«Вскоре после полуночи, — писал Рэймидж в поспешном письме отцу, — мы услышали сигнальные пушки испанского флота на юго-западе — так много, что у Кордовы, очевидно, были большие трудности в попытке удержать его флот вместе в этом тумане. Без сомнения, они стремятся в Кадис, и с юго-западным ветром у них будет преимущество наветренной стороны, однако я сомневаюсь, что это принесет им много пользы, так как это немного более, чем легкий бриз, который едва перемещает клочья тумана, находящиеся между нами».

Как только рассвело, «Каллоден» (один из наших ведущих кораблей) поднял сигнал «Неизвестный парус» и вскоре после шести часов уточнил, что это испанские фрегаты, но со всем этим туманом вокруг я так не знаю, увидели ли они нас и предупредили ли адмирала Кордову.

Вскоре после семи два из наших фрегатов подняли сигнал, что обнаружили чужой флот к юго-западу, и «Виктори» приказала, чтобы самый близкий фрегат занялся расследованиями. Вскоре после этого через промежутки в тумане мы мельком увидели нескольких испанских линейных кораблей и по левому борту, и по носу справа, но если мы и дождемся приличного бриза, наступит полдень, прежде чем мы доберемся до них, поскольку мы сейчас делаем узел или около этого.

В четверть девятого сэр Джон сигнализировал флоту: «Держать сомкнутый строй», хотя, несмотря на туманную ночь, мы шли в почти безупречном строю двух дивизионов, и в двадцать минут девятого он поднял мой второй любимый сигнал — номер пятьдесят три: «Приготовиться к сражению». На самом деле это был повтор вчерашнего сигнала, и я думаю, что флот был уже подготовлен! Теперь мы ждем моего фаворита — номер пятый: «Атаковать врага».

Мои кэтлинцы давно позавтракали и находятся в прекрасном состоянии духа; фактически я всерьез полагаю, что, если бы я приказал им взять на абордаж «Сантиссима Тринидад», они заорали бы «Ура!».

В девять двадцать сэр Джон поднял только третий общий сигнал дня (интересно, сколько сигналов адмирал Кордова сделал к этому времени?!), который означал «Преследовать». За несколько минут до этого ветер повернул немного, и сэр Джон привелся на два румба к правому борту, таким образом, мы шли прямо на юг.

Туман начал очень медленно рассеиваться (солнечное тепло стало немного чувствоваться), и вскоре мы могли насчитать двадцать линейных кораблей — скорее в двух значительно рассеянных группах, чем в двух подразделениях, рассеянных и без всякого подобия строя движущихся поперек нашего курса к Кадису. Это доказывает, что они, видимо, были застигнуты в Проливе «нашим штормом» и отнесены далеко в Атлантику.

В десять часов один из наших фрегатов поднял сигнал, что видит двадцать пять линейных кораблей (наших пятнадцать, напоминаю). Именно тогда ветер повернул снова, и сэр Джон возвратился на курс зюйд-зюйд-вест. Сейчас, когда уже почти одиннадцать часов, мыс Сент-Винсент находится в одиннадцати лигах к северо-востоку, и Саутвик только что спустился ко мне и доложил, что туман рассеялся, оставив лишь клочья дымки.

Я всегда думал, что перспектива сражения двух флотов будет пугающей; но я рад сказать, что я слишком занят (в настоящее время, по крайней мере!) для страхов или предчувствий. Сожалею только об одном — что я не командую семидесятичетырехпушечным с экипажем из пятисот кэтлинцев. В ближайшее время мы подберемся к самому горлу донов, и я должен отложить перо, но позже я надеюсь добавить еще несколько страниц, описывающих победный результат наших приключений в день Св. Валентина.

