Барабан бил в такт с его сердцем, барабан, который никогда не прекратит бить, вечно посылая экипаж корабля судна к оружию и на смерть. Сердце дуба — наши мужчины… Та-та-та, та, та-та… Рэймидж попытался закричать на барабанщика, чтобы остановился, но не мог сказать ни слова. Удары были регулярными и громкими: они пульсировали в его ушах, в его висках и груди, и когда он повернул голову, чтобы уйти от них, он почувствовал, что поднимается по спирали вверх — невесомый, дрожащий и напуганный. Он открыл глаза и увидел красное лицо Саутвика, сморщенное от беспокойства. Лицо начало медленно вращаться над ним, и Рэймидж закрыл глаза снова.
— Мистер Рэймидж!
— Что это, Саутвик?
— Как вы себя чувствуете, сэр?
— Что происходит?
— В вас выстрелили через пушечный порт после того, как «Сан Жозеф» сдался.
Пульс, пульс, бах, бах; повязка через бровь была тугая, и лицо Саутвика начало вращаться снова. Рэймидж сжал руками голову и почувствовал ткань: полосы ткани вокруг головы, как тюрбан индийца.
Саутвик, казалось, шептал где-то вдалеке. Рэймидж открыл глаза снова, чтобы увидеть лицо Саутвика вблизи: бусинки пота выступили на его щетине. Небритый Саутвик? Это все было очень странно: он не был в своей каюте на «Кэтлин». Рэймидж начал садиться, но лицо Саутвика завертелось снова.
— Легче, сэр, легче! Вы на борту «Непобедимого». Коммодор поднял свой широкий вымпел на нем.
— Но почему я не…
— Вы помните, сэр, — сказал Саутвик успокаивающе. — Вы помните, как мы брали на абордаж «Сан Николас», а затем «Капитан»…
— Да, я помню.
Это возвратилось медленно, сначала не в виде фактов, а картинами: «Кэтлин» возле огромного утеса — который был «Сан Николасом»; столкновение, и куттер, опрокинувшийся поперек носа испанца; потом безумный бег вдоль палуб «Сан Николаса»; потом коммодор и подъем по грот-русленю «Сан Жозефа», и испанский офицер, кричавший, что они сдаются. Внезапно картина остановилась.
— Что произошло после этого?
— После чего, сэр? — Саутвик был озадачен.
— После того, как этот чертов испанец сказал, что они сдаются?
— В вас выстрелили через пушечный порт. Они не знали внизу, что их корабль спустил флаг. Если вы простите меня на минуточку, сэр…
Он что-то крикнул часовому у двери. Рэймидж вздрогнул, боль заглушила слова Саутвика.
— Вы упали, сэр, — продолжал Саутвик.
— Я не удивляюсь.
— Нет, я имею в виду, что вы упали в море между этими двумя кораблями.
— Почему же я не утонул или не был раздавлен?
— Опять эти двое: Джексон и Стаффорд. Они прыгнули за вами.
— Они безумны. Неудивительно, что я чувствую себя больным. Я, должно быть, заглотил половину Кадисского залива.
— Это точно, сэр. Я бросил им конец, но потребовалось время, чтобы сделать петлю у вас под мышками. Когда они подняли вас на палубу, мы думали сначала, что вы покинули нас. Я никогда не видел человека, который выглядел бы настолько мертвым.
— Вы должны послать за теми двумя.
— Ну, если вы подождете немного, сэр…
Рэймидж чувствовал себя слишком слабым, чтобы спорить.
Раздался стук в дверь, но человек не ждал ответа. Рэймидж попытался повернуться, чтобы посмотреть, кто это, но его голова снова пошла кругом.
— Ну, мистер Рэймидж, — сказал знакомый, высокий, носовой голос, и коммодор, стоял в ногах гамака. — Ну, мистер Рэймидж, у вас крепкий череп — к счастью!
— В настоящее время, он кажется мне чересчур тонким в некоторых местах, сэр.
— И это тоже! Теперь у вас будет два шрама на носу с правого борта, пулевое ранение вдобавок к удару сабли. Что не так уж плохо, леди любят это. Честное слово, если уж вам суждено быть раненным, солидный шрам, которым они могут восхищаться, стоит больше, чем самое красивое лицо в комнате! Мой собственный небольшой подарок после сражения, например, не принесет много славы. У меня совершенно неромантично ранен живот!
Рэймидж засмеялся и почувствовал, словно ранен в голову снова.
