Положив между двумя банками решетки настила, Джексон обустроил для маркизы подобие грубой кушетки, но прежде чем он успел уложить ее, моряки, по собственной инициативе перестав грести, сняли рубашки и передали американцу, чтобы тот мог сделать из них подушку.
Потом они снова взялись за весла: легкий бриз поднял резкую зыбь, на которой шлюпка, едва остановившись, начала сильно раскачиваться. Рэймидж и Джексон уложили девушку на ложе. Рэймидж старался не думать, сколько крови она потеряла, он даже не знал, где именно находится рана.
Нижнюю часть туловища девушки прикрыли полой ее накидки и мундиром Рэймиджа. Поднимая ее, они заметили, что ткань на правом плече пропиталась кровью, и Рэймидж решил, что стоит рискнуть приоткрыть фонарь, чтобы исследовать рану. Эх, если бы на борту был хирург…
Лейтенант приказал Джексону передать компас Смиту, который был ближайшим из гребцов, и сидел буквально в футе или двух от изголовья девушки.
— Смит, определи курс по компасу, возьми направление на какую-нибудь звезду, и старайся держать на запад.
Он разоснастил румпель. Смиту предстоит удерживать шлюпку на курсе с помощью весел.
Теперь нужно разрезать одежду и осмотреть рану. Рэймидж извлек из ботинка метательный нож. Интересно, что на лезвии еще сохранились пятна крови французского кавалериста. Лейтенант опустил руку за борт и промыл сталь морской водой.
Его внимание привлек треск разрываемой материи: американец рвал рубашку на полоски, которые можно будет использовать в качестве бинтов.
— Вы готовы, сэр?
— Да, — ответил Рэймидж и склонился над девушкой. Боже, ее лицо было бледным, и бледность эта еще более усиливалась в мертвенным свете луны. Лежа с закрытыми глазами на спине, она напоминала тело, приготовленное для ритуала похорон. Кажется, у саксов было принято класть труп воина в лодку, поместив у него в изножье убитую собаку, и поджигать челн?
Лейтенант покрепче сжал нож в правой руке, и оттянул край платья левой. К черту стыдливость: речь идет о жизни и смерти девушки, и поэтому опасность того, что матросы увидят в лунном свете обнаженную грудь девушки, не стоит принимать во внимание. Начав осторожно разрезать ткань, он заметил, что веки маркизы затрепетали.
— Dove sono Io? — прошептала она.
— Sta tranquilla: Lei e con amici.
Джексон с беспокойством посмотрел на него.
— Спрашивает, где она находится, — пояснил Рэймидж. Опустившись на колени, так, что нужно было лишь слегка наклониться, чтобы его голова оказалась на уровне с ее, он сказал:
— Не бойтесь, мы собираемся посмотреть на вашу рану.
— Спасибо.
— Джексон, свет.
Американец держал лампу, а Рэймидж распорол по шву ткань платья на плече и рукаве, затем разрезал шелк и кружево сорочки. Они были жесткими из-за пятен засохшей крови, казавшихся черными в свете фонаря.
Взмахнув в последний раз ножом, он убрал его обратно в чехол на ботинке и бережно отвернул одежду. В каждом слое виднелось идентичное отверстие. Верхняя часть плеча казалось белой, как у гипсовой статуи, но ниже, над внешней стороной ключицы, кожа потемнела и вздулась из-за огромного кровоподтека. Джексон слегка развернул фонарь, чтобы свет падал под более удобным углом, и Рэймидж смог рассмотреть саму рану, находившуюся в центре кровоподтека.
— С другой стороны, сэр… — прошептал американец.
Иначе говоря, подумал Рэймидж, надо узнать, не сквозная ли рана.
Он склонился над ней, осторожно приподнял ее левой рукой, и, просунув правую под одежду, аккуратно пробежался пальцами по лопатке и левой стороне спины. Выходного отверстия не было. Кожа была гладкой и холодной. Холод этот, казалось, проник по руке в самое его сердце. Ему хотелось прижаться к ней, согреть своим теплом, облегчить ее страдания. Пуля, этот чужеродный, обожженный порохом кусок свинца, все еще оставалась внутри ее тела, и мысль об этом заставляла его страдать.
— Спросите, знает ли она, как далеко находился лягушатник, сэр, — предложил Джексон.
Рэймидж наклонился и тихо сказал:
— Когда этот человек выстрелил, вы видели его?
— Да. Мы не догадывались о присутствии всадников, пока не раздался крик крестьянина. Как раз когда я обернулась, раздался выстрел.
— Как далеко они были от вас?
— Довольно далеко: это был удачный выстрел.
«Удачный выстрел!» — подумал Рэймидж.
Выслушав перевод лейтенанта, сказал:
— Это хорошо, сэр. На таком расстоянии пуля должна была быть уже на излете. Возможно, нам удастся вытащить ее.
Возможно! Во имя спасения жизни маркизы это необходимо было сделать, пока не возникла гангрена.
— Ты должен помочь мне, — распорядился Рэймидж.