На палубе он нашел Саутвика, шагающего взад-вперед, проклиная туман. «Кэтлин» могла бы быть маленькой — самое маленькое судно во флоте на самом деле, — но Рэймидж гордился ее внешним видом: хотя немногим больше, чем терьер среди своры волкодавов, однако и судно, и экипаж готовы к сражению, по крайней мере так они выглядят — спокойные, расслабленные, без намека на напряженность.

У каждого орудия лежали прибойник, клоц, банник, стояли ведра с водой и картечные заряды (похожие на жесткие сетки, набитые мелким луком), в то время как пушечные ядра лежали на встроенных стойках вдоль фальшборта — как черные апельсины, аккуратно разложенные на полках. Шлюпки шли на буксире за кормой, носовые помпы снаряжены, и смоченный песок сделал пружинил на палубе под ногами.

Ветер был все еще легким и прерывистым, и каждый раз, когда пропитанный туманом грот отрывисто хлопал над головой, он осыпал людей на палубе крошечными капельками. Туманная сырость осела на такелаже и стекала по вантам, оставляя темные лужи на палубе.

Расчеты сидели или стояли вокруг их орудий, болтали и выглядели так, словно ждали начала боксерского поединка. Стаффорд был возле его пушки: глаза налиты кровью, лицо бледное после выходок минувшей ночи, но каждое движение показывало, что он вновь переполнен своей обычной бойкостью кокни. Около него коричневое лицо Макстона было расколото его постоянной веселой усмешкой. Джексон, действуя как старшина-рулевой, стоял у штурвала, готовый передавать приказы рулевым. Росси жестикулировал, описывая что-то матросу около него, — любовное приключение, судя по тому, как он двигал руками. Матросы, которые по боевому расписанию входили в абордажную команду, уже перебросили перевязи абордажных сабель через плечо, хотя сами сабли еще стояли в стойках у фальшборта, откуда их выхватят в последний момент.

По носу с левого борта виден был «Капитан», который отлично держал дистанцию от корабля впереди и корабля по корме, а дальше Рэймидж мог видеть большинство кораблей другого дивизиона. Солнце, по-прежнему тусклое, окрашивало клочья тумана в розовый цвет, придавая этот оттенок и парусам. Вид двух- и трехпалубных кораблей, пытающиеся идти под полными парусами (но крошечные буруны у их форштевней показывали, как медленно они двигаются), представлял роскошный сюжет для живописца. Крышки орудийных портов, окрашенные изнутри красным, теперь открывались и прижимались плоской изнанкой к бортам, превращая их в шахматные доски из красных квадратов на фоне белых или желтых полос, идущих вдоль черных корпусов, которые мерцали влажно, в то время как дула пушек торчали, как указующие персты.

Туман смягчил очертания судов, и крошечные водные капельки, цепляющиеся за такелаж, отражали свет, как роса в паутине. Как живописец мог ухватить цвет этих парусов? Теплый оттенок умбры с небольшой примесью сиены или, возможно, легкой желтой охры? (Но никакой живописец не захотел бы испортить эффект, изображая темные, неровные пятна сырости вдоль передних парусов.)

— Два пенса за миску говяжьего супа и полпенни за хлеб — вот что мне по душе, — услышал Рэймидж голос Стаффорда. Кокни что-то рассказывал одному из матросов. — Заведение Минни как раз на задах моей любимой лавки — хотя я не был там с тех пор, как банда вербовщиков схватила меня. Да, я не отказался бы от супчика, но благодаря донам сегодня мы будем жрать холодное. — Он плюнул за борт через пушечный порт и проворчал: — Я уже четвертую вахту жую этот табак, и в нем осталось столько же вкуса, сколько в куске сырой парусины, это точно!

Саутвик внезапно сделал паузу в своем бесконечном марше взад-вперед и рыкнул на Джексона:

— Флагман сигналит!

Джексон схватил подзорную трубу.

— Общий: подготовительный — затем номер тридцать один. Затем «Курс зюйд-вест».

Саутвик листал страницы книги сигналов.

