Рэймидж временно занимал каюту Саутвика, который в свою очередь перебрался на место следующего по старшинству — Джона Апплеби, помощника штурмана. Он едва успел переодеться, когда Джанна позвала из своей каюты. С серьезным видом она указала жестом, чтобы он закрыл дверь, и, не зная, что она собирается сказать, Рэймидж приказал часовому встать на расстоянии нескольких футов, вне пределов слышимости.

Она поднялась из-за стола, резко развернув кресло, встала перед ним и коснулась правой рукой шрама у него над бровью.

— Нико…

— Маркиза…

— Милорд…

Они оба рассмеялись, и, чтобы помочь ей преодолеть смущение, мешавшее начать, он сказал:

— Сожмите кулаки, закройте глаза и скажите это!

— Это не мое дело, Нико, но…

— Но?..

— …но было бы мудрее оставить это испанское судно, не…

— Не позволив вам прыгнуть на борт, захватить его без посторонней помощи и поднять флаг Вольтерры?

— Говорите серьезно, Нико! Я имею в виду: разве люди не станут говорить, что вы убежали — что вы отказались попытаться захватить его?

— Некоторые могут и, вероятно, будут. Другие скажут, что было бы безумием даже пытаться предпринять что-либо против судна в восемь раз больше «Кэтлин». Третьи — и среди них адмирал сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон — скажут, что я уже нарушил приказы, собираясь подойти достаточно близко, чтобы опознать судно. Вы понимаете, что коммодор приказал мне доставить вас и Антонио в Гибралтар как можно быстрее и самым безопасным маршрутом? Это означает, что я должен бежать, а не сражаться, кого бы мы ни встретили.

— Да, но Антонио боится, что, поскольку ни сэра Джона, ни коммодора в Гибралтаре нет, один из врагов вашего отца может причинить вам неприятности, как они сделали это в Бастии. В конце концов, кто знает, что могло произойти там, если бы коммодор не прибыл в разгар того позорного трибунала?

Он сам подумал обо всем этом задолго до того, как Джексон опознал судно как испанское, и понимал, что страхи Джанны обоснованы. Было нелегко служить на флоте, будучи единственным сыном Джона Аглоу Рэймиджа, десятого графа Блази, адмирала Белого флага, корнуольского помещика, человека честного и отважного и при этом после адмирала Бинга — самого знаменитого козла отпущения столетия; человек, честь, карьеру и едва не самую жизнь которого отняло правительство, чтобы избежать собственной отставки. Да, это было нелегко и время от времени казалось просто невозможным, но…

— О чем вы думаете, Нико?

На мгновение он забыл, что она стоит рядом.

— Вспомнил, как однажды сказала моя мать: у меня тот же изъян, что и у моего отца.

— Какой? — быстро спросила она, внезапно почувствовав страх.

— Ни одного из нас не интересуют простые задачи — кто-то должен сказать, что это невозможно, чтобы мы приложили все силы.

— Ну, я думаю, это где-то на полпути между изъяном и достоинством.

Он поцеловал ее и, первым поднявшись на палубу, направился к карронаде — подальше от всех остальных. В то время как он стоял, поставив одну ногу на лафет, она подошла и прислонилась к фальшборту, солнечные блики играли на ее волосах, иссиня-черных как вороново крыло, и когда она повернулась, чтобы глянуть на странное судно, Рэймидж пожалел, что он не стал живописцем, чтобы запечатлеть на холсте роскошный профиль патрицианки, очерченный светом на фоне пронзительно-синего моря и неба. Маленький, чуть изогнутый нос, высокие скулы, большие карие глаза и тонкие уши, открытые взору стянутыми на затылке волосами — классический профиль римлянки, если бы не мягкие, чуть полноватые губы.

