Согнанные в трюм испанского фрегата, кэтлинцы стояли группой, окруженной испанскими моряками и солдатами, вооруженными мушкетами. Маленькая пушка была переставлена и нацелена через люк на них, и стоящие возле нее два испанских моряка держали по тлеющему фитилю на случай, если кремневый замок орудия даст осечку.

— Они не хотят рисковать, — пробормотал Джексон.

— Я не обвиняю их: мы не сделали… — начал было Рэймидж, но оставил предложение незаконченным, поскольку два испанских охранника погрозили ему мушкетами.

Было жарко, и все судно воняло: сточные воды, пот, чеснок, несвежее оливковое масло, гниющие овощи и грязь от животных, содержавшихся на баке — все добавляло свою долю к зловонию. Наконец, они услышали знакомые звуки: реи были развернуты, судно пошло полным ходом, и испанские охранники дали знак, что они могут сесть.

Несколько минут спустя они должны были встать снова, поскольку по трапу спустился испанский офицер с судовой ролью «Кэтлин» в руке. Рэймидж задался вопросом на мгновение, смог ли Саутвик рассказать достаточно убедительную историю, и тут же рассердился на себя: он возложил неподъемное бремя на плечи старого штурмана. Если испанцы узнают, то Саутвик тоже пострадает, и Рэймиджу было стыдно, что он так легко согласился на обман, предложенный Джексоном. Однако Саутвик, казалось, принял все со своей обычной жизнерадостностью; похоже, думал Рэймидж, что они с Джексоном все обсудили заранее.

Испанские моряки стали по стойке «смирно», насколько им это удалось, опустив плечи и склонив шеи, поскольку высота помещения была чуть больше пяти футов. У подножья трапа испанский офицер повернул судовую роль так, чтобы на нее падал свет, и прочитал вслух имя одного из матросов. Матрос смотрел с испугом.

— Туда, — сказал офицер, указывая в сторону. Он назвал еще несколько имен, каждый раз указывая названному человеку жестом, чтобы тот оставил группу. Внезапно Рэймидж понял, что офицер отделяет иностранцев — генуэзец, два американца (по крайней мере, они так числились в судовой роли, но Рэймидж знал, что оба были англичанами), португалец, житель Вест-Индии и датчанин. Потом он назвал Джексона и Рэймиджа, и как только они присоединились к другим, велел им следовать за ним по трапу.

Палуба была залита солнцем, и, глядя вокруг, Рэймидж был поражен, увидев, что они находятся посреди большого флота — шесть больших трехпалубных кораблей, больше двух дюжин двухпалубных, один из которых буксировал лишенный мачт фрегат, и пять или шесть фрегатов — один из них вел на буксире «Кэтлин» под испанским флагом. Видя ее в качестве приза, воображая испанского офицера в его каюте — каюте Джанны, — Рэймидж, чувствовал, что почти лишился сил от тревоги и гнева.

Когда они выстроились в шеренгу вдоль мостика под руководством испанского офицера, он понял, что был единственным, кто брился в течение последних двадцати четырех часов, и быстро потер лицо, чтобы размазать по нему грязь и пот.

Когда офицер пошел к каюте капитана, Джексон прошептал:

— Думаю так: теперь мы просто поклянемся, что нас захватили на нейтральных судах и заставили служить.

— И что в этом хорошего? — спросил Рэймидж. — Они просто заставят нас служить им.

— Не обязательно. И если даже так, то легче сбежать с испанского судна в порту чем из испанской тюрьмы. Но мы для начала потребуем, чтобы нас освободили как нейтралов.

— Ага, — сказал один из матросов, Билл Стаффорда, чей акцент кокни явно противоречил записи «Америка» в графе «Где родился». Запись была, вероятно, сделана из уважения к факту, что он купил Протекцию. — Ага, — пробормотал Стаффорд себе под нос, — мы должны иметь наши права: нас не должны были мобилизовывать, говорю я. Мы — свободные люди! — Он цыкнул зубом, как бы утверждая собственную Декларацию Независимости, и добавил: — И это и про нашего Ника тоже.

Остальные матросы захихикали осторожно, но Джексон зашипел на них:

— Ради Бога не забывайте, парни: он теперь для нас Ник!

Испанский офицер возвратился с капитаном — высоким, худым молодым человеком с черными, тщательно уложенными вьющиеся волосы. Рэймидж предположил, что в то время, как его друзья называют его черты орлиными, его враги говорят, что у него лицо вырублено топором.