— Занять место в линии боя впереди и по корме адмирала по возможности… — Он поднял взгляд, чтобы удостовериться, что Рэймидж его услышал, и проворчал: — Если не будет бриза, эти пропитанные вином, жрущие рыбу по пятницам, опекаемые попами висельники будут в Кадисе, спустят реи на палубу, и все по домам до Пасхи, а мы не успеем даже сформировать линию. Вот еще: преследовать врага со скоростью в пару узлов!

С этими словами он стукнул ножнами своего огромного меча по палубе. Меч всегда занимал Рэймиджа, и он наблюдал, как тщательно Саутвик наточил это предыдущим вечером.

— Как вы раздобыли этот мясницкий тесак, Саутвик?

— Мой отец был мясником, сэр, — усмехнулся тот, — но я купил этот у лучшего оружейника в Лондоне, мистера Прейтера в Черинг-Кросс. Заплатил из первых призовых денег, какие получил… Простите, сэр… Джексон! Смотри за…

— Предварительный сигнал спущен, сэр! — отрапортовал Джексон.

— Очень хорошо.

Рэймидж знал, в течение следующих минут будет что-то вроде толчеи, когда эти пятнадцать судов в двух колонках, двинутся, чтобы сформировать единую линию, причем каждый капитан будет стремиться встать во главе ее, используя в качестве оправдания то, что его положение наилучшим образом соответствовало словам сигнала адмирала «по возможности».

При такой вежливости и правильности перестроения флот вполне мог участвовать в Королевском ревю в Спитхеде: там топсель развернут назад, здесь нижние реи выставлены под более острым углом, там кливер выстрелил в течение минуты или двух, и вскоре две колонны судов слились в единую линию почти в две мили длиной. «Капитан» был так близко к «Намюру», что его утлегарь почти нависал над чужим гакабортом, и Рэймидж мог себе представить, как коммодор убеждает капитана Миллера, который командует «Капитаном», и догадывался, что думает капитан Вичед, когда смотрит с тревогой за корму со шканцев «Намюра».

— «Каллоден» сделал это! — воскликнул Саутвик. — Достойный капитан Троубридж!

«Каллодену» удалось возглавить линию, «Виктори» была седьмой, сопровождаемая вице-адмиралом Волдегрэйвом на «Барфлёре» и вице-адмиралом Томпсоном на одиннадцатой в строю «Британии». «Капитан»… Хм, подумал Рэймидж, коммодор — тринадцатый в линии, это будет его неудачный день? Пятнадцатым и последним — «затычка в заднице», обозвал его Саутвик — был «Превосходный» под командованием капитана Коллингвуда.

Ни Рэймидж, ни Саутвик не пытались скрыть свое волнение при виде пятнадцати больших кораблей в боевой линии. Каждый знал, что он наблюдает одно из самых значительных событий в своей жизни; и все же каждый видел это по-своему.

Профессиональный глаз Саутвика отмечал, держится ли каждый корабль на правильном расстоянии от кормы идущего впереди и все ли его паруса хорошо выставлены. Острова тумана, в которые они вплывали время от времени, были для него лишь небольшими проблемами при поддержании правильной позиции, тогда как Рэймидж видел в них тончайшие завесы, смягчающие очертания судов, придавая им тот вид тайны и загадочной красоты, которую реальные одежды придают просто голой женщине.

И при этом Саутвик никогда не понял бы проносящиеся в голове Рэймиджа мысли о том, что большие двух- и трехпалубные корабли были великолепными памятниками запутанному миру, в котором они жили. Самые большие деревянные объекты, когда-либо сделанные человеком и разработанные исключительно, чтобы бороться с себе подобными и убивать врагов, они были, однако, одними из самых красивых созданий человека.

