Через пятнадцать минут в каюту капитанского клерка, где под охраной Бленкинсопа находился Рэймидж, вошел часовой и объявил, что заседание трибунала возобновляется. Вернувшись в большую каюту, Рэймидж увидел, что все «зрительские» места теперь заняты: свободные от службы офицеры собрались здесь в предвкушении новых происшествий.

Капитан Краучер посмотрел на Рэймиджа.

— Трибунал решил, что нет необходимости упоминать в протоколе о недавних событиях, и можно продолжить заседание. Вы не возражаете?

— Разве я вправе возражать или соглашаться, сэр? — холодно произнес Рэймидж. — С вашего позволения, председатель трибунала — вы. И если трибунал допустил ошибку, главнокомандующий или Адмиралтейство примут соответствующие меры.

Рэймидж избежал ловушки: если бы он дал согласие, Краучер оказался свободен от любых обвинений в нарушении процедуры. Краучер расставил силки и теперь, благодаря Джанне, рисковал попасть в них сам. Недаром говорят: не рой другому яму. В любом случае Краучер свалял дурака, поскольку Джанну не привели к присяге — похоже, никому из членов трибунала не пришло в голову, что в протокол заносятся только показания, данные под присягой. Если даже корабль разнесет взрывом на куски, это не обязательно записывать в протокол, разве чтобы оправдать отсрочку заседания. Рэймидж решил прибегнуть к блефу.

— Полагаю, — неуверенно начал Краучер, — что трибунал вправе определять, что вносить в протокол, а что нет.

В голосе его не чувствовалось убежденности — очевидно, ему хотелось втянуть Рэймиджа в дискуссию, и безболезненно избавиться от ненужных проблем.

Рэймидж не дрогнул.

— Мое почтение, сэр. Я хотя и не могу знать законной процедуры, но думаю, что трибунал не вправе игнорировать, и тем самым фактически аннулировать уже данные показания. Иначе это будет означать, что протокол может правиться или цензурироваться, как какой-нибудь грошовый листок, ради того чтобы сделать виновного невиновным, или наоборот.

— Бог мой, юноша, никто не говорит, что протокол может быть подвергнут цензуре: трибунал просто считает, что это был бы самый разумный путь выхода из этой неприятной ситуации.

— Говоря о неприятной ситуации, сэр, — вежливо сказал Рэймидж, — вы, я полагаю, имеете в виду, что она непрятна для меня, но трибунал не должен принимать в расчет мои чувства и установить правду, какой бы неприглядной она не была…

— Ну хорошо, — произнес Краучер, открыто признавая свое поражение, — вызовите первого свидетеля.

Рэймидж вмешался:

— Сэр, а не должны ли мы следовать установленной законом процедуре и позволить помощнику судьи-адвоката зачитать протокол от момента, когда изначально был вызван первый свидетель?

— Мальчик мой, — ответил Краучер, — мы не можем позволить себе заседать целую неделю. Давайте заслушаем первого свидетеля.

Рэймидж потер шрам над правой бровью и часто заморгал. Его душили ярость и возмущение, но нужно хранить спокойствие: когда эти люди видят, что жертва готова сопротивляться, они начинают нервничать, а ему стоит продолжать блефовать и использовать каждую возможность для атаки.

— При всем моем уважении, сэр, считаю, что зачитать их будет хотя бы честно по отношению ко мне.

— В таком случае, ладно.

Все взоры обратились на Барроу, схватившего обеими руками очки и старавшегося подавить нервный смешок.

— Я не записал, сэр…

— Что?!

— Нет, сэр.

Рэймидж спокойным тоном прервал их:

— В таком случае, может быть мы удовольствуемся пересказом, сэр?

Стоит кому-нибудь указать на факт, что Джанну не привели к присяге, его игра будет проиграна, но она стоит свеч. К счастью Краучер, в конце концов, согласился, и в течение следующих пяти минут они с Рэймиджем спорили о формулировках. В то время как Рэймидж настаивал на том, чтобы показания маркизы были записаны дословно, Краучер утверждал, что невозможно в точности вспомнить все, о чем она говорила. Тогда Рэймидж предложил вызвать ее, чтобы она могла повторить показания. Испуганный самой идеей, Краучер предпочел согласиться с их кратким изложением и спросил с сарказмом:

— Теперь-то вы довольны?

— Именно так, сэр.

— Ну слава Богу. Барроу, сделайте отметку об этом и вызовите первого свидетеля.

Боцман направился прямо к месту свидетеля, и поскольку не было необходимости повторно приводить его к присяге, Барроу начал допрос.

— Вы являлись боцманом на бывшем корабле Его величества «Сибилла» в четверг, восьмого сентября, когда он столкнулся с французским военным кораблем?

— Да, сэр, я! — ответил Браун.

— Пожалуйста, отвечайте только «да» или «нет», — одернул его Барроу. — Расскажите трибуналу в подробностях, что вам известно о сражении с момента, когда был убит капитан Леттс.

Рэймидж уже собирался вынести протест, указав, что Браун должен начать рассказ раньше, поскольку трибунал расследует не только его, Рэймиджа, поведение, но и обстоятельства потери корабля, когда вмешался капитан Феррис.

— Как следует из формулировки в приказе о созыве трибунала, полагаю, что свидетелю следует рассказать обо всем, что ему известно с момента, когда был замечен французский корабль. Действия капитана Леттса в равной степени интересны для суда.

— Поскольку капитан Леттс мертв, его вряд ли можно рассматривать как свидетеля, — ответил Краучер, избегая открыто отклонить требование Ферриса.

— Если бы наш обвиняемый погиб, он тоже не был бы сейчас под трибуналом, — отпарировал Феррис. — Но будет несправедливо судить его за то, что находилось в сфере ответственности капитана Леттса.