Капитан остановился в нескольких шагах, посмотрел на них свысока, как если бы они были рогатым скотом на рынке, и сказал на прекрасном английском языке:

— Вот люди, которые предали пять разных стран!

Джексон быстро спросил:

— Как так, сэр?

— Ни один из вас не англичанин?

— Нет, сэр.

— Тогда, сражаясь за англичан, вы предаете свою собственную страну.

— У нас не было никакого выбора, сэр! — сказал Джексон с таким негодованием, что ему нельзя было не поверить.

— Почему?

— Мы были просто похищены с наших собственных судов англичанами. Мы должны были служить — они повесили бы нас, если бы мы отказались.

— Это правда? — спросил капитан Рэймиджа.

— Да, сэр. Эти англичане как только взойдут на борт, снимают матросов, каких они хотят — обычно лучших, — и это все.

— Вы американцы?

— Да, сэр.

— Но у вас есть Протекция или нет?

— Да, и я показал ее офицерам, но они не обратили внимания.

— Но вы могли настаивать.

— Без толку, сэр: мы пытались не один раз. Единственный способ получить свободу — сойти на берег и найти американского консула, который направит ноту. Тогда они должны освободить нас.

— Почему вы не сделали этого?

Рэймидж изобразил то, что он надеялся, сойдет за уважительный, но циничный смех.

— Никаких шансов сойти на берег в порту, сэр. Мне разрешали сойти на сушу только дважды за два года — дрова и вода.

— Дрова и вода?

— Да, сэр: нарубить дров для котлов кока и заполнить бочки пресной водой. Всегда в пустынных местах.

— Конечно, я понимаю. Хорошо, теперь я уверен, что все вы хотите пойти на службу Его Католическому Величеству?

— Кому? — спросил Джексон с таким удивлением в голосе, что оно, очевидно, не было притворным.

— Моему хозяину, королю Испании.

— Ну, большое спасибо, сэр, — сказал Джексон, — но нам всем хотелось бы поскорее получить разрешение пойти по домам.

— Очень хорошо, — отрезал испанец, раздраженный тем, что упустил шанс заполучить восемь опытных моряков. — Вы будете переданы на флагман. В конечном счете вы, возможно, пожалеете, что отказались служить у меня.

С этим он спустился к себе в каюту, оставив Рэймиджа задаваться вопросом: было ли это праздным замечанием, сделанным в припадке враждебности, или за этими словами что-то кроется.

Испанский адмирал сидел за своим столом в большой каюте и пристально смотрел на Рэймиджа и Джексона. Он повернулся и быстро заговорил с переводчиком, который перевел:

— Его Превосходительство хочет знать, как давно вы видели британские военные корабли?

— Две недели назад, — сказал Рэймидж.

— Где?

— У мыса Корсика — фрегат.

Переговариваясь с адмиралом, переводчик задал еще несколько вопросов, направленных на то, чтобы узнать, где находится британский флот; иногда он спрашивал Рэймиджа, а иногда Джексона.

Внезапно адмирал спросил Рэймиджа на плохом английском языке:

— Вы, кажется, человек поумнее: сколько линейных кораблей и фрегатов, по-вашему, англичане имеют в Средиземноморье?

Рэймидж притворился, что считает на пальцах, в то время как соображал, что ответить. Должен он преувеличить, чтобы напугать испанского адмирала и заставить вернуться в порт, или преуменьшить — чтобы испанцы искали британский флот и таким образом дали сэру Джону Джервису шанс показать им что почем? Вспомнив, что эвакуация Корсики — что означает охрану больших конвоев торговых судов — была сейчас главной заботой сэра Джона, он решил преувеличить.

— Считайте приблизительно пятнадцать линейных, сэр. Фрегаты — я могу только предполагать. Примерно тридцать.

На лице адмирала читалось: это дурные вести.

— Пятнадцать? Назовите их!

Рэймидж перечислил все те, что, он знал, были в Средиземноморье и в Тахо за прошлые несколько месяцев, хотя многие впоследствии ушли.

— Это дает двенадцать, — сказал адмирал.

Джексон быстро добавил еще три названия, сказав, что он видел один у Бастии и два у Ливорно меньше чем месяц назад.

— Почему вы не знали о них? — спросили Рэймиджа.

— Я был на другом судне; меня перевели на куттер, — он не мог заставить себя сказать «Кэтлин», — две недели назад.