Он заставил себя отвернуться и внимательно оглядеть палубу куттера. В его власти подставить эту палубу под вражеские ядра, от чьих тяжелых ударов как стрелы полетят острые щепки, кося направо и налево, рубя руки и ноги, впиваясь в плоть моряков. Пройдет два-три часа после того, как он отдаст приказ, и недавно выдраенная палуба, которую он только что инспектировал, будет залита кровью этих парней, что собрались в кружок и смеются над шутками — несомненно, издеваясь над способностями испанцев по части кораблевождения, сражения и любви.

Джанна спросила тихо:

— Вы слышали, что говорят ваши люди?

— Я не слушал.

— Тогда послушайте.

Рэймидж не знал, то ли приказать им замолчать, прогнать их повелительным жестом, то ли перестать слушать, испытывая чувство стыда. Матросы обсуждали призовые деньги, который они получат, когда отбуксируют фрегат в Гибралтар. Для них заранее очевидно, с горечью думал Рэймидж, что их капитан захватит судно, но ни один, похоже, не понимает, что потребуется сотворить чудо, чтобы заставить испанцев сдаться…

— Вот видите? — сказала Джанна.

Подошел Саутвик, потирая руки и усмехаясь так кровожадно, что позавидовал бы театральный злодей из Хеймаркета. Куда подевался добродушный деревенский пастор? Несмотря на круглое лицо и гриву волнистых седых волос, перспектива сражения превратила доброго целителя душ в умелого и безжалостного живодера: лицо разрумянилось, волосы, казалось, ощетинились, глаза налились кровью.

— Я полагаю, было бы неплохо назначить людей разматывать один из тринадцатидюймовых тросов, сэр, — сказал он оживленно. — Потребуется немало времени — и хотя восьмидюймовый был бы легче, боюсь, он может порваться, и нам все равно придется использовать тринадцатидюймовый.

Джанна заметила, что Рэймидж начал потирать шрам над бровью и вместо того, чтобы приказать Саутвику оставить трос в покое, безразлично, чтобы не отвлекаться от своих размышлений, сказал: «Очень хорошо, мистер Саутвик».

Штурман был слишком взволнован, чтобы заметить нехватку энтузиазма в голосе капитана, и понесся вперед — надзирать за подготовкой весящего более двух тонн, жесткого и очень прочного троса.

Джанна слышала, как Рэймидж давал этот формальный ответ «Очень хорошо» десятки раз; но никогда не было в нем этого оттенка… ну да, почти обреченности. Его лицо ничего не выражало, но инстинктивное поглаживание шрама выдавало отчаянную работу ума. Она предполагала, что мысли раздирают его на части: с одной стороны, это непреклонные формулировки приказов, с другой — вечно нависающая тень трибунала его отца, с третьей — уверенность Саутвика и всей команды, что они захватят фрегат. И, возможно, долг и честь тянут его в четвертую сторону.

В глубине души она понимала, что, если бы он повиновался своим приказам и оставил фрегат в покое, он, вероятно, был бы в безопасности; но это худое загорелое лицо, эти глубоко посаженные глаза, природная гордая осанка — все это также говорило ей, что, независимо от того, как он поступит, ему придется жить с этим дальше; что в то время, как другие будут нахваливать его храбрость, он будет осуждать себя за трусость — просто потому, что однажды испытал чувство страха. Она знала это хотя бы потому, что сама прошла через это: она помнила, как послала лошадь через почти непреодолимое препятствие и успешно преодолела его под восторженные крики всей ее семьи, но потом ускакала прочь, подальше от родных, потому что знала, что дала слабину, потому что в последний миг, за секунду до того, как станет ясно, прыгнет лошадь или забастует, страх парализовал ее. Она дорого заплатила за то, чтобы осознать: если хочешь стать настоящим вожаком, тогда, правишь ли ты королевством или командуешь кораблем, ты должен подчиняться лишь тем требованиям, которые предъявляешь себе сам; все остальные — это для толпы, для тех, у кого нет ни таланта, ни храбрости, чтобы наедине с собой принимать решения.