Джексон поставил фонарь на банку, оторвал от рубашки еще несколько полос и намочил их в морской воде. Потом, снова взяв в руку фонарь, он протянул мокрую ткань Рэймиджу.
— Скажите, если станет слишком больно, — прошептал он. Она кивнула в ответ. Лейтенант принялся смывать запекшуюся кровь.
В течение пятнадцати минут, показавшихся ему часами, Рэймидж, используя острие ножа в качестве зонда, пытался обнаружить место, где засела пуля. Она ни разу не дернулась, не застонала, не призналась, что ей больно. Только вздрагивала время от времени, как от озноба, но лейтенант не знал, является ли причиной этого жар, холод, или боль — ему нередко приходилось видеть, как дрожь бьет людей, получивших тяжелое ранение.
Когда он поднялся, руки его тряслись, а затылок ныл от тупой боли. Лежащая перед ним маркиза казалось, уменьшилась в размерах, словно невыносимая боль заставила ее сжаться.
— Ничего хорошего, — негромко сказал он Джексону. — Я не решаюсь зондировать глубже.
Американец передал ему кусок сухой материи, который Рэймидж свернул и приложил к ране. Затем, завершив перевязку, приладил насколько возможно одежду и укрыл ее поплотнее мундиром.
— Это все, что я могу сделать, — с сожалением сказал он.
— Со мной все хорошо, — ответила маркиза. — Мне кажется, что вам это далось тяжелее, чем мне.
Рука ее поднялась и прикоснулась к его брови, и тут он почувствовал, что весь взмок от напряжения. Повернувшись к Джексону, она сказала:
— Благодарю так же и вас.
Рэймиджу нужно было время на размышление.
— Джексон, дай мне фонарь и карты. Потом возьми компас и сядь за румпель. Держи все время на запад.
Держа в одной руке фонарь, а в другой карты, лейтенант облокотился на планширь. Он чувствовал себя измученным, мысли его заполняло ощущение огромной черной беды. На самом деле, само море, земля, вся его жизнь казались огромной черной бедой…
Нужно сосредоточиться на главном, одернул он себя. Если маркизу не доставить к доктору в ближайшие несколько часов, рана станет гангренозной, а гангрена в плече означает смерть.
По его вине погиб ее кузен Питти. Неужели из-за него умрет и она? Ему казалось, что с того момента, как он прочел приказы сэра Джона, прошло невообразимо много времени, хотя на самом деле это случилось всего два дня назад. Если бы тогда он вернулся в Бастию и поднял тревогу, за ними послали бы другой фрегат…
В любом случае, что ему делать сейчас? Неотложная забота — спасение маркизы. Этим стремлением должен быть продиктован его следующий шаг. И он развернул карту.
Нужно подыскать место, где можно найти, или, если необходимо, похитить на время доктора. И в этом месте должна быть маленькая бухта или пещера, чтобы укрыть шлюпку и разместить девушку во время их пребывания на берегу.
Перед ним лежала прекрасно выполненная карта: очертания островов были так четки, что казались рельефными, а названия всех доступных портов были написаны аккуратным почерком покойного штурмана «Сибиллы», которому и принадлежала карта. Ближайшим был Порто-Эрколе, который смутно виднелся почти на одной линии с пиком Монте-Арджентарио. Но карта свидетельствовала о том, что берег там слишком скалистый, чтобы рассчитывать найти подходящее убежище.
Следуя линии побережья Арджентарио, описывающей почти полный круг от Порто-Эрколе, он заметил в двух-трех милях от порта Санто-Стефано большую бухту. Она называлась Кала-Гранде. Там имелось несколько маленьких заливчиков, и что еще более важно, утесы почти полностью скрывали ее с трех сторон.
Кала-Гранде — Большая бухта. За ней, обратил он внимание, располагались два горных пика: Спадино и Спаккобеллезе. Что означают эти названия? «Маленький клинок» и «Прекрасная ложбина». Как ложбинка между грудями, быть может…
«Бог мой, о чем я только думаю?» — одернул он себя. Рэймидж прикинул расстояние. Парням придется натрудить спины, работая веслами. Лейтенант свернул карту и убрал фонарь. Его движения привлекли внимание матросов.
— Ребята, — сказал он. — Мы направляемся в бухту, лежащую в дюжине миль от нас. Это нужно, чтобы я мог найти для леди доктора. Нам необходимо попасть туда до рассвета, чтобы успеть спрятать шлюпку.
— Как леди, сэр? — спросил моряк с раненой рукой.
Рэймидж чувствовал, что не вправе отклонить вопрос: как никак, они пожертвовали своими рубашками, не говоря уж о том, что рисковали собственными шкурами, участвуя в этой экспедиции.
— Состояние маркизы хорошее, насколько можно надеяться. Выстрел попал в плечо, но я не сумел достать пулю. Вот почему нам нужен доктор.
Раздался одобрительный говор: им гораздо лучше ее было известно, чем может кончиться такая рана.
Внезапно на носу шлюпки кто-то встал. Весла у этого человека не было, и Рэймидж едва удержался от стона — опять этот Пизано.
