Являясь подлинным, официальный документ далеко не всегда отражает жизненную правду, правду фактов. Тем более, если он изготовлен на Лубянке. Забывать об этом грешно. В то же время приходится понимать и другое: многие материалы, как и прежде, недоступны для историка. Стало быть, все надежды на метод «медленного чтения», на собственную интуицию.
В деле № 419 сразу вслед за описью подшитых и пронумерованных документов идет «Постановление на арест». Вчитаемся в него (сохранив для читателя орфографию и пунктуацию подлинника).
1939 года, июня «20» дня. Я, ст. Следователь Следчасти НКВД СССР — Лейтенант госбезопасности Сериков, рассмотрев материалы на гр-на Бабеля Исаака Эммануиловича,
НАШЕЛ:
Бабель Исаак Эммануилович, 1894 года рождения, урож. г. Одессы, беспартийный, гр-н СССР, член Союза Советских писателей.
Является активным участником антисоветской организации среди писателей.
В 1934 году следствием по делу троцкиста-террориста Дмитрия Гаевского было установлено, что Бабель является участником право-троцкистской организации. Гаевский в отношении Бабеля показал:
«…Так как душой и организатором пятилетки является Сталин и возглавляемый им ЦК, то последовательность обязывала сосредоточивать огонь именно по этим целям, пуская в ход доступные средства.
Так как прямой атаки вести было нельзя, то подлая тихая сапа прорывала путь для нападения в виде анекдотов, клеветы, слуха, сплетен в соответствии с правилами борьбы. Надо было сделать вначале противника и жалким, чтобы позже, тем лучше добить.
Руководящее ядро смирновцев специально изобретало это гнусное оружие и роль его сводилась к тому, чтобы эту продукцию специфически изо дня в день, как по канве проталкивать на периферию и дальше продвигать в толщу партии.
Для этой цели было несколько мастерских, где это оружие фабриковалось. Этим занимались Охотников, Шмидт, Дрейцер, Бабель, Воронский и др. Мы ставили своей задачей разжечь огонь духовного и политического размельчания, вели пораженческую агитацию и пропаганду, чтобы окружить руководство партии стеной вражды, недоверия и насмешек».
(Из показаний Гаевского Д. С. от 8/III-34 г.)
Корявость стиля и характер этой галиматьи с головой выдают настоящего автора (т. е. следователя), выполняющего поставленную перед ним задачу. Обратим внимание и на дату показаний: 1934 год. ОГПУ завершило фабрикацию дела так называемой контрреволюционной троцкистской группы Ивана Смирнова. Кроме уже известного читателю Якова Охотникова в нее входил и Дмитрий Семенович Гаевский — «1897 г. рождения, русский, член партии с 1919 г., директор „Мособлкоопстроя“».
О самом Гаевском известно мало. Был арестован, исключен из партии и приговорен коллегией ОГПУ к трем годам лишения свободы. К счастью, на мой вопрос о Гаевском ответила жена Бабеля. «Д. Гаевский был большим другом Ефима Александровича Дрейцера, и я встречалась с ним несколько раз в доме Дрейцеров. Это был красивый, но болезненного вида человек, удивительно эрудированный во всем, знавший литературу досконально, и в полувоенной политизированной среде… он мне казался очень интеллигентным, мягким и просто очаровательным человеком. Когда бывал он, то разговоры были совсем другими и всегда касались литературных тем, тогда как без него были анекдоты, высмеивание властей и всякие военные рассказы. Я знала, что у него была жена и двое, кажется, детей. Он был арестован, но, как мне помнится, его выпустили из-за болезни, и он умер дома от туберкулеза».
Сравнение показаний и характеристики Гаевского — не в пользу следствия. Разве такой человек способен разжечь в людах «огонь духовного измельчания»? А если в чем виноват, то в пристрастии к анекдотам, однако и это, судя по воспоминаниям А. Н. Пирожковой, сомнительно.