— Очень хорошо. Ваш куттер — он принимал участие в эвакуации Корсики?

Рэймидж не хотел попасть в новую ловушку и ответил прежде, чем Джексон мог заговорить:

— Нет, сэр, мы шли в Гибралтар за приказами — я слышал болтовню у лагуна, но я никогда не слышал разговоров об эвакуации Корсики. Зачем им делать это?

Джексон покачал головой, как будто тоже озадаченный.

— Вы можете идти, — сказал адмирал резко.

Рэймидж повернулся, но Джексон спросил:

— Сэр, ни один из нас — то есть те, что присланы с фрегата, — не англичанин, значит, мы будем освобождены, когда войдем в порт?

Адмирал сказал напыщенно:

— Мы не похитители, как англичане. Если вы не хотите служить королю, моему хозяину, — а мне сказали, что вы не хотите, что является черной неблагодарностью, так как его слуги были вашими спасателями, — то я рассмотрю ваши заявления.

— Спасибо, сэр, — сказал Рэймидж. — Мы вам очень благодарны. Когда ваши корабли приблизились к нам, все мы поверили, что нас освободят.

Это было чересчур громко сказано, но Рэймидж полагал, что полезно поблагодарить адмирала за то, чего он еще не сделал — просто сказал, что собирается сделать, — и можно надеяться, что его тщеславие сделает остальное.

Адмирал поднял руку, протестуя.

— Не за что благодарить. Мои офицеры проследят, чтобы вас накормили и одели.

Рэймидж неуклюже отдал честь, Джексон последовал его примеру, и оба покинули каюту. Они нашли других матросов, которые слонялись в проходе, пытаясь болтать с испанскими моряками. Тут, похоже, царило полное отсутствие дисциплины: одни матросы спали на баке возле пушек; другие сидели на гамаках, уложенных в сетки вдоль фальшборта.

— Какие новости, Джако? — спросил кокни.

— Адмирал… — Джексон заметил приближающегося переводчика и сказал громче: — Адмирал обещал, что мы — свободные люди, и мы сможем высадиться, как только добираемся до испанского порта.

Матросы крикнули «ура», и Рэймидж подозревал, что это было проделано после того, как Джексон им подмигнул, но это произвело эффект: переводчик, который был, вероятно, секретарем адмирала и писарем, улыбнулся, прежде чем отошел, и Рэймидж был уверен: объявление Джексона и «ура» матросов будут известны адмиралу.

Главное, что теперь интересовало Рэймиджа, состояло в том, чтобы определить силу испанского флота и узнать планы адмирала — и первоначальный, который, по-видимому, будет теперь оставлен, и новый, принятый вместо него. У него впереди масса времени, чтобы придумать, как он доставит сведения в Гибралтар…

Взгляд вокруг горизонта ответил на первый вопрос: тридцать два линейных корабля и по крайней мере шесть из них — трехпалубные, и дюжина фрегатов (и три или четыре еще, наверное, за линией горизонта). Моряк-кокни Билл Стаффорд, подсказал ответ и на другой вопрос, сообщив, что фрегат, буксирующий «Кэтлин», оставил флот (чтобы не задерживать его, предположил Рэймидж).

— Они говорили нам, что этот поход был не шибко удачен, Ник.

— Серьезно?

— Ну! Неудачная охота. Старый Джарви бегает по Средиземнему морю, и никто не видел его. Они считают, что он боится показываться им на глаза.

— Они правы, Билл, — сказал Джексон, отметив, что два или три испанских офицера, очевидно, не случайно остаются в пределах слышимости. — Старый Джарви не хотел бы встретить такой флот!

— Ну и ладно, в любом случае адмирал идет в Картигену за водой и жратвой, так что, соображаю, они высадят нас на берег там.

— Не велика разница, где это, — сказал Рэймидж, — если мы сможем найти корабль, идущий домой.

— Да, — повторил Джексона, — лишь бы мы могли возвратиться домой.

Четыре дня спустя запах горящей пеньки от якорного каната, стремительно скользящего сквозь клюз, достиг носа Рэймиджа, стоящего у правого борта и смотрящего на Картахену. Он видел, несмотря на то, что было почти темно, что Испании повезло получить такую удобную и спокойную гавань, вокруг которой сама Природа понаставила высокие утесы и горы, надежно защищающие ее от внешних врагов и штормов.