— Но серьезно, Рэймидж, только преступный идиот попытался бы сделать то, что вы сделали с «Кэтлин». К счастью для меня, преступники иногда преуспевают. Вы преуспели, и я получил свою долю почестей, захватив два из четырех призов флота.
— Я рад, сэр.
— Я знаю, что вы рады, — сказал Нельсон тепло. — Но я сказал почести, но не признание. Я еще не видел главнокомандующего, и так как я действовал самовольно, как и вы, мы оба можем еще иметь неприятности. Но что бы ни случилось, мистер Рэймидж, если когда-нибудь в моих силах будет оказать вам услугу…
Рэймидж изо всех сил пытался найти подходящий ответ, когда Нельсон добавил:
— И я рад сообщить вам, что вы будете отосланы домой на фрегате «Живой» с сэром Гильбертом Эллиотом.
— Нет! — воскликнул Рэймидж. — Я имею в виду, пожалуйста, сэр, я предпочел бы оставаться с флотом!
— Но почему?
— Я… Ну, в общем, сэр, я хотел бы убедиться, что экипаж моего судна в порядке.
— Мистер Рэймидж, — сказал Нельсон мягко с улыбкой: — у вас нет никакого судна и поэтому нет никакого экипажа. И флот в состоянии позаботиться об оставшихся в живых.
Рэймидж чувствовал себя слишком слабым, чтобы спорить, и знал, что коммодор прав, поэтому закрыл глаза от усталости и боли.
— Я зайду к вам еще, — сказал коммодор сочувственно и покинул каюту.
— Каков «список мясника»? — спросил Рэймидж у Саутвика несколько минут спустя.
— Невероятно короткий, сэр. Двенадцать погибших. Эдвардса, помощника канонира, никто не видел еще до того, как мы столкнулись с «Сан Николасом» — думаю, убит ядром погонного орудия, — и еще одиннадцать моряков. Шестеро не смогли подняться на борт «Сан Николаса», и пятеро убиты в бою. Один из них — Дженсен, который был с вами в Картахене, убит снайпером с «Сан Жозефа». Только четверо раненых — вы, Фуллер и два младших матроса.
— Нам повезло, — сказал Рэймидж трезво. — Бог знает, как нам повезло.
— Вы были осторожны, сэр, — сказал Саутвик.
— Осторожен?!
— Я должен… — ну, в общем, сэр, я знаю, что это немного необычно, но экипаж судна просил, чтобы я сказал вам — настолько осторожно, насколько возможно, вы понимаете, сэр, — они ценят заботу, которую вы проявили, чтобы уменьшить потери.
— Если только вы… — воскликнул он, затем сказал: — Нет, поблагодарите их, Саутвик. Но с той минуты, как мы повернули к «Сан Николасу», я не верил, что хотя бы один из нас выживет.
Он глубоко вздохнул.
— И это — забота, которую я проявил, — добавил он горько. — Вместо более шестидесяти мертвых, я убил только дюжину.
— Нет, сэр, не думайте так. Вы несправедливы к себе. Мы должны были сражаться; некоторые из нас были бы убиты. Матросы знают это. Они думали, после того, как мы повернули, что они будут убиты. Они знали, что вы считаете, будто они не понимают этого, но они понимали, и они казались веселыми ради вас, сэр. И они имеют право благодарить вас.
— Я думаю, да, — сказал Рэймидж. — Но я был слишком удивлен…
Дверь открылась, и вошел полный хирург в очках.
— Ради всего святого, мистер Саутвик, — я должен попросить вас уйти. Наш пациент выглядит утомленным. Действительно, действительно, действительно! Вся моя работа уничтожена за пятнадцать минут болтовни, болтовни, болтовни!
Саутвик выглядел встревоженным и встал, чтобы уйти. Рэймидж закрыл глаза, когда штурман двинулся к двери.
На следующий день, в то время как Рэймидж возлежал в своем гамаке, раздраженный постоянным вниманием хирурга (который мгновенно уловил особый интерес коммодора к этому пациенту), корабли сэра Джона Джервиса заштилели с испанским флотом все еще в поле зрения. «В большом беспорядке», — сообщил Саутвик радостно.
На следующий день британский флот провел несколько часов, пытаясь миновать мыс Сент-Винсент против встречного ветра, и наконец сэр Джон решил войти в залив Лагос, к востоку от мыса Сент-Винсент, и вечером флот и его призы встали на якорь.
