Джордж Эдвардс, помощник канонира «Кэтлин», выдал с оружейного склада замки, запасные кремни, запальные шнуры и другие принадлежности для карронад, и затем подошел к крошечному закутку, обшитому свинцом. Сменив башмаки на пару мягких шлепанцев, он освободил свои карманы от железных предметов, которые могли бы породить искру, отпер дверь медным ключом и вошел внутрь, чтобы снабдить ждущих командиров расчетов рожками с отборным порохом для затравки.

Огневые завесы вокруг порохового погреба были уже развернуты и свисали, как толстые одеяла, с которых капала вода. При свете фонаря, подвешенного снаружи и освещающего погреб через стеклянное окно, Эдвардс осмотрел работающих в погребе кладовщиков: они были без рубашек, босые, головы обмотаны тряпками чтобы пот не стекал в глаза, — ворочать заряды в пороховом погребе жаркая и утомительная работа. Пока Эдвардс медленно осматривал все вокруг в слабо освещенном погребе, проверяя все ли в порядке, кладовщики выстроились в ряд, готовые раздавать аккуратно уложенные на стойках картузы с порохом ждущим мальчишкам.

Хотя он пробыл в своем родном Кенте не более нескольких недель за последние тридцать лет, Эдвардс не утратил ни кентского акцента, ни своих неторопливых, вдумчивых, осторожных манер, приобретенных в детстве в рыбацкой лодке отца, промышлявшего среди предательских мелководий Гудвиновых песков у Дильского побережья.

Фигурой он походил на одну из тех пушек, которым посвятил свою жизнь: немного сутулый, с округлыми плечами и грудью, узкими бедрами и длинными ногами. С головы до ног он очертаниями напоминал пушку: голова изображала винград, все остальное — ствол.

На сей раз Эдвардс был удовлетворен тем, что увидел в погребе: благодаря капитану он смог натренировать кладовщиков настолько, чтобы они передавали картузы мальчишкам с минимумом суеты и движений; фактически они могли делать это вслепую — именно так они тренировались в течение прошлой недели.

Притом Эдвардс был озадачен, когда услышал, как по команде передают, что капитан хочет видеть его немедленно, и внезапный яркий свет заставил его жмуриться, когда он поднялся на палубу и предстал перед ждущими его мистером Рэймиджем и штурманом.

Рэймидж без предисловий сказал ему и штурману:

— Мы должны заставить донов думать, что мы можем потопить их судно.

Саутвик спокойно ответил:

— Так точно, сэр!

Но Эдвардс сразу подумал о длинном ряде орудийных портов вдоль бортов фрегата.

— Как вы предлагаете это сделать, мистер Саутвик?

И штурман, и помощник канонира уже хорошо усвоили эту манеру капитана проверять их, и в то время как Эдвардс все тщательно обдумывал, Саутвик ответил предельно откровенно:

— Не думал об этом, сэр. Должен быть какой-нибудь способ, хотя…

— Тогда слушайте — особенно вы, Эдвардс. Я хочу, чтобы вы могли взорвать корму фрегата.

Рэймидж, уязвленный спокойным отношением Саутвика и разочарованный тем, что ни один, казалось не удивлен тем, что он только что сказал, принял их уверенность в нем за безразличие и рявкнул на Эдвардса:

— Есть идеи?

Помощник канонира покачал головой.

— Жаль, сэр, это немного… ну, как бы сказать… неожиданно.

Рэймидж кивнул, понимая, что если он разозлится на кого-нибудь из них, он лишится их сотрудничества.

— Хорошо, — сказал он, заметив, что Джанна и Антонио подходят ближе, чтобы слышать, — если доны смогут дать бортовой залп, мы скоро будем там, — он указал на морское дно, — где, судя по карте, «Нет дна на глубине девяноста морских саженей». Таким образом, мы должны подбираться к донам с носа или кормы, рискуя попасть только под выстрелы из погонных или ретирадных орудий.

Рэймидж видел, что оба его собеседника осторожно кивнули, очевидно, ожидая следующего коварного вопроса.