Судорога в ноге, поставленной на лафет карронады, напомнила Рэймиджу, что время проходит быстро; он должен принять решение в следующие несколько минут, прежде чем бычье упрямство Саутвика и энтузиазм команды повлияют на его выбор. Ситуация предельно проста — стоит лишь отбросить несущественные детали (и не брать в расчет любые мысли о последствиях и приказах, запертых в столе).

Он может оставить донов в покое сразу после того, как установит название корабля, — отметить их местоположение и передать координаты первому британскому военному кораблю, который встретит. Или он может… ну ладно, легче определить сначала, чего он не может сделать. Очевидно, он не может взять фрегат на абордаж, потому что испанцы превосходят его людей численностью по крайней мере в четыре раза. И при этом он не может затопить его орудийным огнем. Таким образом, приготовления Саутвика к буксировке просто смехотворны.

И все же… все же он должен помнить, что пуганая ворона куста боится, что утопающий хватается за соломинку. Из собственного горького опыта он знал, что хуже всего (кроме воды, заливающей судно так быстро, что не успевают откачивать помпы) — это лишиться мачт; без них корабль становится беспомощной игрушкой ветров и течений. Без стабилизирующего эффекта мачт и парусов судно болтается как свинья в навозной жиже, и поскольку испанцы все еще не установили временный рангоут, значит, не могли этого сделать. Они в сотнях миль от самого близкого испанского или французского порта, далеко от проторенных морских путей, так что только чудо может послать им другое испанское судно. А меньше чем в ста милях к югу — африканское побережье, где почти каждый залив служит пристанищем для берберских пиратов, которые перережут им глотки просто ради удовольствия и чьи быстрые галеры с христианскими рабами на веслах часто посещают эту часть моря… Да, испанцы сейчас боятся — боятся дрейфовать по прихоти ветров и течений, боятся что дюжина берберских галер подкрадется к ним в темноте и высадит на борт несколько сотен пиратов. Но пока что они, вероятно, не настолько боятся, чтобы хвататься за соломинку. Надо добавить еще что-то, чтобы превратить их страх в панику…

Если бы он мог надуть донов, заставить их поверить, что он может разрушить их судно, если они не примут альтернативу — сдаться и идти на буксире… Но если он даже сотворит такое чудо — сможет ли малютка «Кэтлин» буксировать такую громадину? Прецедента он не помнил, и был только один способ узнать.

Рэймидж разглядывал фрегат и снова проклинал судьбу, которая подбросила это чудовище в пределах видимости его впередсмотрящих, слыша, как матросы вокруг него все еще смеются и шутят, и чувствуя, что Джанна наблюдает за ним. Веселая ругань Саутвика, подбадривающего людей, которые разматывали трос, доносилась с бака.

Рэймидж стал рассматривать каждого матроса на палубе по отдельности. Он знал их всех по именам, знал большинство их изъянов и достоинств. Нескольких он повысил в звании — и всех одинаково любил. Потом он посмотрел на Джанну и Антонио и заставил себя вообразить, как все они лежат на палубе мертвые, в лужах собственной крови, в то время как «Кэтлин» пытается уйти от бортового залпа фрегата, потому что он просчитался и испанцы не позволили себя обмануть.

Он может проиграть все — его корабль, жизнь, Джанну, экипаж, который слепо и с охотой доверяет ему, — и в сравнении с этим, очень немного получит, если преуспеет. Возможно, несколько сдержанных похвальных слов от сэра Джона и коммодора, но скорее выговор за то, что он не уделил должно внимание приказам. Конечно, о нем не упомянут в «Лондонской газете» — в случае успеха ему не станут задавать щекотливых вопросов, но едва ли он может ожидать награды за неповиновение.

Депеша адмирала в Адмиралтейство с одобрительным отзывом об офицере, впоследствии напечатанная в «Газете», была мечтой всех — от гардемарина до заслуженного капитана, так как это означало быстро продвижение по службе (достающееся, думал он с горечью, лишь тем отмеченным счастливчикам, кто пережил свои подвиги, описанные в депеше).