В глазах следствия окружение Бабеля подозрительно в политическом отношении. Но «компромата» явно недостаточно. Создается впечатление, что в НКВД пытались найти более весомые улики, изобличающие Бабеля в связях с «группой Смирнова». Этим объясняется наличие в деле № 419 справки об одном из бывших членов группы Н. М. Блискавицком.
СПРАВКА
Блискавицкий Ной Маркович, 1893 г. рожд., ур. Киевской обл., г. Фастов. Работал в 1928 г. зам. зав. Курсами заочного обучения работников печати. Активный троцкист с 1927 г. Был связан с Дрейцером Е., Мрачковским и др. В настоящее время — осужден.
Пом. оперуп. 1 отд. 2 отд. ГУГБ
сержант госбезопасности Л. Бурдин
23/VI-39
К справке приложена фотокопия письма Бабеля «активному троцкисту». Неужто ценная находка, добытая оперативным путем? Читаем:
Дорогой Н. М.Ваш И. Б.
Глава мне понравилась — легко, просто (следовательно, додумано), и за первыми страницами чувствуется большой разбег. Если написали еще — пришлите, очень прошу вас. Это все надо переписать на машинке, тогда на полях можно поговорить по поводу отдельных фраз. У меня впечатление, что может получиться хорошая книга и что работу надо продолжать. Напишите мне.
30. XI.34
Письмо о литературе — какое разочарование! И потому следователям оно не пригодилось. Их интересовал не начинающий литератор Блискавицкий (он, между прочим, писал очерки, печатался в журнале «30 дней»), а троцкист-заговорщик вкупе со своим известным корреспондентом. Нет, цепочка не выстраивается…
Читаем «Постановление» дальше.
«В 1928—29 гт. Бабель ведет активную контрреволюционную работу по линии Союза писателей.
Арестованный Пильняк-Вогау, один из создателей антисоветской организации среди писателей показал…»
Что показал расстрелянный Пильняк теперь известно (см. главу «Первые допросы»). Расстрелянный Стецкий тоже: фрагмент его показаний вставлен в «Постановление». Оба называют Бабеля в одном ряду с другими советскими писателями, не более. Будь Пильняк и Стецкий живы, им можно было бы задать тот же вопрос, который Кобулов адресовал Ежову: «Вы не оговариваете Бабеля?»
Кстати, о Ежове. Имя бывшего наркома неизбежно всплывает на страницах «Постановления» в показаниях директора Харьковского станко-инструментального завода Алексея Федоровича Гладуна, затем в признаниях директора Книжной палаты Семена Борисовича Урицкого. Я опускаю этот текст, чтобы процитировать необходимые подробности в другом месте. А пока скажу о главном. Красной нитью в показаниях этих людей проходит мысль об участии Бабеля в контрреволюционном заговоре с Ежовым во главе! Логика следователей элементарна: чем больше обвинений, тем лучше. Не выйдет с «группой Смирнова», — припрем к стенке ежовским заговором. Старый чекистский афоризм «был бы человек, а дело найдется» всегда в запасе.
Далее в документе указывается, что Бабель помимо прочего изобличен в троцкистской деятельности показаниями арестованного писателя Лежнева и арестованной журналистки Леонтьевой. Где же сами показания? Их нет ни в деле № 419, ни в «Постановлении». Не сочли нужным приобщить?.. Ах, если бы знать точно!