— Теперь вы можете наблюдать, что судно лежит под ветром, направленным на раковину его правого борта, что означает, мистер Саутвик?..

— Что мы можем пройти вдоль его кормы, дать один бортовой залп, развернуться и обстрелять ее снова, не попадая под его бортовой залп! — быстро ответил штурман.

— Можем. Теперь предположите, что это наш корабль — возможно, под огнем, и мы хотели бы спасти людей с него?

Саутвик задумался на мгновение, запустив руку в шевелюру.

— Мы могли бы положить «Кэтлин» в дрейф с наветренной стороны и направить им шлюпку с помощью линя.

— И как этот способ поможет нам с нашей проблемой захвата вражеского судна?

— Посадить в шлюпку абордажную команду? — спросил Саутвик с надеждой.

— И их прикончат одного за другим огнем из мушкетов?

Глаза Эдвардса сузились. Если бы это был вопрос одного только судовождения, то мистер Рэймидж кроме штурмана послал бы за помощником штурмана и помощником боцмана, но, конечно, не помощником канонира. Так как за ним послали, это должно иметь какое-то отношение к пушкам — или пороху. Ну, от предположения не будет никакого вреда….

— Порох, сэр? Несколько бочонков в шлюпке с длинным огнепроводным шнуром?

Он говорил медленно и вдумчиво, как будто каждое слово было выстрелом — надо прицелиться без лишней поспешности, и тогда выпущенное ядро причинит врагу максимальный ущерб.

Рэймидж кивнул и неожиданно успокоился. Возможно, его идея не настолько дика в конце концов, если Эдвардс смог до нее додуматься. Он вынул из кармана листок бумаги, развернул его на крышке нактоуза и стал делать набросок с карандашом, давая при этом объяснения:

— Точно. Взрывающаяся шлюпка. Я хочу, чтобы достаточно сильный взрыв повредил им корму и оторвал доски обшивки — пары досок на ватерлинии будет достаточно, помпы с этим не справятся. А фрегат уже, возможно, течет. Так сколько пороха понадобится в шлюпке?

— Никакого понятия, сэр, — откровенно ответил Эдвардс, не пытаясь уклонится от взгляда Рэймиджа, который, казалось, пронзал его насквозь. — Никогда не слышал о подобных вещах прежде. Никто не взрывает порох в открытом пространстве. Пропадет две трети эффекта.

— Если мы загрузим шлюпку и вы увидите, как она взорвется, — как думаете, сможете вы тогда определить, больше или меньше пороха понадобится положить в другую шлюпку, чтобы повредить фрегат?

Эдвардс задумался, даже глаза прикрыл, чтобы сосредоточиться. Потом с полной уверенностью кивнул.

— Да, сэр.

Он помнил, что капитан ненавидит привычку добавлять «Я так думаю» к любому утверждению.

— Очень хорошо, у вас будет шанс наблюдать это. Я хочу заставить донов сдаться и принять буксир. Я не хочу топить их, если нас не вынудят.

— Лучше не надо! — воскликнул Саутвик. — Подумайте, какие призовые денежки уйдут на дно!

— Итак, — продолжал Рэймидж, — прежде всего я хочу взорвать шлюпку на расстоянии приблизительно пятьдесят ярдов. Испанцы будут задаваться вопросом, какого дьявола, лодка, укрытая брезентом, дрейфует по направлению к ним. Когда она внезапно взорвется, они испугаются за свои жизней. Поэтому я хочу сильный взрыв и много дыма. А после, пока они еще будут напуганы, я пошлю шлюпку с белым флагом и предупрежу их, что следующая шлюпка взорвется у них под кормой и предложу им сдаться.

— А если они не сдадутся, сэр?

— Мы разнесем им корму, — сказал Рэймидж мрачно, потирая шрам на лбу.