Как обычно, Рэймидж не хотел идти вниз. Он не питал иллюзий об условиях на нижних палубах британских военных кораблей: спальное место, выделенное каждому моряку, составляло шесть футов на четырнадцать дюймов: в этом пространстве он вешал свой гамак. Один человек на каждые четырнадцать дюймов. В море, конечно, каждый имел вдвое больше места, потому что большая часть команды была поделена на две вахты, условно называемые вахта левого и вахта правого борта. Обычно матрос из вахты левого борта вешал гамак рядом с вахтенным правого борта — и так как один всегда был на вахте, другой имел по пустому гамаку с обеих сторон. В гавани, однако, когда обе вахты спали одновременно, выходила совсем другая картина, и при низких палубах (обычно пять футов четыре дюйма или меньше) все пространство было забито телами спящих, храпящих и потеющих мужчин (и зачастую — женщин). Воздух часто был настолько испорчен, что свечи гасли в фонарях часовых, и матросы просыпались с таким вкусом во рту, как будто сосали медную монету, и головной болью, что было видно по их физиономиям. Но при том на британском корабле палубы были чисты, безупречно выскоблены, и трюмы содержались в относительной чистоте, для чего в ход часто пускались помпы.

Но, как успел усвоить Рэймидж, нижние палубы всех испанских кораблей были хуже, чем загоны для скота на британских судах, когда те полны свиней и быков: они, насколько он мог видеть, редко чистились, и куски овощей и особенно жесткого мяса, которое не смогли прожевать моряки, здесь бросали через плечо и оставляли гнить в темных углах. И вечный запах чеснока — достаточно ужасный, если просто стоять рядом с испанцем, — охватывал человека невидимыми щупальцами, когда он спускался вниз.

Рэймиджа несколько утешало то, что ему пришлось выслушивать жалобы его матросов уже в первую ночь на борту: Джексон клялся, что в самом страшном кошмаре не мог ему привидится такой грязный корабль, а Билл Стаффорд присягал на своем сочном кокни, что в сравнении с этим Флотский канал пахнет как будуар молодой девы, даже если в действительности несет большую часть лондонского навоза и грязи в Темзу. С тех пор он всегда говорил, собираясь сойти вниз, что хочет посетить Флотский канал.

Подошел Джексон и сказал:

— Догадайтесь, что на ужин.

— Бобовый суп.

— Как вы узнали?

— Ну, до сих пор мы ели его каждый день.

Секретарь адмирала позвал их, с ним был первый лейтенант флагмана, который не говорил по-английски.

— Капитан приказал, что вы можете высадиться, как только освободится шлюпка: когда адмиральская свита и некоторые офицеры оставят корабль, — сказал он.

— Пожалуйста, поблагодарите капитана — и адмирала!

— Конечно. Вы должны будете оставаться в определенной гостинице пока что. — Он сделал паузу. — Это — условие вашего освобождения, чтобы вы оставались в этой гостинице, пока не уедете из Испании.

— Конечно, сэр, — сказал Рэймидж. — Но как мы оплатим счет хозяина гостиницы? У нас нет никаких денег — англичане не платили нам в течение многих месяцев.

— Знаю: я прочитал судовые журналы. Адмирал великодушно дал приказ, чтобы вам дали эквивалент жалованья, положенного вам. У лейтенанта есть деньги, а у меня записано сколько причитается каждому из вас. Я дам вам бумагу, и вы раздадите деньги матросам. Вам это подходит? — спросил он Джексону. — И другим?

— О, да, сэр, — сказал Джексон почтительно. — Мы все доверяем Нику.

— Очень хорошо. — Он дал Рэймиджу листок бумаги и переговорил с лейтенантом, который вручил Рэймиджу маленький холщовый мешок, в котором, судя по весу, были деньги, и тоже протянул листок бумаги.

— Расписка за деньги. Вам надо подписать ее, — сказал переводчик. — Пойдемте в мою каюту. У меня есть там перо.

Рэймидж предпочел бы пересчитать деньги, чтобы узнать, насколько их меньше в мешочке, чем указано в расписке, но решил не делать этого, опасаясь, что это задержит их высадку на берег.

Час спустя восемь бывших кэтлинцев вышли из шлюпки на причал и проследовали за испанским моряком в гостиницу — типичный приют вербовщиков. Если бы это было в Портсмуте, Плимуте или в одном из мидуэйских городов, моряк, поселившийся здесь, был бы начеку насчет хозяина гостиницы, только и ждущего, когда пьяные постояльцы завалятся спать, чтобы вызвать вербовщиков (если только сам не занимался вербовкой), которые продадут бесчувственные тела пьяниц шкиперу торгового судна с неполным экипажем или, если время военное, бригаде вербовщиков военно-морского флота.

