Они покинули хижину на следующее утро. У Моргана распухло лицо и под левым глазом появился синяк, но Ник выглядел еще хуже. Правда, Моргану было от этого не легче. Брэден был скован, Морган — нет. Он любил честную борьбу, а то, что случилось, не было честным, даже принимая в расчет рану Моргана.

Поэтому, черт побери, он горел желанием выплеснуть грозившее взорвать его изнутри разочарование. Пусть с помощью голых кулаков. Матч без правил между ним и Ником Брэденом.

Хотя отнюдь не Брэден заставил его почувствовать себя последним глупцом. Боже, как мог он быть таким опрометчивым? Его пленил промелькнувший на запрокинутом лице Лори проблеск желания, он оказался беспомощным перед ним и мог лишь притянуть девушку к себе.

Беспомощным — черта с два! Просто жалким слабаком. Он никогда не был слабым прежде. И не станет оправдывать себя сейчас, перекладывая вину на нее. Она была также беспомощна перед неожиданной вспышкой желания — он понял это по ее глазам.

Но все же он не счел низким воспользоваться этим преимуществом. Он только не знал, нажмет ли она на курок, — ведь он не предполагал, что винтовка не заряжена.

Подумать только, как силен был накал страстей и их постоянное стремление друг к другу. Ужин из бекона и бобов прошел в полном молчании, и на этот раз не заиграла гармоника Брэдена, лелеющего свои израненные кисти. Молчание действовало на Моргана гнетуще, и он рад был первому лучу солнца, которое сменило беспокойную ночь.

Теперь солнце искрилось на снегу. Снег таял, обнажая опавшие золотые листья осины, и капли воды поблескивали на них, как алмазы. Этот день в горах был торжественно-прекрасным; Моргану не приходилось видеть такой красоты, и в обычных условиях он спокойно наслаждался бы ею, позволяя себе нечастую роскошь душевного покоя. Но сейчас она лишь усиливала гнетущее ощущение одиночества. Он выступал один против всего света, выполняя свой долг, потому что был прав, — потому что всю жизнь ставил превыше всего закон.

Он прав и сейчас, черт побери. Он пытался гнать прочь одолевавшие его сомнения: они словно булавками покалывали его совесть, не позволяя спать ночью и продолжая мучить днем.

Сомнения, которых у него не было прежде.

Николас Брэден не был для него обычным арестантом. Обычно Морган не находил в своей двуногой добыче ни преданности, ни бескорыстия. Но Брэден бросился вчера на Моргана, зная, что вряд ли справится с ним в наручниках. Он сделал это не с целью бежать, а только ради сестры. Моргану не доводилось раньше видеть такой привязанности между братом и сестрой, и он просто не мог увязать поступок Ника с поступком человека, выстрелившего в безоружного мальчишку. Не верил он и в то, что Лори могла быть так предана человеку, способному убить не моргнув глазом.

Конечно, рейнджера дурачили и прежде. И это дорого обходилось ему…

Он оглянулся: Ник Брэден снова был прикован к своему седлу, а Лори ехала на собственной лошади, но он связал ей руки остатками рубахи, которая была на нем в тот миг, когда она в него выстрелила. Материя не вопьется ей в кожу, как веревка, к тому же ей будет удобнее в собственном седле, чем позади Брэдена. Оба пленника ехали с прямыми спинами, выражающими гордость и вызов, которые не шли у него из головы.

* * *

Бет Эндрюс стояла на коленях у могилы годичной давности, склонив голову перед простым деревянным крестом.

— Я старалась, Джошуа. Я так старалась держаться за твою руку… но теперь уже я не могу. — Она закрыла лицо ладонями, отпуская на волю поток слез впервые после того, как Джошуа умер от заражения крови.

Неосторожность с топором. Редкая случайность — и глубокая рана, которую он не принял всерьез. «Ничего страшного, милая, — сказал он, — тебе не о чем беспокоиться». Он никогда не хотел волновать ее, всегда обходился с нею как с принцессой, с того самого дня, как впервые вошел в лавку ее отца в Индепенденсе. Он был здоровяком, и ее хрупкая фигурка, казалось, пугала его. Пожалуй, это было единственное, что пугало его.