Никто не возразил, и Рэймидж, зная, насколько теперь важна быстрота, приказал:

— Теперь смотрите на этот эскиз. Вот испанец. Мы приближаемся отсюда, спускаем шлюпу на воду здесь, и она дрейфует на длинном тросе — манильском тросе, потому что он должен плавать. Затем мы продолжаем приближаться к испанцу, стараясь держаться вне зоны бортового залпа, начинаем поворот здесь и ложимся в дрейф с наветренной стороны. Лодка должна дрейфовать по кругу, как хвост за собакой, и я хочу, чтобы она взорвалась приблизительно в пятидесяти ярдах от испанцев. Ваш фитиль, Эдвардс, будет подожжен до того, как мы двинемся туда, и должен взорвать порох, когда мы будем на месте. Мы делаем приблизительно пять узлов. Я хочу пройти по крайней мере милю, чтобы шлюпка оказалась в нужном месте. Скажем, пятнадцать минут с момента, как вы запалите фитиль. Теперь мистер Саутвик: вы готовите шлюпку и длинный манильский трос. Используйте ялик, и мы спустим его после того, как загрузим. Эдвардс, решите, сколько пороха вам надо, как вы будете поджигать фитиль, и тащите все к шлюпке. Вопросы?

— Да, сэр, — сказал Эдвардс. — Фитиль. Пятнадцать минут — большое время.

— Да, но я не хочу рисковать, уменьшая его. Может лучше использовать огнепроводный шнур?

— Я как раз думал об этом, сэр. Безопаснее, чем фитиль. Я могу использовать два — на случай, если один погаснет или его зальет водой. Они горят как раз пятнадцать минут, так что их даже резать не надо.

— Не забудьте, что мы будем буксировать лодку на пяти узлах: брызг будет больше чем достаточно.

— Да-да, сэр. Сколько времени у меня есть, чтобы подготовиться?'

Рэймидж посмотрел на фрегат.

— Четверть часа. И мистер Саутвик: удостоверьтесь, что палуба хорошо смочена вокруг ялика. Нескольких посыпанных крупинок пороха…

Эдвардс спустился в темноту порохового погреба. Здесь ему лучше думалось. Здесь было тихо — совсем как в небольшой рубке в лодке его отца, когда ветер выл на палубе, — потому что свинцовая обивка погреба и толстые экраны не пропускали шум. Он сел на штабель картузов, чувствуя под рукой грубую ткань, и стал обдумывать пункт за пунктом.

Сначала порох. Использовать его в специальных бочонках или в картузах? Лучше взять картузы, потому что для бочонков понадобятся отдельные запалы, и они, вероятно, не взорвутся одновременно.

Сколько пороха? Ну, чтобы пробить стену, требуется от пятидесяти до ста фунтов, в зависимости от ее толщины, и порох надо уложить в яму и сверху засыпать землей — раз в десять больше, чем весит пороховой заряд. Каждый фланелевый картуз весит только полфунта — и он наконец решил взять сто. Это было только предположение, но так или иначе он не может взять больше для первой лодки, потому что если придется увеличить заряд для второй, он останется почти без готовых картузов, так как остальная часть пороха все еще в окованных медью бочонках.

Эдвардс встал и велел кладовщикам быстро выдать сто картузов, а мальчишкам-подносчикам — отнести их на палубу и сложить возле ялика, под кормовой шлюпбалкой. Потом послал человека предупредить штурмана, что доставка пороха началась, и сел снова. Как он собирается установить огнепроводные шнуры? Не может быть и речи, чтобы просто проткнуть дырку в картузе и вставить шнур — это лишь способ как можно быстрее взорвать «Кэтлин»! Нет, он должен использовать бочонки, протащив длинную трубку запального шнура сквозь горловину, а затем заложить каждый бочонок под картузы с порохом.

Он приказал двоим кладовщикам взять два небольших бочонка и заполнить их порохом; другому — получить у помощника плотника кусок вара и немного пакли для конопачения, а у помощника боцмана — два куска кожи и моток дратвы, и все это принести ему к главному люку. После этого Эдвардс пошел, чтобы обратиться к капитану.

Он приветствовал Рэймиджа и сказал извиняющимся тоном:

— Я знаю, что объявлен общий сбор, сэр, но мне надо кое-что разогреть.

