире.

— Я рада, что ты пришел, — произнесла она севшим от волнения голосом.

Бен вошел, закрыл за собой дверь и обнял ее. Они очень устали, но она прислонилась к нему, и их тела слились так же страстно, как и несколько часов назад, днем. Он быстро снял ботинки, затем брюки и нижнее белье. Рубашку он уже снять не успел.

Теперь он лежал в рубашке, а рядом с ним, совершенно обнаженная, спала Мери. Комнату все еще не покинул запах любви. Бен думал о прошедшем дне. О Саре Энн, о разговорах с ней, о том, что случилось потом. Женщина из салуна, страдающая муками совести. Это было его чертовской удачей. Она ему нравилась все больше и больше. И ему очень нравилось выражение ее лица, когда она обнимала свою дочь. Левой рукой он провел по гладкой коже ее руки и почувствовал, как затрепетало ее тело. Она медленно открыла глаза, и они засияли от переполнившего ее желания.

— Доброе утро, — глухо произнесла она.

— Скорее день, чем утро, — ответил он.

— Для меня это утро, — с улыбкой парировала она, — и я очень голодна.

Он начал неохотно подниматься, но она остановила его.

— Ты не правильно меня понял, — промурлыкала она.

Он наклонился и поцеловал ее крепким, зовущим поцелуем, а она будто обволокла его своим телом. По мере того как Бен все больше и больше входил в нее, стоны ее становились все сладострастнее. Он поцеловал ее в щеку и понял, что он никогда раньше так не делал во время занятий любовью. Он никогда не тратил времени на эти мелкие знаки внимания во время любовных утех.

Сильная дрожь пронзила его, когда он осознал то, что впервые со времен Клэр волнуется. Он действительно волновался. Даже когда он был уже полностью удовлетворен, он почувствовал незнакомое, странное подобие страха.