Вдобавок он был добрейшим из всех знакомых ей мужчин, а его крупное телосложение не соответствовало открытому для всех сердцу. В отличие от большинства жителей Запада, у него не было предрассудков в отношении индейцев, и когда они поселились в долине Колорадо, он немедленно подружился с племенем юта, которое пасло здесь своих лошадей. И индейцы не нарушали покоя фермы, на которой Джошуа выращивал пшеницу, овощи и скот, скрещивая мустангов со своей гордостью и радостью — племенным жеребцом. Он черпал наслаждение в своей ферме, вставая до рассвета и с улыбкой встречая солнце. «Бог уже подарил мне рай, — говаривал он. — Это ты, наша дочь и эта земля».

С ним она всегда чувствовала себя в безопасности, с той самой минуты, когда он робко снял шляпу и, запинаясь, пригласил ее поужинать с ним. Он был так не похож на других ухажеров — коммивояжеров с их гладкой речью или грубых ковбоев. Ради него она старалась полюбить землю. Ради него и ради Мэгги.

Но у нее не было силы Джошуа. Она не могла ни пахать каменистую землю, ни успешно скрещивать жеребца с горными кобылами, и у нее не хватало ловкости объезжать отловленных мужем мустангов. Изгороди нуждались в починке, на зиму не хватало дров. У нее не было денег, чтобы нанять работника, по крайней мере мужчин больше манили золото и серебро в горах. Редкие бродяги на пути через ферму, казалось, больше интересовались хозяйкой, чем несколькими монетами, которые она могла предложить, и ей пришлось отгонять кое-кого из них с помощью ружья.

Была и другая забота. После смерти Джошуа она пребывала в постоянном страхе за Мэгги — ведь случись какая-нибудь беда, медицинскую помощь оказать будет некому.

Последней каплей послужил вчерашний визит группы индейцев: они решили, что ей нужен мужчина. Она может выбирать из четырех воинов, сказали индейцы, и пожелали услышать ее выбор до следующего полнолуния. Через неделю.

Сзади послышался странный шум. Она оглянулась и увидела Мэгги — шестилетнюю Маргарет Энн. Девочка стояла молча, — казалось, радость жизни ушла из дочери по капле, когда умер Джошуа. Ее смех исчез, а не покидающая раньше лица улыбка стала редкой гостьей.

— Ты плачешь, мама? — произнесла девочка удивленно.

— Я скучаю по твоему папе, — сказала Бет.

Глаза Мэгги широко открылись, и Бет неожиданно поняла, что, утаивая свои переживания, она предает Мэгги. Не разделяя с матерью горе, дочь, очевидно, полагала, что мать вовсе не переживает. Бет подумала, что она должна казаться ребенку сильной, но вместо этого дочь решила, что мать бессердечна.

— Нам нужно уехать отсюда.

— Но я не хочу уезжать.

— Знаю, милая. Но я больше не могу заботиться о ферме.

Мэгги надула губы:

— Я не хочу уезжать. Здесь папа.

— Папа был бы за наш отъезд, — пояснила Бет. — Ради нашей безопасности.

— А как же Каролина? — спросила Мэгги, немного подумав. — Она сможет поехать с нами?

Бет вздохнула. Ну как они смогут забрать с собой свинью? Но Каролина была последним подарком Джошуа дочери. Еще будучи крошкой, Каролина сразу начала повсюду ходить за Мэгги. Слезы дочери спасли Каролину от уготовленной участи, и Джошуа отдал свинку Мэгги в собственность. За последний год ребенок привязался к своей любимице.

— Постараемся взять ее с собой, — сказала Бет. Она не была уверена, следят ли за фермой индейцы, или они полагают, что она оправдает их ожидания в недельный срок. В любом случае ей придется воспользоваться фургоном, ведь она не сможет оставить здесь все. А свинья не помешает им в дороге, и при необходимости они всегда смогут отпустить ее на волю.

Они уедут завтра ночью, за пять дней до того, как индейцы юта вернутся за ответом. Она и Мэгги направятся в Денвер.

Мэгги продолжала молча созерцать мать, и ее большие голубые глаза вымаливали обещание.

— Да, — продолжала Бет с большей уверенностью. — Мы возьмем с собой Каролину. Завтра мы нарвем цветов и принесем сюда. И еще ты сможешь искупать Каролину в дорогу. — Бет знала, чем это обернется: Мэгги в конце концов перемажется так, что и Каролине будет до нее далеко, но это отвлечет дочь от мыслей о прощании. Ведь она не знала в жизни ничего, кроме фермы.