— Я требую…
— Parla Italiano, — рявкнул Рэймидж, не желая, чтобы моряки поняли, на чем именно настаивает Пизано.
— Я требую, чтобы мы продолжали идти к месту встречи, — уже по-итальянски продолжил граф.
— Почему?
— Потому что идти в Санто-Стефано слишком опасно — он оккупирован французами.
— Мы идем не в Санто-Стефано.
— Но вы только что сказали…
— Я сказал, что мы направляемся в бухту, и что я намерен доставить из Санто-Стефано доктора.
— Это безумие! — завопил Пизано. — Нас всех схватят.
— Мне придется кое-что прояснить, — ледяным тоном произнес Рэймидж. — В этой шлюпке вы обязаны подчиняться моим приказам, так что держите себя в руках. Если хотите сказать что-то, говорите нормальным тоном — вы беспокоите матросов…
— Я?!
— И выставляете себя идиотом, визжа как недорезанная свинья.
— Вы! Вы!.. — Пизано на время лишился дара речи. — Вы трус! Трус! Как вы смеете так со мной разговаривать! Убийца! Это по вашей вине Джанна лежит раненая! И вы бросили там моего кузена Питти, — он сделал театральный взмах рукой, благодаря чему чуть не утратил равновесие, — вы, вы — тот, кого послали спасти нас!
Рэймидж снова откинулся на банке. Быть может, если позволить этому человеку излить душу, он заткнется, хотя бы на время?
— О чем это он, сэр? — поинтересовался Джексон.
— А, беспокоится по поводу маркизы и другого своего родственника.
— Это мешает ребятам, сэр, — сказал Джексон, когда вопли Пизано возобновились.
И в самом деле: матрос, сидящий рядом с Пизано, вдруг пропустил гребок, задев лопастью своего весла весло соседа спереди.
— Пизано! — не выдержал Рэймидж. — Успокойтесь! Это приказ. В противном случае я прикажу связать вас и заткнуть рот.
— Вы не посмеете!
— Если вы не сядете сию же минуту, я прикажу двум ближайшим к вам морякам привязать вас к сиденью.
Металлические нотки в голосе Рэймиджа убедили Пизано, что это не пустая угроза. Тем временем маркиза слабым голосом произнесла:
— Луиджи, пожалуйста!
Она попыталась сесть, но Рэймидж вовремя воспрепятствовал ей, причем случайно в темноте рука его коснулась ее груди.
— Мадам, не тревожьтесь. Я позволил ему болтать, в надежде, что у него устанет язык. Но мы не можем больше терять время.
Она не ответила, и Рэймидж снова облокотился на планширь. Если бы он обозвал Пизано свиньей во Флоренции, ему не избежать бы скорой мести. Для фанфаронов типа Пизано единственное, что имеет смысл в жизни — не уронить свой престиж, не оказаться в brutta figura. Такие люди не понимают слова «честь» в общепринятом смысле: для них ничего не стоит преступить через клятву, солгать, обмануть и смошенничать не моргнув глазом. На самом деле такие поступки вполне вписываются в их кодекс поведения, кодекс, определяющий всю их жизнь. Поэтому тот, кто поступает с ними таким же образом, не вызывает особого возмущения, ведь это общепринятые вещи. Но если кто-то позволит себе посмеяться над тем, как такой человек спотыкнется о ковер, сделает намек, что тот не настоящий мужчина или не блестящий наездник, не самый лощеный кавалер, когда-либо появлявшийся в салонах или не самый великолепный любовник во всей Тоскане, если кто-то подвергнет сомнению его мужественность в самом грубом ее понимании — приобретет пусть и трусливого, но смертельного врага. Такие как Пизано никогда не вызывают открыто на поединок, если только не имеют подавляющего преимущества: нет, они предпочитают прошептать несколько слов на ухо человеку с кинжалом. Честь Пизано будет удовлетворена в тот миг, когда он вручит деньги наемному убийце, сообщившему, что работа сделана.
Рэймидж заметил, что очертания шлюпки и людей сделались более четкими. В темноте силуэты гребцов были похожи на надгробные камни, то и дело кланяющиеся ему, теперь они превратились из черных в темно-серые, а свет звезд стал более тусклым. Ложный рассвет — каждодневный обман природы. Они гребли без единой остановки вот уже около трех часов.
Когда они достигнут Кала-Гранде, порт Санто-Стефано окажется отделен от них коротким и широким полуостровом Пунта-Ливидония. Если повезет, они смогут найти тропу, ведущую от Кала-Гранде к городу через гряду скал, образующих перешеек полуострова. Возможно, она проходит как раз по впадине между пиками-близнецами Спаккабеллезе и Спадино.
Все серее, серее, серее… Серыми стали матросы, серой стала девушка на своем алтаре из решеток настила, серыми стали волны, надвигающиеся на шлюпку рядами маленьких пирамид. Их стальной оттенок отдавал холодом и таил угрозу. Южный ветер слегка усилился, и каждая волна, приподнимая сначала корму шлюпки, а через мгновение нос, заставляла ее раскачиваться, словно качели.