Такой корабль, как «Капитан», был построен из нескольких тысяч дубов, выращенных на глинистой почве Сассекса (из желудей, подсчитал Рэймидж, которые проросли в то время, когда Кромвель одержал победу над королем в Вустере). Дерево было скреплено приблизительно тридцатью тоннами медных гвоздей и болтов и приблизительно десятью тысячами деревянных шпилек. Мачты такого корабля, вероятно, прибыли из Америки, из лесов Мэна или Нью-Хэмпшира, где сосны необходимого диаметра все еще водятся в изобилии, в то время как стеньги и реи вырезаны из деревьев, которые выросли на берегах Балтики.

Швы его палуб и корпуса законопатили десятью тоннами пакли и четырьмя тоннами смолы; даже краска весит несколько тонн. Десять тысяч ярдов материала пошли на его паруса. (Было дико думать, что вся «Кэтлин» весила намного меньше, чем экипаж «Капитана» и его стоячий и бегучий такелаж со всеми его тросами и блоками.)

Все же красота этих больших кораблей была подобна красоте женщины: не было какой-то единственной черты, которая делала их красивыми — это был совокупный эффект многих мелких деталей, словно тех цветных кусочков смальты, из которых складывается мозаика. И красоту взятой в отдельности части было трудно определить — так же как лишь волнующий изгиб губ одной женщины отличает ее от сестры, так и очертания кормы одного корабля делают его непохожим на другие. И все же именно эти крошечные отличия делают именно эту женщину красавицей, а не ее сестру; очертания одного корабля кажутся совершенными, а другого — нет.

И каждый корабль сидел на воде так изящно и притом так основательно, демонстрируя свою принадлежность морю, как елизаветинский дворец принадлежит мягко очерченным холмам, угнездившимся среди могучих буков. Каждый корпус отличала симметрия греческой скульптуры — нигде не бросалась в глаза прямая линия или слишком резкая кривая: от конца утлегаря взгляд скользил естественно вниз к баку и к мидель-шпангоуту, а затем снова поднимался к гакаборту, который слегка выдавался над скошенной кормой. Нос был круглым, однако форштевень, выдающаяся вперед часть палубы и резная фигура делали его приятным глазу и не таким широким; хотя корма была квадратной, окаймлявшая ее фрамуга придавала ей элегантность кепи офицера-кавалериста.

С такого расстояния мачты казались тонкими и слабыми, и было трудно поверить, что грот-мачта составляет три фута в диаметре у основания, и от ватерлинии до крепления стеньги более 180 футов. Приблизительно сорок тонн канатов, пошедших на снасти, представляли собой на верфи уродливую груду рулонов, но когда их протянули наверх к мачтам и реям, они образовали узор, напоминающий брабантские кружева.

Но как бы ни были красивы и могучи эти корабли, они могли сражаться настолько хорошо, насколько хороши были их экипажи. И в этом смысле, думал он, глядя вдоль боевой линии, вся неизведанная тяжесть сражения ляжет на плечи людей, потому что большинство кораблей уже побывали в сражениях.

«Каллоден», возглавляющий линию, был с Хоу в битве Славного Первого Июня три года назад, когда шесть французских линейных кораблей были захвачены, а седьмой потоплен. Третий в линии, «Принц Георг», был с адмиралом Кеппелем в 1778-м, когда он дрался с флотом графа д’Орвилье у Уэссана, и с Родни у островов Святых в 1782-м, когда пять французских линейных кораблей были захвачены. «Орион», четвертый в линии, был с Хоу Славного Первого Июня. Шестым был один из новейших, насколько Рэймидж мог помнить, — «Колосс» был спущен на воду в течение последних трех лет, в то время как идущей следом «Виктори» было хорошо за тридцать, и она была флагманом Кеппеля при Уэссане. «Барфлёр» был флагманом адмирала Худа в битве под руководством Родни, в то время как «Эгмонт» был с Кеппелем при Уэссане и с адмиралом Хотэмом при Генуе несколько лет назад, когда капитан Нельсон на «Агамемноне» сыграл ведущую роль в захвате «Са Ира» и «Сенсера». Вслед за ним шла «Британия», в свое время — флагман Хотэма, в то время как «Намюр» был с Родни. «Капитан» был сильно поврежден в битве под руководством Хотэма, и вслед за ним шла «Диадема», которая тоже была там.