Рэймидж знал этого человек достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в серьезности его просьбы, но в целях безопасности огонь на камбузе залили, как только раздался барабанный бой, возвещающий общий сбор. Единственная лампа, оставленная на судне, освещала пороховой погреб. Он вспомнил небольшую масляную лампу, оставшуюся от предыдущего капитана «Кэтлин».

— Масляная лампа для разогревания чая подойдет. Прикажите моему стюарду принести ее из каюты. Вы думаете о том, как обезопасить запалы?

Эдвардс кивнул и указал на бумагу и карандаш на нактоузе.

— Я могу просто показать вам, сэр?

Он набросал быстрый эскиз, и Рэймидж кивнул.

— Втисните их между картузами, чтобы они ни в коем случае не сдвинулись. И удостоверьтесь, что парусиновый полог на шлюпке хорошо смочен, чтобы не загорался.

Эдвардс кивнул:

— Я боюсь, что мы потеряем три минуты на запалах, сэр: нельзя чтобы, шнур выпал из бочонка. Трудно знать точно, когда огонь доберется до пороха. Я не могу гарантировать больше двенадцати — пятнадцати минут.

Рэймидж думал быстро. Шлюпка будет дрейфовать приблизительно в течение трех минут. Ну, первый взрыв — просто демонстрация, так что взорвется шлюпка в пятидесяти или в ста ярдах от фрегата большого значения не имеет.

— Очень хорошо: вы не можете этого изменить. Значит, продолжайте.

Через нескольких минут Эдвардс сидел на комингсе перед грот-мачтой, зажав один маленький деревянный бочонок, заполненный порохом, между коленями, пробкой кверху; другой стоял поблизости. Рядом с левой стороны от него лежали два запала — цилиндрические трубки по пятнадцать дюймов длиной, заполненные специальной смесью селитры, серы и пороха, пропитанной винным спиртом, которая при поджигании горит ровно и устойчиво, как большая римская свеча, со скоростью один дюйм в минуту.

Справа от Эдвардса лежали ножницы, протравник, похожий на длинное сапожное шило с деревянной ручкой, два квадрата мягкой кожи, моток дратвы (запах смолы, которой была пропитана нить, смешивался с запахом кожи, словно в мастерской сапожника), кусок вара, отрубленного от большой глыбы, черный и блестящий как уголь, но уже начавший тускнеть и размягчаться немного на солнце, и помятая кастрюля, чтобы разогреть вар.

Три матроса стояли вокруг помощника канонира, держа кожаные ведра с водой, и каждый со строгим приказом залить заполненные порохом бочонки по команде Эдвардса, который взял один кусок кожи и, поставив на него запал, наметил круглую форму его основы, используя острие протравника. Он вырезал круг ножницами, а затем с озабоченным видом школьника, протыкающего карандашом лист бумаги, просунул запал в отверстие, удостоверяясь, что кожа плотно его облегает.

В этот момент подошел матрос, сообщил, что масляная лампа капитана зажжена, и ушел с варом и кастрюлей, чтобы нагреть вар.

— Только расплавить, — сказал Эдвардс, — не позволяй ему начать кипеть.

Взглядом предупредив матросов с ведрами, Эдвардс мягко потянул пробку из бочонка, тщательно сворачивая ткань, в которую была обернута пробка, так чтобы ни одно из синевато-серых зерен пороха, оставшееся на ткани, не упало на палубу, и вручил ткань одному из матросов, чтобы бросил ее в ведро. Затем он засунул кусок кожи с отверстием в нем в горловину бочонка и расправил его пальцами поверх пороха, чтобы кожа покрывала порох за исключением отверстия, которое он вырезал.

Он давил указательным пальце на порох, пока не образовалось углубление в три дюйма глубиной, поднял запал и вдавил его через отверстие в коже в порох, так что запал торчал из горловины бочонка как свеча на торте. Взяв клубок дратвы, он просунул конец между кожей и внутренней частью бочонка и начал наматывать дратву на запал, словно на катушку, делая паузу время от времени, чтобы протолкнуть дратву внутрь, покуда запал не был плотно закреплен в горловине бочонка, и требовалось усилие, чтобы его повернуть.