Зачем даже думать о попытке захватить фрегат? Неужели его захватил поток бесплодных мечтаний? Или — пришла вдруг отрезвляющая мысль — он становится одержимым игроком, вроде тех бледных, нервных джентльменов со стеклянными глазами, которые заполняют «Уайтс», ведомые в этот модный игорный дом неким внутренним демоном, чтобы поставить половину состояния на выпавшую карту или брошенные на стол кости? Рискуя любимым поместьем, женой, детьми, положением в обществе ради удовлетворения желания, столь же благородного — и, очевидно, столь же непреодолимого, — как желание помочиться?

Рэймидж удивлялся тому, что способен беспристрастно оценивать ситуацию. Его отец будет горд, если он преуспеет — и так же горд, если потерпит неудачу, потому что для него главное, чтобы сын попытался. Джанна ничего не понимает в подстерегающих его опасностях, она просто молода и порывиста, и все же она хочет, чтобы он попытался — возможно, по той же самой причине, что его отец, но также и потому, что она наслаждается приключениями. Когда он спас ее из-под носа наступающих французов, он также спас ее от тюрьмы, в которую превратилась бы жизнь молодой женщины, возглавляющей одну из самых влиятельных семей в Тоскане; женщины, которую мать воспитала как мальчика в отчаянной попытке помочь справиться с управлением пусть и небольшим, но неспокойным государством.

Рэймидж внезапно повернулся и пошел на бак, желая разом покончить с потоком мыслей и предчувствий. Впереди его ждала громадина, остановленная здесь внезапно налетевшим шквалом. Но прежде чем он поравнялся мачтой, он внезапно осознал: что бы ни случилось, он собирается сделать это из-за того же непреодолимого желания, что и у тех несчастных бледных игроков в «Уайтсе», желания, которому он не мог сопротивляться. Мысль об этом заставляла его чувствовать себя виноватым.

Саутвик карабкался по трапу, прицепляя к поясу саблю — или что-то наподобие сабли, подумал Рэймидж, так как оружейник, который выковал ее, должно быть, вдохновлялся такими образцами, как мясницкий топор, сарацинский ятаган, старинный шотландский палаш и вест-индское мачете.

— Хорошо, что это доны, сэр, — ворчал штурман, шаря по своему объемистому брюху, чтобы потуже затянуть пряжку. — Легче иметь дело с ними, чем с лягушатниками, хотя бы потому, что они воюют всего несколько недель. Они все нервные, и я держу пари, что флот у них набит крестьянами, которые не могут отличить рей от колодезного журавля.

— Возможно, но не забывайте, что на корабле, вероятно, много солдат, которых используют как сверхштатных матросов.

— Чем больше, тем лучше, — сказал Саутвик бодро, делая попытку еще туже затянуть пряжку, — они будут мешать морякам.

— Надеюсь, что так, но если вы любите держать пари, никогда не предсказывайте результат в день скачки.

Саутвик глянул удивленно.

— Вообще-то, нет, сэр, но, — добавил он с широкой ухмылкой, — сегодня я готов спорить на что угодно!

— Прекрасно, — сказал Рэймидж с усмешкой, — если вы уже сделали ставку, и жокеи оседлали коней, мы готовы к первому заезду. Бейте общий сбор, мистер Саутвик.

Когда Джексон с его высоко расположенного места на рее услышал отрывистый, но ритмичный стук барабана, призывающий матросов на общий сбор, он почувствовал сильное облегчение. Он бдительно следил за качающейся на волнах громадиной, но одним глазом посматривал на мистера Рэймиджа, стоящего у карронады прямо под ним, и не знал, какой вид волнует его больше.