— Хорошо, — сдался Краучер. — Вычеркните из записей последнюю часть вопроса и впишите вместо нее «с момента, когда был замечен французский корабль».

Браун был простым человеком, но, хотя и нервничал при виде такого количества старших офицеров, безусловно понимал, что это не обычный трибунал. И поскольку Браун был простым человеком, рассказ его тоже был незамысловат. Едва он дошел до места, когда ему передали слух, что несколько офицеров убиты, его прервал капитан Блэкмен, сидевший рядом с Краучером:

— То, что вы слышали от других людей — это не свидетельство, указывайте только факты.

— Так это и есть факты! — ответил Браун, не особенно стараясь скрыть свое презрение к тупице, неспособному понять очевидное. — Офицеры были убиты. Своими глазами я этого не видел, не могу же я быть повсюду одновременно. Но они были мертвы, это точно.

— Продолжайте, — сказал Краучер, — но помните, что сказанные вам кем-то слова — свидетельство, но когда вам передали, что кто-то кому-то сказал — это просто слухи.

Видимо, Браун или не придал значения этим словам, или не понял, но продолжил свой рассказ, подойдя к месту, когда офицеры, похоже, были убиты и командование принял штурман. Едва тот отдал приказ сплеснить некоторые разорванные снасти, его самого разрезало надвое ядром.

— Я и думаю про себя: «Алло, похоже, скоро и мне самому придется бросить якорь на том свете». Да и принимать командование этой грудой мне тоже не улыбалось.

— Какой грудой? — резко спросил Краучер.

— Ну, кораблем, сэр. Тогда уже настоящей развалиной. Как бы то ни было, сэр, поскольку я, насколько можно было судить, оказался старшим по званию из оставшихся в живых, то отправил людей посчитать погибших и раненых. Вернувшись, они доложили, что в строю осталось не более трети экипажа.

— Каково точное число убитых и раненых? — спросил капитан Феррис, знаком показывая Краучеру, что хотел бы взглянуть на судовую роль.

— Сорок восемь убитых и шестьдесят три раненых — около дюжины из них смертально.

— Смертельно, — поправил помощник судьи-адвоката.

— Вот-вот, именно так я и сказал. Смертиально. В смысле, они умерли позже.

— Это из экипажа численностью сто шестьдесят четыре человека, — прокомментировал Феррис, захлопывая судовую роль.

— Это мне не было известно, сэр.

— Такая цифра значится согласно последней записи, — пояснил Феррис. — Занесите это в протокол, Барроу. А вы, Браун, будьте аккуратнее в показаниях.

— Хорошо, — сказал Браун. — Мне только хотелось скинуть этот хомут со своей шеи, и когда оружейник пробормотал, что по его разумению один из офицеров на батарейной палубе не убит, а только ранен, я, сэр, отрядил вниз парня, чтобы убедиться в этом. Тот сказал, что обнаружил мистера Рэймиджа бесчуйственным…

— Без чувств, — сказал Барроу.

— Это неподтвержденное свидетельство, — с торжествующим видом вмешался капитан Блэкмен.

— Ничего подобного, — отпарировал Браун. — Через минуту вернулся юнга, который собственным языком рассказал, что обнаружил мистера Рэймидж, живого, хотя раненого и без чуйств.

— Без чувств — снова поправил Барроу.

— Ну да, без чуйств, — не стал настаивать Браун. — Я снова послал юнгу вниз, чтобы он передал мистеру Рэймидж, что тот теперь вступил в командование, парень вернулся и сказал…

— Минуточку, — воскликнул Барроу, — вы говорите слишком быстро.

Браун не упустил возможности утереть нос казначею: он сразу распознал профессию Барроу. Хмыкнув, боцман сказал:

— Первый раз встречаю казначея, так медленно ворочающего пером!

— Эй, отставить! — рявкнул капитан Краучер. — Не отвлекайтесь от дела.

— Ну хорошо. Когда мистер Рэймидж поднялся на палубу, я доложил о состоянии корабля и потерях, а также передал ему командование.

— В каком состоянии находился мистер Рэймидж? — спросил Феррис.

— Он выглядел так, словно споткнулся о фока-шкот и одновременно шандарахнулся о борт! — заявил Браун. Рэймидж едва не рассмеялся над сравнением, поскольку жаргонное выражение «спотыкнуться о фока-шкот» означало умереть или быть убитым.

— Выражайтесь точнее, — сказал Феррис.

— Хорошо: он стоял на «пьяных» ногах, а на голове была жуткая рана.

«Интересно, как человек ухватывает одно и упускает другое?» — подумал Рэймидж. Едва он отметил про себя, о чем нужно спросить Брауна, когда подойдет время перекрестного допроса, как Феррис поинтересовался:

— Похоже было, что у него кружится голова?

— Он напоминал дельфина, который на полном ходу врезался в кирпичную стену, сэр.

Несколько человек в зале суда, включая Рэймиджа, засмеялись: сравнение получилось метким, поскольку окунув голову в бадью с водой, он был весь мокрый, а картинка дельфина, ударившегося головой о стену очень точно отражала то, что Рэймидж чувствовал в тот момент. Феррис казался удовлетворенным, но Краучер сказал Барроу:

— С позволения свидетеля, лучше будет записать: «Да, он выглядел плохо». Так верно, Браун?

— Правильнее записать «очень плохо», сэр.

— Ну хорошо.

— А больше мне особенно нечего добавить. Секунду или две мистер Рэймидж оглядывался вокруг, а потом принял командование.

Судя по всему, Браун считал, что дал все необходимые показания, но Краучер заявил:

— Отлично, переходите к рассказу о сдаче корабля.

Браун кратко изложил все вплоть до момента, когда мистер Рэймидж с помощью хитрого маневра, использовав упавшую фок-мачту в качестве плавучего якоря, дал шанс уцелевшим укрыться на шлюпках в наступающей темноте, а раненым предоставил сдать корабль.