Рэймидж, которому разрешили сидеть на стуле, только что начал писать еще раз отцу — напрасно пытаясь прочитать то, что он написал в первом письме, пропитанном морской водой, — когда Саутвик вошел в каюту.
— От главнокомандующего, — сказал он, вручая Рэймиджу запечатанное письмо, адресованное лорду лейтенанту Рэймиджу, бывшему командиру куттера Его Величества «Кэтлин». — Я расписался за него. Каждый капитан получил такое.
Рэймидж прочитал письмо и задался вопросом, были ли остальные так же сформулированы. Ни единого упоминания ни коммодора, ни названия или роли «Капитана». А также не упомянуты ни капитан Троубридж и «Каллоден», капитан Фредерик и «Бленхейм», капитан Коллингвуд и «Превосходный».
Датированное «Виктори», залив Лагос, 16-го февраля 1797 года, оно гласило:
Сэр,Дж. Джервис.
Никакими словами невозможно передать огромное восхищение, которое я испытываю относительно образцового поведения адмиралов, капитанов, офицеров, моряков, морских пехотинцев и солдат, бывших на борту каждого корабля флота, которым я имею честь командовать, во время энергичного и успешного нападения на флот Испании 14 числа сего месяца. Победный рапорт, переданный в руки Его Величества в этот день, целиком обеспечен их решительной доблестью ( sic) [14] и дисциплиной, и я прошу Вас принять мою благодарность и признание заслуг корабля под Вашим командованием.
Ваше преданнейший слуга,
Саутвик наблюдал за ним внимательно и сказал:
— Это может вызвать неприятности, сэр.
— Откуда вы знаете? Вы прочитали это?
— Нет, сэр, не ваше; но капитан Мартин дал мне его письмо, прежде чем он прочитал его экипажу этого корабля. Он был довольно сердит — считает, что это — оскорбление коммодора.
— Ну, он не упоминает имен, таким образом нет никакого фаворитизма.
— Нет, но я слышал слухи с «Виктори», что в официальном письме сэра Джона в Адмиралтейство тоже не упоминаются капитаны или корабли.
Это казалось настолько невероятным, что Рэймидж высказал свое недоверие вслух.
— Это точно, сэр, весь флот уже знает, что сэр Джон написал одно письмо, капитан Колдер прочитал его и, будучи злобным человеком, сказал, что если отметить заслуги коммодора, это поощрит других не повиноваться приказам. Таким образом, сэр Джон написал другое письмо, не упоминая имен вообще.
Колдер! Рэймидж сразу понял, что история, вероятно, верна: было общеизвестно, что Колдер более чем ревновал к коммодору. (И отсюда, внезапно понял он, вероятно проистекает враждебность Колдера к нему: он, вероятно, думает, что Рэймидж один из протеже коммодора.) Удивительно, что сэр Джон не замечает этой злобности.
Раздался стук в двери, и вошел коммодор.
— Сидите и наслаждаетесь наградой, а?
— Поразительно небольшой наградой, сэр, — сказал Рэймидж, подняв письмо.
— Да ладно, слова на бумаге стоят меньше, чем действия, мистер Рэймидж, — сказал Нельсон беспечно. — В сражении «Принц Георг» израсходовал 197 бочек пороха, «Бленхейм» — 180, «Каллоден» — 170 и «Капитан» — 146. «Капитан» выпустил больше ядер, чем он должен был иметь на борту — когда у нас кончились ядра и картечь для 32-фунтовых карронад, мои матросы начали использовать 9-фунтовые пушечные ядра. Но когда будет опубликовано официальное письмо, я сомневаюсь, что эти четыре корабля будут названы даже однажды. Но имеет ли это значение в самом деле? Те, мнения которых в какой-либо мере для нас важны, скоро узнают, а кого волнуют остальные? Помните, если вы не будете раздражаться и ожидать справедливости, то, вероятно, поднимете свой флаг и в конечном счете доживете до глубокой и старости!
— Я надеюсь, что вы гарантируете это в письменном виде, сэр!
— Я только что сказал вам, чтобы не ждали справедливости! Но серьезно, Рэймидж, главное — забыть о разнице между выигрышами и потерями в сражении и думать об его окончательном эффекте.
— Я не вижу разницы, сэр.
— Ну, донесение сэра Джона восхитит прессу; политические деятели радостно объявят в Парламенте, что британский флот из пятнадцати линейных кораблей встретил двадцать семь испанских линейных кораблей, задал им хорошую трепку и захватил четыре корабля, не потеряв ни одного. Они не назовут — даже не поймут — самую ценную и значительную часть победы.