На восьмерых им дали две комнаты, и Рэймидж собрал всех в одной из них, чтобы раздать плату.

— Я подписал квитанцию на наше невыплаченное жалованье в пересчете на испанские доллары, — сказал он. — Но не верю, что так много долларов наберется в этом мешке.

— Нет, — сказал Стаффорд. — Казначей, офицер, который дал вам деньги, и тот переводчик… Это дает на по крайней мере троих, кто уже взял рифы на в этом парусе.

Рэймидж посчитал монеты. Точно треть испарилась.

— Такие же сволочи, как наши, — сказал Стаффорд горько. — Каждый… о, прощения просим, Ник…

— Не волнуйся, — сказал Рэймидж. — Я не вчера родился. Но все получат на треть меньше, чем положено.

С этими словами он начал делить деньги, но прежде указал на дверь:

— Джексон, проверь…

Джексон распахнул дверь, но никто не подслушивал.

— Отлично! — сказал Рэймидж. — Временно я снова ваш капитан, и я должен сказать вам, что, хотя испанцы освободили вас, вы все еще подчиняетесь Военному кодексу: вы все еще находитесь под моей командой. Теперь любой из вас может сбежать к испанским властям и донести, кто я такой. Никто не может вас остановить. Военный кодекс действует здесь постольку, поскольку ваша личная преданность может заставить вас повиноваться моим приказам. И все же у всех нас есть долг, который надлежит исполнять, и я каждому предлагаю следовать долгу. Но я не принуждаю ни одного из вас следовать за мной: я только хочу знать, кто не хочет идти со мной, кто хочет остаться в Испании или уехать в другое место, — я хочу, чтобы эти люди сказали об этом теперь и не делали ничего, чтобы выдать меня. Как только будет безопасно сделать это, я каждого освобожу от их обязательств. Теперь: кто хочет уйти?

Португальский моряк пробормотал стыдливо:

— Я не видел семью целых три года, сэр, и граница…

— Ладно, ты можете уйти.

— Вы понимаете, сэр?

Рэймидж протянул ему руку в знак своей искренности, и португальцы сжал ее нетерпеливо.

— Я обещаю вам, сэр, я ничего никогда никому не скажу.

— Я знаю, — сказал Рэймидж.

— Вы отметите меня как…

— Отметить тебя как «дезертировал»? Официально я должен, но у меня плохая память на имена, Ферраро. Когда время настанет, будет трудно вспомнить, кто попал в плен, а кого взяли на флагман.

Он оглянулся:

— Кто-нибудь еще?

Никто не шелохнулся. Трудно поверить. Нет ли среди оставшихся шести матросов хотя бы одного, достаточно лукавого, чтобы сообразить, что, симулируя лояльность и вызнав план Рэймиджа, он получит полезную информацию, чтобы продать ее испанцам за высокую цену? Трудно быть совершенно уверенным, очень трудно.

— Очень хорошо. Теперь все идите ужинать. Поосторожнее с выпивкой — помните, что она развязывает языки: кварта красного вина может накинуть испанскую петлю на вашу шею.

Матросы двинулись всей толпой прочь, звеня долларами, но Джексон остался.

— Ну, Джексон, можем мы доверять им всем?

— Каждому человеку, сэр, — включая Ферраро. Вы не можете упрекать его за то, что он пожелал уйти.

— Разумеется, нет, и я не упрекаю.

— Будет дерзостью с моей стороны спросить, каков ваш план, сэр?

— Спросить можешь, но плана пока нет. Очевидно, я должен передать все, что мы можем узнать об испанском флоте, сэру Джону как можно скорее. Пока что я не знаю, как.

— Тут недалеко Гибралтар, сэр. Мы могли бы достать лошадей…

— Слишком опасно — и слишком неудобно. Долго добираться, а затем рисковать во время переправы в Гибралтар. Если испанцы не подстрелят нас, так наши собственные часовые.

— Остается море, сэр.

— Да, — сказал Рэймидж. — Мы — моряки, а не кавалеристы. Кораблю не нужен сон и фураж. Но я нуждаюсь сейчас и в том, и в другом. Мы осмотрим порт утром и увидим, что он может нам предложить.