Он потребовал расплавленный вар, и моряк со старой кастрюлей прибежал с бака. Эдвардс осмотрел вар, убедился, что он не слишком горячий, и только тогда осторожно вылил часть содержимого на дратву, обмотанную вокруг запала в горловине бочонка, заполнив оставшуюся впадину. Потом он намотал еще больше дратвы, запихивая ее внутрь протравником и заливая большим количеством вара, используя протравник, чтобы формировать вар, так что когда он застыл, вокруг горловины бочонка образовалась небольшая горка, с торчащим, словно пик, запалом. Он осмотрел все тщательно, подождал, пока вар остынет, и затем мягко нажал на запал. Он был закреплен надежно.

Велев одному матросу снова идти к лампе и поддерживать вар в горячем состоянии, а другому держать готовый бочонок, он снова принялся за работу, повторяя всю операцию со вторым. Он только закончил, как прибежал озабоченный Саутвик.

— Ну, Эдвардс, ваши коробки с фейерверком уже готовы? Картузы уложены в ялике так, как вы сказали, полог приготовлен и может быть расстелен. И у нас осталось немного времени. Смотрите!

Эдвардс оглянулся и был поражен, увидев, как близко уже фрегат. Он приказал, чтобы бочонки несли на корму.

— Обращайтесь с ними нежно, — предупредил он матросов. — Если вы собьете запалы, то я лично высушу ваши трупы на солнце и продам мясо донам как вяленую говядину.

Тон его голоса давал им понять, что он просто шутит, и как только они встали у гакаборта, держа бочонки так, словно они стеклянные, Рэймидж подошел и тщательно осмотрел каждый.

— Вы сделали хорошую работу, Эдвардс. Будем надеяться, что запалы сработают точно. Вы видите, что полог в шлюпке устроен так, что, как только вы подожжете запалы и выберетесь из-под него, вон тот линь надо туго натянуть и закрепить — и полог будет надежно закрывать груз. Не спешите, когда я дам команду, но помните, что, даже если запалы горят целых пятнадцать минут, мы не можем позволить себе терять время с того момента, как вы подожжете их.

— Так точно, сэр, — сказал Эдвардс и взобрался наверх по гакаборту к ялику, подвешенному на шлюпбалках. — Ты, — сказал он одному матросу, — залезай и помоги мне здесь.

Вдвоем они почти скрылись под пологом, затем забрали первый бочонок. Эдвардс вынул некоторые из сложенных картузов, чтобы сделать два отдельных углубления для бочонков, которые требовалось уложить там. Как только он сделал это, он накрыл каждый бочонок квадратным куском парусины с разрезом для запала в центре. Парусина была достаточно толстой, чтобы защитить фланель картузов от искр, выброшенных горящими запалами. Он приказал матросу возвращаться на борт и выполз из-под полога.

— Все готово, сэр!

— Очень хорошо, но вам придется оставаться тем еще несколько минут, — сказал Рэймидж и повернулся, чтобы еще раз посмотреть на фрегат.

Хотя линия горизонта проходила выше его ватерлинии — что указывало на то, что фрегат все еще на расстоянии более четырех миль — качка была настолько сильна, что он мог видеть медную обшивку его днища. В подзорную трубу он ясно видел еще не потемневший красновато-желтый металл, и Рэймидж отметил, что на днище нет ни зеленых косм водорослей, ни колоний моллюсков. Это многое сказало ему: фрегат был поставлен в док месяц или два назад, и, что более важно, так как Испания начала воевать только несколько недель назад, корабль почти наверняка недавно укомплектован необученной командой и, вероятно, также неопытными офицерами и капитаном, поскольку сразу много судов вводились в строй. Но даже хорошо обученным орудийным расчетам будет трудно попасть в цель с корабля, раскачивающегося как этот, — наводчик, глядя вдоль ствола орудия, на миг увидит море на расстоянии в сто ярдов, а в следующую долю секунды — синее небо на горизонте.