— Так значит раненые были оставлены французам? — спросил капитан Блэкмен.

— Можно, конечно, счесть и так, сэр, — ответил Браун, давая понять, что любой, кто так подумает — или дурак или подлец. — Мы тогда делились на три отряда: мертвые — до них никому нет дела; раненые, которым нужна была медицинская помощь, ведь наш хирург и его помощник погибли; и остальные, кто не был ранен и не хотел попасть в плен к французам. Помимо прочего, есть еще Свод законов военного времени, статья десятая которого говорит о тех, «кто из предательства или трусости запросит пощады», так что для здоровых неправильно было бы сдаваться. Да расчет на то, что с нашими ребятами будут нормально обращаться, тоже правильный: французики может и поганый народец, но раненых, по крайней мере, добивать не станут. Но даже если бы мы и могли взять раненых в шлюпки — а возможности такой не было, как вы понимаете — это было бы все равно, что убить их. Господи! — воскликнул он, видимо, представив себе такую картину, — мы сами едва не испеклись на солнце по пути в Бастию, притом что на нас не было ни царапины!

— Успокойтесь, — сказал Блэкмен, стараясь прервать излияния боцмана, отчасти из-за того, что нелепость заданного им самим вопроса стала совершенно очевидна, а также потому, что помощник судьи-адвоката отчаянно махал свободной рукой, продолжая другой царапать бумагу.

— Спокойнее! — повторил капитан. — Делайте паузу после каждого предложения — помощник судьи-адвоката не успевает записывать.

Браун, похоже, не сомневался, что на этом его участие в трибунале заканчивается, но капитан Краучер произнес:

— Продолжайте рассказ вплоть до вашего прихода в Бастию.

Недоумение, выразившееся на лице Брауна, вряд ли могло ускользнуть от членов суда, но если это и случилось, следующая реплика Брауна рассеяла сомнения:

— Мне думается, что я не дам показаний против себя, или кого-нибудь другого, если продолжу, поскольку к сдаче корабля это никакого отношения не имеет.

— Вас никто ни в чем не обвиняет, — вмешался помощник судьи-адвоката, — так что вы не можете дать показаний против себя.

— Это так. Пока не обвиняет, — отпарировал боцман, — но здесь не сказано, какое отношение имеет наш переход в Бастию к гибели «Сибиллы» или суду над мистером Рэймиджем. Так же никто не может обещать, что меня не притянут к ответу потом.

— Продолжай давать показания, парень, — нетерпеливо воскликнул Краучер, — если будешь говорить правду, тебе нечего бояться.

Браун описал путешествие в Бастию, закончив рассказ словами: «Ну вот и все, что я могу сказать».

Капитан Краучер посмотрел на него.

— Это решать нам. По ходу дела, у меня нет вопросов. Желает ли кто-нибудь из членов трибунала задать вопрос свидетелю?

— Где находился мистер Рэймидж когда отдал приказ очистить корабль? — раздался голос Ферриса.

— На коечной сетке у бизань-вант правого борта, — ответил Браун. — Оттуда он переговаривался с французами. Я подумал тогда, что он совсем сошел с ума, так подставляясь, прошу прощения, сэр, поскольку помимо прочего, если бы его подстрелили, принимать командование опять пришлось бы мне!

Рэймидж подумал, что Феррису не стоит рассчитывать оказаться в любимчиках у Краучера после окончания трибунала — Феррис явно желал подчеркнуть факт, что Рэймидж не отсиживался где-нибудь, боясь попасть под выстрел.

— Еще вопросы? — поинтересовался Краучер тоном, отбивающем охоту открывать рот. — Хорошо. Подозреваемый может приступить к перекрестному допросу свидетеля.

Все, что мог сказать Рэймидж сейчас, стало бы лишь парафразом бесхитростного и правдивого рассказа Брауна.

— У меня нет вопросов, сэр.

— Так-так, хорошо. Барроу, зачитайте вслух показания свидетеля.

Только в одном случае Браун перебил читавшего, чтобы сделать поправку, и касалась она записи, что Рэймидж «выглядел плохо».

— Я сказал: «Очень плохо», — воинственно заявил боцман. — Не надо пропускать мои слова!

— Хорошо, подождите секунду, — сказал Барроу, берясь за перо.

Едва он собрался продолжить чтение, как Браун сказал:

— Прочитайте-ка еще раз последний кусок, чтобы я убедился, что вы записали правильно!

Такое недоверие покоробило Барроу, но ему ничего не оставалось, как снова водрузить очки на нос и перечитать текст.

— Вот теперь верно. Продолжайте, мистер казначей, — заявил Браун, давая понять, что казначеям не стоит доверять.

Когда Барроу закончил, Брауну разрешили покинуть зал суда, куда был приглашен следующий свидетель.

Мэттью Ллойд, помощник плотника, вошел в каюту и остановился точно там, куда указывал палец помощника судьи-адвоката. Он был таким же тощим, как доски, которые так часто пилил и строгал, лицо его, длинное и узкое, казалось старательно вырезанным из куска мелковолокнистого красного дерева. Когда Ллойд отвечал на формальные вопросы Барроу о своем имени, должности и местонахождении накануне событий, голос его звучал отчетливо, он ронял слова, будто забивал один за другим плотницкие гвозди. Говоря о полученных в бою повреждениях, свидетель делал это с такой тщательностью, словно отбирал куски дерева, необходимые для выполнения тонкой работы в каюте капитана. Ответы его были столь же скрупулезными. Нет, ему не известно точно, сколько ядер попало в корпус, так как пока он заделывал одну пробоину, появлялись другие. Нет, ему не известно, каким именно залпом был убит капитан, но полагает, что пятым. Да, он делал замер уровня воды в трюме, когда погиб капитан Леттс, и там было три фута воды. С этого времени вода прибывала со скоростью примерно один дюйм в минуту. Нет, он не замерял по часам, пояснил Ллойд Краучеру, но за пятнадцать минут вода поднялась на фут.