И маленькая «Кэтлин», подумал Рэймидж насмешливо: что ж она тоже много рисковала за прошедший несколько недель, даже если не достигла многого…

Пятнадцать кораблей. И при том, что французский флот в Бресте, вероятно, ожидает испанцев, чтобы присоединиться к ним для попытки вторжения, вся безопасность Англии зависит не только от боеспособности каждого из этих судов, но и от тактического таланта одного человека — сэра Джона Джервиса. Если он сделает одну непоправимую ошибку сегодня, он может проиграть войну; одна роковая ошибка, приводя его к поражению, оставит Канал открытой дорогой для франко-испанской армады, поскольку Адмиралтейство не будет в состоянии вовремя собрать столько кораблей, чтобы причинить им серьезный ущерб.

Один человек, одна ошибка: это была тяжелая ответственность. И все же он задавался вопросом, беспокоило ли это сэра Джона. Старик в этот самый момент делал первые шаги на пути к уничтожению флота Кордовы просто потому, что это была обязанность, к которой тренировка на протяжении целой жизни подготовила его. Рэймидж помнил, что его собственный отец захочет узнать о каждом маневре, сделанном в сражении, и, зная, что он не может доверять своей памяти, послал матроса вниз, чтобы принес блокнот и карандаш. Когда он делал набросок положения двух флотов, Саутвик спросил его:

— Что вы скажете о донах, сэр?

С наветренной стороны, справа по носу, Рэймидж мог видеть часть эскадры Кордовы — девятнадцать линейных кораблей и среди них «Сантиссима Тринидад». Если они когда-то были в каком-либо подобии строя, то теперь от него осталось одно воспоминание: они походили на отару овец, которых гонят на стрижку по две, три и по четыре в ряд. Они бежали в восточном направлении, намереваясь пройти перед британской линией, чтобы присоединиться ко второй части эскадры, шести линейным кораблям, которые были видны слева по носу «Кэтлин», и отчаянно пытались добраться до них до того, как британская линия отрежет их. Две отары овец фактически пытались соединиться до того, как стая волков врежется между ними, поскольку именно в этот сужающийся промежуток «Каллоден» вел британскую линию.

— Что вы скажете о донах, сэр? — повторил Саутвик, и Рэймидж, углубленный в свои мысли, понял, что так и не ответил.

— Они заплатят высокую цену за то, что плохо сохраняли строй в течение ночи, мистер Саутвик, и за то, что расслабились, потому что думали, что они близко к дому, — сказал Рэймидж сердито, зная, что должен это сказать, но недовольный тем, как напыщенно это прозвучало.

— Вы не думаете, что это — ловушка?

— Ловушка? Если это так, кто-то забыл, как ее устанавливать!

— Но могу я…

— Да, вы можете спросить, почему я так думаю. У Кордовы, вероятно, есть по крайней мере двадцать семь линейных кораблей — хотя мы можем видеть только двадцать пять в настоящее время — против наших пятнадцати. Если бы он держал их вместе, он мог бы противопоставить по два против каждого из тринадцати наших кораблей и все еще иметь в запасе один, чтобы разобраться с нашими оставшимися двумя. Только подумайте о «Капитане», например, атакованном «Сантиссима Тринидад» с наветренной стороны и семидесятичетырехпушечником — с подветренной. Двести четыре испанских пушки против семидесяти четырех «Капитана». Вместо этого, вы можете видеть, что Кордова имеет девятнадцать с наветренной стороны и шесть с подветренной. И при небольшой доле везения нам удастся пройти в промежуток и помешать им соединиться.