Какое-то время он представлял «Кэтлин» с взрывчатой «красной тряпкой», дрейфующей у нее за кормой на конце плавающего манильского троса. Для демонстрации время не столь важно. Но если его блеф не сработает, и он должен будет попытаться потопить фрегат, то шлюпка должна оказаться под кормой испанца в момент, когда запал сработает и порох взорвется; на минуту раньше — и у испанцев будет время, чтобы пробить пушечным ядром днище шлюпки. На минуту позже будет не так уж плохо: большая часть эффекта от взрыва будет потеряна, но его, вероятно, будет достаточно, чтобы оторвать несколько досок. А как насчет огня из мушкетов? Ну, потребуется много стрельбы, чтобы потопить лодку или чтобы образовалась течь, достаточная, чтобы испортить весь порох. Какие могут быть еще препятствия? Поздно начинать думать о них, когда дело уже делается, но почему никто не использовал подрывную шлюпку до него? В конце концов, брандеры использовались против Армады…

Сможет ли порох, взорванный в открытом пространстве причинить достаточный ущерб? Ладно, если он не знает этого, по-видимому, испанцы тоже не знают; но если первая шлюпка учинит роскошный фейерверк, показав испанцам, что их ждет после второго, они точно будут напуганы больше, чем он. А судя по его опыту, чем больше шума, тем страшнее кажется оружие, независимо от реального ущерба — вот почему он учил кэтлинцев поменьше кричать, обслуживая пушки, но вопить как сумасшедшие, если им придется брать вражеское судно на абордаж или отражать нападение.

Но безотносительно эффекта взрыва, думал Рэймидж, одно бесспорно: впоследствии помощнику канонира понадобится рапорт, подписанный капитаном, чтобы объяснить Артиллерийскому управлению почему так много пороха было израсходовано в такой короткий промежуток времени… И он представил письмо, которое он, вероятно, получит позже из Адмиралтейства, выражающее «неудовольствие» Их Светлостей в результате гневного протеста Артиллерийского управления. Бюрократы процветают на войне — для них дым сражений предстает в виде сотен аккуратных пачек форм и свидетельств, показаний под присягой и писем, аккуратно перевязанных знакомой розовой лентой, а от людей, убитых в бою, быстро избавляются двумя движениями пера — просто поставив двухбуквенный код против каждого имени: «УС» — официальное сокращение для «Убыл по смерти».

Обнаружив, что он снова трет свой шрам, Рэймидж обернулся.

— Мистер Саутвик, удостоверьтесь, что ялик готов к спуску на воду и имеет кусок белой ткани, поднятой на багре как белый флаг. И я хочу, чтобы пушки были заряжены, пожалуйста.

Через несколько минут маленькая «Кэтлин» будет готова хоть к блефу, хоть к сражению. Построение, соревнования по стрельбе с Джанной, матросы, пляшущие под скрипку Джона Смита, — все, казалось, произошло несколько дней назад. Уже теперь брызги покрыли надраенную медяшку пятнами высохшей соли. И, с иронией думал он, палуба сплошь засыпана толстым слоем влажного песка — а каких-нибудь три-четыре часа назад Саутвик придирчиво искал хоть одну сухую песчинку.

Еще три минуты, и он направится прямо к фрегату, который был теперь точно по носу с правого борта. Он посмотрел внимательно на Джанну, а затем повернулся к Антонио.

— Я был бы благодарен, если бы вы оба спустились вниз через несколько минут.

Итальянец кивнул и протянул руку.

— Джанна велела мне вернуть вашу ставку.

Рэймидж взял кольцо, увидел, что оно не его собственное, и поглядел на Джанну. Правой рукой она инстинктивно сжимала средний палец на левый — где она, видимо, носила это кольцо. Она смотрела так (с внезапным шоком Рэймидж увидел, что у Антонио то же самое выражение), как будто без слов говорила ему: прощай, обреченный. Отвернувшись, чтобы надеть ее тяжелое золотое кольцо на мизинец левой руки, он вдруг почувствовал озноб, как будто солнце внезапно перестало греть. Фрегат был черным и большим; он, казалось, теперь раскачивался намного меньше, его орудийные порты были открыты, и орудия выдвинуты.