Возможности сохранить корабль на плаву не было, ответил он на вопрос Блэкмена, так как несколько ядер сорвали обшивку с корпуса в районе футоксов, и заделать пробоины изнутри не получалось. Нет, он не доложил капитану Леттсу, что помпы не справляются с течью, так как к тому времени капитан был убит, но отрапортовал об этом штурману. Да (это капитану Феррису), помимо попаданий в район ватерлинии корабль получил много других повреждений, но у него были лишь приблизительные представления о повреждениях в надводной части, поскольку ему за глаза хватало собственных забот. О том, что мистер Рэймидж принял командование, ответил он капитану Блэкмену, ему стало известно, когда мистер Рэймидж послал за ним с требованием дать отчет о повреждениях. Какие именно вопросы задавал мистер Рэймидж? Довольно трудно припомнить дословно, но ему запомнилось, что для младшего лейтенанта (да извинит его мистер Рэймидж за такие слова) тот так хорошо осведомлен, и когда он сообщил мистеру Рэймиджу об уровне воды в трюме, лейтенант принялся производить грубый расчет: сколько воды поступает внутрь корабля, каков приблизительный запас плавучести и как долго сможет фрегат продержаться на воде, учитывая факт, что по мере погружения скорость поступления воды через пробоины растет из-за увеличения давления.

— Разумеется, я знаю, что вам это известно, сэр, — ответил он Блэкмену, — но это мои показания, и я описываю все, что мистер Рэймидж говорил и делал. А говорил он громко, потому что, насколько могу судить, только пришел в себя после потери сознания. До сих пор удивляюсь, — добавил Ллойд, — как ему удалось-таки произвести подсчеты с такой головой.

— Мистер Рэймидж сделал примерные расчеты, сколько корабль продержится на плаву? — поинтересовался Феррис.

— Да, примерно от шестидесяти до семидесяти пяти минут.

Рэймидж заметил, что Краучер ощущает все возрастающее беспокойство: вопросы Ферриса явно раздражали его, хотя Рэймидж понимал, что они направлены исключительно на установление истины. В то же время Блэкмен, с точки зрения Краучера, пошел не тем путем: помощник плотника оказался человеком уверенным, с хорошей памятью, и оскорбительные наскоки Блэкмена его не смутили. Неуклюжие попытки последнего бросить тень на Рэймиджа на деле привели к обратному результату.

Наконец беспокойство Краучера заметил и сам Блэкмен, прекратив задавать Ллойду вопросы.

— Есть ли у трибунала еще вопросы к свидетелю? — сказал Краучер. — Ну хорошо, подозреваемый может приступить к перекрестному допросу.

Необходимо было уточнить два пункта — единственно ради протокола.

— Вы точно запомнили мою оценку времени, оставшегося до гибели корабля, с учетом полученных повреждений и выходом помп из строя?

— Да, сэр, совершенно точно. Отчасти именно потому, что вы назвали время в минутах, а не между часом и часом с четвертью.

— Как по вашему, сколько времени прошло после того, как я высказал свою оценку, до момента, когда французы подожгли корабль?

— Больше получаса, сэр.

— Почему вы думаете, что французы подожгли корабль?

— Мнение не может считаться показанием, мистер Рэймидж, — вмешался Краучер.

— Прошу прощения, сэр, но я прошу профессионала высказать свою точку зрения по вопросу, в котором он разбирается, а вовсе не его мнение.

— Не спорьте с судом.

Рэймидж поклонился и снова повернулся к помощнику плотника: вопрос был совершенно уместным, но если его можно сформулировать по-другому, то не стоит препираться с Краучером,

— Если бы я приказал вам заложить фитиль для взрыва корабля в момент, когда я высказал свою оценку, вы бы исполнили приказ?

— Нет, сэр.

— Почему?

— Крюйт-камера была затоплена, сэр.

— А если вместо этого я отдал бы вам приказ вывести корабль из строя, как бы вы поступили?

— Просто поджег бы его, как сделали французы.

— Теперь предположим, что у вас на момент, когда я принял командование, имелось достаточное количество людей для ремонтных работ и исправные помпы — могли бы вы предотвратить затопление корабля?

— Нет, сэр. Определенно нет.

— У меня нет больше вопросов к свидетелю, сэр, — сказал Рэймидж Краучеру.

— Отлично. У суда больше нет вопросов, поэтому позовите следующего свидетеля.

— Пригласите графа Пизано, — произнес помощник судьи-адвоката.

Рэймидж ожидал этого момента. Пока суд, казалось, шел по его сценарию: хитростью ему удалось заставить Краучера внести речь Джанны в протокол, он предотвратил попытку распустить заседание трибунала, а показания боцмана и помощника плотника прозвучали в его пользу. Все, что он мог сделать сейчас — попытаться не позволить Краучеру использовать Пизано как свидетеля.

Рэймидж обратился к Краучеру:

— Минутку, сэр. Имя этого джентльмена не значилось в списках свидетелей со стороны обвинения в списке, переданном мне помощником судьи-адвоката.

Обезоруживающая улыбка Краучера дала Рэймиджу понять, что он совершил ошибку. Непонятно как, но Краучер готовился поставить ему мат.

— Помощник судьи-адвоката все вам разъяснит, — вежливо ответил Краучер.

Рэймиджу нужно было выиграть время. Он стремительно вскочил:

— Может быть, пока идут препирательства, стоит объявить перерыв?

— Препираться тут не о чем, — отрезал Краучер. — Продолжайте, — бросил он Барроу.