— Да, — признал Саутвика, — они разделились отлично. Позволяет нам выставить наши пятнадцать против шести или пятнадцать против девятнадцати. Кажется достаточно легким!

— Это не совсем так — есть одно большое «если». Если двум испанским подразделениям все же удастся преодолеть разрыв, то Кордова сформирует боевую линию в последний момент, прямо перед нашим носом. Все их бортовые залпы против наших ведущих судов — и мы не будем в состоянии ответить хоть одной пушкой…

— Но вы считаете, что у Кордовы есть шансы сделать это?

— Пятьдесят на пятьдесят на настоящий момент — это решится в несколько мгновений. Если ветер повернет немного, Кордова пойдет круче к ветру, так что он опередит нас и отнимет у нас ветер. Этого будет достаточно, чтобы перевернуть положение.

Джексон сказал:

— «Виктори» подняла флаги, сэр!

Рэймидж кивнул Саутвику, и флаг «Кэтлин» взлетел до гафеля, и один за другим остальные корабли тоже подняли флаги.

Почти сразу же Джексон за кричал радостно:

— Вот оно! Номер пять, сэр!

Двое или трое матросов начали радостно кричать, и затем весь экипаж поддержал их. Это был сигнал, который они все знали наизусть: «Атаковать врага».

Саутвик подошел к Рэймиджу и сказал спокойно:

— Я думаю, что люди оценили бы несколько слов, сэр.

— Несколько слов? Что вы имеете в виду? — Идея раздражала Рэймиджа.

— Ну, сэр, небольшая такая речь или что-то вроде. Это… ну… так принято, сэр.

— Так принято на семидесятичетырехпушечных, но едва ли подходит нам, ведь так? Я сказал все, что я должен был сказать, когда поднялся на борт в Гибралтаре.

— Я все же думаю, что они хотели бы этого, — сказал Саутвик упрямо.

Рэймидж видел, что матросы инстинктивно подошли ближе к своим пушкам и наблюдают за ним с надеждой, и не сознавал, что в глазах матросов узкое, загорелое лицо и глубоко посаженные глаза делают его похожим на вожака пиратов прежних дней. Потом он услышал собственный спокойный голос:

— Это может быть самым большим сражением, которое вы увидите за всю свою жизнь, но наша доля в нем — просто повторить сигналы коммодора. Мы — только люди в толпе, наблюдающие, как один боксер нокаутирует другого.

Это охладит их немного, подумал он; но когда он увидел их нетерпеливые лица, ему стало стыдно за насмешку. У Саутвика тоже был этот знакомый взгляд, глаза остекленели и налились кровью в предвкушении сражения.

Джексон, наблюдая за «Виктори» в подзорную трубу, сообщил о сигнале несколько изменить курс, а затем воскликнул:

— Есть другой, сэр! Общий, номер сорок.

Он возился с книгой сигналов, и это был как раз тот сигнал, которого Рэймидж не мог вспомнить.

— Адмирал хочет пройти через линию врага.

— Что? Проверьте это снова! — воскликнул Саутвик.

Джексон посмотрел в подзорную трубу.

— Это номер сорок, точно, сэр.

Саутвик схватил сигнальную книгу и проверил сам.

— Да, сэр, — сказал он Рэймиджу. — Это именно так, как он говорит.

— Разумеется, мистер Саутвик. Не забывайте, что мы только что предположили, что именно это адмирал намеревается делать. Он должен был дать такой приказ, и он тянул до последней возможности, на случай, если доны выкинут что-то неожиданное. Вы ведь не хотите, чтобы «Виктори» вывесила «Аннулировать предыдущий сигнал», не так ли?

Мгновение спустя он понял, что это было несправедливое замечание, но Саутвик воспринял это просто, игнорируя слова Рэймиджа и думая про себя, сэру Джону потребовалось долгое время, чтобы научиться думать, как мистер Рэймидж.