— Но…
— Люди — вот что имеет значение, Рэймидж, не корабли. Самый прекрасный и самый большой боевой корабль в мире бесполезен, если его капитан и команда напуганы врагом. Худший и самый маленький боевой корабль неоценим, если его капитан и команда полагают, что они победят. О, боже, юноша, вы напали на «Сан Николаса» с «Кэтлин», не так ли? Помните об этом, а затем загляните за горизонт: это — первый бой, который испанцы вели против нас во время этой войны. Чисто арифметически у них было почти вдвое больше кораблей и вдвое больше пушек — и это не принимая во внимание то, что большинство их кораблей было больше наших. У них было преимущество наветренной стороны, и они дрались, зная, что с подветренной стороны у них Кадис, где они могут обрести убежище. И все же они проиграли — решительно!
— И, — сказал Рэймидж, — они проиграли, зная, что их адмирал бездарен, что их бортовые залпы значили очень немного, и что британские 74-пушечные взяли на абордаж и захватили один их 84-пушечник и затем сделали то же самое с кораблем, несущим 112 пушек!
— Точно, — сказал Нельсон. — Когда остальные испанские моряки узнают детали сражения, едва ли найдется хоть один человек, будь то помощник кока или адмирал, который не будет верить в глубине души — и это и есть настоящая победа, — что один британский корабль равняется двум испанцам. Первое сражение войны дало им бесспорные доказательства.
— Так что с этого дня, — сказал Рэймидж, — доны, вероятно, будут чувствовать себя побитыми, прежде чем они отправятся в плавание!
— Я надеюсь, что так! — сказал Нельсон трезво. — Я надеюсь, что каждый человек, от короля до морского министра, подумает дважды, прежде чем послать испанский флот в море — и затем прикажет ему оставаться в порту. Это даст нам шанс иметь дело с французами, а испанским судам — шанс гнить.
Коммодор достал из кармана конверт, дал его Рэймиджу и сказал, что зайдет позже.
Рэймидж взял конверт, но, озабоченный словами Нельсона, не открыл его сразу. Если бы испанский флот достиг Кадиса благополучно (и они, возможно, сделали бы это, но шторм, который загнал их в Атлантику, дал время сэру Джону, чтобы перехватить их, когда они пробивались назад), то они, возможно, дошли бы до Бреста, отогнали британскую эскадру, блокирующую французский флот, освободили его и приплыли в Англию…
Но они встретили шторм, потом они встретили флот сэра Джона. И они потеряли четыре корабля. И однако по крайней мере два из этих судов, наконец понял Рэймидж, не были бы захвачены коммодором, если бы «Кэтлин» не задержала испанский авангард, таранив «Сан Николас»…
Ему понадобилось все это время, чтобы понять это. Саутвик знал, и матросы знали — он вспомнил слова Саутвика о кэтлинцах. Но лейтенант Николас Рэймидж не знал. И только теперь начал понимать. Так не было задумано с самого начала: он не направил «Кэтлин» к «Сан Николасу» с идеей попытаться победить франко-испанскую армаду, идущую против Англии. Он сделал это, чтобы затормозить авангард Кордовы. Но, понял он, самый большой сводчатый купол, когда-либо построенный, сделан из маленьких кирпичей и камней, и каждый из них зависел от других, и они все зависели от одного, краеугольного камня.
Он сломал печать письма. Оно было от одного из сотрудников адмирала. Фрегат «Живой» отправляется в Англию с донесением главнокомандующего для Адмиралтейства, и лейтенант Рэймидж должен возвратиться на нем как пассажир, если он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы быть переправленным с корабля на корабль. Ввиду того, что на фрегате значительная нехватка личного состава, лейтенант Рэймидж должен назвать двадцать пять лучших матросов из экипажа его бывшего судна и послать их на борт со штурманом. Лично для лейтенанта Рэймиджа было добавлено, что другой фрегат оставляет флот и идет в Гибралтар, а затем возвращается в Англию с маркизой ди Вольтерра, и если лейтенант Рэймидж хочет написать…
Что означает, понял он с радостью, которая прогнала все мысли о боли в голове, что он сможет встретить ее на английской земле. И если весна придет в св. Кью раньше, чем письмо Адмиралтейства с приказами для него, то они смогут вместе гулять среди цветов и свежей зеленой травы — впервые без угрозы безотлагательной войны, стоящей у них за спиной.