Казначей встал и поправил очки.

— Подобный прецедент произошел на заседании военного трибунала в январе прошлого года, — торжественно произнес он. — Военный трибунал имел место быть здесь, в Бастии. Запрос был адресован властям в Лондоне. Главный судья-адвокат высказал свое мнение в письме от 22 мая 1795 года. Вот его копия. Здесь сказано: «Если предполагается, что какое-либо лицо, находящееся в пределах досягаемости, может дать важные свидетельские показания, не сомневаюсь, что трибунал может потребовать его присутствия и допросить».

Феррис собирался что-то сказать, но Рэймидж опередил его.

— Вы упомянули главного судью-адвоката?

— Да, — с важным видом кивнул Барроу.

— А какое отношение он имеет к делу?

— Не понимаю вас, — вмешался Краучер.

— Главный судья-адвокат, сэр, — пояснил Рэймидж, — имеет отношение только к армейским делам. Вряд ли мне стоит напоминать вам, что обязанность разбирать судебные дела морских офицеров является прерогативой судьи-адвоката флота. Полагаю, что зачитанное мнение относиться к армейскому трибуналу?

Краучер посмотрел на помощника судьи-адвоката.

— Ну да, сэр, но у нас нет оснований сомневаться, что судья-адвокат флота высказал бы иное мнение, — пробормотал Барроу.

— Это — мнение, а мнение — не доказательство, — заявил Рэймидж. — К тому же, насколько мне известно, обычай службы обязывает принимать во внимание мнение обвиняемого по отношению к свидетелям противной стороны.

Однако он понимал, что силы не равны, и решил не дать Краучеру испытать маленькое торжество.

— В тоже время, я не стану возражать против вызова того или иного свидетеля, поскольку уверен, — Рэймиджу не удалось скрыть в голосе иронию, — что трибунал руководствуется исключительно стремлением установить истину.

— Вот и прекрасно, — нетерпеливо произнес Краучер, и распорядился вызвать Пизано, который появился в дверях с таким выражением, словно был самым почетным гостем на званом балу. Проходя под бимсами, он каждый раз кланялся, хотя в запасе оставалось дюйма два высоты — очевидно, на меньшем по размеру «Лайвли» итальянец так часто прикладывался к ним, что хорошо усвоил урок. Тем не менее, отметил про себя Рэймидж, вместо того, чтобы создать впечатление da grande signore, Пизано выглядел как надутый голубь, с важным видом разгуливащий по пьяцце.

— Не будете ли вы любезны встать здесь, — подобострастно сказал Барроу. — Это вы Луиджи Витторио Умберто Джакомо, граф Пизано?

— У меня есть еще несколько других имен, но этих вполне достаточно, чтобы назвать меня.

— Вы достаточно оправились, чтобы дать показания? — не вытерпел Краучер.

— Да, благодарю вас, — сухо сказал Пизано, явно желая придать недавний эпизод забвению.

— Прошу простить меня, но я вынужден задать вам вопрос, — произнес Барроу. — Вы исповедуете римскую католическую веру?

— Да.

— Находитесь вы… То есть не находитесь вы под отлучением?

— Конечно нет!

Барроу положил на Библию распятие и положил их перед Пизано.

— Будьте любезны, положите руку на распятие и повторяйте за мной слова присяги.

Произнося присягу, Пизано закатил глаза, что по его мнению, видимо, должно было подчеркнуть благоговение и уважение к процессу. Затем он занял свое место.

— Ваш английский настолько хорош, что у меня нет необходимости прибегать к услугам переводчика! — заметил Краучер с льстивой улыбкой.

Рэймидж прекрасно представлял себе, как отреагирует Пизано.

— Переводчика? — у меня есть право требовать переводчика?

— Разумеется, — торжественно произнес Краучер, — любой, чьим родным языком не является английский, вправе воспользоваться в английском суде услугами переводчика.

— В таком случае я требую переводчика, — заявил Пизано, скрестив руки и ноги, и давая тем самым понять, что не скажет ни слова, пока не приведут переводчика.

— Ах… ну да, конечно, — с кислым видом пробормотал Краучер. — Барроу, пошлите за переводчиком.

Барроу посмотрел на Краучера взглядом, который, по впечатлению Рэймиджа должен был о чем-то его предостеречь, но сказал:

— Конечно, сэр.

— Пошлите за моим клерком, — распорядился Краучер. — Он найдет кого-нибудь.

Клерка привели, поручили найти толмача, а когда тот стал было возражать, приказали заткнуться и выпроводили с напутствием от Краучера: «И пошевеливайся!».

С улыбкой удовлетворения на лице Краучер откинулся в кресле. Барроу выглядел озабоченным — он, без сомнения, видел тучи, собирающиеся на горизонте. Когда капитан Блэкмен прошептал что-то на ухо Краучеру, улыбка последнего поблекла, и он обратился к капитану Херберту, сидевшему слева от него. Херберт покачал головой и в свою очередь повернулся к своему соседу. Тот тоже замотал головой, а Блэкмен тем временем шептался с сидевшим справа членом трибунала, который пожал плечами и задал вопрос Феррису, которой тоже ответил ему жестом отрицания.

Краучер вытащил из кипы один из журналов «Сибиллы» и стал читать, пытаясь скрыть терзающее его беспокойство. Пизано, видимо задетый тем, что не находится в центре внимания, демонстрировал свою скуку: сначала стряхивал пылинки со своих небесно-голубых бриджей (и где только он их откопал, удивился Рэймидж), а затем принялся разглядывать свои ногти с такой сосредоточенность, которою вряд ли, как подозревал Рэймидж, сумел бы проявить в более важном деле.