Сейчас американец был рад, что он — простой матрос. Он лучше, чем большая часть экипажа, понимал одиночество мистера Рэймиджа, когда приходится принимать решение. Джексон признавал, что он не фанатик идеи разобраться с донами, потому что твердо верил, что Природа предназначила только жуликам и политиканам рисковать своими жизнями без крайней нужды. И в то же самое время он не представлял себе, как можно оставить эту громадину, которая как зрелый персик ждет, чтобы ее сняли с ветки (хотя и более сильной рукой, чем «Кэтлин») и передали призовому агенту.

И все же никоим образом он не мог вообразить, как они заставят фрегат сдаться и принять буксир. Однако барабан бил общий сбор, так что, очевидно, мистер Рэймидж наконец придумал способ. Шрам на лбу у него сейчас уже, наверное, горит от длительного трения. Джексон пытался представить, каков может быть этот план, учитывая вес бортового залпа фрегата — или даже одних только погонных или ретирадных орудий, — и наконец решил, что тут нужно чудо, а не план.

Он устроился основательнее, чтобы обезопасить себя против неожиданного порыва ветра, раскачивающего мачту куттера как маятник, и снова стал разглядывать громадину сквозь линзы подзорной трубы. Внезапно заметив движение цветного пятна на гакаборте, он крепче сжал латунную трубку. Хм, они поднимают флаг на пике или на чем-то вроде этого. Ветер подхватил и развернул его. Горизонтальные полосы: красная, золотая и красная!

— На палубе! — крикнул он. — Фрегат показал испанский флаг. Используют весло или пику вместо флагштока.

— Очень хорошо, Джексон, — услышал он ответ мистера Рэймиджа — словно тот заранее знал, что так и будет. — Ты видишь у него какие-нибудь шлюпки?

Он навел трубу снова. Палуба пуста — значит, они потеряли все шлюпки, установленные на рострах. Ага, волны разворачивают корму… Да, одна есть на воде — они, вероятно, использовали ее, чтобы обрубить упавший такелаж.

— На палубе! Вижу только одну — пришвартована к его корме.

Почему, спрашивается, мистер Рэймидж беспокоится о шлюпках? Ах, да — если бы у них были три или четыре шлюпки, они могли бы развернуть корпус за нос или за корму и дать бортовой залп. Он пожал плечами: это мелочь, конечно, но доказывает, что мистер Рэймидж думает обо всем. Но, подумав, он признал, что был не прав, это вовсе не мелочь — способность донов наводить пушки означает огромную разницу между бортовым залпом и выстрелами из пары погонных орудий.

Внизу на палубе мальчишка-барабанщик все еще отбивал дробь; его барабан казался больше, чем он сам. Наблюдая сверху, как матросы занимают места по боевому расписанию, Джексон оценил постоянные тренировки последних недель: ни один человек не пошел не в ту сторону, никто не стоял на пути у других, никто не бежал и не кричал. Уже сняты были найтовы с карронад, командиры расчетов принесли замки и запальные шнуры и устанавливали их, повесив рожки с порохом для затравки на шею; банники, прибойники и правила были разложены у каждого орудия. Носовые помпы уже заливали палубу потоками воды перед четырьмя матросами, которые двигались с носа на корму, рассыпая горсти песка как сеятели в поле; песок нужен, чтобы никто не поскользнулся, а вода — чтобы просыпанный случайно порох не воспламенился от трения.

Пять человек притащили снизу точильное колесо, и уже несколько матросов выстроились в очередь с абордажными саблями, пиками и томагавками, взятыми со стоек. Другие моряки тащили к орудиям деревянные ведра и заполняли их до половины пресной водой из лагуна, чтобы орудийные расчеты могли освежиться во время боя. Другие, более широкие, но мелкие ведра заполнялись морской водой — чтобы смачивать банники, которыми будут прочищать стволы и гасить остатки горящего пороха после каждого выстрела, а также охлаждать стволы. Несколько бочонков на поддонах, с прорезями по торцам тоже стояли на местах, в прорези были вставлены фитили, и их тлеющие концы свисали над поддонами с водой — подальше от пороха, но всегда под рукой, если кремень в пушечном замке даст осечку.