Бет судорожно глотнула. Ей тяжело уезжать. Жизнь здесь была богата событиями. Мэгги родилась на ферме через четыре месяца после их прибытия. Тогда у них были соседи, Уильям и Каролина Грин, и Каролина помогала ей при родах. Но когда Уильяма охватила «серебряная лихорадка», они уехали, и Джошуа и Бет остались одни на плодородной равнине.

Временами ей было одиноко. Но истинная красота долины и окаймляющих ее гор с избытком компенсировали одиночество. У нее были Джошуа и Мэгги, горячие ключи, в которых они любили купаться, а до последних дней была и дружба индейцев. Теперь Бет поняла, что дружба эта опасна. Юта чувствовали себя ответственными за нее, а для них это означало выбор мужа.

Прежде чем вернуться в дом, Бет последний раз взглянула на могилу. Ей предстояло решить, что взять с собой и что оставить. Что остается у тебя после семи лет замужества?

И как начать жить снова?..

* * *

Дни слились для Лори в один. Сколько их было — четыре или пять с тех пор, как они покинули хижину? Она съежилась в седле, сожалея о том, что так быстро заживает рана рейнджера. С каждым днем он задерживал их в седле все дольше, и сейчас уже почти наступили сумерки, а они все еще в пути. Она была голодна, устала и страдала от грязи. Другим было не лучше, ведь у них так мало запасной одежды. У нее лишь одна рубашка и перешитая юбка, но оба мужчины уже использовали сменные рубахи, а рейнджер пока еще не позволил им выстирать то, что у них было. Казалось, он одержим одним желанием — двигаться.

Да, он одержим. Он ехал с мрачным лицом, не обращая внимания на мучения.

К счастью, погода улучшилась, как часто бывает осенью в горах. Они миновали снег, и засияло яркое солнце. В полдень рейнджер отомкнул манжеты Ника, давая ему и себе время сбросить куртки. Затем они остановились у ручья напоить лошадей, но он не позволил пленникам спешиться.

Солнце должно было бы лечить раны, но, напротив, раны начали гноиться. Теперь им не надо было бороться с бурей, они были предоставлены сами себе. Она начала ощущать признаки надвигающейся паники. Она обещала послать Джонатану очередную телеграмму, ее семья будет ожидать от нее весточки в Денвере. Если бы только знать, куда направляется рейнджер, но она лишь замечала иногда, как он доставал из седельной сумки карту, сверялся с ней, а затем тщательно свертывал ее рулончиком с присущей ему во всем аккуратностью.

Лори понимала, что он избегает наезженных троп и следует менее известными. Что это — обычная осторожность или он подозревает беду? Она вспомнила, как в Ларами он пытался выяснить, не расспрашивал ли кто-нибудь о них. И каждым утром, когда они сворачивали стоянку, он зарывал пепел костра. Конечно, на тропе попадались следы и других всадников, полностью устранить их было невозможно, но, очевидно, он стремился свести их к минимуму.

Лори старалась не думать о причинах этой осторожности, не думать о рейнджере, о своих мучениях и голоде. Ей хотелось остановиться, но едва они делали это, как ей снова не терпелось тронуться в путь. Когда бы они ни останавливались, близость рейнджера причиняла девушке еще большую неловкость, чем наручники на собственных руках. Получив несколько раз резкий отпор, он перестал предлагать ей помочь спешиться. Лори не выносила его прикосновений, ее бросало в жар, потому что они напоминали ей о тех двух поцелуях.

Она смотрела в холодную глубину его глаз, вспоминала о том, как они на миг потеплели, и боль воспоминаний была для нее непереносимой.

Лори закрыла глаза, пытаясь думать о славных и беззаботных временах, когда их труппа замечательно выступала в городках и вся семья была вместе. Они смеялись и подшучивали друг над другом, все, кроме матери, которая всегда отличалась спокойным нравом и робостью. Почему-то она поглядывала на всеобщее веселье с непонятной для Лори опаской…

Лошади встали, и она открыла глаза. Рейнджер наконец спешивался возле источника. Надежно привязав лошадь, он, как обычно, приказал Нику спешиться, затем замкнул ножные кандалы на его лодыжках, прежде чем освободить его руки от седельной луки. После этого он вернул Нику куртку и запер наручники на обеих кистях. Теперь настала очередь Лори. Он всегда позволял ей быть без наручников, пока не наступало время ложиться спать, очевидно полагая, что сможет справиться с ней, когда бодрствует. Это раздражало ее, хотя она и понимала, что он прав. У нее было не больше шансов справиться с ним, чем у пригоршни снега в аду.