Лейтенант уныло подумал, что дела обстоят хуже некуда. Краучер все поставил на показания Пизано, и вряд ли вызовет еще какого-нибудь свидетеля. Значит, ему самое время подумать о построении своей защиты. Снова вызвать боцмана и помощника плотника? Нет. Им нечего добавить к прежним показаниям. Остается только Джексон. В том, что касается «Сибиллы» он может лишь подтвердить то, что было сказано ранее, но в деле с Башней и визитом в Арджентарио его показания могут быть полезны.

Но что сможет Джексон? Благорасположенность, которую Краучер демонстрировал по отношению к Пизано, говорила о том, что капитан сделает все, чтобы убедить трибунал поверить каждому слову графа, вопреки вмешательству Джанны.

В таком случае обвинительный вердикт — дело решенное. Рэймидж чувствовал, как испаряется его недавнее воодушевление. Чего стоят все эти прекрасные рассуждения про ответный удар, подумал он с горечью… Нельзя сражаться без оружия. С этим же столкнулся и его отец.

Но если слово Пизано так много значит для них, то так же важно должно быть и слово Джанны! Пусть не для трибунала, но если ее показания будут внесены в протокол, их прочитают сэр Джон Джервис и лорды Адмиралтейства. И еще (он выругал себя за то, что только сейчас сообразил это): суд только что решил, что свидетель может быть вызван без предварительного предупреждения.

В эту минуту в каюту вернулся клерк и передал капитану Краучеру записку. Тот прочитал ее, посмотрел на Пизано и произнес извиняющимся тоном:

— Боюсь, что по недоразумению в настоящий момент на эскадре есть только один человек, знающий итальянский, но его нельзя использовать в качестве переводчика.

— Почему нельзя, — высокомерно спросил Пизано.

— Я … хм… да… — Краучер поглядел вокруг, словно рассчитывая найти подходящее объяснение написанным на какой-нибудь переборке. — Может быть вам достаточно будет просто поверить мне на слово?

— Если у меня есть право требовать переводчика, я требую переводчика, — настаивал Пизано. — Вы сами сказали, что у меня есть на это право. Я требую соблюдения моих прав!

— Мне жаль, — со вздохом ответил Краучер, — но единственным переводчиком, находящимся в пределах досягаемости, является лейтенант Рэймидж.

Манеры Пизано сыграли с ним злую шутку: Рэймидж поймал себя на мысли, что использование столь неприятного человека в качестве орудия достойно сожаления, и может быть даже Краучера, почти наверняка разделяющего обычное для британского морского офицера презрение к иностранцам, терзают определенные сомнения.

— Ну ладно, — заявил Пизано. — Но я выражаю официальную жалобу на нарушение моих прав.

— Сэр… — обратился к Краучеру Барроу, — Вы позволите мне высказать мнение? Если граф просто желает обратить внимание трибунала на факт, что не может воспользоваться услугами переводчика, то все в порядке. Но если он вносит официальную жалобу, это может послужить причиной того, что лорды Адмиралтейства обвинят суд в нарушении процедуры и отменят его решение.

Краучер посмотрел на Пизано.

— Согласны ли вы, что в протоколе просто будет указано, что услугами переводчика просто не имелось возможности воспользоваться?

— На каком таком коле? Что имеется в виду?

— Нет-нет, — торопливо пояснил Краучер. — Протокол — это, ну, как сказать, письменное изложение всего, что происходит на суде.

— А, в таком случае все в порядке. И покончим с этим. Я занятой человек, — добавил Пизано. — У меня масса дел.

Не теряя времени, пока Пизано не передумал, Краучер распорядился:

— Отлично, мы запишем это немедленно. Помощник судьи-адвоката вручит вам документ, — он сделал паузу, ожидая пока Барроу найдет и передаст бумагу, — на который я попрошу вас взглянуть. Вы его узнаете?

— Да, конечно, это письмо написал я.

— Кому вы его адресовали?

— Тому парню… Как же его зовут? Проддинг… Пробинг… Пробус… Ну тому, который командует маленьким кораблем.

— Не будете ли вы любезны зачитать перед трибуналом содержание этого документа?

Очень ловкий ход, подумал Рэймидж. Но в наших силах затруднить Пизано это дело. Надо только дать ему пару минут, чтобы он успел оседлать своего конька…

— Я составил данный рапорт о недостойном поведении лейтенанта Рэймиджа…

— Как я понял, свидетеля просили только зачитать документ, — заметил капитан Феррис.

— Хм, да. Прошу вас, зачитайте письмо без вступительных ремарок, — сказал Краучер.

— Хорошо. Я читаю: «Уважаемый лорд Пробус, я требую, чтобы указанный лейтенант Рэймидж был обвинен в том, что оставил на милость врагам моего раненого кузена графа Питти на пляже у Торре Бураначчо, а также в том, что по причине его разгильдяйства и трусости была ранена моя кузина маркиза ди Вольтерра…»

Рэймидж встал и вежливо спросил:

— Можно ли уточнить: свидетель зачитывает оригинал документа или его копию? Если копию, то она должна быть заверена.

— Mio Dio! — воскликнул Пизано.

— Это существенное замечание, сэр, — вмешался Барроу.

— Это то самое письмо, которое я написал, мой собственный почерк. Я его узнаю, — возмущенно сказал Пизано. — Это не копия, что за бредовое предположение!

— Это моя вина, — уныло согласился Барроу. — Мне следовало задать свидетелю этот вопрос прежде, чем он начал читать.

— Прошу вас, продолжайте, — нетерпеливо сказал Краучер.

Пизано заговорил громче, как бы желая предотвратить дальнейшие попытки перебить его. Рэймидж подумал, что, зачитанное вслух Пизано, письмо звучит еще более истеричным и неуравновешенным, чем когда он просматривал его в каюте Пробуса.