С делом известного литературного критика Абрама Захаровича Лежнева (настоящая фамилия — Горелик) я не знаком. Могу представить, какую клевету на Бабеля его заставили подписать в застенке. Замечу попутно, что перу Лежнева в недавнем прошлом принадлежали глубокие статьи о писателе; критик тонко чувствовал природу яркого бабелевского дарования. «Мы ценим в Бабеле, — писал Лежнев, — талантливого и добросовестного художника, одного из лучших стилистов в русской литературе, писателя, умеющего видеть мир по-своему и достаточно искреннего, чтобы оставаться самим собой». Как член литературной группы «Перевал», руководимой Воронским, Лежнев скорее всего «изобличил» Бабеля в преступных связях с матерым троцкистом…
Последний, кто видел Лежнева живым, был Р. В. Иванов-Разумник. Осенью 1937 года они познакомились в переполненной камере Бутырской тюрьмы. По словам Разумника, «марксистский литературовед» чувствовал себя подавленным, получив обвинение по 58-й статье. Вскоре Лежнева перевели во внутреннюю тюрьму на Лубянку, а потом расстреляли.
Сотрудница газеты «Правда» Тамара Леонтьева осталась жива. Ей, как пишет А. Ваксберг, «выпал счастливый билет». Дальнейшая судьба Леонтьевой мне неизвестна.
A самое важное, на мой взгляд, заключено в последних страницах «Постановления». Как будто слышится голос писателя…
«Агентурными данными в течение 1934–1939 годов подтверждается антисоветская троцкистская деятельность, связанная в течение долгих лет с участниками право-троцкистской организации: Дрейцером Е., Охотниковым Я. О., Серебряковым Л. П., Мдивани, Раковским, Евдокимовым, Кольцовым, Пильняком, Ежовым и другими. Так в ноябре 1934 года источник сообщал:
…„Бабель с женой Пирожковой систематически бывал и в компании Л. И. Серебрякова, Мдивани и Дрейцера и др.“
Большое озлобление проявил Бабель в связи с процессами „право-троцкистского блока“. Он заявил следующее:
…„Чудовищный процесс. Он чудовищен страшной ограниченностью, принижением всех проблем. Бухарин пытался, очевидно, поставить процесс на теоретическую высоту, ему не дали. К Бухарину, Рыкову, Раковскому, Розенгольцу нарочно подобраны грязные преступники, охранники, шпионы вроде Шаранговича о деятельности которого в Белоруссии мне рассказывали страшные вещи: исключал, провоцировал и т. д. Но Раковский, да, он сын помещика, но ведь он отдал все деньги для революции. Они умрут, убежденные в гибели представляемого ими течения и вместе с тем в гибели коммунистической революции — ведь Троцкий убедил их в том, что победа Сталина означает гибель революции“.
и далее:
„Советская власть держится только идеологией, если бы не было идеологии 10 лет тому назад все было бы окончено. Идеология дала исполнить приговор над Каменевым и Зиновьевым“.
„…Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев и интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это является характерной чертой государственного режима. На опыте реализации январского пленума ЦК мы видим, что получается другое, чем то, что говорится в резолюциях. Надо чтобы несколько человек исторического масштаба были бы во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет. Нужны люди, имеющие прочный опыт в международной политике. Их нет. Был Раковский, человек большого диапазона“.
В феврале 1939 года Бабель сказал:
„Существующее руководство ВКП(б) прекрасно понимает, только не выражает открыто, кто такие люди, как Раковский, Сокольников, Радек, Кольцов и т. д. Это люди, отмеченные печатью высокого таланта и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью нынешнего руководства, но раз дело встает о том, что эти люди имеют хоть малейшее соприкосновение к силам, то руководство становится беспощадно — арестовать, расстрелять“.
Через семью Ежова Бабель получал секретную информацию, о чем делился со своими друзьями и, возможно, передавал ему информацию за границу. В феврале 1938 года источник сообщил:
…„Бабель перескочил на вопрос о Ежове, сказав, что он видел обстановку в семье Ежова, видел, как из постоянных друзей дома арестовывались люди один за одним. Бабель знает, что ему лично уготован уголок. Если он расскажет об этом, то только друзьям. Он Катаеву и другим поведал кое-что связанное с его пребыванием в числе друзей Ежова.