Американец представлял, что сейчас происходит в расположенном на нижней палубе артиллерийском погребе: завесы развернуты, свисая сверху донизу, словно тяжелые одеяла, и пропитаны водой, чтобы погасить искру от случайного взрыва поблизости от помещения, где разложены маленькие картузы с порохом для карронад. Снаружи за завесами ждут мальчишки — подносчики пороха. Они болтают, взволнованные, и ждут, когда им выдадут картузы, которые они уложат в специальные деревянные кокоры с крышками и веревочными ручками и побегут на палубу к назначенным каждому орудиям, мечтая о славе — и больше смерти их пугает рык командира расчета, если из-за них перезарядка пушки задержится хоть на секунду.

Резкий скрежет внизу вновь навел Джексона на мысли о мистере Рэймидже, который терпеть не мог звук, издаваемый точилом. Матрос начал вертеть колесо, и Джексон увидел мистера Саутвика с его жутким тесаком в руке: он указал матросу, чтобы тот полил точильный камень водой и начал затачивать лезвие с видом опытного живодера, время от времени рассматривая лезвие на свет и осторожно пробуя его пальцем.

Заметив, что Рэймидж смотрит на него, Джексон поспешно поднял трубу и навел ее на фрегат.

— Джексон! Если тебя больше интересует то, чем мы тут занимаемся, оставь трубу впередсмотрящему и заряди мои пистолеты.

— Так точно, сэр! — Благодарный, американец начал спускаться по выбленкам.

Саутвик ругался, потому что в одном месте снял слишком много металла, нарушив кривизну клинка, но исправлять ошибку придется позже, потому что матросы с саблями в нетерпении ждут своей очереди. Саутвик любил свой клинок, и когда он вдвигал его в пошитые из сыромятной кожи ножны, настолько жесткие, что ими можно было легко сломать человеку руку, он каждый раз думал, что это — настоящее оружие для битвы, тяжелое, но притом уравновешенное, а шершавое прикосновение рукояти к ладони напоминало ему, что он сам поймал акулу, содрал с нее кожу и обработал ее. Нет, его меч не был одной из тех узких полосок жести, украшенных томпаком и фальшивыми камнями, что пригодны только для торжественных церемоний, — это был меч для настоящего мужчины.

Не зная, какой эффект произвел его энтузиазм на мысли капитана и его решение в течение последних пятнадцати минут, Саутвик готов был отдать все, чтобы узнать, что на уме у Рэймиджа, каков его план захвата фрегата. Штурману это казалось невозможным, и он уже почти готов был сказать об этом мистеру Рэймиджу, но не мог придумать как потактичнее выразиться. Так или иначе, капитан выглядел достаточно уверенным с тех самых пор, как корпус фрегата поднялся над линией горизонта и было высказано предположение, что это испанец. Очевидно, у него был план, хотя Саутвик готов был признать, что если бы он принимал решение, он уже двигался бы в сторону Гибралтара, просто отметив в судовом журнале время, принадлежность корабля и его координаты.

Стоя с наветренной стороны от рулевых, Рэймидж казался спокойным в потертом синем мундире и поношенной шляпе, шелковая кокарда которой была так затерта, что походила на черный георгин. Он чувствовал по тому, как ведут себя матросы, что они уверены, будто движутся к быстрой и легкой победе, благодаря его блестящему плану. Но его ум никогда не был настолько свободен от планов и идей, а «Кэтлин» очень быстро сближался с фрегатом — и, черт, как его раздражал скрежет этого точильного камня!

Ему нужно помахать красной тряпкой, чтобы подразнить испанцев, отвлечь их внимание, в то время как он будет строить в воображении некий план, как вынудить их сдаться, — но тут не просто тряпка нужна, а настоящий взрыв, чтобы из этого вышел толк, думал он уныло.

Взрыв вместо красной тряпки!

— Помощник артиллериста! — взревел он. — Мистер Саутвик, передайте по команде, что мне нужен помощник артиллериста.