Пизано изображал из себя актера, обращающегося к публике — вдохновенный подъем здесь, многозначительная пауза там, при этом все чтение сопровождалось исполненной смысла жестикуляцией левой рукой. Упоминая о ранении Питти граф постучал себя в грудь (не по голове, отметил Рэймидж), а о ранении маркизы — по правому плечу.

Было интересно, о чем думают шесть капитанов, и Рэймидж, утомленный актерством Пизано, стал внимательно следить за ними. Феррис рассеянно рисовал на листе бумаги. Сидящий рядом с ним капитан тоже производил впечатление незаинтересованного зрителя. Что касается Блэкмена — то его мысли прочитать было нелегко — он был человеком скрытным, и без сомнения пытался представить себе воочию, какой эффект произведет письмо Пизано, когда его прочтут лорды в тиши кабинетов Адмиралтейства. Напротив, Краучер выглядел довольным, и снисходительно терпел кривлянья Пизано. Херберт и шестой капитан явно предпочли бы оказаться в этот момент в море.

Наконец Пизано закончил читать и театральным жестом бросил письмо на стол.

— Трибунал допросит вас, — сказал Краучер.

— К вашим услугам, — с поклоном ответил граф.

— Вы видели как упал граф Питти?

— Да, я слышал выстрел и видел, как он упал.

— Вы пришли к нему на помощь? — задал вопрос Феррис.

— Нет, мне было некогда.

— Почему?

— Потому что я знал о ранении маркизы и спешил помочь ей.

— Но неужели не было времени хотя бы посмотреть, как тяжела рана? — не унимался Феррис.

— Рыцарство и честь говорят, что леди превыше всего, — высокопарно заявил Пизано.

— А что вы делали, когда добрались до шлюпки? — спросил Краучер.

— Ждал.

— Кого?

— Маркизу.

— А затем?

— Она пришла вместе с лейтенантом.

— А далее?

— Лейтенант отдал приказ отправиться немедленно, как только придет еще один моряк.

— Вы говорили что-нибудь?

— Mio Dio! Я умолял его подождать графа Питти!

— Но почему вы думали, что граф способен идти? — продолжал Феррис.

Пизано на мгновение задумался.

— Я надеялся на это.

— Как далеко находилась французская кавалерия? — спросил Краучер, пытаясь сменить направление допроса, заданное Феррисом.

— О, — Пизано явно колебался, какой ответ дать. — Весьма затрудняюсь сказать.

— Когда вы впервые пришли к мнению, что поведение лейтенанта Рэймиджа внушает вам опасения?

— О, прежде, чем увидел его. Его план был сущим безумием. Я всем так и сказал. И оказался прав: посмотрите, что получилось. Граф Питти и маркиза ранены…

— Когда вы высказали свою жалобу? — продолжал Краучер.

— Как только встретил ответственного британского офицера.

— Не думаю, что у трибунала есть иные вопросы, — сказал Краучер тоном, пресекшим желание Ферриса говорить что-либо. — Обвиняемый может приступить к перекрестному допросу свидетеля.

Пизано встал одновременно с Рэймиджем, который вежливо обратился к капитану Краучеру:

— Свидетеля должно быть еще беспокоят последствия удара по голове. Можно разрешить ему снова сесть?

— Да, конечно, — согласился Краучер. — Садитесь, пожалуйста.

Пизано сел, не сразу догадавшись, что Рэймидж таким образом получил преимущество смотреть на него сверху вниз.

— Граф Пизано, — начал Рэймидж, — как крестьяне, так и маркиза разъяснили вам, прежде чем вы отправились…

— Наводящий вопрос, — прервал его Краучер. — Вы не должны задавать вопрос, подсказывающий свидетелю, какой ответ он должен дать.

— Прошу прощения, сэр. — Рэймидж снова обернулся к Пизано.

— Когда вы узнали, что за вами прислали только маленькую шлюпку?

— Крестьянин рассказал мне об этом.

— Сколько всего вас было?

— Шестеро.

— А сколько человек решило отправиться в шлюпке?

— Вы сами прекрасно знаете.

— Отвечайте на вопрос.

— Трое.

— Почему не поехали другие?

— Им не понравился план.

— А вам?

— Да. То есть я хотел сказать — нет.

— Вам не понравился план, но вы все же пошли?

— Да.

— Вы добрались до шлюпки первым, раньше прочих своих друзей?

— Да.

— Что произошло потом?

— Вы прекрасно знаете: к шлюпке прибыли вы, неся маркизу.

— А после этого?

— Ее приняли на борт.

— Кто?

— Матросы. И вы.

— Но не вы?

— Нет.

— А я забрался в шлюпку?

— Да.

Это была такая наглая ложь, что Рэймидж едва не вышел из себя.

— И вы не слышали, как я расспрашивал матросов о том, где находится граф Питти?

— Нет.

— Ни того, как я звал Джексона?

— Нет.

— Похоже, допрос этого свидетеля складывается не в вашу пользу, мистер Рэймидж, — вмешался Краучер.

Не сказал бы, подумал Рэймидж. Итальянец наслаивает ложь на ложь. И все, что мне остается сделать — добиться максимально точного изложения его истории в протоколе.

Краучер сказал Пизано, что тот может идти, и пояснил значение сказанной им фразы.

Затем капитан посмотрел на Рэймиджа — лицо его светилось триумфом — и объявил:

— Подсудимый может переходить к своей защите.

Рэймидж уже приготовился заговорить, когда Краучер буркнул:

— Разве вы не написали свое выступление? Не хотите ли вы сказать, что нам придется тратить время, ожидая, пока вы продиктуете его помощнику судьи-адвоката? Вам наверняка известно, что сейчас вам следовало лишь зачитать его и передать копию мистеру Барроу?

— Если вы все-таки позволите, сэр…

— Ну хорошо, приступайте.