Солнце заходило за горные вершины, и температура падала. Лори отвечала за сбор сушняка, и поэтому, пока рейнджер расседлывал лошадей, она отправилась на его поиски, остановившись на миг у источника. Опустившись на колени, девушка попробовала воду на вкус.

Горячая. Это был один из теплых источников, восхищавших ее на пути к северу, в Вайоминг. Опустив в воду руки, она вымыла лицо слегка ароматной водой. Как ей хотелось искупаться, постирать одежду свою и Ника.

Она оставила источник и набрала сушняка. Очевидно, здесь снегопада не было. Дерево было сухим, и пламя немедленно вспыхнуло. Ник подошел к источнику и, последовав примеру сестры, ополоснул лицо, затем тоскливо уставился на источник. Лори знала о его мечте искупаться. Ни в коем случае не будучи щеголем, Ник всегда щепетильно относился к своей внешности. Обычно он был чисто выбрит и по прибытии в городок в первую очередь всегда разыскивал баню. Сейчас его лицо покрывала щетина, и он еще поразительнее походил на столь же заросшего рейнджера.

Но Ник скорее умрет, чем попросит рейнджера об одолжении. Лори знала это и поэтому сама подошла к Моргану. Она все еще не позволяла себе думать о нем иначе как о рейнджере. Не как о Моргане Дэвисе, человеке, к которому ее неудержимо влекло, а просто о рейнджере. Это напоминало ей, что он враг.

При ее приближении он вопросительно поднял глаза. Они едва ли обменялись парой слов с той ночи в хижине.

— Да, Лори? — спросил он с любопытством. Голос не был ни теплым, ни холодным — просто любопытным. Неуклюже стоя перед ним, она вдруг выпалила:

— Этот источник… он теплый и может быть полезным для лодыжки Ника.

Он поколебался.

— Я постираю твою одежду, — предложила она взамен, не желая просить, а предпочитая заключить сделку.

Синева в его глазах сгустилась, но на лице не дрогнул ни один мускул.

— Это ни к чему, — сказал он.

Морган поднялся, нашарил в кармане ключ и подошел к Нику. Наклонившись, он отпер ножные кандалы, не обращая внимания на удивление Ника. Затем отомкнул один из наручников, позволяя Нику сбросить куртку и рубаху.

— Не заставляй меня пожалеть об этом, — грубо бросил он, потом отошел и прислонился к дереву, легко опустив ладонь на рукоять револьвера.

Ник улыбнулся впервые за четыре дня и сказал, что ему это и в голову не пришло бы. С этими словами он стянул сапоги и как можно выше засучил штанины. Лодыжка была все еще опухшей; он погрузил ноги в источник и со вздохом облегчения потянулся.

— В моих сумках есть мыло, — набравшись смелости, сказала Лори.

Рейнджер кивнул, она поблагодарила его и, едва не танцуя, устремилась к седельным сумкам, достала мыло и присоединилась к брату. Она тоже сбросила сапожки и опустила ноги в воду. Ник глянул на нее, и былой чертенок заиграл в его глазах, тот самый, что исчез со времени появления рейнджера. Явно довольный, Ник ухмыльнулся и начал намыливать тело.

Он наклонился, чтобы вымыть голову, и Лори толкнула его в воду. Ник вытянул руку, пытаясь ухватиться за нее, и девушка плюхнулась рядом, погружаясь с головой. Она всплыла на поверхность, смеясь и на миг забывая о том, где находится. Она вновь была вместе с Ником, и они веселились, как в старые времена. Вода была теплой, и находиться в ней было чудесно даже в одежде.

Тут она увидела рейнджера: он хмурился, и недолгая радость быстро покинула девушку. Но она не собиралась оставлять начатое, пока не вымоет голову. С лица Ника тоже исчезла улыбка, когда он вышел из источника в насквозь мокрых штанах. Тело его чуть дрожало в холодном воздухе. Но он подождал, пока сестра вымоет голову, затем подал ей руку и поднял из воды, причем дьявольские браслеты свешивались с его левой кисти. Лори, задрожав от холода, направилась к огню, ощущая на себе пристальный взгляд рейнджера.