Бабель сказал, что его мучает. Вместе с ним жили немецкие специалисты (советники Папельман и Штейнер), они были „свои люди“. Он боится, не слишком ли много лишнего он наговорил в 1936 году немцам, уехавшим из СССР. „У меня такое ощущение, что ко мне от немцев кто-нибудь заявится““».
Интереснейший документ. На первой его странице 23 июня 1939 год расписался Берия. Рядом другой автограф: «Согласен. Зам. Прокурора Г. Рогинский. 26/VI-39». Оба согласны, что арест был необходим. Интересно тут всё, — от ошибок машинистки до стука неведомого нам «источника». Между прочим, не в каждом постановлении на арест фигурировали доносы осведомителей. Тем большую ценность имеет эта казенная бумага.
Вдумаемся: политические оценки Бабеля, старательно зафиксированные «источником», принадлежат человеку незаурядного аналитического ума. В обстановке всеобщего психоза, охватившего страну, взгляд Бабеля на события внутриполитической жизни отличался завидной независимостью. Если допустить, что Берия познакомил Сталина с материалами стукача, то результаты следствия по делу Бабеля можно считать предрешенными. Сталин не мог простить ему сочувствия оппозиционерам, осуждения «чудовищных» процессов, нескрываемого презрения к бездарному партийному руководству. Читая сводки сексотов, вождь понимал, что Бабеля нельзя обмануть. Но такие писатели вождю не нужны…
Что касается связи Бабеля с иностранцами, то в передаче «источника» она выглядит, пожалуй, как наиболее зловещий момент «Постановления» и тянет на дополнительный пункт 58-й статьи. Итог неутешительный. Последняя страница документа не оставляет поводов для иллюзий относительно судьбы писателя.
«Допрошенный в качестве обвиняемого Бабель И. Э. признал себя виновным в том, что являлся руководителем антисоветской организации среди писателей, ставившей своей целью свержение существующего строя в стране, а также готовившей террористические акты против руководителей партии и правительства.
Бабель признал себя виновным и в том, что с 1934 г. был французским и австрийским шпионом.
На основании вышеизложенного
ПОСТАНОВИЛ:
Руководствуясь ст. 145 УПК РСФСР Бебеля (так в тексте. — С. П. ) Исаака Эммануиловича привлечь к уголовной ответственности по ст. 58-1а, 58-8, 58–11 УК РСФСР, меру пресечения оставить прежней, т. е. содержание под стражей.
Ст. Следователь Следчасти НКВД СССР
Лейтенант госбезопасности —
(Сериков)
„согласен“ Начальник Следчасти НКВД СССР
Комиссар госбезопасности 3 ранга —
(Кобулов) »
В заключение несколько слов об «источнике». Бесполезно гадать о персонах, не имея доступа к все еще секретным фондам бывшего 1-го Спецотдела. Вполне возможно, осведомителей было несколько. Весь «агентурно-учетный материал» периодически освежался, систематизировался, пополнялся новой информацией. Как пишет Юрий Домбровский, агентурные сводки и показания секретных сотрудников «являлись основой всего дела».
Нас уверяют, будто агентурные досье уничтожены. Блажен, кто верит очередной сказке, родившейся в недрах «конторы». Вот авторитетный аргумент в пользу моего скепсиса. Еще в 1921 году Дзержинский говорил: «показывать дел агентурных мы не можем — иначе с нас (т. е. с ВЧК. — С. П.) ответственность снимается за успешность борьбы».
Минуло семь десятилетий. Море крови было пролито политическим сыском в успешной борьбе с собственным народом. И что же? В августе 1991 г. «железного Феликса» сняли краном с высокого постамента на центральной московской площади. Несколько раз менялось название карательного ведомства — от ВЧК до ФСБ. Кое-что из рубрики «совершенно секретно» стало достоянием общественности. Но работники одного из самых закрытых архивов России и сегодня повторяют слова основоположника: агентурных дел показать не можем…