— В отношении потери «Сибиллы» я не считаю нужным вновь вызывать боцмана и помощника плотника, чтобы выслушать их свидетельства в свою пользу. Показания, данные ими в поддержку обвинения, проясняют факт, что мной было сделано все возможное в данных обстоятельствах.

— Это решит трибунал, — не удержался от комментария Краучер.

Есть ли смысл вызывать Джексона? Что он сможет добавить? Рэймидж решил, что колебания ни к чему, и сказал:

— Конечно, сэр. Однако показания графа Пизано затронули новый аспект дела, не отраженный в обвинении, и я прошу пригласить свидетеля со стороны защиты.

Он решил потянуть паузу, догадываясь, что Краучер ожидает услышать фамилию Джексона, и дать его нетерпению усилиться.

— Хорошо, в таком случае назовите имя свидетеля!

— Вызовите маркизу ди Вольтерра.

Барроу лихорадочным движением сорвал с носа очки, а Краучер громыхнул кулаком по столу, чтобы остановить часового, готового было открыть дверь и повторить слова Рэймиджа.

— Вы не можете вызвать маркизу.

— Почему, сэр?

Краучер помахал листком бумаги:

— Ее нет в вашем собственном списке свидетелей.

— Однако трибунал уже принял решение, что имеет право вызывать свидетелей, не обозначенных в списке.

— Трибунал — да, но не обвиняемый.

Рэймидж посмотрел на Барроу: тот перестал писать и наблюдал за Краучером.

— При всем моем уважении, сэр, я настаиваю, чтобы в протоколе была сделана соответствующая запись. Я просил вызвать только одного свидетеля. И насколько я понимаю, трибунал отказывается вызвать его?

— Вы правильно поняли, мистер Рэймидж. Главный судья-адвокат указывает: если трибунал предполагает, что какое-либо лицо может дать «важные свидетельские показания», то оно может быть вызвано. Маркиза уже рассказала нам все, что знала. Вы настояли, чтобы сказанное ею занесли в протокол. Трибунал не считает, что она может добавить «что-либо важное» к сообщенному ранее.

Рэймидж почесал шрам над бровью. Петля затягивалась вокруг его шеи — он сам накинул ее на себя, и теперь Краучер затягивает узел.

Облеченное в письменную форму и занесенное в протокол, решение Краучера будет звучать вполне убедительно… Если только он… А, черт с ним.

— Хорошо, сэр. Я прошу вызвать свидетеля, обозначенного в моем списке — Томаса Джексона.

«В бурю любой порт сгодиться», — подумал лейтенант.

— Действуйте, Барроу, — спокойно сказал Краучер. — Вызывайте свидетеля.

Когда Джексон вошел в каюту, Рэймидж почувствовал себя не таким одиноким. Но все же его якоря не цепляли дно: трибунал вынесет вердикт, что он виновен в трусости, и любой, кто прочитает протокол, согласится с приговором.

Американец был одет очень опрятно: на любой непредвзятый суд он произвел бы благоприятное впечатление. Произнося присягу и отвечая на формальные вопросы Барроу, его голос звучал ясно и чисто, если не считать легкого американского акцента.

При мысли, что американец осознанно пошел под арест, чтобы выступить свидетелем, а он еще несколько минут назад не хотел вызывать его, Рэймидж испытал приступ угрызений совести.

— Можете приступить к допросу, — сказал Краучер.

— Спасибо, сэр, — механически произнес Рэймидж. В этот миг в голове у него не было ни единой идеи. А, «Сибилла» — вот то, что должно заполнить пробелы.

— Когда вы впервые увидели меня на палубе после гибели капитана Леттса?

— Сразу после того, как вы вскарабкались на палубу, сэр.

— Вскарабкался? — переспросил Феррис.

— Да, сэр. Он очень плохо выглядел, рана на голове кровоточила.

— С этого момента и до того, когда мы покинули корабль, сколько времени вы не находились рядом со мной?

— Разве что несколько минут, сэр.

— Какие указания я вам дал при подготовке к уходу с корабля?

— Различные, сэр. Вы приказали принести карты и корабельные журналы, а также я помог вам разыскать книгу приказов и журнал регистрации писем.

— Если бы вы оказались старшим по званию из оставшихся в живых, какие шаги вы предприняли бы, чтобы удержать корабль на плаву?

Интересно, Краучер пропустит это?

— Ничего нельзя было сделать, сэр — «Сибилла» тонула слишком быстро.

Хорошо, попробуем еще раз.

— Если бы вы были командиром, как бы вы стали спасать раненых?

— Не знаю, сэр, — честно признался Джексон. — Выбранный вами способ был лучшим, но я бы до него ни за что не додумался.

— Перейдем к ночи, когда мы приняли на борт маркизу ди Вольтерра и графа Пизано: вы можете рассказать обо всем, что случилось с момента, когда мы впервые узнали об их приходе?

— Да, сэр, конечно…

В это мгновение дверь каюты затряслась, словно кто обрушился на дверную коробку. Это был стук, стук, не терпящей отлагательств, предназначенный дать понять капитану Краучеру, что есть веские причины для вмешательства.

— Эй вы, там, входите! — рявкнул Краучер.

Вошедший лейтенант подскочил к столу и передал Краучеру записку. Если судить по разгневанному взгляду капитана, лейтенант все равно что лишил его призовых денег лет за пять службы.

— Трибунал объявляется временно распущенным, — провозгласил Краучер. — Барроу, поставьте свидетелей в известность. Вы освобождаетесь из под ареста, — обратился он к Рэймиджу. — Но, разумеется, обязаны быть готовы, когда трибунал соберется вновь, — торопливо добавил капитан, видимо, поняв, что не стоит демонстрировать свою враждебность так открыто.

В этот момент над гаванью раскатилось глухое эхо одиночного орудийного выстрела. «Со стороны моря», — отметил про себя Рэймидж.