Он не произнес ни слова, когда она, нахохлившись, села у костра. Ник натянул сухую рубаху и рылся в скатке в поисках другой пары брюк. Лори отвернулась, позволяя брату на миг уединиться, но понимая, что от рейнджера он этого не дождется. Даже с расстояния двенадцати футов она чувствовала настороженность Моргана, похожую на ежесекундную готовность гремучей змеи нанести удар.

Услышав несколько щелчков, она поняла, что Ник уже оделся и рейнджер запер оковы на его руках и ногах. В этот момент она ненавидела его. Только что они с Ником были свободны, и потеря свободы казалась сейчас более мучительной, чем раньше. А на что она надеялась? Что рейнджер смягчится и отпустит Ника? Что та минута нежности способна переменить его характер? Ну и глупа же ты, Лори. Она прикусила губу, сдерживая охватившую ее дрожь и надеясь, что дрожь вызвана холодным воздухом, но в глубине души зная, что причина совсем не в этом.

Вдруг он очутился рядом с ней, держа в руке ее одежду.

— Тебе не помешает переодеться, — произнес он, протягивая ей вещи. — Не то заболеешь воспалением легких. Мне больше не нужны задержки.

* * *

Морган снова заворочался под своими одеялами. Он ворочался так всю ночь. Господи, наступит ли когда-нибудь безмятежная минута?

Вряд ли раньше, чем он избавится от Брэденов.

Образ девушки не покидал его мыслей — он вспоминал ее победную улыбку, когда он согласился на ее просьбу, затем показавшееся из-под воды ее смеющееся лицо. Он видел ее улыбающейся и раньше, но на ее лице не было радости, и теперь ее улыбка поразила его в самое сердце — она преобразила ее лицо из милого в прекрасное и зажгла жизнью глаза. Он не в силах был отвести от нее взгляд и желал видеть ее такой всегда.

А потом она выбралась из воды. Прилипшая к телу одежда подчеркнула идеальные пропорции ее фигуры, и он ощутил, как тело его напряглось ответной реакцией. Лори посмотрела на него, и радость исчезла с ее лица, а удовольствие сменилось настороженностью. Он почувствовал, как что-то жизненно важное покидает его тело, хотя оно все еще горело волнением.

Ему пришлось пустить в ход всю силу воли, чтобы отвернуться, пока она переодевается, и сесть затем от нее подальше, ожидая, когда она приготовит бобы и бекон им на ужин. А потом он следил, как она расчесывала волосы и сушила их у огня. При свете пламени они были восхитительны и сияли золотисто-медным отливом. Брэден снова заиграл на гармонике, но Лори не пела.

Вместо этого она смотрела на него укоризненными золотистыми глазами, и он знал, что они останутся с ним навсегда.

* * *

Уайти Старк улыбнулся, заметив свежий пепел в очаге горной хижины. Итак, он был прав. Он спорил об этом с Кертом. Они потеряли несколько дней в Денвере, прежде чем Уайти убедил своих компаньонов, что техасский рейнджер предпочтет горный маршрут.

Пепел еще не успел смешаться с пылью. Буря кончилась три дня назад. Наверное, они покинули хижину тогда же. Морган Дэвис опережает их на три дня, но его обременяет арестант и, возможно, женщина. Старк нашел следы трех лошадей, а не двух, к тому же он знал, что в Ларами с мужчинами была женщина. Чертов шериф пытался сбить их со следа, но другие жители поселка оказались более полезными. Несколько монет добыли много интересной информации, включая тот факт, что рейнджер поужинал с этой женщиной и между ними возникла явная симпатия.

Именно такой информации был рад Уайти. Женщина могла быть оружием.

Он обнаружил среди пепла еще кое-что — окровавленный кусок материи. Один из обитателей хижины ранен, а это означает для путников потерю скорости. Старк и братья Несбитт догонят Моргана Дэвиса и его арестантов не более чем за три дня. Чтобы проехать через горы, их добыча должна следовать вдоль ручья, и Старк вместе с Кертом смогут прочесть следы. Если Уайти поднажмет как следует, они загонят добычу за следующую неделю. На этот раз рейнджер не сможет улизнуть от него. На этот раз они поймают Моргана Дэвиса.

Уайти знал, что ему придется убить обоих парней. У него нет выбора. Он сталкивался с Дэвисом прежде и знал, что тот не выдаст пленника, даже ценой собственной жизни.

К тому же с ними эта женщина. Официант гостиницы сказал, что она очень хорошенькая.

Уайти убедится в этом сам. И довольно скоро.